De verborum origine - make love

Во второй половине прошлого столетия в русском языке стараниями неустановленных переводчиков с английского появилось устойчивое, но достаточно омерзительное сочетание «заниматься любовью». С другой стороны, как прикажете перевести это самое make love?  Ну не «делать» же или «творить» любовь!
Если поинтересоваться у рядового англичанина насчет происхождения выражения make love, то скорее всего он пожмет плечами и пробурчит что-то вроде «the origin of the phrase is unknown» (происхождение фразы неизвестно). Зато оно ведомо британским филологам, которые поведают, что впервые слова «love… made» фиксируются в поэме Эдмунда Спенсера «Королева фей» (1596) и даже любезно укажут, в какой части этой поэмы – в Песне XI Книги VI. Более того, английские языковеды пояснят, что в то дремучее время make love означало совсем не то, что мы с вами думаем, а совершенно другое, более, так сказать, возвышенное.
 
Оказывается, оно было синонимично глаголу to court или to make court to somebody (with serious intententions) или даже to woo -  т.е. ухаживать (с серьезными намерениями); добиваться руки и сердца, выражать, питать чувство любви, свататься, наконец. Разумеется, речь шла только о мужчине, и поэтому уважающая себя дама не могла опуститься до того, чтобы make love to smbd – ухаживать за кем-то, даже если этот кто-то ей очень нравился.

Приведенное выше значение оборота make love благополучно дожило в Доброй Старой Англии до середины ХХ века, и его можно встретить в произведениях таких корифеев британской литературы, как Сомерсет Моэм (в романе «Театр») и Бернард Шоу (в пьесе «Неравный брак»). Однако в середине 50-х годов прошлого столетия всё испортил жаргон, принятый в среде молодежи Туманного Альбиона. Так, если девушка пубертатного возраста, сходившая накануне с бой-френдом в театр, сказала бы тогда своей подружке:

-  We made love in the theatre last night! (Вчера вечером в театре мы занимались любовью!),

то на молодежном сленге той поры это значило бы

- Вчера вечером в театре мы:
1) обменивались признаниями в любви, либо
2) ласково пожимали друг другу руки (прижимались, ласкались), либо
3) целовались (я не боюсь этого слова), либо
первое, второе и третье вместе, но ничего сверх того!

Лет через десять в силу тлетворного влияния американской «контркультуры», заявившей о себе в середине 60-х годов ХХ века, когда появился  лозунг «make love, not war» (принятый перевод: «любите, а не воюйте»), автором которого считают американского культуролога и фольклориста Гершона Легмана (1917-1999), наш эвфемизм окончательно испохабился и приобрел то значение, которое нам, к сожалению только и известно, т.е. «совершать половой акт», «переспать с кем-либо» (я не боюсь этих слов) и т.д. и т.п.

На этом можно было бы поставить твердую, жирную или какую угодно точку, если бы не смутные сомнения в правильности такого шага, которые принялись терзать меня. В самом деле, кажущаяся такой богатой лексика современного английского языка чуть ли не на половину состоит из иноязычных заимствований. И первое место среди них принадлежит средневековому французскому языку, а точнее, нормандскому диалекту.

Так почему бы не предположить, что изучаемое нами сочетание make love пришло из Франции эпохи позднего Ренессанса в форме faire l’amour в Англию, где Возрождение только начиналось и где выше приведенное выражение просто «энглизировали», или, точнее, сделали кальку*, поскольку к XVI веку английская знать уже утратила свои нормандские корни и язык?

*калька (фр. calque, лингвистический термин) – по определению Института лингвистических исследований РАН, «слово или выражение, строение которого соответствует строению слова или выражения другого языка, послужившего образцом»

Вспомним: синонимом make love выступает «нормандский» глагол to court (ухаживать за дамой, оказывать ей знаки внимания, восхищаться ее красотой, проявлять галантность по отношению к ней, сочинять стихи в ее честь, играть и петь ей серенады, любезничать, говорить комплименты и т.п. и т.д.). При этом английское имя существительное  «court» значит «двор» (первоначально, как правило, двор феодала – графа, герцога, короля), тогда как французское имя прилагательное «courtois» -  «учтивый, галантный, благовоспитанный, рыцарский».

Отсюда мы плавно переходим к таким понятиям, как «куртуазная культура», «куртуазная поэзия» и «куртуазная любовь» (фр. amour courtois, англ. courtly love). Специалисты просветят нас, определив такую культуру, или «куртуазию», как «особый тип западноевропейской культуры, включающий в себя три элемента: этикет, этику, а также выражение того и другого в определенных литературных жанрах». Считается, что первый, южнофранцузский, вариант этой культуры возник в конце далекого XI века в Провансе и что одним из  основоположников куртуазной поэзии стал не кто-нибудь, а сам герцог Гильом Аквитанский, он же граф де Пуатье (1071-1126), кажется, дедушка Ричарда Львиное Сердце.
Средневековая проза жизни оказалась жестче куртуазной поэзии. Участник Первого крестового похода, Гильом был женат два раза и обеих своих жён сослал в монастырь. Экс-супруги настучали оттуда папе римскому Каликсту II, который дважды отлучал герцога от церкви: первый раз за недостойное поведение, а второй — за похищение супруги соседа (!). Отлучать отлучал, но потом оперативно снимал отлучения, поскольку приходился Гильому троюродным братом.
Впрочем, ознакомившись с некоторыми из его «канцон», не могу назвать их «куртуазными» - скорее, полными пессимизма:

 Сложу стихи я ни о чем,
Ни о себе, ни о другом,
Ни об учтивом, ни о том,
               На что все падки:
Я их начну сквозь сон, верхом,
               Взяв ритм лошадки...
 
С подругой крепок наш союз,
Хоть я ее не видел, плюс
У нас с ней разный, в общем, вкус:
               Я не в упадке:
Бегут нормандец и француз
               Во все лопатки...

Ее не видел я в глаза
И хоть не против, но не за,
Пусть я не смыслю ни аза,
               Но все в порядке
У той лишь, чья нежна краса
               И речи сладки...
(перевод А. Неймана)

или:
 
Не помяну любви добром,
Я не нашел ее ни в ком,
Мне некого воспеть стихом...

Лелеет каждый лишь своё -
Такое мнение моё.
Любовь. Я не нашёл её...

Творю я добрые дела.
Но где любовь? Куда ушла?
Кому жизнь без любви мила?..

Любовь добром не помяну.
Ведь я не у любви в плену -
У горечи - я рок кляну…
(перевод не знаю кого)

Провансальских поэтов и певцов того времени называли на местном, окситанском, диалекте trobadores (трубадуры) – от глагола trobar – находить. Таким образом, трубадор – это не столько «находник», сколько  «изобретатель, сочинитель чего-то нового».

Среди провансальских трубадуров были не только практики, но и теоретики, выработавшие концепцию куртуазной, или «утонченной любви» - fin'amor на окситанском (т.е. провансальском) языке. По их представлениям, речь должна идти о любви неженатого мужчины (юноши) к замужней женщине, желательно происходящей из высшего сословия, возможно, к жене сеньора. Влюбленный обязан был демонстрировать возлюбленной свои чувства, полные нежности и трепета; уметь слагать стихи в честь дамы; проявлять галантность в общении и готовность выполнить все ее причуды. Что касается возлюбленной, то ей надлежало быть  недоступной (ведь она замужем!) и никак не вознаграждать влюбленного в нее молодого человека, поскольку его безответное служение даме сердца и есть та награда, которая ему положена. С точки зрения провансальцев, такая любовь могла расцветать только при дворе сеньора,  определяя систему нравственных ценностей его вассалов. Поэтому вести себя выше описанным образом по отношению к даме сердца значило для благородного провансальского юноши far amor, т.е. в буквальном переводе с окситанского «делать любовь».

В XII веке эта теория из Лангедока, пустив корни в Италии, добралась и до севера Франции, где ее приняли к сведению и отнеслись с известным недоверием, даже скепсисом. Far amor там, естественно, превратили в faire l'amour, концепцию которой приняли лишь формально, поскольку юношам не очень хотелось служить дамам «за здорово живешь», а дамам не всегда хотелось оставаться неприступными по отношению к пылким возлюбленным. Впрочем, формально faire l'amour в течение столетий оставалось для французов синонимом выражения faire la cour (ухаживать, любезничать, почтительно относиться). Как указывалось выше, не позднее XVI века фраза faire l’amour (в провансальском, так сказать, смысле) стала известна в Англии, а также в Испании и Германии.

Что касается французского общества, то возникшие в нем противоречия, связанные с разными представлениями о «возвышенной любви», нашли свое отражение в языке двух выдающихся французских драматургов – Пьера Корнеля (1606-1684) и Пьера Бомарше (1732-1799). Если у Корнеля faire l'amour в трагедии «Золотое руно» – это еще «ухаживать», «волочиться», то у Бомарше в «Женитьбе Фигаро» - способность «заниматься любовью в любое время года», «отличающая человека от других животных» («… faire l’amour en tout temps,… сa qui nous distingue des autres bеtes»; акт II, сцена  21).

Таким образом, можно смело утверждать, что уже в XVIII веке французское faire  l’amour фактически соответствовало современному английскому make love. А ведь как прекрасно, как хорошо всё начиналось – беззаветно и бескорыстно служить даме сердца! И как скверно кончилось – have sex with someone (я не боюсь этих слов, но переводить их не желаю!).