Остров на реке

Сергею Прищепе

 – Сережа, Сергей, ну, вставай же! – донесся до Сергея сквозь сон голос Володьки. Сергей нехотя разомкнул тяжелые веки, в затуманенные глаза брызнуло солнце, стало больно от голубого неба, что синеоко глядело в приоткрытую дверь на балконе.
 Володя, уже одетый по-походному в потертые джинсы, старую бесцветную рубашку с короткими рукавами, стоптанные, давно небелоснежные кеды, наклонился у его кровати, нетерпеливо перекладывая из руки в руку зеленую спортивную сумку, туго набитую разной снедью.
– Ну, вставай, вставай же, старик, видишь, солнце-то так и жарит, спасу нет! Сама природа за то, чтобы мы съездили на  Оку!
 Только тут до Сергея окончательно дошло, что вчера они договорились поехать покупаться на Оку, если будет хорошая погода. Он еще на мгновение зажмурил глаза, окунувшись на секундочку в благодать сна, потом потянулся в общежитской постели так, что хрустнули не только суставы, но жалобно заскрипела койка, и в следующее мгновение Сергей уже стоял посреди комнаты и яростно растягивал в стороны ручки эспандера.
– Хокей, Володь, я сейчас буду готов к поездке!
– Давай, поспешай, а то электричка, она, знаешь, тоже ждать не будет, пока ты разомнешься этой адской машинкой!
 План поездки у них — молодых врачей, приехавших в Нержск по распределению и уже проработавших по году, был прост: сначала элрктричкой до Засижья, потом автобусом до Оки. А там – разворачивают палатку, вечерний костер, катание на лодке и, конечно, купаться, купаться и купаться. Был в плане еще один пункт, о котором думал всю дорогу, пока тряслись в вагоне — заходить в Засижье к Лене или нет?
 Лена — знакомая девушка, учительница местной школы, с которой Сергей случайно познакомился в один из зимних вечеров в гостях на именинах в Нержске. Лена ему тогда очень понравилась, но со временем, особенно после того как случился роман с Людой, с которой тоже ничего путного не вышло,— пожили несколько месяцев вместе и разошлись — чувство притуплялось, гасло, и сейчас, в электричке, которая опешила по направлению к Засижью, он уже не знал точно: нравится ему Лена или нет, заходить к ней или нет, хотя вдруг вспомнилась их вечерняя прогулка по ночному городу, ее теплые, светлые глаза, податливые, страстные губы, когда они целовались при расставании... Вчера, когда с Володей они обсуждали предстоящую поездку, он поделился своими сомнениями с другом. Вот и сейчас тот, догадавшись о мучивших его сомнениях, спросил:
— Ну, как решил? Будем заходить или не стоит? Сергей посмотрел в его серые добрые глаза, застрявшие среди множества веснушек на широком лице, скривил губы:
— А черт ее знает. Сам не решу никак. Вот выйдем на перрон, и скажу окончательно.
 Электричка, визгливо крикнув что-то бессвязное на прощание, прогудела, пронеслась мимо, дальше, оставив друзей на привокзальной площади, где в этот час никого кроме их двоих не было. Солнце по-прежнему ободряюще, расточительно грело с небес, ни одна тучка, даже облачко не омрачали покой ставшего бесцветным от голубизны простора. Легкий ветерок шелестел в закипевшей зелени деревенских садов, полных спелых и сочных яблок, было до остолбенения тихо после сутолоки и шума Нержска, суеты электрички.
Володя втянул в ноздри чистый воздух, смачно крякнул:
— М-да! Это, брат, благодать!
— Это-то не благодать, а преблагодать, благодать будет на Оке, когда бултыхнемся в воду, — поправил его Сергей.
— Как решил, будем заходить к Лене или нет? Может, сразу на автобус, да и на лоно?
Сергей помялся с мгновение, потом махнул рукой:
— Не будем. Айда на автобус!
 На остановке автобуса они нос к носу столкнулись...  с  Леной.
В светлом, цветастом деревенском платье, из-под которого выглядывали, как стволы молодых березок, странно белые для такой жары ноги в босоножках, с неизменной доброй улыбкой на округлом, открытом лице, которое когда-то так тронуло Сергея, она была неразрывно, кровно связана с окружающей простотой придорожных лип, сельским ароматным воздухом, вообще, со всей этой природой — неброской и красивой. Лена так искренне обрадовалась встрече, что у Сергея защемило сердце, мелькнула в памяти та декабрьская ночь, скрип снега под ногами, снежинки в темноте, похожие на маленьких белых парашютистов, и такая же белизна, чистота в душе от этого снега и от ощущения близости девушки, нежной, умной, открытой, которой ты тоже, кажется, нравишься...
— Здравствуй, Сереженька! — она это сказала так, как приласкала, будто ничего и не случилось, будто они и не невиделись вовсе три месяца, будто не было того разрыва между ними, когда однажды ему, вдруг, показалось ночью, что рядом с ним лежит совершенно чужой, незнакомый человек, а не Лена. Ее глаза прямо-таки светились от неподдельной искренности.
— Здравствуй, Лена. А мы как раз решили посмотреть расписание автобусов до Оки, а потом зайти к тебе, — соврал Сергей, сам не зная почему.
— Ближайший автобус будет только через час, так что у вас еще целых шестьдесят минут в запасе, ребята, — тут же пояснила Лена.
— Придется ждать, — бодро вмешался в их беседу Володя, уже высматривая на обочине дороги местечко, где можно было присесть.
— Ребята, чего вы здесь будете сидеть? Пошли к нам, пообедаете, —пригласила Лена. — Правда, у нас ремонт дома, но ничего, места хватит, а мои тебе, Сереж, всегда рады.
— Что ж, пошли, - улыбнулся с готовностью Сергей, солгав еще раз, видимо, уже по инерции. Володя неодобрительно посмотрел на него, но пошел.
 У Лены дома их встретили радостно, с той искренней теплотой, с которой могут встречать гостей в русских селах. Михаил Петрович — отец Лены, тут же сбегал в магазин, несмотря на их возражения, и прошло несколько минут, как они уже сидели за столом, на котором наряду с упомянутой бутылкой «Русской» красовались, радуя глаза отвыкших от таких щедрот горожан, салаты из помидоров, огурцов, редиски и прочего, прочего, прочего, чем мать-земля еще щедро одаривает людей на их приусадебных участках. Михаил Петрович разлил по «граммулечке», все выпили, закусили, потом, исходя из того, что «первая рюмочка колом, вторая — соколом, а остальные — мелкими пташечками», выпили еще раз и снова закусили. Сергей ощутил, как от алкоголя стало тепло в желудке, он сидел рядом с Леной, оживленно беседовал с ее мамой, тоже учительницей, с таким же открытым, как у дочери, лицом. Иногда его локоть касался руки девушки, которая казалась ему очень горячей. Обед прошел за беседами, в которых участвовали все, кроме Лены. Говорили о плохой погоде в июле, о видах на урожай, затронули и важные международные события: об агрессивности американцев, зловредности Рейгана...
Когда перешли к чаю, Сергей впервые заговорил о том, как они оказались здесь.
— Мы, Михаил Петрович, — обращался он почему-то именно к хозяину, — мы вот решили с Володей покупаться на Оке. Тянет, знаете ли, к воде. Как, вы Лену с нами отпустите?
 У Михаила Петровича тревога пробежала по лицу, но он тут же справился с собой, улыбнулся по-прежнему, широко:
— Конечно, ее воля, как хочет, мы не держим. Как ты, Лена? Сама решай.
 Володя посмотрел на Лену, он весь обед незаметно наблюдал за ней, и чем дальше наблюдал, тем явственнее замечал постепенную перемену в ее настроении в сторону ухудшения. Когда Сергей с улыбкой внес свое предложение о поездке на реку, Володя заметил, что Лена посмотрела на него с укором, обидой и даже недоумением. Не понравилось, каким тоном он сказал это.
— Нет, Сереженька, я не могу сегодня.
— Пачему не можешь? —плохо подражая кавказцам, растягивая слова и фальшивя, продолжал в том же ключе Сергей, обернувшись теперь к девушке. — Пачему? Паедем с нами, отдохнем, дорогая, покупаемся. Поехали, а?
 Последние слова он уже сказал без грузинского акцента и без всякой надежды и желания.
— Нет, Сережа, — Володе казалось, что Лена с трудом сдерживала слезы, — понимаешь, спасибо, не могу, у меня сегодня занятия с детьми на дошкольной площадке. Другой раз как-нибудь.
 Володя встал, уже не в силах больше сидеть за столом, есть вкусные домашние закуски:
— Что ж, спасибо за хлеб-соль, как говорится. Думаю, еще увидимся, —пожал протянутую руку Михаила Петровича, зная, что делает это в последний раз, и подтолкнул к выходу Сергея:
— Пошли, пошли, а то опоздаем. Не может человек, бывает ведь такое. Потом заедешь, на обратном пути.
 Да, Сергей, видно, и сам был не прочь уходить, чувствовалось, что и у него все угощение, может; только кроме водки, комом застряло в горле.
— Ну, что ж, пошли. Спасибо за все. Я обязательно заеду на обратном пути, — заверил он Лену и ее родителей.
— Заезжай. Если получится, — ответила девушка.
  Тихо поскрипывали весла в уключинах лодки, взятой напрокат до утра в местной лодочной станции. Сергей, полулежа на корме, сквозь прикрытые веки посматривал на Володю, который старательно греб, сильно упираясь ногами в дно лодки, отбрасывая назад рывками все туловище. После каждого взмаха весел лодка продвигалась вперед метра на три-четыре. Они плыли посередине Оки, задавшись целью добраться до далекого острова, что виднелся в полутора километрах впереди, выше по течению, уже окутанный наползающим легким туманом и приближающимися сумерками. Грести было тяжело, так как встречное течение здорово сносило лодку назад, но друзья утешались мыслью, что обратный путь будет легким, по течению. Изредка проходившие мимо моторки и «ракеты» поднимали волну, и тогда лодку поднимало и опускало, будто на морс в тихую погоду. С левого пологого берега доносились веселые голоса туристов, слышалась музыка, были видны барахтавшиеся в воде последние купающиеся.
 Правый, более крутой, обрывистый берег был малолюден, только рыбаки молча и терпеливо наблюдали за своими уснувшими поплавками. Смеркалось. Малиновый закат становился все гуще и гуще, последние сполохи уходящего дня окрашивали речную мутноватую воду в золотистый цвет. Володя греб сосредоточенно, с удовольствием отдаваясь этому нудному занятию, капельки пота уже проступили на лице, собираясь вместе, стекали по шее ручейками на грудь.
— Осуждаешь меня за то, что зашли в гости к Лене? — спросил Сергей, не поднимая глаз на друга. Володя ответил не сразу, сильно гребанул несколько раз.
— Да, осуждаю. Зря мы это сделали. Я тебе еще там, в электричке, хотел сказать, что не надо голову морочить и ей и себе, раз не любишь. Глупо вышло.
Сергей вздохнул:
— Ты прав, старик. Но, знаешь, я не мог набраться смелости до этой встречи и окончательно сказать себе: да, я ее не люблю. Не мог, понимаешь. Потому что хорошая она девчонка, вот только я плохой...
 Нос лодки резанул воду так, что по бортам вздыбились небольшие волны и раздавалось журчание.
— А сегодня я четко понял, что не люблю ее. Четко, понимаешь? — продолжил Сергей. — Когда сидели за столом, меня даже раздражало ее присутствие. И пригласил ее с собой только из-за приличия, а вообще-то, если б она согласилась — поездка была бы скомкана.
Володя усмехнулся:
— Я сразу понял, что ты не хочешь, чтоб она поехала. Думаю, что она это тоже почувствовала и отказалась поэтому.
— А знаешь, о чем я сейчас думаю? — спросил Сергей, запрокидывая голову назад и глазея в широко распахнутое, темнеющее, но все еще синее небо, и продолжил, — о том, как хорошо, что мы вот здесь, в этой лодчонке, скоро будет остров, наступит вечер. Мы поставим палатку, разведем костерок, поджарим сало, как в детстве, посидим, выпьем немного, помолчим... В общем, о том, как хорошо все-таки жить на белом свете, вот так иногда выезжать на природу...
— Да, хорошо. Я с тобой полностью согласен. В городе мы все-таки многого лишены. А этот воздух — да за него наличными платить надо. Цимус, и только!
 Чайки безмолвно пролетали низко над рекой, иногда падая вниз, высмотрев зазевавшуюся рыбешку. Остров приближался, уже видны были его безлюдный обрывистый берег, маленький песчаный плес над обрывом, высокий кустарник, небольшая лужайка со стожком сена. Парни несколько раз меняли друг друга на веслах, и, наконец, когда на небе, как на промокашке, проступили светлыми пятнами первые звезды, лодка уткнулась носом в прибрежный песок. Друзья дружно вытащили ее на пляж и, выбрав подходящее место наверху, над обрывом, развернули палатку. Затем ломанулись в кустарник собирать сухой хворост для костра. Стало уже совсем темно, но путешественникам повезло, они вывернули из земли несколько толстых, но высохших мертвых олешин, стащили их к палатке, наломали, сложили в кучу. Костер решили пока не разводить, а пойти поискать питьевую воду: в деревне, где брали лодку, им сказали, что на острове есть ключ.
 Родник нашли по журчанию. В зарослях, на другом конце острова, под одиноким раскидистым дубом, прямо из-под корней в ржавой толстой трубе звенела, лилась ледяная вода, стекающая затем небольшим ручейком в Оку.
 Сергей первым припал к ключу, напился, умыл лицо, руки:
— Ух, хороша водичка, как лед, даже зубы сводит!
 Володя повторил ту же процедуру, они наполнили водой фляги и медленно пошли к своей стоянке по едва протоптанной тропинке, вьющейся среди кустарника.
 Стало совсем сумрачно. Луна бельмом повисла на темно-синем небе, освещая притихшую реку, уже окутанную загустевающим туманом, из которого кое-где по берегам Оки светились огоньки костров. Остров, казавшийся в этот час более таинственным, почти необитаемым, темный лес на ближайшем берегу, живущий своей непостижимой жизнью, все вокруг заключало в себе какую-то загадку.
 Сергей поджег бумагу, подложенную под основание костра, языки пламени жадно лизнули сначала сухие веточки, потом перебросились на более крупные, и через несколько минут костер уже полыхал на самом краю обрыва, выхватывая из тьмы смягчившиеся черты лица Володи, который раскладывал на газете, расстеленной прямо на земле, помидоры, вареные яйца, огурцы, соль, сало, резал ржаной хлеб, очищал зеленый лук, прихваченный в деревне.
— Ну что, старик, давай поджарим сало на веточках? Ты в детстве жарил так на костре? — предложил Сергей.
— Да, жарил, а как же. Я очень ценю это блюдо. Давай.
 Они насадили на тонкие прутья лозы по куску сала, и вскоре оно зашипело над углями, капая в костер, дымя при этом. Когда сало было готово, разлили по стаканам купленную в деревне «Стрелецкую», молча чокнулись, выпили, жадно заели салом и хлебом. Сало было горячее, пахло дымком, но казалось очень вкусным. После второго стакана «Стрелецкой» стало легко на душе, потянуло на разговор.
— А все-таки хорошо, что я тебя сюда вытащил, правда? — сказал Володя.
— Хорошо. Я не жалею. Это настоящий отдых, а то, что бы мы делали в этом душном бетонном городе. Ну, в кино сходили, на танцы, то да се... А здесь — какая красота и тишина. У меня, знаешь, когда мы из электрички на станции сошли, от этой тишины даже в ушах зазвенело.
— У меня тоже. А воздух какой... Как эликсир! И это-то после фторотана и закиси азота, которых в операционной за день так наглотаешься, что придешь иногда домой с работы и сходу засыпаешь.
 Сергей насадил на ветку новый кусок сала, и тот, уже обжариваясь, «потек» над пламенем костра. На мгновение вспомнился прошедший рабочий день: операции, операции, операции. Белизна больничных халатов, простынь, окровавленные салфетки, отчужденные, застывшие лица больных, находящихся под наркозом, развернутые операционные раны с кровоточащими краями, отдельные фрагменты самих хирургических манипуляций, напряжение в уставших глазах коллег, капли пота, проступившие у них на лбу, суета операционных сестер...
 Налили еще по одной. Заели обжигающим язык и горло салом, помидорами, хлебом. Подбросили в костер веток, отчего языки пламени, зародившись в середине розово мерцающих углей, перекинулись на сучья и взметнулись ввысь, расширяя световой коридор вокруг примолкнувших друзей, которые сидели молча, в каком-то оцепенении разглядывая окружающую темень, смутные силуэты деревьев. На острове было пустынно и тихо. Им казалось, что все застыло кругом. Остановился маленький шарик, кажущийся, говорят, голубым из космоса, а вместе с ним остановилось и время. Не мчались где-то в ночи поезда по огромной стране, женщины, мучаясь в родовых схватках, не рожали в этот момент беспомощных, красноватых детенышей, которым предстояло потом пройти все сначала, через ошибки, удачи и неудачи, заблуждения, отбрасывая глупые иллюзии, выдуманные по наивности или с умыслом другими людьми.
 Будто где-то среди суеты и бессонницы врачей и сестер не умирали больные, судорожно борясь за каждую секундочку этой непонятной жизни, такой неповторимой и временами такой прекрасной. Тлели угли в костре, как частички этой неугасимой жизни, отбрасывая разноцветные блики на лица двоих парней, отражаясь в их глазах.
— А странная все-таки штука — жизнь, — задумчиво произнес Сергей, не в силах оторваться взором от огня. — Вот Лена, хорошая, умная девушка, думаю, что она будет верной женой, хорошей хозяйкой, в ней есть что-то такое, чего я не находил в моей первой жене. Осознаю, что я ей нравлюсь, но чувствую в то же время, что это не то, не настоящее. Что, обнимая ее, я вдруг вижу свою первую жену, то есть обманываю и ее, и себя...
 Володя задумчиво пошевелил суковатой палкой в костре, сдвигая к центру остатки недогоревших веток.
— А есть ли оно, настоящее, вообще, не самообман ли это? Не видим ли мы в женщинах то, что хотим видеть, хотя на самом деле они совсем другие? И есть ли она, любовь, на белом свете? Может, ее и нет вовсе, старик, а? Давай-ка лучше есть картошку, она, наверное, готова.
 Они стали выкатывать из догорающего костра обуглившиеся горячие клубни, дымящиеся и такие вкусные, кисловатые внутри. Потом допили остатки «Стрелецкой», затоптали угли, разложили в палатке спальные мешки.
— Слушай, давай перед сном искупаемся, как бывало в детстве. Вода, наверное, теплая, — предложил Володя.
— Давай.
  Они разделись. По мягкому песку спустились с обрыва к воде. Было прохладно. Володя даже ощутил, что кожа местами стала «гусиной». К этому времени ночное небо очистилось от туч, множество звездочек рассыпалось по небу вокруг лобастой луны, посветлело, только над самой поверхностью реки стлался туман.
 Вода оказалась теплой, гораздо теплее, чем воздух, и купальщики смело шагнули в реку.
— Благодать-то какая! — фыркнул вынырнувший Сергей.
— Ага, хорошо, — согласился его товарищ, — слушай, поплыли к тому берегу, он недалеко.
— Поплыли.
  Их тела почти бесшумно скользили по реке, плыли саженками, размеренно разгребая мягкую, ласкающуюся, приятную воду, в которой определялось течение. Река не прекращала своего движения и сейчас, она жила своей вечной жизнью. Когда из тумана явственно проступили прибрежные кусты, кромка пляжного песка, парни невольно задержали свое движение, остановились на месте от нежданной картины, представшей их взору.
  Двое — она и он — совершенно обнаженные, освещаемые лунным светом, обнявшись, медленно входили в воду. Они казались инопланетянами в своем ночном омовении.
 Остановившись на мгновение, когда вода достигала колен, юная женщина мягко выскользнула из объятий, тихо засмеялась и первая пошла дальше в реку, постепенно погружаясь, пока под водой не скрылись ее прекрасные бедра нежных, женственных очертаний, пока небольшие, округлые груди, не утратившие своей девичьей прелести, похожие на две маленькие луны, не коснулись дымящейся поверхности воды, и вскоре только две головы — мужская и женская передвигались в тумане над гладью реки, то приближаясь, то удаляясь друг от друга.
 Сергей как бы со стороны увидел частицу своей прошлой жизни. «Ведь было же все это в его жизни, было!» — от этой мысли просветлело в мозгу, когда они молча, не сговариваясь, стараясь не шуметь, поплыли с Володей обратно, к своему острову.
 Все это было у него с первой женой, с которой расстались, как оказалось потом, непонятно почему. Было то настоящее, казавшееся сейчас несбыточным, невзаправдашним, таким далеким, что порой находило сомнение, не приснилось ли все это? Сергей явственно понял, что было счастье, он даже ощутил ладонь потерянной женщины где-то на своей спине, ее жаждущие губы, всю ее, которая, казалось, в этот миг прижалась к нему в объятии, даже пригрезилось, что среди клочьев тумана, липнувшего к речной глади, мелькнуло знакомое до боли лицо. Потом, после развода с ней, он знал многих женщин, ходил с ними в кино, театр, отдыхал с ними, пил с ними вино, опал в их уютных постелях. Зачастую ему было хорошо, он чувствовал, как хорошо было и им, но того счастья, граничащего с безумием, как с ней, его первой женой, он не ощущал пока ни с кем. И поэтому он понял это явственно только сейчас, беззвучно плывя по заколдованной реке, рано или поздно он оставлял их, и
 ЭТО заставило Лену отказать ему составить компанию в прогулке. Веснушчатая, добрая, сельская учительница оказалась прозорливее тех других, что встречались ему раньше.
  Он плыл и плыл. Совсем близко показался пляжик на острове, ставшем им пристанищем на эту ночь. Сергей, уже отяжелевший с непривычки, греб из последних сил, борясь с глубинным течением, плыл, как плывут за мечтой, которая хочет ускользнуть, остаться несбыточной, плыл с нахлынувшей вдруг уверенностью, что все повторится, еще не зная, что пройдет некоторое время, и он захлебнется в щедрой красоте и ласке другой женщины, которая наполнит его душу ощущением такого неземного счастья, по сравнению с которым прошлое покажется незначительным эпизодом. А сейчас это грядущее счастье казалось ему островом, затерявшимся на Оке среди парного молока ночного тумана.