Опять на море шторм

  В просторной комнате при опущенных шторах за круглым столом, покрытым ажурной вязанной скатертью, сидели с чашками в руках Виктор Богданов и Евгений Петрович. Они неспешно разговаривали на отвлечённые темы, не касаясь главного, своих рабочих споров, того, что наболело на душе уже давно и требовало выхода, но подойти к этой теме оба не решались.
  Генерал Богданов приехал из Краснодара на выходные в Приморск, остановился на турбазе "Уют", а когда Султанов узнал о его приезде, то пригласил своего начальника и бывшего наставника к себе в гости, чему тот очень обрадовался.
- Значит, не обижаешься на меня больше? - говорил он, сидя за столом.
- На обиженных воду возят, - парировал Евгений Петрович. - Хорошо, что приехали, за одно и документы захватите, что мы приготовили по делу "головастика". Всё сразу отправить не смогли с курьером, надо было ждать многочисленных экспертиз... Да, давненько такого не было на моей памяти!
- Ты про этого скульптора-маньяка?! - Богданов отхлебнул из чашки, добавив туда немного приторного ликёра. - А я не удивлён!.. Вспомни Рахманина! Но тот уже старый хрен был, а тут молодой парень, думаю, что он серьёзно болен на всю голову... Треханутый по самую макушку!
- Вот-вот, как чуть что непонятное, сразу на психику списываем, рады признать, что такого в нормальном состоянии человек не сотворит... А Жигулин что, тоже ненормальный был, когда писал свой пасквиль на товарищей, с кем ни один день был в одной связке и, кто ему всецело доверял? - сверкнул глазами на Богданова Евгений Петрович.
- Вижу, что разговора нам про это дело не избежать, - закашлял Виктор Павлович. - Я боюсь его начинать, потому что виноват не меньше Жигулина... Но Николай просил меня поговорить и всё с тобой обсудить, все спорные и непонятные моменты... Женя, давай на "ты", мне неприятен твой официальный тон... Так что же получается, мы своими неразумными действиями сами толкнули этих ваших сотрудников... ну сам понимаешь... в объятия друг другу, так выходит?! Всё вышло, как Андрей предполагал, или это уже было между ними, и вы все хорошо скрывали их связь?
- Виктор, ты сам себя слышишь сейчас? - вскипел Султанов. - Ты, получается, до сих пор стоишь на позиции Травникова?
- Ни на чьей позиции я не стою, - опустил вниз глаза Богданов. - Я понять до конца хочу, что здесь на самом деле произошло!.. Потому и приехал, разрешить эту неувязку... И потом, как нам с военным ведомством всё это раскручивать? Пискунов из отпуска вернётся, а с ним объяснения будут очень непростые.
- Боишься разборок с военными? - ухмыльнулся Султанов, поправив скатерть на столе, мрачно добавил: - Не надо, не бойся! Они сами решили не возвращаться, больше работать в городе не будут, никого жалобами не потревожат, так что - спи спокойно, приятель!.. Когда на местах требовалась помощь, потому что мы зашивались, особенно с этим делом скульптора, я звонил им в Шатрово просил приехать, помочь, но они... вежливо отказались. А я и рад такому раскладу!.. Как им приехать-то теперь?! Кругом одни глаза, да пересуды. А ведь они, Сашка с Наташкой, друг друга знают с детства... С Наташиного детства, когда ещё в бараках жили на Почтовой... Ей было восемь лет, а ему двадцать, когда впервые увидели друг друга...
- Я это знаю, - тихо проговорил Богданов.
- Тогда, что же ты?! - поднял на него недовольный взгляд Евгений Петрович. - Всё туда же - " в объятия толкнули"! Почему такое предвзятое мнение?
- Плохо то, что уговорить их теперь не получится... И всё же, расскажи мне подробности уже со своей стороны, потому как я во всех смыслах от Травникова и Викулова с разных позиций эту ситуацию прокрутил.
  Султанов был нерасположен к подобного рода объяснениям, но собрав свои эмоции в тугой кулак, всё же начал беседу на нелёгкую для себя тему.

  Море сильно волновалось и штормило в эти жаркие дни. Такое же волнение было в душе у Нади Терещенко, когда она сидела вот уже несколько часов к ряду у постели Игоря Коломийцева в палате интенсивной терапии. Она гладила его чёрные волосы, сжимала в ладонях его холодные руки, проводила дрожащими пальцами по его изогнутым, густым бровям. Ей было страшно!.. Впервые после смерти родителей, так страшно. Даже когда Сашка попал в аварию прошлым ноябрём, она так не волновалась, была уверена, что его мощная энергия и жизнелюбие помогут ему выкарабкаться. А сейчас перед ней на кровати лежал беспомощный Игорёк, её любимый Игорёк!.. Она заливалась ярким румянцем, глотала непрошенные слёзы, теребила свой платочек в руках и не могла взять под контроль свои эмоции.
- Всё-всё будет хорошо, - шептала она, но не была сама в этом уверена. - Игорёчек, чего ты хочешь, что тебе принести вкусненького?! Я в этот раз и пирожков напекла твоих любимых, и печенья... А ты ничего не ешь... Понимаю, нет аппетита. Ну, может быть что-то ещё хочешь?! Я принесу, ты только скажи!..
- Ничего не надо, Надёк... не суетись, - отвечал он слабым голосом, подтягивая на себе одной рукой одеяло. - Я ничего не хочу, правда!..
- Врач сказал, что всё стабильно, что всё потихоньку наладиться, Игорёчек! - она снова прижимала его ладони к своим губам, заливая их солёными слезами.

  Надя уходила из больницы поздним вечером, как во сне тыкалась по переулкам, спотыкалась о бордюры, заходила в пустые дворы, но домой идти не хотела, в свою одинокую и гулкую квартиру. Она вышла к набережной, прошла по скверу Моряков, свернула на пышную тополиную аллею, даже не поняла, как перешла площадь от гостиницы и оказалась в парке Победы. Там под медленно звучащий фокстрот, танцевали пожилые пары, сегодня на площадке у центрального фонтана был вечер для тех кому "за"... Ей тоже было уже не семнадцать!.. Она горько всхлипнула, села на скамейку, прислушиваясь к рокочущим гулам оркестра, опустила лицо в горячие ладони. Неярко горели низкие фонари, город зажигал огни в тихих вечерних сумерках. Рядом за столиком открытого кафе на резной веранде послышались весёлые голоса. Надя подняла голову, услышав знакомую неторопливую речь. Да, она не ошиблась, это был голос Солошенко, коллеги по работе её брата и Игорька. Он сидел к ней полубоком рядом с шикарной женщиной, одетой в нарядное вечернее платье с красиво уложенной причёской пышных каштановых волос. Но это была не его жена! Надя знала его Татьяну, несколько раз видела их у проходной УВД, когда встречала там Игорька. Жена Павла тоже носила форму, она как и её брат, служила в ГАИ. Теперь когда она потеряла ребёнка, говорят, по вине мужа, то была ещё на больничном, находилась на домашнем излечении, выйдя из стационара. И вот - новость, перед глазами картина вовсе несуразная. Павел и женщина, вероятно та, из-за которой разгораются домашние скандалы в семействе Солошенко!.. Надя пригляделась. Да, похоже, эта та самая актриса.
  Павел, несмотря на обещания данные своей жене больше не встречаться с Людмилой, будто бы заворожённый каждый раз прилетал в парк на крыльях любви. Он ничего не мог с собой поделать, как ни старался. Злился на себя за свою необузданную слабость, винил свою невоздержанность, прекрасно понимал, что у них с Балашовой не будет никакого общего будущего, потому что Люда скоро выйдет замуж, а сам никогда не сможет бросить жену и сына, но его трепетное чувство к этой женщине брало над ним верх!.. И это было сладостное, невероятно тягучее, страстное желание быть рядом, видеть эту женщину, каждый раз рискуя быть пойманным на встрече с ней. Вот и сейчас он сидел полубоком к Надежде с покрасневшими глазами, стыдливой улыбкой на лице. Он видел Надю Терещенко, знал что она рядом и наблюдает за ними, краем глаза окидывал её растерянным взглядом. Надя поняла, что он, склонившись над ухом Людмилы, шепчет ей про неё... Вот актриса обернулась, понуро опустив голову. Яркий румянец залил ей лицо, сползая на шею удушливой петлёй. Надя поднялась, подошла к их столику, прижала плечи вскочившего было Павла.
- Не надо, Павел, не тушуйся так... Я от Игорька иду!.. Плохо ему совсем, - она прижала ладонь к глазам. - А вы сидите... Я уйду, и ничего никому не расскажу... Паша, ты не бойся, у тебя тоже всё образуется... Не сразу!
  Она пошла по тёмной аллее, Павел кинулся за ней, перепрыгнув через бордюр у торговой палатки:
- Надя, я скотина... Прости меня малодушного человека... Как там Игорь?
  Она остановилась, опустила вниз глаза, покачала головой:
- Иди... тебя ждут! - только и ответила Надя, не имея сил на дальнейший разговор.
  Солошенко ещё долго стоял на парковой дорожке, смотрел вслед сестре своего бывшего наставника, которого очень уважал за его оперативное мастерство и человеческие качества. Он был один из тех, кто сильно переживал ситуацию с отстранением Терещенко и увольнения его со службы вместе с Наташей Егоровой. Ждал, что вот-вот эта ситуация разрешиться в положительном ключе, что начальство опомниться и вернёт им лучшего опера. Но пока не видно было окончания всех злоключений, которые выпали на долю этих двоих людей, настоящих оперативных сотрудников, профессионалов своего дела. "До чёртиков обидно, - думал Павел, - что страдают такие люди, самые честные, самые открытые в общении, настоящие друзья..." Предыдущее дело было сложным (читать рассказ "На связи Приморск!.."), а если случиться опять подобная ситуация, как они выплывут теперь? Новые сотрудники не очень-то задерживаются в их ведомстве, не хотят заморачиваться работой под статусом военного городка с кучей начальства над ними. Павел продолжал стоять на дорожке, смотреть вслед удаляющейся Нади... Вот и Люда подошла, положила ему руку на плечо, потрепала его русые вихры:
- А знаешь? Нам бы пора с тобой прекратить эти встречи... Я будто воровка крадусь в подворотне... противно! Вот и тебе неловко, - она обняла Павла за талию. - Пойдём, поздно уже... Она точно не расскажет твоей жене?
- Нет, - он замотал головой. - Не расскажет... Да, Люда, мы что-то с тобой заигрались. Надо потихоньку отвыкать от совместных радостей. И твой... скоро приедет из командировки.
- Хорошо, давай сегодня в последний раз!.. Ты сказал дома, что дежуришь в ночную? Мы можем уйти на турбазу? - она подняла ласковые глаза.
- Да... в дежурке прикроют... я всех предупредил, - Павел взял под руку Людмилу, они пошли в сторону площади, вскоре скрывшись в тени густых шелковиц и белых акаций.

  Евгению Султанову всю ночь снился Алёшка Егоров, его незабвенный друг, снился молодым, сильным, здоровым... Они шли по берегу моря, переступая через шумные валы прибоя, который бился и гремел у их ног. Алексей снился ему на фоне ласкового Азовского моря, оно играло солнечными зайчиками на серо-голубой воде, отбрасывая на его загорелое лицо всю силу дневного света. Им было хорошо вместе, весело, тепло... О чём шёл их неспешный разговор Евгений, проснувшись утром, не помнил. Он лишь понимал, что Алексей на него не злился больше... Все предыдущие разы он снился ему с горечью в опущенных ресницах, прямо не смотрел, на вопросы не отвечал. Сегодня напротив, он был весел, подвижен, дружелюбен...
- Ведь ты просил, Алёша, не оставлять семью, быть всегда рядом, - проснувшись утром, шептал Евгений, отрывая голову от мокрой подушки.
  Он, проведя по ней рукой, понимал, что она мокрая от его слёз, которые непроизвольно катились из глаз в момент пробуждения, когда мозг уже включился в работу и понимал, что всё это лишь сон... Что проснувшись от ночных видений, он уже не застанет Алёшку живым, не сядет рядом, не поговорит, не обсудит рабочие моменты и домашние дела... Перед глазами снова явственно возникла безумная, живая картина, которую уже много месяцев подряд пытался изгнать Евгений из своего истерзанного сознания, самая страшная картина в его жизни после войны - разбитая милицейская машина в седых от мороза плавнях, он, пробирающийся сквозь толпу, удерживаемый сотрудниками областного УВД, рядом стоящий генерал Лазарев с ледяным взглядом глубоких глаз, у которого не было живых эмоций на лице, и... мёртвый Егоров, лежащий рядом со своим водителем на переднем сиденье.
Евгений громко вскрикнул, часто задышал, вскочил на постели, сел, сбросив на пол босые ноги... Сквозь влажную пелену в глазах просачивался розовый свет на подоконнике от восходящего солнца. В открытую форточку залетал утренний ветер, колыхающий тонкую занавеску.
- Алёшка... Прости меня, что не был рядом с тобой... что отпустил тебя в то утро, прости... За Наташку меня прости!.. Не доглядел, во время не понял... Но ты ведь не сердишься, что они вместе теперь? Знаю, что тоже был бы не против. Вишь, как всё оно вышло-то!.. И Света без тебя постарела, очень изменилась, - говорил он с Егоровым, как с живым. Медленно поднялся с кровати, протянул руку к шкафу, вытащил с верхней полки семейный альбом с Алёшкиной фотографией, вынул её из кармашка, поставил на своём столе, вспоминая московский период жизни и работы на Петровке, когда после выдачи бандеровца Кузьменко в 1964 году румынской стороной, его пригласили для дачи показаний по делу села Казачка, уничтоженного бандитами во время войны. Евгений был единственным живым свидетелем, в Москву пришлось ехать. Егоров последовал за ним, его показания тоже были необходимы... Их вместе привлекли для оперативной работы по служебной необходимости, это были долгие месяцы жизни в столице в далеке от семьи, но они понимали - так надо! И какое же было счастье вернуться обратно домой!.. А потом опять Краснодар, дело Боброва, притон, бессонные ночи, Мирослава... все те необходимые в оперативном плане дела, которые теперь ставят в вину Александру! И кто ставит - люди, которые в те дни ещё пешком под стол ходили.
  Евгений встрепенулся, посмотрел на будильник... Пора вставать! Сегодня будет опять нелёгкий день, а после надо собрать оставшиеся документы по делу скульптора-убийцы, дождаться ростовской экспертизы, опознания деталей человеческих тел их родственниками. Богданов увёз кое-что с собой, но ещё много надо отписывать подотчётных бумаг, потом уточнять на местах моменты, пока ещё не ясные. Генерал предлагает решать это в Краснодаре, самому вылететь туда и разговаривать со свидетелями, друзьями Басова и Петрицкого. Чтобы уже послать полный отчёт и наконец-то закрыть это дело, надо собираться самому в поездку. Султанов ещё раз посмотрел на Алёшкино фото. Сон был светлый, он посеял в душе тепло и надежду на то, что Егоров больше не сердится, он знает, что Евгений ситуацию контролирует, никогда не бросит семью на произвол судьбы, никогда не унизит и не обидит его дочь!.. Перед глазами снова встала Алёшкина фигура на фоне солнечных морских зайчиков.

  У здания городского драматического театра толпился народ, сегодня вечером была премьера спектакля, последнего в этом сезоне. Труппа выезжала на гастроли по городам Краснодарского края. Людмила вышла через запасной выход на боковое крыльцо под козырёк на торцевую лестницу, подышать свежим воздухом. После жаркой гримуборной, затянутого корсета, было как-то не по себе. Ощущалась слабость, пот лил со лба, актриса промокала платком влажные волосы, поправляла платье, расправляла висевшие на юбке банты. Вдруг её глаза встретились с напряжённым взглядом женщины, что стояла внизу на ступеньках, не смея подняться выше. Людмила залилась румянцем, она узнала в незнакомке жену Павла. На дрожащих ногах, но всё же спустилась к ней, несмело взглянув в лицо обманутой ею женщины:
- Вы Татьяна? Нам давно пора поговорить... Сейчас начнётся спектакль, а вы ведь ко мне пришли, не так ли?
- Так! - подняв голову кверху, произнесла Татьяна. - Вот посмотреть на вас решила, сравнить, понять...
- Не надо никого сравнивать... Сейчас будет невозможно всё обсудить, нам не дадут поговорить нормально. Уже скоро начало, - Людмила повернула голову в сторону зрительного зала. - Я прошу вас, дать мне свой телефон... домашний телефон!.. У меня нет, я звонила Павлу всегда на работу, а с вами мне надо поговорить, всё объяснить, наконец... Дайте! Я вам позвоню сегодня же вечером после спектакля.
- А надо ли... теперь? - Татьяна смотрела в упор на соперницу.
- Надо!
- Хорошо, извольте! - Таня Солошенко запустила руку в сумочку, вытащила блокнот и шариковую ручку, быстро записала номер телефона, вырвав листок, ещё раз окинула взглядом Людмилу и скрылась так же быстро, как и появилась в толпе у театра, оставив актрису в волнении размышлять о своём неблаговидном поступке на фоне будущего театрального действа.

  Этот вечерний разговор прояснил многие моменты семейной жизни Солошенко. Обе женщины, похоже, поняли друг друга... Татьяна стояла у детской кроватки с заснувшим сыном, смотрела в ночное небо, отодвинув тонкую шторину, мяла в руках салфетку, часто прикладывая её к глазам, размышляла в который уже раз о своей непростой ситуации в отношении с любимым когда-то человеком. Неужели всё в прошлом, и она больше не любила Павла? За его предательство, за волнения последних месяцев, за потерянного ребёнка... Почему мужчины такие слабые натуры? И её муж оказался таковым. Не мог выдержать временных трудностей в физическом плане, когда после тяжёлых родов ей требовалось длительное восстановление. И можно ли его винить за это? "У всех могут быть свои слабости, - вспоминала она слова Людмилы с которой недавно окончила телефонный разговор. - А их, мужиков, надо воспринимать такими, какие уж есть, не надо идеализировать... Вот у моего жениха ещё та семейка! Когда к ним впервые пришла домой, то поняла, что в змеёвник попала. Но к счастью, у меня есть своё жильё, будем жить отдельной семьёй... Конечно, тоже проблемы, куда без них - он в одном месте в командировке, я в другом с гастролями. Вот и получаются такие казусы в личном плане. Слаба, не сумела во время удержаться, не могу долго быть одна!"
  Что же делать теперь? Простить и забыть, как мать советует. Ведь там, с актрисой, всё очень несерьёзно, временно получилось, Павел не удержался, как и она, тоже слаб оказался. И понятно, что не уйдёт, её и сына не бросит, но след в душе останется на долго, если не на всю жизнь. Но ведь семья уже сложилась, наладился постепенно быт, мужу дали свою квартиру, как только родился их сынишка. Родители, опять же, были за сохранение семьи, даже её мать, строгая своенравная женщина, не терпящая никаких компромиссов, закусив губы, глядя на дочь, посоветовала не торопиться с выводами. Правда, сколько ещё в жизни будет таких подводных камней! Жизнь - это движение вперёд, не стоячее болото, и раз уж так вышло, надо вместе преодолевать пикантные трудности, сесть за столом и всё вместе с Павлом обсудить, не стесняясь поговорить о самом сокровенном, о чём иногда стыдно и не принято распространяться. Но они же близкие, родные друг другу люди? "Родные ли?!" - обожгла опять колкая мысль, заставив гулко забиться взволнованное сердце.

  Толкаясь по торговым рыночным рядам в это воскресное утро, Султанов повторял про себя: "Олимпийское лето, жаркие, горячие деньки!" Он поднимал голову на плакат, вывешенный у рыночных ворот "Олимпиада -80", ловил внутренние волны радости и гордости за свою страну, но праздничной эйфории, почему-то, не испытывал. Не было этого накала настроения и жизни после всех случившихся событий в его семье. Вот и сын оказался к нему более чем равнодушен, при последнем телефонном разговоре стало понятно, что они уже давно чужие друг другу люди. "А что ты хотел? - вспоминался разговор с Елизаветой Юрьевной. - Чтобы иметь благодарного сына, его нужно, прежде всего самому воспитывать. А у тебя всё получилось, не так как мечталось, не по твоей вине... Обстоятельства оказались сильнее и строже. Зато он жив, здоров, окреп от своей болезни. Подмосковные врачи поставили его на ноги. Этому радоваться надо, а не гундеть, от того, что не можете близко сойтись... Не к месту уже такие мысли. Надо думать о его счастливом будущем, о том, что он у тебя становится настоящим учёным. Вон, какой умный малый получился!.. Радоваться должен, гордиться таким сыном!.. А что холодок в отношениях проскальзывает, так я тебе уже говорила про то - сам не воспитывал, вот так оно всё и вышло!.. И всё-таки, ты не один, Женя, мы у тебя есть, Наташа, Александр, Света - все тебя уважаем, любим и всегда готовы прийти на помощь..." Султанов откинул широкой ладонью волосы со лба, налетевший внезапно с моря ветер, трепетал над головой в кронах тополей и шелковиц, передёргивал тряпичные крыши над торговыми палатками, гулял мелкими кудрявыми пыльными вихрями по тротуарным дорожкам, сметая осевшую сухую пыль. В глаза забился липкий песок, Евгений Петрович протёр их ладонью, и тут же взглядом наткнулся на высокого ростом парня с очень знакомой фигурой, что стоял у палатки в соседнем торговом ряду, выбирая фрукты. Султанова окатил холодный пот - неужели?! Не может быть!.. Он ещё раз протёр глаза... Ну, конечно, это был он, уже не было сомнений!.. В этом синеглазом брюнете, полковник узнал своего бывшего сотрудника - Андрея Жигулина.
  Тот продолжал ходить по торговым рядам, спокойно разговаривая с продавцами, шутя и улыбаясь. Султанов машинально шёл за ним следом, не давая себя опознать в толпе. Что нужно ему здесь? Решил вернуться или же приехал, чтобы навестить мать? Что думает он о себе, вспоминает ли время, проведённое в Приморске на работе в УВД, товарищей своих, им же преданных и оболганных в угоду московскому начальству? Испытывает ли Андрей угрызения совести за свой гадкий поступок? И как могло так случиться, что этот всеми уважаемый парень смог опуститься до такой мелкой нелепости, низости, до такого морального упадка? Кто в этом виноват? Его знойная грузинская красотка, собственная самость или опять же непреодолимые обстоятельства? Возобладал ли над ним разум, понял ли он, спустя время, что натворил? Ведь не Наташа, вопреки мнению многих, была инициатором разрыва их помолвки, а он сам, когда упал в горячие объятия к тёте Соне. А потом бесстыдно и безжалостно пытался ещё и Егоровой овладеть, да ещё таким мерзким способом с помощью своей же любовницы... Султанов шёл за Жигулиным, размышляя о прошлом по своим принципиальным меркам, хотел окликнуть, пристыдить этого человека, но потом резко остановился на пол пути. А зачем? Что он сможет ему сейчас сказать? Надо ли говорить-то? Нет, не сможет он подойти к Жигулину первым, противно было с ним разговаривать, да и нужен ли был самому Андрею яркий диалог на тему моральных излияний?! Нет-нет, поскорее прочь отсюда... Султанов, распихивая толпу, сильно сутулясь и подёргивая уголками губ, будто от сердечной боли, стал быстро пробираться по торговым рядам к выходу с рынка.
  Он почти бежал по тополиной аллее к Центральному парку, остановился на площади там где рельсы трамвайной линии делали резкий поворот на Азовскую улицу. Встал у газетного ларька, перевёл дыхание, обернулся в ту сторону, куда обычно выходила толпа, минуя рыночные ворота. Отсюда уже ничего не видно, люди идут по своим делам, снуют прохожие в разных направлениях... Султанов вздохнул с облегчением, он до сих пор смотрел по верх голов, ища в толпе знакомую фигуру, если даже теперь Андрей наткнётся на него глазами, то не догонит, не сможет больше потревожить его разгорячённого сознания. Ужас! Быстрее отсюда, подальше... Евгений Петрович постояв немного, перешёл на другую сторону тротуара охлаждая силой воли свои горькие мысли.


  ((Продолжение читать в следующем рассказе "Беспокойное лето").

  Для тех, кто только сейчас пришёл на страницу, напоминаю хронологию повествования: после повести "Загорянка, 18" идут рассказы, которые имеют логическое продолжение - "На связи Приморск!.." "Опять на море шторм", "Беспокойное лето".