Нужник как искусство от Стайн до кожуры

Гертруда  многое упростила и раскрепостила, но за этим освобождением — целый ворох вопросов. Её влияние на современное искусство считают огромным. Но если посмотреть на то, во что это влияние вылилось, — на дорогостоящие силкскрины, инсталляции и рыночные провокации, — то возникает ощущение, что вместе с академизмом была выброшена и мера, и вкус, и элементарная человеческая чуткость.
Не Хемингуэй, а, скорее всего, Пикассо был её главный ученик: он, по сути, легализовал эстетизацию уродства. Его портреты любимых женщин с тремя глазами и двумя носами — это уже не искажение реальности, а её торжественное переиначивание. За ним пошёл целый век, в котором искусством стало всё, что угодно: от унитаза Марселя Дюшана до банановой кожуры, приклеенной к стене и проданной за шесть цифр. Потому что, дескать, сам жест — это уже манифест.
Но ведь жест без внутреннего содержания — это пустота. Уличные художники, часто обездоленные и по-настоящему одарённые, создают образы, полные боли, красоты и искренности — но их работы никто не заметит, если за ними не стоит галерея, коллекционер или покровитель с деловой хваткой. Чтобы создать нечто по-настоящему глубокое, нужно время, тишина, честность. Чтобы шокировать — хватит секунды и связей.
И Гертруда это очень хорошо поняла. У неё была настоящая деловая жилка, чутьё на фигуры и связи. Она первой сообразила, что эпоху делает не гений, а тот, кто умеет его “представить”. И продать.
Да, конечно. Унитаз как произведение искусства — это Марсель Дюшан со своей «Фонтаном» (1917), выставленным под псевдонимом R. Mutt. Он положил начало понятию ready-made в искусстве — объект, вырванный из повседневности и помещённый в художественный контекст. А шкурка банана — это уже недавняя сатира на рынок искусства, наиболее известный случай — работа итальянца Маурицио Каттелана Comedian, приклеенная к стене скотчем. Её купили за $120,000, а потом другой художник её… съел.

Я всё больше думаю, что Гертруда не столько освободила искусство, сколько радикально опустила планку — так, чтобы каждый мог её перешагнуть. И действительно, перешагнули. Только вот вопрос — куда?
Свобода сама по себе прекрасна, но без внутреннего содержания она быстро превращается в балаган. В мире искусства, как и в жизни, всё решают связи и деньги. Мир устроен кастово, и если раньше кастовость определялась происхождением или образованием, то теперь — уровнем дохода и доступом к нужным людям в нужное время. А потом уже — будь ты хоть банановая кожура, хоть писсуар — главное, чтобы был нужный куратор, нужная галерея, нужный аукцион.
Наверное, именно это и уловил Дюшан, когда выставил унитаз, окрестив его «Фонтаном». В народе — нужник, а в галерее — искусство. И дело даже не в провокации, а в том, что сама система проглотит любой жест, если за ним стоит правильный маркетинг. Искусство, по Дюшану, — это уже не творение, а контекст. Не вдохновение, а провозглашение