Здесь живёт Музыка

Необходимое предисловие: у меня есть теория: творческие, талантливые люди часто уходят из этого мира, не реализовав все свои идеи и замыслы. Искры этих идей, а с ними и частицы личности ушедшего человека, изредка попадают на Землю, и если войти в резонанс с их владельцем, то можно кое-что услышать и понять. Ко мне иногда приходит в гости частица одного из самых великих писателей этой планеты — Рэя Брэдбери. Это очень интересное, особое ощущение, слишком личное, чтобы его описывать. Этот рассказ, как и несколько предыдущих (сделаю подборку), написан под воздействием этого ощущения. Это не подражание, не продолжение рассказов Брэдбери. Это ощущение.

   — Здесь живёт Музыка, — прошептал Дуглас и погладил шершавый бок облезлого фургона, на котором и были написаны эти удивительные слова.
   Фургон появился на ратушной площади неожиданно, волшебно и в то же время крайне обыкновенно. Ещё вчера вечером под вязами, что росли прямо напротив городской ратуши, не было никакого фургона, ни намёка на то, что он появится рано утром, что произойдёт чудо. Ведь как ещё назвать эту внезапную материализацию самой Музыки?
   Дуглас замер, закрыл глаза, прислушался и перестал дышать, чтобы ни один посторонний звук (как бы успокоить гулко бившееся сердце? кто бы знал!) не отвлекал его от дыхания Музыки. Но в фургоне было тихо настолько, что пробеги в нём мышь, шелест её лапок показался бы грохотом горного водопада. Дуглас легонько поскрёб ногтем старую краску (когда-то она была освежающе-белой, но время обошлось с ней бессовестно и жестоко, состарив и изуродовав).
   — Ты здесь? — тихонько спросил Дуглас и приложил ухо к тёплой стенке фургона. Краска с лёгчайшим «ох!» осыпалась от несерьёзного прикосновения, а в фургоне никто даже не кашлянул и не чихнул и не сказал гневное «оставь меня в покое!».
   Дуглас представил, как там, в темноте, в пыльном бархатном кресле, отдыхает Музыка. Она представлялась ему красивой, яркой девушкой в старинном платье и высоком парике (говорят, в таких париках мыши часто вили гнёзда, вот забавно! интересно, Музыка вплетает в своё звучание мышиный писк?). Эта девушка сейчас лукаво улыбается и ждёт, что же сделает Дуглас. Хватит ли у него отваги добиться своего и увидеть, услышать Музыку?
   — Хм...
   Дуглас обошёл фургон, внимательно осмотрел его со всех сторон, заглянул в каждое пыльное донельзя окошко (ничего не видно! странно, как водитель смог добраться сюда) и вдруг обнаружил, что одна стенка, в самом низу, там, где её точили лужи, грязь и снежная каша, проржавела, и маленькая, детская рука вполне может протиснуться в эту небольшую дыру. Протиснуться, чтобы... У Дугласа перехватило дыхание. Это же просто невероятно! Его коллекция, тот важный, ценный пузырёк вида особенного, с широким горлышком и такой приятной на ощупь пробкой! Вот зачем это всё! И фургон, и странная надпись — здесь живёт Музыка, сделанная нелепо и небрежно.   
   — Погоди, не исчезай! — во всё горло крикнул Дуглас фургону и понёсся домой.
   Дуглас коллекционировал звуки. Эка невидаль, скажете вы и будете абсолютно правы! Зайди на почту, выпиши себе фонограф и записывай птичьи трели или ругань молочника, шум июньского ливня или те восхитительные моменты, когда жаркими летними вечерами, мама читает стихи, особенно часто семья слышит мамино любимое:   
 
   Будет ласковый дождь, будет запах земли,
   Щебет юрких стрижей от зари до зари,
   И ночные рулады лягушек в прудах,
   И цветение слив в белопенных садах.*

   Да, и лягушек можно конечно же записать! Всё, что угодно, всё, что ласкает слух. Но...
   Коллекция Дугласа состояла из аптечных пузырьков, в которых хранилось следующее: трепет крыльев бабочки и шум, с которым их пыльца сыпалась на старую лампу; едва заметный шелест первых капель дождя и громкое «бах» начала весеннего ливня, когда с неба пикируют капли размером с крупную смородину. Был в коллекции и треск старой скатерти, когда бабушка рвала её на тряпки, скрип новых ботинок тоже имелся, как и хруст накрахмаленной простыни.
   Звуки, звуки, звуки... Они покорно дремали в пузырьках и ждали своего часа — особенного, важного. Часа, когда они могут отчаянно понадобиться кому-то. Дуглас безошибочно определял такие моменты и без всякого сожаления, резко открывал пузырек, подносил его к уху нуждающегося и...
   — Ты стучишь по клавишам, как дровосек топором! Легкость, тебе нужна лёгкость! Смотри, вот так! — учительница музыки легонько била Лизу — соседку Дугласа — по рукам, сталкивала её с круглого, забавного стульчика,  начинала играть, и легкость стремительно стекала с пальцев на клавиши, извлекая из старого фортепиано прекрасные звуки. Если бы учительница на этом останавливалась... Но она обзывала Лизу бездарью и грозилась перестать с ней заниматься, сколько бы денег ей не обещал Лизин папа.
   — Она говорит, у меня тяжёлые кисти, — жаловалась Лиза Дугласу, сглатывая слёзы. — Она говорит, что из меня ничего не получится!
   — Ничего не получится, это верно! Получится кто-то! Ты же человек! Погоди, я сейчас помогу тебе!
   И Дуглас, ни капельки не жалея, решительно хватал с полки пузырёк с трепетом крыльев бабочки (что может быть легче и воздушнее?) и аккуратно, стараясь не расплескать ни звука, подносил пузырёк к Лизиному уху.
   — Слушай и запоминай! Лёгкость звучит вот так!
   И Лиза вслушивалась. А уже на следующем уроке получила от учительницы воздушный зефир, как поощрение и награду за выученную лёгкость.
   Узнав об этом, Дуглас лишь ухмыльнулся. Он-то знал, что он не дурачок, и что звуки, правильно собранные в старые пузырьки, имеют волшебное свойство.
   А дурачком Дугласа назвал новый аптекарь. Нисколько не смущаясь, между прочим. Дуглас и его дедушка пришли в аптеку за пилюлями для желудка, и аптекарь (он недавно купил эту аптеку и абсолютно не знал, как себя следует вести в крошечном городишке), ткнув пальцем в Дугласа, нагло сказал:
   — Ваш-то внучок в приветом, как я слышал! Э? Собирает старые пузырьки и шепчет в них что-то! А? Вот дурачок! Ага!
   Речь аптекаря была отрывиста и подобна скрипу несмазанного колеса. Дуглас поморщился и подумал, что эти звуки вполне могут вызвать головную боль или ещё что похуже.
   — Такие люди плохо заканчивают, — сказала бабушка тем же вечером, когда дедушка, усмехаясь, рассказал о диагнозе, поставленном внуку новым аптекарем. 
  — Насколько плохо и почему? — Дуглас замер. Сейчас бабушка скажет нечто важное, нечто, что вполне может перевернуть жизнь. У Дугласа был нюх на подобные моменты, когда, вроде бы невзначай, взрослые говорили вещи, до которых Дуглас не скоро мог бы додуматься.
   — Уж больно аптекарь уверен в своём мнении! И это неплохо, но вот то, что он считает его единственно верным и особенно важным, приведёт его к печальным последствиям! А всё почему?
   — Почему?
   — Потому что все мы пришли сюда... зачем?
   — Зачем? — по коже Дугласа пробежали нетерпеливые мурашки.
   — Чтобы учиться у абсолютно каждого существа, будь то человек или бродячая собака и слушать мир. А если вот так заранее во всём уверен и живёшь с закрытыми глазами и закупоренными ушами, то вполне возможно закончишь свою жизнь, забыв собственное имя и справляя нужду прямо перед городской ратушей.
   — Причём, не снимая штанов, — добавил дед, и Дуглас расхохотался. И этот смех окончательно стёр горькие впечатления от  злых и несправедливых слов аптекаря из мальчишеской, цепкой памяти.
   Вот так просто и как бы невзначай Дугласу объяснили, зачем он живёт. Учиться. Вроде бы скучно. Но не про школу речь, про весь огромный, неизведанный мир! Чему Дугласу учиться у родных? Это просто! Мягкости и настойчивости, доброте и ласке, щедрости и мудрости, умению постоять за себя и умению печь пироги с яблоками! Это просто! А вот чему он может поучиться у наглого и грубого аптекаря? Ведь он тоже часть этого мира! Дуглас задумался, закрыл глаза и словно заново пережил тот визит в аптеку.
    — Одним словом, ваш внук немного дурачок, да? А? — не унимался аптекарь, не замечая, что дедушка нахмурился и вот-вот скажет аптекарю что-нибудь грубое. Дуглас с удовольствием бы увидел, как краснеет и смущается человек, только обозвавший его идиотом, как вдруг увидел нечто необыкновенное.
   На маленькой полочке, что приютилась рядом с кассой, стояли старинные, абсолютно необыкновенные пузырьки: темно-зелёного, коричневого стекла, с широкими горлышками и невероятными крышками, такими большими и плоскими, что на них можно было положить большую клубнику.
   — Дед... — Дуглас дёрнул дедушку за руку и показал на пузырьки. — Смотри!
   — Надо же, какой у вашего ду... — аптекарь, почему-то застеснявшись, прикусил язык, — у вашего внука глаз острый! Да, да, я тоже собираю коллекцию! Просто пузырьки, ничего особенного, слёз или смеха эльфов в них не водится! Э! А?
   Дуглас, затаив дыхание, не сводил глаза с одного-единственного, очень важно выглядящего пузырька. Пузырёк был пыльным, но полным чувства собственной значимости. Он был почти живой. Душа-то у него уж точно присутствовала.
   — Дед... — прошептал Дуглас, и его замечательный дедушка тут же всё понял без просьб и слов.
   — Коллекция, говорите? Наверняка продаёте что-то! Сколько, к примеру, вот этот экспонат стоит? — дедушка небрежно показал пальцем на тот самый пузырёк. Но аптекаря не обманула эта лёгкость, он жадно ухмыльнулся и назвал такую цену, что у Дугласа зашумело в ушах.
   — Заверните в плотную бумагу, нам ещё на рынок заглянуть надо, боюсь разбить можем, и пилюли не забудьте, — небрежно сказал дедушка, а у Дугласа стало сухо во рту.
   — Пожалуйста, пожалуйста, — залебезил аптекарь и даже попытался погладить Дугласа по голове, но мальчишка (дурачок, что с него взять!) отпрянул и оскалился.
   — Здесь будет храниться некий важный и особенный звук. Согласен? — сказал дедушка Дугласу, когда они вышли из аптеки, и вручил ему этот особенно выглядящий пузырёк.
   — Спасибо! Ох, дедушка, какое спасибо! Согласен! — Дуглас обнял деда и нежно, бережно взял в руки драгоценную покупку.
   Что он соберёт в этот пузырёк? Какие звуки? Когда?
   — Не торопись! Никогда не торопись, дай себе время всё обдумать! — строго сказал Дугласу дедушка, зная, что внук усвоит этот урок.
   Так чему же можно научиться у аптекаря? Разве что не судить о людях по чужим словам? И не бояться менять своё мнение и впечатление? Или же в аптекаре есть что-то такое, чего нет у других? У Дугласа было время это выяснить, а пока он бегал по летнему городу, такому тёплому и свежему, ещё не измученному жарой и пылью, и искал, какой же звук собрать в важно выглядящий пузырёк. И вот появился этот фургон, а в нём живёт Музыка.
      — Погоди, не исчезай! — во всё горло крикнул Дуглас фургону и понёсся домой, за тем самым пузырьком! Ибо что может быть важнее, чем сама Музыка!
   Ох, как же Дуглас боялся! Боялся, что фургон исчезнет, пока он бежит домой! Боялся, что пузырёк разбился (мама ведь так часто вытирает пыль, вдруг нечаянно смахнула его с полки?), боялся, что он сам может упасть и расколотить ценную вещь о мостовую, боялся... Страхи, нет, даже ужасы, Дугласа теснились в его голове, перемешивались, перепутывались и вот уже Дуглас стал бояться, что мама, папа, бабушка и дедушка, да и весь мир исчезнут вместе с фургоном и пузырьком.
   «Стой! Успокойся и всё обдумай!» — вспомнил Дуглас дедушкины слова и перешёл на шаг, изгоняя из себя все страхи.
   Пузырёк — целый и невредимый — стоял на полочке, бабушка готовила обед, папа стучал на машинке и, судя по яростному стуку, опаздывал с очередной главой романа, дедушка пропалывал грядки, а мама, напевая, гладила бельё. Дуглас влетел в дом (не выдержал, сорвался на бег!) и неожиданно ценность этого момента, этого летнего дня, этого предобеденного часа, этой минуты, обрушилась на него и окутала мальчишку тонкой пеленой осознания. Дуглас замер. «Вот, что значит, чувствовать себя живым!» — подумалось ему. «Если бы это чувство, это мгновение длилось вечно!»
   — Ты рано, обеда ещё нет! — крикнула бабушка из кухни, и чары разрушились.
   Дуглас чуть не заплакал. Что она наделала такими простыми и неуместными словами? Зачем она их сказала? Ах, если бы бабушка промолчала! Возможно, он бы смог остановить время?
   — Если хочешь пить, в холодильнике стоит большой кувшин лимонада, — бабушка, не подозревая о своём злодействе, продолжала хлопотать на кухне. — А на обед у нас тушёное мясо и овощи, если хочешь, пригласи друзей, еды на всех хватит.
   «Ты всё испортила! Замолчи! Смолкни навеки!» — Дуглас и сам не понял, откуда взялась эта яростная мысль, эти жуткие слова, пусть и не сказанные вслух. «Нет, я не то хотел подумать!» — быстро исправился Дуглас, но не настолько быстро, чтобы догнать первую мыслишку.
   — Дуглас? С тобой всё в порядке? — бабушка выглянула из кухни, но внук уже убежал, лишь хлопнула входная дверь, и словно лучик света исчез из дома.
   Дуглас бежал к ратуше, в руке пузырёк, в душе сумбур и горечь. «Это не я думал, это чужие мысли, просто...» Чем загладить вину перед бабушкой? Он вымоет посуду и поможет бабушке с шерстью, будет сидеть смирно и тихо, держа  на руках пряжу. Он... Дуглас не успел додумать, показался старый фургон, и Дуглас вмиг забыл о бабушке. Музыка, вот за чем он пришёл! Дуглас подкрался к фургону и снова прислушался. Что если Музыка, утомлённая долгим, изнурительным путешествием, исчезла, истончилась? Что если она навсегда решила покинуть этот мир, почему-то разочаровавшись в людях? Дуглас затаил дыхание, прижался ухом к той же стенке и изо всех сил прижал руку к груди, тщетно стараясь приглушить барабанный бой сердца. «Тише ты!» — гневно велел он сердцу, и оно неожиданно послушалось, стало биться ровнее и тише. Дуглас снова зачем-то поскрёб пальцем старую, облупившуюся краску. Он хотел было окликнуть Музыку, попросить её звуками наполнить доверху аптечный пузырёк, но почему-то испугался. Что если он действительно дурачок и всё выдумал? Что если это самый обыкновенный фургон, а внутри лишь пыль и старые коробки? Что если...
   — Нет! — выкрикнул Дуглас, решительно открыл пузырёк, просунул руку в дыру, что так кстати образовалась в стенке фургона и быстро «зачерпнул» беззвучную музыку. Быстро вытащил наполненный пузырёк, надёжно закрыл его пробкой и всмотрелся в мутное, старинное стекло. Показалось ли Дугласу или же действительно в пузырьке промелькнули искры? Быстро, шустро, почти незаметно.
   А на следующее утро фургон исчез. Сказать честно, Дуглас бы разочаровался, останься фургон на прежнем месте.
   — Это означало бы, что облезлый фургон, в котором живёт музыка не представляет из себя ничего особенного и важного! — так он объяснил свои чувства дедушке и показал старинный пузырёк, в котором хранилась частица той самой музыки. — Интересно, кому она понадобится? — спросил Дуглас деда, но тот лишь пожал плечами.
   «У взрослых не всегда есть ответы на все вопросы, ведь они тоже продолжают учиться», — подумал Дуглас и бережно поставил пузырёк на полку.
   А через неделю заболела бабушка. Она лежала на кровати в своей спальне, бледная и обессиленная.
   — Не покусал ли меня вампир? — пыталась шутить бабушка, подбадривая Дугласа. — Ежели так, то скоро я превращусь в летучую мышь! Ах, как бы мне этого не хотелось! Я и обычных мышей побаиваюсь, а тут сама начну пугать честной народ!
   Чем болела бабушка? Никто не знал. Доктор приходил каждый день, мрачно раздувал щёки и выписывал рецепты на воняющие и ничем не помогающие бабушке микстуры (аптекарь, увидев бумажку с докторскими каракулями, сочувственно покачал головой и всё-таки исхитрился, погладил Дугласа по голове, но жестом не снисходительным, а утешающим, подбадривающим), а бабушка словно возомнила себя снежной девой и таяла, таяла, таяла от летней жары.
   — Что у тебя болит? Чего тебе хочется? — мама, папа, дедушка и Дуглас, взволнованные и несчастные, просиживали около бабушкиной постели круглыми сутками.
   — Ничего не болит, ничего не хочется. Я просто устала жить. Но это не страшно, полежу, наберусь сил и испеку вам пирог! — с трудом говорила бабушка.
   — А земляничное варенье? Про него ты не позабыла? — Дуглас брал бабушку за руку, легонько её гладил и умолял бабушку не закрывать глаза.
   — Дурачок! Как же мне спать? С открытыми глазами? — отшучивалась бабушка.
   — Не исчезай, не надо! — умолял Дуглас, но с ужасом видел, как бабушка становится всё прозрачнее.
   «Это не я, не мои мысли виноваты в болезни бабушки! Я же ничего даже и не думал! Нет, не было тех слов! Не было!» — уговаривал себя Дуглас, но вина точила его, прогрызала в его душе дыру и грозилась сожрать всего Дугласа.
   — Что ещё можно сделать? Какие пилюли и микстуры купить? А может быть нужно вынести её на воздух, на солнышко и лёгкий дождь? — пытали доктора мама, папа, дедушка и Дуглас. Но мрачный доктор лишь качал головой и говорил, что каждому организму отмерян свой срок. И приходит момент, когда...
   — Нет! Он ещё не пришёл! — заорал Дуглас яростно и гневно, стукнул доктора кулачком по обширному пузу и побежал к себе в комнату. Он, лишь он, Дуглас виноват в болезни бабушки, он мысленно повелел ей смолкнуть навеки, значит, в его силах и власти оживить бабушку!
   «Чем же тебе помочь? Как?»
   Ночь была тихой, важной, душной, тёмной: ни единого отблеска далёкой звезды, ни тусклого света лампы в соседнем окне. Дуглас открыл глаза и почувствовал. как мрак поглощает и его самого, и бабушку, и всех родных, и весь дом, и весь город. Мрак душил и одновременно убаюкивал: спи, усни навеки! Смолкни навеки!
   — Нет! Ни за что! — Дуглас вскочил с кровати и тут же увидел яркую искорку. Она приветливо поблёскивала совсем рядом и, казалось, не собиралась гаснуть или убегать. Медленно, стараясь неосторожным дыханием не спугнуть её, Дуглас подобрался к искорке и ловко схватил... аптечный пузырёк. Тот самый, важно и ответственно выглядевший!
   — Вот оно что! — вдруг осенило Дугласа. — Я думал, что тогда, в фургоне, я поймал немного Музыки, а на самом деле, я собрал Жизнь. «Здесь Живёт музыка!» Вот как надо было написать! Дуглас тихонько засмеялся, в темноте, не зажигая света, нашёл тапочки и поспешил в бабушкину комнату.
   — Бабушка?
   — Да? Кто это? — бабушкин голос напоминал тоскливый вой Марсианского ветра.
   — Это я, Дуглас. Ты не спишь?
   Бабушка тихонько, трескуче, словно огонь, пожирающий ветхую бумагу, засмеялась.
   — Нет, не сплю. Знаешь, мне кажется, этой ночью я...
   — Чшшш! Молчи! — Дуглас подошёл к кровати. — Я кое-что тебе принёс.
   — Что? — спросила бабушка абсолютно безразлично, истратив все силы на смех и слова.
   — Слушай! Слушай внимательно, изо всех сил!
   И Дуглас открыл пузырёк.
   ***
   — Самые значимые чудеса обычно не очень-то и заметны! Вернее, нужно очень внимательно отслеживать все события своей жизни, чтобы остановиться и понять: вот же оно, чудо! — Дуглас вытер «молочные» усы, лёг на старый плед, выданный  бабушкой, и на мгновение закрыл глаза, чтобы яркое солнце и густая листва летнего леса не отвлекали от важных мыслей.
   — Да? И что же ты заметил? — дедушка улыбнулся и вытащил из корзинки еще один кусок яблочного пирога.
   — Вот этот пирог! Разве это не чудо? — лукаво ответил Дуглас, а дедушка расхохотался.
   — Аптекарь, который перестал называть тебя дурачком и подарил тебе ещё один важный пузырёк, разве это не чудо?
   — Папин роман чудесен, не правда ли? И мамины розы!
   — И земляничное варенье! И полёт стрижей!
   Они съели весь пирог, выпили бутылку молока, собрали корзинку, вытряхнули и сложили плед и пошли домой, перечисляя все чудеса этого мира, почему-то умалчивая лишь об одном: о чуде бабушкиного выздоровления.
©Оксана Нарейко

*Автор стихотворения Сара Тисдейл. Рэй Брэдбери полностью привёл его в своём рассказе «Будет ласковый дождь».