Жемчуг Анны Болейн

Язва грызла Англию. Язва сословных предрассудков. Пыльная дорога, изъезженная телегами, ревела под копытами пары взмыленных кляч. Нортан Уизли, жгучий блондин с лицом падшего ангела и душой голодного шакала, впивался в вожжи так, будто хотел их перегрызть. Рядом, в такт каждой кочке, взвизгивала его добыча – Мэри Лилли Гроттери, семнадцать весен, лицо – фарфоровая куколка, нрав – испорченного ребенка с кнутом. Ее безумная, романтическая авантюра – сбежать от родителей, не желавших выдавать аристократическую дочь за безродного гончарского сына, – превратилась для Нортана в адскую поездку. Он мечтал не о лачуге в глуши, а о титуле лорда Гроттери, о замке, о власти, которую дал бы этот брак. Теперь же он вез капризную, визгливую обузу, чьи жалобы на каждую кочку, на хлещущий дождь, портящий ее шелковое платье, били по нервам острее кнута.

"Я буду выглядеть, как проклятая прачка!" - причитала девица, не переставая прихлопывать его по плечу. Это очень злило Нортона - не каждой особе в прошлом он позволял так хлопать его, даже в горячем экстазе раззадоренная дама получала пощечину из-за одного намека на шлепок.

"Заткнись, жирная дура!" – ревело в его черепе, но губы хранили ядовитую сладость. Он был гением масок. Простой бедняк? Да. Но он покорил Лондонские салоны не силой, а подвешенным языком. Стареющие графини, задыхающиеся от скуки вдовы – их он очаровывал стихами, украденными из дешевых памфлетов, и жаром молодого тела. Они платили звонким золотом за его любовь, за его шепот: "Вы – луна в моей ночи, миледи…" Он тратил их деньги на наряды, достойные графа, и на выпивку, топя презрение к себе и к ним. Мэри была его величайшей охотой.

Он вспоминал их последнюю встречу в родительском саду. Лунный свет серебрил ее пухлое личико. Она дрожала от страха и восторга.

"Отец убьет меня, Нортан! Убьет нас обоих!" Он прижал ее к холодному стволу дуба, его губы коснулись ее уха, голос – мед и бархат: "Пусть пытается, моя звезда. Разве может он убить то, что сильнее смерти? Нашу любовь? Я умру без тебя, Мэри. Каждый вздох без твоего смеха – агония. Ты – воздух моей жизни, солнце моей души. Бежим! Бросим этот проклятый мир условностей! Будем жить просто, но вместе! И однажды… однажды весь мир узнает, как любовь гончарского сына и дочери лорда перевернула небеса!" Ее голубые глазки наполнились слезами восторга.

"Ты… ты прав, Нортан! Ради такой любви… я готова на все!" Она бросилась ему на шею, душила в объятиях. Он целовал ее макушку, а в глазах его горел холодный расчет: "Глупая овца. Скоро титул станет моим, а тебя я посажу на сырую диету".

Теперь же, в тряской кибитке, под вой ветра и стук дождя по крыше, его звезда ныла:

"Нортан! Мои волосы! Они превратятся в крысиное гнездо! И это платье… оно уникально! Его испортит эта грязь! Я буду похожа на… на крестьянку!" Ее визг резал слух.

"Заткнись! Заткнись, или я придушу тебя здесь и сейчас!" – мысленно орал он, сжимая вожжи до побеления костяшек. План был прост: найти укромный притон, успокоить дуру, а потом – назад, к родителям. Шантаж, угрозы, игра на ее "испорченной репутации" – что угодно, лишь бы выбить согласие на брак. Брак, после которого… Мэри стала птицей в золотой клетке - клетке его власти.

Внезапно, сквозь завесу ливня и кромешную тьму, брызнули огни. Неясный силуэт здания. Похоже на полуразрушенный остов, но огни горели. Нортан, увидев шанс на передышку, резко дернул вожжи. Клячи фыркнули, остановились.

"Здесь?! Но это же… хлев! Здесь полно блох и пьяного сброда! Я не ступлю ногой в эту помойку!"

Его терпение лопнуло. Без слов, грубо схватив ее за руку выше локтя так, что она вскрикнула от боли, он выволок ее под хлещущий дождь. Пока она бессвязно открывала рот, как жаба, он прошестовал к зданию. Еще издали от приметил вывеску, на которой едва читалось "Гостиный двор". Хлипкая дверь, черная от времени, поддалась с тяжелым, скрипучим стоном, словно вход в склеп. И… обнажила неожиданность.

Богатство, тепло и умиротворение - просторный холл льстил дорогим красным деревом панелей. Люстры из венецианского стекла отбрасывали теплые блики на полированный паркет. Где-то на втором этаже лилась тихая, меланхоличная мелодия фортепиано – сложная, наполненная горем и отчаянием. Воздух был наполнен дорогим воском, кожей и… чем-то неуловимо чужим. Контраст с убогим фасадом был ошеломляющим, почти галлюцинаторным. Нортан почувствовал легкое головокружение. Он втащил ошеломленно замолкшую Мэри внутрь. На дубовой стойке ресепшена стоял массивный колокольчик, казалось, отлитый из червонного золота. Он заприметил крученый вензель, видимо, хозяева славились своей родословной, ведь вензель украшали две сплетенные змеи. Нортан позвонил. Звон – густой, зловещий – разнесся эхом. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Тишина. Только фортепиано травило душу и ум. Шестой звон – и раздались шаги. Неспешные, мерные.

Из-за стойки возник старик. Высокий, не просто тощий – высушенный, будто время выпило из него все соки. Лицо – пергаментная маска с глубокими тенями под скулами. Одет он был во фрак, фасон которого казался архаичным, не от мира сего. Мятый котелок, казалось, был огромен для такой маленькой головы. Но глаза… Глубокие, как колодцы в безлунную ночь, с плавающими в глубине крошечными, холодными огоньками. Взгляд упал на них – на Мэри, жалкую и промокшую, потом – на Нортана. Пронзительно и любопытно. "Ах, бедное дитя!" – его голос был сухим шелестом, но с любезной нотой участия. Он склонился к Мэри.

"Какая досада! Как жаль, что над входом не высится козырек, достойный укрыть такую прелесть от капризов небес!" Мэри, привыкшая к лести, вспыхнула, опустила глаза с кокетливой полуулыбкой. Нортан почувствовал тошноту: жест дешевой потаскушки.

"Джобадей. Смиренный хранитель сей… обители покоя", – он снял котелок, поклонился с неестественной гибкостью. Его взгляд, как шило, впился в глаза Нортона. Тот автоматично представился и протянул руку. Хватка Джобадея была костлявой, ледяной и неожиданно сильной – как капкан. "Любезный господин, сию секунду белмен проводит вас в наш наилучший номер!". Нортан, играя роль бедного влюбленного, робко пробормотал о пустом кошельке, о мысли переночевать в кибитке. Джобадей махнул рукой: "Пф! Деньги? В такую непогоду? Для таких… особенных гостей? Сегодня ночлег – дар гостеприимства. Не откажете старику в радости помочь? Знаете, здесь в такую погоду бывает... одиноко".

Мэри расцвела: "О, Нортан! Какой благородный человек! Пожалуйста, останемся!" Нортан, стиснув зубы до боли, кивнул: "Конечно, милая. Благодарим, мистер Джобадей".

За ужином в пустом зале, кухарка, представленная как Лилла, – сгорбленная старуха, еле волочившая ноги, – подала суп. Когда она наклонялась к Нортану, чтобы поставить миску, он невольно втянул носом воздух. Сквозь запах еды – тонкий, дорогой и до боли знакомый аромат. Жасмин и амбра сопровождали его всю сознательную жизнь, ведь все его любовницы с ума сходили от этой вони. Что говорить, это было пиком светской моды. Он кротко бросил взгляд в глубокое декольте ее грубого платья – намек на упругую, молодую грудь. Во взгляде женщины он уловил любопытство и голод.  Когда же женщина поднесла суп с Мэри, та ощутила запах гнили, от чего брезгливо отшатнулась: "Фу! Отойди!" - взмахи толстых рук задели стол, и миска горячего супа оказалась на ее коленях. Мэри завизжала, ошарашенная болью.

Как из-под земли возник Джобадей. "Тысяча извинений, юная леди!" – его голос был гладким, но глаза метали ледяные искры. "Но, прошу, не вините мою… добросовестную работницу. Она старается вам... угодить". Он пододвинул расписной стул со спинкой, и сел с ними. Лилла, хромая еще заметнее, исчезла за дверью.

Под ненавязчивый аккомпанемент фортепиано Джобадей, как паук, вытягивал их историю. Сладкоречиво, с поддакивающими "ах!" и "о ужас!", он слушал их перебивающую друг друга исповедь о запретной любви, побеге, несправедливости мира. Услышав о родительском запрете, он покачал головой с театральным сочувствием: "Несчастные пташки! Мир жесток к чистым сердцам." Он сделал паузу, его огоньки-глаза замерли на Нортане. "Но… если вам нужен не просто кров, а пристанище… работа? Моей Лилле на кухне помощь нужна. А вы, юная леди, так свежи! Вместе справитесь. Кров и стол – в обмен на труд."

Мэри поморщилась, как от дурного запаха: "Я? На кухне? С этой… вонючкой?" Нортан резко кашлянул, поймав ее взгляд: "Нам где-то нужно спать, дура! Терпи!" – кричали его глаза. Вслух он сказал мягче: "Мистер Джобадей великодушен, Мэри. Это шанс." Девушка, скрипя сердцем, пробормотала согласие и попросила показать комнату. Джобадей улыбнулся – широко и хищно. Достал из кармана тот же золотой колокольчик. Прозвенел раз – и из-за стойки появился молодой слуга. Высокий, статный, в безупречном костюме из… шелка? Шелка в этой глуши? Нортан почувствовал ледяной укол в груди. Лицо слуги было красивым, но пустым, как маска. Он молча поклонился Мэри.

Когда она скрылась в темноте коридора, атмосфера сгустилась. Джобадей повернулся к Нортону. Его лицо потеряло любезность, стало каменным.

"Юноша…" – его шелестящий голос упал до шепота. "Я вижу бурю в твоих глазах. Гнев. Разочарование. Она… твой крест?" Он не ждал ответа. Из складок фрака появился небольшой сверток из черной ткани. "Иногда… чтобы идти вперед, нужно… освободиться от балласта." Он развернул ткань. На бархатной подкладке лежали бусы. Но какие! Огромные, иррационально крупные жемчужины, цвета кости, оправленные в тусклое, древнее серебро. Они излучали холодное сияние и казались живыми.

"Жемчуг, надетый на шею Анны Болейн," – прошептал Джобадей, и в его глаза вспыхнули ярче. "Сопровождал ее даже в день казни. Впитал ее гордость и проклятие, адресованное Тюдорам… и ее страстное желание жить. " Он протянул сверток Нортону. Жемчуг был неожиданно горячим, словно его только что достали из кипятка.

Нортан повертел жемчуг на свету. Блики манили взор, очаровывали, и почему-то дарили холодное спокойствие. 

"Эту легенду моя мать рассказывала нам с братьями еще в детстве. Почему же я должен поверить в некую сказку только потому, что у вас имеются столь крупные жемчужины?" - медленно проговаривая слова, он все смотрел на бусы. Он сразу понял, что жемчуг истинно настоящий: он видел их на шеях светских шлюх и они даже рассказали ему, как отличить изысканную подделку от настоящей жемчужины.  Власть... Статус... Все, чего он жаждал, лежало у него в руке. "И сколько же мне нужно здесь отработать, чтобы стать его обладателем?"

Старик тихо ухмыльнулся: "Цена? О, юноша. Артефакты выбирают хозяина, как верные псы. Я сразу понял, что тебе нужно именно это, любезный мой. Вы с Мэри задержитесь у меня на шесть дней - этого будет достаточно, чтобы вдоволь расплатиться... за все" - он осклабился в хищном оскале и придвинулся к лицу Нортана вплотную. - "Ежели вы не верите в дар судьбы, то прошу вернуть мне его обратно и утром покинуть мой дом."

В душе парня бушевала скептическая буря. Не может ему просто так повезти. Все его достижения на материальных фронтах были результатом долгих, нудных окучиваний благородных сучек, и чтобы выудить из карманов богатейши хотя бы пенни, его сначало нужно было вытрахать. "Хорошо, мистер, я приму ваше предложение и возьму жемчуг". Джобадей протянул парню свою ладонь: "Заключим пари, дорогой Нортон, чтобы вы лично убедились, что вещица действительно вас обогатит." Нортон впился в ладонь старика, словно за спасительную ветвь.

В тот же миг мелодия фортепиано оборвалась на высокой, пронзительной ноте. Глухой удар гонга пробил полночь, и Нортан вздрогнул так сильно, что жемчуг выскользнул из его пальцев и упал с глухим плеском в миску супа. И случилось нечто ужасное. Там, где погрузился жемчуг, суп вскипел алым заревом. Ярко-красные волны расходились по поверхности бульона, окрашивая овощи и куски мяса в багрянец. Нортан замер, оцепенев, не в силах отвести взгляд. Он моргнул – и кровь исчезла. Суп стал такой же желтой похлебкой. Но запах... на секунду в ноздри ударил медный, тошнотворный запах свежей крови и... дождя. Он посмотрел на Джобадея. Тот лишь улыбался своей широкой улыбкой, будто ничего не заметил.

Утро началось с визга. Мэри ворвалась в его комнату, тряся жемчужным ожерельем в руках: "Нортан! Это... это невероятно! Ты купил это? Для меня?!" Ее глаза сияли алчным восторгом. Нортан, борясь с омерзением, солгал: "Копил... давно. Хотел подарить на нашу свадьбу. Но как ты его..." Он никак не мог понять, откуда она узнала о жемчуге, ведь когда старик его вручил, девушка унеслась в комнату... Вероятно, это был ее трюк, и она слышала весь их разговор, спрятавшись за углом, но... Он спрятал подарок в кармане плаща. Она выкрала его!
"Я обнаружила его в своей постели, о Господи, Нортон! Это такой благородный поступок!".Его лицо исказила гримаса ненависти - придумать такую историю, лишь бы оправдать воровство!
Мэри потребовала надеть его немедленно. Жемчуг на ее короткой, толстой шее смотрелся нелепо и жутко, как ошейник на откормленной свинье. Он с трудом сомкнул хитрую застежку и она громко щелкнула, как щелкают кандалы на руках преступников.

Шесть дней в гостинице Джобадея растянулись в странный, удушливый кошмар. Время текло вязко, как патока, перемешанная с запахами кухни и пылью древних коридоров. Для Мэри Гроттери эти дни стали чистилищем. Помощь Лилле на кухне обернулась унизительной каторгой. Ее нежные, никогда не знавшие работы руки покрылись ожогами от котлов, ногти почернели от угля, а дорогое платье пропиталось запахами жира, лука и чего-то затхлого. Она ныла, ворчала, роняла посуду. "Эта деревянная ложка шершавая! Эти овощи грязные! Эта плита чадит! Эта... эта старая карга вечно ворчит!" – ее визгливый шепот не смолкал. Она обращалась с Лиллой, как со служанкой: тыкала пальцем, бросала грязную посуду со словами "Мой!", требовала невозможного. Лилла же молчала, лишь ее старческие, но необычайно острые глаза следили за Мэри с каменным терпением, иногда мелькало в них что-то... насмешливое? Мэри чувствовала себя загнанной зверушкой в этом душном, жарком аду.

Нортан же гнул спину во всех направлениях. Джобадей любезно попросил его помочь перенести несколько старых столов в мастерскую на втором этаже для предстоящего ремонта. Столы, выточенные из черного дерева, оказались невероятно тяжелыми. Таскание их по узким, скрипучим лестницам выматывало до седьмого пота. Мускулы горели, спина ныла. Он чувствовал себя вьючной лошадью, а не будущим лордом. Его ненависть к Мэри, из-за которой он здесь, копошится в пыли, росла с каждым часом.

Во время обеда слуг, куда были приглашены и работники Мэри с Нортаном, случилось непоправимое. Измученная, но все еще жаждущая внимания, Мэри накрывала на стол. Белмен, тот самый статный слуга в шелке, молча ставил тяжелые блюда. Их руки случайно коснулись у миски с похлебкой. Мэри, увидев его красивое, хоть и пустое лицо, не удержалась. Она кокетливо опустила глаза, потом бросила на него взгляд из-под ресниц – тот самый взгляд, которым она когда-то очаровала Нортана. "Спасибо... вы так сильны", – прошептала она с фальшивой застенчивостью. Белмен лишь чуть склонил голову, без тени эмоции. Но этого было достаточно. Нортан, наблюдавший со своего места, вскипел. Бешеная, иррациональная волна гнева захлестнула его. Кулаки сжались сами собой. За его плечом внезапно раздался шепот - это старик Джобадей подкрался к нему и стал вторым невольным зрителем шлюшачьей эпопеи. "Вы ведь так ее презираете, достопочтенный... Разве может свинка надеяться на благосклонность ножа повара?"

Но вид ее жалкой попытки флирта с этим безликим слугой, пока он, Нортан Уизли, гнет спину... Это било по его гордости, по его контролю. В голове мелькнула холодная мысль: "Это козырь. Распутница. Ее родители с радостью отдадут ее мне, лишь бы замять скандал. Такой благородный зять, сохранивший честь падшей дочери..."

На пятый день терпение Нортана лопнуло окончательно. Он зашел на кухню за водой и застал финальный акт унижения Лиллы. Мэри, разозленная чем-то, швырнула грязную тряпку прямо в лицо старухе. "Подотри, вонючка! Пол грязный!" – прошипела она. Лилла стояла, не двигаясь, тряпка сползала по ее морщинистой щеке. В ее глазах не было обиды – лишь глубокая, леденящая усталость и... ожидание?

Нортан шагнул вперед. "Мэри!" – его голос прозвучал, как удар хлыста. Она вздрогнула. "Извинись. Сейчас же." Его тон не оставлял сомнений. Мэри вспыхнула багровым румянцем. "Перед ней?! Ты с ума сошел!"

"Извинись. Или я сам расскажу твоему отцу, как ты повела себя в благородном доме, давшему тебе крышу над головой." – холодно бросил он. Угроза сработала. Сквозь стиснутые зубы она прошипела: "Простите." – без тени искренности. Сорвав с себя запачканный фартук, она швырнула его на пол и выбежала из кухни.

Лилла медленно сняла тряпку с лица. Она подошла к двери и с неожиданной силой захлопнула ее, задвинув тяжелый засов. Кухня погрузилась в полумрак, освещенная лишь тлеющими углями в плите. Нортан почувствовал неладное. "Не стоит благодарности, Лилла, просто..." – начал он. Она повернулась. И в ее старческих глазах вспыхнул огонь – дикий, нечеловеческий, полный неудержимой страсти. Она шагнула к нему с грацией, не свойственной старухе, схватила его за лицо костлявыми, но сильными пальцами и впилась губами в его рот. Ее язык, шершавый и холодный, как у змеи, проник внутрь. Нортан почувствовал вкус – вкус сырой земли, гниющих листьев и старой крови. Он рванулся назад с отвращением, оттолкнув ее. "Что за чертовщина?!"

Лилла отшатнулась. Огонь в глазах погас, сменившись детской обидой. Она захлопала влажными глазами, словно готова расплакаться. "Я... я думала..." – ее голос снова стал старческим и слабым. Нортан, с вытирая губы рукавом, пробормотал: "Извините... я... я не ожидал." Чувствуя себя одураченным и оскверненным, он выскочил из кухни, оставив Лиллу стоять в полутьме.

Всю ночь Нортан ворочался. Ему снился жуткий, но пленяющий сон. Лилла. Ее кожа гладкая, волосы густые, а глаза... те же самые – глубокие и преисполненные неким знанием. Она сидит на нем верхом, обнаженная. Ее груди, полные и упругие, не по годам молодые, покачиваются в такт ее стремительным движениям. Он чувствует ее жар, ее влажность, ее силу. Его руки впиваются в ее узкие бедра, отчего она стонет – низкий, животный стон, полный власти и наслаждения. Он не в силах сопротивляться, захвачен этой демонической страстью...

Он проснулся от стука в дверь. Сердце колотилось, тело было покрыто липким потом. Постель была смята в бешеном беспорядке. Он лежал без штанов... и физическое состояние не оставляло сомнений – страстный сон имел очень реальное продолжение. Отвращение смешалось с остатками жара. Он натянул штаны и рубаху.

Открыв дверь, он увидел Мэри. Она была бледна как смерть, вся дрожала, глаза были огромными от ужаса. Следы слез высыхали на щеках. "Нортан!.." – ее голос сорвался. "Мне... мне приснилось... Это было так реально! Мне... мне отрубили голову! Я чувствовала боль! Хруст! Я видела... видела, как моя голова падает в грязь..." Она бросилась к нему, ища защиты.

Нортан, все еще под впечатлением собственного кошмара, машинально обнял ее, фальшиво бормоча: "Тише, глупышка... всего лишь сон..."Вдруг Мэри оттолкнулась от него, как от прокаженного. Ее лицо исказилось брезгливостью и новой волной ужаса. "Ты... ты пахнешь ею! Этой старой, гнилой каргой! Ее духами! Ее... ее телом!" Ее истерика достигла нового пика. Она повернулась и побежала по коридору, влетела в свою комнату и с грохотом захлопнула дверь, щелкнув ключом. Нортан остался стоять в полумраке коридора. Холодный пот выступил у него на спине. Он поднес руку к носу – запах Лиллы? Или лишь запах кошмара? Его взгляд упал на шею Мэри, мелькнувшую в последний миг перед тем, как она захлопнула дверь. На бледной коже, чуть ниже линии волос, отчетливо виднелись несколько темно-багровых, почти синих полос. Как будто от очень тугой нити, впившейся в плоть. Как будто кто-то уже пытался сорвать с нее жемчуг Анны Болейн с нечеловеческой силой. В гостинице Джобадея тикали часы, будто отсчитывая чьи-то последние часы.

Все утро Нортон проторчал под дверью девушки, умоляя открыть дверь. Мэри осыпала его проклятиями и обвиняла в измене. Ей, первой красавице Англии, дочери высшего сословия, изменили их любви с... этим. Разгоряченный парень отвергал ее обвинения, раз за разом повторяя, что это последствия ужасного кошмара и результат долгой работы на кухне, ведь вся Мэри пропахлась этими запахами. Мэри надрывно рыдала, а Нортону хотелось вышибить дверь.

Пара спустилась вниз как раз к обеду: Джобадей сидел в окружении своих слуг и с наслаждением пережевывал кусочки жареного мяса. "Ох, прошу простить, что не пригласили на обед, мой юный... лорд." Эта фраза встала колом в глотке Нортона - старик будто осмеивал его истинные мотивы."Мы дегустируем свежее мясо - милая Лилла вчера ночью забила молодую свинку, просто прелесть" - кровавый сок стекал по редкой бородке старика, от чего у Нортона появилось внезапное отвращение к обеду.

"Нас ждет очень долная дорога, мистер Джобадей. Пожалуй, мы откажемся от трапезы и поспешим в путь." Хозяин дома с нескрываемым любопытством вперился взглядом в грудь Мэри, словно игнорируя слова. Юноша уже хотел фальшиво возмущаться, но вдруг понял: старик смотрит не на полную грудь молодой девицы, а на... жемчуг. Жемчуг, который шесть дней назад был презентован самому Нортону, и нагло украден Мэри. На его билет в безбедную счастливую жизнь.

"Что ж, милеший, не смею вас задерживать, дорога и правда обещает быть... трудной. Над нами висят тучи, и мне не хотелось бы, чтобы ваша прелестная избранница вновь промокла." - с этими словами старик встал и прошествовал вслед за ними. Уже у порога Джобадей придержал локоть Нортона и быстро, едва слышно, зашептал: "Мы не прощаемся, юный... лорд... Надеюсь видеть вас в добром здравии, когда мы приедете с... состоявшейся женой посетить мой скромный дом."

В дороге Мэри лепетала о будущем поместье, о слугах-красавцах. Нортан предпочел игнорировать ее бессвязный лепет, думая лишь о подарке судьбы. Он видел, как дарит его скучающей герцогине, как она, очарованная, открывает ему двери в высший свет... А Мэри... Мэри внезапно стала помехой его планам.

"Эй, ты меня вообще слушаешь?" - Мэри трепала его плечо, когда невидящий взгляд вперился в ее глупое лицо. Глупое. Она сама очень глупая. "Я же вижу, как ты мечтаешь о той старухе, что засветила тебе весь свет своими сиськами!"

Нортон закрыл глаза и перевел дух. Нельзя было ей грубить, он все еще должен придерживаться плана, ведь не может же он так просто сорвать с нее бусы и послать на все четыре стороны? Он презентует блудную дочь ее же родителям, а она покажет, какое дорогое сокровище ей подарил жених. У них не будет выбора и они согласятся. Обязательно согласятся.

Последней каплей стало то, что Мэри позволила себе пощечину. Оплеуха не просто отрезвила заблудший ум парня, нет, она... словно пробудила его от долгого сна. Он понял, что нужно сделать. Остановив резким рывком поводьев лошадей, он спрыгнул на землю. Мэри тоже спустилась и продолжила вопить: "Ты хоть представляешь, как мы можем быть счастливы вдвоем, без лишней суеты, без укоров родителей? Мы можем быть предоставлены сами себе, мы можем делать свой выбор..." Внезапные и холодные, первые капли дождя оросили их головы. Но этот холод был неспособен унять жар, который прямо сейчас разразился в душе юноши.

"Я сделал свой выбор, потаскуха." - это был его собственный, пронизанный льдом голос. - "Я сделал свой выбор, который ты прямо сейчас втаптываешь в грязь." - он медленной поступью подходил к визгливой суке, желая впиться пальцами в ее тупое лицо. "Моя цель - это не просто брак, глупая свинья, это статус. Я хотел придержать тебя в борделе, на глазах шлюх всего мира, лишь бы потом шантажировать твоего папочку на брак. Ты думала, я действительно так сильно тебя вожделею, истеричка? " Мэри раскрывала рот, как рыба, которую выкинуло под палящее солнце, тем не менее Нортан подбирался к ней все ближе. Он поймал ее руку, когда она занесла ладонь для удара, и отвесил звонкую пощечину по ее пухлой щеке. Голова девушки дернулась, словно ее ударили дубинкой, на рукава плаща брызгнула алая кровь. Мэри взвизгнула и попыталась вырваться, но Нортон крепко прижал ее к себе.

"Мой отец порвет тебя на куски, ничтожество! Я расскажу ему о том, как ты меня похитил и хотел использовать!". - с этими словами она впилась зубами в его шею, парень взревел, пытаясь оттолкнуть ее, но девушка только сильнее сжимала челюсть. Глаза застлала ярость, и вот Нортон выкручивает ей руку, слышится глухой треск ломающейся кости. Он слышит, как Мэри дико кричит, но он валит ее на землю, прямо в грязь, и начинает вбивать кулаки в ее раскрасневшееся лицо. Удар - глаз заплывает багрянцем, кажется, он перебил ей сосуды. Еще удар - нос ломается, он чувствует, как под кулаком сдвигается перегородка, а по лицу расплываются потоки крови. Девушка бессознательно стихает под градой ударов.

"Это... не я. Это не я!" - в голове Нортон кричит, осознавая чудовищность своих действий. Он не должен был избивать ее, ох, но как же она вывела его из себя, эта разжиревшая тварь! Подумать только, она искренне думала, что избавится от влияния отца и станет дешевой шлюхой в окружении молодых слуг, что будут трахать ее до потери пульса! Он с диким отвращением перевернул тяжелую тушу набок, намереваясь снять украденное сокровище.

Дождь хлестал по спине Нортана, смешиваясь с холодным потом на его лбу. Мэри лежала лицом в грязи, без сознания, ее платье превратилось в грязную тряпку. Жемчуг туго обвивал ее толстую шею, как змея, сжимающая добычу. Белый, холодный, неземной в убогой реальности разбитой дороги и грязи. Нортан опустился на колени, его пальцы дрожали не от холода, а от ярости и страха. Он нащупал застежку – старинный, хитрый механизм из тусклого серебра. Пальцы скользили по мокрому металлу. Он надавил, пытаясь отщелкнуть язычок. Раздался сухой, зловещий щелчок. Это был звук сломавшейся пружины - звук окончательной поломки. Застежка не открылась, а навсегда захлопнулась.

"Нет! Нет, черт возьми!" – прошипел он, хватаясь за первый попавшийся острый камень. Он приставил его к месту застежки, к тому самому язычку, и со всей силы ударил по нему камнем. Язычок, хрупкий от старости, отломился и отлетел в грязь. Надежда испарилась.

Из голенища сапога он выхватил перочинный нож – верного спутника, заточенного до бритвенной остроты. Лезвие блеснуло в сером свете. Он подсунул его под тугую нить ожерелья, стараясь не задеть кожу Мэри, и начал пилить. Звук был ужасен – не резьба по ткани или коже, а скрежет металла о металл. Нить, сплетенная из чего-то невероятно прочного, не поддавалась. На ней даже царапины не осталось. Лезвие скользило, как по стали. Бешенство охватило Нортана. "Почему?!" – мысленно завыл он. Чтобы убедиться, что нож не затупился в сапоге, он схватил рукав женского платья. Один резкий рывок лезвия вниз –ткань, шелк и подкладка разошлись как бумага, обнажив бледную, покрытую мурашками кожу руки. Лезвие было острее бритвы. В этот момент Мэри застонала - глухо и болезненно. Она заерзала, пытаясь понять, где она,  почувствовала его вес сверху, его руки у своей шеи. Паника, чистая и дикая, ударила в мозг.

"Н-не трогай! Нортан, прошу! Отпусти!" – ее голос был хриплым, сдавленным от страха и боли. Она пыталась вывернуться, но была слишком слаба. "Я отпускаю тебя! Честно! Скажу отцу... что сама сбежала! Не трону тебя! Просто... отпусти меня! Не калечь!" Слезы смешивались с грязью и кровью на ее щеке.

Нортан, автоматически отдернув руку от ее платья, взглянул на ее лицо, когда она повернула голову. То, что он увидел, влило в его жилы ледяной ужас. Все ее миловидное пухлое личико было одним сплошным синяком. Оно распухло, стало бесформенным. Левый глаз полностью заплыл, сквозь узкую щель века тускло блестела налитая кровью красная роговица, как у бешеного животного. Правый был полуоткрыт, полный невыразимого страха.

"Лорд Гроттери... Он растерзает меня. Живым сожжет на площади. Эшафот... Колесование..." Картины пыток вспыхнули в его мозгу, подстегиваемые адреналином и паникой.

"Лежи, свинья!" – прошипел он сквозь стиснутые зубы, его голос был чужим, полным презрения. Он встал, отступив на шаг. "Перевернись. На спину. Сейчас же!" Команда прозвучала как удар хлыста. Мэри, рыдая и кряхтя от боли в сломаной руке, послушно, с жалкими всхлипами, перекатилась на спину. Ее заплывшее лицо было обращено к хмурому небу, капли дождя падали на горячую кожу. Нортан снова уселся на нее верхом, коленями прижимая ее руки к грязи. Он крепче сжал рукоять ножа. На этот раз он не церемонился. Он продел лезвие под нить ожерелья, прямо к коже, и с силой потянул на себя, пытаясь перепилить проклятую нить. Все тот же невыносимый скрежет. Мэри захрипела – жемчуг врезался в шею, сдавливая трахею. Ее ноги задергались в грязи. Хрип действовал Нортону на нервы, как тупая пила по бревну. "Замолчи! Замолчи!" – зарычал он.

Он швырнул нож в сторону в бессильной ярости. Его пальцы, сильные и цепкие, впились под жемчужный ряд. Он ощутил теплоту кожи, пульсацию яремной вены под подушечками пальцев. И с бешеной силой рванул ожерелье на себя! Мышцы на его руках вздулись, лицо исказилось гримасой нечеловеческого усилия. Но жемчуг не сдвинулся ни на миллиметр. Нить была прочнее стали, а его силы – недостаточны. Безумие окончательно затмило разум. Он уперся правой ладонью ей в лоб, откидывая голову назад и обнажая шею. Коленом он с чудовищной силой вдавил ей в грудь – ребра хрустнули под этим напором. Левой рукой он снова впился пальцами под жемчуг и начал делать короткие, отчаянные рывки на себя.

"Отдай! Отдай, тварь! Мое! Мое счастье!" – его голос сорвался на визг. Мэри сипела - пузыри крови выступили на губах. Один... два... пять... На шестом рывке раздался страшный, влажный хруст. Не громкий, но отчетливый. Как ломается зеленая ветка. Позвонки. Пелена окончательно спустилась на разум Нортона. Осталось одно – сорвать, вырвать, добыть свое сокровище. Он вдавил колено в ее грудь еще сильнее, услышав новый хруст, и изо всех сил потянул, а второй рукой он все еще давил на лоб, выгибая шею дугой. Он пилил ее жемчужной нитью! Его собственный крик слился с предсмертным хрипом Мэри. Кровь хлынула ручьем из-под жемчуга, орошая его руки, одежду, землю. Мэри билась в агонии под ним, ее тело ходило ходуном, ноги судорожно били по грязи. Голова держалась только на лоскутах кожи и мышцах. Еще один бешеный рывок – и голова с ужасающим чавканьем отделилась от тела, безвольно шлепнувшись набок. Жемчуг застрял в раздробленных шейных позвонках, погруженный в кровавое месиво.

Нортан, тяжело дыша, с животным рычанием вцепился в окровавленные жемчужины. Он вытягивал их сквозь плоть и кости, как драгоценность из грязи. Скрип, хлюпанье, скрежет кости о металл оправы. Наконец, последняя жемчужина выскользнула из кровавого туннеля. Он держал в руках ожерелье. Оно было теплым, липким от крови, между жемчужинами застряли крошечные обломки кости, клочья кожи и мышц. Он не смотрел на обезглавленный труп. Он достал из кармана тот самый маленький сверток из черной ткани, в котором Джобадей вручил ему жемчуг. С почти религиозным тщанием, с отвращением, смешанным с благоговением, он стал очищать каждую жемчужину. Выковыривал ногтем обломки, счищал клочья плоти, вытирал густую кровь о мокрую траву. "Дешевая шлюха... Грязная... тварь..." – бормотал он, его пальцы дрожали, но движение было методичным. Каждая жемчужина должна была сиять.

Когда работа была закончена, жемчуг снова был безупречно белым и холодным в его руке, лишь слегка влажным от дождя. Ничего не напоминало о его происхождении из кровавого месива. Он бережно завернул его в черную ткань и сунул во внутренний карман плаща. Только тогда он поднял глаза. Его взгляд скользнул по обезглавленному телу, по голове с одним открытым, остекленевшим глазом, уставившимся в небо, по луже крови, размываемой дождем. Ни страха, ни отвращения – только ледяная пустота и усталость. В ушах, сквозь шум дождя и крови, навязчиво звучала та самая меланхоличная мелодия фортепиано из гостиницы Джобадея. Он схватил тело за ноги и отволок к обочине, бросив в крапиву. Голову швырнул следом. Себя он не узнавал. Он сел в упряжку, стегнул лошадей и умчался прочь, стараясь думать только о тепле жемчуга в кармане и о том, какую цену он сможет за него выручить. Мэри Гроттери перестала существовать. Остался только он - Нортон Уизли, нищий из лондонских трущоб, и жемчуг Анны Болейн.

Грейт-Ярмут встретил Нортана вонищей порта, дешевым джином и объятиями увядших жриц любви. Он зарылся в самый вонючий бордель «У Трех Селедок», пытаясь раствориться в гуще пьяного разврата. Весть, пришедшая с опозданием, ударила как обух: "Тело Мэри Лилли Гроттери найдено. Опознано. Доставлено в родовую усыпальницу Гроттери-холла. Лорд Гроттери поклялся на Библии найти убийцу и предать его мукам, превосходящим адские."

Страх стал тенью Нортана. Он не выходил на улицу, задыхаясь в копоти и спертом воздухе каморки. Жемчуг он вынимал лишь ночью, гладя холодные, совершенные сферы, шепча им обещания о спасении, о продаже, о бегстве. Но артефакт молчал, лишь казалось, что в глубине жемчужин мерцает отражение заплывшего кровью глаза Мэри.

Его нашли быстро. Лорд Гроттери раскинул свои сети, пообещав нашедшему убийцу мешки с золотом. Нортан, пьяный и полубезумный от страха, был схвачен на залитой помоями улочке возле борделя. Его волокли, как мешок, не слушая воплей и обещаний. Путь до Гроттери-холла слился в кровавый кошмар.

Внутренний двор, обычно сиявший ухоженными газонами, превратился в театр возмездия. Посреди вытоптанной травы стояло сооружение, от которого веяло холодом инквизиции. Массивный деревянный диск, похожий на мельничное колесо, лежал горизонтально на прочной оси. Рядом – толстый, врытый глубоко в землю дубовый столб. К диску были прикручены сыромятными ремнями запястья и лодыжки Нортана. Его голову, откинутую назад, обмотали толстой веревкой, привязав к неподвижному столбу так, что шея была натянута струной. Любое движение диска должно было рвать связки и кости.

Толпа слуг, конюхов и вооруженных стражников стояла молча. На балконе, под черным траурным балдахином, восседал Лорд Гроттери. Его лицо было маской из камня – ни ярости, ни горя, только абсолютная, мертвенная решимость. Глаза, впавшие и горящие, как угли, были прикованы к Нортану.

"Милость! Ваша светлость! Ради Бога!" – хрипел Нортан, дергаясь в ремнях. Страх придал его голосу пронзительную силу. "Я... я отдам вам сокровище! Бесценное! Жемчуг! Бусы самой Анны Болейн! Она носила их на эшафот! Они... они даруют власть! Богатство! Берите их! Только отпустите меня!"

Лорд Гроттери медленно поднялся. Тишина во дворе стала гробовой. Он спустился по ступеням балкона, его шаги гулко отдавались на камнях. Он подошел к привязанной голове Нортана. Склонился. Их лица оказались в сантиметрах друг от друга. Нортан увидел в этих глазах бездну потери и что-то еще – холодный, древний животный инстинкт.

"На Анне Болейн?" – голос Лорда был тихим, как шелест савана. Он не отрывал взгляда от глаз Нортана. "На Анне Болейн... в день ее казни?" Он медленно покачал головой. "Традицию нарушать не стоит, юноша. Если они были на ней тогда... они должны быть на тебе сейчас. Мы закончим то, что началось."

Он выпрямился и кивнул палачу – огромному мрачному мужчине в кожаном фартуке, заляпанном старыми пятнами. "Надеть ожерелье. Запустить механизм."

Палач грубым движением вытащил из кармана Нортана черный сверток. Развернул. Жемчуг цвета кости сверкнул холодным светом. Нортан завыл, безумно дергаясь, когда холодные сферы коснулись его шеи. Палач накинул ожерелье и сильным рывком затянул его так, что жемчуг впился в кожу, оставив мгновенные багровые полосы. Застежка щелкнула с фатальной окончательностью.

Палач взялся за массивную железную рукоять, торчащую из оси диска. Со скрипом, похожим на стон исполина, он начал вращать ее по часовой стрелке. Диск с привязанным телом Нортана дернулся и начал медленно поворачиваться. Тело смещалось... а голова оставалась неподвижно привязанной к столбу. Шея натянулась, как тетива лука. Крик Нортана был нечеловеческим, вопль сопровождал разрываемую плоть. Кожа на его шее, туго стянутая жемчужной удавкой, побелела, затем натянулась так, что можно было разглядеть сосуды, и лопнула, как пересушенный пергамент. Тонкие алые полосы рассеклись, обнажая багровую мышечную ткань снизу. Кровь не хлынула фонтаном, а выступила густой, темной росой по краям разрывов.

Палач не останавливался. Скрип рукояти стал громче. Тело повернулось еще на несколько градусов. "Стоп! Стооооп!" – захлебывался Нортан кровавой пеной, его глаза вылезали из орбит, язык вывалился.

Палач остановился. На секунду. Потом резко начал вращать рукоять против часовой стрелки. Диск поехал обратно. Тело дернулось в другую сторону. Натяжение на шее не ослабло – оно изменило вектор. Мышцы, уже поврежденные, не выдержали. Раздалсся влажный, рвущий слух  хруст и чавканье  – это лопались, рвались мышечные волокна, связки, как пересохшие струны. Шея превратилась в кровавое месиво, обнажая белесые, жутко искривленные шейные позвонки. Они не ломались сразу, а поддавались под чудовищным напряжением, смещаясь, трескаясь с долгим, мучительным скрежетом.

Нортан был в сознании. Его крики превратились в булькающее, хриплое клокотание. Он видел, как мир пляшет перед его выпученными глазами. Видел безучастное лицо палача. Видел каменное лицо Лорда Гроттери на балконе. Видел жемчуг, впившийся в его гниющую плоть, окрашенный в багрянец. А еще он видел тени. Множество теневых когтистый лап тянулись к нему, но их словно никто не замечал, кроме него самого. Они вонзали свои когти в его грудь, он ощутил, как они рыскают в его плоти, словно пытаются нащупать что-то очень ценное.

Палач снова сменил направление. По часовой - потом против. Каждое движение – новый виток агонии. Позвонки сдавались один за другим. Раздавался то щелчок, то глухой удар, то протяжный скрежет ломающейся кости. Кровь теперь текла ручьями, заливая дерево диска, капая на землю.

Последний поворот поворот против часовой. Раздался окончательный, громкий треск - так ломается толстая ветка. Голова Нортана дернулась, но осталась привязанной. Его тело на диске безвольно обмякло. Сознание погасло лишь в тот миг, когда последняя нить соединяющей плоти порвалась, и голова, все еще привязанная к столбу, откинулась назад с неестественным углом, глядя пустыми глазами в небо. Шея представляла собой ужасающую воронку из разорванных мышц, осколков костей и обрывков кожи. Жемчуг Анны Болейн, густо пропитанный кровью, облепленный клочьями плоти и мелкими белыми осколками позвонков, на мгновение задержался на окровавленном краю этой воронки. Потом сорвался и с глухим стуком упал на деревянный диск. Он покатился, оставляя кровавый след, подкатился к щели между толстыми досками настила... и провалился вниз, в темноту под механизмом.

Никто не двинулся. Никто не полез искать окровавленные бусы королевы-узницы. Лорд Гроттери молча встал с балкона и ушел во мрак усадьбы. Палач вытер руки о фартук. Слуги молча начали разбирать окровавленный механизм. Жемчуг Анны Болейн, исполнив свою последнюю миссию на шее еще одной жертвы, исчез, как исчезает туман на рассвете.