Кентавр

Взгляд и долгий, и пристальный
синий, глубокий, влажный,
Я перед ним не выстою,
сдамся, умру однажды...
Лилия Скляр


Из окна электрички я глядела на родные таёжные просторы. Под стук колес слёзы в моих глазах размывали пейзаж зеленовато-бурыми разводами. В детстве я гуляла в этом лесу с мамой, и прозрачное сибирское солнце мерцало сквозь шёлковые иголки кедровых веток. Они покачивались, разрывая небо на синие лоскутки. А теперь я снова ловила взглядом небесные кораблики на плывущем в высоте полотне, и даже слабое предчувствие не защитило меня, не остановило от той встречи.
Почему нас всегда манит жуткое и необъяснимое, а таинственное именно тёмной стороной покоряет быстрее, чем доброе и ясное? Неужели дьявол, сидящий на нашем левом плече, всегда весомее и увереннее ангела? Того, белокрылого, что хранит нас от ошибок и шепчет наставления в правое ухо...

В вагоне пахло пылью, куревом и соляркой. И я в своей столичной холёности плохо вписывалась в окружение провинциальной публики. Мы подъезжали к Тобольску – небольшому, закопчённому дымом металлургических комбинатов, городу моего детства. Сибирские городки во многом похожи друг на друга. Со времён декабристов и сталинских лагерей эти места ссылки хмуро приветствуют посетителей.
Зимой воздух промерзает так, что кажется, от прикосновения он может расколоться на прозрачные льдинки. А короткое лето, обласкав несколькими неделями жары, внезапно заканчивается, словно и не начиналось.
Поезд качнулся, притормаживая, и в такт повизгиванию колёс в моей сумке запел мобильник.
– Привет, бабуль!.. Уже приехали.
В телефоне задрожал родной голос:
– Вот собирались тебя встречать, да дед расхворался: давление подскочило, а я его одного не хочу оставлять. Попросила сына наших соседей тебя встретить. Костей зовут.
Я вышла на перрон и огляделась. Местный народ пялился на меня в бесстыдном любопытстве. И тут я почувствовала глубокий и пристальный взгляд. Обернувшись, я заметила высокого парня. Он уверенно приблизился:
– Костя.
Его горячая ладонь коснулась моей руки. В голове у меня зашумело, и в сознание ворвались фрагменты удивительных и странных сцен, будто снятая кинолента наших будущих отношений. Я вздрогнула и поспешно схватила глоток воздуха, объяснив парню своё замешательство утомительной дорогой.
Мы прошли по неряшливому перрону. Слишком нарядная для унылого пейзажа новенькая "тойота", блестя серебристыми боками, ждала нас у торца вокзала. Изредка отрывая глаза от дороги, Костя бросал на меня любопытный взгляд.
Болтая о том о сём в пахнущей новой обивкой машине, я выяснила, что он закончил МИФИ и после аспирантуры с осени начинает преподавать в этом же вузе, а его родители на пару лет поселились в Тобольске, они заканчивали научную работу по истории края. Вот, теперь Костя  и приехал с ними повидаться.
– Рад знакомству, – улыбнулся он. – Это удача, что можно пообщаться в таком захолустье с новым человеком. Мы ведь увидимся?
– Да... – вдруг без колебания протянула я или кто-то неведомый внутри меня. – Жду звонка.
После столицы провинциальная жизнь усыпляла однообразием. Через несколько дней, уже неразлучные, мы с Костей обошли весь город. Часами говорили о волнующих  темах. Избалованная мужским вниманием, я вдруг почувствовала тревогу взаимного притяжения. Но Костя не спешил с ухаживаниями. "Что ж, – лукаво ёкнуло во мне. –Это игра". Так напряжённо-сладостно мы ждём музыкальных аккордов, когда гитарист пальцами танцует на струнах, играя прелюдию. Сначала несколько мягких прикосновений к басам, потом хрупкие звуки словно стекают с грифа. И только после, замирая, мы наслаждаемся полной композицией...
Не знаю, как сложились бы наши отношения, если бы не...

То звонкое утро на берегу пруда радовало стрекотанием кузнечиков и птичьим гомоном. Держась за руки и вдыхая медовый аромат резеды, мы шли по парку к воде.
Внезапно эту полную светлых эмоций чашу разбила волна тревоги. На берегу шумно гудела толпа людей. В криках и вздохах сквозило несчастье. Отделившийся от толпы лохматый дед, бранясь, ковылял в нашу сторону. Я бросилась к нему.
– Да бля... набросали железяк в пруд! Малец себе ногу распанахал аж до бедра! "Скорую" вызвали, да не поспеть им. Кровыща-та хлещет! Уйдёт пацан! – утирая рукавом  слёзы, пробубнил дед.
Мой друг рванул к берегу, я побежала следом, но скоро отстала. А когда приблизилась, застала поразившую меня картину.  Костя сидел на земле возле мальчика лет десяти, и приказывал пареньку смотреть ему в глаза, что-то внушал, громко произнося команды. Спокойный, убедительный голос Кости звучал будто заклинания. По ноге ребёнка, замотанной тряпками, струились алые ручейки. И вдруг, на глазах у всех, они начали засыхать!
В горячем воздухе прозвенели крики: "Кровь перестала... он остановил кровь!" Я наклонилась вперёд, в лицо мне ударил запах пота, крови и сырой земли. Борясь с серой пеленой в глазах, я проглотила ком подступающей тошноты. Где-то невдалеке надрывно гудела сирена "Скорой"...
Очнувшись на берегу, я ощупала своё влажное платье. Рядом сидел Костя, весь мокрый.  Чтобы смыть кровь, он искупался одетым, а меня полил водой, выводя из обморока.
Таксист удивлённо взглянул на мокрую парочку:
– Здесь, говорят, ребёнок ногу пропорол, так какой-то парень его спас. Просто чудо! Как пришёл, так и исчез. Никто его больше не видел. Не слышали про это?
Костя покачал головой и, молча протянув таксисту скомканную купюру, помог мне выйти из машины. Я знала, что дома никого нет, и нащупала спрятанный за наличником большой жёсткий ключ.
Дедовский дом, пахнущий смолой и солёной капустой, добротный и такой же милый, как мои старики, встретил нас любовью улыбок со старых настенных фото и трогательными узорами вышитых полотенец.
Придя в себя после душа и сладкого чая, я с любопытством взглянула на Костю:
– Что это было? Как тебе удалось спасти мальчика?
Он заговорил не сразу, как бы подбирая слова и отвечая вопросом на вопрос.
– Знаешь ли ты про село Покровское? Оно здесь недалеко. Там родились и выросли мои родители.
– Покровское? – я задумалась, и вдруг горячая волна перехватила моё дыхание. – Да, знаю. Оттуда родом Григорий Распутин – самая тёмная личность в русской истории. Говорят, у него были необыкновенные способности. А ещё он был хлыстовцем и устраивал оргии с женщинами.
Костя ухмыльнулся:
– Все только и помнят о его сверхсексуальности. Но Григорий ещё занимался гипнозом и прорицанием. Почти всё село – его потомки, половина носит его фамилию.
– Ты хочешь сказать, что ты... – поражённая новостью, я встрепенулась.
– Да, Григорий – мой пра-пра-пра. Только вот гипнотические способности я открыл в себе недавно. Мой друг помог. А ещё это...
Костя положил на стол ложку и начал пристально на неё смотреть. Ложка сначала качнулась, а затем медленно поползла по гладкому столу.
– Это телекинез! – обмерла я и, стараясь скрыть замешательство, игриво шепнула: – А девушек гипнотизируешь? Представляю, сколько у тебя поклонниц!
– Девушки меня теперь не волнуют, у меня другие планы, – равнодушно бросил Костя. – А вообще мне интереснее с женщинами постарше, с ними есть о чём поговорить.
Перехватив мой растерянный взгляд, Костя, словно извиняясь, добавил:
– Ты умнее своих сверстниц. С тобой классно!
Тут мои старики появились в дверях, и их милое воркование за ужином успокоило возбуждённые нервы. Мы с Костей засиделись до полуночи и всё говорили о необычных явлениях мозга, о парапсихологии, гипнозе и его возможностях. Я спросила, почему Костя не применил свой дар в медицине. Но он ответил, что видел себя в другом, а лечение гипнозом считал непродолжительным и не всегда удачным. Потом сказал, что тот мальчик у пруда был с чистым сознанием, легко поддался внушению – ему-то можно было помочь.
А я слушала и понимала, что мне уже не помочь... и что близость моего нового друга  необъяснимо парализуя волю, замедляло мой пульс, мысли и дыхание.
Словно во сне, взяв Костю за руку, я повела его в деревянную баню рядом с домом. Зажгла свечи, заглянула в его глаза... удивительно яркие на фоне смуглого лица и угольно-чёрных волос.
В бликах свечей, танцующих по бревенчатым стенам, я видела себя то простоволосой девушкой на залитой солнцем лесной лужайке, а затем придворной дамой, одетой в тугое платье с корсетом. Шум леса в моём сознании менялся на трепет вееров, перед глазами кадрами мелькали лица... И вся распутинская удаль и страсть в Костиных руках, губах, а главное в глазах горели во мне бесконечным желанием.
Уверена,  что многие придавались любви, возбуждённые алкоголем или чем-то пожёстче, но наверняка, редко кто познал сексуальную эйфорию под гипнозом.
Мы заснули на рассвете обнявшись на полу под старым одеялом.
Несколько дней прошло в прогулках и разговорах, а ночи в объятьях Кости пролетели так же кипуче, как первая. Но он не сделался ближе. Костя оставался для меня интересным собеседником и нежным любовником – нежным, но не любящим. Я начинала страдать, словно в детстве, от приступов первой любви!
– Мой друг Янек завтра приезжает из Иркутска, – как бы невзначай обронил Костя за ужином.
– Янек? – от волнения у меня пересохло во рту. – Редкое имя.
– Он поляк, – кивнул Костя. – По матери, кажется.
"Не может быть!" – с дрожью пронеслось у меня внутри.
– Я знала в Иркутске одного Янека, давно... Расскажи о нём.
Костя с особым энтузиазмом принялся рассказывать о своём друге и об их больших совместных планах по разработке специальных приборов. И я убедилась, это именно тот Янек. Моя детская любовь! И скоро мы встретимся – прошлое и настоящее.
Воспоминания призрачными картинками парили в моей гудящей голове.
Тем далёким летом мне исполнилось пятнадцать, Янек был на полтора года старше.
Заброшенные волею судеб детей геологов в безлюдное таёжное место, мы подрабатывали на каникулах радиометристами. В геологическом лагере на берегу таёжной реки стояло восемь палаток. Днём мы ходили в маршруты, а почти все вечера я проводила с Янеком в наивных беседах, играя в карты или в нарды.
Его трогательная красота, нежностью кожи, лучистые глазами и светлые кудри, напоминающие купидонов с картин венецианских художников, умиляли. Я любовалась Янеком, недоумевая, что делать со своими чувствами и эмоциями.
Алёна появилась в лагере недели через три. Молодая женщина, лет за двадцать, мать-одиночка из соседней деревни, принятая на должность поварихи. Высокая и статная, она успевала переделать все дела, звеня песнями и шутками. В своей подростковой нескладности я с восхищением следила за женственными движениями этой милашки. Любовалась её ямочками на розовых щеках и округлыми формами, по которым скользили похотливые взгляды наших мужиков. А мой юный возлюбленный, Янек, рядом с ней хмурился, и понуро опустив голову, стеснялся встретить её взгляд.
В один из жарких дней, когда все наши разошлись по маршрутам, я, сославшись на недомогание, осталась в лагере. Мне хотелось на часок пойти на речку с любимым – его в тот день назначили дежурным в помощь поварихе.
Услыхав шёпот около палатки, я узнала голоса Алёны и Янека. Они шли к складу, где хранились продукты и разная утварь. По-детски наивная и игривая, я тихо пошла за ними, собираясь спрятаться за углом срубленного из брёвен сарая и прокукарекать или залаять, когда они с мешком крупы или ящиком консервов будут выходить из двери.
Прильнув к широкой щели между бревнами, я наблюдала, как они вошли в сарай. И тут с удивлением увидела, как Алёна, бросив на топчан старую ветошь, вдруг медленно начала раздеваться, обнажая тело Венеры Милосской. Она умело командовала неопытным любовником, раздвигая свои ровные ноги широко и проворно. Её гладкая кожа и русые кудри светились в полумраке склада. Напряженно моргая, я следила за ними, и меня разрывали мерзкие чувства: ревность, обида, злость. Однако скоро эти эмоции превратились в возбуждение и любопытство. Я будто ощущала себя рядом, чувствуя озноб от прикосновений Янека. Мне виделось, что я третья в том сексуальном танце под музыку знойного сибирского лета, стрекотание кузнечиков и жужжание шмелей. С трудом оторвав взгляд от горячей сцены и скользнув по своему пылающему телу потными ладонями, я вскрикнула и упала в высокую траву.
То было прошлое, а настоящее, как неожиданный ливень, обрушилось на меня уже сегодня.
С Янеком я встретилась в первый же день его приезда. Костя по этому случаю организовал пикник в лесу, пригласив молодую пару биологов, друзей его родителей. Нахваливая ароматные шашлыки и щурясь от дыма костра, Янек порой бросал на меня внимательные взгляды, словно что-то припоминая. Но лишь через некоторое время вспышка узнавания блеснула в его глазах. Годы добавили к женственной красоте Янека хорошие манеры и завидное чувство юмора.
 Поборов стеснение, что иногда мучает нас при встрече с бывшими, я сама напомнила ему о нашем лете из геологического детства. Тогда Янек вспомнил и моих погибших родителей. Ведь трагическая история разбившегося в горах вертолёта с геологами долго не сходила со страниц газет.
С приездом Янека я почти не видела Костю, изредка он звонил, рассказывая о том, как продвигается проект. Истекая тоской, я ждала встречи. Наконец он пригласил меня на ужин.
Я прекрасно ладила с его близкими. Мама, невысокая и добродушная, как-то взволнованно мне шепнула: "Вы чудная пара, так подходите... Да и пора уже... ему-то тридцать два!" Но сейчас в доме пахло грустью, её серый фантом неслышно присутствовал рядом. За накрытым столом Костины родители говорили тихо, будто на похоронах, лишь звенели бокалы и тарелки из японского сервиза.
 После нескольких тостов Костя встал и объявил, что они с Янеком решили уехать в Канаду. Там идеальные условия для работы над их проектом. Костя трогательно посмотрел на Янека, потом печально взглянул на родителей и виновато перевёл взгляд на меня.
Мне вдруг стало душно, и запахи жареной и печёной снеди, теснившейся на столе, показались слишком острыми. Я спрятала дрожавшие руки, пыталась успокоить рвущиеся мысли и унять досадные подозрения. После застолья Костя собрался проводить меня домой.
– Надо было раньше рассказать тебе о Янеке, – выдохнул он, плохо скрывая волнение. – Я хотел с тобой лишь дружбы... а зашло дальше. Ты замечательная, такая... весёлая и... нежная, но он для меня особенный! В Канаде разрешены однополые браки, мы собираемся... Прости, не хотел тебя обидеть. Пожалуйста, прости! Ведь мы друзья, правда?
Последнюю фразу Костя сказал, заглядывая мне в лицо, но я старалась не смотреть ему в глаза. Обида сдавило мне горло болью от мысли, что потомок незаурядного секс-символа Руси, Григория Распутина, предпочёл мне мужчину!
– Костя! – выпалила я, уже не в силах сдержать поток несвязных реплик. – Это неправильно! Наши ночные... Ты любил меня...  Да и Янек раньше тоже был с женщинами! Я знаю.
– А почему неправильно? – спокойно возразил Костя. – Больше познаний и ощущений формируют целостность, как два в одном. Это не страсть к разнообразию, а поиск подходящего... Выбор!
– Два в одном, – грустно заметила я. – Как дракон с двумя головами?
– Почему дракон? – усмехнулся Костя. – Скорее кентавр!
Он приблизился, крепко сжав мою руку. В темноте ярко блестели его глаза.
– Ты приедешь к нам в Канаду?
Я вздохнула, сдерживая горькую улыбку. Внутри дрогнуло: "Вот так предложение! Семья втроём: я, моя первая любовь и моя последняя любовь".
На пороге дома Костя быстро обнял меня:
– До завтра!
– До завтра! – тихо бросила я, понимая, что для нас с ним уже не будет "завтра".
Мне казалось, что больше уже никогда ничего не будет, ни завтра, ни потом... Главное в жизни оборвалось и рассыпалось. Словно кто-то опрокинул чернила на лист бумаги с записями моих желаний. Слова будто прыгали у меня во рту, и я крепко стиснула зубы, впившись горячими пальцами в ручку входной двери. Всё во мне рвалось бежать, спрятаться, исчезнуть!
Пришлось сказать опечаленным старикам, что мне позвонили с просьбой срочно вернуться на работу. Чтобы успеть на первый рейс до Москвы, я выехала в Тюмень ранней электричкой. В полусне или в полубреду я глядела в окно на плывущие в утреннем сумраке пейзажи. И лошади, дремавшие в загонах, грезились мне кентаврами...