Наружа. Весть от царевича Михаила

- Миш, а как ты думаешь, в наруже правда никого нет? Вот совсем-совсем? – громко зашептал Сева. Светловолосый малыш не отрывал распахнутого сапфирового взгляда от Ледяной Пустоши за окном, стискивая пухлыми ручонками мою шею.

Увидеть наружу можно только из Троицкой башни – самой высокой точки Крепости. Путь от первого этажа подземелья до смотровой площадки неблизкий – больше двух часов по лабиринту тоннелей, поэтому раньше я ходил сюда один. Но сегодня Сева попросился пойти со мной, потому что он, по его мнению, уже достаточно большой, чтобы гулять там же, где и я. И если одному мне не составляло труда выскользнуть из-под надзора няни, то вдвоем сделать это было гораздо сложнее. Но я придумал решение и уболтал зловредную девку на игру в прятки. Я живо представил, как следующие часов шесть, бледная и запыхавшаяся, она будет искать нас по всей Крепости, и хихикнул. Шалость удалась.

Конечно же, еще на подходе к Петровской башне Сева захныкал что устал, поэтому дальше мне пришлось нести его на себе. Но восторг младшего брата, впервые увидевшего мир на поверхности, стоил моих затекших рук и ноющей поясницы. За метрами бронированного стекла, камня и металла до самого горизонта простиралось необъятное нечто соломенного цвета. Такое бескрайнее, что с первого взгляда его легко можно было спутать с пустыней и, подобно ей, в Пустоши тоже никогда ничего не происходило. Руины каких-то древних зданий торчали то тут, то там, и только ветер иногда таскал их кирпично-железные останки по снежным барханам.

- Я не знаю, - честно ответил я и перехватил младшего брата удобнее. – И папа, и учителя говорят, что нет.

- А нянины страшилки? – спросил Сева, и серьезно посмотрел мне в глаза.
 
Я задумался. Няня часто говорит нам, что якобы за Пустошью есть Дикие земли, где бродят мертвецы, роботы и всякие мутанты, и что они могут нас утащить, если мы не будем учиться и есть икру. Ее байки, конечно, пугают, но няня никогда не была за стенами Крепости, и поэтому знать таких подробностей о наруже она попросту не может. Поэтому я ответил:
- Это просто сказки, малыш. Обманывает она все, чтобы мы не хулиганили. И вообще, простолюдинка не может знать то, чего не знает папа и чего не знаем мы. А мы знаем историю. Она никогда не врет.

- Но наружа ведь такая большая, даже больше Крепости, – с сомнением протянул Сева и вернулся к разглядыванию мертвого пейзажа за стеклом, - там обязательно должен быть хоть кто-то. Когда я вырасту, я стану ученым и отправлюсь туда! И расскажу папе и няне про все, что там увижу!

Я тепло рассмеялся и чмокнул брата в щеку. Мое воображение часто рисовало картины мира далеко за пределами нашей Крепости: большие красивые города, гордо стоящие прямо под небом, а не тайком прячущиеся под землей, обязательно с памятниками папе на каждой площади, зеленые леса с разными животными и птицами, которых я видел на картинках старых книжек, голубые реки, такие широкие, что с одного берега не видно другой и, конечно, много-много людей. Но все это было только фантазиями. На самом же деле любой ребенок знает, что тридцать лет назад началась война, которая шла целых восемь лет, а потом, когда наша страна почти проиграла, она применила такое мощное оружие, что сразу победила всех. И когда все враги погибли, оставшиеся люди спустились жить под землю, потому что последняя битва отравила воздух и воду, сделав жизнь на поверхности невозможной. От старых городов не осталось камня на камне, и только Крепость стала последней колыбелью для отважного несломленного народа. И Сева, конечно же, это знал, но его детское любопытство и желание во всем сомневаться отказывались воспринимать факты и искали собственных ответов.

Брат прижался ко мне сильнее, высвободил одну руку, сунул в рот большой палец и зачмокал губами. Я закачал его на руках. Как бы нам не хотелось остаться в Троицкой башне подольше и любоваться видом наружи, фантазируя о том, что может скрываться за горизонтом, или играя в пару отважных исследователей Диких земель, вскоре все же пришло время возвращаться под землю. Мы поплелись узкими темными коридорами, спускаясь все ниже и ниже, пока не достигли самой глубины Крепости. Я прислонил ладонь к панели биометрического сканера на защитно-герметической двери, за которой мы живем. Он не отреагировал, и я нахмурился – ничего подобного раньше не происходило.

- Миш, а скоро нас пустит? - брат беспокойно заерзал у меня на руках.

- Сейчас разберемся, - я опустил Севу на пол, – а ты вот тут побудь, ладно?

Малыш кивнул и присел на корточки у стены, вцепившись пухлыми пальчиками в колени, а я снова попытался открыть дверь в наш отсек с помощью сенсора. Дверь не шелохнулась. Не отозвался голосовой слуга, не загорелась золотая лампочка над входом в царский сектор – ничего. Я с трудом проглотил подкативший к горлу жгучий ком. Сердце зачастило. Тело закололо тысячей маленьких ледяных иголок, а ноги как будто приросли к кафельному полу. Тяжело переставляя их, я подошел к металлической двери и робко постучал в нее, как какой-нибудь дворовой, а не законный наследный царевич Михаил. Я коротко выдохнул сквозь стиснутые зубы, сжал кулак и постучал громче: бом, бом, бом, бом. Раскатистый грохот врезался в стены и потолок, отскочил от пола и затерялся в переплетениях каменных коридоров. Но и это не помогло. Из-за двери никто не ответил.

Мой мозг запылал, как раскаленная докрасна сковорода, а мысли бешено закружились лопастями вентилятора. Почему не срабатывает биометрия? Почему за дверью не дежурит царский караул? До боли закусив щеку изнутри, чтобы привести себя в чувство и не показать младшему брату свою тревогу, я стал отчаянно вспоминать все уроки по основам безопасности жизнедеятельности. Как там говорил учитель? «В случае аварийной ситуации любую дверь внутри Крепости можно открыть определенной последовательностью цифр, которую придется вводить вручную на кодовом замке. Сделать это необходимо с первого раза, и тебе необходимо обязательно запомнить ее наизусть, как слова гимна и молитвы. Этим знанием обладает только знать, и тебе нельзя никогда и никому об этом рассказывать. Что до самих замков, они спрятаны достаточно надежно, чтобы их не обнаружили дворовые, те слишком бестолковы и равнодушны к изящному, если оно не несет им практической пользы – вам нужно всего лишь найти золотого орла…» - проскрипел в моей голове голос старого профессора. Получается, это и есть та самая «аварийная ситуация»? Я раздосадовано хлопнул себя по лбу за то, что позволил панике взять надо мной верх и позабыть все, чему меня так усердно учили. Теперь осталось только…

- Миш, гляди, тут кнопочки как на телефоне в папином кабинете. Может, если на них нажать, то получится кому-нибудь позвонить? – осторожно подал голос Сева, выдергивая меня из тревожной задумчивости.

Все еще нервно трясясь, я подошел к брату и присел рядом с ним. Прямо в полу у его ног оказалось небольшое углубление прямоугольной формы, забитое грязью, внутри которого в два ряда разместились ржавые железные кругляки с выгравированными на них числами от нуля до девяти.

- А? Как? – ошарашенно выдохнул я.

- Плитка битая, я запнулся и сорвал кусочек мозаики, - виновато пролепетал малыш и ткнул пальцев в пол.
 
Я внимательно осмотрел сломанный фрагмент. На оторванном куске, едва различимый, стертый временем, угадывался силуэт двуглавого орла. Паззл сложился в моей голове, и я задохнулся от нахлынувших облегчения и радости и порывисто поцеловал брата в макушку:
- Ты просто умница, Сева!

Сева удивленно захлопал глазами, но сразу же лучезарно улыбнулся мне:
- Эти кнопочки помогут нам попасть домой?

- Да, малыш, - отозвался я и принялся осторожно и сосредоточенно набирать комбинацию цифр по памяти, – ноль, семь… Один, ноль… Пять, два… Один, два… Ноль, пять… Хм, восемь, два.

Я отжал последнюю кнопку и затаил дыхание в ожидании. В первое мгновение, показавшееся мне невыносимо долгим, ничего не произошло. Горячая испарина выступила под носом и губами, которые я сильно сжимал, чтобы они не тряслись, а железо двери продолжало безразлично безмолвствовать. Но вот раздался заветный щелчок, затем еще три и с оглушительным скрипом громадный гермозатвор приоткрылся. Я схватил Севу за руку, и мы торопливо шагнули в образовавшуюся щель. Страх, терзавший меня несколько минут назад, резко сменился бурлящей яростью, и я уж было открыл рот, чтобы совершенно справедливо выплеснуть ее на караульных, но их на месте не оказалось. Это значит, что они и не могли слышать моих стуков в дверь! Это осознание добавило странности к загадочному отключению электроники.

- А где все? – Сева с удивлением осмотрелся, но в слабом свечении аварийных ламп было сложно разглядеть что-то дальше своего носа. Всю жизнь, день за днем стража торжественно приветствовала его и отдавала честь, что неизменно приводило маленького царевича в невероятный восторг, но сегодняшнее исключение потрясло его не меньше видов наружи.

Я не ответил брату, потому что и сам был в полной растерянности. Предчувствие чего-то нехорошего зашевелилось в животе. Чем дальше мы проходили, тем отчетливей слышались наши шаги, и даже красная ковровая дорожка не заглушала этот звук. Поступь двух пар сандалий вколачивалась в плотную тишину так громко, что захотелось их немедленно снять и продолжить путь в носочках, максимально бесшумно. Я сделал так, и Сева, внимательно поглядев на меня снизу-вверх, тотчас же повторил за мной, не задавая вопросов. Я прижал палец к губам, обратившись к брату, и он кивнул, нахмурился и снова взял меня за руку, изо всех сил сжав мою ладонь.

Золоченые двери в резных косяках, тянущиеся по обеим сторонам широкого коридора, были заперты. В этих комнатах жили полномочные представители, царские советники, заместители и прочие придворные, и в другие дни они сновали туда-сюда, присаживались друг перед другом в реверансах и безостановочно сплетничали. Сейчас же из их комнат не доносилось ни звука, а коридор пустел, как будто жизнь неожиданно покинула это место. «Это похоже на… конец света?», - неожиданно промелькнула мысль у меня в голове. Страшное словосочетание, подслушанное мной у взрослых, и правда хорошо подходило к нашему положению. С той лишь разницей, что обычно оно означает резкое прекращения существования всего живого, как это произошло в наруже. Для Крепости же конец света наступил не сразу. Сначала освещение в комнатах стало еле заметно тускнеть и мерцать, но взрослые не придали этому большого значения. Потом потухли лампы в коридорах, и гореть остались только аварийные фонари, подсвечивающие страшным зеленым мерцанием лестничные марши, аптечки и СИЗ, повороты и перепады уровней. А потом погас кабинет Правительства. Тогда папа много работал, и ему удалось исправить положение. Он принял решение установить ограничение на подачу электроэнергии в сектора крепостных, чтобы снизить нагрузку на генераторы. Большая часть из них, в особенности, попавшие в Крепость младенцами, равно не умеют ни читать, ни писать, а вся их полезность сводится к работе на гидропонных фермах и уходу за скотом, поэтому было правильным бросить все силы на сектора жизнеобеспечения и, конечно же, наш. Может быть папа сейчас снова в Правительстве и уже решает проблему? Это предположение показалось мне вполне логичным, и я потянул брата за собой, направившись в самое сердце царского сектора.

Громадные, в целых четыре моих роста, двери кабинета Правительства, обычно неприступные и охраняемые, стояли распахнутыми настежь. Внутри царил такой же безжизненный полумрак, как и в коридорах. Ядовитый зеленый свет выхватывал из тьмы очертания огромного овального стола и пустых кресел, перевернутых и разбросанных по всей комнате. Мои глаза бессмысленно уставились на открывшуюся нам картину, а челюсть безвольно отвисла. Голова отказывалась понимать происходящее. Где папа? Где генерал-адъютант? Где няня, в конце концов?

– Папа? – робко позвал я, шагнув внутрь. Мой голос отлетел вверх, к высокому потолку и повис в вязкой тишине. – Кто-нибудь есть?

Ответом были лишь удары моего сердца, стук нервно бьющихся друг о друга зубов и шум крови в ушах. Сева, спрятавшийся за моей спиной, молчал, широко раскрытыми глазами впитывая пугающую пустоту места, где всегда кипела жизнь и принимались судьбоносные решения. Я осторожно двинулся вдоль стола, поднявшись на цыпочки, чтобы совершенно слиться с беззвучием, стать его частью – просто на всякий случай, если опасность вдруг прячется где-то рядом. Внезапно я споткнулся обо что-то твердое, лежащее на полу у ножки одного из кресел. Я присел и взял предмет в руки. Это был планшет папы. Тот самый, с толстой бронированной рамкой и золотым двуглавым орлом на обороте, который он никогда не выпускал из рук, а на ночь даже клал его под подушку. Теперь же экран был мертв и покрыт сеткой трещин, словно в порыве злости его бросили об пол с силой. Я прогладил его дрожащими пальцами. Шероховатый холод стекла обжег нежную кожу. Почему он здесь? И почему разбит?

– Мииишаааа! – тихий, отчаянный шепот Севы заставил меня вздрогнуть и поднять голову.

Младший брат стоял у стены за папиным креслом и показывал пальчиком. На темном дереве панели, обычно скрытой за картой Крепости, которая теперь болталась рядом, как измятый балдахин над кроватью, горели несколько крошечных красных индикаторов. Под ними – небольшой, встроенный в стену экран, на котором непрерывно бежали столбцы цифр и букв, перемежающиеся тревожными словами: «CRITICAL», «FALIURE», «CONTAINMENT BREACH». Я подошел ближе, и ничего не понял из этой цифробуквенной какофонии, но леденящий душу тонкий писк, едва слышный из динамика под экраном, говорил сам за себя: что-то ужасное случилось за те пару часов, пока мы с Севой бродили между башнями. Что-то такое, что не смог остановить даже царь.

– Это... плохо? – спросил Сева, вцепившись в мою штанину.

– Очень плохо, малыш, – прошептал я, чувствуя, как пол уходит из-под ног. Я снова лихорадочно огляделся, пытаясь соображать. Нигде не было следов борьбы или пятен крови, мы не слышали криков или выстрелов, нам не встретилась ни одна живая душа, и системы оповещения не подали ни одного сигнала. Гермозатвор царского сектора так же не был взломан, наоборот, он был заблокирован, но все его население просто испарилось. Значит, это не мог быть государственный переворот, ведь дикая чернь с верхних этажей обязательно растащила бы все, что не приколочено, оставив за собой гору трупов. Страх за себя и брата, сменился новым, еще более жутким ощущением: мы остались совершенно одни в этом огромном подземном мире. Нас бросили, и мы даже не знаем, почему.

Я снова посмотрел на экран. Мысль возникла внезапно, отчаянная и безумная. Может быть, нас просто так наказывают? Может няня нажаловалась папе на наше поведение, и подговорила всех спрятаться, чтобы напугать? Я сорвался с места и помчался по коридору. Стал стучать в двери придворных, кричать, чтобы они перестали дурачиться, приказывал им немедленно выйти, но никто не отвечал. Сева, напуганный моим поведением, заплакал, спрятав лицо в ладонях. Я остановился и перевел дух.

- Прости, малыш, не бойся. Все будет хорошо, не плачь, - я поднял брата на руки и побрел по сектору, жалея и о своей истерике, и о том, что вообще затеял всю эту прогулку. – Сейчас мы восстановим силы и придумаем, что делать дальше.

На кухне ожидаемо никого не оказалось, как и каких-либо подсказок о том, куда могли подеваться повара. На отключенных плитах стояли казаны и кастрюли с недоготовленной, еще едва теплой, едой, на разделочных досках лежали недорезанные овощи. Я принялся кормить Севу. Он все еще хныкал и не хотел есть, поэтому мне пришлось ласково уговаривать его, хоть я и понимал, что мне самому вряд ли хоть кусок влезет в горло от пережитого страха. Кое-как набив животы и прихватив немного консерв с собой, мы ввалились в наши покои. Безопасное пространство, некогда уютное и светлое, практически волшебное, встретило нас жутким тусклым светом, который, казалось, угасал с каждой минутой. Из углов медленно расползался холод, и моя кожа сразу покрылась мурашками. Я обессиленно упал на кровать, как вдруг подо мной что-то шелестнуло, сминаясь. Я просунул под себя руку и вытащил листок бумаги. Находка ошпарила меня, и я принялся слепо вглядываться в корявые буквы, местами чуть поплывшие под жирными пятнами: «Мишенька Севушка радные! Прастите дуру прастите Христа ради ни доглядела! Беда пришла все в Крепости сломалось. Все уходят. СРОЧНО. Царь приказали. Вас искали! Кричали! Но вы гдето пропали чертенята! Ждать нильзя вот вот хлопок будет сказали. Идите в ружу НА ЗАРЮ где сонце всходит! Люблю вас и жду Бог вас храни!».

Секунду я осознавал написанное, и понял, что страха больше не осталось. Я вспомнил, что кастрюли в кухне не остыли до конца, а значит, далеко уйти люди бы не успели.
 
– Сева, – я опустился перед братом на корточки, твердо глядя ему прямо в глаза, полные слез. – Ты сказал, что хочешь стать ученым и пойти в наружу, чтобы узнать правду.

Сева кивнул, всхлипнув.

– Так вот. Возможно... нам придется сделать это сейчас. Прямо сейчас. Чтобы найти папу. Ты... не боишься?

Сева посмотрел на меня. Его подбородок задрожал, но он кивнул снова, решительно.

– С тобой – не боюсь.

Я поцеловал младшего брата в лоб и бросился к шкафам. Я понятие не имел, что могли бы носить люди в наруже, но здравый смысл подсказал, что лучше нам надеть много, очень много одежды. Одеваться самостоятельно без няни было сложно, и мы потратили на это, казалось, целую вечность, но в конце концов справились и укутались множеством слоев рубашек и штанов.

Путь к внешним гермозатворам лежал через сервисные тоннели – узкие, пропахшие машинным маслом и пылью, куда нам вход был строжайше запрещен. Я вел Севу за руку, ориентируясь по тусклым схемам аварийных выходов, которые видел на уроках ОБЖ. Каждый шаг отдавался гулким эхом в бетонных трубах, каждый визг металла заставлял вздрагивать. Сева спотыкался о кабели, но шел молча.

Наконец мы вышли к тоннелю основного шлюза. Я не знал, что ждет нас там, за громадой последней бронированной двери, но неожиданно стало любопытно. Рядом с ней, в нише, я увидел то, что искал - панель аварийного ручного управления. Не биометрический сканер для знати, а старомодный штурвал и клавиши, покрытые толстым слоем пыли и ржавчины. Над ними – табличка с полустертой инструкцией: «АВАРИЙНЫЙ РУЧНОЙ СБРОС. ТОЛЬКО ПОСЛЕ ДЕАКТИВАЦИИ СИСТЕМ БЕЗОПАСНОСТИ. КОД ДОСТУПА...».

Код. Опять код. Я зарычал. Я знал код для внутренних дверей Крепости. Но этот? Я закрыл глаза, пытаясь заставить память работать. Голос старого профессора снова заскрипел в голове: «...и помни, наследник, для главного шлюза... код на случай полного отказа систем... он старше Крепости... он – причина Крепости…»

Дрожащими руками я набрал на клавиатуре рядом со штурвалом: 120414 – двенадцатое апреля четырнадцатого года. День, с которого началось вообще все.

Раздался резкий хлопок, заставивший нас с Севой вздрогнуть. Затем послышался тяжелый, практически ленивый, скрежещущий звук – словно огромные шестерни, не двигавшиеся десятилетиями, с трудом тронулись с места. Я с силой ухватился за холодный металл штурвала. Он был невероятно тяжелым.

– Сева! – я даже не успел договорить, как брат сразу же изо всех сил уперся маленькими ручонками рядом с моими. Мы налегли всем весом, стискивая зубы. Я ощутил, как мышцы натягиваются и горят от напряжения, готовые вот-вот лопнуть. Но злость взяла верх над болью. Штурвал подался. Сначала едва заметно, потом, с воплем металла, стал медленно поворачиваться. Каждый сантиметр давался с нечеловеческим трудом. С потолка посыпалась пыль и мелкие камешки. Гул стал нарастать, заполняя тоннель.

Внезапно штурвал резко провернулся сам, вырвавшись из дрожащих ослабевших рук, и мы с Севой отлетели на пол. Послышалось шипение – то ли пара, то ли выравнивающегося давления. С оглушительным грохотом, напоминающим падение горы, массивные створки гермозатвора начали расходиться. В щель хлынул поток ледяного, незнакомого воздуха – резкого, с запахом снега, хлора и чего-то древнего, мертвого. Он обжег легкие.

Я схватил Севу, прижимая его к себе. Перед нами, за расходящимися бронеплитами, открывалась не немая картинка за безопасным стеклом, а реальная, дышащая ледяным ветром, стонущая Пустошь. Желтоватые сумерки и вздыбленные сугробы, уходящие в даль. Мир без стекла, без стен, без тепла. Отравленный мир, который хочет убивать.

Сева вжался в меня, мелко дрожа, но его глаза были полны первобытного восхищения. Я сделал шаг вперед, на самый край теплого еще тоннеля, чувствуя, как ледяное крошево спешит впиться в лицо, и оглянулся на темный, неживой зев Крепости – нашего дома, который больше не был им. Потом посмотрел в лимонную бескрайность, туда, где, как нам с братом мечталось, могли быть города, леса, люди... или что-то совсем иное.

– Пошли, малыш, – мой крик заглушил вой ветра. – Найдем папу.

Мы сделали шаг на хрустящий снег, и позади тут же сомкнулись бронированные створки гермозатвора, отрезая возможность вернуться. Мы остались в наруже одни. И никаких следов других людей на снегу у аварийного выхода не было.