МОРЕ

Море вернулось говором чаек
Песней прибоя рассвет пробудив...
Г. Козловский, "Синяя вечность"

Надюша с восторгом вскинула свои изящные руки:
– Ты знаешь, куда я нас запланировала? На Адлер! Представляешь? На Адлер!
– И что? – недоумевая, протянула я. – Может на Ташкент-то лучше... по деньгам?
 – Да причём тут деньги, Танюха?! – Надя мечтательно вздохнула и, прогнувшись, будто собираясь упасть на руки любимого, простонала: – Мы ведь увидим мо-о-ре. Понимаешь? Море!
В то время, когда жизнь казалась мне вечной и упоительно счастливой, мы с Надей Соколовой учились в одной группе торгового института. Из всех своих замечательных качеств Надюшка прежде всего цепляла абсолютной "безбашенностью", то есть полным сумасбродством.
Помню, как заходя в набитый до потолка автобус, Надя могла зычно крикнуть: "Товарищи пассажиры, будьте предельно осторожны с моими замшевыми сапожками! Не вздумайте наступить! Я за них на толчке сто рублей дала. А заработала я эти деньги тяжёлым трудом в стройотряде".
Услыхав Надюхины откровения, толпа расступалась, и моя подруга в миг оказывалась сидящей на месте для инвалидов или на коленях у кого-то, кто нежно поглаживал замшу Надиных сапог и её ногу.
Известие об обязательной работе в стройотрядах Надя приняла с энтузиазмом, объявив свой вердикт:
– На Шикотан мы с тобой не поедем. Не с нашими белыми руками рыбу разделывать, да и мама так далеко меня не отпустит. Работать за копейки на продаже мороженого – тоже не наше. Мы идём в проводницы. Стройотряд так и называется "Проводница". Я уже всё разведала. На "зайцах" можно заработать, и ещё лазейки есть. Да в разных городах побываем... Дороги и приключения!
Так началась особая глава нашей биографии, написанная под стук колёс, пропахшая соляркой, пылью, шпалами и другими запахами кочевой жизни. Всё лето мы с Надюхой тряслись в составах, мчавшихся по маршрутам Новосибирск – Ташкент, Новосибирск – Алма-Ата и Новосибирск – Москва.
Робкие в первых рейсах, мы постепенно "заматерели" и поняли, как "делаются деньги". Вскоре новоявленные проводницы лёгко балансировали на танцующем под ногами полу и умело "гарцевали" по вагону разнося чай в дребезжащих стаканах. Мы принюхались к резким дорожным запахам, перестали вздрагивать от лязга и грохота отцепляемых на соседних путях товарных вагонов, научились отвечать на грубость и наглость. Как в любом деле, мы вскоре усвоили правило трёх "П" – Поняли, Привыкли, Приспособились.
Нас встречали и провожали облупившиеся фасады зданий вокзалов, станционные развалюхи и заплёванные перроны. А в наших усталых глазах мелькали бесконечные леса, грозные мосты, поля – серые, бурые, золотистые.
Рейсы на Ташкент и Алма-Ату всегда радовали. Оттуда мы ведрами привозили фрукты. Их божественный аромат, порхавший по вагону, заглушал даже запах пропитанных креозотом шпал. Щедрые азиаты отваливали за горячий чай баснословные чаевые. А "прикормленные" ревизоры выходили довольные на следующей же станции. После выпитой в нашем полукупе рюмки они с удовольствием поглаживали свои карманы, в которые мы с Надюхой невзначай роняли купюры.
Поездки в Москву считались интеллектуальной наградой. Состав прибывал в столицу в девять утра, а уходил обратно в одиннадцать вечера. Целый день в Москве для сибирских девчонок по эмоциональному кайфу равнялся выходу в космос. Мы атаковали музеи, ВДНХ и столичные магазины.
И вот Адлер! Линия не наша, но Надя уговорила начальника поезда. Я живо представила, как она украдкой сунула в руки лысого потного командира проводниц завёрнутую в газету коньячную бутылкой. Моя подруга, созданную для балета, тоненькая, белокурая, вовсе не подходила для такой сцены, но сейчас она с удовольствием упивалась ожиданием поездки.
 Надя никогда не видела моря. Все местные озёра и реки были не в счёт.
Её родители, вполне обеспеченные и состоявшиеся, не возили дочерей на море. Каждое лето семья дружно отправлялась к бабушке в деревню, в славный городок Болотное Новосибирской области. Скрипя зубами и ненавидя огород и местную публику, Надя с сестрой Любой обречённо проводили каникулы только в дедовском доме, жарко любимом всей роднёй. Как-то Надя заикнулась о своём тайном желании, но строгий отец отрезал: "Вот выйдешь замуж, пусть муж тебя хоть на море, хоть в пустыню берёт..."
– Ну, а ты? Ты была на море? – дрожащими губами шепнула Надя.
– Да, с мамой в Болгарии. Мне тогда девять было.
– Ты даже за границей была? – Надюшины круглые глаза удивлённо вспыхнули. – Давай рассказывай, как тебе оно... море?
Меня, девочку из Улан-Удэ, морем не баловали. В двух часах езды от города у нас шумело своё "славное море, священный Байкал". Он обжигал ледяным дыханием и зимой, и летом.
Надя ждала рассказов, и я напряжённо собрала в пучок вялые детские воспоминания. Поездку в Варну мама организовала с заездом в Одессу, где нас ожидала встреча с её давними подругами. Из Сибири мы летели двумя самолётами со сложными пересадками. Мой восторг от встречи с Одессой запомнился надолго. Тогда я не знала, что в девяностые проживу в этом феерическом городе семь лет. Не представляла я, что и моря в моей жизни будет предостаточно за одиннадцать лет, проведённых сразу после института в Батуми.
А тогда, ребёнком, моря я даже не заметила, его заслонили уникальный колорит Одессы и её чарующий запах, так не похожий ни на один из сибирских ароматов.
А ещё именно в той поездке мне открылись некоторые подробности моей семейной истории.
Жили мы в Одессе у некой тёти Ривы, пышногрудой и рыжей женщины неопределённого возраста. Ютясь в маленькой каморке своей же пропахшей жареными бычками и двумя собаками квартире, проворная тётка успешно сдавала три остальных комнаты отдыхающим. Мы приехали на пару дней раньше и, заняв свою комнату, ждали маминых подруг из Ленинграда и Кишинёва. С одесским любопытством взглянув в мамин паспорт, тётя Рива сладко пропела:
– Гала, ваш муж еврей? Ведь фамилия Фишев это из тех, кто раньше были Фишер. А ваша девочка... глазки, как маслины, и кудри... Я сразу приметила: это наша девочка!
В сибирской глубинке антисемитизм не прижился по причине трудности выживания в жестоком климате. Суровый край, почти сплошь населённый потомками ссыльных, беглых или отсидевших "врагов народа", определял ценность человека не по национальности, а по другим, более веским меркам.
Возможно поэтому мама, умевшая шутить, с ироническою улыбкой выдала:
– Еврей ли мой муж – не задумывалась. По паспорту русский. Вообще-то я в паспорте лишь проверила, что пол у него мужской. А Таня... вряд ли ваша. Надеюсь, она моя!
Услыхав обрывки того разговора "наша – моя", я долго томилась жгучими сомнениями: родная ли я своим родителям или взятая на воспитание у евреев.
Позднее отец рассказал, что действительно фамилию "Фишер" на "Фишев" исправили его деду, когда тот записывался в Красную армию. А наши потомки, польские евреи, были сосланы в Сибирь после участия в восстании 1863 года в Польше. Однако полный генетический расклад моей семьи нам выдали "специальные органы" в пору заявки отца на работу в Алжир.
Тогда-то холёные руки сотрудника КГБ бросили перед родителями на стол тонкую папку. Шелестящие страницы поведали, что моя бабушка, Распутина Степанида, родилась в селе Покровское, где почти все жители, благодаря лихому сексуальному нраву легендарного Григория Распутина, состояли с ним в родстве. Дедушка же, Фишер, впоследствии Фишев, – потомок евреев-бунтарей.  С такими, как заявили в КГБ, "страшными генами", отец с трудом попал на работу за границу и всего на год.
Я не раз списывала на "страшные гены" многие свои дерзкие поступки. Ведь именно гены не давали мне жить в одной стране, да и... с одним мужчиной.
Но это уже другие истории. А тогда я с волнением рассказывала Надюшке о море, превзойдя в своих описаниях оттенки полотен Айвазовского.
Продумывая встречу подруги с морем, я решила исключить возможные разочарования. Ведь море бывает разным. Так, в нашем с мамой путешествии из Одессы в Варну на маленьком корабле, эта посудина трещала при каждом порыве ветра. Мне запомнились лишь злые брызги воды и мерзкая тошнота.
Чтобы расспросить все тайные подробности маршрута "Новосибирск – Адлер", я бросилась в депо, надеясь встретить знакомых кадровичек (так мы называли штатных проводниц). Меня сходу ошарашили: поезд в Адлере стоит только три часа!
– Какое уж вам, девки, море!– добавив к этому возгласу несколько крепких слов, прыснула кадровичка Катя, жилистая, прокуренная тётка.– А если с опозданием придёте, тогда стоянка лишь час – водой заправиться, да обходчикам тормоза проверить. Ну, дорога несколько километров вдоль берега идёт, море из окон видно.
Наверняка мои глаза, полные слёз и обиды за гибнущую мечту подруги, растрогали Катю. Она завела меня в "Красный уголок" депо, покосилась на портрет Ленина в  потёртой раме и, хлопнув тяжёлой дверью, тихо протараторила:
– Я с тобой два рейса откатала, вот только поэтому и рассказываю. Море увидеть – у вас один выход. Надо в Туапсе сойти, а сесть обратно, когда поезд из Адлера будет возвращаться. Договоритесь с кем-то из проводников... Они ваших пассажиров в Адлере рассадят. В Туапсе, правда, ночью прибытие, но обратно – утром. Вот вам и море на всю ночь. Есть ещё и другие полустанки, но там пляжи дикие. Страшновато. А в Туапсе у меня таксист знакомый, он и встретит, и к поезду доставит. Только чтобы всё шито-крыто от начальника поезда. Поняла?
Я созвонилась с таксистом и рассказала Надюшке об отчаянном плане. На планёрке в депо за день до рейса мы напряжённо всматривались в лица кадровичек, стараясь распознать, кто из них "не сдаст" нас начальнику и за умеренную плату позволит сбежать в Туапсе. Но ощупывая взглядами их усталые постные физиономии, мы с Надей так и не нашли, кому довериться.
Следующий день встретил нас приятным сюрпризом. Из нашего вагона, пропитанного духом застиранного белья, крепкого чая и хлорки, мы сквозь мутные стёкла увидели двух парней в стройотрядовской форме. Они приближались к составу.
Надя поспешила на разведку и, вернувшись с блаженной улыбкой, объявила:
– Ребята в соседнем вагоне. Уже познакомилась. Валерка и Игорь – студенты железнодорожного. Вот кого надо обработать, чтоб за вагоном посмотрели! Может, на чай пригласим?
– Неверный ход, – буркнула я. – Ехать-то трое суток. Надо хотя бы день не проявлять внимания, а то как привыкнут, тогда в Туапсе с нами сбежать захотят. Со всеми вытекающими...
– Ладно, план твой. Будешь сама ходы разрабатывать, – виновато прикусила губу Надюха.
На остановках мы холодно кивали нашим соседям. Хотя Валерка, коренастый весельчак, и Игорь, высокий с романтичным взглядом, явно хотели познакомиться поближе. Вскоре я "оттаяла". Началось общение и посиделки с парнями за стаканчиком вина или пива.
Приближался долгожданный день. Надюшка заметно нервничала, изредка спрашивая, когда же я собираюсь уговорить соседей.
– Уговаривать не буду, – отрезала я. – Всегда хуже, когда есть выбор или путь к отступлению. Надо сделать так, чтобы наверняка.
За два часа до прибытия в Туапсе я ввалилась в полукупе наших соседей в сопровождении официанта из вагона-ресторана. Он  волок следом за мной тележку с ящиком пива. Для обалдевших парней я сочинила историю про Надюшкин день рождения и её желание встретиться с сестрой, отдыхающей в Туапсе. Густо приправив монолог словами: "дружба", "надёжность", "можно положиться", "мы в вас не сомневаемся", я выдала им план нашего побега и возвращения на обратном пути. Кивнув на пиво, добавила, что они могут выпить по стаканчику за Надю, а мы к ним присоединимся... позднее.
Чтобы не привлечь внимание кадровиц, в Туапсе мы выходили поодиночке: вначале я, потом Надя. В руках ничего, на теле – две пары купальников, джинсы и фирменная курточка проводника с секретными карманами для денег.
 Соблюдая конспирации, мы промчались через ночной сонный вокзал, обдавший нас едким запахом старой обуви и пота. Всё шло быстро и слаженно. Упав на заднее сидение ожидавшей нас машины, я с восторгом ощутила себя шпионкой, девушкой Джеймса Бонда.
Таксист Николай сунул мне тетрадный листок, что-то вроде прейскуранта услуг. По нашей договорённости, он приготовил фрукты, пирожки, вино, два пледа и полотенца. Мы ехали на турбазу, где приятель Николая работал охранником, это тоже включалось в прейскурант. В Советском Союзе был отличный сервис!
И вот наконец море! Оно не подвело ни ветром, ни дождём. Свет дремлющих фонарей рассыпался по пустынному берегу. Между безлунным небом и тёмным глянцем воды скользил дальний луч прожектора. Его заботливо с крыши турбазы направил на нас охранник. В хруст песка и рокот прибоя лишь изредка врывались крики ночных птиц.
Я с удовольствием наблюдала, как Надя, прижав руки к груди, подошла к воде, как её узкие ступни обняла легкая пена и как волны гладили её колени...
Потом мы пили вино, закусывая пирожками и морскими запахами. А когда я, укутавшись в плед, закрыла глаза, Надюшка все ещё что-то напевала, ворковала, разговаривая с морем.
Посветлевший горизонт выбросил из облаков розовые лучи. Они растеклись по небу алыми брызгами. Воздух колыхался наполняясь плеском воды, шелестом ветра и перекличкой ленивых чаек. Проснувшееся море дышало глубоко и спокойно. Утро, свежее и молодое, как наши юные лица, улыбалось, отражаясь от гладких крыльев волн. Я посмотрела на Надю, на её губах дрожал беззвучный крик восторга!
Рядом с  корпусом турбазы раздался свист. Мы увидели нашего таксиста Николая. Пора ехать! Я с трудом оторвала Надю от купания. Подойдя к машине, она оглянулась. Прильнув взглядом к берегу, моя подруга словно пыталась запомнить волнующую картину рассвета.
В зале ожидания вокзала я бросилась к справочной. Наш поезд опаздывал на час. Надя вздохнула, сожалея о потерянном часе вдали от моря. Утомлённые бессонной ночью, мы присели на жесткую скамейку и уронили на плечи друг друга влажные головы.
Нас разбудил настойчивый толчок крепкой сухой руки. Доброе морщинистое лицо просияло беззубой улыбкой и узкий рот прошамкал:
– Девоньки, вот вижу у вас птички на грудях проводницкие и надпись "Новосибирск". Так не ваш ли, новосибирский, на вторые путя едет?
Милая бабулька нас спасла. Мы рванули на второй путь к своему вагону, где нас тут же встретили крики и ругань недовольной толпы. Оказалось, парни так увлеклись подаренным пивом, что не убрали наш вагон и не разместили пассажиров. Пришлось заглаживать вину чаем за наш счёт и печеньем, самым дорогим – за двадцать копеек!
Но это было не важно, ведь наш план удался! И ещё долго-долго в радостных глазах Надюхи плескалось море!