Сон на берегу Горьковского моря

Солнце, словно раскаленный щит Гелиоса, безжалостно палило белый песок, превращая пляж в пустыню. Лодка, скрипя килем, врезалась в отмель. Я спрыгнул за борт, и соленая вода обожгла содранные ладони. Жажда скрутила горло узлом. "Как Одиссей," — усмехнулся я себе, шагая по зыбучим дюнам, где каждый след тут же поглощался ветром.

В зарослях пальм шелестела тайна. Собачий лай, грубые голоса стражей — сердце замерло. Но внезапно воздух дрогнул, наполнившись ароматом лотоса. Из тени вышла она —  девушка с кожей цвета заката и волосами, сплетенными из морской пены.

"Ты потерялся, странник?" — ее голос звенел, как родник в пустыне. Она поднесла мне чашу из раковины. Божественный нектар обжег горло сладким огнем, оживив угасшие с
илы.
"Калипсо," — представилась она, касаясь моей руки. Ее пальцы оставили на обожженной коже прохладные следы, словно лунный свет.

Мы шли вдоль берега, где волны шептали забытые мифы. Она рассказывала об острове, заколдованном богами: стражники-псы сторожили вход в её пещеру.
Когда за нами погнались тени с факелами, Калипсо повела меня сквозь подземный грот. В её пещере, укрытой водопадом, время остановилось. Она смеялась, смывая с моих ран песок, и в этом смехе было больше жизни, чем во всех оазисах Аравии.

"Завтра ты уплывешь," — прошептала она на рассвете, ее губы пахли гранатом и грустью. Я не спросил, почему она не может последовать — в ее глазах читались цепи невидимого обета.

Лодка уносила меня обратно в море бурь. В руке я сжимал перламутровую раковину — подарок Калипсо. Иногда, в самые знойные дни, мне чудится ее смех в шепоте волн. И я знаю: на том берегу, где пляж встречается с мифами, кто-то ждет меня, пока боги отпустят ее следы...