Глава 4. Московский декаданс

Ранняя осень в Москве – это теплый, пьяный карнавал, где листья на Варшавке вспыхивают алыми, золотыми и оранжевыми красками, как будто природа решила устроить прощальную вечеринку перед зимним похмельем. Ветер, мягкий, но с намеком на холод, гонял листву по тротуарам спальных районов, а дождь стучал по крышам, превращая асфальт в зеркало, где отражались огни машин и тоска прохожих. Максим любил это время – теплое, но не обжигающее, как лето, когда город окутывался буйством красок, а воздух пах мокрой землей и свободой. Но в своей квартире, он был отрезан от этого праздника природы. Москва стала серой рамкой к его личной катастрофе.

Его квартира – современная коробка, панельный дом, где еще пахло свежим бетоном и дешевой краской. Стены, покрытые светлыми обоями с ненавязчивым геометрическим узором, уже начали собирать первые трещины – знак того, что дом “садится”. В гостиной – угловой диван из ИКЕА, серый, с парой пятен от кофе, и стеклянный журнальный столик, заваленный пачкой Marlboro (Максим курил мало, но стресс брал свое) и бутылкой Red Label, из которой он отхлебнул два глотка, надеясь заглушить тревогу, но получив лишь кислое жжение в горле. Пепельница, полная окурков, соседствовала с недопитым стаканом чая, уже покрывшийся пленкой, и бутербродом, превратившимся в окаменелость. На стене – плоский телевизор, гудящий, как перегретый ноутбук, транслировал CNN и BBC с кадрами агонии Сан-Диего: затопленные улицы, яхты, выброшенные на берег, как сломанные игрушки, люди, бредущие по пояс в воде с чемоданами, словно массовка в фильме-катастрофе. Ноутбук на коленях – его второй экран, портал в ад, где чат с Рейчел застыл, словно зависшее видео. Сообщения уходили в пустоту, помеченные серым значком часов в Facebook, насмехаясь над его беспомощностью, над его тревогой. “Отправлено. Не доставлено.”, “Отправлено. Не доставлено.” Эти слова были его личным чистилищем.

Квартира дышала стерильной новизной с привкусом далекого хаоса. На полу – ламинат под “дуб”, уже поцарапанный в паре мест, у окна – пластиковые рамы, запотевшие от дождя, с видом панельки, усыпанные спутниковыми тарелками и кондиционерами, мокрые детские площадки, голые тополя, чьи листья кружились в цветном вихре. На подоконнике – пара кружек из Макдональдс, пустых, с запахом люковые, пива и виски, и горшок с фикусом, который Максим поливал, когда вспоминал. Свет от энергосберегающих лампочек  мигал, добавляя комнате оттенок техно-нуара, а за окном гудел город – шорох шин по лужам, мат прохожих, редкие вспышки молний, подсвечивающие низкие тучи. В углу – рабочий стол с системным блоком, мигающим синими светодиодами, и полкой, где теснились книги Мураками, пара дисков с пиратскими играми и старый плеер, с песнями Linkin Park, Green Day и другими рок группами.

Максим не спал. Вообще. Ночь была бесконечным монтажом ужаса: репортажи о новых ударах стихии, карты отключений света, размытые видео, загруженные местными жителями на YouTube со старых телефонов и цифровых камер. Адреналин и токсичная тревога выжгли все: голод, усталость, даже тепло осени. Он был пуст, как спущенный бачок туалета, но натянут, как струна, готовая лопнуть. Каждый репортаж – о подъеме воды, рухнувших мостах, телах в обломках – бил в грудь, как молот. Он вцепился взглядом в экран, выискивая знакомые улицы из рассказов Рейчел, здания с ее фоток в Facebook. Все сливалось в серую кашу разрушения. Он ловил каждое слово дикторов, сравнивая названия районов с тем, что знал о ее доме. “Крепкий, не на первой линии” – писала она. Но что такое “крепкий” против стихии, сносящей краны, и гнущий деревья как спички?

Его пальцы, дрожащие от недосыпа и виски, снова стучали по клавиатуре:
Максим: Рейчел, пожалуйста, хоть слово. Ты в порядке? Я схожу с ума. Новости добивают.
Минуты текли, как дождь за окном. Часы. Ничего. Он вскакивал, ходил по комнате, спотыкаясь о край ковра, возвращался к ноутбуку. Писал снова, как будто слова могли пробить бурю:
Максим: Смотрю YouTube, что там в Сан-Диего. Ад. Твой район… без света, без связи. Но ты сильная, я знаю. Пожалуйста, держись.
Беспомощность – она была хуже осеннего дождя, хуже новостей, хуже всего. Максим, человек, привыкший чинить баги, столкнулся с хаосом, который не поддавался отладке. Стихия смеялась над его логикой, над его кодом, над его жалкими попытками что-то контролировать. Он сидел в своей коробке, в тысячах километров от нее, и ничего – ни-че-го – не мог сделать. Это был яд, разъедающий его изнутри.

В голове вспыхнула идиотская, романтичная мысль: Я должен быть там. С ней. Он сжал кулаки, ногти впились в ладони. Они не встречались, их роман был соткан из сообщений в Facebook, но он представлял, как стоит рядом с ней в темном доме, как она прижимается к нему, как Фиби, как он закрывает ее от воя ветра, таскает мешки с песком, держит ее руку, когда мир рушится. Глупо. Абсурдно. Но так физически реально, что он почти чувствовал ее тепло.

И тут же – горькая насмешка над собой. Защитить? Он? Чей опыт выживания – пикник под Серпуховом, где он отбивался от комаров, и с трудом, поставившим палатку? Он бы путался под ногами, паниковал, спрашивал, как включить генератор. Рейчел – Океанская Девушка, серферша, привыкшая к штормам, – ей пришлось бы его спасать. Учить. Успокаивать. Он был бы не героем, а маленьким мальчиком, путающимся в ногах. Эта мысль жгла сильнее, чем страх. Он не просто бесполезен – он был бы обузой.

Андрей позвонил утром, голос хриплый, но с теплом, которое пробивалось сквозь его фирменный цинизм:
– Макс, черт тебя дери, ты там жив или уже все бутылки вискаря опустошил? – начал он, кашлянув, будто откашлял ночной перегар. – Новости видел? У твоей американки там полный армагеддон. Она на связи?
– Нет, – Максим ответил глухо, как будто слова застревали в горле. – Связи нет. Смотрю CNN. Все рушится.
– Блин, брат – Андрей замолчал, в трубке послышался щелчок зажигалки и затяжка сигаретой. – Слушай, я понимаю, это… это полный ахтунг. Ты сидишь в своей панельке, а там у нее… ну, сам видел, яхты по улицам плавают. Но, прикинь, ты говорил, она у тебя не из слабая. Серфит, дом крепкий, подготовилась. Шансы есть, Максимка. Не гробь себя раньше времени.
– Дрюня, я не могу – Максим сжал телефон так, что тот хрустнул.
– Я сижу тут, как дурак, пялюсь в экран, а там… там она, в этом аду, в этом центре апокалипсиса. И я ничего не могу. Вообще ничего.
– Эй, не гони, Максимка – голос Андрея стал мягче, но с привычной наглостью. – Ты не дурак, ты влюбленный, романтичный придурок, это разные категории. Слушай, я понимаю, ты сейчас как на раскаленной сковородке. Но ты не можешь взять и телепортироваться в этот их Сан-Диего. Ты делаешь, что можешь – пишешь, следишь, держишь за нее кулаки. Это не херня, брат, это до хрена значит. Она же тебе не просто лайки ставит, да? Ты говорил, она настоящая. Расскажи, что там у вас, а то я только твои сопли вижу.

– Она… черт, Дрюня – Максим выдохнул, глядя на пачку Marlboro, будто она могла дать ответ, и забирая и поджигая очередную сигарету из пачки.
– Она мне про Мураками рассказывает, про свои фейлы, про пляж , про чаек, смеется над моими тупыми шутками. Я ей про дождь в Москве, про наши фейлы в универе, а она… слушает. И ей не все равно. Я чувствую себя… живым, когда с ней болтаю.
– Во, вот это я понимаю! – Андрей хохотнул, но без подколки, тепло. – Смотри, Макс, она там, в своем калифорнийском аду, а ты тут, в спальнике в Москве. Но вы как будто на одной волне. Это не просто чат, это… ну, не знаю, как это… назвать, но это круто. Она выкарабкается, потому что такие, как она, не тонут. А ты держись. Не сиди один, как лузер, с этим своим Red Label. Заходи в офис, пивка глотнем, я тебе про свои любовные фейлы расскажу – там такой треш, что твой ураган отдыхает. Или просто залиться вискарем, чтобы не одному, знаешь я тоже скучаю! - с добрым смешком сказал Андрей.
– Спасибо, Дрюня – Максим слабо улыбнулся, чувствуя, как тепло Андрея чуть разгоняет холод в груди. – Я… подумаю. Просто не могу от экрана оторваться. Вдруг она напишет.
– Понимаю – Андрей кашлянул, голос стал серьезнее. – Слушай, я не мастер разводить лирику, но ты реально крутой чувак. И если эта твоя Рейчел тебе так важна, не отпускай. Пиши, жди, пялься в свой чертов экран. А если станет совсем хреново, звони, я притащу пиво или что покрепче. Мы с тобой этот шторм пересидим, понял? Ты не один, Макс. И не смей себя жрать за то, что ты не там. Ты делаешь, что можешь, и это до хрена.
– Ладно – Максим кивнул, хотя Андрей не видел. – Спасибо, Дрюня. Правда.
– Да иди ты – Андрей хмыкнул.
– Держись, романтик. И не кури весь свой Marlboro, оставь пару сигарет для меня. А то приду, а у тебя пустая пачка и депрессия.

Он положил трубку. Даже поддержка Андрея, теплая, как осенний плед, не могла пробить ледяной купол тревоги. Максим подошел к окну, запотевшему от дождя. Москва жила своей равнодушной, мокрой жизнью: машины шуршали по лужам, голуби жались под козырьками, где-то орали пьяные подростки. Листья кружились в цветном танце, но Максим их не видел. Он стоял, прижав лоб к холодному стеклу, и чувствовал, как океан страха топит его изнутри.

Злость – на себя, на бурю, на чертову географию – прорвалась, как молния. Он схватил мышь, яростно набрал сообщение, выплескивая все:
Максим: Рейчел, я не сплю. Не думаю. Только смотрю на этот ад на экране. И чувствую… себя бесполезным. Как … даже придумать не могу. Я должен быть там. Глупо, знаю. Я бы не помог. Тебе пришлось бы спасать МЕНЯ. Учить. Тащить мой страх. И это… это больнее всего. Что я не могу быть твоей опорой. Только слова отсюда. Пустые слова. Но это все, что у меня есть. Я отправляю их. Снова. Вернись. Пожалуйста. Просто вернись.

Он ударил по “Enter” так, что клавиатура хрустнула. Сообщение улетело в никуда, в черную дыру разорванной связи. Статус: Отправлено. Не доставлено.
Максим откинулся на диван, закрыв глаза. Стыд, страх, ярость, виски смешались в токсичный коктейль, жгущий грудь. Он больше не мог смотреть на новости. Он просто сидел, в полумраке своей квартиры, среди окурков Marlboro и запаха виски, слушая, как за окном стучит дождь, а за океаном воют сирены и пилят деревья. И ждал. Ждал одного знака. Галочки “доставлено”. Одной строчки от нее. Потому что эти пустые слова, брошенные в бездну, были его единственным оружием против стихии. Его единственной нитью к ней – его Океанской Девушке, затерянной в хаосе.