Глава вторая. Лесной Властелин и Три Загадки

Время замерло. Сердце Настасьи колотилось так громко, что, казалось, эхо должно разнестись по всему первобытному лесу, призывая других обитателей этих сумрачных дебрей. Черные, бездонные глаза существа на ветке впивались в нее, не мигая. Капля вязкой, темной слизи с его пасти медленно растекалась по ярко-зеленому мху у ее колен, как чернильное пятно на пергаменте. Запах – кисловатый, гнилостный, смешанный с запахом сырой древесины и влажной земли – ударил в нос, заставив сглотнуть комок страха, подступивший к горлу.

"Бежать". - Мысль пронзила мозг, острая и примитивная. - "Бежать сейчас!"

Но ноги не слушались. Они были ватными, вязнущими в холодной жиже мха и перегноя. Да и куда? В этом лабиринте из серых, мшистых колонн и зеленых папоротниковых баррикад, где каждое дерево казалось стражем, а каждый поворот скрывал неведомую угрозу? Существо слегка пошевелилось. Его длинные, изломанные пальцы с когтями-шипами крепче вцепились в кору. Голова склонилась чуть ниже. Щель рта приоткрылась шире, обнажая больше игольчатых зубов. Послышалось тихое, влажное шипение, словно воздух выходил из протекающего меха.

Настасья инстинктивно отползла назад, цепляясь руками за скользкие корни, за острые камни, скрытые под слоем гнили. Земля холодила ладони. Она наткнулась спиной на поваленное бревно, покрытое бархатистым мхом-саваном. Тупик. Сзади – мертвая древесина, спереди – живой кошмар на ветке.

"Н-не подходи..." – выдохнула она, голос сорвался в хриплый шепот. Существо наклонило голову набок, словно прислушиваясь к странному звуку. Его черные глаза сузились – не веки сомкнулись, а сама чернота сжалась в узкие щелки. Шипение усилилось. Оно приготовилось к прыжку. Настасья вжалась в бревно, зажмурившись, ожидая удара когтей, ощущения игл, впивающихся в плоть...

Удар пришел. Но не от существа.

Он пришел снизу. И не физический. Волна... присутствия. Давящего, древнего, неоспоримого. Она прокатилась по лесу, как сейсмический толчок. Воздух сгустился, стал тяжелее свинца. Туман у корней деревьев заклубился яростнее. Тишина, и без того гнетущая, стала абсолютной. Далекий крик птицы оборвался на полуслове. Капли воды замолчали. Даже собственное сердце в ушах Настасьи забилось тише, придавленное этой внезапной, всеобъемлющей тишиной-гнетом.

Существо на ветке вздрогнуло, как от удара тока. Его черные глаза расширились до предела, отражая уже не Настю, а бездонный ужас. Оно съежилось, прижалось к стволу, издав тонкий, жалобный писк, больше похожий на скрип несмазанных петель. Исчезла вся его хищная настороженность, остался только животный страх.

Настасья не осмелилась пошевелиться. Даже дыхание замерло. Она чувствовала это. Присутствие. Оно было повсюду. В земле под ней, в стволах деревьев, в самом воздухе. Оно вибрировало на грани ощущений – низкий гул, не слышимый ушами, но ощущаемый костями, зубами, корнями волос. И запах... Запах сменился. Теперь пахло не гнилью, а прелыми листьями, вековой пылью хвои, мощью не тронутой топором древесины и... холодом. Леденящим холодом глубокой пещеры или вечной мерзлоты.

Из тумана, клубящегося у корней ближайших исполинских сосен, выплыла фигура.

Она была огромной, но не в смысле гигантского роста. Рост был чуть выше обычного человека, но ширина... Плечи, казалось, могли сдвинуть вековые стволы. Он был одет не в одежду, а в саму плоть леса. Плащ, сотканный из живых, переплетенных корней и свисающих лишайников, цвета запекшейся крови и болотной тины, тяжело ниспадал до земли, сливаясь с подлеском. Под плащом угадывалась рубаха из грубой, небеленой холстины, поросшая по швам мхом. На ногах – лапти, но не плетеные из лыка, а будто слепленные из самой глины и коры, живые, пускающие мелкие корешки в землю. Лица не было видно. Его скрывала глубокая тень, отбрасываемая широкополой шляпой, сплетенной из древесных прутьев и увенчанной сухими шишками и клыком какого-то зверя. Из-под полей шляпы торчали спутанные космы волос, цвета коры старого дуба, смешанные с сухими веточками и хвоей.

В руках он держал посох. Не просто палку. Это был ствол молодого деревца, вырванный с корнем, причудливо изогнутый, покрытый диковинной резьбой – спиралями, знаками, похожими на те, что были на ларце, изображениями зверей и птиц, которых Настасья никогда не видела. На верхушке посоха сидел, нахохлившись, филин. Настоящий, живой. Его огромные, круглые, янтарные глаза, лишенные век, смотрели на Настасью с невозмутимым, древним знанием. Фигура остановилась в десяти шагах. Туман обвил ее ноги, как покорная собака. Лес вокруг нее замер. Деревья будто вытянулись в струнку, ветви не шелохнулись. Даже папоротники перестали покачивать своими мечевидными листьями.

Существо на ветке пискнуло еще жалобнее и, сорвавшись, метнулось вверх, в густую хвою, исчезнув из виду в мгновение ока, оставив лишь дрожащую ветку.

Настасья осталась одна. С глазу на глаз с Владыкой Леса.

Он не двигался. Не говорил. Его невидимый взгляд был тяжелее камня. Он ощущался физически – как прикосновение ледяной ветки к щеке, как давление корней на грудь. Настя попыталась встать, опираясь на скользкое бревно. Ноги дрожали. Она выпрямилась, стараясь не смотреть прямо в тень под шляпой, чувствуя, как пот стекает по спине, несмотря на холод.

"Я..." – начала она, и голос ее, хриплый и чужой, громко прозвучал в мертвой тишине. Она сглотнула. "Я... заблудилась. Где я? Кто вы?"

Фигура молчала. Только филин на посохе медленно повернул голову на сто восемьдесят градусов, уставившись на нее другим янтарным глазом. Потом вернул голову в исходное положение. Зловещий цирковой трюк.

Когда заговорил он, голос был неожиданным. Не громовым раскатом, не скрипом сухого дерева. Он был низким, глубоким, как гул земли, и шершавым, как кора старого дуба. В нем слышалось шелест листвы, треск веток, журчание подземных ручьев. Он говорил на языке, который Настасья не знала, но... понимала. Слова формировались не в ушах, а прямо в сознании, обходя слух, как древнее заклинание.

 - Чужакиня, - Первое слово было как удар камнем. - Откуда ступаешь? Чей дух ведет? Чуждой тропой идешь, незваная.

Настасья замерла. "Чужакиня". Звучало как приговор. Она снова попыталась заговорить, но язык не слушался. Страх сжимал горло. Она указала рукой куда-то назад, в глубь леса, туда, где, как ей казалось, она упала.

"Там... Я упала. Открыла ларец... Древний ларец... Он привел меня сюда.- Слова вылетали сбивчиво, бессвязно. Она потянулась к шее, где под свитером и курткой должен был быть ее оберег – старинный, металлический, с непонятными символами, подарок бабушки.  - У меня... оберег...

Фигура резко двинулась. Не шагнула – сдвинулась, как будто лесная почва под ней сама понесла ее вперед. Остановилась в пяти шагах. Давление усилилось. Настасья почувствовала, как волосы на затылке встают дыбом. Филин на посохе распушил перья, издав тихое, предостерегающее угуканье.

Ларец... Голос прозвучал задумчивее, но не менее грозно. Старые знаки... Старые пути... Забытые. Он медленно поднял руку, скрытую в складках плаща из корней. Рука была огромной, узловатой, как коряга, покрытой темной, потрескавшейся кожей, напоминавшей кору. Ногти – длинные, желтые, закрученные, как когти хищной птицы. Он указал на нее толстым, изогнутым пальцем.

- Но ты – чужая. Чужая плотью, чужая духом. Твой запах – как дым чужого костра. Он режет лесную тишь. Он зовет... недоброе.

Настасья почувствовала, как холодеет лицо:
- Я не хотела! Я просто открыла его! Я хочу домой! Пожалуйста... -  Голос дрожал. Она чувствовала себя мухой в паутине, которая вот-вот сожмется.

Владыка Леса опустил руку. Он стоял неподвижно, словно вросший в землю. Молчание длилось вечность. Давление его присутствия колебалось – то ослабевая, то нарастая, как дыхание спящего великана. Настасья не смела пошевелиться. Она видела, как туман клубится у его ног, как филин на посохе следит за ней не мигая.

Наконец, он заговорил снова. Голос был решающим, как удар топора по дереву:

- Лес терпит. Но не бесконечно. Границы священны. Тропы – под стражей. Чужакиня, ты переступила Порог. Ты в моих владениях. По праву корня и короны из шишек, я – Леший. Страж Порога. И я решаю: пройдешь ли ты дальше... или станешь удобрением для мхов, чьи корни сплетутся с твоими костями.

Настасья сглотнула:
- Что... что я должна сделать?

Леший медленно поднял посох. Филин встревоженно захлопал крыльями, но не улетел. Резной набалдашник посоха замер перед лицом Настасьи. От него пахло смолой и влажной древесиной.

- Испытание, Чужакиня. Три загадки леса. Отведаешь – пройдешь. Ошибёшься... - Он не договорил. Но смысл висел в воздухе, холодный и окончательный. -  Слушай...

Он сделал паузу. Лес затаил дыхание. Даже ветер, которого не было, будто замер в ожидании. Настасья впилась ногтями в ладони, пытаясь сосредоточиться, отогнать панику. Загадки. Сказки. Бабушка... бабушка любила сказки. "Леший загадывает загадки путникам..." – пронеслось в голове. Надежда? Или последняя насмешка?

Голос Лешего прозвучал, заполняя пространство между деревьями:

- Первая:
Что бежит без ног, поит без рук,
В камне родится, в земле уснет,
Корням жизнь дает, а листву обожжет?

Настасья замерла. Мозг, привыкший анализировать узоры на фарфоре и состав лаков, лихорадочно перебирал образы. Бежит без ног... Поит... Родится в камне? В камне... Источник! Родник! Родник бьет из камня, бежит ручьем (без ног), поит землю... Но "в земле уснет"? Ручьи впадают в реки, в море, не в землю... Или подземные воды? "Корням жизнь дает" – вода... "А листву обожжет"? Мороз? Иней? Но это не бежит... Лед? Но лед не поит...

- Вода, – почти вырвалось у нее. Но что-то останавливало. "В камне родится" – да, ключ. "В земле уснет" – уходит в землю, впитывается? Или... испаряется? Нет. "Уснет" – значит, исчезает? И "обожжет листву"... Солнце? Солнце сушит, но не обжигает листву так... Мороз обжигает! Морозный узор? Но он не бежит...

Внезапно всплыл обрывок детской песенки, бабушкин голос:"Водичка-водичка, умой мое личико..." И еще... сказка. Про Морозко. Мороз. Красный нос. Он... ходит, стучит посохом. Не бежит. Тупик.

Леший стоял неподвижно. Тень под шляпой казалась глубже. Филин уставился на нее, не мигая. Давление нарастало. Лес вокруг сжимался.

Дождь? – мелькнуло отчаянно. Дождь бежит с неба? Без ног? Поит землю. Родится... в туче? Не в камне. Уснет в земле – впитается. Корням жизнь даст. Но листву обожжет? Град? Град обжигает, бьет... Но град – это лед, он не "бежит", он падает.

Паника начала затуманивать разум. Она чувствовала, как холодный пот стекает по вискам. "В камне родится..." – прошептала она про себя. Камень... Горная река? Но "уснет в земле" – равнина? Не сходится.

И тут ее взгляд упал на капли росы, сверкающие на огромном листе папоротника рядом. Капли... Вода. Но как? И вдруг – озарение. Не вода вообще. Конкретно... Роса!

- Роса! – выдохнула она громко, почти крикнула. - Это роса!

Леший не пошевелился. Но давление чуть ослабло. Филин медленно моргнул.

- Объясни, Чужакиня. - Голос был без эмоций.

 - Роса... Она бежит? Нет, не бежит сама, но... она появляется, как будто бежит по траве, по листьям с рассветом. Поит – трава мокрая от росы. Родится... не в камне буквально, но на камнях, на холодной поверхности, конденсируется из воздуха. Уснет в земле – когда солнце встает, роса испаряется, уходит в землю, в воздух. Корням жизнь дает – влага. А листву... не обожжет, но... сильный холодный росник, туман, он может 'обжечь' нежные листья морозом, если ночь очень холодная. Как иней. - Она говорила быстро, сбивчиво, цепляясь за логику, как утопающий за соломинку. Не уверена была сама.

Молчание. Долгое. Потом Леший медленно кивнул. Тяжело, как будто голова была из камня:

- Принято. Гулкий голос прокатился по лесу. Вторая:
Кто без глаз видит, без языка кричит,
Старых деревьев сокрушитель,
Царь на час, но всем владыка?

"Без глаз видит... Слепая сила? Ветер! Ветер видит? Нет... Ветер чувствует препятствия? "Без языка кричит" – вой ветра! Да! "Старых деревьев сокрушитель" – буря, ураган валит деревья. "Царь на час" – ветер стихает, меняется. "Но всем владыка" – он везде, над всем.

- Ветер! – ответила Настасья быстрее, с большей уверенностью. - Это ветер!

- Объясни.

- Ветер не имеет глаз, но он 'видит' – огибает препятствия, находит щели. Кричит без языка – воет, свистит в ветвях. Сокрушает старые деревья – ломает буреломом. Он царь на час – дует, потом стихает. Но он владыка – над лесом, полем, морем.

Еще один кивок Лешего. Более быстрый. Филин повернул голову к нему, потом обратно к Настасье.

- Последняя, Чужакиня. Решай. -  Голос стал жестче. - Слушай:
Что сильнее всех в лесу,
Слабее всех в руках,
Богатство бедняку несу,
А царь от него в слезах?

Настасья нахмурилась: "Сильнее всех в лесу"... Медведь? Но он не слабее всех в руках... Волк? Нет. "Богатство бедняку несу" – грибы? Ягоды? Но они не сильнее всех... Дерево? Дерево сильное, но в руках... дрова? Не слабее всех. "А царь от него в слезах"... Что может заставить плакать царя? Потеря? Болезнь? Неудача?"

"Время, – подумала она. - Время сильнее всего – разрушает леса, горы. Слабее всех в руках – его нельзя удержать. Богатство бедняку – время дает шанс, урожай. Царь плачет от времени – старость, смерть, потеря власти...

-Время? – неуверенно сказала она.

Леший не двинулся. Но тишина стала ледяной. Филин издал резкое, предостерегающее: "Ух!".

- Неверно.-  Голос был как скрежет камней. - Время – не лесной житель. Оно везде. Ищи ближе. Гляди под ноги, Чужакиня.

"Под ноги? - Настасья посмотрела вниз. - Мох. Папоротник. Гниющая листва. Земля. Что сильнее в лесу? Корни? Но они не слабее в руках... Камень? Не несет богатство бедняку... И вдруг ее взгляд упал на тонкую, упругую веточку, лежащую рядом. Иву. Гибкую.

"Тростинка? Соломина? – пробормотала она.-  Но нет... "Богатство бедняку"... И тут она вспомнила. Вспомнила резко и ярко. Сказку. Бабушку. "Мужичок-с-ноготок, борода-с-локоток..." Нет, не то. Другая. Про то, как мужик пошел по судьбу... И про... огонь!

- Огонь! – почти закричала она. - Это огонь!

Леший слегка наклонил голову:
- Объясни.

- Огонь сильнее всех в лесу – он может сжечь все, даже самых сильных зверей, самые большие деревья. Но в руках... одна искра, ее легко задуть, она слаба. Он несет богатство бедняку – тепло, свет, возможность приготовить пищу, обжечь горшок. Но царь... царь может плакать от огня, если тот спалит его дворец, его богатство, его царство! - Она говорила быстро, горячо, чувствуя, как по спине бегут мурашки от осознания.

Тишина повисла снова. Густая, тягучая. Леший стоял неподвижно, как истукан из корней и мха. Филин не мигал. Настасья замерла, ловя каждый звук, каждое движение. Сердце бешено колотилось где-то в горле.

Наконец, Леший медленно опустил посох. Острие его уперлось в землю рядом с кляксой слизи, оставленной лешачонком. Туман у его ног слегка рассеялся.

- Трижды ответила. Трижды верно. - Голос потерял часть своей ледяной грозности. В нем появились ноты... усталой древности?  - Пройди, Чужакиня. Тропа к людям – там. Он повернул голову – не тело, а именно голову – под неестественным углом, указывая посохом куда-то вправо, сквозь частокол стволов.

Настасья присмотрелась – да, там, в серой дымке тумана, просматривалась едва заметная просека, тропинка, протоптанная в папоротниках.

- Но помни: запах чужака на тебе. Лес тебя видит. Лес тебя помнит. Иди, пока я терплю. И не сворачивай с тропы. Кривая дорожка приведет туда, откуда не возвращаются.

Он сделал шаг назад. Не отошел – растворился. Его массивная фигура как будто влилась в ствол ближайшей сосны, слилась с тенями и туманом. Плащ из корней стал частью древесной коры, шляпа – наростом на ветке. Филин на посохе взметнулся вверх с бесшумным взмахом крыльев и исчез в серой мути неба между ветвей. Давление спало, как прорвавшая плотина. Лес вокруг вздохнул. Зашелестели листья папоротников, где-то снова закапала вода, далекая птица прокричала свой тоскливый зов.

Настасья стояла одна, дрожа как осиновый лист, опираясь на скользкое бревно. Перед ней лежала тропа. Узкая, едва заметная, уходящая в серую неизвестность. Тропа к людям? Или в новую ловушку?

Она посмотрела на черную слизь на мху. Посмотрела вверх, в густую хвою, где скрылось существо. Посмотрела на тень сосны, в которой только что стоял Леший. Лес больше не был просто скоплением деревьев. Он был живым. Дышащим. Опасным. И у него были глаза, уши и свои неумолимые законы.

"Не сворачивай с тропы," – прошептала она, повторяя слова Лешего. Голос все еще дрожал. Она сделала шаг. Потом другой. По направлению к едва видной просеке. Каждый шаг давался с трудом. Спина ныла от падения, ноги дрожали от пережитого ужаса и напряжения. Но она шла. Потому что позади была только бездна, а впереди... впереди были люди. Надеялась ли она на это? Она должна была надеяться.

Тропа вилась между гигантских стволов, петляя, как змея. Туман цеплялся за ноги. Папоротники, высокие, как по пояс, смыкались над головой, создавая зеленый туннель. Настасья шла, не оглядываясь, чувствуя на спине незримый взгляд Леса. Взгляд Страж Порога. Он отпустил ее. Пока. Но предупреждение висело в воздухе, тяжелое, как запах грозы: "Лес тебя видит. Лес тебя помнит."

А путь к людям только начинался. И Настасья Завальская, реставратор из Петербурга, чужакиня в мире оживших мифов, шла по нему, балансируя на краю тропы и бездны, где кривые дорожки вели прямиком в пасть к темным сказкам Миргорода