Чаша моя 9

Лекционный зал шумел, предвосхищая невообразимую скуку. Настоящая энциклопедия жизни разворачивается здесь на огромном потоке лечебного факультета. Кто спал здесь после смены, запрокинув голову назад, как положено со слюною и храпом. Кто быстро скатывал конспект на пару. Кто с перепугу, будто кто сейчас отберет, закидывал как дрова в топку отбивные, сосиски в тесте и салат, заливая потоками энергетиков. Кто лениво проседал в безделье, другие слушали музыку. Были и те, кто миловались здесь, раздавая друг другу смачные поцелуи. Разговоры, новости, сплетни, пересуды летели среди пластиковых парт от ряду к ряду сверху вниз и горизонтально. Был здесь и Бакунин, трещавший трещоткой на задней парте о каком-то своем дружбане, который вчера перепутал настойку элеутерококка с кока-колой перед сдачей экзамена. А рядом с ним помещалось человек 8-10, в основном девочки. Закончив свой рассказ, Бакунин собрал смешки и овации, и победно запил тост энергетиком.

- Эй, Бакунин, ты на тест по хирургии пойдешь, - спросил его милый голосок одногрупницы.

- А что? У нас сегодня, кроме лекции пара еще есть? - Бакунин удивленно хлопал глазами.

     По рядам лопнули мелкие смешки.

- Я тоже не готов, - выпалил признание кто-то.

- Ой, ты бы молчал, тебя быстрее геморрой лигировать заберут, чем ты что-то не выучишь, - парировали тут же.

- Да, спишем, 45 списывала же, - успокаивал кто-то.

  - А че там? - спросил деловито Бакунин.

   Перед Бакуниным встала увесистая пачка материала. Он поповарачивал ее перед собой, и открыл на какой-то странице. Внимательно прочел. «Тромбофлебит», «диосмин» - слова показались ему знакомыми. Но чем он больше читал, тем прежде думал, что написано на иностранном языке. Он помотал туда-обратно головой. И перемахнул ряд, оказавшись прямо перед неприметно читавшим с серьезным выражением лица молодым человеком:

- Градский, друг, что читаешь?

      На него посмотрели сквозь очки. И тут же опустили голову. А далее положили палец на язык и перевернули страницу. Бакунин сконфузился, додумавшись, что коммуникацией не возьмешь. Тогда он переместился за спину, и дружески обвив плечо, начал декламировать:

- Да, брось ты. От чего ты такой напряженный?

- Не хотел бы с тобой иметь дело, особенно после того, как ты увел мою девушку.

- Да ну, ты вспомнил. Да ее весь поток у тебя увел, - Бакунин шатал головой туда обратно, как болванчик.

- Между тем, я не забыл, - сухо ответили ему.

- Че ты там читаешь? - Бакунин вырвал книгу из рук и прочел - Тора. Верующий, значит. А ближний страдает, сядь со мной на хирургии. Ну че ты. Ты ж голова, а я так - жопа с хвостиком. Ты же знаешь, мне бы доучиться, да обратно в свой колхоз. Ну?

     Просящие глаза Бакунина прожигали Градского. Но он был холоден, только потребовал книгу назад.

- Это для общего развития. Которого тебе, кстати не совсем хватает, - Градский потянулся за книгой, но Бакунин ловко уклонился.

- Давай, деловое предложение, я тебе книгу, ты мне тесты? - Бакунин краем глаза заметил, что за его клоунадой наблюдает целый ряд.

     Но Градский с ненавистью вырвал книгу.

- Пошел ты к черту, Бакунин!

    Бакунин вдруг отчего-то обиделся. Насупился, и произнес:

- Ты почитай там в своей книге: око за око, зуб за зуб. Кто старое…

- Я русский, Бакунин, - перебил его Градский,  - А ты учи сам, имбицил.

- Ах ты, морда еврейская! Ты чего обзываешься?

     Но перепалку их остановилась команда: «Рассаживаемся по местам!». Бакунин, сложив руки на поясе, сел за парту. Настроение его было испорчено. О чем только Градский думает? Как могла Юля быть его девушкой, если она так и не считала вовсе. А даже если так? Будь мужчиной, борись там за свою любовь или чего? «То же мне сказка, эта любовь, такая же, что Градский - нормальный парень». Он мне постоянно напоминает, как у него что не так. А я ее уже тысячу лет не видел.

- Ты что, правда, у него девушку увел? Он тебе часто вспоминает, - перешептывалась с Бакуниным одногрупница.

    Бакунин показал зубки, все ведь этим женщинам косточки перемыть.

- Не знаю, что он пристал. Еще когда на педиатрии с ним учились. Было дело. Да она… Да Градский. Вообщем, их пара - это как солянка без мяса.

- А у меня папа с рыбой готовит, - заметили Бакунину.

- Я не причем, она сама. Грудь неплохая у нее конечно, но сама так себе.

- Ну, видишь увел же, - засмеялись живым женским смехом.

- Бакунин? Кантаурова? А вам неинтересно как лечатся острые аппендициты?

     Неожиданно Бакунин обнаружил, что он на лекции. Так сказать, профессор устроился в разговор.

- Очень интересно! - ответил Бакунин.

- Тогда что же вы с Кантауровой горячо обсуждаете? Уж не предполагаете ли вы какое преимущество имеет доступ Мак-Бурнея?

- Вы, профессор, читаете наши мысли! - соглашался Бакунин.

- Имейте в виду тогда Бакунин, что острый аппендицит нужно отличать от острого аднексита. Обязательно проверять симптом Куленкампфа.
 
    Бакунин закивал, принялся нехотя слушать лекцию, а профессор ее продолжать. Только Кантаурова не унималась, все шепталась:

- Гоша, а где она сейчас?

- От сифилиса умерла и ее в анатомичку сдали, - лишь бы отвязаться от нее бросил Бакунин.

- Серьезно?

- Дура ты! Откуда я знаю.

      Так и провисел час для Бакунина. Доступ Мак-Бурнея для него стал последним открытием, ибо Кантаурова от него не отставала всю лекцию.

     В следующий раз Бакунин явился на лекцию вовремя. Он бесшумной тенью скрылся в потоке людей и отсел куда-то на задний ряд. Обычно бодрый, яркий, энергичный, бесконечно травящий истории со всеми, пока не дойдет до своего обычного места, в середине средних рядов, теперь он выглядел как след от тапочка. Помятый, с запекшимися волосами, потухший. Глаза его глядели в одну точку. А руки перебирали страницу истрепанной тетрадки и ручки. Градский потер злостно лыбу, вспоминая обиду на прошлой лекции и кого-то окликнул. Повернулась миловидная девочка с приятной улыбкой.

- А чего Бакунин какой поникший? Неужели отчисляют его, наконец?

    Но почему то будущий медик не разделила его радости, а презрительно сожгла его взглядом и демонстративно отвернулась. Ничего не поняли лишний раз проклянув Бакунина, Градский локтем призвал своего соседа и спросил тот же вопрос.

- Дурак ты, Градский, говорил бы с людьми по-хорошему.

   Градский не выдержал, вскипел.

- Да что с ним может произойти? - эхо прошло через ряд.

- А то, - ответили ему грозно - Что вчера он обоих родителей похоронил. А тебе, гандону, лишь бы злость выместить.

    И Градскому стало вдруг настолько мерзко от себя. Он опустил голову и уткнулся в книгу, сетуя, что заговорил сегодня с одногруппниками. К тому же в книге нарочно ему в глаз вошла 6 строка: «и раскаялся Господь, что создал человека на земле, и восскорбел в сердце Своем». Градский сглотнул слюну, сердце его утонуло в пятки. Он торопливо глянул на часы. Что его теперь повело, вина или сожаление или что. Только он решительно встал и поплелся к Бакунину. Он нерешительно подошел к нему и протянул ему руку. Бакунин же поднял на него красные, с кровяными точками глазами. Но руки не подал.

- Что тебе Градский? - больным голосом ответил ему Бакунин.

- Я сожалею, - аккуратно подбирал слова Градский, - я могу тебе помочь?

     Бакунин осмотрел Градского с ног до головы. Глаза Георгия Александровича изменились, он смял листок тетради, злая испарина покрыла его, насупился нос. Бакунин кричал на него:

- Чем ты мне поможешь? А? - он привстал, глядя прямо в глаза Градскому.

      Градский молчал, и мерзость, которую он ощущал еще минуту назад он чувствовал теперь чем-то большим: отвратительностью, худшим во всем мире. Бакунин же осел на место, голос его осип, и далее он тихо охрипшим голосом отвечал:

- Отец мой погиб на месте, а мать в районе оперировал пьяный хирург. Разбились они, Градский. Я остался один. Чем ты мне можешь помочь несчастный еврейчик? Пошел ты к черту!

     Никогда таким не видел Градский Гошу. Он вернулся к себе на место, но что-то внутри него не находило покоя. Он с надеждою теперь смотрел на своего соседа. Но тот обнаружив готового поговорить, объяснить все Градского отвернулся.

     Градский присел на скамейку перед домом, не хотелось ему заходить. Осталось всего несколько часов до смены, нужно было успеть выспаться, пока не придет снова Дарина. Он не зря вспоминал по дороге Бакунина. Что-то тревожное в нем смешивалось с былой злостью. Что-то о человеческом, глубинное, связанное с житейским, но в то же время важное. Васю Кускина оперировали почти пять часов, а этот сукин сын и трубки даже не удосужился взять. Друг называется, не приведи Господи таких друзей, хуже врага. Так думал Градский, прежде всего жалея и сочувствую Васе. Но вот в чем загвоздка, он переливая все это в голове, почему-то на каком-то моменте почувствовал ту мерзость, что и в прошлый раз. Да и чего бы ради ему сдался Бакунин? Он и сейчас то-то и делает, что отпускает шуточки про Тору, иврит и Пасху. И в то же время думал, а будь он вовсе другим с ним, чтобы получилось дальше? Тем временем почему-то в такой час звонила Лиза Степанова с пятой поликлиники. Градский прищурившись, принял вызов.

- Аль, привет! Это Лиза Степанова, помнишь меня? Я в пятой работаю неврологом, мы с тобой еще на конференции были? Помнишь?

- Да, да, добрый день! Ээээ… - потупился Градский.

- Ночь! Ты прав, я поздно, прости.

- Ничего, я все равно не сплю.

- Слушай я по делу уж прости. Из общих знакомых нашла только тебя. Я знаю у вас беда с Васей?

- Да разбился, - подтвердил Градский

-  Я хотела бы скинуть деньги семье его, у вас не собирали?

- Да, бросай мне. Я передам.

- И еще. Скажи мне, как там Гоша? Он мне позвонить должен был после работы. Прости, прости пожалуйста, я тебя со своими проблемами.

- Ничего, ничего, - ответил Градский, а сам задумался.

    Градский рассказал ей, что Гошу сегодня вообще не видел. Что телефоны он не берет. Но свои выводы оставил при себе. В числе прочего он рассказал и о том, что Васина машина несколько раз перевернулась в воздухе. Он получил тяжелую травмы головы с гематомой и сдавлением, шеи и много переломов. Оперировали всем миром, часов пять и держат за него кулачки.

- А куда он так спешил? - интересовались в трубке.

- Никуда, там папочкин сосунок все устроил. Говорят, у самого K сыночек. Наркоманишка героиновый.

- Как страшно, я бы на месте его жены сейчас же с ума сошла. Может, Гоша пьет.

    И Градскому показалось это разумным, но неправдоподобным, о чем он и сказал. Он упомянул случайно (вовсе не хотел), что Бакунин вроде как сегодня сильно поругался с руководством. Еще раз обменявшись любезностями, Градский простился с Лизой Степеновой. И теперь он перебирал пальцами телефон. Чуть ранее он считал мысли о Бакунине навеянными его жаждой коррекции несправедливости, но сейчас все обстояло по-иному. Что-то стояло на языке Градского, будто он что-то упускает, и теперь его священная миссия определить что. Градский в переборке фактов вдруг вспомнил один факт. «Водитель, водитель, а могут быть пассажиры». И его вдруг осенило. Как он до этого дошел, неизвестно. Неужто мышление клиническое, чуйка если хотите.

- Влад Андреевич, - он набрал какой-то номер.

- О! Градский, Альфонс. Кого я слышу! Ты что дежуришь?

- Здравствуй друг! Не, не дежурю. Скажи мне, одну штуку. А то начмед с меня требует, а я как пустая шапка.

- Чего такое?

- А у вас не поступал там по ДТП Бакунин?

- Ммм… - долго думали в трубке… - нет, есть один неизвестный. Но у него лицо обгорело и порезано, без документов. Его похоже из какой-то машины выбросило. Ну, которые перевернуло, развернуло. Фельдшер сказал знает его, типа доктор в N больнице.

- А где лежит?

- В ОРИТ, помирает бедолага, - произошла пауза - А! Ты ж в N работаешь? Может, знаешь чего? Они, конечно, милицию вызвали на опознание. Но вдруг.

- Знаю, - грустно сказал Градский- Можно я приеду?

- Давай. Прилетай. Чай попьем!