50 Москвее некуда. Верной дорогой

МОСКВЕЕ НЕКУДА. (БАЛКОНЫ.)
                2018.   

И сразу, так решил,      
КАК РОДИЛСЯ КОВБОЙ.  (МАМА ДЖИН.)
        (Июнь 72.)                Песня.
                1.
Там, где рыжее Солнце бизоньи стада               
Заставляет дышать тяжело,               
Небольшой городок,               
Небольшой кабачок,               
У ковбоев давно повелось,               
Молодую хозяйку того кабачка
Просто запросто Джин называть.
В этом море вина
Как русалка она,
И любила всегда напевать –               
Посетите салон, знаменитый салон,               
Где хозяйкою Джин. Кто в неё не влюблён.      
Средь ковбоев одна,               
Так прекрасна она,               
Любит всех, всем верна наша милая Джин.      
                2.
Сколько шляп запылённых упали к ногам.
Занесённые ветром степей.
Не подняв ни одной,
Так не стала женой.
Никому из ковбоев друзей.
Но однажды весной сын у Джин родился.
И не важно, чей был это сын.
И плохого никто
Не сказал про неё.
Человек жить не может один.
Родился человек, человек не простой,
Знаменитый ковбой появился на свет.
Лишь только он родился, коня тотчас оседлал,
Огромный кольт зарядил, на банджо песню сыграл.
                3.
Мама Джин, мама Джин               
Принеси скорее карабин,               
Укажи мне, где лежит седло, собрался в путь я.   
По утру, по утру
Я покину эту конуру,
Поискать в степи большой лихого счастья.
Родился человек, человек не простой,               
Знаменитый ковбой появился на свет.               


                50 Москвее некуда. Верной дорогой.

На первый (1) взгляд песенка втёрлась в текст вне очереди, воспользовавшись неожиданно возникшим весельем.  И я решил не поддаваться шантажу материала, не буду, во всяком случае сейчас, рассказывать историю (нет, сразу несколько историй) о мюзикле «Рождество в салуне», который, кажется, так и не был сыгран ни разу (0) от начала до конца.  В конце концов, я участвовал  только в премьере, успел сделать два (2) номера из запланированных трёх (3) (остальные мои песни пели другие исполнители), и совершенно не виновен в том, что спектакль завершился  досрочно эксцессом,  такой силы, что руководство даже временно приостановило деятельность совета нашего, на всю страну известного, кафе.
Как мне неоднократно (1) докладывали доброжелатели, каждая попытка реализовать идею заканчивалась аналогично, как у нас в институте, так и на стороне.  Разрешение на песни пару (2) раз (1) спрашивали, но участвовать не приглашали.  Представляете моё удивление, когда уже в этом, двадцать первом (21) веке, некий вполне приличный и приятный, молодой, но уже влиятельный  творческий  господин при знакомстве сообщил мне, что слышал мою фамилию
в связи с какими-то неприличными ковбойскими песнями.   
Я сразу же вручил ему для цензуры все одиннадцать (11) текстов…
Сворачиваю, как обещал, тему.
Следует, правда, признать, что хронологически данный опус (кусочек ковбойского эпоса) написан сразу после предыдущей песни «Зачарован красотой», так что кое-какие права на появление именно сейчас «Мама Джин» имела.

Мы поём ещё и ещё, и мне, конечно, находится удобная койка в двухместном  (2) номере, в котором Михаил, как я понял, уже несколько дней жил один (1).
Он, оказывается, был высоким руководителем на Горьковской Железной Дороге
(да, да – именно так она называется и поныне).   Вовремя осознав, что значит разворачивающаяся компания по АСУчиванию   всей страны, он решил получить соответствующее образование.  Именно образование, а не диплом.
Учился он всерьёз, и метил прямо в Москву, на Красные Ворота.
Но всё это я узнал несколько позже, а сейчас, проснувшись и усевшись на кровати,
я с удивлением озирался.  Я ведь тысячекратно (1000) бывал в самых разных студенческих общежитиях, но ничего подобного не видел.
Банкет протекал в другом помещении, сюда мы явились часа в три (3) ночи, и я не заметил, что туалет и душ, здесь свои.   Их весьма характерные двери, я увидел
в довольно обширном предбаннике, который, в свою очередь наблюдался через настежь открытую дверь, но понять где выход в коридор, я сразу так и не смог.
Тут Миша вышел из душевой, и с улыбкой бросил мне чистое полотенце.   
Там, перед большим зеркалом оказалось всё необходимое.
И крем «для», и очевидно положенный для меня станок, и крем «после».
Я приводил себя в порядок минут двадцать (20).  И готов был уже прекратить удивляться, но, войдя в комнату, просто обалдел. На столе красовались несколько бутылок  пива «Московское».  Нам ведь на переговоры.
«Давай, давай. Время уже половина (1/2) одиннадцатого (11)».
Он открыл две (2) бутылки, а остальные сложил в дипломат.   
Повторяя его спокойный темп, я одеваюсь, прихлёбывая бархатное «Московское».
Мы выходим, я хочу снять с вешалки свою куртку. Но он машет рукой. «Оставь».
В конце коридора я вижу старосту и ещё трёх (3) наших, к ним мы и направляемся.
И уже все вместе стучим в ближайшую дверь.
Номер профессора – зеркальное отражение Мишиного.  Нас ждали.
Стол приготовлен, очевидно, не для занятий.    Сам профессор таков, что мне ни тогда, ни сейчас так и не пришло  в голову, как его ещё можно называть.
Запросто может сыграть любого «учёного мужа» в любом кино.
На вид ему… Впрочем, я же точно знаю его возраст.
Именно сегодня ему исполняется пятьдесят девять (59), и это ещё один (1) важный повод собраться.   
Застолье совершенно не мешает деловому разговору, они вместе планируют все
три (3) предстоящих семестра, согласовывают графики консультативных занятий, зачётов и экзаменов.   Решают кто, о чём и когда будет договариваться в деканате.
Мои проблемы тоже не забыты.  Я повторяю свой вчерашний рассказ, сужая драматизм и расширяя шуточки.  Ребята слаженно подпевают мне – он всё знает,
он всё знает.  Действительно, что мне валандаться.   Мне же не нужны периодические поездки в Москву, как некоторым.   Профессор согласен принять
у меня всё «в один (1) цикл», но со всеми готовыми заданиями.   И не в один (1) день,
он же, в конце концов, уважаемый человек.  Мы договариваемся, что я приду с группой, потом, через четыре (4) дня с зимними (потоки здесь набираются
дважды (2) в год), а потом уже после нового года, кажется, третьего (3), проверь в расписании, со старшими.  Ну, допуска в деканате – моё личное дело.
Ссылаться на него, правда, могу. А он, если спросят, подтвердит.
Точно знаю, что не переспросили.
Не ждите здесь описания продолжения банкета и моего повторного концерта.
Они-то в учебных отпусках, а у меня назавтра смена.
Упорно репетируем.  Летом генеральный прогон – Спартакиада народов СССР.
А дальше ещё год для полной отшлифовки.
Я объясняюсь и откланиваюсь.
На выходе оглядываюсь на вывеску.   Вчера не догадался.
Недаром мне не разу (0) не пришло в голову слово «комната», только «номер».
На   огромной тёмно-серой плите министерских амбиций  золотыми буквами:
«Гостиница временного проживания».
Денег на такси нет, мы ж вчера усугубляли, скидывались.   По пути к метро недоумеваю – слышал я, конечно, что некоторые знаменитости никогда не имели собственных домов и постоянно жили в отеле.   Но точно не в одном (1) и том же.
Я попытался представить себе вывеску «Гостиница постоянного проживания».   
В пустом метро открываю свою папку.  Что-то мне там  засунул староста перед уходом.  Достаю. Готовые задания к следующему сугубо железнодорожному  зачёту.   

Утром, на работе, меня ожидает приятный сюрприз.  С полигона в мою смену прислали Женьку – недавно пришедшего к нам инженера.  Собственно, мы с ним уже знакомы.   Я присутствовал в момент его появления.   Он пришёл к нам буквально с улицы, никто его не протежировал, и наш младший начальник, отличный, между прочим, парень, Витька  предложил нам, нескольким старожилам
(отделу едва исполнился год) самим провести тесты на профпригодность
и психологическую совместимость.  Мне он  успел понравиться.   
Теперь мы могли пообщаться один (1) на один (1).   
Он, как бы даже извиняясь, говорит, что звонил позавчера и вчера, хотел предупредить о своём появлении, но не застал меня ни днём, ни ночью.
Я, тоже практически извиняясь, рассказываю о своей учёбе.
Тут он меняется в лице.  Он же всего четыре (4) месяца назад, как раз перед приходом к нам, закончил этот же самый  институт, этот же самый факультет,
по этой же самой специальности.
А до этого, всё своё время учёбы, шесть с половиной (6,5) лет проработал старшим лаборантом на профилирующей кафедре. Он же всех и вся там знает.
Наизусть, насквозь выучил всю систему.
Мы смотрим друг на друга и замолкаем.  Всё ясно без слов.
Сейчас мы точно думаем об одном (1) и том же.
Для начала я предлагаю ему познакомиться с тем, как здесь,
в недостроенном ещё Спорткомитете поят и кормят.   
Наша смена длилась целые сутки, двадцать четыре  (24) часа.   
Время от времени, он что-то уточнял. Потом куда-то звонил.
И уже на следующий день у нас были назначены встречи.
Но решающее слово, а с ним и решение тогда ещё не возникло.
И довольно долго ещё не появлялось.   
Сначала было рановато.  Я ведь шёл пусть в плотном, но графике.
Но и потом, когда я уже сдавал что-то с разными потоками, оно почему-то
не звучало.   Только через полгода (0,5), в середине января
тысяча девятьсот семьдесят девятого (1979)  замдекана, подписывая мне очередной внеочередной допуск,  вдруг сказала: «Так у тебя самый настоящий экстернат получается».   Вот оно! Я сразу понял.  Экстерном – вот, что нужно, вот, что верно.
Мне сразу захотелось продолжить разговор.  Что для этого нужно? Как? Когда?
Но меня ждали ниже этажом, на нашей главной кафедре, той самой, Женькиной.
Серьёзная такая встреча. Крупный конструктор из головного по тематике
научно-исследовательского института всей нашей страны.  Его подписи легко отыскиваются на «синьках» технических описаний  электронно-вычислительных мастодонтов единой системы (ЕС ЭВМ).  Компетентные люди говорили мне,
что они до сих пор не просто существуют – функционируют.
Видели по нечётной стороне Варшавки, длинное-предлинное здание.   
Специально выяснил – семьсот тридцать пять и восемь десятых (735,8) метра.
Он оттуда сюда приезжал через весь город по зелёной ветке, конечно, не за кадрами для своего сектора и не за умными высказываниями стрелочников и кондукторов.
(Так он над нами подшучивал.)  Но дураков тоже не приветствовал.
 Я, правда, к нему не первый (1) раз шёл. У нас установился уже неплохой контакт.
Женька поспособствовал.
Но сейчас я явился к нему в некотором возбуждении от новой информации,
а он сразу это заметил. Пришлось объясняться.
И вот реакция.  День неожиданностей продолжается.
«Ну, ты там у них какое-то заявление должен написать. Они подскажут.
Но дело не в этом. Ты ж на  триста семидесятой (370) работаешь, привык их техническую документацию читать, с языком неплохо. Вот».
Он достаёт из дипломата, будто бы специально заготовленные для меня,
шесть (6) листочков.
«Прочти. Надо их блок ускоренного умножения на нашу элементную перевести».
Ещё две (2) странички.
«На эти микросхемы.  А я в деканат тоже зайду, скажу, что ты диплом у меня пишешь».  Вот тебе и блат. Давай, работай, парень.
Но как же я благодарен и Женьке, и Игорю – шефу, и ребятам, его ближайшим подчинённым, сразу трое (3) из которых оказались моими бывшими сокурсниками.
Я ведь этот блок видел потом в реальности, в железе, в машине.   
В те времена все мы были готовы к тому, что при любом обращении в любой административный орган столкнёмся с полным отсутствием желания шевелиться.
Вы заметили, здесь я не стал употреблять более противное слово «бюрократы».
Всё потому, что в данном случае, администрация деканата действовала строго со мной заодно. Не было не только никаких возражений, но и малейших проволочек
и затяжек. Они, как будто, хотели поскорее избавиться от меня. Может быть,
так оно и было. Но мне не хотелось в это верить.   Не верю я в это и сейчас.
Мне приятно было приходить к нашим «девушкам в деканате», и они тоже, я чувствовал, рады мне и готовы помочь.   К апрелю я сдал всё.

Продолжение следует.   МН51…   
4 страницы.    205 строчек.