– Ты меня любишь?
– А ты меня?
– Нет. Какое счастье, не правда ли?
– Великое.
– Ведь в таком случае с нами ничего не может случиться.
Эрих Ремарк «Три товарища»
Сижу я, значит, в своём офисе, в офисе своём сижу я, и пришла мне в голову замечательная идея: не отправится ли в Америку. Там, гуляя по живописным улочкам Палм-Спрингс, разглядывая загорелых красоток в узеньких купальниках, буду придумывать захватывающие сюжеты о жизни миллионеров, а потом, сидя в номере отеля люкс с бокалом холодного мартини – описывать их. Я ведь писатель. И, смею заметить – довольно-таки не плохой. Можно сказать – хороший.
Снимаю трубку, говорю секретарю:
– Лидочка, соедините меня с Будапештом.
– У вас назначено? – отвечает Лидочка, певучим голоском.
– Нет, Лидочка, – говорю, – Будапешт – это столица Венгрии.
– Вы уезжаете?
– Да, в Америку. Закажите мне билет на вечер! – прошу я, и опускаю трубку, предвкушая поездку в эту солнечную страну о которой грезил Остап Бендер.
«Он грезил о Рио де Жанейро», – подсказывает мне внутренний голос. Я показываю ему язык и, крутанувшись в кресле в сторону окна, всматриваюсь в открывшийся передо мной мрачный вид промозглого утра.
– О, Рио-Рио, рокот прилива, шум прибоя, южный размах! О, Рио-Рио, сколько порыва, сколько зноя в чёрных очах! – напеваю я, делаю круг назад, и вновь хватаю трубку. – Лидочка, вы заказали? – говорю в трубку.
– Кого? – зевает секретарь, подпиливая свои остренькие ноготочки (я так думаю).
– Билет. Я же вас только что просил заказать мне билет на вечер.
– Куда? – снова зевает Лида.
– В Америку, – напоминаю, и быстро добавляю: – Но я передумал. Закажите утренним рейсом на Сан-Паулу.
– Какую Паолу? – переспрашивает Лидочка, хлопая длинными ресничками (мне так кажется).
– Сан-Паулу, – снова поправляю я. – Это город в Бразилии.
– Возьмёте меня с собой? – мечтательно щебечет Лидочка. – Я как раз свободна в выходные.
– Простите, дорогая, но на борт с женщинами не пускают. Особенно, с такими хорошенькими, как вы, – шучу я, представляя её надутую мордочку и обиженный взгляд.
Билет Лидочка заказала, но не на утро – как я просил, а на вечер – на 18.47. Времени, по окончании рабочего дня только и оставалось, как доехать до вокзала, пройти таможенный контроль, выйти на взлётно-посадочную полосу и занять место в салоне авиалайнера Курятино-Бразилия.
Домой, собрать чемодан, я уже не успевал, оно и к лучшему: отправление без багажа – большая удача – не надо терять времени на таможенный досмотр. Паспорт всегда при мне; захватил только блокнот и ручку – чтобы скоротать время в самолёте.
Итак, выйдя из дверей здания, где располагался наш офис, я поймал такси и помчался на вокзал.
Приехал. Народу – вокруг и около – сновало видимо-невидимо. Все стремились познать мечту великого комбинатора, к тому же – турецкоподданного. Я был тому не исключение. В кассах никого не было, не считая одного-двух балбесов, что не успели заказать заранее; все устремились в очередь на таможенный досмотр. То же пришлось сделать и мне, хотя я, в отличие от остальных – был, как говорится, налегке. Но встал. Со всеми. Моё внимание привлекла молодая девушка в серой форме, собранными сзади длинными светло-рыжими волосами, прямыми чертами лица, острым носиком, внимательным, сосредоточенным взглядом и… то ли мне это показалось, то ли так и было – на правой ладони у неё красовались три разноцветные линии – белая, синяя, красная. Не упуская ни одной детали, она внимательно осматривала багаж пассажиров. Мне даже стало немного совестно, что я был без багажа. Ну, да ладно – девушке меньше забот – подумал я, и вдруг почувствовал отвратительный запах чеснока и лука, и чей-то пристальный взгляд у себя за спиной. Я обернулся. Сзади стоял странной наружности мужичонка в мятой шляпе и таком же плаще. Приоткрыв рот, он дышал мне в затылок этим смрадным духом.
– Вы считаете, что вам это удастся? – задал он этот странный вопрос, на который мне не хотелось отвечать, но что-то сказать надо было, и я ответил:
– Думаю – да…
– Вы так уверены? – задал незнакомец очередной вопрос, расточая ещё сильнее неприятный запах чеснока.
– Уверен! – ответил я и отвернулся, сосредоточив внимание на девушке-таможеннице.
О как ловко её ручки тасовали вещички, особенно та – разноцветная. Я даже залюбовался ею. И захотелось мне взять её с собой в… От отчаяния, я забыл, куда еду. Хорошо, что билет был при мне.
Наконец, подошла моя очередь.
– Ваш багаж! – это первое, что я услышал от моей красавицы. При этом вид её являл собой все те эмоции, присущие всем государственным служащим во время исполнения ими их служебного долга. Может, в свободное время, она, и улыбалась, и шутила, но сейчас, это была неприступная каменная крепость, поставленная сюда для выявления мошенников, контрабандистов, и прочего жулья – мелкого и крупного. Её голос, как и взгляд, были – стальными, словно вылитыми из железа. И сама она казалась неподкупной ни на какие уговоры, какими бы они не были – как верный своему
Отечеству – Патриот. Мне показалось это странным: чтобы молодая, привлекательная девушка была вот такой «железно-неприступной».
– А у меня нет багажа, – улыбнулся я.
– Ваш паспорт и билет! – тем же тоном, проговорила девушка.
Сунув руку в карман куртки, я извлёк билет и паспорт, и протянул девушке. Нежной ручкой с цветной ладошкой, она схватила всё это, и вонзила свой непроницаемый взгляд, сначала в билет, а после, её нежные пальчики пробежались по страницам паспорта, остановившись там, где значились мои инициалы, при этом её лицо не выражало ни одной эмоции, по-прежнему оставаясь таким, каким я и застал её.
– Вы Варвара Дмитриевна Сотникова? – спустя минуту услышал я её голос – твёрдый, не терпящий возражений.
– Как вы сказали? – мне подумалось, что я ослышался, и она всё-таки произнесла моё имя, а не то, что я услышал. Но переспросить следовало.
– Вы предъявили паспорт на имя Варвары Дмитриевны Сотниковой! – ответила девушка, глядя на меня с подозрением, и каким-то странным блеском, промелькнувшем в её чёрных зрачках.
– Что вы имеете в виду? – спросил я, окинув её тем же взглядом.
– Вот смотрите, – произнесла таможенница, показав мне на вытянутой руке страницу с именем владельца паспорта.
Она не шутила – имя, и правда, было то, что она озвучила.
– Как вы это объясните? – был её следующий вопрос.
– Что?
– Почему вы едете в Голубятино с чужим паспортом? – голос был ещё жёстче и подозрительнее, – да к тому же – с женским?
Я не верил тому, что слышал. Но, тем не менее, я слышал именно это.
– В какое ещё Голубятино? – честно – я не понимал, что говорю, и что вообще происходит.
Но девушка была тверда, упорна, и стояла на своём, как запрограммированный робот. Мне начинало казаться, что она и есть – робот, со встроенной программой, причём, эта программа, как мне думалось, была немного неисправна.
– У вас билет на ночной рейс в Голубятино! – выпалила девушка. – И чужой паспорт! – последние слова, она подчеркнула особо.
– Какое ещё Голубятино? – сорвался я на крик. – Я лечу в Аме… В Рио де… В Поулино… Тьфу, блин… В Сан-Паулу… В Бразилию! И паспорт это не мой.
Последнее я, наверное, сказал зря. Девушка показалась ещё более подозрительной в отношении меня, и я даже прочитал в её железном взгляде готовившийся мне приговор, и немедленное его исполнение.
Но ничего подобного не произошло: не выпуская из рук мой билет и не мой паспорт, она вытащила из-за пояса рацию, и казённым тоном произнесла:
– Дубинин, подойдите!
И рация вновь оказалась за кожаным ремешком, обтягивавшим её тоненькую талию. А спустя несколько секунд перед нами вырос худой мужичок в непонятной форме и фуражке сбитой на его огромной голове, из-под которой проступали белёсые волосёнки.
– Слушаю вас, Миланочка! – пропел подошедший оскалившись в идиотской улыбке. – Чего вызывали?
– Проводите этого… субъекта к начальнику вокзала, – приказным тоном, произнесла девушка.
– Никак контрабандиста отловили? – просипел мужичок в голосе которого чувствовалось подростковое заигрывание.
– Собрался в капстрану с чужим паспортом! – пояснила девушка, протянула стоявшему перед ней мой билет и паспорт, и занялась следующим пассажиром, вмиг забыв про меня.
– Пройдёмте, – козырнул мужичонка и, не теряя времени, побрёл в неизвестном мне направлении, прокладывая себе дорогу сквозь снующих тут и там пассажиров. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним.
Так мы подошли к двери на табличке которой значилось: «Старший следователь Фома Ильич Неверящий». Сопровождающий меня поправил форму, вытянулся и только после этого постучал.
Послышалось глухое: «Да», и мужичонка, распахнув дверь, сказал: «Прошу» – это предназначалось мне. Я хотел пошутить и сказать: «Только после вас», но решил промолчать, дабы люди, с которыми мне «выпал случай» познакомиться – были серьёзными. Войдя в кабинет, я как провинившийся школьник встал в сторонке, наблюдая сидевшего за столом в просторном кабинете здоровенного детину с полным, раскрасневшимся лицом, кустистыми бровями, впалыми глазами, носом-картошкой, толстыми губами и широким волевым подбородком. На голове детины красовалась фуражка из-под которой торчал чёрный куст растрёпанных волос, а могучее тело было облачено в серый мундир; из-под стола виднелись чёрные, хорошо начищенные сапоги, кои были на ногах хозяина кабинета, а сам он излучал завидные – задор, весёлость и добродушие, граничащие с его твёрдым характером и умением находить выход из любой, самой, казалось бы, безвыходной ситуации. Именно таким он мне и показался.
– Скажите, лейтенант, – не поднимая головы от лежавших перед ним бумаг, басом произнёс детина, – в чём разница между шкафом и триппером?
– Не могу знать, – ответил мужичонка, смущённо.
– Шкаф – это мебель! – пояснил Фома Ильич и зашёлся в гоготе, да так, что задрожали стены, а я оглох на одно ухо. Вторя ему, лейтенант тоже изрёк что-то, наподобие смеха. – Что у тебя? – наконец, отсмеявшись, спросил старший следователь, и обратил взгляд в нашу сторону.
– Вот… этот… попался с чужим билетом и заграничным паспортом, – ткнув в меня пальцем, ответил лейтенант, а после, подойдя к столу за которым сидел Фома Ильич, выложил мой билет и паспорт. Детина, брезгливо глянув на то, что легло на стол, снова уставился в свои бумаги.
– Разрешите идти? – вытянувшись по стойке «смирно» изрёк лейтенант, как хорошо вышколенный новобранец.
– Свободны! – ответил Фома Ильич, не поднимая глаз.
Отдав честь, крутанувшись на каблучках и поправив форму, лейтенант зашагал к выходу. Остановившись передо мной, развязным тоном изрёк:
– Не думайте, что вам это сойдёт с рук.
– Разговорчики в строю! – выпалил сидевший за столом – видимо услышал постороннюю речь.
– Виноват! – отчеканил лейтенант, снова козырнул в сторону стола и исчез.
Я же остался на своём месте – стоял как бедный родственник возле двери. А Фома Ильич Неверящий продолжал что-то изучать в своих бумагах, время от времени хмурился, задорно улыбался, посмеивался и… урчал, как сытый домашний кот. Вообще, признаться, он производил приятное впечатление. Во всяком случае, мне он понравился.
– Тот, кто много брешет – тявкает словами. Пусть другую тешит жаркими речами! – пропел Фома Ильич, сладко почмокивая, и с восхищением в голосе продолжил: – Ну, девка, во даёт! Вона словечко какое откопала – «тявкает словами!» Да-а-а – талант! Не то что некоторые – рифмоплёты… Вона какой слог, какие выражения! И стиль присутствует… как его? – литературный…
– Ваша работа состоит в том, чтобы выдавать сальные шуточки, да почитывать стихи? Вы не следователь, вы, какой-то – литературный критик. Рецензии писать не пробовали? – изрёк я, чтобы хоть как-то отвлечь этого здоровяка от его литературных размышлений.
Фома Ильич оторвался от бумаг и, скосив глаза в мою сторону, сказал:
– Ты, какого лешего вздумал сбежать за рубеж с чужим паспортом? Да ещё, к тому же – с женским…
– А как вы догадались? – удивился я. – Вы даже не заглянули ни в паспорт, ни в билет. И этот, белобрысый, по-моему, вам не доложил…
– А профессия у меня такая – всё знать, и бдить! – медленно подняв руки, уперев локти в стол, ответил Фома Ильич, при этом буравя меня своими внимательными глазами-щёлочками. Его чисто выбритое, покрытое глубокими оспинами лицо, прямо-таки лоснилось от удовольствия, в связи с поимкой «опасного преступника» коим он меня, вероятно, считал. Возможно, где-то в картотеке, у них числится такой вот засранец, любимое занятие которого – путешествовать по заграницам с чужими паспортами.
– Я, дорогой мой, – продолжал Фома Ильич, – всё вижу, всё слышу, всё знаю! Даже тогда, когда, ничего не вижу, не слышу, но и тогда…
– Всё видите, всё слышите, всё знаете! – закончил я.
– Точно! – подтвердил старший следователь, подняв свой толстый палец. – А теперь, отвечайте чётко и по существу! И, советую вам говорить – правду, и только правду!
– Клянусь! – ответил я, подняв правую ладонь.
– Не надо ёрничать, – поморщился блюститель закона, изображая подобие улыбки, чего у него вышло весьма забавно, вызвав у меня встречную улыбку, которую я сумел подавить, ибо не хотел раздражать серьёзно настроенного старшего следователя Фому Ильича Неверящего. – Судимы были?
– Конечно – нет! – ответил я, быстро, словно от этого зависела моя дальнейшая судьба.
– Как говорил великий и мудрый революционер Феликс Эдмундович: «Отсутствие у вас судимости – это не ваша заслуга, а наша недоработка!» – проговорил старший следователь, указав пальцем куда-то вверх и в сторону.
Я поднял глаза кверху, и только сейчас заметил портрет Дзержинского. Рядом с портретом возвышался Российский флаг.
– Итак, – продолжал Фома Ильич, – за каким чёртом вам женский паспорт? Или, может, вы поменяли пол, а паспорт сменить забыли, кхе-кхе…
– Нет, пол я не менял, – заверил я, снова опуская глаза на представителя закона.
– Тогда, кого чёрта тебе бабский паспорт? – пробасил Фома Ильич, треснув кулаком по столу, отчего банка с карандашами опрокинулась, а один скатился на пол.
– Не поверите, но я сам не пойму, как он ко мне попал, – честно признался я, ожидая очередного нервного выпада со стороны следователя. Но больше такового не последовало: Фома Ильич снова был само спокойствие, величие и добродушие.
– Может, подсунул кто? – заговорщически проговорил он, понизив голос.
– Возможно, – согласился я.
Фома Ильич снова саданул кулаком по столу, прокричав:
– Хватит ваньку валять… Говори всё, как есть… Я всё равно докопаюсь до истины, какой бы она ни была! И не таких ломали… Ишь он, умный какой – подсунули ему… Это ж какому дураку придёт в голову такая идея?.. Подсунули ему…
– Так вы же сами предположили, – напомнил я.
Фома Ильич замялся, не зная чем крыть такой выпад. А я, пока следователь искал необходимые для дальнейшего допроса аргументы – снова обратил взгляд на портрет, что висел у него за спиной. Так и бегал глазами с портрета на флаг, с флага на портрет, изучая вытянутое лицо с бородкой, и разноцветную палитру, выделявшуюся на фоне чёрно-белого портрета. И вдруг меня осенило…
– Флаг! – выкрикнул я, поражаясь тому, что могу так кричать.
– А? Что? – вздрогнул старший следователь, уставившись на меня так, словно я только что открыл ему секрет бессмертия.
– Флаг! – повторил я, но уже тише. – Эти три линии у неё на ладони: белая, синяя, красная – это цвета Российского флага!
– Ты чего мелешь, обалдуй? – пожурил меня Фома Ильич.
– Девушка-таможенница… Там, в зале… У неё на правой ладони три линии, вот эти – я указал на флаг.
– Какая ещё девушка? У нас тут девиц нет, и никогда не было! Не ихнее это дело – жульё ловить. Есть более компетентные органы! – говорил Фома Ильич, с подозрением косясь в мою сторону. – Придумай отмазку поубедительнее. Даю тебе три минуты! Время пошло!
– А кто же тогда обнаружил, что у меня чужой паспорт? – поспешил я вставить.
– Хто? – пробасил старший следователь.
– Эта девушка! – ответил я.
– КакА?
– Та, что проверяет багаж… у пассажиров, – взгляд Фомы Ильича заставил меня замолчать.
– Говорят же тебе, дубина: отродясь у нас тут баб не было! – повторил Фома Ильич, и снова приложился кулаком, но уже не так сильно.
– Позовите этого… белобрысого… который привёл меня… Он, тоже её видел, – вспомнил я.
– Дубинин? Х-ха… Да он чего хошь скажет. Он тебе может поручиться, что это он арестовал Харви Освальда, а потом, он же, и застрелил его спустя сутки после смерти Джей-Эф-Кея.
– Тогда, выглянете…
– Куды?
– В зал…
– Накой?
– Чтобы убедиться, что я вас не обманываю.
– На предмет чего?
– В зале на посту таможенника дежурит молодая девушка с флагом на ладони, – говорил я, сам не понимая, что несу.
– Да ну?
– Посмотрите сами! – я открыл дверь, приглашая Фому Ильича выйти в коридор.
– Ну, если там никого нет, я знаешь, что с тобой сделаю? – грозил старший следователь, вылезая из-за стола, а после неся своё грузное тело к выходу.
– Посмотрите сами, – не отступал я, уже выходя из кабинета.
– Куды! – осадил Фома Ильич, положив свою тяжёлую ладонь мне на плечо. – А ну, стоять. Эт ты что ж, решил навалять мне ваньку с целью – убёгнуть?
– Да не убегу я, что вы волнуетесь, – заверил я, пригвождённый к месту его железной хваткой.
– Ну, и где твоя девка? – пробасил мой оппонент, указывая на опустевшую площадку.
– А, ну правильно – самолёт-то уже отчалил, – ответил я, чувствуя ноющую боль в плече.
– Кикимора, кто сегодня проверял багаж? – крикнул Фома Ильич куда-то в сторону, отчего я снова оглох на одно ухо.
– Мастеренко, – быстро ответил человек, которого старший следователь назвал кикиморой. А может, это было его прозвище.
– Это баба, или… парень? – снова выкрикнул Фома Ильич.
– Что вы имеете в виду? – откликнулся спрашиваемый, находившийся в конце здания на стремянке, подставленной к электрической проводке. Возможно, это был электрик.
– Мужик это или девка? – допытывался Фома Ильич, косясь на меня с видом человека теряющего терпение.
– Мастеренко-то? А пёс его знает, – отозвался Кикимора и со смешком добавил: – Ну, судя по тому, что я видел в дУше, думаю – это субъект мужского полу. Хотя, по нонешним временам может и ба…
– А шо ты видел? – крикнул Фома Ильич, глядя в сторону площадки, где недавно проходил таможенный досмотр.
Кикимора изобразил ладонью неприличный жест в области паха, чего Фома Ильич не видел, так как его внимание было отвлечено другим, а после встревожено спросил:
– Случилось чего?
– Да случился тут один… фантазёр, – ответил Фома Ильич, махнув рукой, и обратился уже ко мне: – Ну, убедился?
– У Дубинина, полагаю, спрашивать бессмысленно! – вставил я, не теряя надежды.
Фома Ильич не ответил, вновь возвращаясь в кабинет. Я последовал за ним. Когда я вошёл, дверь, захлопнувшаяся за моей спиной, издала глухой удар. Как и в прошлый раз, я вновь занял место с левой стороны двери, наблюдая, как старший следователь подошёл к столу, выдвинул ящик, просунул в узкое пространство свою крепкую ладонь и извлёк какой-то предмет, бросив его на стол. Со своего места, я опознал в этом предмете початую пачку папирос «Беломорканал».
– Ну, чего жмёшься у дверей, как целка в борделе? – гаркнул Фома Ильич, снова занимая место на стуле, издавшем под ним жалобный скрип. – Проходь, садысь, куры,– выпалил старший следователь на одном дыхании, чем привёл меня в неловкое положение, ибо я не знал, какое из его указаний исполнить первым.
Так, пребывая в чувствах полного смятения и неловкости перед этим самоуверенным верзилой, я, сначала сделав три широких шага – подошёл к столу, а после, опустился на жёсткий стул, стоявший сбоку от стола.
– Кури, – бросив пачку, пробасил Фома Ильич, продолжая изучать меня своим колючим взглядом, в котором я ясно видел подозрение и чего-то ещё, чего никак не мог себе объяснить: был ли это страх, или моё искреннее непонимание того, что здесь происходит; в первую очередь – этот паспорт с чужими инициалами, более того – женскими; девушка с флагом на ладони, которой, как выяснилось, здесь никогда не было; этот, абсолютно не похожий на представителя правоохранительных органов субъект, к тому же ещё… на вокзале. А может, это одна шайка, решившая вовлечь меня в свои тёмные замыслы?
Мои мысли прервал оглушительный бас хозяина кабинета, который со словами: «Куры давай, не тушуйся», снова подбросил пачку.
– Спасибо – я не курю, – ответил я, проследив за брошенной в мою сторону пачкой, и быстро пояснил: – Бросил.
– Шоооо? – протянул Фома Ильич. – Как это не курю? Ты мне давай, без этих… без мать твою…
– Да успокойтесь вы, – морщась от громогласного баса старшего следователя, и тупея от его очередного удара кулаком по столу, ответил я. – Можно подумать, что тот, кто не курит – совершает преступление.
– Чтоооо? Преступление?.. Х-ха… преступление… – голосил Фома Ильич, и даже вышел из-за стола – видимо, маленько размяться. – Преступление… Ещё какое – преступление, мать твою ети…
– Не понимаю, что здесь… преступного? Наоборот – не курить – это очень даже здорово: и воздух не портишь, и закон не нарушаешь! Да, к тому же, и здоровье…
– Здоровье? – взвыл старший следователь, обратив на меня перекошенное в гневе лицо. – Я смотрю у тебя его слишком много… здоровья… А вот представь такое: работаешь ты где-нибудь… ну, не знаю… На заводе… большом… бригада человек на… много… И вот, поработали малехо, и, как водится пошли на перекур. Мужуки, значит, сели… кто куда… как полагается – закурыли… и…
Тут Фома Ильич прервал себя.
– И? – вставил я, желая услышать продолжение.
– И покуривают себе, помаленьку… Дымок пускают, под ноги плюют – всё как положено! Усё как у людей! А, ты, тварюга – не куришь… Не куришь? Тогда ответь мне: какого хрена ты делаешь, когда все курют, а ты не куришь?
– Не пойму, что вы имеете в виду, – вопрошал я, глядя на грозную фигуру возвышавшуюся надо мной.
– А я тебе отвечу, что ты делаешь, когда все курят, а ты не куришь! – продолжал Фома Ильич развивать свою мысль, которая текла рекой, оседая в моей голове. – Ты, мразь, в это время, ходишь, да высматриваешь, вынюхиваешь, где что… не того… А что тебе ещё делать, коли ты не куришь как все порядочные мужуки. А потом, вынюхав, злодей, ты… Что ты делаешь?
– Что я делаю?
– Стучишь! – выпалил Фома Ильич, багровея, сжимая свои пудовые кулаки, при этом грозя ими в мою сторону. – Ты – стукач! Вот потому, и не куришь!
– Большей чуши в жизни не слышал! – признался я, поражаясь ерунде выданной этим на вид добродушным человеком.
– Чтооо? – ещё пуще осерчал Фома Ильич, и двинулся в мою сторону, занеся над головой свой огромный кулак, который – я был в этом уверен – сейчас обрушится мне на голову. – Как ты сказал? – чушь…
Не знаю, что последовало бы дальше, если бы дверь кабинета внезапно не распахнулась…
– Попрошу посторонних покинуть помещение! – услышал я твёрдый, уверенный голос.
Обернувшись, я увидел входившую в кабинет женщину. Судейский колпак и чёрная мантия, в которые она была облачена, поразили меня сильнее, нежели глупые предположения старшего следователя. В руках она держала коричневый портфель.
– Это кто тут посторонний? – взвыл Фома Ильич, медленно опуская руку.
– Попрошу посторонних покинуть помещение! – повторила женщина, вонзив в старшего следователя стальной, непроницаемый взгляд.
Я узнал её. Это была та самая сотрудница таможни, что «застукала» меня с чужим паспортом. Её лицо и взгляд, казались ещё холоднее, чем в зале, когда я стоял на таможенном досмотре.
– А, можно я… на подоконничке устроюсь? – произнёс Фома Ильич, смягчившись, и даже растянул свои толстые губы в широкой улыбке.
– Устраивайтесь, – разрешила женщина, подходя к столу, на который поставила свой портфель, расстегнула его и принялась выкладывать какие-то папки.
Фома же Ильич, схватив папиросы, пепельницу, поскакал к окну, мило подмигнув мне. Там и устроился: сидя на подоконнике – покуривал, наблюдая за действием, которое не заставило себя ждать.
Как в кинозале, перед началом сеанса – свет начал постепенно затухать, пока не стал до того тусклым, что невозможно было различить ни лиц, ни предметов населявших кабинет. Я ощутил какое-то движение у стены в дальнем конце, что находилась напротив стола, где я сидел. А через минуту, передо мной предстал… «судейский стол» с группой лиц в париках и мантиях, и сидевшими друг за другом присяжными, расположившимися справа от стола. Посреди кабинета стояла кафедра, за которую становились свидетели для дачи показаний. Всё это мне казалось сном – увиденным наяву.
– Уважаемые господа судьи, присяжные, и вы – магистр… – начала женщина, встав посреди кабинета напротив пустующей пока кафедры.
Я заметил за судейским столом человека, которого она назвала магистром – это был высокий худой господин в экстравагантном костюме, усыпанном бриллиантами; его смуглое лицо с заострёнными чертами, словно маска, было спокойно и непроницаемо. Казалось, он появился только что, а может, я его просто не заметил из-за тусклого освящения, в котором затаился этот импровизированный судейский стол со всеми его атрибутами.
– Сегодня, – продолжала женщина-судья, – мы собрались здесь, чтобы разобраться в преступлении, имевшем место в нашем городе, в нашем обществе… и, наказать того, кто проник в ряды – честных, заслуживающих уважения граждан… Более того, своим недостойным человека поведением, обманул, опозорил, унизил… наконец… предал… одну достойную, заслуживающую любви и почитания женщину.
«Интересно, кто эта женщина, и этот – мерзавец?» – подумал я, ожидая, что же последует дальше, и какая роль в этом представлении отведена мне.
– Вы спросите: кто же этот… этот… негодяй… – декламировала женщина, с выражением и страстью. – Вот он, господа судьи… господа присяжные заседатели… магистр… – она театрально поклонилась присутствующим, задержав протянутую вперёд руку с «указующим перстом», направленным… в мою сторону.
«По залу» пронёсся протяжный звук, что-то наподобие: «О-о-о-о…» с придыханием. Присутствующие, то ли разом выдохнули, то ли высказали своё удивление в адрес того, на кого указала судья, то есть – на меня. Да я и сам готов был проделать то же самое, но сдержался.
– Это, не меня ли вы имеете в виду? – спросил я, хотя и без того было ясно.
– Вас! Приговорённый! – ответила женщина-судья с вызовом.
Помимо того, что меня обвиняли чёрт знает в чём, так ещё, и наградили этим не влезавшим ни в какие ворота эпитетом – «приговорённый», что без сомнения означало серьёзность намерений тех, кто присутствовал «в зале суда». Или, это обыкновенные сумасшедшие… Или, сумасшедший всё-таки я. Был ещё один вариант: мне это всего-навсего сниться. Вот, сейчас я проснусь, и кошмар рассеется, как утренний туман. Но, почему-то, я до сих пор не просыпался.
– Введите свидетеля! – проговорила женщина, обратив взгляд в сторону дверей.
Через секунду дверь распахнулась, и в зал в сопровождении Дубинина, одетого в форму какого-то офицера, вошёл… как бы вы думали кто? Мой закадычный дружок Сашок Самарин. На нём красовались потёртые джинсы, серая ветровка и замызганные кеды.
– Свидетель, пройдите за кафедру, – приказным тоном, произнесла моя судья.
– Ку-да? – не понял Сашок, тупо уставившись вперёд, стараясь не встречаться со мной взглядом.
Судья показала, куда ему встать; он послушно исполнил приказ, и принялся разглядывать помещение с видом беззаботного, ни в чём не повинного человека; меня, как будто не замечая.
– Свидетель, клянётесь ли вы говорить правду, и только правду? – произнесла судья «дежурным» тоном.
– Ато, – хмыкнул Сашок, стоя вразвалочку.
– Отвечайте: да, или нет! – поправила судья тем же тоном.
– Клянусь! – вытянувшись во весь рост, ответил Сашок, и даже поднял правую ладонь. Вышло весьма забавно.
– Назовите вашу – фамилию, имя и отчество!
– Так… Сашок я… Самарин… Хули, – протянул мой дружок, не забыв вставить свою любимую приставку.
– Здесь вам не забегаловка! – рассердилась судья. – Отвечайте как взрослый человек, а не уличная шпана. И встаньте прямо – не забывайте, г д е вы находитесь!
– А чего хочите-то? – не понял Сашок, изобразив лицом вялую озабоченность.
– Ваша – фамилия, имя, отчество! Назовите их.
– Ну так… Самарин Александр Сергеевич… э-э-э Матвеевич… Витальевич… – Сашок даже вспотел, вспоминая своё отчество.
– Вы знакомы с обвиняемым? – спросила судья.
– С кем? – проблеял Сашок, заметно бледнея; видимо решил, что женщина имеет в виду его.
– С человеком, что сидит напротив вас, свидетель, – пояснила судья, указывая в мою сторону.
– А-а-а, с кумариком-то этим? Ну так… Ато. Кореш это мой. Андрюха… Яковлев… кажись.
– Что вы можете сказать по рассматриваемому делу?
– Кого рассматриваемому? – валял ваньку Сашок, а может, правда, не врубался в суть происходящего.
Мне не давал покоя вопрос: где, и как они смогли его раскопать, и ч т о он знает. Более того – о каком д е л е идёт речь. Впрочем, если ведётся это, так называемое, следствие, значит…
– Что вы можете сказать о женщине, которую предал этот… этот… человек? – брезгливо произнесла судья. – Какие намерения преследовал обвиняемый в отношении этой женщины?
– Псс… Ато…
– Отвечайте по существу, свидетель.
– По существу, так по существу! – Сашок застыл на месте, принял серьёзное выражение лица, задумался. Так и стоял, как бетонная колонна в храме.
– Свидетель, вы будете отвечать? – торопила судья.
– А чего отвечать-то? Вы задавайте вопросы, что ли… А я отвечу.
– Какие мотивы владели обвиняемым в отношении этой женщины? Возможно, у него были какие-то свои… преступные планы?
– Я протестую, – вскочив с места, занимаемое за судейским столом, произнёс худой человек в том же одеянии, что и остальные – видимо, это был мой адвокат. – Обвинитель задаёт свидетелю наводящие вопросы.
– Протест принят, – ответили за столом.
Адвокат, вытянув вперёд руки, путавшиеся в длинных рукавах мантии, отёр со лба пот, и довольный уселся на место.
– А-а-а, так вы толкуете об той бабе, – подал голос Сашок, видимо, чего-то вспомнив. – Ну, да, знаю её… То есть, не совсем знаю… Короче – видел…
– Поясните суду, когда, и при каких обстоятельствах, вы познакомились с ней?
– Какого хрена? Никогда я с ней не знакомился, – обиделся Сашок, а я насторожился: чего он там, этот обалдуй ещё «вспомнит». – Он мне фотку еённую показывал.
– Чью? – спросила судья, она же – обвинитель.
– Тёлки той…
– Свидетель, объясните суду, что вы имеете в виду под словом…
– Тёлка? Так понятно что…
– Мне, например, не понятно!
– Ну, баба… чувиха… краля… Короче, этот зяблик как-то похвастал мне, что типа, в него по уши втюрилась одна богатая чувиха… Как кошка… ****и мать… Замуж, говорит за неё собрался, хули… А она, ну, баба эта… уже и так жената на каком-то… я не до конца врубился, кто он… А этот хорёк обоссанный её к нему приревновал… ну, к мужу ейному… И говорит мне, значит, типа, Сашок, давай мы эту кралю замочим, и её миллионы на двоих вы… поделим…
– Самара, ты чего несёшь? – остановил я излияния друга, будучи вне себя от злости. – Ты вообще соображаешь, ч т о ты мелешь? Никак под кайфом привиделось это?
– Слушай, падла, – набычился мой дружок, сделав угрожающий жест в мою сторону. – Ты там накуролесил с этой своей… а мне отвечать? Хули… Вон и эта в рясе уже всё прознала. Колись, чмырина лучче, по-хорошему. Чистосердечное признание… Сукой буду, коли брехаю!
– Свидетель, немедленно прекратите! – произнесла судья, тоном, не терпящим возражений. – Иначе, я буду вынуждена попросить вас покинуть зал суда.
– Да я сам уйду… Хули, – с угрожающим вызовом, произнёс мой дружок. – Не собираюсь я за этого чмырика отдуваться. У него этих кралей, как у гопника блох! А, суки, СашкА Самарина решили кинуть…
Сашок до того разошёлся, что и сам не ведал, что говорил, и что творил; свои нечленораздельные высказывания, он подкреплял пошлыми жестами, гортанными звуками и мимикой: усердно моргал, кривил рот, высовывал язык и «улюлюкал». А когда двое охранников выводили его из зала, он обещал «расквитаться с этой шайкой, решившей свалить на него моё… преступление». Уже находясь в коридоре, я слышал, как он выкрикнул имя «Варвара», и ещё что-то, но этого я уже не разобрал. Двери плотно захлопнулись, и суд продолжил своё разбирательство.
– Вот, господа присяжные, теперь вы убедились, что это за человек! – подытожила моя обвинительница. – Уже исходя из того, с к е м он дружит – можно вполне охарактеризовать портрет этого человека.
– Я протестую! – снова пропищал со своего места мой адвокат. – Обвинитель лишь предполагает, что является её личным мнением…
– Протест принят! – был ответ, и адвокат, довольный своей «победой», снова отёр со лба пот.
– Введите следующего свидетеля! – попросила моя неутомимая обвинительница.
В зал, в сопровождении всё того же Дубинина вошёл невысокого роста плечистый мужичок, во внешности которого особо выделялся крупный нос с горбинкой.
– Назовите свою фамилию, имя и отчество, свидетель! – это было сказано, когда вновь прибывший занял место за трибуной, положив на неё свои огромные, покрытые жёсткими волосами, руки.
– Сванидзе Ащёт Георгиевич – я, – назвался свидетель, «употребляя» грузинский акцент, и быстро добавил: – Клянусь говорыт правду и толко правду! Работаю я таксистом в местном таксопарке… До этого виращивал рози на своём дачном участке, и с товарищем Гуглидзе Макаром Витальевичем – свозил на ринок, где и реализовивал по ценам ниже риночных. Знаешь, хорощий деньги имель…
– Свидетель, отвечайте только по существу разбираемого дела! – говорит обвинитель, чем приводит добродушного грузина в смятение, ибо, идя в зал суда, он имел целью – выговориться.
– Хорощё, тепер по сущиству! – изрёк Ашот Георгиевич, приподняв правую руку, слегка подавшись назад. – Ти не повэрищ, какие сегодня пассажири. Вот, вчера например: садится женьщина – милый, видно что образованный… И что ты думаешь? Винимает сигарэты, как у себя дома закурывает, а на табличке написено… жирно так написено: «Нэ курыт!» Сам писаль! Ну, сама посуди, мнэ жэнщине говорит неловко: «Дарагая, нэ куры, видищь – напысано!..»
– Свидетель, вы опять отвлекаетесь! – заметила обвинитель.
– Да, вэрно. Ты скажи, что говорит? Создай, так сказать, консэнсус… Чтобы всэм было понятно: вот это Ащёт Георгиевич – говорит можно, а это – ны-ны… Нэлза! Ти говоры! Я слющаю!
– Свидетель, что вы можете сказать по делу обвиняемого?
– Всё! – сделав одобрительный жест ладонью правой руки, произнёс Ашот Георгиевич.
– Говорите конкретно, и по существу!
– Конкрэтно: нэльзя курыт в общественном месте! По существу: существует специяльно отведённый место! Я ответиль на твой вопрос, дарагая?
По залу пробежал смешок. Я тоже улыбнулся. Издал, что-то наподобие смешка, и сидевший у меня за спиной с папиросой в зубах, старший следователь Фома Ильич Неверящий.
– Где, и при каких обстоятельствах, вы познакомились с обвиняемым? – указав пальцем в мою сторону, произнесла женщина-обвинитель.
– А я с ним знаком? Откуда знаещь? – разведя руки в стороны, произнёс свидетель.
– Что вы знаете по делу этого человека, и женщины, доверием которой он воспользовался, а после – предал? Свидетель, когда обращаетесь ко мне, говорите: «Ваша честь» – как принято в суде.
– Вах! Женьщина – слишком много чести, да! – пожурил Ашот Георгиевич, и, переложив тяжесть веса на левую ногу, продолжил: – Этого… обвиняемого, я не знаю… нэ знаком… Не имель чести… Я другого знаю…
– Что вы хотите этим сказать, свидетель? Объясните суду! – пропела моя обвинительница, не скрывая своего раздражения. Мне стало интересно – кто этот «другой» которого якобы знает таксист. «Моё дело» начало приобретать иную форму и, как мне думалось – далеко не ту, на какую рассчитывает верная своему долгу обвинительница.
– Нэ торопись – объясню! – пообещал Ашот Георгиевич, и, после небольшой паузы, во время которой, он видимо вспоминал, продолжил: – Дэло было так: ранним утром, что-то между – десятью и половиной двенадцатого часами, по щоссе щла женьщина… молядой такой, красивий, интэрэсний! Вах! И, знаещь, идёт так… идёт… идёт… идёт… опят идёт… И вдруг оторвался у неё каблюк на басаножка… В дырка попал… Ну, ти же знаещь какие у нас дароги… крюгом яяямы…
– Свидетель, ближе к делу!
– Слющий, нэ перебивай, да! Так вот, у этой женьщина отлетел каблюк. Вах-вах… что делат? А этот… обвиняемый… стоит у перила… вниз смотрит… Слэва от щоссе перила вдол дороги стоять… вниз рэчка течёт… Вот он и стоит вниз смотрыт, а женьщина каблюк сломал неподалёку… А он, представляещь – нэ видит… Вах, какая женьщина! Чтоб он делаль со сломанный каблюк, если бы мимо не щёл другой… мужчина… скажем так… Ну, он подбегает к этой женьщина… Вах-вах, дарагой, я тэбэ помогу, да! Воспитанный такой, да!
– Вы знаете этого мужчину, свидетель? Того, который помог женщине сломавшей на шоссе каблук? – этот вопрос задала всё та же судья. Впрочем, все вопросы задавала только она; зал молчаливо слушал, временами посмеиваясь над словами добродушного грузина.
– Слющий, пачэму ти всё время перебиваещь? Не воспитанный, да? Вюголь поставлю! Мужчина, нэт – нэ знаю. Нэ перебивай! Тут, на их удачу, еду я. Мужчина как истинный джигит бросается мнэ наперерез, я торможу… вах-вах… Ти смелий абрэк. Чего хочищь? – говорю. Чего он хочет?
– Вы у меня спрашиваете?
– Нэт, у твоей бабущки! – ответил Ашот Георгиевич и резко повернувшись в сторону судейского стола, изрёк: – Слюшайте, какой идыот её сюда поставиль? Слова не даст сказать, да.
Сделав телом то же движение, но уже назад, Ашот Георгиевич продолжал:
– Фу, совсэм с мысли сбиль… Так вот… Этот джигит… тот, другой… что мне наперерез бежаль… этот женщина, который каблюк на щоссэ сломаль предложил подвезти… Я, говорит, заплачу… Конечно ты заплатищь… нащёль дурака тебя бесплатно возить, да. Но я бы его без денег отвёз куда ему надо… Такой, галантный, да! Весь дорога женьщину… как бы это сказать, да… Успокаиваль… Не то что этот шакаль… стоит и стоит себе у перила вниз смотрит… Что он там увидель, да?
– Свидетель, могли бы вы назвать суду особые приметы этого человека, который попросил вас отвезти женщину сломавшую каблук на шоссе? А так же, назовите место, где вы высадили её?
– Могу… назвать… Мужчина настоящий джигит, да! Вот, толька, люком очень пах! Такой, знаещь, неприятный запах.
– Что вы имеете в виду под словом «люк?» Канализационный?
– Нэт, дарагой, нэ канализацьённый. Люк, это который ты с сациви кущаещь, вах!
– Лук?
– Точно – люк! Растений хорощий, полезний. Но, когда очень много кущаещь, запах очень нэээ прыятный.
Последние слова свидетеля заставили меня «вспомнить» этот запах, и я снова поморщился. Вот только никак не мог понять, где я чувствовал этот запах, причём, это было недавно. Более того – сегодня.
– Это всё, что вы можете сказать об этом человеке, свидетель?
– Ну почему всё? Ему очень понравился этот женьщина! – добавил Ашот Сванидзе, мечтательно. – Он можьно сказат влюбилься в него! Вах, какой женьщина!
– Как она выглядела?
– Вах! – выставив перед собой обе ладони и резко опустив их вниз, воскликнул Ашот Георгиевич. – Вышший класс. Блондин! Губи – во! Щейка как у лебедя! Фигура – вах! Ножьки, да!
– Почему вы решили, что этот мужчина влюбился в ту женщину, которую попросил вас довезти? Куда вы её привезли? Вышел ли мужчина вместе с ней, или поехал дальше?
– Сколько вопросов, да! Нэ торопись! Почему влюбилься? А ты бы не влюбилься? Как он на неё смотрэл, да. Я в зеркальце наблюдаль. Как он её трогаль… за рукав! Даже телефон просиль. Вот это настоящий джигит, не то, что этот шакаль, даже не обернулься, когда он каблюк сломаль.
– Она дала ему номер своего телефона?
– Дала! Куда спращивашь привёз? В ооотэл!
– В мотель?
– Отэл! Но ты не думай, он не воспользовался… такой джигит… Он уехаль… А женьщина ушла по своим делам… В отэл!
– После этого, встречали ли вы их снова вместе? – казалось, моя обвинительница заинтересовалась этим неизвестным человеком, влюбившимся в женщину, которую по мнению суда я предал, хотя, если честно, ничего подобного не помнил.
– Нэт, вмэсте нэ видель. Один видель… сегодня… на вакзаль, – эти слова обвинение пронесло мимо ушей, так как говор свидетеля вызывал и улыбку, и раздражение у обвинявшей меня женщины.
– Спасибо, свидетель! Вы свободны, – проговорила она, и, быстро добавила, обратив глаза в сторону судейского стола: – Вы что-то хотели сказать, магистр?
«Что-то» хотел сказать грузин, но невнимание со стороны обвинителя, заставило его пожать плечами и выйти из зала суда. Что он и сделал.
– Позже! У вас есть ещё один свидетель! – откликнулся тот, кого судья назвала «магистром».
– Кто-то ещё хочет выступить?
– Не просто хочет, а стремиться! – ответил магистр, таинственно взмахнув рукой облачённой в тонкую перчатку тёмно-коричневого цвета.
– Но кто это? – вопрошала женщина-обвинитель с нетерпением подростка, что передалось и мне: я тоже хотел видеть этого свидетеля, который, как мне казалось, должен пролить свет на рассматриваемое дело. Или, мне это только казалось.
Дверь распахнулась, на пороге вырос Дубинин.
– Ваша честь, тут один олух требует… выступить… – произнёс он, указывая большим пальцем за спину, где в нетерпении маячил человек в шляпе.
– Впустите! – разрешила судья.
– Ну, давай, пошёл… – подталкивая незнакомца вперёд, скомандовал Дубинин, и исчез, плотно прикрыв дверь.
Вошедший – это был высокий, худой человек в помятой шляпе и плаще, быстро пересёк широкий проход «зала суда», встав за трибуну.
– Иванов Иван Иванович! – представился человек, опередив вопрос обвинителя. – Вдовец, судим не был, не привлекался, не состою. В данный момент работаю в Школе художеств прикладного искусства на улице Селетёров, 28, корпус «Б».
– Этого достаточно… свидетель. Вы знакомы с обвиняемым?
– Х-ха… Чтоб я его не знал! Ещё бы! – пропел г-н Иванов, уставившись на меня. Я же, как ни старался, никак не мог его припомнить.
– Где, и при каких обстоятельствах вы познакомились с обви…
– Это вы после узнаете, – ответил Иванов, выставив вперёд ладонь. – А пока я расскажу суду, ч т о это за человек, если его таковым можно назвать. Это мерзкий, отвратительный тип! Злостный неплательщик алиментов, членских взносов, хам, невежа, изменник и предатель. О-о-о, человечество не знало более опасного представителя человеческой расы, нежели этот… этот… с позволения суда, назову его… Оборотень! Да-да, уважаемые судьи, господа присяжные заседатели… Лёд тронулся… Держите голову выше, и знайте – победа будет за нами! Вы ещё узнаете этого человека, если немедленно не приговорите его к высшей мере наказания – расстрелу! Он, уважаемые господа су…
– Свидетель, немедленно прекратите этот цирк. Говорите прямо и по существу! Мы видим, вы хорошо знаете обвиняемого! Где, и при каких обстоятельствах вы познакомились с ним?
– Где? А где я с ним познакомился?
– Это мы и хотим, чтобы вы сказали!
– Что, чтобы сказал?
– Где, и при каких обстоятельствах вы познакомились с обвиняемым?
– С обвиняемым? Познакомились? Где? – как попугай повторял г-н Иванов, краснея, багровея и страшно потея, при этом, он вращал глазами так, словно стремился визуально обхватить не только зал, но и то, что находилось за его стенами.
Повисла пауза. Все, в том числе и я, ждали продолжения словоизлияний странного свидетеля, который (и это не исключено) был явно сумасшедшим. Пока он говорил, я ощутил неприятный запах, которым было насквозь пропитано это существо – запах лука. И вспомнил, где я его видел.
– В очереди на таможенный досмотр! – ответил г-н Иванов за меня.
– Что произошло «в очереди на таможенный досмотр»? – спросила судья. – Выражайтесь конкретнее.
– Я встретил его, – ответил г-н Иванов, пронзив воздух своим длинным, тонким пальцем, направленным в мою сторону, – в очереди на таможенный досмотр.
– А до этого, вы встречались с ним?
– Да! – ответил лжесвидетель и быстро поправил себя: – То есть – нет! А впрочем, не знаю…
– Что вы хотите этим сказать, свидетель?
– Погодите! Я должен изложить вам одну очень интересную деталь, мадам.
– Ваша честь! – поправила судья.
– Ну, да, конечно… Итак, я сразу обратил на него внимание, и узнал его намерения. И когда я спросил его: «Вы думаете, вам это удастся?» Он ответил: «Думаю – да». Я уточнил: «Уверены?» А он так нагло заявил: «Уверен!...А когда эта женщина, что проверяла вещички у пассажиров, застукала его с чужим паспортом, вот тут-то я и раскусил его намерения.
– Стоп! – это уже выкрикнул я, и даже вскочил со своего места, которое всё это время занимал на стуле. – Вы всё-таки видели эту женщину, проверявшую багаж? Видели?
– Кого? – воткнул он в меня свой тупой взгляд и зачем-то почмокал губами.
– Девушку, проверявшую багаж у пассажиров, сегодня утром, – пояснил я, в надежде услышать положительный ответ.
– Какую девушку?
– Да чёрт возьми, не прикидывайтесь идиотом, – вспылил я. – Сегодня утром, когда вы дышали мне в затылок этим смрадным запахом лука, которым пропахли весь насквозь, на месте таможенника дежурила молодая женщина с… флагом на ладони.
– Во, видали – он ещё и сумасшедший! – вскинув голову, отрапортовал г-н Иванов, что было совсем не в мою пользу.
– Свидетель, спасибо, вы свободны! – произнесла судья, изобразив на лице недовольство.
– Союз не-руши-мый респу-блик свобо-дных, сплоти-ла наве-ки Вели-кая Русь! Да здравству-ет создан-ный во-лей наро-дов, еди-ный, могу-чий Советский Союз! – гимн СССР свидетель декламировал, когда двое вооружённых охранников, выводили его упирающегося, из зала суда.
– Секретарь, показания этого человека попрошу не вносить в протокол – он явно не в своём уме! – распорядилась судья.
– Ну почему же? Он вполне нормален, с точки зрения его умственных способностей! – ответил магистр со своего места, и грустно улыбнулся.
– Мы слушаем вас, магистр! – произнесла судья устало, словно снимала с себя все свои полномочия.
– Разрешите, я пройду туда? – тот, кого называли магистр, вытянул руку, указав на трибуну для свидетелей.
– Да, пожалуйста! – разрешила судья, одаривая собеседника милой улыбочкой. Вообще, надо сказать, с ним она разговаривала как-то иначе – не тем «дежурным» тоном, каким обращалась к другим, и уж конечно не с хамской напыщенностью, что сквозила во всём её облике.
– Уважаемые синьоры судьи, присяжные, синьорина… – выйдя к трибуне, заговорил господин в экстравагантном костюме, развешивая направо и налево скупые поклоны.
– Ну, что вы, я замужем… – зарделась моя обвинительница, кокетливо улыбаясь.
– Значит – синьора?! – поправил себя стоявший за трибуной.
– Магистр, вы вгоняете меня в краску, – прощебетала женщина, стыдливо опустив глаза.
– Простите, – улыбнулся магистр.
Набросив на себя серьёзный вид, этот хитрый льстец продолжал:
– Итак, что я хотел сказать уважаемые синьоры и синьорины… Мне выпала огромная честь присутствовать при этом… разбирательстве… В чём я, признаться, крайне разочарован. А именно… Эти люди – эти, так называемые свидетели – сборище жалких лицемеров, лгунов, шарлатанов, которые ничего не смыслят ни в том, что касается – закона, ни в том, что называют – честью и достоинством, поправ под себя все дозволенные законы обычной человеческой и нравственной логики! Я бы даже сказал – мышления…
– Ну, что вы, магистр – это наши лучшие свидетели! – вставила судья, прервав тем самым красноречие человека за трибуной.
– Вы так считаете, синьорина? – воткнув в женщину колючий, как репейник взгляд, произнёс льстец.
– А, впрочем, вы правы! Продолжайте! Мы слушаем вас! – как загипнотизированная этим лукавым взглядом, что был обращён на неё, женщина махнула рукой в нетерпеливом ожидании продолжения. Казалось, попроси он её раздеться – она бы с лёгкостью выполнила, и это.
– Простите меня ещё раз, многоуважаемая синьорина, и вы синьоры судьи, но я не могу не высказать своего отношения ко всему, чему явился свидетелем… Но, думаю, для начала, я должен представиться! Меня зовут Алессандро Калиостро! Я родился в маленьком городке в Палермо 2 июня 1743 года! Да-да – не удивляйтесь. Я являюсь великим учёным, мистиком, изобретателем, алхимиком, и… «авантюристом, скрывающимся под разными именами» – как меня охарактеризовали мои современники. Правда всё это, или нет – это пусть остаётся одной из загадок истории! О, как часто эта капризная дама ошибалась. Но, впрочем, ей сие безразлично! И, вот, что я хочу вам сказать, синьоры: конечно, и в моё время было достаточно мерзавцев и негодяев – а когда их не было… Но, таких, каких я наблюдаю сейчас, живя уже в 21 столетии… О, это… Даже я, не берусь найти должное объяснение тому, чего мне довелось увидеть в ваш… век.
– Я протестую! – вновь послышался писклявый голос адвоката, вскочившего со своего места. – То, что говорит свидетель, или… кто он там, я не знаю – всё это не относится к рассматриваемому нами делу, ибо является его личным мнением, не относящимся к данному вопросу!
– Протест принят! – ответили с судейского места, подкрепив эти слова лёгким ударом молоточка по деревянной поверхности. – Свидетель – говорите по существу дела, не отвлекаясь на то, что к данному делу не относится!
Повернув голову в сторону судейского стола; выслушав эту тираду с нечеловеческим терпением и не сходившей с губ улыбкой, магистр продолжал:
– Сейчас, уважаемые синьоры, я расскажу вам об одном открытии, сделанном мной буквально недавно!
Медленно опустив руки в карманы, он извлёк две стеклянные пробирки, в которых находились красная и розовая жидкости; к ним он добавил грушевидный сосуд с узким горлышком; тоже чем-то наполненный и заткнутый пробкой.
– Вот здесь, господа, в этом сосуде, – произнёс магистр, приподняв пробирку с красной жидкостью, и показывая её залу, – находится… формула любви! А в этой – с розовой – формула счастья…
Подняв грушевидный сосуд, граф Калиостро, пояснил:
– В этом сосуде – вода. Но не простая, а взятая из чистейших источников. Самая чистая, как слеза младенца. Итак, если добавить эти две формулы – любви и счастья в этот сосуд с чистой водой, то мы получим…
Граф неожиданно замолчал. Медленно обвёл присутствующих своим цепким взглядом; весь его облик говорил о том, что всё, о чём он только что поведал – правда.
– Так что же мы получим, кудесник? Не мучайте нас догадками, говорите же! – с нетерпением в голосе проговорила судья.
– Эликсир любви! – ответил граф Калиостро, будничным тоном.
По залу вновь пробежало что-то наподобие: «О-о-о-о-о». За судейским столом зашептались; лица присяжных охватила тень сомнения, подкреплённая возгласом неодобрения; где-то – то ли сбоку, то ли сзади – я не разобрал – послышался смешок. Одна только судья стояла с видом полного доверия в то, что только что услышала.
– Что произойдёт, магистр, если человек… – произнесла она и замолчала, подбирая слова. – Если человек… попробует его?
– Он научится любить! – ответил магистр, с вдохновением и азартом в голосе.
– Научится? – произнесла судья с тревогой, будто граф говорил о чём-то, что чаще вызывает – сомнение, нежели положительные эмоции.
– Как известно, мы до сих пор не знаем истинной цены этого чувства, – тоном лектора, отвечал магистр. – Испокон веков, мы стремимся к нему… кому-то удаётся испытать взаимную радость и счастье… от того, что принято называть л ю б о в ь ю, но, увы – это всё быстро проходит. Как известно, любовь – это химический элемент длящийся пять лет. Всего пять лет. Если оба горят взаимным желанием… быть вместе…
– Я вас не понимаю, магистр, – опустив глаза, проговорила судья с грустью в голосе.
– Вот, смотрите, я сейчас смешаю две формулы с этим чистейшим источником, незагрязнённым современной цивилизацией и её представителями, и тогда получится то, о чём все мы мечтаем тысячелетиями. Мы, наконец-то, узнаем, ч т о т а к о е л ю б о в ь!
Магистр снял пломбы с пробирок, вырвал пробку из горлышка сосуда, и неторопливыми движениями обеих рук – одновременно – влил красную и розовую жидкости в сосуд, смешав их с тем, что там находилось. Жидкость поменяла окрас, забурлила, медленно поднимаясь.
Зал загудел. Находившийся позади меня Фома Ильич – крякнул, привстал с подоконника и громогласно произнёс:
– Палундра… ложись – ща рванёт…
Но ничего подобного не произошло; в сосуде немного побурлило, и, вскоре – «успокоилось», предоставив на всеобщее внимание нечто светло-красное с розоватым оттенком.
– Вы говорите, любовь – химический элемент, длящийся пять лет, – не обращая внимания на слова старшего следователя, произнесла судья – а, что происходит потом?
– Потом, кто-то вынужден расстаться, а кто-то… просто привыкает друг к другу, испытывая уже, нечто другое, далёкое от… совершенства первичного ощущения! – ответил магистр, тоном профессора кафедры социологии Йельского университета, и добавил, держа перед собой сосуд с эликсиром: – Хотите попробовать?
– Не знаю, – призналась женщина, глядя с подозрением на сосуд в руках графа Калиостро. – Я, как-то не готова…
– Не готовы? – удивился граф. – Не готовы познать любовь? Настоящую! Ту, которой ещё никто и никогда не знал! Вы, которая вечно мучаетесь в догадках, задавая себе нелепые, порой – глупые, вопросы, сейчас, когда вам представился случай… вы, вместо того, чтобы воспользоваться им… медлите?
– Простите, магистр, – смущённо выдавила из себя женщина-судья, – но это, так неожиданно, что я, мучаюсь в сомнениях: а стоит ли вообще знать, что э т о такое? К тому же, быть первооткрывателем в вашем эксперименте – мне бы не хотелось… Признаюсь – я замужем.
Последние слова, женщина проговорила так, словно зачитала себе смертный приговор.
– Стоит ли знать, что такое любовь? Да вы в своём уме? – с досадой в голосе, произнёс граф; обведя глазами публику, резко повернув голову в сторону судейского стола, воскликнул: – Ну, а вы, синьоры, что скажете? Желал бы кто-нибудь из вас познать… любовь? Какой вы ещё не знали!
В зале послышалось шуршание, смех, перешёптывание, но желающих испить из сосуда не нашлось.
– А как принимать эту вашу… микстуру? – до еды, или после? – пробасил Фома Ильич со смешком.
Никто не отозвался, и его вопрос потонул в общем смятении, царившем в зале.
– Я протестую! Данный эксперимент не относится к разбираемому делу! – спустя несколько минут, привстав с кресла, проговорил адвокат, отирая пот со лба кончиком рукава своей мантии.
И тут ответа не последовало, словно эти слова не были услышаны, хотя, постепенно зал вновь возвращал свои – тишину и покой. С видом человека, которому отказали в чём-то необходимом, граф Алессандро Калиостро повернулся в нашу сторону: поставил сосуд с эликсиром на деревянную поверхность стола, и только после этого заговорил – медленно, вдумчиво, постепенно набирая оборот речи, доводя её до быстроты слога, как принято у итальянцев; подкрепляя различными интонациями, делая короткие паузы.
– Жалкое подобие людей, я наблюдаю в этом зале… простите, синьорина за резкость моего тона, но это… это неслыханно. Вы жалкие трусы, и недостойны этого чувства!.. А если я скажу вам, что нашёлся человек, который… испил из этого сосуда!
– Вы хотите сказать что… – начала судья, но граф перебил её.
– Да, синьора! – сказал он. – Из этого сосуда уже пили!
– Но кто?
– Ко мне обратилась одна молодая женщина, с которой я познакомился в прошлом году в картинной галерее на вставке, где были представлены работы одного талантливого итальянского художника – продолжал граф Калиостро. – У нас завязалась интересная дискуссия – женщина оказалась страстной почитательницей старины – как в живописи, так и в искусстве; умная, красивая, экстравагантная, живая; достаточно начитанная, знающая толк в хорошей беседе… более того – страстная гурманка и… А, впрочем, чтобы перечислить все её качества, открытые мною, потребуется много времени, а мне бы не хотелось задерживать вас, господа судьи…
Граф сделал небольшую паузу, как бы «готовя» то, что собирается сказать – отсекая всё лишнее, и вынося главное.
– После выставки, – продолжал граф, – я пригласил эту женщину в свой загородный особняк. Мы чудесно провели время, обсуждая не только наши пристрастия в искусстве, литературе, музыке, но и вопросы более сложные, относящиеся к сфере социальных проблем нынешнего века, в чём и здесь, она оказалась весьма сведуща!.. Не влюбиться в такую женщину было бы весьма опрометчиво. И я, прекрасно понимаю, этого человека!.. Так, когда наша беседа подходила к концу, она призналась мне, что полюбила одного молодого мужчину. Описала мне его, и его качества, которые ей нравились в нём, ну, и поделилась кое-какими мыслями, о коих, я синьоры умолчу, ибо это личное, и к данному делу не относящееся… Я же, в свою очередь, открыл ей свой секрет.
– Вы признались, что изобрели эликсир… любви? – медленно проговаривая слова, спросила судья.
– Да, синьорина! Я сказал ей об этом. Но, говорил, как бы между прочим, и, разумеется выражаясь несерьёзно, дабы понимал, что такая умная, рациональная женщина, какой она являлась в моём представлении – мне не поверит… Верила она, или нет, тогда я не мог сказать с точностью, хотя, и обладаю некоторыми экстрасенсорными способностями. Но у неё, оказался очень сильный внутренний потенциал; она умела скрывать свои, как внутренние, так и наружные эмоции, стабилизировать своё состояние при помощи того мышления, что сокрыто в каждом из нас, но, не всякий способен «отыскать» его.
– Как и любовь, магистр?
– Не иронизируйте, иначе, я могу разочароваться в вас… синьора, – выдохнул граф, и продолжил: – Так, покинув мой особняк, она исчезла из моей жизни. Признаться, несколько дней эта женщина никак не выходила у меня из головы. Но, по другим причинам, более объективным, нежели те жалкие эмоции, которыми весьма богато наделены так называемые представители сильного пола. Я желал её, но в духовном качестве, далёким от телесного.
– Вы же сказали, что она обратилась к вам, – вновь перебила судья. – По-поводу вашего снадобья… простите – эликсира. Значит, вы ещё раз встретились с ней…
– После того вечера, она обратилась ко мне – дважды! – ответил граф, таинственно. – В первый раз, когда… когда просила меня стать первой, кто возьмёт на себя роль «первопроходца» чтобы ощутить действие моего изобретения… Признаюсь, вам, синьоры, в тот момент, я был очень удивлён – хотя, меня трудно чем-либо поразить, но ей это удалось! Такая, казалось мне – умная, проницательная, взрослая женщина – поверила в то, что я создал нечто, что способно открыть человечеству то, чего не смогла свершить Природа. Ведь я лишь только упомянул об этом, не дав ей воочию удостовериться в правоте своих слов… Но, как известно, на что только не пойдёт без памяти влюблённая женщина… В её словах не было ни иронии, ни игры в отношении моего «детища – она говорила на полном серьёзе, даже, где-то с отчаянием и надеждой. И я понял: моё изобретение, как лекарство от смертельно опасной болезни – необходимо ей… На мой вопрос: для чего ей понадобился эликсир, она снова призналась, что полюбила одного молодого мужчину. «Сильно, страстно, безумно – как она выразилась. Она не хочет потерять его, а потому, ей необходимо «что-то», что помогло бы сохранить эту любовь! Навсегда!
– Вы хотите сказать, что она выпила это снадобье в вашем присутствии? – спросила судья с недоверием в голосе.
– Да, синьорина – в моём присутствии, при моём непосредственном содействии – ответил магистр. – Это снадобье, как вы выразились, надо принять в соответствующей обстановке и настрое на определённые мысли. Чтобы, когда начнётся действие, выпитое «знало» на что конкретно направить свои «силы».
– Вы смеётесь?
– Отнюдь! Я серьёзен, как никогда! – ответил граф твёрдо, с каменным выражением лица, и, как показалось – побледнел.
– И какое же действие, возымело это ваше… открытие? – спросила судья, с тем же выражением. – Что сейчас с этой женщиной? И, кстати, кто этот мужчина, в которого она влюбилась? Вы видели его?
– Да, синьора! Впрочем, вы тоже его видели! – ответил граф, всё так же, таинственно.
– Я? Где? Когда?
– Этот мужчина, как она рассказала мне позже, увидел её в тот день на набережной, где она сломана каблук на мостовой! Об этом сегодня поведал тот смешной синьор таксист…
– Вы хотите сказать, что это был тот, который предложил ей воспользоваться такси и отвёз в отель? Этот? Пахнущий… лю… луком? – судья была поражена не меньше моего.
Зал замер в ожидании. Фома Ильич снова крякнул со своего места у меня за спиной.
– Нет, синьора – не тот! – растягивая слова, отозвался граф. – Этот синьор сейчас присутствует в этом здании.
– Он здесь? – судья была поражена ещё сильнее. Я же, догадался, кого имел в виду граф Калиостро. Наверняка, это тот проходимец, обвинявший меня во всякой ереси – тот, что дышал в меня смрадным запахом лука в очереди на таможню, что было, как мне сейчас казалось – несколько лет назад, хотя прошло не больше двух часов с момента моего появления в этом кабинете, «превратившемся» в импровизированный театр с кучкой бездарных актёров. Хотя, признаюсь: играющий роль итальянского авантюриста XVIII века – графа Калиостро – весьма убедителен, и находчив.
– Кто же это? – воскликнула судья, теряя терпение. – Назовите нам его…
– Вот он – этот мужчина – перед вами! – резко вытянув руку с возведённым в мою сторону пальцем, произнёс граф Калиостро.
Все, как один повернули головы в направлении указывавшего в мою сторону длинного пальца, на котором, переливаясь разноцветной гаммой цветом, красовался внушительных размеров перстень. Мне показалось, что граф показывает на сидевшего у меня за спиной Фому Ильича, и, тоже обернулся, дабы проследить его реакцию. Тот, посасывая давно потухшую папиросу чинно восседал на широком подоконнике, облокотившись могучей спиной о раму. Поразительно, как он до сих пор не выдавил окно.
– Ничего-ничего, держись, малец, скоро они зачитают тебе приговор, а я, с твоего позволения, подпишу его! – пообещал старший следователь, издав гортанный звук, что можно было расценить, и как смех.
– Вы имеете в виду… – начала судья, и осеклась, не веря своей догадке. – Не хотите ли вы сказать, магистр, что эта женщина… приняла ваше снадобье, и…
– … полюбила этого человека! – закончил за неё магистр Калиостро и быстро добавил: – Но полюбила т а к, как, и сама не ожидала…
– Обвиняемого? – уточнила судья, бросив в мою сторону брезгливый взгляд.
– М-меня? – это уже выкрикнул я, вскочив со стула, словно ужаленный стаей диких ос, разом налетевших.
Я обвёл глазами зал; ещё раз глянул на ухмылявшегося с папиросой в зубах г-на Неверящего; на судью, смотревшую на меня с ещё большим презрением; поднял глаза к потолку с облупившейся от сырости краской, будто хотел найти ответ на мучивший меня вопрос.
– Но, позвольте узнать: если этот человек – я, то почему… ничего не помню? – спросил я, глядя с надеждой на человека, назвавшегося графом Калиостро. – Почему я не помню ни этой женщины о которой вы говорите, ни… любви… к ней?
Граф, опустив голову, долго молчал, разглядывая свои сапоги. Он стоял, сложив руки на груди, и о чём-то сосредоточенно думал. Все ждали продолжения этой невероятной, захватывающей истории, что собирался поведать нам этот, неизвестно откуда взявшийся итальянский авантюрист. Ждал и я, с нетерпением, с надеждой. Я, как мне казалось, что-то знал, что-то помнил, но никак не мог понять – ч е г о я знал… Чего – помнил… И, почему забыл.
Наконец, вскинув голову, резким движением руки – этот жест буквально пригвоздил меня к месту, и я замер, он произнёс:
– Вы забыли, потому что потеряли память! – граф говорил медленно, с расстановкой; его твёрдый, с хрипотцой голос заставлял тело покрываться мурашками.
А возможно, это было обычным воздействием моего нервного состояния, вызванное этим неожиданным для меня «открытием».
– Расслабьтесь! Успокойтесь! – продолжал граф; выбросив руку вперёд, он медленно водил раскрытой ладонью, направленной в мою сторону. Эта ладонь, как бы являлась проводником в необъятные просторы моей памяти. – Сядьте! Слушайте меня внимательно! Требую полного подчинения! Сейчас я стану вами – вашими мыслями… вашей памятью!
Медленно, я опустился на стул. Замер, отдавшись во власть кудесника.
Выйдя из-за трибуны, он быстрым, уверенным шагом подошёл ко мне; встав у меня за спиной, приподнял правую ладонь, слегка коснувшись моей макушки.
– Вспомните… Тот день… – говорил магистр, поднимая, и вновь опуская зависавшую у меня над головой, руку, одновременно делая круговые движения левой ладонью, перед моим, пылавшим жаром, лицом. – Людей, что были с вами в тот день…
Сидя на стуле, выпрямив спину и глядя вдаль – невидящим, отрешённым взглядом, я чувствовал его тепло, энергию, силу его внушения и трепет мысли. Перед глазами, как в калейдоскопе, замелькали «картинки» – с неимоверной скоростью сменявшие – одна, другую. Медленные, методичные движения ладоней графа постепенно извлекали из моего сознания то, что я забыл за далью лет, или не помнил в результате полученной недавно психической травмы. На свет выходили лица, образы. Память, словно старый, покрытый пылью сундук, извлекала всё, что было сокрыто в нём и забыто; всё, что я помнил, знал, но по каким-то причинам оставил в прошлом; а может, прошлое оставило это во мне.
Перед моим затуманенным дымкой времени взором открылись ворота прошлого: я увидел… зарождение Мира; двоих, что гуляли, взявшись за руки в Эдемском Саду; их счастливые лица; их грех и изгнание; зарождение нового, и падение старого... Я увидел распятого на кресте, взявшего на себя наши грехи… Передо мной пронеслось: падение Римской Империи, и восхождение на престол кровавого царя; войны, разруха, казнь невинных и чествование палачей; насилие, обман, предательство… Я увидел себя: сначала ребёнком, потом всё старше и старше, пока не достиг того возраста, который мне ещё предстоял… Мысленно, я обернулся, и увидел… Нет… я не хочу видеть себя в будущем… А если, я не понравлюсь себе… таким…
В тот же миг, перед моим видением предстала женщина – молодая, привлекательная…
И я вспомнил… всё… что забыл…
– Тот день! Вы должны вспомнить тот день и рассказать нам о том, что произошло летним утром на одиноком шоссе, на котором… – услышал я пронёсшийся громом голос магистра, неожиданно прервавшего себя.
– Было утро. Что-то около половины двенадцатого… – начал я, медленно произнося слова, руководствуясь открывшимися передо мной воспоминаниями; они появлялись перед глазами – я видел их и говорил: – Я стоял, облокотившись о перила железного заграждения, смотрел вниз на журчание воды, тёплой волной омываемой берег; на плавающих уток, смешно опускавшим клюв в поисках рыбы…
– О чём вы думали в тот момент? – спросил магистр, перебив меня.
– Я не знаю… – признался я. – Не помню…
– Не помните, или не хотите вспоминать? – допытывался граф, прервав действия своих рук; теперь он стоял позади меня, сосредоточенно глядя вперёд, будто «наблюдая» за тем, что открылось в моей памяти.
– Не помню, – ответил я.
– Хорошо. Что произошло потом? Сосредоточьтесь! Вспоминайте… Не торопитесь! – наставлял граф, вновь проведя ладонью перед моими затуманенными памятью глазами.
– Я увидел женщину… Она шла по шоссе, что раскинулось позади меня. Я не видел её; только слышал стук её каблуков. Потом услышал непонятное шуршание и её озадаченный возглас.
– Она сломала каблук, наступив в расщелину на асфальте? – произнёс магистр.
– Да. У неё оторвался каблук.
– Вы подошли? Помогли ей?
– Нет…
– Почему?
– Я… я обернулся… Но подойти не успел. К ней подбежал какой-то мужчина.
– Он шёл за ней?
– Возможно…
– Что случилось дальше?
– Он помог ей… Поддерживал за талию пока она снимала с туфли сломавшийся каблук.
Я медленно повернул голову в сторону, и… увидел эту сцену, вновь пережив её, но уже наяву.
Граф перебил меня, сказав:
– Не отвлекайтесь. Рассказывайте, что было потом.
– Подъехало такси.
– Это он его вызвал?
– Нет. Такси ехало мимо. Тот мужчина остановил его, резко подался вперёд и преградил путь. Потом, он объяснялся с водителем – видимо просил его отвезти женщину… А после, уже что-то говорил ей.
– Вы наблюдали за ними со своего места?
– Да.
– Дальше!
– Он помог женщине сесть, и они уехали.
– Он поехал с ней?
– Да!
– А вы? Что делали вы? – прокричал граф с нетерпением в голосе; он как будто осуждал мою нерешительность.
– Я сел в свою машину, стоявшую неподалёку, и поехал за такси, – ответил я.
– Зачем?
– Мне понравилась эта женщина и, я хотел познакомиться с ней, – выпалил я, заметив шевеление в рядах судей, что находились напротив меня на значительном расстоянии.
– Дальше! – попросил, нет – потребовал, граф.
– Такси подъехало к отелю, – продолжал я, словно влекомый чужой волей. – Женщина вышла из такси, и под пристальным взглядом сидевших в салоне вошла внутрь. Потом такси уехало. А я остался на стоянке.
– Вы ждали её?
– Да.
– Вы посчитали, что она сейчас выйдет?
– Я был уверен в этом!
– Как долго вы её ожидали? Полчаса? Час? А может, больше? – допытывался магистр. – Нет, позвольте, я сам отвечу на этот вопрос: женщина вышла буквально сразу, как только такси с её провожающим отъехало от отеля!
– Да! Как вы догадались? – удивился я.
– Но ведь вы тоже были уверены в этом!
– Я чувствовал это. Сам не знаю почему.
– Женщина не хотела, чтобы этот человек знал, где она живёт, и поэтому назвала отель, где якобы остановилась! – ответил граф так, словно знал это наверняка.
– Почему вы так думаете? – мотнув головой в его сторону, спросил я.
– Интуиция, друг мой, интуиция! – улыбнулся граф, и после небольшой паузы, добавил: – А если честно: она сама мне рассказала об этом, в тот вечер, когда мы мило беседовали в моём особняке. Она так же поделилась со мной и тем, что вы только что рассказали.
– Невероятно, граф, вы всё знаете? – снова не без восхищения, произнёс я.
– Не всё. Теперь, расскажите, как и где вы познакомились с ней. И, что последовало за этим? Соберитесь! Говорите всё, что вспомните.
Мне не надо было напрягать память – теперь, я помнил всё, вплоть до мельчайших подробностей – словно это было вчера.
– Когда она вышла из отеля, – начал я, – первое, что сделала – это поймала такси, я – поехал следом. Такси доставило её к торговому центру. Там она купила новую пару туфель – я наблюдал за ней сидя в салоне машины. После, она подошла к кафе, расположилась на террасе, заказала чай, и делая маленькие глотки, задумчиво смотрела вдаль…
Переведя дыхание, я продолжал:
– Какая-то, неведомая мне доселе сила, заставила меня выйти из машины и подойти к её столику. «Разрешите» – задал я этот глупый вопрос, но это первое, что пришло мне в голову. «Да, пожалуйста» – улыбнулась она. Я сел, заказал то же, что и она. Какое-то время потягивали из чашечек дымящийся, ароматный напиток. Потом я задал ей вопрос; она ответила, и у нас завязался разговор – милая, ни к чему не обязывающая беседа. Которая постепенно переросла в нечто большее. Я стал задавать вопросы – более конкретные, живые, указывающие на её личность, а не те – глупые, подростковые… Так, мы провели вместе весь день и… ночь… у неё на квартире. Нам не хотелось расставаться. Странно, но тогда я подумал: мы словно были созданы друг для друга. Я открыл в ней огромный жизненный потенциал; казалось, она многое повидала в жизни, немало страдала, не раз испытывала разочарование и боль. Более того – была умной, начитанной, с ней можно было обсуждать любую тему, и на всякий заданный мной вопрос, у неё всегда находился ответ! Признаться: с ней было очень легко общаться. Я, имею в виду, как с другом.
– И естественно, вы полюбили её! – этот вопрос магистр задал обычным, будничным тоном.
– Да, – ответил я, смущаясь словно подросток.
– А она? – спросил магистр, и я заметил заинтересованность в его голосе, промелькнувшую как мотылёк, и тут же скрывшуюся.
На мгновение я задумался; воспоминания, как снежная лавина, нахлынули на меня вновь и я мысленно перенёсся в те незабываемые месяцы, когда…
– Поначалу – нет, – ответил я на заданный вопрос. – Мне казалось, она общается со мной как с другом, с которым попросту коротает время, а не как с… – я запнулся на слове, которое никак не мог произнести.
– С любовником! – пришёл мне на помощь граф.
Я кивнул. Потом сказал:
– Мы мило беседовали, шутили, придумывали забавные истории, которые я потом записывал в блокнот…
– Вы писатель? – угадал магистр, мило улыбнувшись мне, как старому другу с которым он вспоминает то, что давно уже кануло и уже никогда больше не вернётся, и, лишь обрывки воспоминаний воскрешают всё то, что мы не можем, или не хотим, забывать.
– Да, я немного сочиняю, – ответил я, сильно смутившись, и как школьник опустил голову.
– Не смущайтесь, молодой человек – быть писателем не такой уж и великий грех, да, к тому же, это не так стыдно, как потерять штаны при большом скоплении народа, при этом обнаружив, что утром ты забыл надеть бельё.
По залу снова прокатился лёгкий смех. Даже магистр улыбнулся своей странной улыбкой, о которой нельзя было сказать, является ли она выражением радости или печали. В ожидании очередного вопроса, я скосил глаза вправо, где находилась моя обвинительница: она примостилась на краешке стола и не спускала своего усталого взгляда с магистра – меня как будто не замечая. А Фома Ильич Неверящий развалившись на подоконнике – похрапывал с потухшей папиросой, что смешно свешивалась с уголка его рта.
– Итак, по истечении тех трёх недель, во время которых вы… мило беседовали, что произошло потом? – задал граф очередной вопрос, тем самым заставив зал смолкнуть и застыть в ожидании.
– Потом… потом… – я снова почувствовал какое-то непонятное смущение, которое не давало мне выговорить ни слова.
– Она… влюбилась в вас? – ответил за меня магистр.
Я вздрогнул:
– Да, она… но как вы догадались?
Вместо ответа, он пожал плечами, как будто этого было достаточно, чтобы ответить на мой вопрос, а после, по залу вновь как раскат грома пронёсся его голос:
– Как это было, расскажите.
Я на мгновение задумался. Потом сказал:
– С ней произошла какая-то странная, непонятная мне метаморфоза: её словно подменили; это была она, и, в то же время – не она… Она как-то вдруг… похорошела, стала одевать броские вещи, использовать косметику, носить дорогие украшения, которых, как выяснилось, у неё было неимоверное количество, что меня даже чертовски напугало, я подумал – неужели она из богатой семьи – этакая скучающая миллионерша, решившая завести интрижку на стороне с молоденьким мальчиком, хотя, я давно не молод – мне тридцать семь, и я далеко не богат… Наши милые беседы вдруг переключились на другую тему, и, вместо разговоров о кино, музыке, литературе, она предпочитала говорить о…
– Любви! – перебил меня граф.
– Любви… – как эхо пронеслось рядом со мной. Я удивился, что это слово произнёс я, даже не заметив как, будто бы выдохнул его, как едкий дым сигареты.
– Итак, она полюбила вас! Я правильно понял?
– Да.
– Спустя три недели после вашего с ней знакомства, она снова посетила моё поместье. Как я уже говорил, в нашу первую встречу, в картинной галерее, когда я пригласил её вечером к себе – я открыл ей свой секрет, будто бы изготовил эликсир любви. Во что она, естественно, поверила. Впрочем, как и любая женщина на её месте, желающая испытать это чувство… по-настоящему.
– Так это не правда… Никакого эликсира нет? – выпалила судья на одном дыхании.
– Подождите! – граф поднял руку, призывая сохранять тишину. – Признаюсь вам, я не был до конца уверен в положительном исходе моего препарата – назовём его так. Мне нужен был… доброволец, который согласился бы стать первооткрывателем моего детища. И, желательно, чтобы это была женщина.
– Почему именно женщина? – не удержалась судья, снова перебив магистра.
– Вы более сведущи в этом вопросе, – скосив на судью глаза, ответил граф Калиостро, быстро добавив: – И чувствительны.
Судья резко подняла подбородок, скользнула острым взглядом по графу, перевела глаза на меня, а потом опустила их вниз, разглядывая свои голые колени.
– Женщина приняла это снадобье, – продолжал граф, – в определённое время и пройдя необходимый для этого ритуал – не стану вдаваться в подробности, чтобы не затягивать наш… процесс, да это вряд ли кому будет интересно. Естественно, перед тем как сделать это, я как мог отговоривал её, но она как капризный ребёнок стояла на своём, сумев преодолеть мой напор и нерешительность, ибо, хоть я и горел желанием испытать препарат, всё же не был до конца уверенным в его положительный исход.
Граф на секунду замолчал, потом его голос прогремел сильнее обычного:
– Расскажите, как подействовал на неё мой эликсир любви!
Все замерли. И я тоже. Где-то в закоулках моей разбросанной временем памяти промелькнул миг… Тот миг, который запечатлелся в моём сознании как… любовь… Любовь к той женщине.
Медленно подняв голову, глядя в пространство пустым, задумчивым взглядом, я произнёс:
– Она сошла с ума. Стала преследовать меня – везде и всюду, где бы я ни находился. Клялась мне в любви, говорила, что умрёт, покончит с собой, если я не отвечу ей взаимным чувством. Ревновала меня ко всем моим друзьям, знакомым, к подругам, и даже к бывшим, с которыми у меня давно не было ничего общего. Как и я, она открыла в себе тягу к сочинительству; забрасывала меня любовными стихами и рассказами, которые помимо этого выкладывала в социальные сети. А когда я не выходил с ней на связь, ссылаясь на то, что очень занят, она начала преследовать моих друзей, знакомых и наговаривать на меня бог весть что; многие отвернулись от меня, даже те, с кем я общался в соцсетях; мне приходили сообщения, в которых люди называли меня самыми последними словами, вплоть до маньяка… преследующего женщину. Так, нагородив на меня чёрт знает чего, она вновь становилась ласковой, без конца клялась в любви и умоляла простить её. «Я так тебя люблю, что чувствую как схожу с ума», – сказала она однажды. Мне было жалко её, ведь не смотря на все её выходки, я тоже любил её. Однажды, она призналась, что её бабка была ведьмой и обучила её оккультным наукам, пригрозив: если я брошу её, или променяю на другую, то она… нашлёт на меня проклятье… Естественно, я уже не мог жить той спокойной, размеренной жизнью, и начал искать утешение в алкоголе – это, казалось мне самый верный способ пережить весь этот кошмар… Я забросил работу, друзей, литературу, и всё больше времени проводил в злачных заведениях. Но это было ещё полбеды; мне казалось, она сочиняет много лучше и интереснее меня, за что я ненавидел её, и частенько устраивал скандалы, которые она пыталась загладить своими дикими признаниями в любви… Любви, которая была у меня уже поперёк горла. Однажды я спросил её, «не приняла ли она какое снадобье, чтобы втрескаться в меня». На что она дико расхохоталась мне в лицо, назвав «маменькиным сынком, ни хрена не смыслящем в настоящей любви». «В настоящей любви, – взорвался я тогда. – И это ты называешь настоящей любовью? Да пропади она пропадом эта ваша любовь…» Я снова взбесился, наговорил ей кучу гадостей и выбежал на улицу. В первом попавшемся мне на пути баре, я залил свою тоску бутылочкой горячей отравы.
– Достаточно! – прервал меня грозный голос графа, в котором чувствовалась и доля сочувствия, к тому, кто пострадал из-за его глупого эксперимента.
Он долго молчал, собираясь с мыслями, на него было жалко смотреть – мне во всяком случае – он словно постарел лет на тридцать.
– Да синьоры, – наконец изрёк он после продолжительного молчания. – Мне, как вы, вероятно, догадались, очень больно слышать эти слова. Я, проживший долгую, полную опасных приключений жизнь, как мальчишка поверил в то, что сумею свершить невозможное, что под силу одному лишь Богу! Я возомнил себя Им, и вот вам результат.
– Не сокрушайтесь, магистр, мы все порой совершаем ошибки, – успокоила судья, и как мне показалось – заметно повеселев. Видимо этот неудавшийся эксперимент пришёлся ей по душе.
– Это не просто ошибка, это… – он не договорил: опустив глаза, он уставился на свои сапоги.
– Магистр, вы объясните мне, что со мной произошло? Почему я ничего не помню? – с надеждой в голосе обратился я к человеку напротив меня, в котором уже не мог различить того уверенного в себе вершителя чужих судеб, каким он был ещё несколько минут назад. – И, что случилось с… ней?
– Да-да, продолжайте… Нам очень интересно дослушать эту историю до конца, – пронеслось в судейских рядах. Кто это сказал, никто не заметил.
– Однажды ночью, вы попали в автомобильную аварию, приняв перед этим изрядную долю алкоголя, – был ответ, предназначенный для меня. – Машину здорово помяло, вы же отделались несколькими переломами и… потерей памяти. Вас положили в клинику, где около двух месяцев вас наблюдали довольно таки квалифицированные медики. Этим, вы обязаны… ей. После излечения, вы вернулись в свою прежнюю жизнь, но, с отсутствием памяти.
– А она? Что стало с ней? – это уже судья не сумела сдержать своего любопытства.
– Она… – начал граф, но снова замолчал.
Присутствующие издали тяжёлый, сочувствующий вздох, словно и без слов графа поняли, ч т о стало с той, которая испытала на себе ту настоящую любовь, к которой все мы так стремимся.
– Не томите нас, граф, рассказывайте же! – и снова было не понятно, кто это произнёс.
– Спустя четыре месяца после её второго визита в моё поместье, она снова пришла ко мне, – продолжал граф своё повествование. – Она очень изменилась: похудела, осунулась, в её движениях, взгляде, тембре голоса, я заметил такие изменения, которые свойственны людям, переживающим тяжёлую депрессию. На мой вопрос, что с ней произошло, она тут же призналась мне, что «любовь превратила её жизнь в сущий ад». Эксперимент не удался – это первое, что я сказал себе. Она рассказала мне всё, до мельчайших подробностей, не утаив ни одной детали. А когда закончила, у неё случилась истерика: она рыдала, кричала, разбрасывала попадающие ей под руку вещи и молила меня остановить этот ужас. Мне стало жаль её, впервые в жизни я проявил слабость, поддавшись эмоции, сочувствию… к человеку. Ведь это по моей вине, вместо того, чтобы испытать счастье, эта женщина окунулась во власть того чувства, которым владела не она сама, а всего-навсего… химическая формула, зародившаяся в голове безумца, каким я себя посчитал в то мгновение, когда на моих глазах – красивая, молодая женщина обратилась в дикую хищницу, методично выслеживающую свою жертву, не понимая, что эта жертва – она сама. Она поклялась покончить с собой, прямо здесь, в моём доме, если я не помогу ей… забыть того человека к которому она испытывает дикую, смертельную страсть. Мне ничего не оставалось, как предложить ей сеанс гипноза, под влиянием которого я надеялся «излечить» её мозг, и «стереть» её память. Хотя бы таким образом.
– И вы провели этот… сеанс? – спросила судья, восседая на краешке стола Фомы Ильича, который в это время мирно похрапывал на подоконнике.
– Да, – ответил граф, устало.
– И, каков был результат? – вопрошала судья. – Она забыла его? – последние слова женщина произнесла, скосив глаза в мою сторону.
Какое-то время, граф Калиостро молчал, топчась на месте. Лишь после небольшой паузы, ответил:
– Нет.
– Получается, и этот ваш эксперимент не удался? – подытожила судья. – Вам явно не везёт, кудесник.
– Возможно.
– Она умерла?
– Почему вы так решили, сударыня?
– Так где же она? Куда она пропала? Наши агенты обыскали все места, где она предположительно могла бы быть. Но нигде её не обнаружили. Потому мы и сочли вполне вероятным, что её убил этот человек (брезгливый жест в мою сторону), когда ему наскучило издеваться над ней. Мы даже установили за ним наблюдение, с целью, что он выведет нас на её след, ведь как известно, преступник всегда возвращается на место преступления… И когда наши агенты обнаружили его на вокзале, тут-то мы поняли – он решил скрыться из города.
– Скорее, они оба стали жертвами моего безумного желания изменить эту чёртовы любовь – сделать её… А, впрочем, не стану повторяться… Когда сеанс гипноза не дал желаемого результата, эта женщина пошла на крайние меры, сделав попытку покончить с собой.
– Так всё-таки, она мертва?
– Нет. Я спас её.
– Как вы узнали, что она кончает с собой? Не вы ли подтолкнули её к этому шагу?! – выкрик из зала.
– Нет, не я, – ответил граф просто, не проявив ни одной эмоции: его лицо было словно вылеплено из гранита, ни один мускул не дрогнул, когда до его слуха долетело это чудовищное обвинение. – Во время гипноза, я заметил у неё на шее амулет, который снял, и оставил у себя…
– Зачем? – спросила судья, устало почёсывая лодыжку.
– Чтобы, как бы это сказать… чтобы всегда знать где она, и что с ней. Я наделил этот амулет магической силой, и, если бы с ней случилось что-то, что угрожало её жизни, амулет дал бы знак.
– И в тот день, когда она пыталась покончить с собой, амулет… дал знак? – не удержалась судья от вопроса.
– Да. Когда он засверкал, я понял, что она в опасности и тут же пришёл ей на помощь. Я не мог оставить её в своём доме, потому принял единственно верное решение – поместить её в клинику, где бы она прошла курс лечения. У неё была тяжёлая форма маниакально-депрессивного синдрома. В последней стадии развития. Её попытка самоубийства совпала с автокатастрофой, случившейся с этим молодым человеком, что было не случайно, ибо влюблённые, как правило, умирают в один день. Иногда.
– Но они не умерли. По-крайней мере, он-то жив, – это снова сказала судья.
– Моё вмешательство, сударыня, сохранило им жизнь, – улыбнулся граф. – По иронии судьбы, они оказались в одной клинике, но в разных отделениях.
– А вот я так и не познала настоящей любви, – призналась судья, устало вздохнув. – Хотя мне уже тридцать. Какое-то время я была влюблена в известного поэта Виктора Левашова. Но он оказался мошенником. Зависал у всех. Куда не кинешь взгляд – всюду он. Его имя стало моими ночными кошмарами. Падла, блин. Магистр, загипнотизируйте меня – помогите забыть это имя… Но сначала ответьте: что стало с этой женщиной, после, когда она попала в клинику.
– А на этот вопрос вам ответит другой человек, – сказал граф, резко вскинув голову в сторону входной двери. – Введите его! – голос магистра снова стал твёрдым и уверенным. Как по команде, двери тут же распахнулись, явив на обозрение присутствующих двоих стражников в средневековых латах и угрожающего вида копьями в руках, концы которых блестели холодной сталью. Все кто находился в зале, в том числе и магистр, как зачарованные, затаив дыхание взирали на эту зловещую пару, медленно пересекавшую помещение. Никто не проронил ни слова, ни вздоха, не издал ни единого шороха. Рядом со стражниками я заметил сгорбленную фигуру человека в серой накидке, висевшей на нём грязным мешком, и сразу узнал его; это был тот сумасшедший, что обвинял меня чёрт знает в чём, а незадолго до этого дышал мне в затылок смрадным запахом лука в зале ожидания в очереди на таможенный досмотр; тот, о котором упомянул и таксист; тот, который… который… убил её? – эта мысль горячей молнией обожгла меня и заставила похолодеть при виде…
е ё у б и й ц ы…
– Ваше преосвященство, простите… сжальтесь над бедным пасынком его величества… не губите… преклоняю перед вами колени, чтобы в час Страшного суда молить вас об одном единственном желании, которым горю, как еретик на кресте – об отпущении грехов! – лепетал безумец пав перед графом на колени, то и дело прикладываясь влажными губами к сюртуку и руке графа; говорил он быстро, сбивчиво, путаясь в словах, голосом то низким, то высоким, будто подражая кому-то.
– Немедленно встаньте! – властным тоном приказал магистр. – Держитесь достойно! Ведь вы же христианин.
– Да… да, ваша светлость, я верующий… католик… Христос принял смерть на кресте, взяв наши, а значит и мои грехи… Терра консенсус, арамагга витхин наснега гааазе – последние произнесённые им слова, возможно, были выдуманы им только что.
– Возьмите себя в руки, и рассказывайте. Всё, как было!
– Расскажу! Всё расскажу! – не вставая с колен, пообещал этот чудак, в котором не было сейчас ничего общего с тем самоуверенным типом, обвинявшем меня невесть в чём; сейчас это был жалкий представитель человеческой расы, причём, не самый лучший её представитель.
– Мы слушаем вас! – тем же тоном провозгласил магистр. – Говорите же! И помните: вы обязаны говорить правду, только правду и ничего кроме правды!
Зал затих, обратившись в слух.
Итак, вот что выдал этот человек:
– Прошлой весной в нашу клинику – я работаю санитаром в клинике для душевнобольных – поступила молодая женщина с диагнозом – шизофрения. Её наблюдал наш психиатр доктор Кащеев. Владимир Игоревич. Как я понял, её пичкали какими-то сильнодействующими препаратами; она почти не разговаривала, передвигалась медленно, словно долгое время провела в сидячем положении, смотрела на всё остекленевшим взглядом безумца. Наблюдая за ней, видя её тяжёлое душевное состояние, я проникся к ней симпатией, как если бы она была моей сестрой. Всматриваясь в её черты, я понимал, что в прошлом она была очень и очень красива. Временами у неё случались припадки: она кричала, разбрасывала вещи, рвала на себе одежду, царапала лицо, руки… Ужасно… На это было больно смотреть даже мне, повидавшему за время работы в клинике немало шизофреников… Иногда я думал: уж лучше бы ей дали умереть, чем позволяли так мучить себя, ведь это была не столько физическая боль, сколько – душевная. А это, чертовски невыносимо. Поверьте, ваше преосвященство…
– Верю, – сочувственно произнёс граф, и добавил, но уже более твёрдо: – Итак, вас приставили санитаром к этой женщине.
– Да, – подтвердил допрашиваемый.
– Вы стали проводить рядом с ней всё больше и больше времени.
– Да. Это так, – не стал он оспаривать и это.
– И вскоре, вы узнали эту женщину!
– Да. Но не сразу. Понадобилось много времени – она очень изменилась. Но что-то в её чертах мне показалось знакомым; я принялся мысленно перебирать в памяти всё, чем жил за прошедший год… И, наконец, я вспомнил… Вспомнил, что уже видел её…
– Где вы её видели? – этот вопрос задала судья, прокричав его так, что задрожала рама за спиной спящего Фомы Ильича Неверящего, который, на моё удивление так и продолжал похрапывать.
– На шоссе… – выдохнул санитар, медленно повернув голову в сторону. Я заметил, как его лицо побледнело, а глаза-щёлочки расширились, как если бы он увидел что-то, что до смерти напугало его.
– В тот день, когда она сломала каблук? – спросил магистр, и, отрывая сжатую в кулак руку санитара от своего кафтана, в который он вцепился мёртвой хваткой, проговорил: – Да поднимитесь же вы, наконец, несчастный. Держите себя в руках.
Со словами: «Да, в тот день», безумный санитар клиники для душевнобольных, медленно поднялся на ноги.
– В тот день, опередив вот этого молодого человека, – кивок в мою сторону, – который стоял возле перил неподалёку от шоссе, вы подошли к этой женщине, предложив свою помощь! – магистр говорил так, словно сам присутствовал при этом.
– Да, всё так и было! – подтвердил санитар. – Ваша светлость, не перестаю восхищаться вашему уму и проницательности! Вы – маг, кудесник!.. Вы…
– Не отвлекайтесь… Рассказывайте дальше! Всё в точности, и по порядку, – магистр резко вскинул руку, направив ладонь в сторону допрашиваемого, как делал это, когда возвращал мне память.
Остановив взгляд на ладони магистра, санитар говорил:
– Я заметил приближавшееся к нам такси, остановил его, помог ей занять место на заднем сидении и поехал с ней. На вопрос, куда её отвезти, она назвала отель, в котором остановилась. Всю дорогу я не сводил с неё глаз. Она была так восхитительно прекрасна! – как ни одна женщина на свете! Никогда прежде я не испытывал такого в отношении женщины…
Господин Иванов (будем называть его именем, которое он сам для себя выбрал) замолчал, вновь бросив взгляд в сторону судьи, будто сравнивая её с той женщиной, о которой говорил.
– Что было дальше?
– Такси подъехало к отелю, я спросил, в каком номере она остановилась; немного подумав, она назвала его. Я предложил проводить её до номера, но она отказалась. Я бы всё равно не отступил, но, в этот момент, как назло позвонил мой приятель – второй санитар нашего отделения, и попросил меня срочно подменить его – человек я безотказный, поэтому согласился. Прощаясь с ней, я спросил номер её телефона, и на моё удивление она продиктовала его, после чего покинула такси, а я поехал в клинику.
– А на следующий день, вы вновь приехали в этот отель! – сказал магистр, уже наперёд зная ответ.
– Да.
– Но этой женщины не обнаружили.
– Нет.
– По описаниям, что вы дали администратору, он вас уверил, что такая женщина никогда не останавливалась в их отеле. Более того…
– Семнадцатого номера у них нет, – вздохнул Иванов, разведя руки в стороны, путаясь в своём длинном балахоне, в котором он выглядел как жалкий Арлекин.
– Что последовало за этим? Расскажите суду, что вы чувствовали, когда поняли, что женщина обманула вас – обвела вокруг пальца, как мальчишку!
– Ваше преосвященство… кудесник… поверьте мне… клянусь… честью святой инквизиции – я не виноват! Я не хотел этого, – заныл санитар Иванов, строя страшные рожи, ломая руки, кусая кулаки, одновременно с этим бросая пошловатые взгляды в сторону сидевшей на краю стола молодой судьи, ягодицы которой от долгого сидения онемели, и она, время от времени ёрзала ими – разминая, что приводило в бешенство санитара городской клиники для душевнобольных. Стоявшие позади него двое стражников пытались привести его в чувство.
– Прекратите этот цирк! Вы пока ещё только свидетель! Пока! – заверил граф и тоже обратил цепкий взгляд на судью, сидевшую со скучающим видом на побледневшем лице; было не совсем ясно, отчего она побледнела; утомил ли её этот не в меру затянувшийся процесс, или… она что-то знала.
Между тем, санитар Иванов пытался что-то сказать, но никак не мог выговорить слова; он только мычал и гаерски гримасничал:
– Я… я… не… я…
– В вашей голове закрался дьявольский план – отомстить ей! – прервал граф нечленораздельные излияния, которые начали действовать ему на нервы, хотя он и отличался выдержкой и терпением.
– Да… поначалу – да – хотел, – признался Иванов. – Но потом…
– Что – потом?
– В наше отделение поступила пара «тяжёлых» дуриков, и у нас с напарником появилось много работы. К вечеру, я буквально валился с ног, потому, вскоре, я забыл об этой женщине.
– Но потом, вы всё-таки встретились с ней!
– Да, – произнёс Иванов задумчиво.
– Как это произошло?
– Я… как-то гулял после смены по городу, и вдруг увидел молодую пару, они о чём-то громко спорили. Присмотревшись к женщине, я сразу же узнал в ней ту… с шоссе. Её спутника я видел впервые. Но и к нему присмотрелся, на всякий случай.
– Дальше!
– Я… я стал следить за ними; узнал, где оба живут, куда ходят, я практически везде и всюду следовал за ними.
– Для чего вам было это нужно?
– Их отношения… меня буквально поражало, как они… они… Не нахожу слов, как выразить это. Ваша светлость… кардинал… позвольте мне выступить от имени его преосвященства и подать петицию в защиту слова о полку Игореве…
Я заметил, что г-н Иванов временами путался в мыслях, неся всякую околесицу; он словно путал реальность с вымыслом; ведя рассудительный диалог, неожиданно впадал в полный бред. Ничего удивительного – проводя столько времени с психами, в итоге сам становишься таким же.
– Перестаньте валять дурака, и объясните суду, для чего вы преследовали эту пару?
– Мне было интересно наблюдать за ними, – Иванов снова бросил вожделённый взгляд в сторону судьи. – Их отношения строились на таком бешеном темпераменте, что это наводило на мысль, что они оба сумасшедшие. Вопрос был в том – кто больше псих – он, или – она. Много лет я с напарником наблюдаю различного рода психические отклонения с различного рода последствиями, как в области медицины, так и в социальной среде… Ещё когда служил при дворе виконтессы Жебрильи – дамочки во всех отношениях милой, утончённой, богатой, даже тогда её желание обладать сокровищами Третьего рейха не ввело её мужа и любовника виконта Брошара в изумление, он просто отправил её в сумасшедший дом, а сам женился на кухарке.
– Что странного было в их отношениях? – спросил граф, пронеся мимо ушей только что услышанное.
Все вопросы задавал он. Судья лишь хихикала со своего места, и бросала кокетливые взгляды то на магистра, то на… стражников за спиной Иванова.
– Они словно разыгрывали какие-то сценки, – отвечал Иванов, каждый раз поглядывая на судью, строя ей глазки и делая неприличные жесты, отчего она, то краснела, то багровела, в зависимости от того, что именно он вытворял. – Но проделывали они это не на сцене, а в жизни. Если накануне, они, как бы это сказать – враждовали, то, на другой день у них случалось перемирие: они шли, мило беседуя, при этом держась за руки, как если бы только недавно познакомились… Женщина постоянно поносила его, угрожала, обсуждала в кругу своих друзей, и даже с людьми ей незнакомыми. А однажды я был свидетелем такой сцены: они сидели в ресторане, он изрядно перебрал, схватил её за руку, запрыгнул на стол, и со словами: «Маэстро, вальс», стал танцевать с ней на столе, расталкивая приборы. Доходило до того, что однажды его в прямом смысле вышвырнули за дверь, а она, выхватив из сумочки пистолет и угрожая им, клялась… закрыть ресторан, а весь персонал отправить на каторгу в забайкальские рудники.
– Может, они просто играли? Вносили в отношения что-то необычное…
– Не думаю! Он явно был здорово трёхнутый. А она что-то принимала.
– Что вы имеете в виду? – наркотики?
– Да нет, что-то гораздо сильнее!
– Наверное, ваш эликсир так на неё действовал, – выкрикнули из зала, и помещение вновь потонуло в хохоте.
Судья подмигнула смотревшему на неё Иванову, а тот, помахав ладонью в области паха, выставил ей на обозрение средний палец. Я по-прежнему не верил тому, что вижу и слышу; мне казалось, что я сплю. Магистр, еле сдерживая в себе приступ гнева, тем не менее, держал себя в руках. Стражники бдили. Фома Ильич – спал.
– Теперь расскажите всё, что произошло у вас с этой женщиной после того, как она оказалась в вашей клинике.
– На какое-то время я потерял их из виду. Но знал, где они бывают, где живут. А потом, я снова встретился с ней. В клинике. Наблюдая за ней, я страшно к ней привязавшись – её состояние заставило меня забыть всё то, чему был свидетелем, когда она любила того хлыща…
– Кстати, кто этот мужчина? Опишите его.
– Да вот же он, – Иванов указал рукой в мою сторону; все ахнули, судья издала тяжёлый вдох.
– Продолжайте, – кивнул магистр, удовлетворённый ответом.
– Когда препараты, что прописывал ей доктор Кащеев возымели своё положительное на неё воздействие, и она постепенно стала «оживать», я понял, что она ничего не помнит из своего прошлого, в связи с потерей памяти. Это я понял, когда начал разговаривать с ней; она не помнила ни кто она, ни где живёт – ничего. При ней был только паспорт.
При слове «паспорт» я вздрогнул. Судья по выражению её лица готовилась к худшему. Вопрос – к чему именно.
– Я уговорил доктора, чтобы он позволил мне поселить пациентку у меня, где бы я продолжил уход за ней. Кащей… Я имею в виду – доктор Кащеев – согласился. Ему было не важно, что с ней будет дальше. Главное – она была пристроена.
– Как женщина отнеслась к переезду?
– Она не была против.
– Что было дальше?
– Я поселил её в тихом местечке в деревне, где у меня свой дом. Свежий воздух, природа, отдых, здоровое питание – пошли ей на пользу – она поправилась, похорошела. К ней вернулись её привычные функции – движение, голос, обоняние, изменился и цвет лица; она подолгу гуляла в лесу, собирая цветы, какие-то травы, рассказывала мне о их лечебных свойствах. Постепенно, к ней начала возвращаться и память.
– Простите, я вынужден перебить вас, – вздрогнув, произнёс граф. – Правильно ли я понял: вы говорите, что когда эта молодая женщина поступила в вашу клинику, она ничего не помнила?
– Да.
Граф задумался: обхватив грудь руками, он медленно прошёлся взад-вперёд; его задумчивый взгляд был направлен куда-то в пространство, зрачки напряжённо вращались вправо-влево, губы шевелились; весь его вид являл собой непрерывную работу мысли. Все присутствующие в ожидании смотрели на него. Никто не проронил ни слова.
– Когда память вернулась к ней, что она рассказывала вам? – наконец, после продолжительной паузы, изрёк граф. – Говорите всё, как есть, ничего не утаивая! Помните – это очень важно.
– Первое, о чём она мне рассказала, это то, что она очень богата! – ответил санитар Иванов, чем привёл всех присутствующих во всеобщее волнение: в рядах послышались: перешёптывание, возгласы, нечленораздельные восклицания. Граф же молчал. Иванов продолжал:
– Говорила, якобы у неё за городом есть огромный особняк с дорогой старинной мебелью, картинами, огромной библиотекой, в которой собраны редчайшие издания…
– Вы верили ей, или же считали всё это бредом помешанной шизофренички? – перебил граф, наблюдая за реакцией санитара.
Тот лишь пожал плечами:
– Верил.
– Потому что знали, что особняк у неё, действительно, есть! – констатировал граф. – Вы видели его, когда следили за этой парочкой. Но что внутри не знали! До определённого момента…
– Как?.. Вы… хотите сказать, что эта женщина, всё-таки… мертва? – воскликнула судья, резко подавшись вперёд. – Что этот человек (кивок в сторону санитара)… убил её…
– Не торопитесь, сударыня, – произнёс граф спокойно, – скоро вы всё узнаете! Мы подходим к завершающему этапу этого, на мой взгляд, слишком уж затянувшегося разбирательства. Итак, ответьте, свидетель, – граф снова повернулся к заметно побледневшему санитару, но по-прежнему пускавшему в сторону судьи пошлые взгляды, – рассказывала ли ваша… подопечная о своей жизни? Например, о том человеке, в которого была влюблена? Свидетель, очнитесь… судья от вас никуда не убежит. Вы слышали мой вопрос?
– Слышал.
– Тогда отвечайте.
– Нет.
– Вы не хотите отвечать на вопрос?
– Нет. Не упоминала… о том… человеке, – Иванов говорил медленно, с расстановкой.
– Как по-вашему? – к ней действительно возвращалась память, или, она выдумывала… про своё богатство? Ведь, если бы память вернулась к ней, она, вспомнила бы и вас.
– Нет. Она не выдумывала, клянусь вам, ваше святейшество! Богатство, действительно было! Не всё в точности, что она говорила, но, шмоток там было… немерено, – выпалив всё это на одном дыхании, санитар резко замолчал.
– Скажите, магистр, её потеря памяти стала следствием вашего проведённого с ней гипноза? – спросила судья, пылая от бросаемых в её сторону взглядов санитара.
– Нет, сударыня – не от гипноза, – ответил граф Калиостро, изобразив на губах что-то наподобие улыбки. – Гипноза, как такового не было. Всё это сказки, навязанные нам шарлатанами психиатрами. Я лишь заглянул ей в душу…
– Но зачем? – не отступала судья.
– Зачем? – граф на мгновение задумался. – Я хотел узнать, что у неё внутри; чем она живёт, какие нестерпимые для человеческого существа муки испытывает, и понял, что она, действительно, любит этого человека (жест в мою сторону). Всем сердцем, всем своим существом!
От этих слов, я почувствовал жар, прорезавший всё моё тело, и, боль; в глазах защипало, они налились горячей влагой, но, я сумел подавить в себе эту слабость и сдержал себя.
– Что же заставило её потерять память? – вновь спросила судья.
– Любовь! – ответил граф, устало. – Нет в жизни человека страдания сильнее, чем любовь. Это, и счастье, и боль. Радость и грусть. Взлёт и падение. Надежда и разочарование. Жизнь и смерть…
– Прекратите… довольно! Я всё поняла. Продолжайте допрос, – судья, в отличие от меня, не смогла сдержать слёз; она отвернулась, и дала им волю.
Граф не стал утешать её. Никто в зале не обратил на неё не одного мало-мальски сочувствующего взгляда. Все жаждали продолжения допроса свидетеля. Даже адвокат уже не срывался с места вставлять свои идиотские поправки. Вместо представителя суда, он, как и все, сделался обычным зрителем, жаждавшим сенсаций.
– Скажите, свидетель, вы любили эту женщину? – спросил граф, задумчиво.
– Любил – да! – отозвался санитар Иванов, поведя худыми плечами и разведя руки.
– Или, вы только испытывали жалость к ней? – резким тоном добавил граф, буравя допрашиваемого своим цепким взглядом.
– И это тоже, – не стал отрицать г-н Иванов.
– До тех пор, пока не узнали, что она богата! Далее, у вас родился чудовищный план: вы, всеми силами пытались завладеть её богатством. Благо, никто из родных не интересовался ею. Как вы узнали от неё же – она была одинока; она стремилась к любви, но была одинока. Вам это было на руку. Однажды ночью, вы проникли в её особняк и, увидев его содержимое, просто сошли с ума. Вы хотели, вы желали, вы жаждали обладать всем э т и м, что открылось перед вашим ошарашенным взором. Блеск злата пленил вас! Вы даже готовы были сделать её своей женой, и, уже на законных основаниях пользоваться её богатством, но… Пораскинув мозгами, поняли, что её тяжёлое душевное состояние не позволит вам долго пребывать с ней под одной крышей, а тем более, если учесть, что вы заядлый аферист, бабник и просто прохиндей. Тогда, вы решили… избавиться от неё.
– Ваша светлость, каюсь! Простите меня! – пав к ногам магистра, запричитал Иванов, снова прикладываясь губами к его ногам, рукам, одежде. – Не виноват! Дьявол попутал…
– Дьявол – имя которому – Деньги! – отчеканил граф, пнув несчастного носком сапога; тот отскочил, и замер, лёжа на боку, а Калиостро продолжал: – В голове этого человека созрел чудовищный план в отношении бедной женщины; он решил лишить её жизни, но не сразу, а постепенно – шаг за шагом…
– Но – как? – проговорила судья, заметно успокоившись.
– Ежедневно, он подсыпал ей в пищу небольшое количество мышьяка, так, чтобы он не превышал смертельной дозы. Благо, он работал в больнице, и достать его для него не составляло труда. Ведая кое-чем в области медицины, он знал, что ежедневно поступающий в тело человека мышьяк, в итоге приведёт к сердечному приступу. Обыкновенному сердечному приступу. Но, ведь после этого необходимо вывести мышьяк из организма, чтобы его не могли обнаружить при вскрытии… Как быть? А очень просто: для этого вводится в вену укол чистой дистиллированной воды с солью. Но уже… в мёртвое тело.
– Этого не может быть! – выкрикнули из судейского ряда. Все обернулись туда. Граф застыл на месте с поднятым кверху пальцем, резко крутанул им, и медленно подняв глаза в сторону «недоверчивого зрителя» с улыбкой произнёс:
– Этого не может быть! – вы правы! Это иллюзия, вымысел, бред. Но этот человек проделал этот «трюк». Далее – надо было срочно избавиться от тела. В одну из ночей, он перевёз тело женщины в её особняк, где оставил на то время, пока будет реализовывать её вещи. Оставлять её у себя было опасно.
– Вы не можете мне инкриминировать убийство этой женщины, – произнёс санитар, по-прежнему лёжа на полу, – потому что тело…
– Исчезло из особняка! – закончил за него магистр.
– Да – исчезло! – ответил г-н Иванов с ухмылкой, растянувшей его пересохшие от волнения тонкие губы.
– Как исчезло? – выкрикнула судья.
– Подождите, синьора – сказал граф, снова приподняв палец. – Да, тело действительно исчезло. Это вы обнаружили на следующий день, когда вновь явились туда. Вас охватил ужас. Вы решили, что она выжила, и сбежала. Вами овладела страшная паника, вы обыскали весь дом, каждый его уголок, бросились в клинику, в панике, не отдавая себе отчёта в том, что делаете, обзвонили все близлежащие больницы и морги. Обшарили окрестности вокруг особняка, то же проделали и в своём доме и его окрестностях, на что вам потребовалось два дня. Но нигде не обнаружили и признаков существования этой женщины. Вы сидели как на иголках в своём доме, ожидая, что за вами явятся. Но, никто не пришёл к вам, всё было так, как если бы ничего не было… Вы немного успокоились, и, тогда вам в голову пришла такая мысль: возможно, тот человек, которого она любила, мог следить за вами, и, всё узнать. Вы решили, что он станет шантажировать вас. Вы хотели избавиться и от него, но, решили пока повременить, ибо, были не до конца уверены в правильности своих догадок. Вы знали, где он живёт, где работает, где бывает в свободное время, и стали преследовать его. Везде и всюду следовали за ним, даже дежурили ночью под его окном, забросив своё дежурство в клинике, сославшись на лёгкое недомогание. Но на ваше удивление, этот человек никоим образом не открыл вам местонахождения этой женщины, или её… тела. Может, думали вы, он понял, что вы следите за ним…
Граф сделал небольшую паузу, потом продолжил:
– Да, я ещё забыл об одной небольшой детали: всё то время, пока вы проводили своё… расследование, вы носили в кармане плаща паспорт этой женщины, взятый в тот день в клинике, когда вам передали её на попечение… Сегодня, дежуря возле здания офиса этого человека (жест в мою сторону), вы увидели как он, взяв такси, поехал в сторону вокзала. Вы решили, что он уезжает, и приняли решение последовать за ним, так как предположили, что женщина, чудом выжившая, может находится в другом городе. В очереди на таможенный досмотр, вы и задали ему этот странный вопрос: «Вы считаете, что вам это удастся?» Имея в виду – шантаж. Недолго думая, вы незаметно подбросили в его карман паспорт этой женщины, в надежде, что застукав его с чужим паспортом на имя пропавшей женщины – предположительно мёртвой, его же, и обвинят в её смерти. Так своё преступление, вы переложили на другого…
В зале вновь пробежался рокот. Лежавший на полу – зарычал. Фома Ильич хрюкнул во сне, но не проснулся.
– Так что же произошло с… телом этой женщины? – выдохнула судья этот вопрос. – Магистр, не томите нас. Она мертва, или нет?
И вновь зал замер. Замер в ожидании вердикта, которым являлся ответ на вопрос, заданный судьёй, чей облик, за всё время, пока длился процесс, так часто менялся, что мне показалось, она сама была готовой признать себя виновной в том преступлении, в котором обвиняла невиновного, то есть – меня. Выждав паузу, пока встревоженный зал успокоится, граф Алессандро Калиостро, снова заговорил: его голос так же менял интонации и тон, как и его внешний вид – в зависимости от тех событий, что он терпеливо излагал.
– Успокойтесь, синьора! – сказал он с улыбкой, предназначавшейся молодой судье. – Она жива, и чувствует себя превосходно!
Судья издала крик, резко выпрямилась и снова села на край стола.
– Жива, – выдохнула она с облегчением. – Но тогда я ничего не понимаю. Умоляю вас, объясните же, не томите, иначе я сойду с ума, – спрятав осунувшееся лицо в дрожащих ладонях, она не смогла скрыть своих эмоций, и разрыдалась.
– Слабонервных, просьба покинуть зал! – выкрикнул кто-то, и все ответили этой глупой шутке – раскатистым смехом.
– Тихо! – вскинув ладонь, прокричал граф, а после, повторил, но уже более спокойно: – И вы синьора успокойтесь. Я разделяю ваши чувства. Вы устали, и потому, ваша реакция вполне естественна.
– Где она? – вновь выдохнула судья, сквозь душившие её слёзы.
– В моём загородном поместье, – успокоил граф, глядя на молодую женщину как на ребёнка.
– Как она там оказалась? – подняв голову на магистра, с глазами полными слёз, проговорила женщина.
– Когда от передозировки мышьяка, которым «снабжал» её этот человек (кивок в сторону санитара) у неё в итоге случился инфаркт, он отвёз её мёртвое тело в её особняк, где и оставил.
– Вы это уже говорили, – напомнила судья.
– Я вам так же рассказывал, что когда я проводил с ней, так называемый сеанс гипноза, я снял с её шеи амулет, который впоследствии наделил магической силой, что позволило мне быть в курсе того, что с ней происходит, а именно: всякий раз, когда с ней случалось несчастье, амулет светился. В ту ночь, когда она умерла, он «подал» мне сигнал. В его отражении я увидел её бездыханное тело, покоившееся на кровати в спальне; не раздумывая, я бросился в её особняк. К тому времени её убийца уже покинул дом, вернувшись к себе, и мне ничего не мешало… оживить её.
– Но каким образом? – воскликнула судья, осоловело глядя на спокойного с виду магистра.
– При помощи магической силы я создал специальную атмосферу, прочитал заклинание, и… её сердце вновь забилось. После, я перевёз её в своё поместье, где она находится посей день. Она поправилась, к ней вернулась память и сейчас она чувствует себя вполне здоровой и счастливой.
– Ваша честь, господа судьи, присяжные! – вскочив со своего места, прокричал до сих пор молчавший адвокат. – Всё это ложь и гнусная клевета! Этот человек аферист и мошенник. Посмотрите, как ловко он обводит нас вокруг пальца, придумывая всякие не имеющие никакого отношения к реальной жизни, небылицы. Живи мы в средние века, тогда бы, может быть, всё это, о чём толкует здесь этот человек уже битый час, было бы возможно, но, господа – в двадцать первом столетии… в век кампью… кампу… компьютеризации… неужели вы и вправду поверили, что человека, а тем более, женщину, можно – сначала умертвить, а потом, вновь… оживить? Тоже мне, доктор Франкенштейн…
– Вы всё сказали? – произнёс граф спокойным, терпеливым тоном, когда оратор закончил свою речь.
– Представьте себе – всё! – гаерски поклонившись, ответил адвокат.
– В таком случае – садитесь! – так же спокойно, ответил магистр.
Отирая пот, адвокат плюхнулся на своё место. Все разом издали что-то наподобие смешка, и снова зал погрузился в тишину, обратившись в слух. Я, в том числе.
– Встаньте, несчастный! – это было адресовано лежавшему на полу санитару-убийце.
Тот, при помощи двоих стражников поднялся на ноги, одёрнул свою длинную накидку, и остался стоять, понуро глядя в пол в ожидании приговора.
– Обвиняемый, признаёте ли вы себя виновным? – спросил граф, обращаясь к санитару клиники для душевнобольных г-ну Иванову.
– Признаю, – ответил тот, машинально бросив взгляд в сторону стола, где сидела судья. Он заметил, как она дотронулась кончиками пальцев левой руки до тонкого ремня, которым была опоясана её юбка – это был – то ли знак, то ли – пароль – известный только им. Не знаю, заметил ли это кто ещё, но я чётко разглядел этот таинственный жест.
А граф, тем временем продолжал:
– Известно ли вам, обвиняемый, что за попытку преднамеренного убийства, присвоение чужого имущества в особо крупных размерах, а так же попытку свалить своё преступление на другого, вас ждёт высшая мера наказания – казнь!
– Известно, – ответил санитар смиренно.
– У вас есть последнее желание, приговорённый?
– Да.
– Назовите его.
– Я хочу, чтобы судью высекли! – ответил Иванов вполне серьёзно.
Зал залился громким смехом. Кто-то даже произнёс: «Правильно! Так её!»
– Что скажете, синьора? – спросил граф, обернувшись на молодую женщину.
– Думаю, я заслужила наказание, – ответила та с милой улыбкой озарившей её осунувшееся лицо. – До конца не разобравшись в ситуации, я пыталась обвинить невиновного, а это недопустимо для представителя закона, обязанность которого – защищать невинных, и приговаривать – виноватых. Простите меня, молодой человек! – это было сказано мне.
Я мило улыбнулся ей в ответ.
– Что ж, справедливо! – ответил граф. – Уведите приговорённого, и пригласите Гаврилу, – это он сказал двоим стражникам, которые, встав между санитаром-убийцей, повели его из зала, но он ещё успел бросить на судью свой сочувственно-похотливый взгляд.
В проёме дверей показался невысокого роста полноватый мужчина, с крупными чертами лица и небольшой лысиной. Встав на цыпочки, он всматривался в зал, в надежде отыскать кого-то, или – чего-то. Заметив его, судья привстала и подняла руку.
В этот момент, в зал вошёл громадного роста детина, в могучем кулаке он сжимал плеть семихвостку. Это был местный конюх Гаврило, подрабатывающий порщиком.
– Магистр, вызывали? – пробасил детина, обращаясь к графу. Зал задрожал; увидев конюха, судья едва не потеряла сознание, а граф бросил на неё всё тот же сочувствующий её участи взгляд.
– Кого сечь-то? – оглядывая зал, вопрошал Гаврило.
– Меня, – вздохнула судья, и, окликнув лысоватого мужчину, обратилась к нему: – Витюша, я так рада, что ты пришёл. Я так скучала.
– Миланочка, у меня замечательная новость! – сияя от счастья, проговорил мужчина, которого судья назвала Витюшей. – Мурка котенилась. Теперь у нас четыре пушистых котёнка! Видела бы ты, какие у них забавные мордашки! И, ещё… Я сочинил стихотворение! Ты когда освободишься?
– Витюша, меня сейчас высекут, – отвечала судья с той же сияющей улыбкой. – Подожди меня в машине. Я скоро. Потом отвезёшь меня домой.
– Бедненькая! – произнёс мужчина с сочувствием в голосе. – Ты опять провалила дело. – Я сбегаю в аптеку, куплю тебе мазь, а вечером положу компресс на твою маленькую попку.
– Ой, ты у меня такой заботливый! – улыбнулась женщина, отдавшись в руки конюха, который взяв её под локоть, вывел из зала. Поравнявшись с лысоватым другом, она мило улыбнулась ему, и, заложив руки за спину, скрылась в коридоре.
– Положу компресс на твою маленькую попку, – задумчиво повторил граф Калиостро. – А говорят на свете нет любви. Так вот же она!
Его никто не слышал; все находившиеся в зале, двинулись к выходу. Только старший следователь Фома Ильич Неверящий по-прежнему дрых на подоконнике.
Так моего слуха коснулся оглушительный звон, раздавшийся откуда-то из глубины помещения. Я дёрнулся, и… проснулся, обнаружив себя полулежащим в кресле в своём офисе. Перед моим взором как в тумане предстали предметы на моём письменном столе. От долгого сидения тело затекло, и я не мог вытянуть руку, чтобы снять трубку телефона, который так оглушительно звенел, что это действовало на нервы. А когда тело постепенно вернуло свои естественные функции, телефон неожиданно замолчал. В голове продолжали вертеться события сна, который я только что видел. Глянув на часы, я поразился, как долго спал – более двух часов. Обеденный перерыв давно кончился, и я почувствовал голод и желание курить, но больше всего хотелось промочить горло. Я нажал кнопку селектора, вызвать секретаря.
– Лида, – сказал я, когда её тоненький голосок ответил мне, – вы заказали мне билет до… Куда я там собрался?
– Билет? Вы уезжаете? – пропела Лида, и, как мне послышалось с завистью в голосе.
Впервые, за прошедшие три месяца, которые она у нас провела, я был благодарен ей за её забывчивость.
– Я отменяю поездку, – сказал я и быстро добавил – Принесите мне кофе и аспирин… Хотя, нет, я выпью его внизу.
Не дожидаясь ответа, я нажал кнопку – разговор прервался.
Спустя три минуты я уже был на улице; вдыхал свежий послеполуденный воздух, наслаждаясь тёплым летним днём. То и дело сновали машины, но я не замечал их. Сон постепенно выветрился из головы, как запах табака в комнате, и я уже почти забыл его. Впереди я заметил шедшую по шоссе молодую женщину. Лица я не видел, только прямую спину, узкие бёдра и стройные ноги. На ней было свободное цветное платье, красные туфли и шарфик, развевающийся на ветру.
Я заметил, как она резко остановилась; то ли оступилась, то ли сломала каблук. Прибавив шаг, я подошёл к ней.
Паспорт, или Эликсир любви
© Copyright: Карлос Дэльгадо, 2025
Свидетельство о публикации №225060701651
Свидетельство о публикации №225060701651
Рецензии
Загадочная история, мсье Карлос. Титанический труд хотим вам сказать. Определенный талант. Вы для нас один из лучших авторов прозы. Это не объяснить словами, но так и есть. Леся и Одиссей👋👋👋
Варвара Браницкая 14.06.2025 01:22 • Заявить о нарушении
Варвара Браницкая 14.06.2025 01:22 • Заявить о нарушении
Здравствуйте, Леся!
Спасибо. Очень приятно, что Вы оценили мой талант. Да, труд действительно титанический - это я ещё кое-чего сократил. Писал в порыве нахлынувших на меня в тот момент необъяснимых чувств. Наша Дикарка Аня здорово воздействует на мой талант.
Надеюсь, и Одиссей оценил эту историю, если читал и у него хватило терпения дойти до конца.
Сейчас почти заканчиваю детективный триллер под названием "Западня". Дело происходит во Франции - любимой стране нашей Анютки. Героев немного - и все они ополчились против одного малого. Его зовут Анри Данилен.
Спасибо.
Жду в гости.
До свидания.
Карлос Дэльгадо 14.06.2025 15:41 Заявить о нарушении
Спасибо. Очень приятно, что Вы оценили мой талант. Да, труд действительно титанический - это я ещё кое-чего сократил. Писал в порыве нахлынувших на меня в тот момент необъяснимых чувств. Наша Дикарка Аня здорово воздействует на мой талант.
Надеюсь, и Одиссей оценил эту историю, если читал и у него хватило терпения дойти до конца.
Сейчас почти заканчиваю детективный триллер под названием "Западня". Дело происходит во Франции - любимой стране нашей Анютки. Героев немного - и все они ополчились против одного малого. Его зовут Анри Данилен.
Спасибо.
Жду в гости.
До свидания.
Карлос Дэльгадо 14.06.2025 15:41 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.