Цындыма дочь Маха-Бадара и Долгор

Октябрьское солнце окрасило листья берёз и осеннюю природу в ярко-жёлтые цвета, а травы стали жёсткими и рыжими. Долгор управилась с делами дней за семь и заторопилась домой, в Цокто-Хангил, в Та;архай, пора было помолиться на обоо и предъявить властям документ, который утверждал, что она – никто, то есть бедный и бесправный человек, которого нельзя лишать свободы как тех, что имеют какое-то хозяйство и собственное мнение.
Вернувшись домой, Долгор поднялась выше Жабхары, на пологую сопку, там издавна было обоо, где молились многие окрестные буряты в дни радостей и печалей. Обоо – большая и аккуратно уложенная куча камней с подношениями и шёлковыми хадаками – было устроено на вершине сопки, а потому его можно было видеть издалека. Ниже, вдоль Жабхары и поодаль, виднелись редкие дома и юрты Та;архая, Цокто-Хангила и стойбищ бурят. Она оглядывала с вершины родные просторы и душа её полнилась нежностью, теплотой и печалью. Долина Жабхары – вся в золотых и багряных кустарниках и берёзах, зажатая с двух сторон сопками, уходила к синеющему вдали перевалу Дэлгэр, который с недавних пор стали называть Агын дабаан…

Положив на камни две медные монетки и помолившись на обоо, Долгор не стала садиться на коня и и начала спускаться по рыжеющим осенним травам вниз, держа гнедого на длинном поводу. На душе было всё ещё беспокойно, хотя она много дней готовила документ, оберегающий от ареста и злых людей с ружьями, в русских одеждах, увёзших её мужа Маха-Бадару в неизвестном направлении. Они арестовывают самых лучших мужчин, а также их жён. Был слух, что очень скоро приедут и за Долгор, ведь теперь она жена врага народа Аюрова Маха-Бадары.
Но, когда слухи дошли до их юрты, Долгор по совету земляков, спешно отправилась к своим родственникам, в ;б;г;ё, что находилась за местностью ;;;гтэй, то есть кустарники, хотя и ;б;г;ё тоже находился в пади, густо заросшей кустарниками. Те же земляки написали бумагу, где удостоверялось, что она, Ринчинова Долгор, дочь бедняка, относится к беднейшим слоям жителей степи, а потому является социально преданным Советской власти элементом. Но бумага станет действительным документом только после того, как на ней поставят подписи или отпечатки пальцев её родственники и земляки, проживающие в ;б;г;ё и в степи.
Долгор – одна из дочерей семьи Дариева Ринчина, у которого мало скота, но шестнадцать детей, их знают во всей кункурской и цокто-хангильской степи. Приехав на стойбище родителей, она оповестила земляков и родственников о нагрянувших на семью Аюрова Маха-Бадары бедах, показала документ, который должен был спасти жизнь Долгор и её детей. У многих семей были такие же беды.
Подписи и отпечатки пальцев она собирала семь дней. Многие боялись хоть как-то обозначать себя на бумаге, даже говорили озираясь и шёпотом, будто за ними постоянно подглядывали. Что за времена!
Но теперь, спускаясь с обоо, Долгор наполнялась печальной радостью: документ готов, подписей и отпечатков пальцев достаточно. Она отнесёт бумагу органам власти, Долгор и её детей оставят в покое. Они будут жить! Может быть, со временем найдутся и следы Маха-Бадары.
В предвкушениях и надеждах, держа за длинный повод гнедого, Долгор спустилась с вершины, но прежде, чем сесть в седло, сунула руку во внутренний карман тэрлика, где находился документ, согревающий ей сердце, которое тут же громко и гулко застучало, отдаваясь в ушах. Документа не было! Недоумевая и ещё не веря, женщина остановилась, шаги её стали неуверенными. Наконец, она остановилась, лихорадочно сняла тэрлик, ощупала и встряхнула его. Документа не было. Долгор внимательно осмотрела себя, блузку, платье, шаровары, сапоги, потом взялась за седло. Всмотрелась в свой неровный след, тянущийся с вершины. И внезапно, всхлипывая, падая и вставая, ринулась обратно на обоо, полы не застёгнутого тэрлика развевались, как крылья раненной птицы.
Запыхавшаяся Долгор останавливалась и внимательно всматривалась в траву, вдаль, в кусты, деревья. Может быть, документ зацепился за траву или ветви. Но нигде и ничего не белело, не трепыхалось на ветвях или в траве. Может быть, бумага, подгоняемая дуновением ветра, летает в воздухе. Она запрокидывала голову и всматривалась в небо. Но и в синеве неба не плавал дарящий радость и жизнь кусочек бумаги. О, бурхан, пусть документ будет на камнях! Наверное, она его выронила на обоо, и он забился в какую-нибудь щель…
Уставшая, но полная решимости, она взбежала на вершину, ринулась к обоо, стала его обходить, сначала стоя, потом на коленях, вглядываясь во все щели меж камнями, поднимая старые, полусгнившие, жерди с хадаками. Долгор поднималась на ноги, снова опускалась на колени, смотрела вниз на свои следы, тропинку. Гнедой, к передним ногам которого она привязала длинный повод, мирно пощипывал траву. На вершине дул прохладный ветерок, и Долгор начала отчётливо понимать: она потеряла спасение себя и детей, документ исчез! И чем яснее она осознавала эту страшную беду, тем больше ужасная тоска наполняла её душу и сжимала сердце, которое, казалось, медленно умирает, зная, что никакого спасения и выхода больше нет. Нет!
Долгор, обхватив голову руками и тягостно размышляя, села на корточки, потом упав лицом вниз возле обоо зарыдала, отчаянно и безутешно. Маленькая и беззащитная под огромным небом, она била пыльную, истоптанную множеством ног землю, смуглыми кулачками и проклинала себя за беспечность. Потом встала и медленно, безучастная ко всему, будто слепая, побрела вниз к гнедому, поднявшему навстречу ей голову…
Приехав в старую юрту, стоявшую посреди таких же юрт в живописном Та;архае, она молчала, будто онемела.
Но утром Долгор снова встала уверенной и решительной. Оседлав гнедого, снова отправилась на поиски. От ;б;г;ё до обоо напротив Цокто-Хангила. За полмесяца поисков, она измучила себя и коня, которому она уже рвала траву и привязала к седлу, чтобы кормить его по пути, не останавливаясь. Уже и Жабхара, и озёра стали покрываться тоненьким льдом, крепчали морозы, но Долгор, будто одержимая или сумасшедшая, всё продолжала искать, обходя, держа на поводу гнедого, все окрестные сопки, пади, урочища, расспрашивая людей. Ничто не может исчезнуть бесследно!
Ей что-то говорили родственники мужа, земляки, но она молчала, безучастная ко всему и всем, кроме мечты о потерянной бумаги, дарующей жизнь ей и дочерям.
Долгор недавно исполнилось 33 года, старшей дочери Линхово – 14 лет, а младшей ещё и года не было. Вокруг говорили о какой ссылке или путёвке, по которой увозят жён врагов народа. Вот-вот должны приехать и за ней. Куда Долгор отправят с дочерями, как они там будут жить?
Раньше семья обитала в небольшой избушке, каковых в Та;архае и Цокто-Хангиле можно было насчитать на пальцах одной руки. Но избушку Маха-Бадара отдал своим землякам под школу, где местных детей учил грамоте Чойжиллхамаев Аюрзана, сын знаменитого учителя Чойжил-Лхамо.
Теперь семья Аюрова Маха-Бадара жила в старой юрте, где долгими ночами, при тусклых бликах очага, Долгор вспоминала недавнее прошлое и каждый свой шаг. Где она могла потерять документ?
Она хорошо помнила тот тёплый день, 17 сентября 1933 года. Маха-Бадара собирался строить дом для семьи. Ведь старый они отдали под школу. Он неспешно ошкуривал брёвна, когда вдали показались два всадника, за спинами которых поблёскивали дула карабинов. Вероятно, уполномоченные или нарочные? Опять какие-нибудь новшества будут, собрания, хотя у них уже есть артель. Утерев со лба пот и сев на бревно, Маха-Бадара стал ждать. Военные подъехали, слезли с коней. Маха-Бадара заговорил с ними. Очень скоро голоса военных зазвучали громко и резко, один них направил на Маха-Бадару карабин и повёл его в юрту. Домашние и Долгор всполошились, засуетились, старшая дочь Линхово заплакала.
Военные приказали Маха-Бадара взять одежду и погнали его впереди себя в сторону Агинского. Что случилось, почему арестовали Маха-Бадару Аюрова? Ведь он с первых дней вступил в ТОЗ, одобрял и поддерживал советскую власть, был одним из руководителей булука, сомона и товарищества, дом собственный отдал под школу. Разговоры гуляли разные. Почти все зажиточные хозяева явно и скрытно уходили за Онон, а дальше – в Китай и Монголию. Говорили, что ОГПУ арестовывает всех, кто более или менее состоятелен, имеет хозяйство, набожен, блюдет религиозные и народные традиции. В родословной Маха-Бадары, относящейся к роду Худанса Шарайд, всегда было много образованных, зажиточных и религиозных людей. И Тэмдэгэй Данжин, два сына которого – Лубсан-Жигжит Доржи и Ринчин-Самбу – стали легендарными ламами и руководителями Агинского дацана, и другие шарайды его близкие родственники. Но разве это повод арестовывать человека? Маха-Бадару увели, и больше его никто из родных не видел…
Смотря на блики огня в очаге юрты, Долгор будто видела как она, после ареста мужа, поехала на гнедом в ;б;г;ё, и оглянувшись с первой сопки, под которой бил родник, увидела – на их стойбище суетилось множество людей, разбирая нажитое за много лет предками Маха-Бадары, а также им самим: одежду, обувь, шкуры, утварь, инструменты и другие вещи… Долгор молча тронула гнедого и поскакала к родным, в ;б;г;ё, где намеревалась собрать подписи и отпечатки пальцев на бумаге, удостоверяющей, что она – не классовый враг, а – безвольное и бесправное существо, поддерживающее власть. И этот главный документ, надежду своей семьи, она потеряла! О, бурхан, неужели прервётся род Маха-Бадары? Ведь каждая бурятская женщина – продолжательница рода своего мужа...
Но всё на свете когда-нибудь кончается, кончились и беды Долгор. В один из тоскливых для неё дней в юрту вошёл Базарай Гонгор, такой же, как и многие, простой скотовод. Он молча протянул опешившей Долгор знакомый ей клочок бумаги, которую нашёл в лесу. Базарай Гонгор был наслышан, что жена Маха-Бадары потеряла ценный документ и, найдя бумагу, сразу заспешил к ней.
Померкшее солнце вспыхнуло снова. Долгор и родные Маха-Бадара показали документ в сомоне, потом сдали в аймак. Угроза ареста исчезла. Семья получила полное право существовать дальше. Бумага, найденная Базарай Гонгором, оказалась вечной: род Аюрова Маха-Бадары получил возможность на продолжение. Жена его Долгор Ринчинова, оставшаяся с двумя дочерями, оказалась великой и верной женщиной: имя своего исчезнувшего во мгле кровавых лагерей мужа, она дала девочке, родившейся через пять лет после его ареста, в 1938 году. На свет появилась Цындыма Махабадарова. Долгор надеялась, что после этого род Маха-Бадары уже не прервётся и будет всегда на устах людей. Так могла поступить настоящая бурятская женщина.
7 июля 2024 году эту историю мне рассказала 87-летняя Цындыма Махабадарова. В тот день я застал её дома. Она записывала в тетрадь свои наблюдения и воспоминания: «Летом 1946 года наступил палящий зной...» Повествование моё продолжение этих записей. Они ведь тоже документ.
Когда Цындыма подросла, Долгор рассказала ей, что Аюров Маха-Бадара был председателем сельского Совета, сторонником новой власти, ради которой жил и трудился. Объяснила происхождение: она принадлежит роду Худанса Шарайд, семейству Маха-Бадары Аюрова, Аюр – сын Намжила, Намжил – сын Нярбы.
Аюров Маха-Бадара одним из первых вступил в ТОЗ имени «8 марта», в доме, который он отдал для школы, учились дети многих жителей Цокто-Хангила, все они, в дальнейшем, продолжили своё образование.
Цындыма хорошо помнит страшный 1946 года, когда нещадно палило солнце, не было дождей, наступили бескормица и голод. Травы, практически, не было! Коровы ели кузнечиков и саранчу, которые летали тучами. Помёт животных состоял из саранчи, люди варили старые шкуры, а свежая шкура считалась деликатесом. Почему об этом не пишут?
Зима 1947 года выдалась чрезвычайно лютой на стужи. Случалось, что люди варили кожаные верёвки, черепа павших лошадей. По весне собирали мангир, ревень. Поднимали обессилевших коров, и пошли слухи, что некоторые из них дают молоко. Сушили и толчили мангир, варили аарсу. Все съедобные растения выкапывали, чем могли и ели. Иногда просто выковыривали пальцами. Жизнь медленно стала приходить в норму, а в конце мая людям стали раздавать «красную муку» – гаолян. Говорили, что привозят из Японии.
Осенью 1947 года Цындыма стала первоклассницей. Люди ещё голодали, у многих не было зимней обуви, а летом их дети и не носили. Похолодает, замерзнут ноги, бежит ребёнок или подросток и подставляет ноги под струю коровьей мочи. Согревается. Или же греет ноги в коровьем помёте. А пробежится по утренней росе и снова ноги чистые. Кожа на ступнях, особенно на подошвах загрубеет, станет твёрдой, колючки алтарганы порой не прокалывают. Осенью могут выдать сандалии. 1947 год – самый страшный и трудный для Цындымы и её ровесников.
В 1950-ых годах стали уже и кукурузу жарить на огне. Затрещат жёлтые зёрна, лопаются, выстреливая белую мякоть. Вкуснотища!
После окончания четырёх классов отправили маленькую Цындыму в Судунтуйскую семилетку. Директор Жигмит Тумунов, завуч – Бадма-Базар Намсарайн. Учительница бурятского языка – Бутид-Ханда Батодалаева, английского – Хончин Бадараев, в серой папахе и офицерской шинели. Очень хорошие учителя. На всю жизнь запомнились.
Окончив семь классов, подросшая Цындыма вернулась домой, год помогала домашним, затем отправилась в Агинское, где и окончила восемь классов, живя в интернате. Дальше учиться не пришлось – негде было жить. С этого времени стала трудиться на колхозной молочнотоварной ферме, где и работала до выхода на пенсию.
37 лет она – на колхозной ферме. За это время становилась участницей ВДНХ в Москве, много раз – членом правления колхоза, депутатом сельского Совета, награждена орденом Трудового Красного Знамени. Другие звания и награды можно не упоминать, до того их много… Она запечатлена на страницах многих газет и изданий. О её профессионализме и знании особенностей организма коров до сих пор вспоминают жители села. Цындыма жила и работала на разных фермах колхоза до тех, пока они не объединились в одну – Центральную, которую построили на северной окраине села.
За свою жизнь она, как и многие её подруги, сделала столько мужской и трудной работы, что описать и показать их в тексте невозможно. Как написать о женщинах, работающих десятилетиями в грязи и навозе, в которой может утонуть любая механизация. Как описать солёный пот, бегущий по спине, когда она несёт на себе тяжеленный, мокрый и вонючий силос? Как сказать о планах, которые, практически, невозможно, но надо выполнять. Разве поймут современники, что на колхозных фермах на учёте каждый грамм молока, а дома у доярок мычат не доенные коровы или же их вовсе нет, значит, нет и молока детям. Всё колхозное молоко идёт государству…
Мы беседуем с Цындымой на скамейке во дворе её дома. За ближней горой пылает изумительной красоты закат. Она мне рассказывает о своей матери – Долгор Ринчиновой, о том, как арестовали и увели Маха-Бадару Аюрова после чего и случилась та история с бумагой, которую потеряла Долгор. Если бы эту бумагу не нашёл в лесу добрый человек  Базарай Гонгор неизвестно как сложилась бы жизнь Долгор Ринчиновой и её потомков?
Цындыма смотрит на закат и говорит мне о своих дочерях – Римме и Светлане, о том, как ездила на своём мотоцикле с коляской (и мотоцикл купила!) косить сено или за мешком комбикорма к родственникам, а то и встречать старшую дочь в Агинском. И я вижу сильную и неунывающую бурятскую женщину, способную преодолеть любые обиды, невзгоды, оставаясь счастливой и жизнерадостной. Она сама – документ эпохи, которую помнит и в свои 87 лет продолжает записывать в своём дневнике.


На снимке:
1967 год. Доярки фермы Хара-Нур с детьми. Задний ряд слева направо: Жигмитова Дулмажаб, Тудунова Цыпелма,  Махабадарова Цындыма, Дарижапова Цымжит, Базарова Дулма, Янжимаева Дулма, Дагбаева Хандама. Второй ряд, дети, слева направо: Тудунова Долгорма, Цыренов Рабдан, Янжимаев Бато. Рядом с ними сидит Жалсапова Цыпелма-абгай, за ней – дочь Галсанова Цымжит, Дагбаева Цыпелма. Первый ряд, дети, слева направо:  Махабадарова Светлана и Тудунов Болот