О литературе и её жертвах

Литература есть не что иное, как добровольное погружение в пучину страданий, которыми человек, в безрассудной самонадеянности, обрекает себя на муки вечные. Это не ремесло, не искусство даже, а такое общее томление духа, что охватывает всех, кто, по неосторожности или дерзости, к этому делу прикасается. Всякий, кто осмелился вступить в эту долину печали, будь то сочинитель, герой его вымышленный, читатель или издатель, обречён на терзания, которых не избежать, как не избежать собственной тени в солнечный полдень.
Автор — первый страдалец в этом трагическом хороводе. Он, подобно Прометею прикованному к скале, чью печень клюёт орёл, сидит над листом бумаги и рвёт на себе волосы, как древний пророк, в тщетной надежде исторгнуть из себя текст достойный вечности. То он, в поте лица своего, исписывает груды бумаги, то, в отчаянии, швыряет их в огонь, поскольку сюжет, как упрямый мул, застрял в трясине, а герой, выдуманный им же самим, глядит с укором и отказывается повиноваться. То рука дрожит, не в силах заколоть этого героя мечом, хоть и надо, по законам драмы, убить его немедленно, чтобы читатель рыдал, а слава автора множилась. То проклятые сроки поджимают как псы, что рвут подол хитона, а вино, что пьётся без меры и без воды, лишь усугубляет тоску. И вот уже, в полубреду, сочинитель бормочет проклятия, то ли своему герою, то ли самому себе, то ли Музе, что покинула его в час нужды.
Персонажи, рождённые в горячке авторского воображения, обречены на вечное кружение в водовороте страстей. Любовь, измены, сражения — кровавая жатва, где они, как колосья, падают под косой извивов сюжета. Расставания, предательства, отравленные кубки и стрелы, пронзающие грудь, — вот их судьба. И всё это ради того, чтобы читатель, наивный искатель развлечений, не скучал, листая страницы. Если нет в книге страданий, то и читать её никто не станет, а герой, что не плачет, не любит и не умирает в муках, и не герой вовсе.
Читатель — это тот несчастный, что взял в руки книгу, надеясь на время отвлечься от своих тягот и проблем. Но он получает град стрел, которыми автор, подобно злобному божеству, осыпает его душу. На него обрушивается боль и жар сочинителя, слёзы героев, недоумённые взгляды, когда меч пронзает их сердца, или яд, подсыпанный коварным другом, уже течёт по жилам. Победители, что возвышаются с самодовольной ухмылкой, тоже скоро падут, отравленные или заколотые в следующей главе, и читатель, в простоте своей, плачет над их судьбой, забыв, что сам он — лишь зритель в этом театре страданий. Он хочет новых ужасов и несчастий, переворачивая страницу, и находит их в избытке.
Но есть и другие страдальцы, чья участь тяжела сверх всякой меры, — редакторы, корректоры и издатели. Эти труженики, в отличие от первых, не могут покинуть поле битвы называемое литературой. Они, как каторжники, прикованы к ней пожизненно, обречённые вечно исправлять корявые строки, ловить блох в тексте, что плодятся быстрее, чем в шерсти бродячей собаки, и уговаривать автора, что герой, умерший на десятой странице, не может воскреснуть на сотой без веских причин. Их мука в том, что они видят изнанку литературы, её кривые швы и заплатки, и не могут, как читатель, укрыться в сладком неведении. Их страдание — в вечной борьбе с авторской гордыней, со сроками, которые ждут, как палач с топором, и с читателем, что требует всё новых и новых мучений на страницах.
Литература не храм и не сад, а скорее бойня, где каждый, от писателя до читателя, платит свою цену за прикосновение к ней. И всё же, в безумии своём, человечество продолжает писать, читать и страдать.