Монолог

Он кряхтел, раскачиваясь под северным ветром. И хотя был канун майских праздников природа решила, что за все надо платить и почти летнее начало апреля, обязательно должно закончиться февральской стужей, а то и снегом.
Просыпаться не хотелось; ведь так хорошо в забытьи под снегом вспоминать свою младость, когда густой молодой кроной он укрывал чью-то преступную любовь или наблюдал веселое сборище речных разбойников, делящих меж собою добычу. Эти веселые удалые мужики, многие из которых были уроженцами этих мест, гуляли ватагой от верховьев Волги аж до самой Астрахани.
Потом, уже гораздо позднее, хорошо помнил молодого художника, гостившего в этом имении князей Вяземских, который мечтательно устремив взгляд в зеленую крону что-то рисовал на мольберте. Художник с нерусской фамилией Клодт, но с русской душой, полюбил эти места. Местные жители уважительно называли его Михаил Константинович.
Так думал старый дуб, вот уже почти пять веков все глубже прораставший своими корнями в землю современной Дубны, прямо на стрелке одноименной реки и Волги.

Но все равно, несмотря на холод, природа просыпалась и его внучка липа, которая моложе на двести зим, уже готова была распустить первые листочки.
Всю остальную поросль древний дуб не признавал, и слегка презрительно посматривал вокруг на раскинувшийся сосновый бор, который в опушке ивы и березняка редел, чем ближе подступал к берегам Волги и впадающей в нее Дубны. И если река Дубна, из за ее незначительности и мелкости подпускала этот сосновый лес прямо к берегу, то со стороны Волги он заканчивался за церковным погостом, и дальше, до самой воды, расстилались пойменные поля, радуя глаз своей сочной зеленью — отрада для многочисленного поголовья сельской животины, стада которой когда-то безмятежно паслись на волжском просторе.
И если липа помнила уже Петровскую верфь на Дубне, где государь наладил постройку малых судов для Северной войны, то старый дуб застал еще древнюю мытню; на стрелке Дубны и Волги. Государевы люди собирали здесь пошлину с купцов, проплывающих древним путем «из варяг в арабы» и обратно, в казну московского царя Василия.
Деревянный храм, прямо на стрелке как ориентир, был виден с севера и юга и поселение изначально, задолго до рождения дуба, называлось Дубной, но как это часто бывает, когда мытня прекратила свое существование за ненадобностью, старый дуб все чаще стал слышать название Городище. А когда сменился хозяин здешних земель с князя Татищева на князя Вяземского, то почему-то село стало называться Ратмино, по названию захудалой деревеньки, которую Александр Вяземский переселил из-за постоянных затоплений на возвышенные места села Городище выше по Дубне, где и по сей день живут их потомки в поселке Александровка, названным так в благодарность именем последнего князя.
Дуб видел как два раза горел деревянный храм,пока все тот же князь не выстроил из камня красавицу церковь, которой и по сей день любуются проплыващие по Волге туристы.

Но ничего не радовало старый дуб. Ему хотелось покоя, а люди за последние сто лет стали такими беспокойными, что его одряхлевшее, но еще крепкое тело стало местами сохнуть, скидывая с себя от глубокой печали когда-то могучие ветки.
Чего он только за последний век не видел... Вокруг него, в смутное время сходились друг на друга люди, которые совсем недавно вместе шли причащаться в храм и троекратно лобызались на Пасху. С красными флагами хмельные мужики ходили по главной улице, а потом, под бабий рев, уходили на очередную войну. Он помнил как на его ветке повесилась молодуха, получив с далекого фронта страшную весть.
А совсем недавно, всего шестьдесят зим назад, беззаботные недоросли приходили сюда занимая дворянские постройки княжеского имения, переделанные в мастерские и аудитории, чтобы обучиться ремеслу. Дуб с сожалением наблюдал как веселая юность гоняет мяч в стенах старой церкви, оборудованной под спортивный зал.
Липа, находившаяся в непосредственной близости на церковном подворье, жаловалась ему на этот разгул атеизма и неспокойные времена. Но все равно мудрая липа знала что пройдет и это. Все на грешной земле проходит и дерево, повидавшее на своем веку всякого, относилась к бесшабашной юности со снисхождением, ибо отроки не ведали что творили.
И вправду; скоро ГПТУ-49 перевели в другое место, на левый берег, погост и церковные постройки люди привели в порядок и как раньше над волжской ширью разнесся праздничный благовест.

И снова память возвращала дуб в те давние времена. Главный мытарь Федька Грязной — боярский сын, пройдоха и гулеван, наверное брал не по чину и пришли по Волге стрельцы от удельного князя кашинского предела провести «аудит», и поставили на правеж дубненского вора.
Били батогами сердешного прямо под зеленой кроной уже возмужавшего дуба, и захлебываясь кровью, обливаясь слезами, тот клялся что гол как сокОл и все его богатство двухэтажный терем, построенный еще батюшкой, да куча детей — мал мала меньше. Но дуб-то знал и видел где закопан кованый сундук набитый царскими ефимками, золотом и серебром. А покоится клад в земле и поныне; в десяти шагах строго на север.
Федьку заковали в железо и посадили в амбар под замок, чтобы везти потом в московский приказ на царский суд. И что там ждет боярского сына от помазанника; дальнейшая хула или неожиданная милость, только бог ведает.
Но гулеван и пройдоха Федька не был бы Федькой, чтобы обманув беспечных стрельцов не скрыться в неизвестном направлении.
Дуб видел как темной ночью шайка разбойников, убив стражу, освободили сидельца и на трех стругах из Дубны они вышли на волжский простор.
Гуляли молодцы по всей Волге; от ее верховьев до самой Астрахани, наводя ужас на мирных купцов, береговые деревни и даже небольшие острожки с малым гарнизоном стрелецкого люда. Долго еще старый дуб слышал про лихого атамана Федьку Грязного.
Дубненская мытня канула в лету, наступили безмятежные времена и до неспокойного двадцатого века оставались еще долгие четыре столетия. Менялись хозяева этой земли, перед дубом росли и умирали люди, поколения чередом сменяли друг друга.
Боярина Грязного сменил князь Татищев, а еще позднее, накануне лихого двадцатого века, дуб с интересом наблюдал за деятельностью известного подвижника и патриота земли русской; купца и заводчика, очень богатого человека Мамонтова Ивана Николаевича.
Проживал он прямо напротив имения князей Вяземских только на противоположном берегу Волги в сельце Пекуново, где и находилась его усадьба. Предприимчивый человек; он не только отдохновенно проживал в этих райских местах, но и наладил различные производства, давая работу и доход местному населению. Купец даже чеканил собственную монету, которая ходила естественно только в его лавках и магазинах.
Иван Николаевич жил на широкую ногу, занимался благотворительностью, покровительствуя российским талантам, и конечно весь московский бомонд были завсегдатаями у гостеприимного хозяина.
Шумные компании на лодках переправлялись через неширокую Волгу, шли в церковь на службу, а затем, прямо в тени древнего дуба, устраивали веселые посиделки с вином и угощением.
Дамы были в летних платьях, в шляпках и с зонтиками от солнца. Мужчины старались быть ближе к народу, поэтому на светлые брюки ниспадала рубаха-косоворотка с расшитым русским узором воротом и подпоясанная кожаным ремешком, на всех были соломенные шляпы.
Художники пытались рисовать, поэты читали свои стихи и все при этом до хрипоты спорили о судьбе народа и будущее России, не забывая при этом поглощать в больших количествах вино и изысканную закуску щедрого мецената. Над волжской ширью, заполняя все пространство вокруг, разливался божественный голос молодого мужчины, которого присутствующие называли Федор Иванович или просто Федей. Позже дуб услышал и фамилию обладателя этого высокого певучего баса, проникающего в самое сердце - Шаляпин.
Здесь же при храме Иван Николаевич основал земскую начальную школу для крестьянских детей, но к сожалению рано ушел из жизни в возрасте пятидесяти семи лет. Дуб видел как скорбная процессия на лодках перевезла останки на отпевание в храм, затем под громкие рыдания родных и близких тело было предано земле здесь же; на церковном погосте, где покоится и поныне.
Крестьянская детвора во все времена любила этот дуб, да и он обожал эту мелкую людскую поросль. Они могли устраивать свои игры в тени раскидистых ветвей или как воробьи с щебетом и гвалтом облепить крону, прячась друг от друга в густой листве. Самые отчаянныые добирались до самого верха, судорожно цепляясь за крепкие сучья. Неугомонные; они даже умудрялись в переплетении ветвей строить шалаши, похожие на большие скворечники. И дуб, как добрый дедушка молча сносил их детские проказы, укрывая от внезапно налетевшего ливня или лаская листвой под летним ветерком.

И снова задумался старик. Липа, раскрыв почки и выпрастав наружу клейкую рубашку листа, пыталась под шум весеннего ветра заговорить с ним, а он, расставив в стороны свои корявые сучья-руки, ждал настоящего тепла, чтобы из страшного пугала превратиться в зеленого красавца, поднявшегося над всем окружающим его лесом.
От еще более древнего сородича; на два обхвата шире, он когда-то слышал много чего интересного. Сторожевые разъезды степняков случайно забредали сюда, в эти лесные непроходимые дебри. Непривычный для русского человека взгляд на конных людей с узким разрезом глаз, в мохнатых шапках и вооруженных, поначалу вызывал осторожное любопытство, пока не начался грабеж и убийство. Много чего непотребного творили ордынцы, но слава Всевышнему многих спасла Волга, через которую на лодках и вплавь переправлялись люди. Преследовать кочевники, не все умеющие плавать, не посчитали нужным.
Сходились в жестокой сече не только степняки, но и удельные князья в неуемной жажде власти жгли и разоряли соседей. Москва еще только поднималась на топких берегах реки.
И вот чего только жаль: люди расщепили атом, построили коллайдер, но так и не научились понимать язык природы. Сколько бы они с липой поведали человеку, глядишь и он бы стал добрее и внимательней к окружающему его миру.
Тот его предок, поднявший свою крону под самые небеса, рос по соседству и вполне мог пожить не одно столетие. Он был в возрасте крепкого старца, который в одиночестве созерцает жизнь в келье. Только глупые люди зачем-то свалили его, чтобы расширить барский двор.
Его пока не тронули; видимо научились эти двуногие существа ценить великодушный дар земли-матери в виде красивого дерева в тени которого водили девки хороводы на Троицу, а зимой на Масленную строили снежные городки и горки.

Как-то под вечер позвонил племянник — дипломированный историк и краевед:
-Дядька, давай завтра съездим в Ратмино, посетим храм, ну а ты вспомнишь свои молодые годы, когда скакал через «козла» в церкви. Кстати мой друг Игорь Вяземский, тоже краевед; ты его знаешь через фонд «Наследие», благоустраивает там территорию. Он утверждает, что там на подворье липа  имеет возраст более трехсот лет, а в двухстах метрах находится дуб  который подбирается к пятивековому рубежу.
И конечно я с готовностью согласился, хотя отнесся к этой информации с некоторым скепсисом. Это место было мне хорошо знакомо и любимо в бытность там профессионально-технического училища, которое готовило монтажников, регулировщиков радиоаппаратуры, телемехаников, слесарей, токарей и распологалось в постройках бывшего имения. Конечно там росли вокруг большие деревья, но по молодости просто не обращал на них внимания.
На следующий день встретились прямо на месте у камня, который был положен энтузиастами в честь древнего поселения на таком удачном расположении слияния двух рек (большой и малой) и имевшего название как и современный город. Упоминание о поселении под названием Дубна раскопал дотошный историк И.Б. Даченков в пыльных архивах.
Игорь (только другой) по хозяйски повел нас за ограду на церковное подворье и сразу указал на действительно могучее дерево ствол которого мы не могли обнять даже вдвоем. Как я мог раньше не заметить такого чуда!
Липа действительно казалась очень старой. Она уже отцвела, но кое где бахромой еще свисал весенний первоцвет. Залетевшая невесть откуда пчела с надеждой кружила вокруг порыжевших бутонов но, расстроенно пожужжав, перелетела на кусты махровой сирени, пышным цветом распустившейся на всей территории заповедного парка.
-Так, с липой познакомились, а где же дуб?..
-Да-да, конечно...
Игорь заторопился и снова вывел нас за ограду по направлению к реке Дубне, затем нырнул в заросли ивняка и осины над которыми свечками возвышались белоствольные березы. Присутствовали здесь и липовые деревья; скорей всего посаженные когда-то обитателями княжеского имения, потому что если присмотреться, то легко можно увидеть четкий порядок расположения мощных стволов; скорей всего это была липовая аллея.
Пройдя совсем немного и раздвинув ветки, наш проводник сделал жест рукой как бы приглашая полюбоваться его открытием. На небольшой захламленной поляне чернело кострище, в центре которого из земли торчал обгоревший остов когда-то большого дерева, а рядом, чуть опаленый огнем, возвышался могучий дуб, судя по иссохшей коре и глубокими шрамами на дуплистом стволе, очень старый.
Встреча была неожиданной; мы с племянником замерли на минуту не зная как реагировать на такую сказочную картину. Втроем мы молча стояли вокруг дерева как люди стоят перед иконой в храме. Впечатление было настолько сильным, что я не слышал о чем начали говорить мои спутники; кажется они уже по хозяйски планировали огородить это место и проторить сюда туристическую тропу.
Все таки исходил от дерева поток необъяснимой жизненой силы как будто с вершин своей древности мудрый дуб говорил окружающим: - «все прах, пройдет и это». Игорь Вяземский подошел к дереву, провел рукой по стволу со словами: - «пригласил специалистов, те провели исследование и уверенно утверждают, что возраст дуба где-то около пятисот лет".
Я был благодарен ребятам, что познакомили меня с такой достопримечательностью родного города и ночью, засыпая, с удовольствием вспоминал и старый дуб, и его внучку липу, словно обрел на склоне лет новых друзей.