Разговор за рюмкой чая

Я прилетел в Печору из Усинска на Ми-4 — стареньком, дребезжащем, будто собранном из запчастей от разных машин, вертолёте, который мотался в небе над замёрзшей тундрой, как консервная банка, полная болтов. Север как Север — всё привычно и неизменно: колючий ветер, тусклое свинцовое небо и снег, который не шёл, а будто висел в воздухе, застывшем вместе со всем вокруг. В Печоре располагался один из узлов связи, коих в моём хозяйстве было четыре. Обычная рабочая поездка, которые случались у меня практически еженедельно — без парада, но с делами.
 
Серёга, мой заместитель, жил тут, на месте. Познакомились мы уже в процессе работы — не в учебных аудиториях и не за пивом в общежитии, а в холодных коридорах узлов связи и на совещаниях, где пахло проводкой, чаем и табаком. Постепенно разговоры переросли в доверие, а доверие — в крепкую мужскую дружбу, ту, где словами особенно не разбрасываются.
 
Он встретил меня у площадки — кивнули друг другу по-своему, по-северному, без лишних телодвижений. Рабочий день пролетел быстро: проверили оборудование, пробежались по журналам, обсудили то, что требовало немедленного вмешательства, проехались по клиентам и нужным организациям. Вечером остались вдвоём в его кабинете.
 
Кабинет был типичный — такой, какие бывают только в конце восьмидесятых: высокие потолки, тусклая лампа под стеклянным плафоном, стены серо-зелёные, со следами перекрасов и гвоздей от давно снятых досок почёта и инструкций. На стене висел портрет — кажется, ещё Андропова, забытый, но не снятый. На подоконнике — пузатый чайник, рядом закатанная банка с огурцами.
 
Сидели мы, напротив, друг друга. Между нами — старый облупленный стол, на нём гранёные стаканы, бутылка «Русской» без этикетки и ломоть чёрного хлеба, розовые ломти сёмги и медвежатина, нарезанная крупными кусками сёмга, кое где, горкой лежал сигаретный пепел, огрызки солёных огурцов и кроваво-красные потёки разлившегося томатного сока, вытекшего из недонесённых до рта маринованных помидоров. На самом краю стола маленькой горкой лежала ободранная рыбья чешуя...
Разговор пошёл сам собой, как будто ждал удобного случая, чтобы начаться.
 
— Слушай, Серёг, у тебя не бывает ощущения, что всё вокруг как-то… вывернулось?
— В смысле?
— Ну как будто мир встал с ног на голову. Всё, что раньше было ложью — теперь правда. Всё, что казалось вымыслом — уже преподносят как факт.
— Ты о новостях?
— Обо всём. Печать, радио, телек … Вся эта трескучая болтовня — как будто читаешь какую-то ненаучную фантастику, только под соусом «официально подтверждённых источников». И главное — все верят.
 
Серёга вздохнул, налил чаю, подумал немного, отставил кружку и разлил водку по стаканам.
 
— И ведь никто даже не задаётся вопросом, откуда ноги растут. Любая фальшивка — теперь «достоверно проверенная информация». А если ты, не дай бог, усомнился — тут же получаешь клеймо: «агент», «пропагандист», «враг демократии».
— Жёстко, конечно.
— Жёстко? Это ещё цветочки. Понимаешь, сегодня идёт не просто политическая игра. Это война. Только не за территории, а за реальность. За то, чтобы человек даже думать боялся.
 
Он говорил с той самой упряминкой, которая не нуждается в доказательствах. Когда Серёга уверен — спорить бесполезно, можно только выслушать.
 
— Это не бои за города, Серёг, — говорю я. — Это битва за головы.
— А независимые СМИ?
— Какие, к чёрту, независимые? Кто девушку ужинает, тот её и танцует. У всех есть хозяева. А тех, кто без хозяев — просто выкидывают. Не вписался в шаблон — до свидания.
 
Серёга хмурится, но молчит. Не потому, что не согласен — просто не хочется признавать.
 
— И вот теперь, брат, начинается самое страшное. Это даже не война за деньги или власть — это война против Истины.
— Прям пафосно у тебя звучит.
— Может, и пафосно. Только это правда. Сегодня за правду не дают медаль — за неё дают по голове. Ложь наряжается в костюм фактов, ходит по эфирным ток-шоу, вещает с трибун. У неё — миллионы подписчиков, и алгоритмы работают на неё. А ты попробуй правду сказать — сразу в блок. Или, если повезёт, в тень.
— А что делать? — посопев по привычке обиженным ёжиком, спрашивает Серёга почти шёпотом.
— Молчи. Слушай. Не спеши. И главное — не предай самого себя. Потому что пока ты внутри честен — ещё не всё потеряно. Даже если весь мир вокруг говорит, что белое — это чёрное. Истина живёт не в лайках. Она живёт там, где тихо. Где совесть ещё не захлебнулась в шуме.
 
Серёга медленно кивает. Мы молчим. А в этой тишине, странным образом, становится немного легче.