ОГЛАВЛЕНИЕ
Последняя дуэль Лермонтова: как это было (к 210-летию со дня рождения поэта)
Последняя дуэль Лермонтова: как это было (приложение)
Последняя дуэль Лермонтова: дореволюционная рецепция трагедии (1841-1917 гг.)
Последняя дуэль Лермонтова: история политической версии (1841-1990-е гг.)
Последняя дуэль Лермонтова: как это было (к 210-летию со дня рождения поэта)
Весной 1841 года Лермонтов вместе со своим другом и родственником А. Столыпиным направлялись из Петербурга на Кавказ, в отряд, где с осени 1841 года они должны были участвовать в военных действиях. По пути они решили заехать в Пятигорск, куда и добрались к середине мая. Там встретились с корнетом лейб-гвардии конного полка М. Глебовым, поручиком князем С. Трубецким, князем А. Васильчиковым — молодым чиновником, сыном председателя Госсовета, и Н. Мартыновым, майором в отставке. Все они (кроме Васильчикова) были давними приятелями Лермонтова; с последним поэт встречался в «кружке шестнадцати».
Николай Мартынов был соучеником Лермонтова, Столыпина и Трубецкого по юнкерской школе. В феврале 1841 года он вышел в отставку и жил на водах в ожидании документов перед отъездом в имение. Причины этого нередко становились предметом интереса исследователей; на данный момент таковыми признаются семейные обстоятельства. Однако догадки исследователей о том, что свою военную отставку молодой офицер воспринимал как «неудачу судьбы», представляются не беспочвенными. Многие в то лето в Пятигорске заметили, что в Мартынове произошла перемена. Наиболее емко его охарактеризовал Костенецкий: «Это был очень красивый молодой гвардейский офицер... Он был всегда очень любезен, весел, порядочно пел под фортепиано романсы и был полон надежд на свою будущность... В 1841 году я увидел его в Пятигорске... Вместо генеральского чина он был уже в отставке всего майором, не имел никакого ордена и из веселого и светского изящного молодого человека сделался каким-то дикарем: отрастил огромные бакенбарды, в простом черкесском костюме, с огромным кинжалом, в нахлобученной белой папахе, мрачный и молчаливый».
Между тем известно, что Николай Мартынов был награжден орденом Анны III степени. Но во всем остальном он, видимо, оправдывал меткую характеристику мемуариста, и мы располагаем сведениями о том, что его эксцентричный наряд и манера поведения вызывали насмешливое отношение окружающей публики.
Х о д к о н ф л и к т а. Лермонтов, конечно же, не остался равнодушным к новому имиджу давнего товарища. Он стал называть его «montagnard au grand poignard», что означает «горец с большим кинжалом». Другие варианты этой шутки: "le sauvage au grand poignard" или просто "monsier le poignard". Лермонтов хотел немного «встряхнуть» приятеля, напустившего на себя «странную» серьезность и мрачность; ведь и он сам, и его друзья помнили Николая Мартынова еще недавно более веселым, эмоциональным и отзывчивым в общении с ними.
До нас дошла следующая эпиграмма поэта на товарища:
Скинь бешмет свой, друг Мартыш,
Распояшься, сбрось кинжалы,
Вздень броню, возьми бердыш
И блюди нас как хожалый.
Это было произнесено в один из июньских вечеров за картами, когда, одетый не по погоде, Николай Мартынов жаловался на жару. Тогда же были сочинены и экспромты на других друзей — Столыпина, Трубецкого, Васильчикова, Льва Пушкина.
Молодые люди проводили время в прогулках, балах и пикниках, шутили, ухаживали за женщинами. И случилось так, что Лермонтов и Мартынов оба стали ухаживать за Эмилией Верзилиной, известной в мемуарной литературе как «Роза Кавказа». Мартынов оказался здесь счастливым соперником поэта; Лермонтову же, в свою очередь, не хотелось отступать, отчего его поведение могло стать испытующим, и он мог более, чем обычно, дать волю своему несколько колкому остроумию. Впоследствии Мартынов, не без преувеличения, так описывал эту ситуацию: «...Эмилия Верзилина, за которою ухаживали как он, так и я, отдавала мне видимое предпочтение, которое от Лермонтова и не скрывала, что приводило этого крайне самолюбивого человека в неописуемое негодование».
Видимо, в пылу этого «любовного» соперничества Николай Мартынов и написал на Лермонтова пикантную эпиграмму:
Mon cher Michel,
Оставь Адель,
А нет сил,
Пей эликсир,
И вернется снова,
К тебе Реброва.
Рецепт возврати не иной,
Эмиль Верзилиной.
Текст эпиграммы дважды перечеркнут карандашом, а поверх текста сделана карандашная запись: «Подлец Мартышка» (возможно, рукой Лермонтова).
Взаимные шутки, дружеские шаржи были в обычае у молодых офицеров того времени. Сам Мартынов признает на следствии, что они «не задевали его чести». Однако с определенного момента Николай Мартынов нашел, что поведение Лермонтова с ним становится резким, вызывающим, и стал обижаться на остроты поэта и общих друзей.
Они же, в свою очередь, вели себя легкомысленно, шли на поводу у Лермонтова, который был лидером в компании, и, можно сказать, «помогали» ему смеяться над его будущим визави. А. И. Арнольди: «Шалуны-товарищи показывали мне тогда целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертили и раскрасили... Красавец, бывший когда-то кавалергард, Мартынов был изображен в самом смешном виде, то въезжающим в Пятигорск, то рассыпающимся перед какою-нибудь красавицей и проч.». Висковатову рассказали другой подобный эпизод: «Однажды Мартынов вошел к себе, когда Лермонтов с Глебовым с хохотом что-то рассматривали или чертили в альбоме. На требование вошедшего показать, в чем дело, Лермонтов захлопнул альбом, а когда Мартынов, настаивая, хотел его выхватить, то Глебов здоровою рукой отстранил его, а <Лермонтов>, вырвав листок и спрятав его в карман, выбежал... Мартынов чуть не поссорился с Глебовым, который тщетно уверял его, что карикатура совсем к нему не относилась».
Как видится со стороны, Николай Мартынов кардинально отличался по своему личностному складу от тех, кто были его товарищами в курортных развлечениях того лета. Из его воспоминаний мы узнаем, что еще в юнкерской школе его тяготили шумные забавы других юнкеров, он с трудом поспевал за их энергией и задором, а сам порой участвовал в их шалостях отчасти против воли. (При чтении этих воспоминаний замечаешь, как раздражение автора придает его суждениям весьма карикатурный характер.) И теперь рядом с Лермонтовым, Столыпиным и Трубецким, Васильчиковым — светскими, остроумными, темпераментными — он, не умея вполне завоевать их уважения, чувствовал себя неуверенно. И эта слабость положения Мартынова в компании вела к недостатку в чувстве солидарности с общими друзьями, что должно было повлиять на дальнейший ход событий не с лучшей стороны.
Вместе с тем представлять Мартынова человеком «тихим», простым и искренним (таким был в компании М. Глебов), было бы ошибочно. Это был очень самолюбивый и подчас обидчивый человек, для которого было важно самоутвердиться в кружке общих друзей.
Напряжение росло постепенно в «замкнутом пространстве», каковым являлся для молодых людей Пятигорск, где офицеры посещали изо дня в день одни и те же гостиные, в которых Лермонтов и Мартынов ежедневно сталкивались друг с другом. И 13 июля в доме Верзилиных произошла ссора. Вот как описывает ее в своих воспоминаниях Эмилия Верзилина, дочь хозяйки дома: «К нам присоединился Л. С. Пушкин... увидели Мартынова, разговаривающего очень любезно с младшей сестрой моей Надеждой, стоя у рояля, на котором играл князь Трубецкой. Не выдержал Лермонтов и начал острить на его счет, называя его «montagnard au grand poignard». Надо же было так случиться, что, когда Трубецкой ударил последний аккорд, слово poignard раздалось по всей зале. Мартынов побледнел, закусил губы, глаза его сверкнули гневом; он подошел к нам и голосом весьма сдержанным сказал Лермонтову: «Сколько раз просил я вас оставить свои шутки при д а м а х » , — и так быстро отвернулся и отошел прочь, что не дал и опомниться Лермонтову«.
Последовал вызов на дуэль.
Таким образом, на стадии конфликта Лермонтова с Мартыновым сплелись и оказывали влияние на ситуацию несколько различных ф а к т о р о в: остроты и карикатуры поэта, принявшие в какой-то момент резкий характер и обижавшие товарища; соперничество за внимание женщин; легкомысленное поведение общих друзей, как бы «подыгрывавших» Лермонтову; слишком сильное несходство в темпераменте Николая Мартынова как с Лермонтовым, так и с другими друзьями, и, в силу этого, его слабая позиция в расстановке сил в компании; наконец, постоянное трение молодых людей друг о друга, влияние обстановки.
Непосредственным же поводом к вызову послужила шутка Лермонтова над Мартыновым в обществе, на вечере у Верзилиных.
П о л и т и ч е с к и й ф а к т о р. Лермонтов — человек и поэт — жил в ситуации тяжелого конфликта с властью, и не только в советское время, но и до Революции общество было убеждено в том, что его «случайная» гибель вполне устроит Николая I. В СССР выдвигались версии, что заговор против поэта мог осуществляться по инициативе военного министра Чернышева через полковника Траскина (С. Недумов, С. Андреев-Кривич), либо же через жандармского полковника Кушинникова нити заговора должны были вести к шефу жандармов Бенкендорфу (Э. Герштейн). Лермонтов и Мартынов провели несколько недель все время в обществе, на людях, и в такой ситуации предположение о том, что общество могло стать активным катализатором конфликта, представлялось вполне естественным. Однако полных доказательств получено не было.
Интересно, что дореволюционный лермонтовед и автор первой биографии поэта Павел Висковатов, выдвигая версию заговора пятигорских недоброжелателей против Лермонтова, вообще не считал полное ее подтверждение ни возможным, ни обязательным: "Мы находим много общего между интригами, доведшими до гроба Пушкина и до кровавой кончины Лермонтова. Хотя обе интриги никогда разъяснены не будут, потому что велись потаенными средствами..."
Вопрос о постороннем подстрекательстве к дуэли остается открытым и не подлежит самому полному и уверенному разъяснению.
Д у э л ь. Х о д д у э л и. Итак, друзья поэта пытались примирить противников, но тщетно. Отговорить Мартынова от дуэли пробовали Васильчиков и Глебов. Выяснилось, что Мартынов не питал к будущим секундантам полного доверия; впоследствии он говорил, будто ему показалось, что «они его проверяют». Насколько справедливыми были предчувствия Мартынова, до наших дней неизвестно: возможно, их следует отнести лишь насчет его мнительного характера, но также в виду ряда деталей роль князя Васильчикова может представляться несколько двусмысленной. Близкий друг и родственник поэта Столыпин не оставил воспоминаний о дуэли. Видимо, по его настоянию Лермонтов уезжал на некоторое время в Железноводск, чтобы дать возможность "остыть" Мартынову. Но, скорее всего, ни Столыпин, ни Трубецкой не приложили больших усилий к тому, чтобы склонить поэта к прямым извинениям, ведь дуэль не воспринимали всерьез (Примечание 1).
Что касается преддуэльной обстановки, мы располагаем только некоторым ее описанием со слов князя Васильчикова. Лермонтов был в бодром и веселом расположении духа, по дороге к месту дуэли он шутил; такое настроение, по всей видимости, не покидало его и на месте поединка...
Секундантами дуэли стали все четверо друзей противников — Васильчиков, Глебов, Столыпин, Трубецкой (двух последних скрыли от следствия, но само их присутствие на месте поединка является подтвержденным фактом). Впоследствии, отвечая на вопросы журналиста Семевского, Васильчиков скажет: «Собственно, не было определено, кто чей секундант».
Лермонтов заранее предупредил секундантов, что не будет стрелять.
Дуэль состоялась 15 июля между 6 и 7 часами вечера на небольшой поляне у дороги, ведущей из Пятигорска в Николаевскую колонию вдоль северо-западного склона горы Машук, в четырех верстах от города.
По условиям дуэли каждый из противников имел право стрелять стоя на месте, либо на ходу, либо подойдя к барьеру. Барьер был определен на 15 шагах (по другим данным на 10), и по 10 шагов было отмерено в каждую сторону от барьера. Права первого выстрела никому не было дано. Стрелять надлежало между командами «два» и «три». Осечки считались за выстрелы. Каждый имел право на три выстрела с вызовом отстрелявшегося на барьер.
Существует версия, что тяжелое условие трех выстрелов предложил Р. Дорохов, пытаясь заставить Лермонтова и Мартынова отказаться от поединка. На месте не было ни врача, ни экипажа. Князь Васильчиков писал, что все были уверены, что «дело обойдется, во всяком случае, без кровопролития. Для соблюдения чести противники обменяются пустыми выстрелами и поедут ужинать».
Однако события развивались по-иному... (Примечание 2)
Васильчиков: «Командовал Глебов… «Сходись!» – крикнул он. Мартынов пошел быстрыми шагами к барьеру, тщательно наводя пистолет. Лермонтов остался неподвижен. Взведя курок, он поднял пистолет дулом вверх и заслонился рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста. В эту минуту я взглянул на него и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом уже направленного на него пистолета».
Васильчиков: «Раз… Два… Три!» – командовал между тем Глебов. Мартынов уже стоял у барьера… Я отлично помню, как Мартынов повернул пистолет курком в сторону... В это время Столыпин крикнул: «стреляйте! или я разведу вас!..» Выстрел раздался, и Лермонтов упал как подкошенный, не успев даже схватиться за больное место, как это обыкновенно делают ушибленные или раненые. Мы подбежали… В правом боку дымилась рана, в левом сочилась кровь… Неразряженный пистолет оставался в руке…»
Рана была смертельной. Лермонтов скончался, не приходя в сознание, в течение нескольких минут.
Так описал произошедшее секундант роковой дуэли в интервью Семевскому в 1870-е гг. Однако позднее, в разговоре с первым биографом поэта Висковатовым князь Васильчиков выдал еще некоторые подробности, о которых умалчивал прежде: «…Лермонтов, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета…» На вопрос изумленного Висковатого – «отчего же он не печатал о вытянутой руке, свидетельствующее, что Лермонтов показывал явное нежелание стрелять» (то есть, намерение выстрелить в воздух), бывший секундант ответил, что прежде «он не хотел подчеркивать этого обстоятельства, но поведение Мартынова снимает с него необходимость щадить его» (Примечание 3).
О ц е н к и. В обществе смерть Лермонтова отозвалась сильным негодованием на властей, так сурово и небрежно относившихся к поэту и томивших его «из-за пустяков» на Кавказе, а на Мартынова обрушились самые тяжкие обвинения. По Пятигорску распространился слух о выстреле Лермонтова в воздух (как мы видели выше, имеющий под собой некоторые основания), и, потрясенные, люди различно передавали друг другу подробности дуэли, но «все обвиняли Мартынова как убийцу». На этих откликах мы не станем останавливаться подробно: общественности требовалось время, чтобы прийти в себя и попытаться трезвым взглядом оценить случившееся.
Современные преданные защитники Николая Мартынова особенно «упирают» на тот факт, что друзья Лермонтова не высказывали какого-либо осуждения в его адрес. Это является только отчасти верным. Действительно, уже когда участники дуэли находились под арестом, Глебов, самый молодой из секундантов, писал Мартынову: «Мы не только по обязанности защищаем тебя во всем, но и потому, что не видим с твоей стороны ничего дурного в деле Лермонтова». От Глебова узнается также, что Мартынов не пользовался репутацией хорошего стрелка среди сослуживцев. Однако мы не можем с уверенностью утверждать, что отношение других участников трагедии было точно таким же (Примечание 4).
После дуэли о поэте запрещено было писать на протяжении по крайней мере тридцати лет, и лишь на рубеже веков разговор об этой трагедии стал возможен в печати. Обратимся же к мнениям литераторов В. Розанова, П. Перцова, а также первого биографа поэта П. Висковатова.
Перцов и Розанов находили, что Мартынов отнесся к этой дуэли в дружеском кружке излишне по-военному (Примечание 5).
Петр Перцов высказался резко: «Для меня отвратителен этот самодовольный, напыщенный собою и ограниченный офицерик, этот настоящий “медный лоб”, который не умея ответить остроумно на шутку приятеля, тащит его к барьеру и здесь... “палит” в него с очевидным прицелом, с очевидным желанием “всадить пулю”. Ведь никто не мешал ему в з я т ь н а в е р ш о к в с т о р о н у».
Более дипломатичен был Василий Розанов: «Есть что-то темное и действительно тягостное для памяти всех окружающих людей в этой дуэли... Пусть смерть Лермонтова была нечаянностью для стрелявшего: все же остается бесспорным, что Мартынов, если бы не хотел убить поэта, мог п р е д н а м е р е н н о н а с т о л ь к о в з я т ь в с т о р о н у, чтобы не задеть противника».
В то же время Висковатов, правда, возлагавший наибольшую вину за гибель Лермонтова на тайных интриганов, в существовании которых он не сомневался, о поведении Мартынова в дуэли высказывался с учетом э м о ц и о н а л ь н о г о н а п р я ж е н и я, вероятной р а с т е р я н н о с т и, фактора д у э л ь н о й с л у ч а й н о с т и: «Неожиданно строгий исход дуэли даже для Мартынова был потрясающим. В чаду борьбы чувств, уязвленного самолюбия, ложных понятий о чести... Мартынов, как и все товарищи, был далек от полного сознания того, что творится. Пораженный исходом, бросился он к упавшему...»
Также А. Дружинин, писатель и литературный критик, говоря о смерти Лермонтова, отмечал «стечение самых неблагоприятных случайностей».
В одном трудно не согласиться с Розановым: «Это участь гения, прежде всего для него самого тягостная — быть несколько неуравновешенным... Поэт есть роза и несет около себя неизбежные шипы; мы настаиваем, что острейшие из этих шипов вонзены в собственное его существо... Его краткая жизнь, зримо огорчающая и часто незримо горькая, есть все-таки редкое и трудно созидающееся в истории миро, которое окружающая современность не должна расплескать до времени».
Р е ш е н и е в о е н н о г о с у д а. Рассмотрение дела в военном суде длилось три дня. Мартынов был признан виновным в произведении дуэли, приведшей к смерти Лермонтова, и подлежащим к лишению чинов и прав состояния. Такому же наказанию подлежали Глебов и Васильчиков за то, что были секундантами на дуэли.
Дело ушло по инстанциям. Сначала командующий войсками на Кавказской линии и в Черномории генерал Граббе, а затем командир Отдельного Кавказского корпуса генерал Е. А. Головин смягчили приговор, предложив лишить Мартынова «чина, ордена и написать в солдаты до выслуги без лишения дворянского достоинства», а Глебова и Васильчикова выдержать в крепости на гауптвахте один месяц, и Глебова перевести из гвардии в армию тем же чином. Затем дело ушло в Петербург на «высшую конфирмацию». Был составлен обширный и весьма объективный доклад по делу, содержащий сведения о подсудимых, о причине и ходе дуэли, приговор суда и мнения Головина и Граббе о его смягчении. Николай I, которому доклад был представлен 3 января 1842 г., вынес беспрецедентно мягкое решение: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны».
Срок церковной епитимьи для Мартынова, поначалу значительный (15 лет!), впоследствии по ходатайствам его и его родных все сокращался. В 1843 году Мартынов обращался с соответствующим прошением в синод, и срок покаяния был уже сокращен ему до семи лет, то есть до 1848 года. Еще через два года, 25 ноября 1846 года, синод по прошению Мартынова окончательно освободил его от дальнейшей публичной епитимии (Примечание 6).
Примечание 1. По выходе из дома Верзилиных между Лермонтовым и Мартыновым произошло объяснение, которого никто не слышал. Разные люди по-разному передавали это объяснение, выставляя акценты то в пользу Лермонтова, то в пользу Мартынова, в зависимости от личных симпатий и антипатий. Об этом, в сущности, обмене запальчивыми репликами с Лермонтовым Мартынов рассказал Васильчикову, и тот, с его государственным умом, сделал из услышанного юридический казус: объявил Мартынову, что теперь для поддержания чести ему следует вызвать Лермонтова на дуэль.
Примечание 2. Подробности дуэли Лермонтова с Мартыновым представляются не до конца ясными большинству лермонтоведов. Все секунданты дуэли были "общими", на следствии, да и в дальнейшем молодые люди были связаны «круговой порукой». Поэтому зачастую профессионалы уходят в крайности, высказывая решительное недоверие той картине поединка, которую нарисовал князь Васильчиков (единственный из секундантов, кто вообще публично высказывался о случившемся). Тогда дается подробное описание многочисленных сценариев этой дуэли, которые рисовали ее гипотетические свидетели и даже люди, которые не были свидетелями, а только «сочинителями». В то же время некоторые специалисты, явно пристрастные к Николаю Мартынову (например, А. Очман в начале XXI века), представляют широкой публике картину дуэли максимально ясную и умышленно обходят любые подробности, которые, с некоторой точки зрения, могут рассматриваться не в пользу противника Лермонтова, демонстрируя таким образом сомнительный профессионализм.
Мы попытаемся придерживаться «середины», излагая ход дуэли со слов ее секунданта князя Васильчикова, который, в свою очередь, дважды рассказывал прессе, а затем Висковатову об этой дуэли, и передавал ее детали в том и другом случае несколько различно.
Примечание 3. Здесь необходимо объяснить, о каком «поведении Мартынова» с осуждением говорит Васильчиков. До князя дошли сведения, что в разговоре с частными лицами Мартынов «передавал подробности дуэли несогласно с действительностью или, во всяком случае, оттеняя дело в свою пользу». Васильчиков: «Если в подробности вкрались ошибки, я прошу Мартынова их исправить».
Примечание 4. Васильчиков, как мы видели выше, стараясь быть объективным, в то же время нередко с холодностью и настороженностью высказывался о Мартынове. О Столыпине же известно, что когда Мартынов подошел к Лермонтову, желая проститься, то услышал в ответ: «Отойдите! Вы уже сделали все, что могли». Вполне естественно, что общие друзья Лермонтова и Мартынова не могли не испытывать подавленности, растерянности и смущения перед случившимся.
Примечание 5. Николай Мартынов впоследствии говорил, что "отнесся к дуэли серьезно, так как не хотел подвергаться насмешкам, которыми обыкновенно осыпают людей, делающих дуэль предлогом для пустой траты пыжей и гомерических попоек после нее".
Примечание 6. Епитимья — церковное наказание, налагаемое на мирян в христианской церкви; имеет значение нравственно-исправительной меры. Наиболее обычной и распространённой епитимьёй первой половины XIX века, назначаемой духовной консисторией, были поклоны. Количество поклонов было разным (от 150 до 1000), но за один раз необходимо было сделать не более 100. Осуждённый к поклонам должен был положить их на алтарь того собора или города, в уезде которого жил.
Источники и литература:
Алексеев Д. Лермонтов. Исследования и находки. 2013.
Андреев-Кривич С. Всеведение поэта. 1973.
Аринштейн Л. "С секундантами и без..." Убийства, которые потрясли Россию. 2010.
Васильчиков А. И. Несколько слов о кончине Лермонтова и о дуэли его с Мартыновым. //
М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. - 1989.
Висковатов П. М. Ю. Лермонтов: жизнь и творчество. 1891.
Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 1986.
Голлер Б. Лермонтов и Пушкин. Две дуэли. 2012.
Захаров В. А. Дуэль М. Ю. Лермонтова: как это было. 2012.
Лермонтов М. Собрание сочинений в 4 томах. Т. 1. Издательство Пушкинского дома. 2014.
Лермонтовская энциклопедия. Издательство Пушкинского дома. 1981.
Мартынов Н. Моя исповедь. 1871.
Недумов С. Лермонтовский Пятигорск. 1974.
Очман А. Лермонтовское притяжение. 2014.
Перцов П. Прощать ли Мартынова? Новое время. 1916.
Розанов В. Вечно печальная дуэль. Новое время. 1898.
Щеголев П. Книга о Лермонтове. 1929.
Последняя дуэль Лермонтова: как это было (приложение)
Ниже освещены дополнительно некоторые вопросы, привлекающие в наши дни значительное внимание лермонтоведов и публицистов.
В е р с и и п р и ч и н. Л и ч н ы е м о т и в ы. Разительное несоответствие между ничтожным характером ссоры и ее трагическими последствиями порождало предположения, что существовали другие, более глубокие побудительные мотивы действий Мартынова. Этим попытались воспользоваться родственники и сторонники убийцы поэта, чтобы выдвинуть версию причин дуэли личного характера.
Рассказывался следующий бытовой инцидент. В конце лета 1837 года Мартыновы попросили Лермонтова передать письма Николаю Мартынову на линии. По словам Лермонтова, в дороге у него украли вещи, и писем Мартынову он не передал, но, так как в письма были вложены деньги (триста рублей), в компенсацию отдал приятелю свои. По версии Мартыновых, Лермонтов не должен был знать о денежном вложении, и на основании этого недоразумения пытались утверждать, что он вскрывал письма. (В качестве мотива Лермонтову, возможно, приписывалось романтическое любопытство к письму одной из сестер Николая Мартынова.)
Однако тот факт, что у Лермонтова тогда действительно украли вещи, сегодня считается доказанным исследователями. Дореволюционный журналист П. Мартьянов со слов барона Майделя передавал, что в Ставрополь Лермонтов приехал без вещей и не сразу явился к начальству, так как не было формы, за что получил впоследствии выговор: ему сказали, что обязан был явиться немедленно, в чем приехал. Также 1 февраля 1838 года поэт писал письмо своему знакомому П. И. Петрову, у которого занимал деньги (1050 рублей) на покупку нового обмундирования взамен украденного. В письме Лермонтов благодарит Петрова за помощь и возвращает занятую у него сумму: «Любезный дядюшка Павел Иванович... С искреннейшею благодарностью за все ваши попечения о моём ветреном существе имею честь прикладывать к сему письму 1050 руб., которые вы мне одолжили».
Также известно, что Лермонтов и Мартынов в дальнейшем оставались в приятельских отношениях. В 1838-39 гг. они виделись в Петербурге, а осенью 1840 года вместе принимали участие в военных действиях — в экспедиции генерала Галафеева в Малую Чечню.
Несостоятельность данной версии причин дуэли, выдвигаемой потомками и сторонниками Николая Мартынова, казалось бы, очевидна. Однако на фоне модного ныне искусственно раздуваемого уважения вокруг имени убийцы Лермонтова, а также искусственного занижения авторитета самого поэта, не прекращаются попытки современных журналистов, блогеров на страницах газет, журналов, в интернет-пространстве хоть как-нибудь использовать это деликатное недоразумение между приятелями в пользу Мартынова, приписать поэту некое "чувство вины" перед товарищем и т. д. Между тем поведение Лермонтова тем летом не составляет загадки - оно вполне описано независимыми наблюдателями.
Его описывают спокойным, веселым, не воспринимавшим дуэль всерьез – Екатерина Быховец, Н. Раевский, князь Васильчиков. По воспоминаниям Васильчикова о дуэли Лермонтов говорил, что он стрелять не будет, «да и Мартынов стрелять не станет, и вообще никакой дуэли не будет». Поэт был в бодром расположении духа, по дороге к месту дуэли он шутил... После дуэли в его вещах не нашли ни письма, ни записки, а только 20 билетов на ванны, купленных за 2-3 дня до трагедии; также выясняется, что за неделю до поединка он в письме просил домашних прислать ему полное собрание чьих-то сочинений.
Особое внимание даже некоторых современных лермонтоведов привлекает следующий фрагмент статьи о дуэли, которую выпустили уже после смерти Н. Мартынова его потомки. В статье утверждается, что будто бы Лермонтов перед дуэлью сказал секундантам: «Я сознаю себя настолько виновным перед Мартыновым, что чувствую, рука моя на него не поднимется». Подобные слова поэт действительно говорил: «Рука на него не поднимается», «я в Мартышку стрелять не буду, рука не поднимается» - это разошлось по всему Пятигорску и было понято городскими обывателями без каких-либо объяснений.
Итак, приписывать Лермонтову более серьезное отношение к дуэли, чем он хотел показать, или, тем более, некие признания вины перед Мартыновым нет никаких оснований.
О с о б л ю д е н и и д у э л ь н о г о к о д е к с а и о б "о с к о р б л е н и и п р о т и в н и к а". После счета "три" дуэль считается законченной. Однако в лермонтовской дуэли произошло иначе: роковой выстрел прозвучал именно после счета "три", будучи спровоцирован опрометчивой командой секунданта Столыпина: "Стреляйте, или я вас разведу!". В 1990-е гг. лермонтовед Д. Алексеев писал о "преступлении секундантов": "Вряд ли убийца поэта поддерживал какие-либо связи с другими участниками поединка и вообще питал к кому-либо из них дружеские чувства после всего, что они все вместе содеяли. Шрамы взаимных счетов и обид не исчезают. Должно быть, испытывал Мартынов некое удовлетворение, когда в могилу один за другим сходили свидетели его преступления..." От этой позиции - квалификации рокового нарушения дуэльных правил именно как преступления - Д. Алексеев не отошел также и в 2010-е гг.
Вместе с тем возможен и иной, более осторожный взгляд на проблему, с учетом неопытности молодых секундантов и дуэлянтов, эмоционального напряжения, коллективной растерянности. Так князь Васильчиков в интервью 1870-х гг., никак не отрицая, что выстрел Мартынова прозвучал именно после счета "три", при этом настаивал на том, что «не стоит превращать это несчастное дело в злонамеренное убийство». В то же время князь - лицо заинтересованное, секундант дуэли, которому дорога в этой ситуации его собственная репутация.
Следует сказать, что взгляд современных исследователей оказался предельно лояльным. Современные лермонтоведы В. Захаров и А. Очман не просто решительно пренебрегают этим вопросом, но еще и успешно маскируют подробности дуэли, неудобные для Мартынова и секундантов, домыслами, нелицеприятными для самого поэта.
Так, в наши дни стала популярной активная спекуляция на фразе Лермонтова «в дурака стрелять не буду», будто бы произнесенной в решающую минуту в лицо вооруженному противнику. Именно в этой, заметим, условно-оскорбительной, реплике усматривают последнее, решающее оправдание Николая Мартынова. Между тем нет серьезных оснований полагать, что во время поединка противники вообще обменивались какими-либо репликами. Из достаточно точного, скрупулезного рассказа Александра Васильчикова следует, что Лермонтов произнес фразу «про дурака» именно в ответ на намеки секунданта, по иронии судьбы как раз его, прекрасного стрелка, предостерегающего от чрезмерно агрессивных намерений в отношении Мартынова.
Так в непатетической форме Лермонтов заверил секунданта в своем твердом намерении не стрелять в своего противника/приятеля, уже заявленном ранее. Негативная реакция современных лермонтоведов на поведение поэта в этой связи представляется сильно преувеличенной.
Вольная реконструкция случившегося со слов современных исследователей выглядит так. Столыпин подает команду: "Стреляйте, или я вас разведу!" На что Лермонтов отвечает: "В дурака стрелять не буду!" Повисает тишина... Мартынов, взбешенный этим "последним оскорблением", стреляет... Могло ли произойти так? Разве не естественнее предположить, что на команду Столыпина "стреляйте" Мартынов отреагировал быстро и импульсивно - выстрелом?
Есть еще одна достоверная подробность - Лермонтов поднял руку с пистолетом вверх, намереваясь выстрелить в воздух, и именно в этот момент его сразила пуля его противника. Об этом говорил в интервью А. Васильчиков, это же подтверждает медицинское заключение, данное после осмотра тела Барклаем-де-Толли. Эту подробность, возможно, случайную, усиленно обходят современные лермонтоведы, не желая смущать публику чем-либо, что может быть воспринято не в пользу Мартынова.
Итак, попытаемся приблизительно реконструировать трагическую развязку дуэли. Звучит счет "три", Лермонтов поднимает руку с пистолетом вверх, намереваясь выстрелить в воздух, тут же команда Столыпина "стреляйте", на которую Мартынов реагирует импульсивно, выстрелом. Пуля поражает Лермонтова прежде, чем он успевает выстрелить в воздух, и во всяком случае раньше, чем он успевает опустить руку с пистолетом.
Так где же в этом всем место каким-то оскорбительным репликам, да еще тому, чтобы их выслушивать и ими оскорбляться? Разве только в воспаленном воображении исследователей, высказывающих такие версии.
В то же время реконструировать подробности этой дуэли максимально точно невозможно по ряду причин: "круговая порука", которой были связаны общие друзья Лермонтова и Мартынова - секунданты как на следствии, так и в дальнейшем, растерянность участников, потрясение от неожиданности трагического исхода, наконец, вероятные поздние аберрации памяти рассказчиков (А. Васильчикова и Н. Мартынова). Благоразумнее довольствоваться приблизительной картиной поединка и признавать в данном случае возможность разночтений.
Литература
Аринштейн Л. "С секундантами и без..." Убийства, которые потрясли Россию. 2010.
Висковатов П. М. Ю. Лермонтов: жизнь и творчество. 1891.
Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 1986.
Дуэль Лермонтова с Мартыновым. (По материалам следствия и военно-судного дела 1841). Сборник. Составитель Д. А. Алексеев. 1992.
Захаров В. А. Дуэль М. Ю. Лермонтова: как это было. 2012.
Лермонтовская энциклопедия. Издательство Пушкинского дома. 1981.
М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. - 1989.
Очман А. Лермонтовское притяжение. 2014.
Розанов В. Вечно печальная дуэль. Новое время. 1898.
Щеголев П. Книга о Лермонтове. 1929.
Последняя дуэль Лермонтова: дореволюционная рецепция трагедии (1841-1917 гг.)
Изучая то или иное трагическое событие, такое как гибель нашего великого поэта, в котором ощущается определенная неясность, темные места, исследователи нередко пребывают в надежде, что с течением времени станет возможно докопаться до правды во всех деталях, что десятилетия кропотливых исследований позволят получить наиболее верную картину и приведут наконец к объективной оценке случившегося. К сожалению, эти надежды не всегда оправдываются, и в случае с последней дуэлью Лермонтова мы вынуждены признать, что ее причины и обстоятельства произошедшего не стали за прошедший XX век яснее, чем они представлялись во времена Павла Висковатова, издавшего первую биографию поэта в 1891 году.
После Революции 1917 года перед нами проходит рецепция гибели Лермонтова, по крайней мере, еще двух эпох - советской и постсоветской. Мы отчетливо видим сегодня, что советское восприятие трагедии было предельно политизированным, по крайней мере, до начала 1980-х гг. Постсоветское - напротив, принципиально деполитизированным и при этом на эмоциональном уровне в значительной степени "антилермонтовским". При этом неприятно бросалось в глаза, насколько сильно руководят исследователями прежде всего политические страсти дня сегодняшнего (развенчать во что бы то ни стало то, что "нам внушали" в СССР, стало их первоочередной целью). Вероятные неясности в "деле Лермонтова" были, таким образом, все-таки "разъяснены", но не посредством убедительных доказательств, а прежде всего через грубый эмоциональный напор на читателя, волюнтаристским путем.
Отдельной проблемой в рассмотрении трагедии при этом и в советский, и в постсоветский период была для исследователей необходимость правильно оценить нравы XIX века (понятия "дуэли", "чести"), так как речь шла об эпохе, навсегда ушедшей в прошлое вместе с целым рядом понятий, на которых основывалась жизнь, в частности, дворянского сословия.
В виду всего изложенного, представляется целесообразным "оживить" перед современным читателем именно то, как была воспринята гибель поэта в период с 1841 по 1917 гг., ведь, как понимаем мы теперь, фактология случившегося была известна уже тогда не лучше и не хуже, чем она известна сейчас, но при этом люди высказывались непосредственно о событии, произошедшем в их эпоху.
Гибель поэта летом 1841 года произвела на общество впечатление абсолютного шока. Отклик на трагедию был мгновенным и максимально сильным; на убийцу Лермонтова Николая Мартынова обрушились самые тяжкие обвинения. Необъективность этих откликов очевидна, и большая часть из них таковы, что цитировать их не имеет смысла, но некоторые содержат в себе определенное рациональное зерно.
Предположение о том, что ссора и дуэль Лермонтова с Мартыновым могла иметь политическую подоплеку, возникает практически сразу же после случившегося. Такое подозрение высказывает князь Вяземский в письме Булгакову - пользуясь "эзоповым языком", он "вспоминает" о гибели на дуэли неугодного вельможи во времена Екатерины II: "Голицын был убит, и не совсем правильно, по крайней мере, так в городе говорили и обвиняли Шепелева. Говорили также, что Потемкин не любил Голицына и принимал какое-то участие в этом поединке".
Высказывания В. Белинского, Л. Пушкина о дуэли также косвенно позволяют предположить, что эти люди считали случившееся результатом постороннего подстрекательства. Не все общество втайне поддерживало теорию заговора - многие могли видеть в произошедшем лишь ссору частного характера; однако очевидно, что те современники, которые подозревали заговор против поэта, могли лишь намеками изъяснять свою точку зрения (Примечание 1).
Кроме того, многие современники придавали определенное общественное звучание своим высказываниям, подчеркивая в-общем негативную роль среды (великосветской, но не только) в судьбах поэтов в России. Полковник А. Траскин: «Несчастная судьба нас, русских: как только явится у нас человек с талантом, тут же явятся и десять пошляков, которые станут травить его до смерти».
А. Герцен: "Всё выходящее из обыкновенного порядка гибнет: Пушкин, Лермонтов впереди, а потом от А до Z многое множество, оттого что они не дома в мире мертвых душ".
Приведем также и мнение Ю. Самарина, лично знавшего и высоко ценившего Лермонтова, опустив ту его часть, где он, как большинство свидетелей 1841 года, высказывает явно необъективное мнение о самой дуэли: "Лермонтов убит на дуэли с Мартыновым! Нет духу писать!.. Становится страшно за Россию при мысли, что не слепой случай, а какой-то приговор судьбы поражает ее в лучших из ее сыновей: в ее поэтах. <…> За что такая напасть... и что выкупают эти невинные жертвы? Да, смерть Лермонтова поражает незаменимой утратой целое поколение. Это не частный случай, но общее горе…"
Авторитет императора и его ближайших сподвижников в обществе, в том числе среди представителей дворянского сословия, был невысок, и боль понесенной утраты еще больше восстанавливала мыслящих людей эпохи против властей, так сурово и небрежно относившихся к поэту и томивших его «из-за пустяков» на Кавказе. Очевидно, что гибель Лермонтова вызывала тревожные настроения у Николая I и Бенкендорфа, независимо от степени их причастности, ожидавших подобной реакции, и именно этим было вызвано "поспешнейшее", как сказано в официальных документах, рассмотрение дела о дуэли, запрет на повторное вскрытие и некоторые другие меры.
Так, о поэте было запрещено писать на протяжении примерно 30-и лет, и лишь на рубеже веков разговор о произошедшей трагедии стал возможен в печати.
Плачевное же положение убийцы поэта Николая Мартынова (1815-1875) в период с 1841 года до середины 1870-х гг. так описал один из немногих его сторонников И. П. Забелла: «В 1837 году благодаря ненавистному иностранцу Дантесу не стало у нас Пушкина, а через четыре года то же проделывает с Лермонтовым уже русский офицер; лишиться почти зараз двух гениальных поэтов было чересчур тяжело, и гнев общественный всею силою своей обрушился на Мартынова и перенес ненависть к Дантесу на него; никакие оправдания, ни время не могли ее смягчить. Она преемственно сообщалась от поколения к поколению и испортила жизнь этого несчастного человека, дожившего до преклонного возраста. В глазах большинства Мартынов был каким-то прокаженным...»
На рубеже XIX - XX вв. краеугольным камнем в представлении о причинах и обстоятельствах гибели Лермонтова стал труд Павла Висковатова "Лермонтов: жизнь и творчество", вышедший в 1891 году. Павел Александрович не сомневался, что поэт стал жертвой заговора недоброжелателей, обоснованно рассчитывавших на молчаливое одобрение "в верхах": "Как в подобных случаях это бывало не раз, искали какое-либо подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги". Висковатов описывает, как "приставали" к Лисаневичу, уговаривая вызвать Лермонтова на дуэль. «Что вы, - возражал Лисаневич, - чтобы у меня поднялась рука на такого человека!» Есть полная возможность полагать, что те же лица, которым не удалось подстрекнуть на недоброе дело Лисаневича, обратились... к Н.С. Мартынову. Здесь они, конечно, должны были встретить почву более удобную для брошенного ими семени" (Примечание 2).
Объясняя, почему Николая Мартынова было проще "подстрекнуть на недоброе дело", чем поручика Лисаневича, Висковатов в невыгодных тонах подает личность последнего: "Он приехал на Кавказ, будучи офицером кавалергардского полка, и был уверен, что всех удивит своей храбростью, что сделает блестящую карьеру... На пути к Кавказу, в Ставрополе, у генерал-адъютанта Граббе за обеденным столом много и долго с уверенностью говорил Мартынов о блестящей будущности, которая его ожидает, так что Павел Христофорович должен был охладить пылкого офицера и пояснить ему, что на Кавказе храбростью не удивишь, а потому и награды не так-то легко и даются. Да и говорить с пренебрежением о кавказских воинах не годится".
На роковом вечере у Верзилиных, за которым последовал вызов на дуэль, Мартынов "был мрачен". "Действительно ли был он в дурном расположении духа или драпировался в мантию байронизма?" - задается вопросом биограф поэта. В целом Висковатов характеризует Мартынова как человека ограниченного и с огромным самолюбием, который, "когда оно было уязвлено, мог доходить до величайшего озлобления".
Вместе с тем, поведение противника Лермонтова непосредственно в самой дуэли Висковатов оценивает, принимая во внимание фактор эмоционального напряжения, растерянности, дуэльной случайности: "Неожиданно строгий исход дуэли даже для Мартынова был потрясающим. В чаду борьбы чувств, уязвленного самолюбия, ложных понятий о чести, интриг и удалого молодечества, Мартынов, как и все товарищи, был далек от полного сознания того, что творится. Пораженный исходом, бросился он к упавшему..."
И все-таки, что позволяло Павлу Висковатову с полнейшей уверенностью восклицать: "С п а л и л и т е, ч т о с т а к о ю н а с т о й ч и в о с т ь ю и и с к у с с т в о м в е л и и н т р и г у и д о б и л и с ь ж е л а н н о г о?!"
Убеждение Висковатова в том, что Мартынова подстрекали со стороны, возникло, очевидно, из разговоров с разными людьми, которые вел биограф; также ясно, что и в 1891 году часть информации, которой владел, автор биографии вынужден был утаивать по цензурным или каким-либо иным соображениям. У Павла Александровича был архив, который, к сожалению, не привлек к себе интереса советских лермонтоведов своевременно - слишком сильным в 1920-1930-е гг. было отторжение к наследию ушедшей царской эпохи. А впоследствии архив погиб в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Возможно, в архиве первого биографа поэта и были какие-либо материалы, способные пролить свет на "темные стороны дуэли", на обнаружение и грамотный анализ которых потомками рассчитывал владелец архива, и о которых мы уже никогда не узнаем (Примечание 3).
Практически одновременно с биографией Висковатова вышел "Очерк жизни и творчества Лермонтова" А. Скабичевского, где многое заимствовано из труда первого биографа поэта. Так, вторя Висковатову, Скабичевский пренебрежительно отнесся к сообщениям о страданиях убийцы поэта после случившегося, о его религиозности: "Мартынов отбывал церковное покаяние в Киеве с полным комфортом. Богатый человек, он занимал отличную квартиру в одном из флигелей лавры. Киевские дамы были очень им заинтересованы. Он являлся изысканно одетым на публичных гуляньях и подыскивал себе дам замечательной красоты, желая поражать гуляющих как своею особою, так и прекрасною спутницею. Все рассказы о его тоске и молитвах, о “ежегодном” посещении могилы поэта в Тарханах – изобретения приятелей и защитников. В Тарханах на могиле Лермонтова Мартынов был всего один раз проездом".
Также рецепцию трагедии содержат, по крайней мере, три дореволюционные энциклопедии 1896 и 1910 гг.
Энциклопедия Брокгауза и Эфрона 1896 года, по-видимому, не поддерживала теорию заговора, однако ее авторы высказывались с явным сочувствием к поэту и с осуждением в адрес его противника Николая Мартынова. Статья начинается с описания прибытия М. Лермонтова в Пятигорск и его конфликта с Мартыновым - острот поэта, соперничества молодых людей за женское внимание. "Столкновения были неминуемы; в результате одного из них произошла дуэль — и 15 июня поэт пал бездыханным у подножия Машука. Князь А. И. Васильчиков, очевидец событий и секундант Мартынова, рассказал историю дуэли с явным намерением оправдать Мартынова, который был жив во время появления рассказа в печати. Основная мысль автора: «в Лермонтове было два человека: один — добродушный, для небольшого кружка ближайших друзей и для тех немногих лиц, к которым он имел особенное уважение; другой — заносчивый и задорный, для всех прочих знакомых». Авторы так подытоживают случившееся: "Несомненно, однако, что Л е р м о н т о в д о п о с л е д н е й м и н у т ы с о х р а н я л д о б р о д у ш н о е н а с т р о е н и е, а е г о с о п е р н и к п ы л а л з л о б н ы м ч у в с т в о м. При всех смягчающих обстоятельствах о Мартынове еще с большим правом, чем о Дантесе, можно повторить слова поэта: «не мог понять в сей миг кровавый, на что он руку подымал»…
Заканчивается статья констатацией ненависти властей к поэту: "По словам князя Васильчикова в Петербурге, в высшем обществе, смерть поэта встретили отзывом: «Туда ему и дорога..."
Энциклопедия 1910 года об убийце поэта отзывалась в сдержанных тонах: "Время проходило в шумных пикниках, кавалькадах, вечеринках с музыкой и танцами. Особенным успeхом среди молодежи пользовалась Эмилия Александровна Верзилина, прозванная "розой Кавказа". В этой компании находился и отставной майор Мартынов, любивший пооригинальничать, порисоваться, обратить на себя внимание. Лермонтов часто зло и eдко вышучивал его за напускной байронизм, за "страшные" позы. Между ними произошла роковая ссора, закончившаяся "вeчно печальной" дуэлью".
Однако и здесь описание случившегося было заключено столь характерной вообще для русской культуры фразой: "Недалекий Мартынов... н е п о н я л "в с е й м и г к р о в а в ы й, н а ч т о о н р у к у п о д н и м а л".
В том же 1910 году вышла Энциклопедия русского библиографического института о Лермонтове. И здесь позиция автора статьи сильно отличалась от того, что было изложено в другой Энциклопедии, вышедшей в том же году. Автор/авторы, подобно Висковатову, подозревали заговор против поэта: "Участвуя в боях с горцами, ведя временами походную жизнь, Лермонтов не оставлял и того общества, к о т о р о е у с п е л о д о с т а т о ч н о п о к а з а т ь е м у с в о и т е м н ы е с т о р о н ы е щ е в П е т р о г р а д е. В знакомой семье пришлось встретиться ему с бывшим гвардейским офицером Мартыновым. В живописном костюме горца, позировавший напускной горячностью и мрачностью, Мартынов возбудил насмешливость Лермонтова, приведшую в конце концов к дуэли". Также автор отмечает, что "р о л ь н е к о т о р ы х с в и д е т е л е й и с т о р и и, разыгравшейся между Мартыновым и Лермонтовым, н е р а з ъ я с н е н а окончательно, и п о з д н е й ш и е и х о б ъ я с н е н и я н е о б е л и л и и х у ч а с т и я в э т о м д е л е".
Примечательно, что в сознании дореволюционных комментаторов теория заговора в то же время не приводила к полной депсихологизации конфликта. Так, Михайловский, в-общем принимавший версию Павла Висковатова, в то же время соединял в своем суждении определенное видение личного характера Лермонтова с мотивами постороннего подстрекательства к дуэли: "Последняя драма в жизни поэта, несмотря на свой, по-видимому, бессмысленно случайный характер, подготовлялась давно. Г. Висковатов сообщает со слов современников, что <...> благородные люди подговаривали молодого офицера Лисаневича вызвать поэта на дуэль, но Лисаневич объявил, что у него «не поднимется рука на такого человека». У Мартынова поднялась… Все те резкие укоры, с которыми Лермонтов обращался к закулисным виновникам смерти Пушкина, вполне приложимы и к обществу, выдвинувшему Мартынова. Но надо все-таки признать, что сам Лермонтов был отнюдь не невинен в той атмосфере вражды и ненависти, которая вокруг него создалась".
Значительная (или даже большая) часть интеллигенции Серебряного века в ту эпоху не питала уважения и доверия к власти, поэтому "верить в заговор" многим не казалось ни абсурдным, ни зазорным. Не только М. Горький, В. Маяковский, но и И. Анненский, Д. Мережковский, И. Северянин верили, что последняя дуэль Лермонтова была результатом заговора против него. И. Анненский писал, что "не было русского поэта, с которым покончили бы проще", Д. Мережковский считал, что "пятигорские враги поэта натравливали на него Мартынова", а "председатель земного шара" кубофутурист И. Северянин разразился в адрес убийцы поэта стихами такой силы негодования и поношения, что с ними можно сравнить только позицию А. Герасименко или В. Бондаренко уже в наше время (Примечание 4).
И как не вспомнить здесь пассажа Владимира Григорьевича в его книге "Лермонтов. Мистический гений": "Я перечитал все книги и царского, и советского периода, и нынешние. Меня поразила явная антилермонтовская позиция современных исследователей!"
Так и автор, погрузившись не в советское, как считается, чрезвычайно идеологизированное, а в более объективное дореволюционное лермонтоведение ясно видит, что найти в нем чью-нибудь яркую антилермонтовскую позицию не так-то просто. Но возможно - такую позицию занял В. Соловьев в своей статье "Судьба Лермонтова", впервые опубликованной в 1899 году. В. Соловьев приписывал поэту некое "демоническое сладострастие", которое будто бы не оставляло Лермонтова "до горького конца", а "бравый майор Мартынов" явился "роковым орудием кары" за него. "На дуэли Лермонтов вел себя с благородством — он не стрелял в своего противника, - не может не признать В. Соловьев, — но, по существу, это был безумный вызов высшим силам, который, во всяком случае, не мог иметь хорошего исхода". Ни один коллега по литературному цеху не поддержал тогда мыслителя в этой или иных идеях, высказанных в данной статье, - напротив, она вызвала самые резкие протесты в печати.
Также, по всей вероятности, к полному оправданию Николая Мартынова склонялся писатель Б. Садовский, однако он, в отличие от В. Соловьева, представлял случившееся не в метафизическом, а в предельно обытовленном свете: "Мартынову пребывание Лермонтова на водах было неприятно... В душе он сознавал свое ничтожество; его стихи и романсы восхищать могли девиц, но вряд ли он отваживался на них в присутствии Лермонтова, видевшего его насквозь; на убийственные остроты последнего он не находил ответов... И вот, может быть, в тот самый момент, когда Мартынов решительным печоринским приемом покорял нежное сердце Наденьки Верзилиной, по комнате громко прозвучало ненавистное: montagnard au grand poignard. Чаша терпения переполнилась — и насмешник поплатился жизнью".
Садовский был, по всей видимости, единственным, кто полностью отделил произошедшую трагедию от того обстоятельства, что Лермонтов был поэтом, представив ее как жестокое, но, увы, "жизненное" событие, о котором слишком пространные комментарии были бы излишни.
Особую позицию в оценке гибели Лермонтова занял А. Блок, который полагал, что корень случившегося - "воля к смерти" самого поэта. "Лиловые миры захлестнули и Лермонтова, который бросился под пистолет своею волей", - писал великий поэт-символист. Это мнение не получило сколько-нибудь серьезной поддержки ни в начале XX, ни в начале уже нашего, XXI века. Высказывались обоснованные возражения, что повышенный интерес к "лиловым мирам" был свойствен прежде всего самому Серебряному веку и его представителям, а подобные интерпретации нередко больше говорят о самих их авторах, нежели о том, кого они пытаются интерпретировать (Примечание 5).
Однако одним из самых заметных "событий" в рецепции случившейся трагедии стала, наряду с биографией П. Висковатова, статья В. Розанова "Вечно печальная дуэль", написанная им как ответ на статью о дуэли Лермонтова с Мартыновым, которую разместили после смерти последнего его потомки. В. Розанов очень внимательно и уважительно отнесся ко всему, о чем говорилось в статье - в частности, к вопросу о виновности общих друзей Лермонтова и Мартынова - секундантов этой дуэли, которые, по словам автора/авторов статьи, не приложили достаточных усилий для примирения противников. В статье исподволь была заявлена весьма амбициозная цель - "очистить память моего отца от тяготеющего над ним укора". Розанов высказал свою позицию дипломатично, но твердо: «Есть что-то темное и действительно тягостное для памяти всех окружающих людей в этой дуэли... Пусть смерть Лермонтова была нечаянностью для стрелявшего: все же остается бесспорным, что Мартынов, если бы не хотел убить поэта, м о г п р е д н а м е р е н н о н а с т о л ь к о в з я т ь в с т о р о н у, чтобы не задеть противника» (Примечание 6).
Также В. Розанов предостерегал от того, чтобы видеть саму личность Лермонтова в ложном свете, излишне "затемняя" ее в виду его склонности к колкостям, остротам: "«Это участь гения, прежде всего для него самого тягостная — быть несколько неуравновешенным... Поэт есть роза и несет около себя неизбежные шипы; мы настаиваем, что острейшие из этих шипов вонзены в собственное его существо... Его краткая жизнь, зримо огорчающая и часто незримо горькая, есть все-таки редкое и трудно созидающееся в истории миро, которое окружающая современность не должна расплескать до времени» (Примечание 7).
Подведем итоги. Версия о том, что против Лермонтова мог быть заговор недоброжелателей, возникла не в советское время, как можно подумать, читая статьи современных лермонтоведов, и не в революционных кругах. Наиболее обстоятельно она была изложена первым биографом поэта П. Висковатовым - человеком умеренных политических убеждений, и впоследствии поддержана самыми разными представителями интеллигенции, чаще всего не имевшими между собой общих политических взглядов, такими как Н. Михайловский, А. Скабичевский, И. Анненский, Д. Мережковский, И. Северянин, В. Маяковский, М. Горький. Вопрос о постороннем подстрекательстве в истории последней дуэли Лермонтова по сей день остается открытым и, по всей видимости, не подлежит самому полному и уверенному разъяснению.
В то же время, ряд представителей интеллигенции не поддерживали убежденности в заговоре против поэта - В. Розанов, В. Соловьев, А. Блок, Б. Садовский и некоторые другие.
Большинство комментирующих имели определенное представление о характере Лермонтова, соответствующее действительности, - о его резкости, порой неуравновешенности, о склонности поэта к карикатурам, колким шуткам в товарищеском общении. Ввиду этого высказывавшиеся нередко проявляли понимание к психологическому состоянию Н. Мартынова, к тому, как могли влиять на ситуацию эмоции и обстановка. Но при этом едва ли будет ошибкой утверждать, что большинство не склонялись к самому полному оправданию убийцы Лермонтова, и к моменту, когда Российская Империя в 1917 году прекратила свое существование, над Николаем Мартыновым все-таки отяготел укор за безвременную гибель нашего поэта.
Также необходимо отметить, что общественный аспект случившейся трагедии представлялся важным большинству комментаторов: если одни видели его непосредственно в заговоре против поэта, то другие, не будучи уверенными в постороннем вмешательстве в конфликт, усматривали его в целом в удушающем влиянии российской среды, выдавливающей из себя такие исключительные натуры, как Пушкин и Лермонтов, наконец, во враждебности к поэту лично Николая I и Бенкендорфа, препятствовавших возвращению Лермонтова с Кавказа и тем приблизивших его раннюю смерть.
P. S. "Поворот к человеку", происходивший в советском литературоведении в 1970-80-е гг., максимальная полнота информации, которую советским исследователям удалось собрать, наконец, наметившаяся тенденция к реабилитации дореволюционного наследия о Лермонтове (в 1989 году вышла биография Павла Висковатова) - все это вместе создавало все предпосылки для того, чтобы к концу XX века сообщество лермонтоведов могло выработать наиболее объективную версию гибели поэта. К сожалению, распад СССР внес свои коррективы - привел и к распаду лермонтоведческого, шире, филологического сообщества, и на этом фоне активизировались исследователи, составлявшие прежде периферию лермонтоведения. Именно они, за всю свою жизнь в науке не опубликовавшие ни одной - ни одной! - статьи о творчестве поэта, в это смутное переходное время активно занялись "исследованием" истории его последней дуэли и присвоили себе право сказать в данном вопросе "последнее слово". Под видом "объективности", "развенчания мифов" выдавались интерпретации, своевольно игнорирующие любые обстоятельства, которые могли бы усложнить позицию авторов, делались попытки перечеркнуть всю отечественную историко-культурную традицию восприятия гибели нашего поэта (поэтов), и все это ярко окрашивалось в "антилермонтовские" тона.
Место этих интерпретаторов – рядом с любым представителем интеллигенции дореволюционной, советской или же постсоветской России, имеющим право на выражение своего сугубо личного мнения. При этом едва ли их труды об этой дуэли могут рассматриваться как имеющие подлинно научное значение, тем более – претендовать на консолидацию широких масс вокруг высказанных ими позиций.
Ввиду этого сбор и анализ мнений дореволюционной интеллигенции, из которых одни претендуют на научность (П. Висковатов, Энциклопедии), а другие, по понятным причинам, даже не имеют таких притязаний, представляется автору делом логичным и плодотворным.
Примечание 1. Л. Пушкин: "Эта дуэль никогда не могла бы состояться, если бы секунданты были не мальчики. Она сделана против всех правил и чести".
В. Белинский в письме В. Боткину: "Вот тебе пара новостей. Лермонтов убит на дуэли, наповал..."
Неразъясненная краткость этих высказываний побуждает предполагать, что комментаторы считали трагическую дуэль поэта делом политическим.
Примечание 2. В современных статьях предпринимались попытки полностью дискредетировать данные, предоставленные в обоснование своей версии П. Висковатовым. Эти попытки потерпели неудачу. В частности, известно, что Лисаневич, которого, по описанию Висковатова, пытались натравить на поэта его враги, действительно был в Пятигорске летом 1841 года - это следует со слов генерала П. Х. Граббе и Э. Верзилиной.
Примечание 3. Под "темными сторонами дуэли" традиционно принято понимать два вопроса: возможность постороннего подстрекательства к ссоре, а также неясности в самой картине поединка.
Примечание 4. Речь идет о стихотворении И. Северянина, в котором есть такие строки: "А ты, злодей, убийца, ты, преступник, / Сразивший гения бесчестною рукой, / Ты заклеймен, богоотступник, / Проклятьем мысли мировой..." И т. д.
Примечание 5. Мысли, в чем-то близкие точке зрения А. Блока, осторожнее выражены в стихотворных строках С. Есенина: "За грусть и желчь в своем лице / Кипенья желтых рек достоин, / Он как поэт и офицер / Был пулей друга успокоен".
Примечание 6. Близкий В. Розанову по взглядам П. Перцов высказывался более резко: «Для меня отвратителен этот самодовольный, напыщенный собою и ограниченный офицерик, этот настоящий “медный лоб”, который не умея ответить остроумно на шутку приятеля, тащит его к барьеру и здесь... “палит” в него с очевидным прицелом, с очевидным желанием “всадить пулю”. Ведь никто не мешал ему взять на вершок в сторону».
Примечание 7. Автором цитируются мнения деятелей Серебряного века из следующих статей: Н. Михайловский "Герой безвременья" (1891), В. Розанов "Вечно печальная дуэль" (1898), Д. Мережковский "М. Ю. Лермонтов. Поэт сверхчеловечества" (1909), А. Блок "Педант о поэте" (1906), И. Анненский "Юмор Лермонтова" (1909), Б. Садовский "Трагедия Лермонтова" (1912) и некоторых других.
Литература
Бондаренко В. Лермонтов: мистический гений. 2013.
Висковатый П. Жизнь и творчество Лермонтова. 1989.
Дуэль Лермонтова с Мартыновым. (По материалам следствия и военно-судного дела 1841). Сборник. Составитель Д. А. Алексеев. 1992.
Лермонтов в русской критике. Сборник статей. 1955.
Лермонтов. Pro et contra. Антология. Т. 1. 2002.
Мануйлов В. Лермонтовская энциклопедия. 1981.
Скабичевский А. М. Ю. Лермонтов: его жизнь и литературная деятельность. 1891.
Щеголев П. Е. Книга о Лермонтове. 1929.
Энциклопедия Брокгауза и Эфрона. 1896
Энциклопедический словарь русского библиографического института. 1910
Энциклопедия. 1910
Последняя дуэль Лермонтова: история политической версии (1841-1990-е гг.)
Предположение о том, что ссора и дуэль Лермонтова с Мартыновым могла иметь политическую подоплеку, возникает практически сразу же после случившегося. Такое подозрение высказывает князь Вяземский в письме Булгакову - пользуясь "эзоповым языком", он "вспоминает" о гибели на дуэли неугодного вельможи во времена Екатерины II: "Голицын был убит, и не совсем правильно, по крайней мере, так в городе говорили и обвиняли Шепелева. Говорили также, что Потемкин не любил Голицына и принимал какое-то участие в этом поединке".
Высказывания таких разных людей, как критик В. Белинский, офицер Р. Дорохов, Л. Пушкин (брат А. С. Пушкина) о дуэли также косвенно позволяют предположить, что эти люди считали случившееся результатом постороннего подстрекательства. Не все общество втайне поддерживало теорию заговора - многие могли видеть в произошедшем лишь ссору частного характера; однако очевидно, что те современники, которые подозревали заговор против поэта, могли лишь намеками изъяснять свою точку зрения (Примечание 1).
Кроме того, многие современники придавали определенное общественное звучание своим высказываниям, подчеркивая в общем негативную роль среды (великосветской, но не только) в судьбах поэтов в России. Полковник А. Траскин: «Несчастная судьба нас, русских: как только явится у нас человек с талантом, тут же явятся и десять пошляков, которые станут травить его до смерти».
А. Герцен: "Всё выходящее из обыкновенного порядка гибнет: Пушкин, Лермонтов впереди, а потом от А до Z многое множество, оттого что они не дома в мире мертвых душ".
Авторитет императора и его ближайших сподвижников в обществе, в том числе среди представителей дворянского сословия, был невысок, и боль понесенной утраты еще больше восстанавливала мыслящих людей эпохи против властей, так сурово и небрежно относившихся к поэту и томивших его «из-за пустяков» на Кавказе. Очевидно, что гибель Лермонтова вызывала тревожные настроения у Николая I и Бенкендорфа, независимо от степени их причастности, ожидавших подобной реакции, и именно этим было вызвано "поспешнейшее", как сказано в официальных документах, рассмотрение дела о дуэли, запрет на повторное вскрытие и некоторые другие меры.
Так, о поэте было запрещено писать на протяжении примерно 30-и лет, и лишь на рубеже веков разговор о произошедшей трагедии стал возможен в печати.
На рубеже XIX - XX вв. краеугольным камнем в представлении о причинах и обстоятельствах гибели Лермонтова стал труд Павла Висковатова "Лермонтов: жизнь и творчество", вышедший в 1891 году. Павел Александрович не сомневался, что поэт стал жертвой заговора недоброжелателей, обоснованно рассчитывавших на молчаливое одобрение "в верхах": "Как в подобных случаях это бывало не раз, искали какое-либо подставное лицо, которое, само того не подозревая, явилось бы исполнителем задуманной интриги". Висковатов описывает, как "приставали" к Лисаневичу, уговаривая вызвать Лермонтова на дуэль. «Что вы, - возражал Лисаневич, - чтобы у меня поднялась рука на такого человека!» Есть полная возможность полагать, что те же лица, которым не удалось подстрекнуть на недоброе дело Лисаневича, обратились... к Н.С. Мартынову. Здесь они, конечно, должны были встретить почву более удобную для брошенного ими семени" (Примечание 2).
Объясняя, почему Николая Мартынова было проще "подстрекнуть на недоброе дело", чем поручика Лисаневича, Висковатов характеризует его как человека ограниченного и с огромным самолюбием, который, "когда оно было уязвлено, мог доходить до величайшего озлобления".
Убеждение Висковатова в том, что Мартынова подстрекали со стороны, возникло, очевидно, из разговоров с разными людьми, которые вел биограф; также ясно, что и в 1891 году часть информации, которой владел, автор биографии вынужден был утаивать по цензурным или каким-либо иным соображениям. У Павла Александровича был архив, который, к сожалению, не привлек к себе интереса советских лермонтоведов своевременно - слишком сильным в 1920-1930-е гг. было отторжение к наследию ушедшей царской эпохи. А впоследствии архив погиб в период Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. Возможно, в архиве первого биографа поэта и были какие-либо материалы, способные пролить свет на "темные стороны дуэли", на обнаружение и грамотный анализ которых потомками рассчитывал владелец архива, и о которых мы уже никогда не узнаем (Примечание 3).
В 1910 году вышла Энциклопедия русского библиографического института о Лермонтове. Ее автор/авторы, подобно Висковатову, подозревали заговор против поэта: "Участвуя в боях с горцами, ведя временами походную жизнь, Лермонтов не оставлял и того общества, к о т о р о е у с п е л о д о с т а т о ч н о п о к а з а т ь е м у с в о и т е м н ы е с т о р о н ы е щ е в П е т р о г р а д е. В знакомой семье пришлось встретиться ему с бывшим гвардейским офицером Мартыновым. В живописном костюме горца, позировавший напускной горячностью и мрачностью, Мартынов возбудил насмешливость Лермонтова, приведшую в конце концов к дуэли". Также автор отмечает, что "р о л ь н е к о т о р ы х с в и д е т е л е й и с т о р и и, разыгравшейся между Мартыновым и Лермонтовым, н е р а з ъ я с н е н а окончательно, и п о з д н е й ш и е и х о б ъ я с н е н и я н е о б е л и л и и х у ч а с т и я в э т о м д е л е".
Значительная (или даже большая) часть интеллигенции Серебряного века в ту эпоху не питала уважения и доверия к власти, поэтому "верить в заговор" многим не казалось ни абсурдным, ни зазорным. Не только М. Горький, В. Маяковский, но и Н. Михайловский, И. Анненский, Д. Мережковский, И. Северянин верили, что последняя дуэль Лермонтова была результатом заговора против него (Примечание 4).
Начиная с 1920-х гг., уже в СССР, разработка политической версии была естественным образом продолжена. В настоящее время современные филологи, публицисты и т. д. не устают твердить, что в советское время «исследователи писали то, что им приказывали». Это неверно. В советском лермонтоведении были исследователи, и немало, которые занимались изучением исключительно проблем творчества Лермонтова, и никто не вынуждал их разрабатывать те или иные биографические сюжеты в определенном идеологическом ключе. Таким был, к примеру, Б. Эйхенбаум – специалист высочайшего класса, владевший иностранными языками, посвятивший десятилетия плодотворному изучению влияния на творчество поэта европейских поэтов и писателей и определению места Лермонтова в мировой романтической поэзии.
Те же исследователи, которые в советском лермонтоведении занимались изучением трагической дуэли, брались за тему по доброй воле, выполняли свою работу с полной самоотдачей, были скрупулезны и честны в своих выводах с собой и обществом. В 1940-50-е гг. XX века о роковой дуэли Лермонтова писали С. Дурылин и С. Недумов. Оба они были лермонтоведами дореволюционного генезиса и во многом ориентировались на традицию П. Висковатова. Так же С. Дурылин в своей книге «Лермонтов», вышедшей в 1940-е гг., частично пользуется результатами начатых с конца 1930-х гг. изысканий Э. Герштейн.
С. Дурылин: «Уезжая на Кавказ, Лермонтов мечтал там укрыться «от всевидящего глаза» и «от всеслышащих ушей» Бенкендорфа и его клевретов, творивших волю Николая I, и в Пятигорске, ему казалось, он укрылся от этих «глаз» и «ушей» в тесном дружеском кружке людей, сплоченных презрением к жандармским «мундирам голубым».
Лермонтов жестоко ошибался.
И он сам, и весь круг его близких сверстников находился под бдительным надзором тех же «мундиров голубых».
В Пятигорск для специального наблюдения был командирован Бенкендорфом «корпуса жандармов подполковник Кувшинников», державшийся до поры до времени в тени. Он располагал целою сетью тайных наблюдателей и осведомителей.
Все, что происходило в дальнейшем вокруг Лермонтова, все, что опутывало его сетью… неприязни, вражды, ненависти и, наконец, привело его к дуэли, — все совершалось на глазах, на слуху и не без тайного содействия этих «наблюдателей», подчиненных Кувшинникову в Пятигорске, непосредственно связанному с Бенкендорфом в Петербурге».
Описывая убийцу поэта, С. Дурылин не жалеет красок: «Вся эта «байроническая поза… весь этот наряд разочарованного скитальца-несчастливца был показным «романтическим» фасадом, которым самолюбивый, самоуверенный пошляк, вдобавок лишенный сердца, прикрыл свою умственную ограниченность и бездарность».
Главу в своей книге «Лермонтов», посвященную трагической гибели поэта, исследователь подытоживает так: «Смерть Лермонтова горько оплакивали те, кто был истинным выразителем чувств и дум народа — вся «молодая Россия» Белинского и Герцена, Россия нарождающейся демократии. Но официальная императорская «Россия», возглавляемая Николаем I, в столичном Петербурге и в далеком Пятигорске, испытывала… самые позорные чувства…»
Более взвешенную и объективную, а отчасти даже документально объективную оценку Н. Мартынова дает С. Недумов: «Для более полной характеристики Мартынова мы попытаемся выяснить причины крушения военной карьеры, которой он придавал такое большое значение. Нет сомнения, что служебные неудачи не могли не отразиться на его настроении в период последней встречи с М. Ю. Лермонтовым в Пятигорске.
Из биографических материалов о Мартынове мы знаем, что среди родственников и знакомых его отца были довольно видные представители из военного мира. По существующим в то время обычаям он мог бы при их покровительстве сделать быструю военную карьеру. Однако даже в то время обязательным условием для этого было, чтобы покровительствуемое лицо обладало необходимыми знаниями в своей военной специальности, а этого как раз у Мартынова и не оказалось. В юнкерской школе он из-за изрядной лени учился неважно и по выходе из школы сразу оказался в незавидном положении. Чтобы убедиться в этом, достаточно обратиться к штрафному журналу и книгам приказов лейб-гвардии кавалергардского полка, куда Мартынов был выпущен в офицеры 6 декабря 1835 года».
Далее С. Недумов приводит сведения, что Н. Мартынову регулярно делались выговоры из-за «опозданий», «нарушения формы», «незнания людей своего взвода», а немало неудобств начальству и сослуживцам доставляла его неспособность к верховой езде – под ним все лошади «не ходят рысью». Н. Мартынов добровольно перевелся на Кавказ – что ставят ему в исключительную заслугу современные лермонтоведы! – в действительности по неспособности к службе в Петербурге. Он обоснованно рассчитывал, что на Кавказе служить будет повольнее, но и здесь ему редко поручали ответственные задания, предпочитая использовать этого молодого офицера для «конвоирования транспортов, фуражировок и участия в возведении новых укреплений».
С. Недумов, со слов современников, описывает Мартынова как человека слабохарактерного, который всегда находился под чьим-нибудь влиянием. Он приходит к следующему выводу: «Нет ничего удивительного, что лицам, враждебно настроенным к поэту, было нетрудно воспользоваться создавшейся обстановкой и спровоцировать Мартынова на дуэль».
В 1960-е гг. впервые вышел труд Э. Герштейн «Судьба Лермонтова», где исследовательница высказывала и обосновывала версию о заговоре против поэта с участием агентов Третьего отделения и, в частности, о тайной решающей роли в нем жандарма Кувшинникова. Кувшинников, по утверждению исследователя, был внезапно командирован из Петербурга в Пятигорск, а впоследствии исчезли его донесения за период лета 1841 года. Донесения эти были спустя время обнаружены лермонтоведами и, что весьма предсказуемо, никакой информации о заговоре извлечь из них оказалось нельзя. В то же время обращает на себя внимание, как в ответе на одно из донесений Кувшинникова его хвалили за проделанную работу. Хотя хвалить, казалось, было не за что: ссору и дуэль Лермонтова с Мартыновым Кувшинников «просмотрел» и никаких мер не принял. Но ведь это и есть тот максимум в духе «эзопова языка», который и позволяют себе в таких случаях должностные лица.
Бездействие жандармов граничило с умышленным уклонением от исполнения своих прямых обязанностей по поддержанию порядка в городе, что еще до Революции возмущало Висковатова. «Между тем, всё дело держалось не в особенном секрете. О нём узнали многие, знали и власти, если не все, то добрая часть их, и, конечно, меры могли бы быть приняты энергические. Можно было арестовать молодых людей, выслать их из города к месту службы, но всего этого сделано не было», - писал первый биограф поэта.
В советской литературе 1940-1960- х гг. бытовала весьма жесткая версия причин отставки Н. Мартынова. Э. Герштейн, наряду с В. Мануйловым, полагала, что за несколько месяцев до встречи с Лермонтовым в Пятигорске Н. Мартынов был заподозрен в нечестной карточной игре, и этот инцидент вынудил его поспешно выйти в отставку «по семейным обстоятельствам». Подмоченная репутация, таким образом, делала будущего убийцу Лермонтова максимально уязвимым для подстрекателей, искавших марионетку для исполнения задуманной ими интриги. Однако ничего, кроме «глухих указаний», в подтверждение этого обстоятельства приведено исследователями не было.
Во взгляде на биографию Н. Мартынова благоразумнее придерживаться версии С. Недумова, щедро сообщившего разнообразные и красноречивые сведения, но при этом документально обоснованные.
Одновременно пятигорский исследователь С. Андреев-Кривич выдвигает версию о том, что заговор против Лермонтова мог осуществляться военным министром Чернышовым через начальника штаба войск на Кавказской линии и в Черномории полковника А. С. Траскина, находившегося в Пятигорске с 12 июля. Сторонники усматривали доказательства заговора в исчезновении писем Траскина, написанных между 4 и 21 июля 1841 года.
Спустя некоторое время обнаружилось письмо Траскина командующему войсками на Кавказской линии и в Черномории генералу П. Х. Граббе от 17 июля 1841 года с сообщением о дуэли Лермонтова. Письмо, скорее, свидетельствует о симпатии начальника штаба к молодому офицеру, который по его письменному разрешению находился на лечении в Пятигорске. Автор солидаризуется с лермонтоведом 1980-х гг. Л. Аринштейном в его отношении к этой версии как изначально слабой.
В 1970-е гг. было введено в научный оборот распоряжение Николая Первого от 30 июля 1841 года «…дабы поручик Лермонтов непременно состоял налицо во фронте, и чтобы начальство отнюдь не осмеливалось ни под каким предлогом удалять его от фронтовой службы в своем полку». Л. Аринштейн писал по поводу этого распоряжения: «Абсурдно полагать, что Николай I, при всем его недоброжелательном отношении к Лермонтову, санкционировал заговор в Пятигорске и одновременно потребовал, чтобы он не отлучался от службы на Черноморском побережье».
Что же, легко поверить, что самодержец не станет компрометировать себя, давая прямую санкцию на заговор против поэта. Но следует вспомнить и описать всю ту обстановку, в которой жил Лермонтов после написания стихотворения «Смерть поэта» в 1837 году. Все «надменные потомки», которых клеймил поэт в стихах на смерть Пушкина, и люди, с ними связанные, люди в салонах Нессельроде в Петербурге и генеральши Мерлини в Пятигорске, все представители консервативных/реакционных общественных кружков, агенты Третьего отделения Петербурга, Москвы и Пятигорска – все они становились по определению враждебными поэту Лермонтову…
Тем не менее, Л. Аринштейн, В. Вацуро, А. Марченко начали отходить от поиска политической подоплеки смертельной дуэли Лермонтова. Однако А. Марченко проявляла осторожность, говоря, что историю с последней дуэлью поэта нужно только «избавить от крайностей политической версии». Так же поступал и В. Вацуро, писавший: «Вот уже сто с лишним лет биографы Лермонтова скрупулезно пытаются выяснить все детали трагедии, происшедшей июльским вечером 1841 года у подножия горы Машук близ Пятигорска. Не все здесь ясно и известно, и отрывочность и противоречивость отдельных — впрочем, второстепенных — сведений порождает сенсационные догадки о тайном заговоре. Эта версия… не объясняет, а затемняет ее подлинный социальный смысл. Ни Николай I, ни Бенкендорф, ни Мартынов не вынашивали планов убийства Лермонтова-человека, но все они — каждый по-своему — создавали атмосферу, в которой не было места Лермонтову-поэту. Самый пафос его творчества был органически враждебен морали, навыкам житейского поведения, даже нормам мышления официальной, императорской России».
Таким образом давался политико-философский взгляд на случившуюся трагедию, сила которого очевидна, но слабость его состоит в том, что он едва ли может удовлетворить то большинство общества, к которому обычно обращается исследователь.
И не только широкую общественность, но подчас и коллег, работавших вместе с данным исследователем и не уступавших ему опытом, эрудицией, глубинным пониманием вещей. Так М. Гиллельсон, пушкинист и лермонтовед, работавший вместе с Вацуро, внесший значительный вклад в создание Лермонтовской Энциклопедии 1981 года и вообще игравший одну из ключевых ролей в лермонтоведении 1970-1980-х гг., еще в 1989 году, в разгар перестройки и гласности, так писал о роковой дуэли Лермонтова: «О последних днях поэта подробно рассказано во многих воспоминаниях, дневниках и письмах современников. Однако многое в этой печальной развязке остается для нас неизвестным — о самом главном, о тайных пружинах дуэли современники не осмеливались писать…
Полагали, что «обуздание» тем или другим способом «неудобного» юноши-писателя будет принято не без тайного удовольствия некоторыми влиятельными сферами в Петербурге…
Мартынов понимал, что гибель Лермонтова будет благосклонно принята Николаем I. Уверенный в безнаказанности, он убил поэта, наотрез отказавшегося стрелять в него. Ни один из четырех секундантов не сумел предотвратить кровавой развязки дуэли".
В 1990-е этот взгляд, исторически имевший под собой немало оснований, также продолжал находить сторонников среди филологов и журналистов. Обсуждение трагедии перешло на страницы газет, и в 1994 году уже в Российской Федерации можно было прочесть: «Мартынов мог вызвать Лермонтова на дуэль, но хладнокровно довести дело до убийства без подстрекательства со стороны вряд ли. Тут требовался ум расчетливый и мстительный, чтобы незаметно, вопреки желанию друзей поэта, не дать помириться противникам и свести их в поединке".
Здесь интересно отметить, что некоторая тенденция к «демонизации» человека, по всей видимости, ставшего марионеткой в руках врагов Лермонтова, стала проявляться только в XX веке. В XIX же веке Павел Висковатов, возлагавший наибольшую вину за гибель Лермонтова на тайных интриганов, в существовании которых он не сомневался, о поведении Мартынова в дуэли высказывался с учетом э м о ц и о н а л ь н о г о н а п р я ж е н и я, вероятной р а с т е р я н н о с т и, фактора д у э л ь н о й с л у ч а й н о с т и: «Неожиданно строгий исход дуэли даже для Мартынова был потрясающим. В чаду борьбы чувств, уязвленного самолюбия, ложных понятий о чести... Мартынов, как и все товарищи, был далек от полного сознания того, что творится. Пораженный исходом, бросился он к упавшему...»
По некоторым сведениям, среди позднесоветских исследователей уже в 1970-е гг. понемногу зарождался подобный взгляд. Возникало представление о том, что человек, манипулируемый врагами поэта, сам заслуживает некоторого снисхождения с нашей стороны.
Радикальное изменение отношения к истории последней дуэли Лермонтова началось даже не в 1990-е гг., а только с начала XXI века. Распад СССР в 1991 году привел и к распаду лермонтоведческого, шире, филологического сообщества, и на этом фоне активизировались исследователи, составлявшие прежде периферию лермонтоведения. За всю свою жизнь в науке не опубликовавшие ни одной статьи о творчестве поэта, в это смутное переходное время они активно занялись "исследованием" истории его последней дуэли и присвоили себе право сказать в данном вопросе "последнее слово". И здесь под видом "объективности", "развенчания мифов" стали выдаваться интерпретации, своевольно игнорирующие любые обстоятельства, которые могли бы усложнить позицию авторов, делались попытки перечеркнуть всю отечественную историко-культурную традицию восприятия гибели нашего поэта. Целью филологов отныне стало «убедительно доказать», что заговора против Лермонтова не было и никоим образом не могло быть, категорически отрицать всякую возможность постороннего подстрекательства к дуэли.
Как опровергали саму возможность заговора эти исследователи? В. Захаров, побывав в нескольких заграничных командировках, приводил как некую сенсацию воспоминания правнучатого племянника секунданта дуэли князя Васильчикова. Эти воспоминания неопровержимо свидетельствуют, что Лермонтов в самом деле смеялся над Мартыновым… И что мешало исследователю почерпнуть те же сведения из сборников воспоминаний о поэте, выходивших в СССР через каждые десять лет начиная с 1960-х гг.?
Также Захаров апеллировал к материалам следственного дела: ведь в официальных документах, как все мы знаем, пишут правду и ничего, кроме правды.
В еще более решительных тонах «напускался» на версию заговора А. Очман: «Да если бы власть предержащие возжаждали лермонтовской смерти, будьте уверены, нашёлся бы повод и исполнители!» При этом А. Очман считает просто немыслимым изображать «в качестве государственного палача» Н. Мартынова. «Не сложновато ли? Что, власти заставили Лермонтова нарушить приказ и устремиться в Пятигорск, где в силу стечения обстоятельств находился Мартынов? Почему не организовать его умерщвление в ходе боевых действий, где он участвовал? Выстрел в спину в ходе жаркой схватки – и концы в воду».
Сложно бывает отвечать на аргументы оппонента в двух случаях: когда они неотразимо сильные – или, когда они до удивления беспомощные.
И В. Захаров, и А. Очман чрезвычайно давили на само поведение поэта, доказывая, насколько оскорбительными, будто бы переходящими все границы были шутки и карикатуры Лермонтова, не стесняясь, выставляли поэта человеком «невыносимого характера». Как будто не тот же самый человек был в полном ладу со своими друзьями - будущими секундантами этой дуэли, а также с Долгоруким, Дмитревским, Л. Пушкиным, некоторыми другими, активно примкнувшими к компании в то лето 1841 года… Не только в советской, но и в дореволюционной литературе ни один лермонтовед или другой литератор, писавший о случившемся, не позволил себе такого тона!
Между тем, даже и придавать самодовлеющее значение, быть может, действительно резкому и вызывающему поведению поэта несколько опрометчиво. Когда в дело вмешиваются подстрекатели, создается очень взвинченная атмосфера: и тот, кого подстрекают, и тот, против кого его подстрекают, и даже люди рядом с ними могут вести себя совсем не так, как обыкновенно ведут себя в естественных условиях…
Представление о том, что, если против человека был заговор, то его непременно возможно будет доказать, само по себе несколько наивно. Это очень ясно понимал первый биограф поэта П. Висковатов, писавший, что интрига против Лермонтова никогда до конца разъяснена не будет, так как велась потаёнными средствами.
Хотя, разумеется, исследователи кладут десятилетия на попытки найти веские доказательства тому, что для них самих является предположением, граничащим с уверенностью. Перечислим те обстоятельства, которые, по крайней мере, на протяжении 150 лет служили современникам поэта, лермонтоведам и деятелям культуры основанием для такого веского предположения.
1. Лермонтов – человек и поэт – жил в ситуации тяжелого конфликта с властью, и априорной враждебности к себе определенной части общества.
2. Лермонтов и Мартынов провели несколько недель в обществе, все время на людях, и в Пятигорске были люди, способные на подстрекательство против него (люди из консервативно-реакционного кружка генеральши Мерлини, агенты Третьего отделения).
3. Сведения, полученные от Павла Висковатова, который из личных разговоров со свидетелями событий пятигорского лета 1841 года вынес убеждение в том, что некая группа лиц искала подставное лицо, желая спровоцировать дуэль между этим лицом и Лермонтовым.
4. Наконец, сама личность Николая Мартынова – неумного и ограниченного, самолюбивого и обидчивого. Это – именно тот психотип, который и используют недоброжелатели для своих целей.
При подробном чтении работ советских исследователей Э. Герштейн, И. Андроникова обнаруживаются и некоторые другие основания предполагать вмешательство в конфликт со стороны.
В изучении дела, подобного лермонтовской трагической дуэли, отсутствие полных доказательств заговора против поэта само по себе не может служить к громким опровержениям всякой его возможности. И, если только не происходит резких смен государственного строя, и людьми не начинают двигать «новые» политические страсти, самое естественное для подобной проблемы – повиснуть в некоторой неопределенности… В этом могла бы состоять подлинно научная точка зрения на роковую дуэль Лермонтова.
Таким образом, вопрос о постороннем подстрекательстве к дуэли остается открытым и по сей день не подлежит самому полному и уверенному разъяснению.
Примечание 1. В. Белинский в письме В. Боткину: "Вот тебе пара новостей. Лермонтов убит на дуэли, наповал..."
Р. Дорохов: "Это была не дуэль, а убийство".
Л. Пушкин: "Эта дуэль никогда не могла бы состояться, если бы секунданты были не мальчики. Она сделана против всех правил и чести".
Неразъясненная краткость этих высказываний побуждает предполагать, что комментаторы считали трагическую дуэль поэта делом политическим.
Примечание 2. В современных статьях предпринимались попытки полностью дискредитировать данные, предоставленные в обоснование своей версии П. Висковатовым. Эти попытки потерпели неудачу. В частности, известно, что Лисаневич, которого, по описанию Висковатова, пытались натравить на поэта его враги, действительно был в Пятигорске летом 1841 года - это следует со слов генерала П. Х. Граббе и Э. Верзилиной.
Примечание 3. Под "темными сторонами дуэли" традиционно принято понимать два вопроса: возможность постороннего подстрекательства к ссоре, а также неясности в самой картине поединка.
Примечание 4. Н. Михайловский: "Последняя драма в жизни поэта, несмотря на свой, по-видимому, бессмысленно случайный характер, подготовлялась давно. Г. Висковатов сообщает со слов современников, что <...> благородные люди подговаривали молодого офицера Лисаневича вызвать поэта на дуэль, но Лисаневич объявил, что у него «не поднимется рука на такого человека». У Мартынова поднялась… Все те резкие укоры, с которыми Лермонтов обращался к закулисным виновникам смерти Пушкина, вполне приложимы и к обществу, выдвинувшему Мартынова..." И. Анненский писал, что "не было русского поэта, с которым покончили бы проще", Д. Мережковский считал, что "пятигорские враги поэта натравливали на него Мартынова", а "председатель земного шара" кубофутурист И. Северянин разразился в адрес убийцы поэта стихами огромной силы негодования и поношения: "А ты, злодей, убийца, ты, преступник, / Сразивший гения бесчестною рукой, / Ты заклеймен, богоотступник, / Проклятьем мысли мировой..."
Литература
Андреев-Кривич С. Всеведение поэта. 1973.
Андроников И. Лермонтов: исследования и находки. 1964.
Аринштейн Л. Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов. С секундантами и без. 2015.
Висковатый П. Жизнь и творчество Лермонтова. 1989.
Герштейн Э. Судьба Лермонтова. 1964.
Гиллельсон М., Миллер О. Лермонтов в воспоминаниях современников. 1989.
Дурылин С. Лермонтов. 1944.
Дуэль Лермонтова с Мартыновым. (По материалам следствия и военно-судного дела 1841). Сборник. Составитель Д. А. Алексеев. 1992.
Захаров В. Дуэль М. Ю. Лермонтова: как это было. 2012.
Картушина О. К следствию по делу о дуэли. // Аргументы и факты, 1994, № 47.
Лермонтовская энциклопедия. 1981.
Лермонтов. Pro et contra. Антология. Т. 1. 2002.
Лермонтов. Исследования и материалы. 1979.
Лермонтов. Статьи и материалы. 1939.
Литературное наследство. 1935.
Литературное наследство. Лермонтов. Т. 1. 1941.
Литературное наследство. Лермонтов. Т. 2. 1948.
Мануйлов В. Лермонтов. 1955
Марченко А. С подорожной по казенной надобности. 1984.
Недумов С. Лермонтовский Пятигорск. 1974.
Очман А. Лермонтовское притяжение. 2014.
Последняя дуэль Лермонтова. Книга статей
© Copyright: Галина Богословская, 2025
Свидетельство о публикации №225060801072
Свидетельство о публикации №225060801072
Рецензии