Изображая жертву, пьеса братьев Пресняковых

Встречая нечто действительно уникальное, я стремлюсь вобрать всю суть, взять у мира одну из недостающих деталей пазла своего «Я». Происходит это, например, с особенными фильмами, которые имеют такое воздействие на человека, что саму ленту смотришь на непроизвольно удерживаемом вдохе, а после еще долго находишься в промежуточном состоянии, странно приподнятый и одновременно поникший. К таким фильмам я бы отнесла «Изображая жертву» Кирилла Серебренникова.
Но все же говорить я буду об одноименной пьесе братьев Олега и Владимира Пресняковых. Они же выступили и сценаристами фильма, а значит идея авторов возымела шанс дойти до зрителя в её первоначальном виде. Есть только пара отличий: в фильм добавлена сцена, которой не было в пьесе — убийство возлюбленной пэтэушником в биотуалете, и изменен финал. Добавленная сцена чернейшая, но все органично — в тон пьесе.
Работа Пресняковых — выдающийся пример современной русской «новой драмы» с характерным ей смешением реализма и постмодернизма, хотя в случае с «Изображая жертву» преобладанием первого. Пьеса является отображением социально-нравственного кризиса, деморализации общества, новой действительности и конфликта поколений, и все это как бы зашторено абсурдом и черным юмором, а еще больше своеобразия добавляют множественные жаргонизмы, сленг и мат.
Сюжет строится вокруг молодого человека Вали, который изображает жертв во время следственных экспериментов. У героя недавно умер отец, отравившись за ужином. Валя считает, что смерть была подстроена его матерью и братом отца, с которым у нее завязались романтические отношения.
Поначалу мы оказываемся в сновидении Вали, куда приходит призрак его отца, чтобы подтвердить домыслы сына насчет причины его смерти:
Валя: Папа! Папа, что ты хотел сказать…
Мужской голос:
Меня отправила в дорогу
Жена моя… (шепчет) и брат мой…
Валя: Кто?!
В дополнение к иллюзиям сознания нам даются и реальные пространства: квартира матери Вали, его комната, квартира подозреваемого с большим окном-убийцей, бассейн и ресторан японской кухни. Именно в антураже данных мест Валя изображает жертв социально-бытовых конфликтов:
из окна выпала жена гражданина Сысоева, который утверждает, что во время ссоры в порыве гнева просто хлопнул входной дверью, а жену из-за сквозняка вытолкнуло окно, которое она мыла, стоя на подоконнике;
глубоко страдающий невзаимной любовью Закиров купил разовый абонемент, нырнул в бассейн, подплыл к бывшей любовнице, распознал ее «пэдикур зэлёный» и утопил, утащив за ноги под воду;
на встрече одноклассников в японском ресторане Верхушкин убивает за задетое самолюбие друга, с которым всю школу сидел за одной партой.
Все эти люди искренне считают, что сами являются жертвами своих жертв. А потому хладнокровные убийцы рассказывают о своих преступлениях с простодушием и подростковой обидчивостью, да так, что напоминают детей, оправдывающихся перед матерями, когда тайное стало явным. При этом, если возникали несостыковки в их историях, целью следственной группы было не докопаться до сути, а провести эксперимент, дабы просто отчитаться о проделанной работе.
Между всеми героями пьесы стена непонимания. Валя не понимает, как мать может жить как ни в чем не бывало с братом отца, а его мать - почему сын не может просто оставить ее в покое. «Я не живу… и ты не должна!», «Сам не живёшь, и мне жить не даёшь!» - говорят они друг другу. Валя продолжает выводить мать на чистую воду, а она угрожает сдать его в психушку.
Валя и его девушка Оля притворяются, что любят друг друга, что вместе, хотя чувств нет. Валя намеренно, даже назло находится вне движения жизни и не желает отягощать себя привязанностями, действовать в соответствии с социальными условностями: «…настоящее преступление - заводить, рожать человека, кидать его во всю эту жизнь, объяснять, что скоро ничего не будет... и никто никому не сможет помочь... Теперь у меня определенно нет никаких привязанностей, теперь я точно понял, что меня - нет, значит, и конца не будет». А Оля просто уже не имеет ни сил, ни желания менять Валю на кого-то ещё, проходить путь поиска любви заново: «Мне только одно обидно, – что в тридцать три года по новой придётся искать, влюблять, гулять… А мне это так надоело! Я ни с кем не могу ни знакомиться, ни говорить, – я кончилась, лет пять назад, на тебе… иссякла – всё узнала, всё увидела, у меня больше нет интересов… кого я подцеплю? Надо ведь будет изобразить какую-то заинтересованность в человеке, чтобы он на тебе женился…»
Общение Вали с людьми похоже на его личный следственный эксперимент. Он играет, издевается и проверяет окружающих, нащупывает границы допустимого, но лишь потому, что испытывает душевный разлом и уже сам не понимает, где правда.
Вспомним Шекспира и его «Весь мир — театр. В нём женщины, мужчины — все актеры. У них свои есть выходы, уходы. И каждый не одну играет роль». Валя постоянно «играет» роли жертв, играет роль сына, парня, но за каждым притворством проглядывает одинаковая истина, выступают страх, нелюбовь и ненависть к ближнему.
Даже капитан из следственной группы, человек далеко не без греха, и тот не выдерживает абсурдности зверств, творимых посреди обыденности, и кричит о притворстве, коварстве и легкомысленном отношении к жизни: «Ведь раньше же бунтовали — это была общественная позиция, что нам ни фига не надо, и мы протестуем, а сейчас по-тихому, без протестов, кем надо притворяются, влезают куда хотят, на любую работу, и ничего не делают, играются!».
В финале пьесы за семейным ужином, состоящим из блюд японской кухни, Валя и Оля сообщают его матери и дяде о помолвке. Через некоторое время все, кроме Вали, умирают за трапезой. Он отравил их рыбой фугу. И хотя Валя не был уверен до конца, отравятся ли они, решил рискнуть и проверить, снова провести эксперимент. Здесь можно усмотреть параллель с Родионом Раскольниковым, роль которого еще в бассейне Валя в шутку отводит Закирову, но в итоге играет сам. Однако хладнокровие, с которым герой подсказывает своей же следственной группе, как изображать уже его жертв, пугает и дает понимание, что одинокий Валя не Раскольников, получивший шанс искупления и очищения души, его душа утрачена безвозвратно.