Там, где кончается свет

Эпиграф: «Иногда любовь — это тень, которая преследует тебя,
Даже когда свет давно погас.»


Весна не спешила вступать в свои права. Воздух был сырой, с лёгкой примесью растаявшего снега и запаха земли, впервые почувствовавшей солнце после долгой зимы. В парке ещё лежали островки грязного льда, но птицы уже пели уверенно, как будто знали: холода больше не будет.

Алекс сидел на лавке, закутавшись в шарф, и пытался сосредоточиться на книге. Он сам не знал, зачем вышел из дома. Просто... хотелось тишины. Пространства. Ощущения, что мир не разваливается, даже если ты в нём — пустота.

Именно тогда он увидел её.

Она стояла у фонтана, который ещё не включили после зимы. В старом бежевом пальто, с растрёпанным каштановым шарфом и растрёпанными же волосами. Она не смотрела на людей. Её лицо было повёрнуто вверх — к серому, неровному небу. Она что-то считала губами. Или молилась.

В руках у неё был бумажный пакет. Она открыла его и медленно начала кидать на тротуар крошки. Голуби взметнулись к ней с нетерпением. Она улыбнулась — тонко, чуть заметно, будто прощаясь с кем-то невидимым.

Алекс смотрел, забыв о книге. Было в ней что-то странное: не красивая — нет, не так, как принято. Но притягательная. Она будто шла по иному ритму. Не из этого дня. Не из этой жизни.

— Ты так уставился, будто увидел привидение, — вдруг сказала она, не оборачиваясь.

Он вздрогнул.

— Прости, — сказал он. — Я просто… ты показалась знакомой.

Она медленно повернулась. Глаза — светло-серые, с тонкими кольцами цвета ртути. Губы изогнулись в полуулыбке.

— Это глупая фраза. Но пусть будет так. Меня зовут Адель.

Он встал, неловко сунув книгу подмышку.

— Алекс. Рад... э-э… ну, встретить тебя здесь.

— Разве ты не заметил? — сказала она и оглянулась. — Здесь встречаются только потерянные. И птицы.

Он не знал, что ответить. Она сказала это так спокойно, так естественно, будто говорила про погоду.

— Ты часто приходишь сюда? — спросил он.

— Только весной. Когда кажется, что ещё не поздно.

Она опустилась на скамейку рядом. Совсем близко. Он чувствовал тонкий запах — смесь влажной бумаги, яблок и мороза.

— Почему не поздно?

— Потому что всё живое просыпается. И делает вид, что впереди — вечно. А я люблю самообман.

Он засмеялся — немного нервно.

— Ты странная.

— А ты — обычный, — сказала она. — Но в тебе что-то есть. Пока не знаю что. Узнаю — скажу.

Он впервые не чувствовал потребности что-то доказывать. Ни себе, ни ей. Он просто сидел рядом и чувствовал, как воздух вокруг становится плотнее, насыщеннее.

— Знаешь, — вдруг сказала она, — если бы мне оставалось жить совсем мало, я бы хотела встретить именно такого человека, как ты.

Он замер.

— Почему?

— Потому что ты слушаешь. Не ушами — кожей. А это — редкость.

Она встала.

— Мне пора. У меня таблетки по расписанию. И новая книга — слишком толстая, чтобы не начать сегодня.

— Мы ещё увидимся?

Она посмотрела на него долго. Потом кивнула:

— Если захочешь. Я обычно здесь — между 15:00 и 17:00. До встречи, Алекс.

И пошла прочь. Легко, будто не касаясь земли.

Он остался сидеть на лавке, как человек, который впервые вдохнул настоящий воздух.

Он вернулся на следующий день. Ровно в 15:00.

Сел на ту же скамейку. Книга осталась дома — в ней теперь не было смысла. Глаза всё время бегали к фонтану, ещё нерабочему, но уже живому в его памяти. Секунды тянулись вязко, как мёд в холоде.

Она появилась в 15:24.

— Опоздала, — сказал он, сдерживая радость.
— Я не давала обещаний, — пожала плечами Адель. — И вообще, точность — признак контроля. А я — за хаос.

— А я — за встречи.
— Тогда у нас будет интересная партия.

Она села. На этот раз ближе. Пахло яблоками. Её шарф был другой — серо-зелёный, с потертыми краями.

— Чем ты занимаешься? — спросил он.
— Умираю. — Простой ответ. Почти небрежный.
Он моргнул.
— Извини, это... чёрный юмор?
— Возможно, — сказала она. — А возможно, и нет. Тебе решать. А ты?
— Учусь на психолога. Пытаюсь понять, почему люди ломаются.
— А починил кого-нибудь?
— Нет. Пока только себя.

Она посмотрела на него, словно пыталась прочитать, врёт ли он. Потом вдруг кивнула.

— Неплохое начало.

Они молчали. Прохожие шли мимо, птицы садились на перила. Где-то вдалеке визжали дети. Всё было как обычно — и совершенно иначе.

— Тебя не смущает, что я странная? — спросила она.
— Смущает. Но ты — не пустая. Это, пожалуй, важнее.

Она усмехнулась. Не весело. Как будто он задел что-то живое.

— А если я — наполовину пустая?
— Тогда я найду, чем её заполнить. Кофе. Книги. Историями.

— Историями... — повторила она. — Вот это правильно. Люди состоят не из органов. Из историй. И если человек исчезает — нужно лишь помнить рассказ. Тогда он остаётся.

Он хотел сказать что-то в ответ, но она встала.

— Сегодня я не в форме. Врач назвал это "днём слабости". Завтра, может быть, будет "день силы". Кто знает.
— Я провожу.
— Не стоит. Это ещё слишком...
Она не договорила, просто качнула головой.
— Завтра в то же время?

Она кивнула.

— Если будет день силы — обязательно.

Следующие встречи были короткими. Порой она приходила с дрожащими руками, иногда — в тишине, без слов. Он не спрашивал. Он просто был.

А однажды она принесла ему книгу.

— Прочитай.
— "Маленький принц"?
— Не смейся. Это не детская сказка. Это инструкция по выживанию для чувствующих.
Он взял.
— Вернёшь? — спросила она.
— Конечно.
— Только не мне.
— Почему?

Она долго смотрела на него. И вдруг впервые — позволила себе быть уязвимой.

— У меня саркома. Последняя стадия. Метастазы.
Он замер.
Время будто распалось на «до» и «после».
— Я… я не знаю, что сказать.
— И не нужно. Лучше просто сядь рядом.

Он сел. Она положила голову ему на плечо. Так просто. Так будто они знали друг друга годами.

— Ты боишься? — прошептал он.
— Каждый день. Но ещё больше боюсь прожить его впустую.

Они сидели долго. Адель молчала. А он думал только об одном: как сделать так, чтобы каждый её день был наполнен светом — даже если их осталось мало.

Весна пришла внезапно.

Снег исчез за два дня, солнце стало ярче, небо — выше. Всё вокруг будто пробуждалось вместе с ней. И он тоже. Алекс чувствовал, как сердце наполняется чем-то, что он никогда прежде не испытывал. Это было не влечение, не увлечение. Это была — любовь.

Не громкая, не торопливая. Любовь, в которой каждое молчание имело смысл. В которой присутствие — уже подарок.


Они встречались почти каждый день. Она приносила яблоки и орехи для птиц. Он — книги, которые читал ей вслух. Иногда — просто молчали, держась за руки, сидя на холодной лавке.

— Алекс, — сказала она однажды, глядя, как по дорожке катится детский мяч. — Ты заметил, как редко люди смотрят друг другу в глаза?
— Да. Потому что в глазах слишком много правды.
— А ты не боишься моей правды?

Он повернулся к ней. Её глаза были прозрачные, с лёгкой сеткой сосудов. В них — не страх, а принятие.

— Я смотрю в них каждый день. И только там я чувствую, что живу.

Она улыбнулась. И её ладонь легла на его щеку.

Однажды он привёл её в маленькую кофейню на углу. Там пахло карамелью и корицей, а бариста знал его по имени.

— Это что, свидание? — спросила она, усевшись у окна.
— Возможно. Первое.
— Я в пальто, без макияжа и с приступом кашля — идеальный образ для первого свидания.
— А я в свитере с дыркой на локте. Мы оба идеальны.

Она засмеялась. Легко, звонко. Алекс поймал себя на мысли, что не хочет забывать этот звук никогда.

— Ты знаешь, — вдруг сказала она, когда принесут кофе, — в другой жизни я бы, наверное, уехала в горы. Открыла книжный. Заваривала бы чай с мятой.
— А я был бы постоянным клиентом. И тайно влюблён.
— Глупый. Зачем тайно?
— Потому что в этой жизни — я уже влюблён. Не тайно.

Она замерла. Кружка в её руках дрогнула. Потом она отвела взгляд, прикусив губу.

— Ты не должен…
— Я ничего не "должен", Адель. Я просто люблю.

Тишина. За окном играли солнечные пятна. Кто-то шёл с букетом. Кто-то — с ребёнком. Жизнь продолжалась.

— Тогда пообещай, — тихо сказала она. — Что пока я здесь, ты будешь рядом. Без жалости. Без ожиданий. Просто рядом.
— Обещаю.

На следующий день он принёс ей плейлист: «Музыка для тех, кто умеет чувствовать». Там были Ludovico Einaudi, Sigur R;s, Форе, и даже несколько старых песен Чарльза Азновура.

— А если я не умею чувствовать? — спросила она.
— Тогда мы начнём учиться вместе.

Они слушали музыку, сидя на полу у него дома. Окна были открыты, на столе стояли тюльпаны. Она лежала у него на груди, глаза закрыты, дыхание чуть хрипло звучало в тишине.

— Ты боишься? — прошептал он.
— Нет. Сейчас — нет.
— Почему?
— Потому что я — здесь. И ты — здесь. Остальное… неважно.

Любовь была не в словах.

Она была в том, как он застёгивал её пальто, зная, что она не скажет, когда ей холодно.
В том, как она приносила ему записки с цитатами: «Не ждите — живите».
В том, как он держал её за руку в транспорте, чтобы она не упала, когда трясло.
В том, как она смеялась, увидев его фото десятилетней давности.
В том, как они смотрели на закат, не говоря ни слова.

Но Адель всегда жила так, как будто часы идут быстрее.
Как будто где-то в ней тикает бомба, и она боится, что не успеет.

Он чувствовал: что-то сжимается. Приближается.

Но пока...
Пока они были вместе. И этого было достаточно.

— Поехали со мной, — сказала Адель однажды, звонившая ему чуть позже обычного. — Сегодня, сейчас. Пока день дышит.

— Куда?

— На озеро. Там, где вода пахнет ветром, а тишина — как музыка.

— Это ты только что придумала?

— Нет. Я это чувствую с детства. Просто не было с кем туда ехать… до тебя.

Они поехали на электричке. Адель уснула у него на плече — тихо, уставши, как будто путь от дома до вокзала уже вымотал её. Алекс смотрел на её лицо: кожа тонкая, почти прозрачная, волосы пахнут лавандой, и губы дрожат, будто она во сне спорит с кем-то.

Он знал: дорога — риск. Но не мог сказать «нет». Не после того, как услышал в её голосе не просьбу, а надежду.

На берегу было безлюдно.

Озеро лежало спокойным зеркалом. Вода, казалось, вбирала в себя небо. Ветер шевелил камыш, и по тропинке к ним ковылял хромой пёс, которому Адель сразу протянула ладонь.

— У всех есть шрамы, — сказала она. — Просто не у всех их видно.

— У тебя тоже есть?

Она посмотрела на него, чуть улыбнулась.

— У меня вся грудная клетка — как карта боёв. Но ты ведь всё равно не на это смотришь?

— Я вообще тебя не вижу как больную, — ответил он. — Я вижу тебя, как… музыку. Песню, которая начинается тихо, а потом заполняет весь мир.

— Звучит красиво. Но ты знаешь, что у каждой песни есть финальная нота?

— Тогда я буду ставить её на повтор.

Они разулись и зашли в воду по щиколотку. Холодная, весенняя. Она засмеялась — громко, с неким хрипом. Брызнула в него холодной водой. Он отплатил ей тем же.

На мгновение — они стали детьми.

Потом сидели на тёплых камнях, греясь на солнце. Адель лежала, подложив руки под голову, глаза прищурены.

— Вот так и запомни меня, — сказала она вдруг. — Не в больничной рубашке. Не с трубками. А вот — тут. На солнце. В моменте.

— А если я не захочу запоминать, потому что не отпущу?

Она села. Взгляд серьёзный. Голос тихий.

— Алекс. Я не прошу тебя быть героем. Я не хочу, чтобы ты превращал мою боль в смысл жизни. Я просто хочу, чтобы ты жил. Даже когда меня не станет. Особенно тогда.

Он не ответил. Только наклонился и поцеловал её в висок. Её кожа была тёплой от солнца, а под ней — дрожала жизнь, будто готовая выскользнуть.

Они возвращались вечером. Вагон был пуст, окна отражали уставшие лица. Адель заснула на его плече, снова. Он смотрел на темнеющее небо за окном.

Он понимал, что счастье — это не будущее. Это сейчас.


И от этого становилось страшно.

Она не приходила.

Один день. Второй. Третий.

Алекс приходил к той же скамейке, каждый раз. Садился. Ждал. Сначала — полчаса. Потом — час. Птицы больше не выглядели дружелюбными. Всё вокруг стало будто лишённым цвета.

На четвёртый день он пошёл к ней домой.

Поднялся по знакомой лестнице. Постучал. Никто не открыл. Потом — снова. Громче. Ещё громче.

— Алекс?

Соседка. Пожилая, с сединой, в домашнем халате.

— Она в больнице. Скорая увезла её пару дней назад. Утром. Не дышалось ей.

Он не помнил, как дошёл до остановки. Не помнил, как сел в автобус. Всё в нём звенело — вина, страх, паника.

Она лежала в палате с белыми стенами и зелёными шторами, как всегда во всех местах, где пахнет хлоркой и концами.

Адель была бледной, губы пересохшие, глаза закрыты.

Он сел рядом, взял её за руку.

— Ты пришёл… — прошептала она, не открывая глаз.

— Конечно пришёл.
— Не надо было.

— Замолчи, Дель. Не говори так.

Она посмотрела на него. Не злобно. Даже не холодно. Просто — устало.

— Я просила не быть героем. Я просила… оставить, если станет тяжело.

— Мне не тяжело быть с тобой.

— А смотреть, как я умираю?

Он замолчал. Она отвела взгляд.

— Я не хочу, чтобы ты помнил меня вот такой. Слабой. С синяками. С дыханием через трубку.
— Я помню тебя на озере. С сияющими глазами. Это не изменится.
— Изменится. Всё меняется. Особенно любовь.

Она попыталась отстраниться, но его пальцы были крепкими. Он не отпускал.

— Я тебя люблю, Адель. Понимаешь? Это не то чувство, которое исчезает, когда становится страшно. Я не герой. Я просто человек, который не может без тебя.

Она смотрела на него долго. И впервые — заплакала. Беззвучно. Слёзы текли по её щекам, скатывались на подушку.

— Мне так страшно… — прошептала она. — Не за смерть. За то, что ты сломаешься после. Что не сможешь жить.

— Тогда я обещаю тебе. Если ты будешь рядом до конца — я буду жить после. Ради тебя. Ради того, что было.

— Это… слишком.

— Нет. Это — любовь.

Он навещал её каждый день. Читал вслух, приносил фотографии с их прогулок, рассказывал смешные истории из университета. Иногда она улыбалась. Иногда — просто спала. Иногда — не замечала его вовсе.

Однажды он пришёл и увидел, что её постель пуста.

Мир на секунду остановился.

Медсестра заметила его.

— Её перевели в палату интенсивной терапии. Стабилизировали. Пока. Можете навестить завтра. Но не надейтесь слишком…

Он молча кивнул. Вышел. Упал на скамейку у входа. И сжал кулаки до белых костяшек.

Прошло два дня с её слов:
"Я не хочу, чтобы ты помнил меня такой."
Два дня тишины. Два дня, как он стоял перед закрытой дверью её палаты и слышал только глухой звук дыхательного аппарата.

На третий — он не выдержал.


Больница была всё та же — стены, как из прошлого, медсёстры с выцветшими халатами. Он постучал, но не ждал ответа.
Вошёл.
Она лежала, смотрела в окно. Без книг, без наушников, без улыбки.

— Я просила не приходить, — произнесла она, не поворачиваясь.

— А я не умею слушаться, — ответил он, ставя на тумбочку маленькую коробку. — Здесь твои любимые шоколадные драже. И фотография с озера.

— Алекс...

— Я не уйду. Пока ты не скажешь мне прямо — "Я больше не люблю тебя." Пока не услышу это — буду здесь.

Она села, медленно, с усилием. Её лицо было осунувшимся, под глазами — синие круги. Но в глазах вспыхнуло что-то: злость? боль? любовь? Всё сразу.

— Ты не понимаешь. Я умираю. Это не роман. Это не сцена с красивым финалом. Это будет... кровь, ломота, удушье. Я не хочу, чтобы ты видел это.

Он молчал. Потом сел рядом. Близко, почти впритык.

— А я не хочу, чтобы ты проходила это одна.

Она смотрела на него так, будто видела впервые.

— Зачем ты всё усложняешь?

— Потому что люблю тебя. Потому что это — не торг. Не сделка. Не условие.
Ты можешь быть худшей версией себя — я всё равно буду рядом.
Потому что именно в этом и есть настоящая любовь.

— Я не смогу смотреть, как ты ломаешься...

— Тогда смотри, как я держусь. Ради тебя.

Она отвела глаза, губы задрожали.

— Ты правда думаешь, что это что-то изменит?

Он взял её за руку. Сжав осторожно, будто кость могла треснуть.

— Нет. Я знаю, что это ничего не изменит. Но ты хотя бы не уйдёшь одна.

Молчание. Тишина, в которой слышно, как капают капельницы и где-то кашляют за стеной.

И потом — она обняла его. Слабо, как могла. Лоб уткнулся ему в плечо.

— Прости... — прошептала. — Я просто... очень устала.

— Я знаю. Я рядом.

В тот вечер она снова заснула у него на груди. Как тогда — в кофейне, на скамейке, в электричке. Только теперь с лёгким писком аппаратов на фоне.

Он сидел молча, держал её и думал:
"Если бы любовь могла лечить — она бы уже была здорова."

Она умерла утром. Без крика, без слов, во сне.

Медсестра сказала, что дыхание стало медленнее, тише… и просто остановилось. Как будто кто-то выключил музыку.

Алексу не сообщили сразу. Он пришёл, как всегда. С кофе. С её духами в кармане, чтобы поставить рядом. Он даже успел пошутить с охранником внизу.
Когда вошёл — постель была уже пустой.
Только листок на тумбочке. Его имя на конверте. Почерк — неровный, будто рука дрожала.

Он открыл его прямо там, не присаживаясь, не дыша.


« Алекс,
Если ты читаешь это — значит, всё уже случилось. Я не знаю, каким ты сейчас будешь: злым, разбитым или молча сильным. Но ты всё равно читаешь — и это уже важно.
 Мне всегда было страшно, что я лишу тебя будущего. Не своим уходом, а тем, что ты не сможешь выйти из моей тени.
Но если ты хоть немного любил меня — ты должен жить. Не как наказание. Не потому что «она просила». А потому что любовь не умирает со смертью. Она превращается в корни. В память. В свет. Запомни меня живой. С озером, с кофе, с глупыми смс в два часа ночи.  И если вдруг когда-то, в толпе, ты почувствуешь запах лаванды — это не случайно. Это я. Напоминаю: ты всё ещё здесь. Ты жив.
Я люблю тебя. До последнего вдоха.

До встречи,
Адель. »


Он не плакал. Не в тот день. Не в ту минуту. Он просто стоял. И лист дрожал в руках так, будто это дрожало его сердце.

Первую неделю он почти не разговаривал.
Кто-то пытался поддержать. Приходили друзья, приносили еду, включали фильмы. Он смотрел сквозь.

Потом — начал видеть её.

Сначала — мельком.
На улице, среди прохожих.
Смеётся в кафе. В белом платье.
Исчезает за углом.

Потом — во сне.
Она садится рядом. Тёплая. Настоящая.
Говорит, что ждёт. Что всё хорошо. Что теперь — без боли.

— Ты ведь обещал жить, — говорит она.

— Я пытаюсь, — отвечает он. — Но без тебя всё как будто серое.

Она улыбается, но в улыбке — грусть.
— Тогда иди ко мне.

Просыпаясь, он не всегда понимал — сон это был или нет.

Он начал ходить на те же места: озеро, кофейня, остановка, где когда-то она заснула у него на плече.
Разговаривал с ней. Шепотом. Громко. Не важно.

Люди начали обходить его стороной.

Однажды он вернулся домой и заметил: в комнате всё лежит, как она оставила. Даже чашка с засохшим чаем, которую она тогда не допила.

Он сел. Долго смотрел в пустоту.

Потом достал письмо. Перечитал. В сотый раз.

 «Если ты хоть немного любил меня — ты должен жить…»

Он закрыл глаза. В тишине — только тиканье часов.

И вдруг — голос. Её.

— До встречи.

Он открыл глаза. И увидел её.

Стояла у окна. Свет скользил по её лицу.
Улыбалась. Но как-то странно — той улыбкой, за которой скрывается тьма. Его тьма.

Он понял.

Её здесь нет.

Не было уже три года. Три года прошло. Ровно.

С календаря уже давно сняты все страницы, но он всё равно знал день. И час. И запах того утра.

Алекс больше не заводил будильник. Он просыпался каждый день в одно и то же время — 06:47, потому что в больнице Адель не стало в 06:48.

Он больше не открывал окна. Свет стал резким, как чужой. Он любил сумерки — они не задавали лишних вопросов.

Когда он выходил на улицу, всё казалось одинаковым.
Люди — как тени.
Голоса — как ветер.
Ничего не держалось в памяти.
Иногда он шёл по улице, и вдруг — запах.
Лаванда.
Как она любила.
Останавливался. Оглядывался. Ничего.

И всё же... было.

У него появилась привычка: вечером он ставил перед собой чашку чая — вторую, пустую. И разговаривал.

Сначала шёпотом.
Потом — вслух.

— Знаешь, Дель, я снова видел девушку с такими же волосами. Она смеялась. Смеялась, как ты. Только голос другой. Холоднее.

— А ещё, знаешь... я теперь слышу тебя. Не во сне. Просто — будто за плечом.
Ты говоришь, когда я сомневаюсь. Иногда смеёшься. Иногда шепчешь — "ещё чуть-чуть".

Он смотрел на пустое кресло перед собой.

— Может, я схожу с ума? — усмехался. — Или... может, ты просто осталась.

Иногда он забывал, как звучат голоса других людей.
Он стал бояться яркого света, громких песен.
Телефон давно лежал в ящике, разряженный.
Друзья перестали писать — не потому что забыли, а потому что не знали, как вытянуть его обратно.

Однажды, проходя по парку, он увидел женщину в белом пальто. Она сидела на той же самой скамейке, где они когда-то встретились впервые.
Она держала в руках открытую книгу — как Адель тогда.

Сердце ударило в грудную клетку. Он подошёл ближе.

Но когда подошёл — лицо было чужое. Молодое. Слишком живое.

И всё равно — он сел рядом. Просто посидеть. Просто вспомнить.

Та девушка вскоре ушла, даже не обернувшись.

Алекс остался.

Снег начал падать медленно, крупными хлопьями. Ветви деревьев скрипели.

— Дель, ты же здесь? — прошептал он. — Ты же не ушла?

— Конечно нет, — раздалось внутри. Тихо. Женственно. Её голос.

Он кивнул. Он знал.

Этой ночью он снова увидел её во сне.
Она была в белом. Волосы на ветру.
Стояла в воде — босая, по колено, улыбающаяся.

— Пора домой, — сказала она.
— Я давно уже не дома, Дель.
— Тогда приходи. Я жду.

Он проснулся с тяжестью в груди. У окна — рассвет. Бесцветный. Бледный.

Он сел, зажёг свечу.

На столе — фотография с озера. Она смеётся.
Он долго смотрел. И улыбнулся в ответ.

— Скоро, — сказал он. — Совсем скоро.

Ночь была бескрайней и тёмной. Легкий ветер колыхал сухие листья под окнами, словно шепча прощальные слова.

Алекс сидел на коленях у стены своей комнаты. В руке — холодный металл пистолета. Сердце билось бешено, как будто пытаясь вырваться из груди. Глаза смотрели в одну точку — туда, где, казалось, должна была стоять она.

Вдруг взгляд его скользнул в сторону.

Там, за деревом, стоял её силуэт.

Адель. В белом платье, с той самой улыбкой — светлой и одновременно тёмной, за которой прячется неизведанная тьма.

Он почувствовал, как дрожь пробегает по телу. Она смотрела прямо на него, не мигая.

— До встречи… — прошептала она, и губы тихо шевельнулись, словно только что сказали эти слова.

Алекс моргнул, глаза потемнели — и он понял.

Она — не здесь. Никогда не была.

Ведь она умерла три года назад.

Он снова посмотрел на пистолет с тревогой.

Фигура начала медленно растворяться в воздухе, как дым, уносимый ветром.

Последний вздох. Выстрел.

И теперь он наконец сможет быть рядом со своей любимой.

Если любовь нормальная — то это уже и вовсе не любовь. Ведь любят всем телом, сердцем и душой, отдавая всего себя.