Чаша моя. 12

Бакунин покинул пару растерянный и повисший носом. Столько долгов перед госами он ни в жисть не закроет. Притом долгов не только учебных, но и денежных. Бакунин расстроился, теперь он будет мертвым грузом висеть у родителей пенсионеров, он и так в прошлом месяце взял у них много. Если бы не чертов Градский со своими принципами сэра Ланселота, и запросами сантехника Сережи, то Бакунин бы хотя бы сегодня поехал домой в расположении духа: «Надежда умирает последней».

- А может? Ну, его домой?  - радостно произнес Бакунин так, что Кантаурова весело и с оживлением отлепилась от его плеча.

- Я сегодня не занята, если хочешь, - поиграла глазками с ним она.

     Бакунин произвел оценку. Нет, не так, он же с ней знаком много времени. Переоценку. Но нужным счел на предложение не соглашаться. И сразу посетовал, что вслух сказал именно эту идею. Ежели и брать к себе Кантаурову, то только пылесосить. Ну, может, дрова поколоть на дачу. Да и лучше вполне рассмотреть бревно с дуплом, чем Кантаурову. Вечер станет красочнее и насыщенней, чем с ней -  нудятиной.

- Ну нет, я родителям обещал быть дома.

    А сам про себя подумал: «Вот бы краем глазка» посмотреть на коэффициенты, что ставят сегодня на Крылья Советов. Я бы сейчас же поднял, ох, и разнесут они сегодня всех. Он потрепал в кармане мелочь, но сосчитать не получилось. Нет, с такой суммой в кармане, он мог рассчитывать только на Кантаурову.

- А мы бы с тобой занялись чем? - Кантаурова брала неприступную крепость.

- Ай, - махнул рукой Бакунин, - я уже весной брал тебя с собой, всю ночь думал, что ты рога отбрасываешь. А ты оказывается стонала.

- Да, прекрати, я тогда была не уверена в себе!

- Зато моя спина была уверена, затекла как собака, думал только остеопат поможет. Пять дней фастум-гелем мазался.

- Ну как хочешь, - надулась щечками Кантаурова и отвернулась от Бакунина.

   Вот Градскому бы рассказать: как с ними надо. Не цветочки носить с шоколадками. А брать нахрапом, наглостью. Все же далась ему эта Юля, точнее Юлиана. Странно это все, чего этот Градский взьелся, нормально ж с ним общались, здоровались. Но, в целом, для пущей верности стоило восстановить картину. В один из праздников, какой хрен его разберет, он с бывшей своей группой собрался у кого-то в общаге. А праздник ли это был? Смутно тот припоминал, что к чему-то они готовились. К экзамену? Уж не по пропедевтике ли детских болезней?  А что было тогда с Градским? В параллеле учился. Ну и значит, вот, готовимся, прикорм обсуждаем. А тут и собственной персоной Юлиана. Так сказать, со своей пропедевтикой третьего размера. Ну, а Бакунин, он же не может пройти мимо такого. Почти преступление против себя, познакомиться и не потрогать. Каким-то чудесным образом Бакунин уговорил ее сегодня вечером «послушать», провести так сказать аускультация, рассчитывая на пальпацию, а Юлиана взяла и согласилась, смешливо указав, что простыла и все равно хотела сегодня вызвать врача. Надо сказать, Бакунин, так себе проработал участковым врачом. Не послушал, не поговорил, ни больничного, ни таблеток не выписал, а затем вовсе исчез. Зато натоптал в прихожей, съел конфеток, и оставил бедную женщину, всю красную с температурой  стонать. Стонать, Бакунин многозначительно покосился на Кантаурову: «училась бы».

- Ну пошли, - не унималась она, - завтра пар нет, я тебе манную кашу приготовлю.

   Уж не знаю, что так подействовало на Бакунина, отрезвляющий призыв к манной каше или непрерывные думы больше положенного времени, только в голове его тихо складывался пазл. Они расстались с этой дамой с твердым осознанием, что ничего друг другу не должны. Или нет?

- Двух зайцев, значит убила, - опять вслух проговорил Бакунин.

- Каких зайцев, Гоша? - Кантаурова с невинной улыбкой пускала сопельки.

- Таежных, - успокоительно произнес Бакунин и погрузился в раздумья.

      Ох Гоша, Гоша, что же ты ей плел. Про любовь, что поди. Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты, как мимолетное введение, после дозы наркоты. И тут же парочку-троечку раз вспомнилось пьяных походов на будуар этой самой дамы с гитарой и портвейном три семерки. Вообще, почему его заботил этот самый Градский? В мире каждые 5 секунд кому-то не дают. Но невезение - повод работать над собой, но не жить обидами. Сочинив уравнение, достойное Нильса Бора, Бакунин не учел одну переменную. Похоже Градский жестоко влюбился в эту стерву. И он задел его вполне справедливо, а Бакунин почему думает об этом? Его гложет вина, вдруг впервые за всю жизнь. Она использовала Бакунина, чтобы отвязаться от Градского. А Бакунину насолила просто так, чтобы много о себе не думал.

- Ах, мымра, - вырвалось у Бакунина.

- Я? - удивилась Кантаурова.

      Он опешил.

- Нет, ты - нет, ты самая красивая в мире, мой вождь краснокожих!

    Обозвать даму мымрой было тяжелым преступлением. Потому Бакунин использовал свою любимую тактику смягчения. Сказать что «красивая», обязательно использовать слово «мой», а дальше наблюдать, как та сгорает от умиления. Ее теперь хоть палкой бей, она как кошка во время течки. Только мурлычет. 
        Меж тем, поразительно, но для Бакунина сегодня состоялся настоящий праздник всех земных законов. Ведь исполнился закон: «Вспомнишь солнце, вот и лучик». И вот уже Юлиана в короткой, черной юбке, в блузе, почти не скрывающей грудь, переступала на огромные шпили, чеша к себе в общагу. Острое чувство справедливости захватило голову Бакунина. И он тут же решил уличить злостную даму в ее проступках. Ну, не может быть Бакунин тем, кто встречался с женатыми, занятыми!  Он быстро настиг ее у входа.


- Ты чего Градскому наплела, актриса разъездного театра? - Бакунин прижал ее к стене общаги, глаза его были полные возмездия.

- А что не так, Гоша?

- Ты ему мозги задурила, он меня теперь врагом народа меня считает!

    Она отвесила ему пощечину, чего никак не ожидал Бакунин. Его колени согнулись, он отстранился прочь. И вдруг почувствовал, что он наковеркал тысячу ошибок. Он быстро посмотрел на часы: стрелки предательски переместились на 16:00. Бакунин сжал кулаки, схватился за голову, было хотел что-то сказал Юлиане, но промолчал. Лишь злобно посмотрел на нее и ушел.

- Думал можно мной попользоваться, - кричали ему вслед, - Так вот со мной не выйдет. За все надо платить, Бакунин.

    Бакунин остановился. И тут же вернулся обратно. Юлиана сжалась, верно подумав, что Бакунин размажет ее теперь об стену. Она пригнулась, сгруппировалась. Но Бакунин беззлобно улыбнулся. Он достал из кармана и высыпал ей мелочи на пол:

- Тебе на дорогу, - сказал Бакунин и попрощался с ней.

     Юлиана со слезами насчитала 30 рублей. Бакунин же уже переместился к остановке и, забыв про Кантаурову, загрузился в полный автобус студентов. Если он не успеет сейчас, папа с мамой уедут в деревню. Бакунин, поругавшись с Градским, всерьез задумался: возможно ли ему закончить обучение. Мало того, что внушил ему вину. Ведь в чем-то Градский был прав, Бакунин вовсе ничего не знал, о чем учился. Быть может, теперь папа подскажет ему, как поступить. Но разговор ожидал быть тяжелым. Как бы не учился сикось-накось Бакунин, отец воодушевлял его. Он всегда говорил: «что сейчас ничего не понимаешь, потом поймешь, у каждого свое время». Да и вообще Бакунину стало стыдно: он нет бы занимался уроками, занимается бестолковыми дурочками, сам не понимая зачем.

- Сразу видно не медик, - вслух произнес свою мысль Бакунин.

- Чего, сынок? - от чего-то переспросили Бакунина, будто он говорил с кем-то.

    Бакунин свис вниз с поручня в автобусе. Он выткнул наушник, оказалось милая бабка спрашивала о чем-то Бакунина 30 секунд. Она трясущимися руками протянула Бакунину какую-то бумажку.

- Это мне куда, сынок, написали? Не разбираю я почерка этого совсем.

    Бакунин примерился.

- Это в аптеку, там разберут, - а сам прочел «трамадол», видно что болело у бабки что-то.

- В аптеку! А! А вдруг не поймут, что написано?

- Поймут, там «пятый список» разберут, - пошутил Бакунин.

     Бакунин не знал, что такое «пятый список», но всегда шутил, как его бабушка. Медик-студент присмотрелся, на открытой шее поразительно в надключичной области справа выбухало, а слева - нет. «Лимфузел» - «у нее там, метастаз». «Заеды, эх языка не вижу. Желудка, у нее рак желудка. Что это со мной? С каких это пор я стал рассматривать в людях симптомы?»

- А от желудка, касатик? Знаешь чего? - не унималась бабка.

    Бакунин подумал: от чего она здесь устраивает поликлинический прием. Он пощупал футболку, под майкой он не оставил халата, как обычно. Просто удобно, пока из тысячи мест переезжаешь. Бакунин сконфузился. Но от желудка кое-что вспомнил.

- Да ты, касатик, не бойся. Я вашего брата отличу. Я тут катаюсь каждый день. Поди на лекцию едешь в N.

     Бакунин вздохнул от слова «Лекция», он про нее забыл уже тысячу раз. Да и все равно бы не пошел, слишком много неотложных дел на него навалилось.

- У тебя глаза как у сына моего, он у меня под Курском погиб. Смотрю на тебя, не похож вовсе. А глаза, как его. Думаю, точно доктор, наверное.

- Ранитидин, - грустно сказал Бакунин, что, кажется, он уже не поможет.

        И как это бывает только в фильмах про судьбу, разговор их окончился ровно в том месте, где Георгию Александровичу требовалось выходить.  Он быстро выскочил, а потом вдруг незадачливо покряхтел. Проехал-то он зайцем! С другой стороны: всю мелочь-то он Юлиане отсыпал. Он медленно плелся к подъезду, опаздывал уже на несколько часов везде. А Кантаурова вообще, наверное, брызжет ядом. Машины родителей рядом с подъездом не было. Эх, погиб поэт, невольник чести! В долгах, как в шелках! Пал оклеветанный молвой! Жертва женских интриг и почти Дантесовских разборок. С Кантауровой на хвосте. И да здравствуют великие бпшки на целую неделю. Только надо у Васи занять немного денег. Если даст. Ну, хуже быть же не может? У подъезда на скамеечке его уже встречал Вася Кускин. С лицом похожим на траурный автобус. Бакунин, обрадовался, повстречав его.

- На ловца и зверь бежит. Что же ты не весел, голову повесил? - шутканул он Вася.

    Тот, уложив руки на живот, не знал как сказать. Язык его вовсе не ворочался. Он лишь тоскливо всхлипывал.

- Ты лучше сядь, Гош, - выдавил из себя Вася.