Ограбление и соблазнение

Семейная драма с криминально-психологическим уклоном

Глава 1. Она устала

Андромаха Аркадьевна Тошнюк, бухгалтер молочного холдинга «Тугое вымя», следила за мужем. Уже давно - около семи минут. Все это время ее супруг Серафим Ильич упивался тушеными куриными сердечками в луковом соусе. Микроволновая печь гудела, словно чудовищных размеров жук, распаляя следующий пункт вечернего меню Тошнюка – грузную макаронную запеканку с мясным фаршем. Серафим Ильич как всякий обжора был гастрономическим вампиром: самые жестокие приступы голода накрывали его после заката солнца. Жена давно привыкла к этому. Все ее кухонные манипуляции были подчинены главной задаче – соорудить обильный и вкусный ужин для мужа, а потом сидеть и смотреть, как он изничтожает эти титанические, но мимолетные труды.
Взгляд женщины, которая смотрит, как ест ее мужчина, - самая красноречивая вещь на свете. В этом взгляде есть любовь, горячая нежность, умиление, материнская забота, осознание выполненного долга, радость за хороший аппетит своего мужчины и тревога при его отсутствии, удовольствие, желание угодить и еще черт знает какие восхитительные чувства. Ничего этого во взгляде Андромахи Аркадьевны не было. Уже давно этот взгляд переполняло раздражение, которое сегодня вечером было особенно жгучим. Если бы взгляд мадам Тошнюк был тепловым лучом, то наверняка подпалил бы ее мужу седеющие волосы в ложбине жирной груди со свиными сосками. Ничего обнадеживающего для Тошнюка не предвещала и поза его супруги: скрещенные на столе руки, на которые Андромаха Аркадьевна положила угрюмые груди стареющей женщины, чья жизнь, как разбитая телега, скрипя и подпрыгивая на кочках, катится в овраг под названием «жизнь после 40». Андромаха Аркадьевна смертельно устала.
Но Серафим Ильич давно не замечал взглядов жены и не интересовался ее настроением. Тем более, во время ужина. Он блаженствовал. С обезьяньим проворством, удивительным для мужчины его комплекции, Тошнюк нанизывал на вилку куриные сердечки, а болотце лукового соуса осушал хлебом. Серафим Ильич не любил хлебные корки, поэтому для своих целей использовал исключительно мякиш, который выдирал из чрева свежайшего «Старорусского» батона. Такое обращение мужа с хлебом уже в первые недели их супружеской жизни приводило Андромаху Аркадьевну в натуральное исступление. Она просила, грозила, свирепела, но все было напрасно.
Потыкав мякишем в соусную жижу и убедившись, что он вполне пропитался, Серафим Ильич отправлял мякиш в рот и, сожрав, облизывал пальцы. Иногда, впрочем, он не успевал донести мякиш до рта: разбухшая до крайности хлебная губка разваливалась прямо в воздухе, и нижняя ее часть плюхалась обратно в тарелку, окропляя бурыми брызгами стол. В этих случаях Серафим Ильич старательно вытирал брызги со стола новым куском «Старорусского», который тут же погружал в луковое болотце. Ему было очень вкусно. Он чавкал, шмыгал носом, мычал, всхрапывал и периодически утирал рукой заляпанный рот. После этого смотрел на ладонь внимательным взглядом хироманта и облизывал ее. Случалось, что Серафим Ильич капал соусом и на рубаху. Но ни одна капля не оставалась незамеченной. Каждую из них Тошнюк находил с педантичностью блохоискателя, вытирал пальцем и облизывал его. Казалось, если бы он мог, то облизал бы и рубаху.
Куриные сердечки и жирный соус Тошнюк запивал светлым пивом «Мохнатый хмель». От липких пальцев стакан с пивом быстро затуманился. Делая очередной глоток и деликатно отрыгивая, Серафим Ильич с некоторым усилием отклеивался от стакана и вновь брался за вилку. На кухне четы Тошнюк было уютно, как в хлеву.
«Любовника завести, что ли? – с тоской думала Андромаха Аркадьевна. – Вот хотя бы этого, соседа по даче… как там его… с лысиной полумесяцем. Он хоть и лысый, но статный мужчина. А усы, ах, Боже мой, какие у него усы!.. Ну прямо жандармские. До чего я люблю усатых мужчин!.. Сколько раз просила Тошнюка отпустить усы, но нет: ему, видишь ли, усы за столом помешают!.. Ощущения, говорит, будут не те. А на ощущения законной супруги он чихать хотел зелеными соплями… Эгоист.
Нет, в этом соседе определенно что-то есть. И главное, смотрит на меня, как на малину. Уж сколько раз к себе зазывал, настойкой угостить обещал, прохвост».
Арифметическая память бухгалтера «Тугого вымени» тут же услужливо включила в голове хозяйки запись одного из недавних разговоров с похабным дачником. «Рецепт настойки, - говорил дачник вкрадчиво, - у меня, Андромаха Аркадьевна, особый. Алхимия! Никому я про него за всю жизнь не рассказывал. Но вам скажу. Потому как испытываю к вам непреодолимое доверие. Так вот, соседушка, я настаиваю водочку на шоколадной карамели «Негритенок». Знаете, конфеты такие продают в бакалее? Вот это и есть мой секретный ингредиент. И еще молотый кофе добавляю – самую малость, полторы столовых ложки. Для запаха. Ну и корицу, конечно. И что вы думаете? Дивная субстанция получается, Андромаха Аркадьевна! Голову кружит, но не дурманит. Даже, напротив, проясняет мозги. Особенно левое полушарие. А тело расслабляет до состояния пуха лебяжьего. И для сосудов опять же полезно. На вкус и глаз моя настойка – вылитый коньяк. Только пахнет не клопами, а шоколадом. Просто эйфория, извините за выражение! Может, зайдем ко мне, опустим хоботки в нектар, а?»
«А я ведь по голосу его чувствую, что не только это свое какао с водкой он мне предложить хочет, кобель усатый, - продолжала размышлять фрау Тошнюк. - На дачу приезжает всегда один, как и я. Говорит, что удачно развелся – овдовел, то есть. Черт его знает, может, и не врет… А и впрямь, пойду-ка я к соседу настойку пить. Вот как в следующий раз предложит, так и соглашусь. А чего? Много ли мне в жизни-то еще осталось таких приглашений от мужиков?..
Однако же досадно будет, если я изменю Тошнюку, а он и не узнает, что это ему наказание, которое он самолично заслужил. Возмездие за то, что своим свинским безразличием довел ситуацию до трагического конца. Нет, перед тем, как идти настойку пить, надо все же дать Серафиму последний шанс. Последний-распоследний. Пусть поборется за меня, а то привык на всем готовом… Дам ему условный срок с отсрочкой приговора на месяц. Или два. Но не больше. Долго ли еще он будет надо мной куражиться? Хватит! Уж сколько собираюсь высказать ему все, прямо в глаза его заплывшие… Сегодня же все и скажу. Нет! Сейчас же!..»

Глава 2. «Вся жизнь моя – сплошной Тошнюк»

Дзынннннь! Боксерским гонгом звякнула микроволновая печь, и Андромаха Аркадьевна ринулась в атаку. «Тошнюк!» - громко сказала она. Донна Тошнюк была женщиной в теле, однако имела высокий голос. Как ни странно, это вызывало у близких людей и коллег по работе почтение не меньшее, чем то, на которое Андромаха Аркадьевна могла бы рассчитывать, говори она, к примеру, басом. Но не в этот раз. Серафим Ильич и волосатым ухом не повел. Он был слишком увлечен ужином. «Тошнюк!» - Андромаха Аркадьевна возвысила голос до прокурорского уровня. Ее супруг подцепил вилкой очередное сердечко и вопросительно взглянул на жену. «Понимаешь ли ты, что мы находимся в шаге от развода?» - начала с главного Андромаха Аркадьевна. Куриное сердечко остановилось. Серафим Ильич замер с вилкой в воздухе. «В каком шаге?» - с глупым видом уточнил он. «Даже не в шаге, а в полушаге», - конкретизировала супруга. «Как так?» - вновь переспросил куриный сердцеед Тошнюк. - «Да вот так, в полушаге. Это, когда ногу уже поднял, но еще не опустил. Стоишь и думаешь, куда именно ее поставить - вперед или назад». «Ты не думай, а опусти ее, Андрюша, - осторожно посоветовал Серафим Ильич. – Чай не цапля – на одной ноге стоять. С твоим-то артритом». – «Тошнюк, ты и мозги свои слопал, что ли? Услышь меня, амеба бесчувственная! Если я поставлю ногу вперед, то перешагну через тебя! Перешагну и пойду по жизни дальше, но уже - без Тошнюка». – «Да что случилось-то, Андрюша?!»
Серафим Ильич ласково называл Андромаху Андрюшей. Жене это прозвище не слишком нравилось, а людей, несведущих в интимных традициях Тошнюков, изумляло и даже пугало. Однажды Серафима Ильича и вовсе побили за «Андрюшу» в грузинском ресторанчике «Сыто маргарито», где он случайно оказался в компании малознакомых мужчин, внешне похожих на ветеранов байкерского движения. «А мы с Андрюшей по выходным любим поваляться в постели», - зачем-то сообщил Тошнюк в разгаре вечеринки малознакомым мужчинам. Шум за столом мгновенно стих. «Андрюша – это кто?», - вежливо поинтересовались новые приятели. «Да баба моя», - признался простодушный Серафим Ильич. За столом полыхнула вспышка страшного мужского гнева. От расправы со стороны собутыльников, один из которых уже успел съездить «извращенцу» по уху, Тошнюка спас коллега и старый друг Кузьма Флюс, который, собственно, и затащил Серафима Ильича в «Сыто маргарито» тем пятничным вечером. После этого Тошнюк зарекся употреблять домашнее прозвище любимой женщины за пределами узкого круга родных и близких. Супруга же с некоторых пор называла его «шестипузый Серафим» - за излишнюю корпулентность. Но он не обижался. Во-первых, Серафиму Ильичу было лень обижаться. А, во-вторых, его с супругой уже давно связывала сила, несравнимо более могучая, нежели любовь или страсть. Привычка. Тошнюк привык к Андромахе и сотворенному ей сытому и теплому двухкомнатному мирку. Ради того, чтобы сохранить этот мирок, он был готов терпеливо сносить все что угодно. Лишиться жены – для Серафима Ильича это означало бы прямой путь в нищету, голод и армагеддон. Слова жены о разводе так испугали Тошнюка, что он положил вилку.
 «Обманул ты меня, Серафим», - жестко сказала Андромаха Аркадьевна. «Когда?!» - вытаращил глаза по-прежнему ничего не понимающий Тошнюк. – «Двадцать три года тому назад. В загсе. Ты ведь там говорил, что в жены меня берешь. Даже бумагу подписал, подлец. А на самом деле взял меня в служанки! Двадцать три года я тебе прислуживаю, как до отмены крепостного права. Мало того, что деньги зарабатываю в поте лица моего увядающего, так еще и дом на себе тяну словно улитка бешеная! Готовлю, убираю, убираю, готовлю. Штаны и рубахи твои чуть не каждый день стираю, как слюнявчики ребенку малому. Вон опять все испоросятил! Да не три ты!.. Там уже засохло все, что толку тереть… Посмотри лучше, до чего ты меня довел!» Мадам Тошнюк ткнула в лицо мужу свои пухлые пальцы с ногтями цвета поздней моркови. «Руки трясутся?» - участливо спросил муж. – «Не юродствуй! Ты видишь, что с ногтями моими творится?» «Боже мой, Андрюша, что с ними?!» - Тошнюк, страдальчески скривив лицо от усердия и предчувствия катастрофы, принялся изучать коготки любимой. Казалось, он хочет облизать и их. «Минута истекла, знатоки! – саркастически прервала его бесплодные мучения жена. – А ответа, как я понимаю, у тебя нет, Тошнодрузь? А ответ простой: это уже третий за месяц маникюр. Третий! Ты думаешь, я ради форсу так часто ногти крашу, будто девочка в приступе пубертата? Нет, Тошнюк, совсем другая тут причина. У меня от каторжной работы по дому, от мытья да от стирки лак на ногтях сходит с немыслимой скоростью. И недели не держится! И это при том, что я использую перчатки. Но с такими заботами, как у меня, и меховые рукавицы не помогут… Ногти крошатся, кожа на пальцах трескается, облезает. И вся я ветшаю от этой работы каторжной. Да что тут говорить… Я потратила на тебя, Серафим, двадцать три года, которые могла бы потратить на разные удовольствия, дура я такая! Но я – все тебе. Я не кому-нибудь, а тебе родила не кого-нибудь, а сына. Я фамилию твою взяла. А ведь я в девичестве была Вздымалова! Вздымалова, понимаешь ты это, оглоед?!.. А стала Тошнюк. И вся жизнь моя теперь – один сплошной Тошнюк!»

Глава 3. «Сверим бухгалтерию»

Андромаха Аркадьевна решила взять мини-паузу и восстановить сбившееся после жаркого монолога дыхание. Она встала, извлекла из микроволновой печи макаронную запеканку, шваркнула ее на стол перед мужем. Включила чайник. Тошнюк сидел ни жив-ни мертв. Стресс вызвал у него обильное потоотделение. Капли градом катились по его толстым щекам, ныряли к верхней губе, стекали по подбородку и падали в тарелку с куриными сердечками. Луковый соус под потным дождем бледнел на глазах.
«А что, спрашивается, все это время делал ты, Серафим? – фрау Тошнюк, отдышавшись, начала второй раунд. – На работе ты получаешь копейки. Да оно больше и не стоит – ту чушь, которую ты пытаешься втолковать этим охламонам, наркоманам и тупицам и которую они никогда в жизни не поймут, даже если бы захотели! (Серафим Ильич трудился преподавателем черчения в профессиональном колледже «Навык навек»). А дома ты на диване лежишь. Дрыхнешь, в телевизор смотришь или в интернете ковыряешься. Тюленингом занимаешься, в общем. А то еще в туалете часами читаешь. Да ладно бы романы читал, может, поумнел бы немного. Так нет же: и там телефон свой мусолишь!
Но, может быть, ты хотя бы по выходным жене помогаешь? Внимание ей уделяешь? Где там! По выходным ты с дружками своими, такими же троглодитами, в гараже у Кирюшки Пискляева в карты режешься. Часами! А то и весь день напролет! До ночи! Домой только поспать приходишь. А на дачу я всегда одна езжу… Ладно, если бы вы в карты на деньги играли. В твоем случае, Тошнюк, - на твои карманные деньги. Тогда, глядишь, Серафим Ильич у нас выиграл бы хоть разочек и в кои-то веки что-нибудь кроме зарплаты жене принес. Хоть какая-то польза от этих игрищ была бы. Как бы не так!.. Никакого джек-пота, сплошное зеро. На что вы там у Кирюшки играете-то? На щелбаны, что ли? Или на раздевание? Так щелбаны вы, поди, и не прочувствуете вовсе, ироды вы толстокожие! Да и раздеваться вам – только себя пугать. Вы же в жирных евнухов уже все там превратились! У каждого живот, как у беременного! Груди к пупкам тянутся. Мужики называется…». «Мы на пиво играем», - признался Тошнюк. – «Тьфу!»
Плюнув, Андромаха Аркадьевна помолчала, а затем сделала неутешительный вывод: «Нет, не муж ты мне, Серафим, если взаправду-то. Ты - просто боров, который нагло поселился в моей квартире, которого я холю, лелею, откармливаю, а вот зарезать не могу! Уголовный кодекс не дозволяет».
«Почему в твоей квартире? Это же моя квартира», - робко парировал еще подающий признаки жизни Тошнюк. Тут же обмер от ужаса, сообразив, что сказал что-то не то, и неуклюже попытался исправить ситуацию: «Не моя, конечно, квартира, а наша! Оговорился, Андрюша, прости! Я хотел сказать, что досталась она нам благодаря мне все-таки…». «Если бы бабка твоя на старости лет не ушла с цыганами и не отписала тебе квартиру, то не было бы у тебя ничего, - отрезала супруга. - Твоя-то заслуга здесь в чем? А вот дача и машина на мои деньги куплены». – «Но я ведь всю зарплату отдаю тебе, сладенькая…» «А-а-а, Тошнюк, ты хочешь сверить бухгалтерию?! Изволь! – нехорошо улыбаясь, вскричала распалившийся бухгалтер «Тугого вымени». – Давай сверим. Перво-наперво, ты мерзко лжешь про «всю зарплату». Ты же отлично знаешь, что 15 тысяч из зарплаты ты жертвуешь своей маменьке. И это, как ни тяжело признать, правильно. Твоя мать хоть и ведет себя всю жизнь будто генеральша, только рейтуз с красными лампасами не хватает, но пенсия у нее совсем не генеральская. И, видит Бог, я не возражаю против того, чтобы ты финансово поддерживал эту всегда ненавидевшую меня женщину.
Таким образом, 15 тысяч долой. А то, что после этого остается, то, что ты мне, как ты выразился, отдаешь, - да знаешь ли ты, сколько процентов от нашего семейного бюджета составляет эта пыль? Конечно, не знаешь. Зачем тебе это! Тогда угадай. И это не можешь? Двадцать шесть процентов, Серафим. Точнее, двадцать шесть процентов и еще столько, сколько у тебя совести, – ноль целых шесть десятых. Итого: двадцать шесть и шесть – вот твой вклад в семью. Меньше трети! Хватает лишь на оплату коммунальных услуг и мелкие расходы. А остальные семьдесят три и четыре десятых мы где, по-твоему, берем? Вот это все откуда?» С этими словами синьора Тошнюк патетически воздела глаза и руки к потолку, словно хотела спросить: «Господи, слышишь ли ты меня?» И сама себе ответила вместо Всевышнего: «А это все я в хоботке домой приношу! И одежду для тебя, и продукты для утробы твоей ненасытной. Ты же ешь, святые охранители, как… как бегемот в зоопарке, честное слово!» «Андрюша, ну зачем ты утрируешь?» - пискнул затравленный Тошнюк. «Хорошо, пусть не взрослый бегемот, - уточнила место мужа в зоологической цепи фрау Тошнюк. – Пусть будет маленький бегемотик. Бегемот-подросток. Но становится ли от этого легче ноша бедной женщины, которая тащит на себе этого бегемотика? Нет, ни на грамм! Ведь это я содержу нас с тобой, Тошнюк! Ты же, учителишка никчемный, пустозвон брюхоногий, двадцать лет сидишь своим задом 56-го размера на бледной бюджетной зарплате. И тебя все устраивает! Конечно, устраивает, коли жена тебя кормит. А репетиторством он у нас подрабатывать не хочет! На работе, мол, он устает! Где ты там устаешь в ПТУ своем плебейском, Тошнюк? В столовой или в курилке?
А я вот, представь, успеваю и на работе с утра до вечера молотить в закрома, и частные заказы беру, и семью обеспечиваю, и дома пашу беспросветно, и на даче хлопочу, и старухе-матери помогаю. Да рабы на плантациях – курортники в сравнении со мной! Это про меня надо было писать книжку «Хижина тети Томы» или как там, бишь, ее!» Андромаха Аркадьевна ударила себя пухлым кулачком в декольте. Угрюмые груди солидарно колыхнулись, будто подтверждая правоту ее слов. Серафим Ильич внешним видом и цветом лица стал похож на луковую жижу в тарелке. Он был совершенно раздавлен.

Глава 4. Огниво страсти поистерлось

«Ну сам посуди, Серафим: зачем мне такой муж? – не унималась яростная Андромаха. – Ни денег от тебя, ни помощи, ни уважения, ничегошеньки!.. А что касается супружеского долга, то и в этом вопросе, между нами говоря, ты – злостный неплательщик. Как у нас на работе один клиент из Жиздры. По полгода платежи задерживает, подлец! Одно слово – Жиздра… Вот про это, кстати, я тоже очень давно и серьезно хотела с тобой поговорить, Серафим». – «Про клиента из Жиздры?» «Ты болван, Тошнюк! – застонала Андромаха Аркадьевна. – Про супружеский долг! Я прочитала в интернете, что 50 процентов разводов начинаются в спальне. А у нас с тобой там давно уже ничего не начиналось. Какие там 50 процентов: ты в последнее время в спальне и одного процента не высовываешь! Вот скажи, ты помнишь, когда у нас в последний раз было соитие?». Донна Тошнюк терпеть не могла слово «секс», считая его заморской вульгарщиной, более того – откровенной белибердой. В английском словаре она вычитала, что «секс» означает всего-навсего «пол». «Это что же получается? – возмущенно говорила она товаркам из бухгалтерии. – «Заниматься сексом» - это, стало быть, «заниматься полом»? То есть, бригада молдован, которая у нас прошлым летом в квартире полы ремонтировала, занималась сексом?! На паркете? Или с паркетом? Ну и язык у этих англичан!..»
Не жаловала Андромаха Аркадьевна и выражение «заниматься любовью». По ее твердому убеждению, заниматься любовью могли только пары в романтическом кино, молодые боги и нимфы с прекрасными телами, а не стареющие, измученные бытом люди с лишним весом. Для обозначения интимнейшей стороны семейной жизни мадам Тошнюк предпочитала слово «соитие». В нем она чувствовала что-то бухгалтерское, а потому – родное.
Серафим Ильич в ответ на прямой вопрос супруги о последнем соитии на несколько секунд наморщил потный лоб, после чего радостно вскинулся: «Конечно, помню, Андрюша! 6 апреля! Ты тогда еще на ужин фрикасе из кролика приготовила. С этой, специей кавказской… Сказочно вкусно получилось, сладенькая! И еще «Спартак» в тот день прервал безголевую серию!» «Вот в этом твоя ошибка, Тошнюк, - Андромаха Аркадьевна нацелила на мужа палец с морковным маникюром. – Даже не в том, что это было больше двух месяцев назад, а в том, что ты помнишь. Помнишь! А супруги не должны помнить такие вещи. Для них они должны быть естественными и постоянными. Как закат и рассвет. В правильных семьях интим должен быть рутиной! А не памятной датой… Вот ты же, к примеру, не помнишь, что ты ел на обед… эээ… в прошлый четверг?» - «Как же, Андрюша! Суп харчо, свиные колбаски, пюре на молоке». «Тошнюк, прекрати надо мной издеваться!.. – взвизгнула Андромаха Аркадьевна. - Разумеется, про жратву ты всегда помнишь! Только о ней и думаешь! А о жене? «Спартак»-то прервал свою безголевую серию, а вот ты свою – продолжаешь! А ведь после свадьбы ты мне самой раздеться дома не давал. «Разреши, роднуля, я сам тебя расседлаю», - говорил. Вспомни! Развратник бесстыжий… А теперь что? Совсем никакого разврата жене не уделяешь! Что там соитие… Когда, к примеру, ты в последний раз меня обнимал и целовал?» «Господи, Андрюша! – облегченно воскликнул Серафим Ильич. – А я как раз собирался! Чуток замешкался. Дай я тебя поцелую, любимая!» - «Не смей прикасаться ко мне грязными руками и ртом!».
Тошнюк послушно вернулся на исходную позицию. Немного поразмыслив, он достал из рукава одного из последних козырных валетов: «Но если мы, не дай Бог, разведемся, что будет с нашим сыном, Андрюша? Ведь это такой удар по его психике!» «Тошнюк, что ты несешь? - неожиданно спокойно для столь штормового разговора спросила супруга. – У сварщика на стройке, здорового мужика 22-х лет от роду не такая слабая психика, как тебе кажется. Или ты забыл, сколько лет нашему сыну? Ты и это забыл?.. Кстати, Генриха тоже я содержу. Половину суммы за съемную квартиру я ведь ему даю. Все - я!»
Андромаха Аркадьевна с негодованием шлепнула ладонью по столу. Посуда звякнула, Тошнюк всхлипнул. Андромаха Аркадьевна встала, видимо, для оглашения приговора. Тошнюк попытался съежиться. «Доедай то, что не доел, Серафим, - повелела супруга. – Я все ж таки старалась, готовила». И мстительно добавила: «Кто знает, долго ли тебе еще пировать в моей ресторации… И будут ли другие люди тебя такими деликатесами ублажать в другой-то жизни?.. Так что, пируй, пока не выставили за дверь. И иди спать. Ночь уже на дворе. Если ты, конечно, сможешь спокойно спать в тот момент, когда рушится твоя семейная жизнь. Или ты, может быть, думаешь, что я сейчас шутила или запугивала тебя? Нет, Тошнюк, ты меня знаешь, я – женщина честная, говорю, как есть. И сейчас стою над пропастью с поднятой ногой. Думаю, куда шагнуть. А ты, Серафим, живи и помни: развод – он как инсульт, может поразить в любую минуту».
«Ну нет, Андромаха Аркадьевна, спать мы сегодня оба не будем, - не сказал, а подумал в ответ на это Серафим Ильич, нервно кромсая вилкой запеканку. – Я вам покажу во всех подробностях, какой я «не мужчина…» Как типичный трус, от сильного страха он осмелел. И решил сегодня же ночью всем телом закрыть внезапно образовавшуюся брешь в его, казалось бы, абсолютно благополучном супружестве, выплатить все супружеские долги с набежавшими процентами и получить, так сказать, от бухгалтера расписку об уплате.
Надо заметить, что в последние годы этого самого супружества синьор Тошнюк весьма нерегулярно принимал душ перед сном. Ленился. Но сегодня он мылся как солдат перед генеральным сражением. Едва ли не битый час Серафим Ильич плескался под душем, придирчиво копошился в расставленных женой парадных шеренгах всевозможных шампуней и гелей, выбирая те, что подушистей, с остервенением тер себя кудлатой мочалкой. И боялся только одного: что жена заснет, не дождавшись своего первозданно чистого и благоухающего шампунем самца. Это перечеркнуло бы гениальный стратегический план их примирения. Однако Андромаха Аркадьевна, удивленная внезапной тягой мужа к гигиене, не спала.
Серафим Ильич в ванной так сильно был занят мытьем своего не вполне античного торса, что, конечно, забыл почистить зубы. В постели фрау Тошнюк брезгливо уворачивалась от лукового смрада, которым дышал на нее муж, но терпеливо наблюдала за отчаянными попытками компенсировать ей острую нехватку мужской ласки и нежности. Увы, как выяснилось, Серафим Ильич напрасно так долго себя мыл и готовил к активной интимной жизни. В спальне он очень старался, но переоценил свои возможности и совершил грубые ошибки. Излишняя старательность в таком деле вкупе с отсутствием регулярной практики, вредными привычками, лишним весом и одышкой не позволили ему высечь новые искры былой супружеской страсти. Огниво поистерлось. Выбившись из сил и опять изрядно вспотев, Серафим Ильич, в итоге, капитулировал. «Вот, Тошнюк, - назидательно сказала Андромаха Аркадьевна в темноту супружеского будуара. – Вот очередное подтверждение твоего наплевательского отношения к жене. Совести у тебя нет! Только измял всю… Теперь синяки будут. Ты же знаешь, какая у меня чувствительная кожа!» «Прости, Андрюша, - униженно шептал запыхавшийся Тошнюк, слизнем сползая на свою сторону кровати. – Дозволь, я поцелую, где помял, синяков и не будет». – «Отстань!»

Глава 5. Таблица Мендельсона

На следующее утро Серафим Ильич за завтраком был непривычно тих и грустен. Он отказался от второй порции омлета с ветчиной «Вотчина» и, что выглядело совсем уже невероятным, подверг себя суровой бутербродной аскезе. Обычно Тошнюк густо поливал многоярусные бутерброды вареньем, а сверху – сгущенным молоком. Андромаха Аркадьевна называла этот десерт Годзиллы сладкой котлетой или слипаловом. Слипалово роняло тяжелые кроваво-жемчужные капли на тарелку, как птицы роняют на мирный город продукты своей жизнедеятельности. Расправившись с горой бутербродов, Тошнюк слизывал сладкие кляксы с тарелки. Жена не могла на это смотреть и уходила, опасаясь, что ее стошнит тут же на кухне. Лицо Серафима Ильича к концу завтрака было похоже на счастливую физиономию сорванца, который добрался до бабушкиных банок в чулане: оно было вымазано вареньем и сгущенкой. «Может, и правильно, что Тошнюк усы отпускать не хочет, - думала Андромаха Аркадьевна. – После такого свинства усы ему пришлось бы ацетоном отмывать». Но сегодня Серафима Ильича будто подменили. Он сделал себе всего четыре нищенских бутерброда с двойным слоем масла и сыра - без всякой сладкой подливки. Каждый слой толщиной своей едва ли превышал подошву детской сандалии. Да и эти жалкие харчи Тошнюк сжевал чисто механически, не чувствуя вкуса. Одним словом, Серафим Ильич совершенно потерял аппетит – настолько угнетающе на него подействовали вчерашние обвинения супруги, угроза развода и конфуз на супружеском ложе. Проблемы полезли одна за другой, словно прыщи на сальной коже.
Синьор Тошнюк интуитивно понимал: главное, чего жены не прощают мужьям, – это отсутствие страсти в супружеской спальне. А потому решил в срочном порядке укрепить свои пошатнувшиеся мужские силы. За советом он отправился к лучшему другу и эксперту по всем жизненным вопросам Кузьме Флюсу. И Кузьма вновь не подвел. «Сам-то я этим зельем не пользуюсь. Ни к чему оно мне, - гордо сообщил он Тошнюку. – Моя Василиса Прескверная уже, почитай, года два как про интим забыла. Ее теперь только деньги да ремонт интересуют. А я молюсь, чтобы она опять про постель не вспомнила. (Кузьма истово перекрестился). Счастье свое боюсь спугнуть. Так что, извини, Сима, лично я тебе ничего порекомендовать не могу. Но знакомые мужики, которым интимный дембель пока не светит, а то и вовсе которые этим делом озабоченные, сказывали про одну лавку, где как раз продают нужные тебе штуки. Да вот хотя бы охранник наш Агафоныч там закупается! Представь: мало ему жены – он себе на старости лет еще и любовницу завел! Господи, ну бывают же дурные люди на свете!»
…Получив от друга заветный адрес, Серафим Ильич не без труда нашел на противоположном конце города аптеку с вывеской «Микстурагентство. Гомеопатия и народная медицина со всего света». Внешний вид аптеки не внушал доверия, зато внешний вид аптекарши чрезвычайно ободрил Тошнюка. Застенчивый от природы Серафим Ильич боялся, что о своей деликатной проблеме ему придется рассказывать какой-нибудь прелестной юной деве. Однако за прилавком его встретила неопрятная женщина неопределенного возраста. Лицо ее было украшено бородавками столь многочисленными, что в экранизациях сказок аптекарша могла бы играть жабу без грима. Стеснительность Серафима Ильича как рукой сняло. «Возьмите «Бамбуковую рощу»! – решительно сказала жаба в белом халате, узнав, в чем дело. – Безотказное средство при любой слабости, особенно – половой. Уникальный китайский препарат. У нас его вся элита закупает, народу лишь крохи достаются. Потому и расхватывают. Вы вовремя: всего одна упаковка и осталась. Берете?» «Китайское? Поди, ширпотреб, как все у них?» - Тошнюк с сомнением повертел в руках коробку, на которой колосились иероглифы и какие-то палки. - «Мужчина, я извиняюсь, у вас только половая слабость или и мозговая тоже? Вы логику-то включите! В Китае полтора миллиарда населения! Понятно, что в этом вопросе они – главные специалисты. Опять же, почитайте, какой состав у этого препарата. Вся таблица Мендельсона! Семена бамбука, корень жень-шеня, листья лотоса, цветки сакуры, экстракт сами понимаете чего, изъятый у кроликов. И тибетская саранча». «Саранча?!» - ужаснулся Тошнюк. «Сушеная и измельченная, разумеется, - успокоила жаба в белом халате. – Экий вы пугливый, мужчина! Боже ж ты мой! Если вы сушеной саранчи боитесь, как же вы с живой женщиной в постель-то ложитесь? Я прямо удивляюсь!» «Однако, цена того… зашкаливает по оси ординат», - продолжал колебаться Серафим Ильич. – «Мужчина, экономить можно на здоровье, но не на любимой женщине! Вы, как ребенок, ей Богу! Элементарных вещей не знаете! Берите, говорю, не пожалеете! Вы потом в спальне меня еще не раз вспомните!» И Тошнюк купил «Бамбуковую рощу».

Глава 6. Однопроцентный пациент

Чувствуя знойное дыхание надвигающейся ночи любви, Серафим Ильич принял снадобье сразу по приходу домой. Оно представляло собой скользкие капсулы травянистого цвета размером с булавку. Первый и, как позже выяснилось, последний для Тошнюка побег «Бамбуковой рощи» сразу же застрял у него где-то в гортани. Серафиму Ильичу пришлось влить в себя чуть ли не литр воды, чтобы заставить капсулу проследовать в направлении пункта ее прямого назначения. Спустя полчаса после этого в разбухшем от воды организме Тошнюка начался конец света. Вместо пухлого, шаловливого Купидона с розовыми ягодицами на Серафима Ильича с диким гиканьем налетели косматые демоны. Нет, мужская сила у него, действительно, появилась. Но появилась она не одна, а в компании отвратительных спутников - жжения в паху, зуда по всему телу, диареи. Самым зловещим побочным эффектом оказались проблемы со слухом. Периодически у Серафима Ильича закладывало уши, будто у человека под водой, а в голове начинали звучать голоса. Все они самым нахальным образом лезли в его отношения с женой. Первый голос советовал быть с ней построже: «Ты же мужик! Стукни уже, наконец, кулаком по столу! Да что там по столу – по Андромахе!» Второй голос рекомендовал бить Андромаху рублем: «А почему это она тебе так мало денег на личные нужды выделяет? Это с ее-то заработками? Да зачем вообще бабе деньги при живом муже?! Пусть все тебе отдает, а уж ты сам решишь, сколько себе взять, а сколько ей оставить!» Самым радикальным был третий голос. «Не будь дураком, Тошнюк! Развод – это твой лотерейный билет на миллион! – вразумлял номер третий. – Разводись и живи свободной жизнью! И выпиши Андромаху из своей квартиры. А не захочет выписываться, продай ее к чертовой матери. Да не Андромаху – квартиру! Андромаху не купит никто. А квартиру купят. А коли эта фря не захочет выписываться, пусть тогда живет в квартире с чужими людьми. С цыганами, например».
Иногда хор подсознательных желаний в голове Серафима Ильича перемежался дивной заграничной балладой. Тошнюк никогда прежде не слышал эту песню и сейчас был совершенно зачарован ею. С первыми же звуками баллады невыносимый кожный зуд, терзавший несчастного, сменяли полчища восторженных мурашек. Гитарные струны перебирала чья-то умелая рука, звуки электрооргана обволакивали и утаскивали куда-то ввысь, брутальный голос солиста кричал и рычал в микрофон что-то на непонятном Серафиму Ильичу языке. Музыка, подобно морским волнам, мерно и мощно накатывала и накатывала на его расстроенное воображение. Это напоминало гипноз.
Промучившись всю ночь, утром Серафим Ильич помчался в «Микстурагенство». «Мужчина, не кричите, это еще не оргазм! – с порога осадила его жаба в белом халате. – Что у вас стряслось?.. Жжение в паху, зуд по всему телу, диарея, слуховые галлюцинации? И все? Было бы из-за чего нервы расплескивать. А ну-ка дайте инструкцию». Жаба погрузилась в изучение китайской бумажки. Тошнюк беспрестанно почесывался и переминался с ноги на ногу. «Ну вот же, написано русским по белому, - укоризненно промолвила жаба. – «Побочные эффекты: жжение в паху, зуд по всему телу, диарея, слуховые галлюцинации. Отмечено у 1% пациентов». Все честно, фирма за свои слова отвечает и гарантирует результат. Поздравляю вас, вы – редкий экземпляр. Однопроцентный!» «Да с чем же тут поздравлять?!» - завопила жертва «Бамбуковой рощи». - «Мужчина, не кричите, вы не в бане! Вы вообще инструкцию читали? Препарат принимали, как тут сказано: именно на закате солнца?» - «Что за чушь?! Я, по-вашему, должен был сидеть и следить за солнцем?! Ждать, когда оно провалится за линию горизонта?!» - «Мне хочется провалиться от стыда за ваше дремучее невежество, мужчина! В любом календаре написано, когда в тот или иной день будет закат солнца. Вот в это время и надо было принимать!» У Серафима Ильича вновь заложило уши, а в голове зазвучал голос №4. «Возьми ее двумя руками за горло и сожми покрепче! – рявкнул «четвертый». – Сожми так, чтобы у нее все бородавки полопались! С таким звуком, как у пленки с пузырьками, знаешь, да? Эта жаба продала тебе отраву. Она – убийца! Убей ее за это! Или ты ее, или она тебя, Тошнюк! А ля герр ком а ля герр!» Но тут у него скрутило живот, и Серафим Ильич, завывая, бежал прочь.
В поликлинику в тот же день они поехали уже вместе с супругой. Врачи различных медицинских специальностей, разных степеней мастерства и цинизма несколько часов осматривали вконец ошалевшего в бамбуковой чаще Тошнюка. После чего выписали ему больничный на 10 дней и грузовой состав всевозможных назначений: антигистамины, антибиотики, пробиотики, биодобавки, капли в уши, проктологические свечи, несколько видов мазей, очистительные клизмы с экстрактом ромашки, витаминные капельницы, транквилизаторы, лечебный сон. И рекомендовали временно прекратить прием препарата «Бамбуковая роща». Как показали дальнейшие события, последнее предписание оказалось самым эффективным.

Глава 7. Совет гадалки

Несмотря на деятельное участие врачей в судьбе Тошнюка, он довольно быстро пошел на поправку. Беззаботность жирного мотылька, тяжело порхающего на солнечной поляне жизни, оказалась сильнее. Серафим Ильич выдержал яростную атаку едва ли не всех доступных современной медицине средств, которые врачи решили на нем испробовать. Вместе с приемом «Бамбуковой рощи» ушли жжение, зуд и прочие неприятности. К несчастью, уходя, они захватили с собой мужскую силу. И заграничную балладу в голове тоже кто-то выключил. Но в личной жизни Серафима Ильича все уже не выглядело столь безнадежным, как прежде. Андромаха Аркадьевна поначалу, конечно, взбесилась от новой бестолковой выходки супруга, который без спросу наглотался какой-то китайской дряни. Когда жалобные всхлипы и поскуливания Серафима Ильича в телефонной трубке выдернули донну Тошнюк из «Тугого вымени», усадили за руль автомобиля и направили в поликлинику, она не сдерживала лошадиные силы своего негодования. Но затем, глядя на страдания мужа, смягчилась. «Это ведь он из-за меня так мается, - думала Андромаха Аркадьевна. – Это он таким образом наш брак спасти пытался. Значит, не хочет меня терять. На муки ради меня готов пойти, на самоистязания! Бегемотик мой кашалотовый. Придурочек». И она решила помочь Серафиму Ильичу.
«Я тут была у своего психолога, и вот что она мне посоветовала», - начала Андромаха Аркадьевна однажды за ужином, на котором солировали свиные котлеты с плавленым сыром. «Ты ходишь к психологу, сладенькая?» - удивился Серафим Ильич. - «Я хожу к Лауре Поликарповне». – «А разве она – психолог? Ты говорила, Андрюша, что она – гадалка. По картам да по складкам на запястье гадает». - «Что бы ты понимал в современной психологии, Тошнюк! Карты – это только метод. Инструмент. А работает-то Лаура Поликарповна с людьми. И человеческую природу она изучила не хуже любого профессионального психолога, поверь мне. А уж в семейных делах она – ну просто помесь Фрейда с Кащенко! Оно и понятно: сама Лаура уже в четвертый раз замужем. И ни разу у нее в жизни развода не было! Ни один из ее мужей от нее по своей воле не ушел! Все умерли своей смертью. А почему? Потому что золотая она женщина и знает, как сделать семью крепкой. Так вот, Лаурочка посоветовала нам с тобой ролевые игры». – «Настольные?» - «Не идиотничай! Игры в спальне. Чтобы освежить, укрепить и разнообразить». «Надо же, прямо как в парикмахерской – освежить, укрепить и разнообразить», - вновь подивился Тошнюк. - «Тебе-то откуда знать, как бывает в парикмахерской? Тебя вечно стригут, как вшивого бобика. Сколько раз я предлагала сделать тебе стильную прическу. Но нет: «И так сойдет!» Полубокс паршивый… Лодырь и неряха». – «Но я ведь ходил иногда вместе с тобой в парикмахерскую, Андрюша, и слышал, что ты им там говорила. Вот потому и знаю». – «Слышал он… Ты меня сейчас должен слушать. Ты понял, что я тебе сказала? Ролевые игры». Серафим Ильич, наконец, сообразил. Он перестал чавкать, облизал пальцы и преданным собачьим взглядом уставился на супругу: «В медсестру и пациента будем играть, Андрюша? Или, наоборот, я буду врачом, а ты – больной? Прости, сладенькая, но мне, откровенно говоря, не хотелось бы что-то про врачей». Синьор Тошнюк поморщился. Яркие воспоминания о недавней встрече с медициной еще жили в его гостеприимной памяти. «Может, лучше в сантехника?» - сходу предложил он очередной сценарий похабных игрищ. У супруги вытянулось лицо: «Тошнюк, а я, оказывается, не все знаю о твоей унылой изнаночной жизни. То – парикмахерская, то – еще какая-то пошлятина… Откуда ты знаешь про медсестру и сантехника?» «Ниоткуда, в интернете где-то случайно прочитал, - испуганно залопотал Серафим Ильич. – Только в целях расширения кругозора. Это же из области общих знаний, Андрюша. Я вот и в Антарктиде тоже никогда не был. И не хочу туда. Но ведь тоже читал что-то про нее. Представляешь, там морозы до минус 70!» - «В Антарктиде тебе как раз самое место, Тошнюк! Пингвины тебя за своего примут. Может, даже вожаком выберут. Хоть раз в жизни будешь чем-то руководить… В общем, так, в Антарктиде можешь развиваться, но остальной кругозор будешь расширять только с моего разрешения. И про медсестру с сантехником из головы выбрось! Это скучно. И у других такое, поди, уже миллион раз было… Затасканный сюжет. Придумай что-нибудь пооригинальней. Только без всяких интернетов! Роди что-то сам, лично. Для нас с тобой. Понимаешь? В кои-то веки сделай уже что-нибудь полезное для семьи. Покажи, что ты, действительно, хочешь спасти наш брак. Сверкни креативом, Тошнюк!» И он сверкнул.

Глава 8. «Я – женщина честная и за деньги на все готова!»   

Приученный во всем слушаться жены, а теперь еще и перепуганный угрозой развода Серафим Ильич старательно думал над заданием Андромахи Аркадьевны даже по ночам. Именно ночью под раскаты женского храпа к нему и пришла идея - настолько дерзкая и соблазнительная, что дон Тошнюк еле дотерпел до утра. «Я – грабитель, а ты – бухгалтер с деньгами!» - выпалил он, едва его вторая половина вырвалась из потных объятий Морфея. Андромаха Аркадьевна посмотрела на мужа страшным взглядом только что проснувшейся женщины: «Тошнюк, тебе кошмар, что ли, снился?» - «Да нет же, Андрюша! Ты ведь дала мне поручение – придумать ролевую игру. Вот я и придумал! Я – грабитель, ты – бухгалтер! Ну, конечно! Как же я сразу не догадался! Тебе и играть ничего не придется! Ты же и так бухгалтер!» - «Хм, я-то бухгалтер, а вот из тебя, Тошнюк, какой грабитель? Ты разве что у воробьев булку отнять сможешь. Да и то не всю». Мадам Тошнюк широко зевнула, издав звук, напоминающий смех гиены в саванне. Затем прокашлялась и забурчала: «Нет, ну правда, ересь какая-то. Грабят в банке, на улице, в подъезде… Ты там собрался играть?» «Вот ты послушай, зайчонок, - Серафим Ильич обнял жену за белые пудинговые плечи. – Я как будто тайно проник в твою квартиру в твое отсутствие. То есть, я не только грабитель, но и вор. И вот я ворую себе, ворую, и в этот момент возвращается хозяйка. Ты! С большой суммой денег! Услышав ключ в замочной скважине, вор решает затаиться, а потом нападает на хозяйку и начинает ее грабить. А потом…» - «Что?» - «Входит и в другой образ. Ну ты понимаешь?.. А назовем мы это все, знаешь, как? Операция «Хищник»!» Андромаха Аркадьевна с синтетическим треском поскребла ногтями всклокоченные волосы и, ничего не ответив, ушла в ванную.
Умывшись, она стала смотреть на мир менее мрачно. «Разумное зерно в твоем смысловом помете, Тошнюк, есть, не спорю, - вслух размышляла она, собирая завтрак. – Проклевывается интересное зернышко. Но есть и вопросы к тебе, комиссар мегрел… Во-первых, где ты видел, чтобы бухгалтеры приносили большие суммы казенных денег к себе домой? Это, может, в вашем ПТУ бухгалтерия с чужими деньгами по улицам шляется, а у нас такое строго воспрещается инструкциями». «А если форс-мажор какой, сладенькая?» – спросил «хищник», плотоядно гладя на сырники на плите. - «Ну какой форс-мажор… Хотя… Предположим (только предположим, Тошнюк!), что экспедитор задержался и доставил наличные деньги в самом конце рабочего дня. Нет, даже после завершения рабочего дня. Я еще была на месте. А Зульфия Макаровна уже ушла и забыла оставить мне ключ от сейфа. И мне ничего не оставалось, как на ночь взять деньги домой. Под свою ответственность. Под расписку. Вот если так, например, тогда… В общем, Тошнюк, эту часть сценария я беру на себя. Это не твоя забота. Будет тебе сумка с деньгами. Но ты мне другое скажи. Ты, значит, меня грабить станешь, а я что же, безропотно тебе их отдам? Я, бухгалтер «Тугого вымени» с 13-летним стажем, лучший сотрудник бухгалтерии по итогам первого квартала! Переходящий кубок у меня на столе стоит, а тут ты?.. Ну нет! Я женщина честная и за деньги на все готова! Тем более, что это не мои деньги будут, а казенные. Это же зарплата других людей, пойми, Серафим. Им на эти деньги жить нужно, семьи кормить, жен, детей малых. Или вот таких бармалеев, как ты… Как это так – взять и отдать? Без боя не отдам! Ты у меня хотя и увесистая тушка, центнер с пуговкой, но в лоб я тебе двинуть смогу! Так двину, что закачаешься!» - «Вот этого бы не хотелось, сладенькая, - опешил супруг и даже перестал чавкать. – Ведь это же игра, так ты уж подыграй мне, роднуля!.. Ты как честный бухгалтер станешь умолять меня не трогать деньги простых тружеников. Я как последний мерзавец только усмехнусь. И тогда ты скажешь, что готова принести себя в жертву. Не в прямом смысле, а в интимном. Дескать, не берите деньги – возьмите меня, господин грабитель! Как тебе такой сюжет, Андрюша?» - «Однако, как тебя увлекла эта идея с ролевыми играми… Не знала, что ты у меня такой игривый, бегемоша. Размазня, но – с фантазией. Мда… Что ж, играть так играть, Тошнюк. Но я хочу, чтобы все было реалистично. Если ты – грабитель, я должна тебя бояться. А чем ты можешь напугать женщину? Только своим обжорством». – «Ты права, сладенькая… Оружие! Мне нужно оружие! Вот что: я буду угрожать тебе ножом!» - «Чтооо?! На родную жену – с ножом? Только попробуй, скотофил ты этакий!» - «Извини, зайчонок, ты права. С ножом против тебя – это несерьезно… А-а! Придумал!»  Глаза синьора Тошнюка воссияли хищным блеском. «Пистолет, - проговорил он почти шепотом. – Я буду грабителем с пистолетом! Нет-нет, родная, не бойся! Я имею в виду не настоящий пистолет, а игрушечный. Тут у нас за углом есть магазин детских товаров «Детство-сорванецтво». Зайду туда и куплю пистолетик!» «Тьфу! – плюнула Андромаха Аркадьевна куда-то в сторону раковины. – Хочешь овладеть женщиной, а используешь для этого детский пистолетик! Мы же с тобой не в казаков-разбойников играть будем. Думай еще, Тошнюк!»
Тем же вечером в блестящем сценарии ограбления была поставлена жирная, как и сам сценарист, точка. Когда Андромаха Аркадьевна вернулась домой, супруг встречал ее в прихожей, подскакивая от восторга. «Ты хотела, чтобы все было реалистично? – завопил он. – Будет! Я буду угрожать тебе настоящим пистолетом! Ну почти настоящим!» Донна Тошнюк, посерев лицом, сползла на банкетку. «Не ори, Серафим! – чуть дрожащим голосом попросила она. – Я же просила тебя не орать в доме. Ты ведь знаешь, какая у нас тут звукопроницаемость. И вообще повышать голос здесь могу только я, это ты тоже знаешь. Во-вторых, что значит «настоящий пистолет»? Ты спятил?» - «Нет, мамусенька, муж у тебя не такая бестолочь, как ты думаешь, - Тошнюк плюхнулся рядом с супругой. – Я все организовал! У нас на работе есть охранник, Агафоныч. Между прочим, надежный мужик! И у него есть пистолет. Свой, личный. Хотя Агафонычу положено, конечно. Пистолет не настоящий – травматический. Стреляет не свинцовыми пулями, а резиновыми. Но выглядит прямо как настоящий! А нам с тобой и пули не понадобятся. Пистолет будет разряжен, пустой! И я упросил Агафоныча одолжить мне его на один вечер. На тот вечер, когда мы будем с тобой играть, зайчонок!» - «Погоди, Тошнюк: ты что же, рассказал какому-то постороннему мужику для чего тебе нужен пистолет? Скомпрометировал жену такими интимными деталями?!» - «Конечно, нет, Андрюша! Как ты могла подумать?! Я сочинил для него сказку: дескать, завелись у нас в подъезде бомжи подозрительного вида. В полицию звонить бесполезно, там на такие пустяки не реагируют. Вот я и хочу пугануть бомжей пистолетом. Мол, одного вида пистолета хватит, чтобы отвадить их раз и навсегда». – «И он тебе поверил?» - «Нет, сладенькая, по глазам его я понял, что не вполне он мне поверил… Но я ему сказал: «Агафоныч, ты меня не первый день знаешь. Я тебе клянусь своим здоровьем, всей кровью своей, сердцем и потрохами: вечером ты мне даешь пистолет, следующим утром я тебе его возвращаю. А если не верну, то поступай со мной по законам военного времени. Можешь тогда сам звонить в полицию и писать на меня заявление!» И он пообещал дать». – «Тошнюк, а пистолет этот точно будет разряжен? – «Обижаешь, мамусенька! Я лично проверю!» - «С каких это пор ты научился разбираться в пистолетах?» - «Так Агафоныч меня уже проинструктировал. Это же оружие, на секундочку! Я уже знаю, что там к чему. Так что, ты, сладенькая, не волнуйся и не бойся: тебя будет ждать подготовленный грабитель с пистолетом!»

Глава 9. Крах операции «Хищник»

Ограбление с соблазнением Тошнюки назначили на ближайшую среду. До пятничного вечера, а, тем более, выходных решили не тянуть. Обоих охватило нетерпение. К тому же, Серафим Ильич опасался, что охранник Агафоныч может передумать насчет пистолета.
В среду, в 20 часов 30 минут по московскому времени, дверь в квартиру Тошнюков тихо приоткрылась. В образовавшуюся щель из своего коммунального логова выглянула Андромаха Аркадьевна. Убедившись, что на лестничной площадке никого нет, она вышла и закрыла дверь на ключ. Но никуда после этого не проследовала, а осталась на площадке. Выглядела фрау Тошнюк весьма странно. Несмотря на то, что летний город изнемогал от жары, Андромаха Аркадьевна облачилась в норковую шубу. На это ее подговорил супруг: «Для большей достоверности, сладенькая! Кого и грабить матерому преступнику как не шикарную женщину в богатой шубе!» В ушах у бухгалтера «Тугого вымени» волновались люстроподобные золотые серьги с гранатом. Пухлые ступни были втиснуты в старомодные вечерние туфельки на тонком каблуке. Каждый шаг к будущей семейной гармонии давался Андромахе с трудом и болью: она отвыкла от такой обуви. Но искусство плотских утех требовало определенных плотских жертв. Парадокс, всю неумолимость которого Андромаха Аркадьева в полной мере оценила уже в первом акте ролевой игры.
Итак, фрау Тошнюк стояла у закрытой двери, посматривая то на часы, то по сторонам. Выждав две минуты, как было прописано в сценарии, она достала из набитой чем-то женской сумки ключи, открыла дверь и шагнула в родной дом, который сейчас должен был стать для нее западней. Обливаясь под шубой липким потом вожделения, Андромаха Аркадьевна проковыляла в спальню. В плотно зашторенной спальне царила душная и зловещая атмосфера. Летний вечер по ту сторону штор медленно вплывал в режим интимных сумерек. Было тихо. Казалось, весь мир замер в ожидании любовного слияния Тошнюков.
Не успела Андромаха Аркадьевна щелкнуть выключателем, как ее поперек шубы в районе груди обхватила толстая рука с волосатыми пальцами, а в висок уперлось теплое дуло пистолета. «Спокойно, пташка, не трепыхаться! – заорал ей в ухо «грабитель». – Делай, что я скажу, если не хочешь халатик свой норковый на саван гробовой сменить! Тихо, говорю, иначе я с тебя шкуру спущу и себе шубу сделаю! И не вздумай звать на помощь! Пристрелю, красавица, гадом буду, пристрелю! Всех положу, кто на глаза попадется! Весь подъезд, весь теремок ваш железобетонный разнесу на мелкие фрагменты! Я 20 лет на нарах кровью кашлял за разбой и душегубство! Неделю как из зоны бежал! У меня свора легавых на хвосте! Я в федеральном розыске! Я в базе Интерпола! Меня при задержании приказано живым не брать! Мне терять нечего! Всех порву на траурные ленточки!» Лексикон «бандита» Тошнюка был составлен по мотивам дешевых детективных романов и сериалов, которыми он регулярно развлекал себя на досуге. Хотя Тошнюк призывал «жертву» вести себя тихо, сам он орал, как отдавленный, и, к тому же, столь рьяно тыкал трофейным пистолетом в Андромаху Аркадьевну, что у той на голове вздрагивал благородный парик пепельной блондинки. Однако Серафим Ильич не отвлекался на мелочи. Он торжествовал! Впервые за долгие годы жизни под гнетом суровой и властной жены робкий подкаблучник получил право на то, что давно хотел сделать, но боялся своих желаний. Он мог орать на супругу и угрожать ей! Осознание собственной удали и безнаказанности вызвало у синьора Тошнюка головокружительный кураж, притупляющий инстинкт самосохранения и даже похоть. Ролевой игре было еще далеко до кульминации, но Серафим Ильич уже получал несказанное удовольствие. Примечательно, что в душе его супруги в этот момент тоже бушевали противоречивые чувства. С одной стороны, Андромахе Аркадьевне хотелось смазать по физиономии не в меру разошедшемуся мужу. Смазать звонко и так, чтобы аж пальцы влипли в щеку: очень приятная была бы оплеуха! Но, в то же время, новый образ мужа чем-то нравился Андромахе Аркадьевне. Игра не на шутку увлекла и ее. Нет, безусловно, план операции «Хищник» удался!
Одно лишь в этом плане было плохо: Серафим Ильич не учел звукопроницаемость стен в квартире, о чем ему в мирной жизни постоянно напоминала супруга. За стеной у четы Тошнюк жила пенсионерка Копошилина - существо настолько отталкивающее, что даже старухи-ровесницы срывались вспугнутыми воронами со скамьи у подъезда, когда туда садилась Копошилина. Свою родню эта очкастая мумия изводила угрозами исключить из завещания и отписать квартиру вместе со сбережениями местному отделению общества борьбы за трезвость мысли «Прогрессивная репрессивность». Все дни напролет Копошилина смотрела мыльные оперы и подслушивала, что творится за стеной у соседей. За стеной в отличие от взмыленного телевизора было скучно. Старуха досадливо отмечала, что Тошнюки никогда не скандалят: Серафим Ильич во всем подчинялся жене. Однако упертая Копошилина не теряла надежды и, в конце концов, дождалась премьеры! Обычно для лучшей акустики пенсионерка прикладывала к стене граненый стакан, но в тот вечер он не понадобился. Тощие панели были не в силах сдержать вопли Серафима Ильича.
Копошилина, не столько испугавшись, сколько обрадовавшись, взяла телефонную трубку и засеменила на кухню. Там она связалась с полицией. «Соседку за стеной убивают, - возбужденно бормотала старуха в трубку, прикрывая ее желтой ладошкой. – Убийца из зоны сбежал. По голосу на мужа ейного похож, Серафима Ильича. Да только тот в тюрьме отродясь не сидел. Куды ему… Холодец в штанах. А этот кричит: «Всех положу! Мне терять нечего!» «Возможно, опасный рецидивист захватил соседей в заложники, - деловито предположил дежурный. – Вы вот что, бабушка: возьмите, что нужно, и быстро покиньте дом. И держитесь от него на безопасном расстоянии. Мало ли чем бандит вооружен и что у него на уме. Может, граната у него есть, а, может, и две. Или что посущественнее. Были у нас и такие случаи. И соседей предупредите, кого сможете. Оперативная группа скоро будет».
Правоохранительные органы и вообразить не могли, какую идеальную систему оповещения горожан они теряют в лице старухи Копошилиной. Благодаря ей, весть о том, что квартиру Тошнюков захватили террористы, вооруженные бомбами и гранатометами, пулей пронеслась по многоквартирному дому. Когда на место происшествия примчались следственная группа и отряд спецназа, двор уже был полон эвакуировавшихся жильцов, которых участковый Клопик настойчиво отодвигал на более безопасное расстояние. Толпа галдела. Копошилина наслаждалась своим триумфом.
«Балкон этой квартиры сюда выходит?» – спросил командир спецназа капитан Буреломов. «А как же, вон он, на шестом этаже», - показал Клопик. Буреломов взял в руки бинокль. «Балконные ставни и дверь из комнаты открыты», - сказал он, скалясь под окулярами. Буреломов и следователь быстро переглянулись.
…На глазах у притихшей публики четверо бойцов спецназа на тросах спустились с балкона седьмого этажа на балкон Тошнюков. Другая часть отряда и оперативники в этот момент блокировали входную дверь захваченной квартиры. Четверо спецназовцев во главе с Буреломовым через балкон проникли внутрь. Ступая мягко и бесшумно, словно стая леопардов, они двинулись по квартире. По пути бойцы осматривали каждый угол и переговаривались друг с другом языком знаков и жестов специального назначения. В зале, на кухне, в коридоре и санузле было пусто. Свет и голоса доносились из дальней комнаты. У входа в спальню супругов спецназовцы остановились. Буреломов несколько секунд прислушивался, а затем безмолвно рубанул ладонью воздух: «Вперед!» И первым вбежал в спальню.

Глава 10. «Змеиная плеть»

Зрелище, открывшееся Буреломову и его товарищам, было ужасным. На пышной супружеской кровати лежала беззащитная пленница. Несмотря на возраст, лишний вес и целлюлит, в этот трагический день она щеголяла в черном кружевном белье. Толстенькие ножки в чулках смотрелись аппетитно, как ветчина в сетчатой оболочке. Видимо, это заметил и негодяй в белых трусах с красными сердечками, сидевший на кровати подле своей жертвы. Тяжело сопя, бандит возился с застежкой на чулках. Ему мало было ограбить бедняжку – он вознамерился еще и изнасиловать ее! На полу были разбросаны предметы мужской и женской одежды, в том числе, почему-то шуба, а также - денежные купюры. Здесь же валялся пистолет. Жертва была в сознании, но, при этом, не сопротивлялась, не брыкалась, не визжала и не молила о пощаде. Более того, она даже с каким-то интересом следила за действиями насильника. В другой момент Буреломов, конечно, обратил бы на это внимание. Но сейчас не было времени. Буреломов твердо знал одно: с террористами переговоры вести нельзя. Для этого существуют специальные люди, которым капитан, честно говоря, и сам не вполне доверял. К тому же, из своей профессиональной практики он знал, что реакция преступников на команду «Стой! Не двигаться!» бывает непредсказуемой. У кого-то в нервном спазме дергается рука, страдают заложники. А главарь банды банковских налетчиков Веня Хлюпин в ответ на окрик группы захвата и вовсе открыл пальбу, успев зацепить Буреломова. Спас бронежилет.
Поэтому Буреломов предпочитал действовать быстро и решительно, если для этого была хотя бы малейшая возможность. В этот раз бандит дал ему все возможности. И командир без раздумий, коротко размахнувшись, ударил негодяя по жирному загривку. Буреломов безраздельно владел черным поясом в восточных боевых искусствах, которыми занимался еще с подросткового возраста. Удар, называемый представителями некоторых южно-китайских школ «Змеиная плеть», был отработан у него до механической безупречности. Бандит печально хрюкнул и ткнулся лицом в мощное бедро своей жертвы. И тут Андромаха Аркадьевна, наконец, завизжала. Визг был таким высоким и пронзительным, что бойцы невольно обхватили руками защитные шлемы.
…Когда бессознательного Серафима Ильича увезла «скорая помощь», и участковый Клопик рассеял толпу зевак на лестничной площадке, в квартире остались лишь хозяйка и оперативники. Андромаха Аркадьевна сидела за столом на кухне и давала показания. Она куталась в норковую шубу – первое, что ей удалось накинуть на себя после того, как Буреломов обезвредил ее мужа. Но ей было зябко и в шубе. Она продолжала плакать, беспрестанно сморкалась в бумажные носовые платочки, комкала их, бросала на стол и доставала очередной платок. Растущая армия влажных комочков на столе наступала в направлении следователя. Следователь методично, по сантиметру отодвигал от комочков лист протокола.
Готовясь к страстным играм, фрау Тошнюк густо накрасилась. Сейчас тушь потекла, лицо оплыло, Андромаха Аркадьевна стала похожа на располневшего и обабившегося Пьеро. Но успокоиться она не могла. Впервые за долгие годы эта уверенная в себе женщина совершенно раскисла. Внезапное появление бойцов спецназа, удар Буреломова, бедный муж, упавший ей лицом в колени, санитары, грузившие его на носилки, - весь этот кошмар сменился еще более сильным шоком при мысли о том, что Серафим сейчас, возможно, находится между жизнью и смертью, ее, Андромаху, допрашивает полиция и об их с мужем постыдных интимных тайнах узнают все вокруг. И на работе, конечно, тоже. Андромаху Аркадьевну бил озноб. Как назло, следователь, почти пожилой мужчина с бурым, рябоватым лицом, попался очень въедливый. С каким-то нездоровым любопытством он расспрашивал донну Тошнюк обо всех подробностях несостоявшейся ролевой игры и что-то долго писал в протоколе. «Вот вы говорите, что хотели таким способом разнообразить … мммм… вашу интимную жизнь, - обратился следователь к хозяйке. – Но скажите: почему вы выбрали такую … мммм… экстремальную игру? Пистолет, грабитель… Почему, например, не сантехник? Или врач и пациентка?» Андромаха Аркадьева пару секунд оторопело глядела на следователя, а потом зарыдала с новой силой.

Глава 11. Крах операции «Хищница»

К счастью, сотрясение мозга, которое получил Тошнюк, не стало фатальным. Капитан Буреломов соизмерял свою силу и понимал разницу между «искалечить» и «оглушить». В больнице Серафима Ильича продержали всего несколько дней. Впрочем, и этого срока оказалось достаточно для того, чтобы он обрел широкую популярность в народе. В палату Тошнюка, кусая губы, дабы не рассмеяться, то и дело под разными предлогами заглядывали врачи, медсестры и другие пациенты. Всем хотелось посмотреть на страстного любовника, которого смог остановить только спецназ. Впрочем, главный позор, как и предвидела Андромаха Аркадьевна, ожидал Тошнюков на их повседневных рабочих местах. Откуда утек компромат – из полиции, больницы или от соседей, осталось неизвестным. Но веселые больничные перешептывания оказались сущим пустяком на фоне тех язвительных шпицрутенов, сквозь строй которых пришлось пройти бедным супругам в холдинге «Тугое вымя» и колледже «Навык навек». Особенно досталось Серафиму Ильичу, когда он, наконец, смог вернуться к активному труду. Над ним в колледже потешались едва ли не все кроме охранника Агафоныча: тому как раз было не до шуток. Чаще всего колкости в адрес дона Тошнюка отпускал самый нахальный студент его группы Патлатов. «Серафим Ильич, вы с женой – просто группа Sex Pistols-2, - зубоскалил юнец. – Ну а что? Секс, пистолет – все логично».
По линии правосудия Тошнюк отделался посильным штрафом за использование травматического оружия без лицензии. Более жестко Фемида обошлась с охранником Агафонычем. Тот факт, что он передал пистолет другому лицу без патронов, не избавил охранника от наказания. Его не только оштрафовали, но также конфисковали пистолет и уволили Агафоныча из колледжа. Агафоныч обозлился и хотел даже поколотить Тошнюка. Но затем передумал, рассудив, что в нынешней ситуации ему новые проблемы с законом не нужны.
Тем временем, оправившаяся от потрясения Андромаха Аркадьевна совершенно оттаяла к мужу. К ней вернулась вся ее былая теплота и нежность в семейной жизни. Фрау Тошнюк без устали хлопотала по хозяйству. Серафима Ильича выписали из больницы, назначив ему временную диету, а также полный физический и душевный покой. Теперь по вечерам Тошнюк грустно жевал на кухне капустные котлеты. Воспоминания о свиных рульках и жирных пирогах Андромахи Аркадьевны доводили его до слез. «Ну потерпи, бегемуся, - утешала супруга. – Скоро будет можно». И, действительно, скоро стало можно. Но вот беда: Серафим Ильич, как выяснилось к тому моменту, мог войти уже не в каждую реку. Их интимная жизнь с женой совсем разладилась. В спальне Тошнюк стал нервным и тревожным, постоянно вздрагивал, словно ожидая удара, и озирался по углам. Врачи объясняли: это естественные последствия пережитого в процессе ролевой игры шока. «Нужно подождать, - говорили они. – Лучшее лекарство в этой ситуации, кроме времени, – любовь и ласка, которыми вы, мадам, должны окружить мужа». Андромаха Аркадьевна не просто окружила – своей лаской она буквально взяла супруга в кольцо. Но, увы, добилась прямо противоположного эффекта. К примеру, когда донна Тошнюк обнимала своего захворавшего Робина Бобина, тот аккуратно, смущенно, но все же непреклонно выдирался из объятий. А потом и вовсе взял моду заблаговременно отшатываться от жены, когда она лишь обозначала намерение его потискать. Ему это стало и физически, и психологически неприятно.
Время шло, а ситуация лишь ухудшалась. Доведенная до отчаяния Андромаха Аркадьевна заподозрила самое страшное: а не засматривается ли ее благоверный на других женщин? Еще недавно сама мысль об этом показалась бы фрау Тошнюк несуразной. Фантазия донны Тошнюк не могла нарисовать женщину, которая польстилась бы на ее прожорливого, трусоватого, с годами утратившего всякую мужскую привлекательность супруга. Но чем черт не шутит? Тем более, если черта ударил по голове капитан спецназа. Кто знает, какой пазл сложился после этого в ушибленной голове… Андромаха Аркадьевна считала себя обязанной проверить все версии. В том числе, и версию о том, что он охладел именно к ней, а не ко всему женскому полу разом. Она решила ловить на живца. Роль живца Андромаха Аркадьевна отвела своей близкой и проверенной подруге Элеоноре Сеноваловой. Элеонора трудилась продавцом-консультантом в парфюмерном магазине «Бери «Шанель» - иди домой!» Это была моложавая, всегда ухоженная и ароматная женщина. Элеонора с успехом имела мужа и нескольких любовников. Мужчины слетались на нее, как мухи на липкую ленту.
Проверку Серафима Ильича на супружескую неверность донна Тошнюк назвала операцией «Хищница». «Я позвоню Серафиму, скажу, что задерживаюсь на работе, дома буду нескоро, - втолковывала она Сеноваловой. – Скажу, что ты зайдешь к нам с минуты на минуты. Передашь мне в подарок флакон духов. Ну а ты уж там попытайся его соблазнить. Этому мне тебя учить не надо». – «А если он того, соблазнится?.. Если и впрямь ко мне полезет?» - «Развернись и уходи. Перед уходом можешь даже пощечину ему влепить, разрешаю. А я уж потом сама с ним буду разбираться. Семь шкур спущу с мерзавца, обезжирю его, как творог». «Маха, а если я того, сама соблазнюсь?» - улыбнулась лукавая одеколонщица. «А вот этого быть не может, - твердо парировала фрау Тошнюк. – Ты – моя лучшая подруга. Я тебе верю, как себе. Даже больше. Потому и попросила тебя об этой услуге». Подруги прочувствованно расцеловались.
…Проверка на самцовость, в итоге, не заняла много времени. «Ну, подруга, в муже своем можешь не сомневаться, - рассказывала Андромахе Аркадьевне отвергнутая Сеновалова. – Я ведь его только чуть приобняла. На одно плечо руку положила, на другое плечо – грудь. Так он подскочил, будто его током ударило! «Уходите, - говорит, - немедленно!» «Да что ж я, слабая женщина, могу с собой поделать, - говорю я ему, - коли ухватили вы мое сердечко своей цепкой рукой! Влечет меня к вам, Серафим Ильич, с первобытной силой!» И вновь подойти пытаюсь. Так он чуть в окно не сиганул, ей Богу! Ну после этого я и впрямь пошла восвояси от греха подальше. В общем, поздравляю, Маха, верный у тебя муженек!»  К великому изумлению Элеоноры фрау Тошнюк на этих словах пригорюнилась. «Ах, Эля, если бы верный, это было бы полбеды, - вздохнула она. – А он ведь у меня больной и серьезно. Надо что-то делать».

Глава 12. Диагноз: посттравматическая феминофобия

И Андромаха Аркадьевна бросила все свои силы и связи на исцеление любимого. Уже через месяц после краха операции «Хищница» она с Серафимом Ильичом записалась на прием к знаменитому Грунскому, профессору психиатрической сексологии. Грунского Тошнюк как пациент необычайно вдохновил. Профессор больше часа изучал Серафима Ильича, хотя изначально прием был рассчитан на 20 минут. Длинная очередь больных в коридоре не осмеливалась роптать и покорно ждала, когда Грунский закончит с Тошнюком. Профессора почитали чудотворцем.
Грунский тем временем подключал Тошнюка к различным приборам, заставлял его спускать штаны, смотреть на красную лампочку, ощупывал его пах, много расспрашивал и выписал несколько направлений на анализы. «Такого случая в моей практике еще не было, - рассказывал он Андромахе Аркадьевне после осмотра супруга. – Весьма интересный случай, весьма. Я бы назвал это посттравматической феминофобией». «Господи, доктор, что это за напасть?!» - перепугалась фрау Тошнюк. – «Патологическая боязнь женщин и интимной близости с ними, развившаяся вследствие неудачного сексуального опыта и сопряженной с ним травмы головы. Надо лечить». – «А как долго эта фобия лечится?» - «Сударыня, у меня здесь не прогноз погоды. Точные сроки я вам назвать не могу. Может, год, а, может, пять. Это психиатрическая сексология. Мир сложнейших нейронных связей!»
В итоге год Андромаха Аркадьевна не выдержала. Ее хватило лишь на несколько месяцев. После этого она вновь вернулась к разговору о разводе, но на сей раз уже не в качестве угрозы, а в качестве бесповоротного уведомления. «Прости, Серафим, но в нашей ситуации это единственный выход, - объяснила она супругу. – Как жена я тебе больше не нужна, ты это и сам знаешь. А прислугу по хозяйству найти не трудно. Я помогу. И вообще не бойся, я от тебя не полностью уйду. Все подмостки пока сжигать не будем. Как никак родные люди. Сын у нас. Скоро, поди, и внуки будут. Но внуки внуками, а все же мне и других удовольствий хочется, пока я окончательно в старуху Изергиль не превратилась. Ведь мной еще мужчины очень даже интересуются, представь себе. А не шарахаются от меня, как ты. Более того, предложения мне делают».
Андромаха Аркадьевна ожидала от мужа истерики и молений, морально была к этому готова, загодя подбирала веские слова и аргументы. Поэтому возмущению ее не было предела, когда она увидела, что Тошнюк не падает ей в ноги, не хватает за подол шелкового халата, не целует ей тапки с собачьими мордами, не кричит: «Андрюша, нет, я погибну без тебя!», а, напротив, выражает полное согласие и даже какую-то радость от известия о разводе. «Ты права, Андрюша, так будет лучше, - ответил Тошнюк, не переставая жевать. – Я тоже об этом думал. Славно, что мы с тобой сошлись во мнениях. Имущество делить не станем, конечно. Забирай все, что хочешь, и машину, и дачу. У меня к тебе только одна просьба: выпишись из квартиры. И не спрашивай, зачем. Не сомневаюсь, что твой новый муж жилплощадью тебя обеспечит». «Какой же ты все-таки скотофил, Тошнюк! – разочарованно вскричала Андромаха. – От тебя уходит любимая женщина, которая посвятила тебе всю свою молодость, а ты напоследок хочешь побольнее ее ударить?! Зачем это тебе понадобилось меня выписывать? Квартиру, что ли, продавать удумал? А жить где будешь?» - «Андрюша, это ведь моя квартира». – «Если бы бабка твоя с цыганами…» - «Знаю-знаю. Не продолжай, пожалуйста. В общем, извини, но, если ты не выпишешься, я не дам развода. И будем судиться и интимным бельем в суде трясти. Стоит ли оно того? Предлагаю взаимовыгодную сделку». - «Ты посмотри, как заговорил, размазня! Осмелел, когда уже не надо! Тебя, Тошнюк, покидает главный человек в твоей никчемной жизни, а ты ему ультиматумы ставишь! Вместо того, чтобы хотя бы в последний миг доставить жене удовольствие, вместо того, чтобы страдать и мучиться, ты о выгоде своей печешься и белье интимном! Тьфу! Шут с тобой, выпишусь, не ной! Но ты горько пожалеешь об этом. Из квартиры-то ты меня выпишешь, а из сердца своего – не сможешь! Будешь тосковать, выть и обои царапать похлеще кота мартовского. Да только не воротишь ничего! И валерьянка не спасет. Потерял ты меня, Серафим, безраздельно!»
…Квартиру Тошнюк после развода не продал, а сдал внаем. Сам же переехал к старухе-матери – отныне едва ли не единственной женщине, которую он со своей загадочной болезнью мог терпеть подле себя. Из колледжа «Навык навек» Серафим Ильич тоже уволился, устроившись ночным сторожем в ресторан русской и восточной кухни «Али-Баба и сорок рассольников». Недостатка в деньгах он не испытывал. Помимо квартирантов и «Али-Бабы» еще одним неожиданным источником дохода для Тошнюка стал профессор Грунский. Психиатр-сексолог решил описать любопытный случай посттравматической феминофобии в научной монографии и договорился с пациентом, что за определенное вознаграждение тот будет участвовать в различных медицинских экспериментах и процедурах, а все свои ощущения станет подробно излагать в дневнике. В общем, на жизнь Серафиму Ильичу хватало.
Устраивал его и сторожевой график в ресторане – двое суток через двое. Как-то поздно вечером он пришел на очередное дежурство. Ресторан уже закрылся, вышибала Гия Паукидзе выпроваживал последних припозднившихся клиентов. Серафим Ильич сидел в уголке и ждал. В зале суетились официанты и уборщица, тоже заканчивавшие свою работу. Бармен Альфред включил негромкую музыку. При первых же ее звуках Тошнюк остолбенел, дико глянул на бармена и кинулся к стойке. Это была та самая баллада, которая играла у него в голове после приема китайской бамбуковой отравы! «Алик, пожалуйста, скажи: что это за песня?» – задыхаясь от волнения, спросил Тошнюк. – «Ну ты даешь, Ильич! Это же «Дом восходящего солнца», группа «Энималс». Мировая вещь». – «Дом восходящего солнца»… Что это значит, Алик? Что за дом?» «Ха, это все хотели бы знать, да никто точно не знает, - усмехнулся бармен, протирая бокалы. – Одни говорят: «Кабак». Другие говорят: «Бордель». Третьи говорят: «Казино». В общем, злачные заведения, где человеческие судьбы разбиваются вдребезги, как этот бокал. А один субъект утверждал, что «Дом восходящего солнца» - это женская тюрьма в Новом Орлеане. Между нами говоря, Ильич, я думаю, что на свете найдется немного домов более страшных, чем женская тюрьма. Любая. Жутко даже вообразить, что там творится. Ведь, я думаю, самая тихая и спокойная арестантка там в сто раз ненормальнее и опаснее самого отмороженного зека в мужской тюрьме! И не только в тюрьме так, но и вообще в жизни. Потому что женщины – это ведь волчицы, кобры. Одно слово – дочери Евы. В гневе и мстительности своей страшнее любого мужика. Постичь их логику и эмоции нам, мужчинам, не под силу. Неизвестно, что у них на душе творится, и не стоит туда лезть. Согласен, Ильич? Однако же и без женщин никак невозможно. Я вот, например, женщин очень люблю. Хотя жену, конечно, больше. А у тебя, Ильич, как с этим вопросом дело обстоит?» Но тут в зале возник шум из-за внезапно заскандалившего клиента, и бармен забыл про Тошнюка.

Эпилог

Все свободное от работы время Серафим Ильич теперь проводил дома. Ел то, что готовила мать, под аккомпанемент ее безостановочного бурчания. Спал. Лежал на диване. Смотрел телевизор. Ковырялся в телефоне. Заполнял дневник для профессора Грунского. Слушал «Дом восходящего солнца». В общем, за небольшими исключениями занимался тем же, чем и всегда.
Старуха Тошнюк, узнав о том, что Андромаха Аркадьевна подала на развод, прокляла невестку. И пообещала не пускать ее больше на порог своего дома. Поэтому в первые недели после развода Серафим и Андромаха встречались в сквере. Со временем эти встречи становились все реже, а потом и вовсе прекратились. Бывшие супруги виделись лишь во время совместных визитов к сыну.
Бухгалтер «Тугого вымени» теперь никогда не задерживалась на работе, как прежде. Нет, по окончании трудового дня Андромаха Аркадьевна летела домой – к новому мужу, усатому дачнику с лысиной полумесяцем. Она стала Андромахой Подмышкиной.
Новый муж комплекцией своей являл полную противоположность Серафиму Ильичу – худой и жилистый. Но в том, что касается прожорливости, ни в чем не уступал предшественнику. «Махуся, мой солитер опять проголодался. Покорми червячка», - обычно говорил он супруге. Чавкал и облизывал пальцы усач в точности так же, как Тошнюк. За ужином Подмышкин любил гладить хлопотавшую вокруг него супругу по спине. Гладил он, не вытирая рук после еды, гладил медленно, постепенно опуская руку все ниже. Андромаха Аркадьевна в такие минуты останавливалась и по-кошачьи выгибала спину. А иногда Подмышкин вставал из-за стола и заляпанными губами целовал жену в шею. Со стороны супруги в этот момент напоминали лысого вурдалака и его сдобную жертву. Нацеловавшись вдоволь, Подмышкин вновь садился за стол. В прежней жизни Андромаха Аркадьевна за такие вещи отхлестала бы мужа кухонным полотенцем. Но не теперь. Теперь она была счастлива.

Конец