Ладья постмодернизма

Эссе
Все строят планы, и никто не знает,
 проживёт ли он до вечера.
 Л.Н. Толстой

Попеременно воспроизводятся гулкие разряды времён. И течёт вечная река Гераклита. Перетекают воды из прошлого в настоящее, видоизменяются; меняется их цвет, запах, вкус. Открытые земным ветрам, скользят, как лодки по волнам, эпохи за эпохами. Каждое время существует под своим кодовым названием.
Скрылись лодки с обозначением: возрождение, просвещение, романтизм, реализм. Трутся боками модернизм и постмодернизм. Ладья постмодернизма явно перегружена, в неё уложены видоизменённые пожитки прежних веков. Попробуем разобраться в хаотически набросанных вещах. Первым попадается один из элементов постмодернистского сознания – нарратив. Так называемый рассказ или повествование теперь уже принято называть нарративом. Модное словечко прижилось, с английского оно так и переводится – «рассказ» или «изложение фактов».
Рядом с нарративом находим симулякр, угрожающий другим понятиям своими острыми углами. Симулякр – «псевдовещь», то есть что-то размытое между реальным и воображаемым, он как бы замещает агонизирующее настоящее и занимает место ранее существовавшего в эстетике художественного образа. Эту концепцию подбросил Жан Бодрийяр (Jean Baudrillard), которого даже обзывают «гуру» постмодерна. Поясняя и оправдывая появление симулякра, Жан Бодрийяр сообщает: «Граждане опрашиваются так часто, что потеряли всякое мнение». Получается, что мир захватила гиперреальность, и люди ничего не могут знать о настоящей жизни, а судят обо всём, исходя из чужих сообщений. 
Переходя от одного понятия к другому, обнаруживаем торчащие уши интертекстуальности. Литературные постмодернисты под интертекстуальностью усматривают смысловые темы. Здесь уже царствует сплошная мозаика из цитат, заимствований, акцентирования. И вся эта смесь называется «слиянием художественных энергий». Тут же рядом Жак Деррида (Jacques Derrida) деконструирует текст, разрывая его с одной маниакальной целью – стремясь обнаружить совершенно другой подтекст и показать относительность того или иного культурного пласта. Для него «мир – это текст», и текст у него начинает выступать моделью реальности.
А вот выглядывает ещё одна своеобразная концепция видения мира. Её создал Жиль Делёз (Gilles Deleuze) совместно с психоаналитиком Феликсом Гваттари (Pierre-Felix Guattari). Они изложили общую позицию в книгах: «Капитализм и шизофрения» и «Анти-Эдип». В этих трудах мы делаем интересные открытия: оказывается, психоанализ похож на капитализм, а собственным пределом для них является шизофрения, но этот предел они как бы постоянно стараются отодвинуть от себя. По мнению Ж. Делёза, мыслить – значит сталкиваться со смыслом в виде непостижимых знаков, и, чтобы разобраться в этих дебрях, следует проводить разграничение. Автор подчёркивает, что основное размежевание проходит по линии внутреннего конфликта. Он же и упреждает современников о рождении нового типа чтения, при котором понимание содержания книги не обязательно и не является главной целью для читателя. Читающему важно уметь экспериментировать с книгой. Книга – новый тип эстетических связей. И все они запутаны. Подозреваем, что это сделано специально, чтобы каждый их распутывал по своему усмотрению, как может.
Перебирая содержимое лодки, нельзя не заметить исследования Мишеля Фуко (Paul-Michel Foucault) о генезисе человека ХХ века. Работа автора над трактатом вылилась в концепцию формирования общества. Фуко рассуждает по-своему, выходя за пределы традиционных территорий философии. Он подбрасывает мнение, что история выступает проявлением человеческого безумия, выползающего из тотального бессознательного. Как понимаем, исходя из таких заявлений, реальность мигрирует в сторону сумасшествия. Из затемнённого угла судна подаёт голос кот философа по кличке «Безумие», вероятно, подтверждая мнение хозяина.
Джон Барт (John Simmons Barth) погрузил в ладью «Химеру». Он убил реализм и соединил экзистенциализм с древними мифами и сказками «Тысячи и одной ночи». Сам Д. Барт признавался, что он ставил перед собой задачу: «превратить простое в запутанное». У него собственный рассказ помещён в других рассказах: Дуньязада перебивает Шахразаду, которая рассказывает «Беллерофониаду», а «Беллерофониада» оказывается частью «Дуньязадиады», а рассказывает её Дуньязада. Сложно? Да. Лодка качается из-за перегруженности.
Вероятно, поэтому Умберто Эко (Umberto Eco) считает, что писателю можно свободно выдумывать что угодно. Но в то же время мыслитель предупреждает авторов об осторожности, утверждая, что следует «сковывать себя ограничениями».
В настоящее время в ладье постмодернизма проводится ревизия всего литературного наследия, и каждый из авторов желает нивелировать мнение другого, перебивая и переиначивая высказываемые идеи и выдвигая свой концептуальный подход. Надутый тотальный релятивизм, предполагая конец истории, ощерился на христианство, считая его метанарративом; из литературы беспощадно изгоняются прежние смыслы и заменяются новыми понятиями. 
Мир – многообразен, в нём происходит постоянное движение значений, и ни одно из них не признаётся верным. Немонолитное, состоящее из фрагментарных частей общество, утеряло свои гуманистические основы. В нём всё шатается, нет ничего постоянного, в нём утрачена вера в человека, на первый план выдвинулось убеждение в силе цифровой техники. В постмодернистское время много противоречий, которые всё больше усложняют и без того непростые отношения в мире.
А начиналось всё так невинно – ещё в начале ХХ века, когда художники- дадаисты возвели на пьедестал иронию и пародию, а Макс Эрнст (Max Ernst) в своих работах стал применять вырезки из рекламы и книжных иллюстраций. Тогда же появились коллажи, как вид искусства. Сюрреалист Андре Бретон (Andre Breton) пропагандировал автоматическое письмо, заменял слова рисунками, а литературные деятели предлагали составлять стихи из случайных слов. И экспериментаторы от культуры привели к тому, что для раскрытия серьёзной проблемы использовались приёмы игры, иронии, шутовства, а вместе с ними сместилась сама суть понятий добра, любви, справедливости и других христианских ценностей.
 По понятиям постмодернизма, карнавализация пространства помогает выживать в беспорядочной жизни. Однако, вследствие стирания границ между прекрасным и безобразным, реальность стала ещё больше погружаться в хаос. Нет ничего абсолютного, всё зыбко. И нельзя найти ни начала, ни конца; вокруг – искажение времени, смесь вымышленного с реальным.
Всё настолько сложно, что борта судна наклоняются и черпают замутнённую разными вихрями воду.
Что за лодка под именем: «Постмодернизм»? Куда она плывёт? Выплывет или потонет под невозможным грузом?
Терпящую бедствие ладью сопровождает улыбка чеширского кота, сидящего в прибрежных кустах.