11. В дороге

11. В дороге


Меж тем став свидетелями такого чудесного избавления, причем наиживейшими из живых, я признаюсь честно, радовались этому спасению, только мы с псом.

Вообще-то женская натура или природа может быть познана разумом, но до конца никогда не останется разгаданной и спутница наша ближе к вечеру окончательно надула губы, а на расспросы в чем беда приключилась, знай, огрызалась.

Лохмач хоть и был псом, что ему до причуд и тонкостей женского характера, а верно подметил, шепнув на ухо – По пустяку осерчала, а выведаем эту причину, вот с места мне этого не сойти пилигрим, со смеху попадаем.

Дулась девка порядком немало, а в конец видно ее злоба и разобрала, началось светопреставление, хоть святых выноси. Слушать подобный вздор без смеха не представлялось делом возможным, косы ей утерянные жалко стало, мол, знак не добрый и все тут, жизнь псу под хвост.

Лохмач катался от хохоту – Да краса девица, замуж тебе срок подошел. Ох, и будешь ты мужику своему плешь проедать, да детишек тебе нарожать непоседливых ораву надобно, чтоб ни минуты покоя, иначе беда.

Пес чихнул – Эка горе, косы потеряла, так жива, цела на воле, ветром дышишь. Домой возвратишься. Родным, какая радость, да и жених верно имеется.

- Молчи грамотей блохастый, мое дело, о чем горевать, а о чем радоваться.
- Кто ж я теперь? Ишь, как изверг тот обкорнал, едва головы не лишилась, а жених то очень даже интересный мужчина был – и она чуть не разревелась.

- Ты погоди красавица, это что получается?

- А то и выходит! – девка состроила кислую мину.
- Нет мне надобности домой возвращаться.

- А как же батюшка с матушкой, что с ними? – недоумевая, спросил я.

- Нет их и точка, сирота я царского роду, одна во всем белом свете.

- Погоди, был же добрый молодец с кровью горячей, кто же он тебе?

- Суженый? Вина в твоей голове полно пилигрим, ему родство надобно, они то с воеводой на все пойдут, чтоб в парчовый кафтан влезть, а моя жизнь пиши, пропала. Упекут в монастырь, да в келье сгноят.

- Дела дворцовые, знамо понятные, а про косы чего печалишься? – спросил ее.

- Отстанешь ты со своими вопросами? – передразнила она.

- Будь по твоему, умолкаю. Если в косах вся беда, то пусть, к свадьбе отрастут.

- Видно создатель имел особый замысел, когда задумал ваше род-племя, как-нибудь на досуге надобно обстоятельно обмозговать, где-что зарыто.
- Сердится, ты прекращай, отрастут твои косы и году не минет – пес тоже был согласен с моими словами, а далее шагать стало куда легче, чем прежде.

Время близилось к ночи и я объявил привал, все же путешествия по горам отнимают много сил, которые надобно пополнять сытым ужином, но таковой отсутствовал, а на голодный желудок, как известно и ночь длинна. Мы развели костерок, как могли расселись, думая каждый о своем.

Пес уставился грустным взором обычным, как водится у собак на огонь, зевнул пару раз с тем и уснул, девка ему под стать вскорости тоже клевала носом. Так что в беспокойных остался один я.

Сон не шел ко мне, не опутывал дремою. Я подбросил еще веток и как часто это бывает, принялся думать о всякой всячине. Конечно же, после пережитого ночь в диких горах не лучшее место. Все мне мерещилась лоскутная королева и колдуны, свадьба порубленная в капусту, вообщем не спалось.

Набив трубку поплотней табачком, закурил, задумчиво поглядывая на мирно спящих спутников. Говорящий пес лишившийся цепи, девица вдовушка с волосами деревенского пастушка, спасение или чудо, свершилось, а нам не ведомо, к добру или худу. Они мирно спят, но почему, же сон обошел меня стороной?

Дорога на север, вот и все, что ждет впереди. Я задумался, предчувствуя грядущие приключения, а может испытания, а бессмертные уйдут в ту область, где обитают страшные сказки истории у осеннего костра. Может поэтому не спится?

Для обывателя достаточно рассказанного, утром в путь, я же живу тем, что придет или повстречается, какой тут покой? Конечно имеется прошлое, но оно лишь история, некая присказка к тому, что началось и не завершится даже после меня.

Я снова посмотрел на своих спутников. Каждый из них найдет свое пристанище, место или дом, где существует конечная точка их дороги. Я же давно избрал свой путь, они вернутся и обретут желаемое, я могу им помочь, а после, мне дальше идти.

От посетившей мысли губы тронула легкая усмешка, каждый раз ты находишь ответ там, где он и был, словно позабытую вещь и удивляешься, как так вышло, что раньше его не замечал, а он все время был перед носом, как котомка с добром.

Я зевнул, потянулся, предвкушая, что сон будет сладок, ровен, спокоен и камни ему не помеха. Славное приключение у нас получилось и если завтра приготовит нечто подобное, значит это благословенное завтра, в котором есть азарт и кураж, придающие силы и желание идти навстречу.

Сон мой после густых клубов тумана видно приобрел некую устойчивость, потому как чувствовалось, что место было на тверди земной. Спадет пелена, растает туман и возникнет некая местность пока расплывчатая, но помалу переходящая в приобретающие очертания образы. Далекое вчера или завтра возникнет и я засвидетельствую своим присутствием это, что в скором времени увижу, чему буду участником или наблюдателем сторонним. Я уже там, я уже здесь.

Возник перед глазами храм величественный и древний, чья слава покоилась под сводами его, неведомо было мне, а ступени, ведущие к нему, ничего поведать не могли. Ведь пройти по ним мог каждый, кто имеет намерение подняться или вознамерился дойти.

Я же просто переминался с ноги на ногу. В этой тишине расстояние утеряло длину во времени и шаг первый, затем следующий, теперь нес в каждой ступени значимость сути и веса. За плечами гудит бездонная пропасть, предопределяющая путь наверх, когда вниз боязно смотреть, притягательно лишь восхождение, что ждет там?

Окажется ли дверь в древний храм не запертой, может будет висеть амбарный замок без ключа, покрытый тайнами пыльной паутины?

Я обыкновенно шел, не помышляя о встрече с кем то незнакомым, пусть говорят голоса или повиснет тишина полная загадок, там я могу обнаружить истоки и корни. Одолеть подъем, минуть испещренные древними письменами колоны, войти, обнаружив хитроумный лабиринт познания. Извилистые линии ходов, ответы полные загадок, фрактал иной жизни, неизведанный горизонт, самоповтор. Тропы не хоженые человеком, лестницы золоченые в небо на земле, следы босых ног.

Будет ветер, шум прибоя, солнце под крылом орлиным, колесницы богов или тех, кто готов пожертвовать и сойти вниз, созидать борьбу иль войну кровопролитную, нести огонь и дар в груди под сердцем. Их имен нет на слуху, а молва людская там писк мышиный. Великим и позабытым титанам, незачем быть еще кем-то, достаточно и этого бремени.

Или это каверзная шутка, вовлекающая в иллюзию заблуждений, парадоксальная профанация, парадигма слепых, молчаливых, умеющих слышать, но безмолвных. Они спят, дабы унять голод, они пресытились временем и забыли себя, затерялись посреди бесконечного чисто поля.

Стоят вкопанными идолами, оскорбленные вкусом ветра о жертвенном чаде угарном крамолят речами стелющихся поклонами трав, когда перевалит за необходимость и через край, в поле выйду и я.

Перешагнув ступень последнюю, я вошел в храм, тишина вмиг отступила. Вытекла воском из ушных раковин, а здесь действительно слышен ветер, он завывает собакой у пустующего алтаря. Минул миг, секунда прыткая и зал стал заполняться призрачной паствой, богато убранной, чинной, величавой, к ним можно было прикоснуться, они стали живыми.

Началась служба и с чего я замешкался, как тот мнительный дурень. Я протиснулся вперед и было вознамерился по укладу привычному осенить крестом себя, да не тут-то было, о чем расскажу по ходу дела.

Признаться честно, было чему дивиться да глаза таращить. Правила службой у алтаря странная парочка, звались Заглот-мордастый и Утробник-брюхо. Людишки так сяк из себя, одним словом прозвища, но держали, то гордую осанку, да не по одежонке своей латаной да и рожи изрядно пропитые носы лиловые, а с языка, что, ни слово, то брань площадная срывалась. Но паства затаив дыхание каждому слову внимала безропотно, не сон, а анекдотец скверный.

- Мы несем на плечах своих, ваше истинное слово, мы теперь титаны духа и мысли, вы же стало быть держите ответ перед людьми, ваши лики знакомы!
- Мы будем вести к истине, вы же примете крест и всегда вперед, на гору, не щадя сил и живота своего, не время и нет ему места.
- Скольких жертв вы пожалуете нам для утоления плотоядного аппетита?

Невинные боги, ибо трудно отыскать в их совершенстве вину, летоисчисление превратило их в древних и грешных, но вполне уживчивых с теми служителями, что говорят от их имени. Люди бывает повздорят у алтаря, превратив его в паперть или рынок с лотками, а боги молчат, внимают словам с кафедры.

Тучный Утробник громко отрыгнул – Чего притихли, парчовая паства? Где чудеса для парного мяса?

Заглот-мордастый взглядом молнией прошелся по лицам божественным – Надобно насыщение и не малое в количествах. Каков ваш ответ не робкого десятка избранники? – уголки  огромных губ подлеца растянулись до ушей. Он ожидал от покорного молчания одобрение и согласие.

- Коль так, тому и быть. Что ж, будем исцелять на рыжих и лысых – Утробник-брюхо тяжело поднялся, плотоядно облизнул губы, взглядом выискивая кого-то заранее помеченного.
- Значит так, бабы в право, мужики налево, остальной бестиарий с горы долой, ваше время земное в заведенных ходиках.

- Пируйте, как заблагорассудится, да как можете – закончил, злобно рыча, Заглот-мордастый.

Боги, храня молчание без единой искры гнева, тут же исполнили приказ. Эка сон чудной - подумалось мне во сне, но я решил и далее держать сторону наблюдателя, имея интерес один познавательный, как же можно поделить богов на рыжих и лысых?

Заглот-мордастый хлопнул в ладоши – Значится так, господа хорошие. Учитывая всю вашу силищу созидания с разрушением, к тому же немалую инертность созерцателей, что оккупировали древо жизни и впали в летаргический транс.
- Мы, а в частности, я Заглот-мордастый и лепший мой подельник Утробник, вознамерились в который раз расшевелить сонное ваше бытие новым миропорядком игры нехитрой, в ролях, требующей ваших громадных талантов и умственных затрат.

Заглот замолчал в некотором злорадстве оглядывая божественную толпу. Возникла напряженная и этого не скрыть минута ожидания, а после поочередно заговорили эти два отвратных затейника.

- Суть такова, что ее вовсе не существует. Вы исполняете то, о чем пойдет речь далее.

- Если проще, нам требуется ваше участие и благосклонность с дарами.
- Итак, исцеление на рыжих и лысых!

- Эта забава проста, как божий день на горе заветной в этом храме особом.
- Бабы будут рыжими и все самое проистекающее из этого цвета будет сопутствовать их игре, это дело решенное.
- Теперь мужики. Конечно, им выпадает роль другая, да мастишка скользкая. Лысые то бишь самые ответственные и безволосые.

- О, я вижу удивление, посетило ваши светлые головы, народив вопросы там, что ж дальнейшие слова мои, я питаю надежду такую, прольют свет на все темные аспекты суть происходящего.

Голоса затейников стихли. Зазвучал орган за алтарем, неся бредовые звуки в нестройном порядке. Сменялись различные октавы, по концовке была полнейшая какофония сиплого гула, а после все оборвалось.

Утробник хлопнул в ладоши и рукой, указав на женскую половину, крикнул – Ты! – и поманил девицу пальцем.

- Девка иль баба, только тогда покорны судьбе, когда их супротив воли тянут в противоположную сторону от их грез о счастье.

Вот и эта кудрявая да чернобровая, растерявшись, тут же на месте и обмерла, боясь шелохнуться.

- Чего оробела, бессмертная богиня, ты олицетворяешь любовь - Утробник хмыкнул.
- Не любовь ли у штурвала, не она что ль движущая сила?

Он зыркнув на столпившихся мужиков, продолжил кривляться – Чего братцы притихли, не вам ли бабу надобно?
- Вот любовь, девка во всех отношениях приятная с изюминкой и будет она рыжей. Пусть царит, правит, веселит, утехами балует.

- Чары наводит – подхватил Заглот.
- А ты владыка всемогущий царства мертвых, парой ей будешь. Лысым станешь.

- Чего вытаращился? Думай, лысая башка хорошенько и вдумчиво, тебе далее вести!

- А чтоб не скучно было, мы третьего в игру введем и будет это батька хаос предначальный.
- Живо вышел из строя, покажи свой жуткий лик!

Утробник вынул потрепанную книжицу из кармана – А это вам слова, чтоб не сболтнули лишнего. Начнем?

День был долог. Он сплошь состоял из праведных трудов созидания и обещал быть цельным, ведь ты плавил хаос в четкие очертания подобия.

Чудо рождения, это сладкое мучение, ты через боль разрешаешься от бремени первого, первозданного, первородного и зришь, умиляясь на подлинное чудо, словно это самая яркая звезда.

Наворачиваются слезы, первый долгий день трудов. Настал закат и время любоваться небесной лодкой, в которой рекой времени спускалось великое, еще не знаковое светило.

Чудо постепенно угасало, растворяясь тайною ночи и лентою извилистой дороги, которой не спеша шли трое.

Тот, кто хотел, та, что могла и нечто таинственное, сродни мигу и мысли, с именем безымянным.

Хотевший был преисполнен надежд следующего дня, он витавшим в облаках был, та, что могла просто была веселого нрава, потому что, уродилась красавицей и любила играть разные шутки порою злые но окрыляющие. Нечто же плелось позади, поэтому видело спины и затылки шедших первыми, хотя данного ему было достаточно.

- Хорошо бы и привал сделать, ногам отдых дать – подумало нечто, сказала, та, что могла, и согласился, молча хотевший.

- Этой благословенной ночью признаюсь и стану счастлив – грезил он и мечта эта не давала ни сна, ни покоя.

Она была рядом, свежа и желанна, она могла окрылить. Она подле и ему казалось, что тот мелодичный звон в ушах. Это ее голос, который манил зовом страсти. А нечто, видя или вернее догадываясь о причинах, знало, что он болен, а она исцеление жестокосердного рода, сейчас она молода, а время поодаль.

Они остановились, расположившись у обочины, разложили костер. Солнце уже скрылось, сошло в омут глубокий и хозяйка ночь, воцарилась над землею, великая тайна инициирующая обряды не хитрых приготовлений ко сну. Еще все оставалось довольно простым, еще ни одна кошка не путалась меж ног.

Стихли слова, смолкло эхо в храме нагорном. Казалось, свет дня поутих и в этих стенах. Боги не подавали признаков жизни, да и сами они, всей пестрой гурьбою тускло искрились бесформенным скопищем каменьев дорогих, а после все утратило очертания. Словно растворилось в единстве подобий.

Призраки наспех оконченных дел и блики старой веры, да затейники, что теперь обернулись кудесниками, волхвовавшими над богонаполненной пустотой и из этой табакерки могло выскочить все что угодно.

Ночь настала, звезды зажглись и нечего было рукоплескать да оглушать затяжным свистом. Ночь и небо, ночь и тишина, боги дремлют не спеши будить их.

Звезды низкою самоцветов, гирляндою бесконечной опоясали это выдуманное пространство. Боги вернулись на время в первичное состояние дремы своей, ни войн, ни молний, ни мира. Была ночь, я когда-то говорил с нею по свойски, а теперь закулисье темное, следующий акт, ты зритель, жди затаив дыхание.

Утром странным, утром хмурым, понимаешь как-то вдруг, что путь долог и страшно представить длину жизни твоей. Все то же бесконечное начало не пройденных дорог, все течет за горизонт видимого и предполагаемого, я даже не знаю с правой или с левой ноги сделать новый шаг к восходящему солнцу.

- Среди богов, вы сударь останьтесь человеком.

Пес рыжий чихнул - Верно сказано – он зевнул, потянулся.
- Что до моей персоны, я готов составить вам компанию до более менее подходящей конуры на каком-нибудь милом фермерском подворье.
- Поверьте сударь мне на слово, устал как собака болтать на вашем длинном языке и признаться честно, скучаю по обыкновенному собачьему лаю.
- Эх, вы не пес, вам не понять – он вильнул хвостом и направился к шумевшему неподалеку водопаду.

Проснулась и девица – Ну а вы отрада очей моих перестали губы дуть да серчать попусту?

- Вы бы спаситель чего дельного сказали, а не бередили душу расспросами про мое настроение – ответила девица.

- Будь по вашему сударыня, стану об дельном мыслить. Вот и весь разговор после пережитого, казалось избежали чудом напасти такой ужасной, а в радостных один я оказался. Собаке пусть и говорящей конура надобна, а девку как не мани свободой и ветром на сторону вольную не перетянешь, счастье ей и в склепе смрадном будет  очагом домашним.

Вот так собственно я и подобрался к выходу из омута собственных размышлений, дорогой следует идти той, которая будет пролегать через зажиточное хозяйство крестьянина к крыльцу замка белокаменного в коем проживает добрый молодец, отважный рыцарь ищущий даму сердца своего пылкого. Следовательно, любой дорогой, на которой вся эта разрешимость находится ведь путь обратно все равно камнем засыпало.

Итак за завтраком я и порадовал своих попутчиков, что дескать в скором времени достигнем мы всего желаемого, только надобно дойти, а это такая малость в сравнении с тем что каждый из нас пережил, так что в путь.

Дорога не радость ли это? В серпантине змеей петляющая, растворимая в дали. Тебя переполняют реки, леса, горы, холмы, кого-то ждет окончание пути и огонь очага, вкусности снеди горячей под кровом, где проживают люди ведомые не хитрым сплетением судеб. Мне же мил и дорог дождь проливной, пустота да сумерки, холод ползущий в кости, прощупывающий сердце, это выбранное одиночество, наперекор судьбе ползущие в упряжи с силою духа и волей.

Тяготит самое малое, тесное место на постоялом дворе приправленное богатырским храпом. Я по обыкновению молчалив, блуждает мысль в табачном дыму, потому как не лишен сострадания к чужим страстям и мечтам. Легок мой путь из себя от себя, далее, далее, дымным прошлым, немного горьковатым от ошибок,  не обузданных желаний. Пустое в суете.

Истина мухою плавает в кружке вина, ее не изловить ловко, вот цена или смысл. Сколь нелепо данное утверждение, но по мне это дороже всего золота мира, а осмыслив, я пойму что незачем придумывать хождение в землю обетованную, все осталось на своих местах, как и прежде.

Праздник кончился добрые люди, святая дата нашей с вами глупости возымела календарное число и сразу же округлилась в бесконечность юбилеев. Выпив я улыбнулся.

- Чего ты солнцем светишься, ума не приложу? Дождь который день льет и края не видно, тоскливо кругом и в оконце тошно смотреть. Еда скверная, вино кислое, клопы да блохи собачьи, тьфу хлев! – девица сердито глянула на меня.
- Идем неведомо куда словно бродяги нищие, что под ногами то и наше.
- Я мыться хочу, мне бы одежды чистой и свежей, да светлицу с кроватью в перинах мягких, сладостей и фруктов, а не сыр плесневелый от которого до ветру бегать устала.
- Когда настанет конец мучениям моим? – после девица разревелась.
- Что же за напасть, впору в петлю лезть! Тот ирод проклятый убить хотел, тем корону подавай, а тут нищеты каравай черствый кушай молча.
- Сидим тут одни, как мыши у обворованного алтаря и невесть на что надеемся.

- Погоди ты так изводиться понапрасну, дождь не вечен, вот распогодится и выберемся на обжитые места, а  там уж легче будет. Идем то мы из мест колдовских, дурной славой овеянных, какой набожный человек тут хозяйство станет вести, сама подумай?
- Спасибо надобно сказать нашим гостеприимным хозяевам, что кров и пищу дали.
- Хозяин вот говорит, что до тракта два дня пути если через лес идти будем и тропинка хоженая имеется, а там уж к каравану какому привяжемся, разживемся провиантом и одеждой новою.
- Хоть и были мы на волосок  от смерти но в той неразберихе я кое-чем успел поживился, так сказать взял выкуп за невестушку.
- Поди глянь чего покажу и хватит печалиться понапрасну да слезы лить, как из кадки.

Я положил на стол котомку  в которой прежде ничего не водилось кроме пары стоптанных сапог, а теперь из рваного голенища просыпалось золото да каменья драгоценные. Девка так и плюхнулась на лавку не прикрыв рта.

- Уж если не дорога приведет нас к мечтам, то мечты выведут на дорогу, а там поди разбери, что хорошо, что плохо – молвил пес.