кончилось лето

   Я взбегаю на береговую кручу и облегченно вдыхаю. Теплоход еще метрах в ста от берега. Он уже сбавил ход и прицеливается  для швартовки. Успеваю, поэтому к реке спускаюсь уже шагом. Идет дождь, и его капли приятно бьют по разгоряченному от бега лицу. Песок на проселке еще не успел промокнуть. Потому идти тяжело. Но все лучше, чем по траве обочины. И так штаны уже по колено мокрые, а уж сандалии эти проклятые и подавно. Зато литровая банка сметаны, положенная теткой в рюкзак, уже не стучит по спине, как во время бега от самой хаты.
       Народу на берегу немного. Едут большей частью на рынок. Что-то продать, что-то купить.  В толпе замечаю Витьку Тузика. Тоже едет или мать провожает? Судя по одежде, таки едет. Вот и хорошо, попутчик будет.
   Вот нос теплохода ткнулся в берег. Заскрипел песок, заскрежетало наползающее на гальку днище. Набежала веселая волна, вздымая желтую пену и зализывая следы на  песке.  Тут же течением судно стало заносить  правым бортом к берегу, грозя посадить на мель. Но взревел двигатель, за кормой забурлило, задымило. Корпус задрожал, вдоль бортов пошли водовороты. Видно было, как капитан быстро вращает штурвал. И теплоход, подчиняясь его воле, слегка отработал кормой вправо, выровнялся и замер. И в ту же секунду женщина-матрос спустила трап и воткнула рядом багор. Это вместо поручня. Для удобства и, наверное, для безопасности. Но мне, десятилетнему пацану, поручень этот ни к чему. Сто раз уже поднимался и спускался! И я смело шагнул на трап. И пожалел. Трап был узким, всего две доски с набитыми поперек рейками. А, главное,  мокрый и весь в налипшей зеленой глине.  И мои новенькие сандалии, надетые по настоянию тети вместо почти уничтоженных футболом кедов, тут же предательски заскользили. И рука сразу же инстинктивно потянулась к поручню. Но, стоп! Я уже спиной чувствовал на себе сверлящий взгляд Тузика. Нет уж, не дождешься! Руки в стороны, ловлю баланс и медленно, боком, нащупывая каждую ступеньку, продолжаю подъем. Ха-ха, нас не возьмешь! И в ту же секунду трап тряхнуло. Да так, что если бы не сильная рука матроса, валяться бы мне где-нибудь внизу. В грязи и позоре! Но я уже на носу и благодарно киваю своему спасителю.
   - Привет, зайчик! – улыбается мне она, - Давай, проходи, не задерживай посадку!.
  Уши мои вспыхнули, как сигнал светофора на переезде. Ну, Валентина!..
   Взлетаю на носовую палубу и оборачиваюсь. Нет, Тузик, кажется, не слышал про «зайчика». Он с корзинами в руках стоит внизу, у самого трапа и, как мне кажется, со страхом смотрит вверх. А его мамаша, тетка Адарка, ухватившись обеими руками за поручень, проклиная все на свете, медленно поднимается на борт. Так вот кто тряхнул трап! Сходни, ужасно прогнувшись, качаются и жалобно скрипят. Но таки держат! Оценив обстановку и придя к выводу, что тетка с трапа не рухнет, продолжаю движение. Одновременно кошу глаз на рулевую рубку. Так точно, это капитан Репин! Ну, кто бы еще так ловко пришвартовался! Улыбаюсь и приветственно машу рукой. Репин важно кивает в ответ.
     Верхние палубы пусты.  Спускаюсь в нижнюю носовую. Это самое комфортное место для пассажиров в непогоду. И дождь не капает, и двигатель не так ревет. Но меня интересует там лишь билетная касса, которая пока закрыта.  Это естественно, ибо кассир – это и есть Валентина. Она же матрос. Она же еще и буфетчица! Но буфет, увы, не откроется. Он работает на вечерних и дневных рейсах. А сейчас только шесть тридцать утра. И, конечно, очень жаль. У речников очень вкусный лимонад «Ситро»! Такой газировки в городе не встретишь. Разве что в магазине «Водник». И я с сожалением нащупываю в кармане заветные пятьдесят копеек, выданные мне матерью две недели назад, перед отправкой к тетке. Сколько было соблазнов в деревенской лавке в виде конфет, печенья и лимонада! Но я выдержал! А вот на «Ситро» бы потратил. Но, видать, не судьба. Придется тратить на пончики в школьном буфете.
   При воспоминании о школе стало тоскливо. Еще неделя, и снова уроки, домашние задания, пионерские собрания. И, конечно же, школьный хор! Стоишь там рядом с девчонками и орешь что-нибудь про революцию. Или край родной. А пацаны тем временем на улице рубятся в «чику». Или в футбол гоняют. Я, конечно, ничего не имею против песен о вождях и героях, но все мое существо протестовало против подобной несправедливости. Получается, что если школьный учитель пения обнаружил вдруг у тебя слух, то ты должен из-за этого страдать? Вон Козловский из параллельного класса. Слух у него, думаю, не хуже моего! А орет даже громче! Да и фамилия располагает. Есть вроде певец такой, Козловский. Знаменитый. Вот пусть и отдувается за фамилию свою! Так нет, он скромно стоит в третьем ряду. Исчезнет, и никто не заметит. А меня норовят в солисты пропихнуть! А там уже не скрыться. В общем, тоска…
   Пассажиров в салоне немного. Обычные селяне. Едут, видимо, на базар. Весь проход заставлен сумками, корзинами, ящиками. Конечно, автобусом до города добираться много быстрее, но это для жителей правобережных сел. А левый берег лишен этого удовольствия. Только водный путь. И потом, разве этот разнокалиберный багаж впихнешь в автобус? А тут простор. Даже на верхней палубе что-то укрыто брезентом. Может, мешки с молодой картошкой кто-то везет на продажу. Или другой какой овощ или фрукт…
    Справа, у самого выхода, сидит интеллигентного вида пожилой мужчина. Дремлет. Рядом с ним портфель, а на коленях зонтик. Учитель, наверное. Или директор школы. Едет, небось, в районо на совещание. И тут же ловлю себя на мысли, что по воскресениям совещаний не бывает. Или бывают?...
   Мои размышления прерывает гусиное гоготание. Гогот идет сверху, от входа в салон. Оборачиваюсь. Сначала показываются мощные женские ноги в грязных сапогах, потом поклажа в виде узла, а потом и тетка Адарка вплывает в салон по узкому и крутому трапу. Теперь она уже клянет все Верхне-Днепровское речное пароходство и все его пассажирские теплоходы, состоящие, по ее мнению, только из таких вот убийственных трапов. Как только тетка оказывается на ровном полу, тут же из-за ее мощной спины выскальзывает Витька и ставит корзины рядом. Из обеих торчит по гусиной голове. Головы недовольно шипят и гогочут. Понятно, что гусей везут на базар, и они этим страшно недовольны. Гогот заполняет весь салон и становится весело. Во всяком случае, мне. Остальным это гусиное возмущение безразлично. Привыкли. Но не все. Проснувшийся учитель пробует урезонить тетку. Ну, вроде того, что не место живности в салоне. Другое дело, на верхней палубе. Там и воздух свежее, и пассажирам не мешают ехать эти дивные птицы.  И такое прочее. Но не знал интеллигент нашей тетки Адарки! А она, вся переполненная молчанием, медленно снимает перекинутый через плечо тяжеленный узел. Затем сбрасывает с головы платок и не спеша утирает им мокрое от пота и дождя лицо. Потом она этот платок встряхивает, пару секунд с сожалением смотрит на мокрые пятна на нем, вздыхает…  А потом следует замечательная по красоте и напору атака! Руки тетки упираются в необъятные бока, подбородок вперед, и понеслось… Голос у тетки Адарки зычный, выражений она знала множество. Гуси, видя волнение хозяйки, из солидарности тоже перешли на крик! В общем, как говорил наш сосед дядя Фима, что-то стало громко спать! И ор этот, наверное, был слышен и на берегу!
       Мужчина, не найдя поддержки среди пассажиров, зачем-то встает, потом садится, потом опять встает. И в отчаянии, подхватив свой портфель, пытается прошмыгнуть на выход.  Но неожиданно упирается головой в высоченную грудь тетки! С ужасом в глазах мужчина отпрянул, попятился, и…
      И тут, опять же сверху, раздается спокойный, но властный голос:
   - Прекратить базар! Все сели по местам! Отваливаем!
     Это Валентина. Теперь уже кассир. Она, почти не касаясь ногами ступенек трапа, слетает сверху в салон и взгляд ее натыкается на бедных и очумелых от крика гусей:
   - Па-а-а-чему гуси в салоне? Наверх немедленно, а то штрафану! Или высажу к едреной фене! Вон, в Борхове и высажу!
    Тетка Адарка что-то хрюкнула и от неожиданности села. Отчего сидение под ней жалостно скрипнуло. Витек тут же подхватил корзины и исчез в указанном Валентиной направлении.  Стало тихо. Валентина удовлетворенно и назидательно кашлянула и прошла в кассу. И уже через минуту я с билетом в кармане стоял на верхней палубе.
      Слева медленно проплывает Красная гора. Это крутой, высотой метров десять-двенадцать, глинистый берег, весь усеянный поверху пещерками стрижей. Вот и сейчас они носятся, словно истребители. Хотя их гораздо меньше, чем еще неделю назад.  Дождь, что ли, мешает им резвиться над рекой? Или все-таки начался их отлет в теплые края? Аисты уже точно туда потянулись. Но тоже не все. Вон гуляет один по правому берегу.  А ведь в начале лета их здесь великое множество!
   С грустью смотрю за корму, где в частой сетке дождя размываются очертания знакомого берега.  Да, кончилось лето. Вот и я, как птица, отлетаю. Вернее, отплываю. Прощайте, тетя, братья, друзья! Прощай, Глушец! Когда еще свидимся…
   Мальчишечья грусть недолгая, и я уже оглядываюсь в поисках Тузика. А он рядом, только за буфетом, у правого борта. Курит, украдкой поглядывая на дверь в носовой салон. У ног злополучный багаж. Гуси при виде меня начинают шипеть. Но Витька пнул ногой по одной корзине, по второй, и птицы стали миролюбивее. Становлюсь рядом, но на безопасном от корзин расстоянии. На всякий случай. Какое-то время молчим, наблюдая за проплывающим пейзажем. Наконец, Витькин окурок исчезает в волнах, и он оборачивается ко мне:
   - Усё, сёлета больш не прыедзеш?
  Отрицательно машу головой:
   - Школа, сам понимаешь…
   - Зразумела. А ў якую школу ходзіш?
   - В первую.
  Тузик кивает головой. Знаю, мол.
   - I далека цябе iсцi да яе ад дому?
  Пожимаю плечами.
   - С километр, наверное. Или больше. Минут пятнадцать-двадцать ходьбы.
   -  I аўтобус, напэўна, ходзіць?
   Киваю головой. Понимаю, к чему он клонит. В Глушце школа-четырехлетка. А Тузик идет в пятый класс. Школа в соседней деревне, за пять километров. Мне его искренне жаль, но ничего не поделаешь. Ученье – свет! А не ученье…. Не гусей же пасти на лугу.  В сумерках …
    И снова молчим. Из кормового салона иногда доносятся какие-то крики, пение. Кажется, и гитара там присутствует. Туристы, что ли? Теплоход тем временем подходит к Борхову. На берегу никого и капитан дает парочку коротких сигналов ревуном. Но берег по-прежнему пуст, и мы на полной скорости вместе с рекой вершим левый поворот. Теперь легкий западный ветерок дует в борт, и нас начинают доставать капли дождя. Перешли к левому борту. Снова молчим, глядя на волны. Видно, что Витька к разговорам не располагает. Грустит. Ну, и ладно, пусть грустит. Хлопаю его по плечу, прощаясь, извиняясь и сочувствуя одновременно, и спускаюсь в кормовой салон. Так и есть, туристы. Человек восемь парней и девушек. В спортивных костюмах, зеленых брезентовых куртках и плащах. Сапоги, кеды, огромные рюкзаки и…гитара! Кажется, семиструнная. Вот что меня всегда завораживает! В нашем дворе живет мальчик. Он постарше меня, но дружить нам это не мешает. И он замечательно играет на гитаре. На шестиструнке. Вот и я мечтаю освоить именно шестиструнку. Все меньше струн зажимать. И петь, как Толик, блатные песни про паровоз, одесский кичман, и бабушку, которая здорова, и все время кушает компот…
   Но гитарист пока только слегка треплет струны, звука которых не слышно из-за рева двигателя. Да и компания шумит. Что-то наперебой обсуждают. Наверное, на Березине отдыхали. Хотя и здесь замечательных место полно! Красивая у нас природа!
     Присаживаюсь в ожидании концерта. Оглядываюсь. Кроме шумной и веселой кампании, в салоне еще люди. Такие же селяне, те же корзины и узлы. Среди них замечаю несколько глушчан. Спустились сюда, видимо, чтобы быть подальше от Адаркиных криков. Многие просто спят, и шум компании им, видимо, не мешает.
   Но песен все нет, и спустя минут пятнадцать здесь становится неинтересно.  Прохожу через салон в корму, на кокпит. Но там, увы, уже занято. Парочка целуется. По виду, из той же компании. Так увлечены, что меня не замечают. Да и грохочет здесь так, что уши закладывает. Но любовные сцены мне еще в кино надоели. Потому ретируюсь.
   Итак, судно обследовано. Витек не в духе, гитара молчит, дождь продолжается. Надо где-нибудь приземляться. В этот момент теплоход сбавляет ход, и я понимаю, что это уже Унорица. И будет остановка. Поднимаюсь наверх. Так точно, на берегу трое селян, какие-то мешки и ящики. И эти на базар!..
   Унорица, Глушец, Черное, Милоград…   Деревни на берегу Днепра. Интересно, кто, и почему их так назвал? Ну, с Глушцом более-менее понятно. Отец говорил, что глушец – это старое название бывшего русла реки.  И озера Вир и Кут, что рядом с деревней, как раз следы этого древнего русла. И с Унорицей тоже понятно. Берег тут хоть и не высокий, как в Глушце, но птичьих нор тоже предостаточно. Или Милоград – милый город! А почему Черное? Много раз там бывал, и ничего чернее амбара не видал. Но амбар интересный, древний какой-то, на церковь похожий…
   Тем временем, закончилась посадка. Носовая верхняя палуба теперь уже сплошь заставлена грузом. Витька сидит на сидении, которое по центру палубы, под ходовой рубкой. Закутался в какой-то плащ и спит. Гуси тоже спрятали головы в корзины. От нечего делать, начинаю прогуливаться по палубе. В тайной надежде, что меня заметит капитан. И таки заметил.
    - Ну, чего мокнешь? Успеешь еще вырасти! Поднимайся в рубку.
   Радостно оборачиваюсь. Капитан, улыбаясь, машет мне рукой через поднятое лобовое окошко. Меня на протяжении всей моей жизни часто уговаривали что-нибудь сделать. Начиная от ложки каши «за маму» и кончая просьбой типа принести дров из сарайки. И я, конечно, сдавался, но не сразу. А вот сейчас согласился вмиг! Хотя рекорд принадлежит моей реакции на предложение мамы купить мне вожделенные «техасы». Это штаны такие цвета “хаки”, все в металлических заклепках, как бронепоезд.  Вот и сейчас они на мне, пусть вылинявшие и чуток подсевшие, но заклепки на карманах блестят по-прежнему! И штанины уже почти высохли. Чего не скажешь о сандаликах. Мокрые, и все в глине.
    Краем глаза замечаю проснувшегося Витьку, который, задрав голову, пытается выяснить источник шума. Да не волнуйся так, Витек! Это я решил навестить своего ЗНАКОМОГО капитана! Просто так, невзначай и мимоходом!
  Грязь в рубку нести было страшно неприлично. Потому перед дверью яростно привожу в порядок обувь. Очень пригодился завалявшийся в кармане и неиспользованный до этого ни разу носовой платок! И уже через минуту я пожимаю крепкую руку Репина,  оглядывая открывшийся отсюда простор реки. Красота!
    На все в этом мире почему-то интереснее смотреть сверху. Именно поэтому нас, мальчишек, всегда привлекала труба строящегося рядом хлебозавода. А здесь, в деревне, солдаты построили в лесу деревянную вышку. Тригонометрический знак. И виды с нее тоже восхитительные! Вот и сейчас, с высоты ходовой рубки, волны подобны стреле. Первая волна, от форштевня, словно острие. А остальные похожи на оперение. Они множатся, бьют в берега, качают бакены и лодки. А впереди по курсу уже виднеются городские трубы. И в небе стали заметны голубые проталины, через которые норовит проскользнуть несмелый пока солнечный лучик.
      В рубке до этого я уже бывал. Еще прошлым летом. С тех пор ничего не изменилось. Простой штурвал, несколько каких-то приборов с дрожащими стрелками, рукоятка изменения оборотов двигателя. Компаса нет и в помине. Да и зачем он на реке, если от берега до берега и сотни метров не наберется? Негде заблудиться. Сам капитан сидит на небольшом стульчике. Мне предложил табурет, но с него ничего вокруг не видно. Потому любуюсь панорамой реки стоя.
   - Ну, что, конец навигации? - улыбаясь, спрашивает у меня Репин.
   Я недоуменно смотрю на него. Что за навигация такая, и причём здесь ее конец?
     Капитан рассмеялся:
   -  Я в том смысле, что больше в этом году в деревню уже не поедешь?
   - А-а-а…  Наверное, уже нет. Школа… - горестно вздыхаю я.
   - А что так грустно? Не хочешь в школу?
   - Да как сказать, - замялся я, ища подходящий ответ.
   - Понимаю. Местами хочется, а местами нет. Знакомая ситуация! А я бы сейчас с удовольствием пошел в школу.
   С удивлением смотрю на него. Ничего себе заявочка! Да был бы я капитаном, сдалась бы мне эта школа с ее многоголосым хором имени  Козловского из третьего ряда!
   Репин, не отрывая глаз от реки, погладил рукой мои белесые кудри:
   -  Это, брат, не сразу понимаешь. С годами разве…
   Какие же все взрослые одинаковые! Все сожалеют о детстве и хотят в него вернуться. Но они, наверное, забывают, что надо делать уроки, приглядывать за младшими сестрами, помогать по хозяйству…. Да мало ли обязанностей всяких сваливается на твою голову, когда на улице полно других интересных дел! Дети – самые несвободные существа на свете! То ли дело быть взрослым! Захотел, пошел в кино! Или стал капитаном! Рули себе и в ус не дуй!
   Словно прочитав мои мысли, Репин взял мою руку и положил ее на штурвал:
   - Становись-ка, брат, на вахту!
  Сердце мое сначала рухнуло куда-то вниз, а потом взлетело и радостно забилось. Я набрал полную грудь воздуха и… не смог выдохнуть. Мои ладони ощущали рукоятки штурвального колеса, и это ощущение было выше моих сил!
  - Спокойнее, юнга! Смотреть вперед, по курсу!
  Ревзин снял висящую на стене фуражку, надел ее. Наверное, для важности момента. Затем сделал строгое лицо и продолжил:
   - Ты на вахте и должен понимать ответственность за жизнь и здоровье пассажиров, команды, а потому соблюдать все правила безопасного судовождения! Поэтому, вначале успокойся и почувствуй штурвал.
   Я недоуменно посмотрел на него. Как это – почувствовать? Вот же он, теплый и гладкий!
   - Юнга, не отвлекаться!  Видишь белый бакен впереди? Доверни руль чуть вправо, но не резко. Та-а-а-к, правильно, молодец! Так держать!
   Я, по сути, ничего и не делал. Рука Репина лежала на моей руке на штурвале, и все вершил он. Но я уже взмок от волнения и напряжение было выше моих сил.
   - Расслабьтесь, юнга! Минут пять еще будем идти так, а потом повернем влево. Поворот сложный, со сменой фарватера. Так что можете попить водички или сходить в туалет.
   Но меня сейчас даже шторм не оторвет от штурвала!  Теплоход мне подчинился, и я почувствовал это! Я управлял кораблем!!!
    Благодарно смотрю на капитана и отрицательно качаю головой. Там, за поворотом,  откроется вид на пристань «Черное». И на пристани этой наверняка знакомые пацаны-черняне подсядут! Вот будет здорово, если они меня увидят в рубке, да еще на руле!
  В этот момент я почувствовал еле уловимый толчок. Капитан быстро оглянулся и чуть  увеличил обороты двигателя. Теплоход задрожал, прибавил ход. Волна за кормой стала выше, и какая-то черная муть пошла по ней.
    - Мелковато здесь. Ил винтом зацепили, - объясняет мне Ревзин, продолжая озабочено смотреть назад, - мелеет Днепр, на глазах  мелеет!
   - А почему он мелеет? Дождей мало?
   Ревзин улыбается:
   - Есть и такое. Но главная причина, думаю, это мелиорация.
   - А что такое мелиорация?
   - Это когда болота осушают, а воду отводят на поля. Пересыхают ручьи, речушки… Вот и нечем реке питаться.
   Я, конечно, с трудом себе представляю, как это какой-то ручей может реке навредить. Но соглашаюсь, важно и горестно кивая головой.
  Капитан тем временем сбрасывает ход до прежнего. С минуту слушаю глухой шум двигателя, а потом спрашиваю:
    - А правда, что здесь мотор стоит от танка?
    - От танка? А кто тебе такое сказал?
    - Пацаны.
    - А-а-а! Ну, пацаны, конечно, люди авторитетные. Только мощность у нашего всего сто пятьдесят лошадей. А это, согласись, очень мало для танка. Но для теплохода самый раз!
    Я, конечно же, опять согласился. Но только из большого уважения к Репину. Ибо понятия не имел, какая мощность у танкового мотора.
    - А лошади здесь причем?
    Репин засмеялся.
   - Вот видишь, а в школу ходить не хочешь. А там тебе это обязательно объяснят. В старших классах.
   - Так Вы что,  и сами не знаете?
   - Почему же, знаю! Так принято. Мощность машин определять в лошадиных силах. Ну, например, какой-то мотор может за час переместить на расстояние 10 километров, скажем, 10 тонн груза. Так вот, если ту же работу за то же время могут совершить 150 лошадей, то и мощность этого мотора будет 150 лошадиных сил. Понятно объясняю?
   - А если не смогут?
   - Значит, надо добавить лошадей. Скажем, еще десять.
   - А если лошадь слабая, или старая, или заболела?
    Репин даже крякнул от удивления:
   - Это же условные лошади. Они, брат, не болеют.
   - Что значит – условные?
   И тут, видимо, капитан понял, что любознательность моя столь же неиссякаема, как и Днепр. А потому поступил так, как поступают все взрослые, либо не знающие ответа, либо, из-за отсутствия времени, не желающие больше просвещать свои чада.
   - Разговорчики на вахте, юнга! Слишком много вопросов, к судовождению отношения не имеющих! И, внимание, входим в поворот!
  Репин сбросил обороты и мы плавно стали перемещаться к правому берегу, одновременно поворачивая налево. Я даже руки убрал, понимая, что мешаю. За кормой волны яростно били в этот правый берег, споря между собой, какая из них выше и сильнее! А прямо по курсу, на фоне красного и высокого, почти как в Глушце, берега уже синела в лучах солнца маленькая пристань…
     … К пристани швартовались правым бортом, а потому сделали полукруг и подошли к ней против течения. Как объяснил Репин, так безопаснее и легче. Народу на пристани много. Ищу знакомые лица, и… вижу Кольку Гриба, одноклассника! Вот уж не ожидал! Я даже нос расплющил о боковое окошко. Ну, смотри же сюда! Смотри, кто в рубке!... Но Колькино внимание сейчас на автомобильные покрышки, развешанные вдоль борта пристани. Это кранцы. Чтобы причаливание было мягче, и корпус судна не сминался.
   Когда борт теплохода сравнялся с пристанью, Репин дает малый назад, и мы почти останавливаемся. Инерция и течение прижимает борт к причальной стенке дебаркадера. И тут уже Валентина бросает швартовый конец. Матрос с пристани хватает его, подтягивает. Следует мягкий толчок. Еще через секунду конец надежно закреплен на кнехтах. Все, мы причалили! Но теперь Колька занят тем, что, усиленно работая локтями, пробирается к трапу. Вот же гад! Всего делов-то, - голову задрать вверх! Так нет. Рвется, как вся толпа, на борт, чтобы внизу плацкарту забить. Дождь хоть и кончился, но лавки  на верхних палубах еще мокрые.
      Ну, что же, раз гора не идет к Магомеду, то я не гордый. Высовываю голову в окно и ору, что есть мочи:
    - Коля-а-а-н!
   Колька услышал. Вертит головой, ищет. А толпа не то, чтобы напирает, но плотненько так движется к трапу. Ну, и Колька в ней.
   - Колян, голову то задери!
   Гриб поднимает голову, и мы встречаемся глазами. Колька улыбается, но руки поднять не может. Что-то тащит. Наверное, корзину, как Витек. Несет впереди себя, чем очень мешает какой-то бабе впереди. Она зло шипит на Кольку, но обернуться, а тем более, остановиться,  не может. А Колька весь красный от натуги, но таки выбрал момент, крикнул:
   - Привет! Сейчас, погоди, вот залезу и поговорим!
   На борт судна вообще-то поднимаются. Но Колька – существо сухопутное, и таких морских тонкостей не знает. Так что пусть уж залезает.
    Оборачиваюсь к Репину. Мне, конечно, очень хочется отстоять свою вахту до конца плавания. Но школьного друга не видел почти три месяца. Да и подойти надо вразвалочку. Чтобы Колян уяснил, а потом бы всем рассказал, что я тут за три месяца стал почти что моряком! Или речником? Да без разницы, сойдет и речником!
     Репин меня понял без слов. Он широко улыбнулся.
   -  Дружок?
   - Ага, школьный!
   - Хороший парень! Ну, ладно, иди, встречай своего друга.
   И протягивает мне свою широкую и теплую ладонь.
   Радостно жму ее, прощаюсь, еще раз окидываю глазом рубку, чтобы запомнить, и слетаю по ступенькам вниз…
   - Здарова!
    Белые Колькины зубы вытянулись ниткой жемчуга на обветренном и загорелом лице.
   - Привет! – громко кричу я и стучу его по плечу.
    Колька вытянулся. И рукопожатие крепкое. Поднабрался за лето сил. На корзинах, что ли тренировался?
    У ног его стоит огромная корзина, укрытая белым платком. Такая же, как и у селян. Ее еще базарницей зовут. На базар удобно с ней ездить. Колька ловит мой любопытный взгляд.
    - Да вот отправили позавчера к бабке.  И сегодня назад. А эта корзина, черт бы ее побрал, передача тетке от бабки.
   Я ничего не понимаю в его объяснениях. Какая-то тетка… Да это и неважно! Хватаю корзину за одну ручку, Колька – за вторую, и мы переходим на кормовую верхнюю палубу. В три маха протираю  мокрую еще лавочку своим рюкзачком, и вот мы уже сидим и любуемся окружающей красотой. Действительно, пока грузились, тучи ушли за лес, и теперь в бездонной синеве ни облачка. Река эту синеву множит и плавно несет среди зеленых еще берегов. На лугах местами туман, и стога сена там словно плывут в молоке. Играет рыба на поднимающей за теплоходом волне. И чайки тут как тут. Пикируют на всплески. А за ними и за нашим белым теплоходом, подняв одну ногу, задумчиво следит цапля. И над всем этим великолепием величаво парит поднимающееся над горизонтом яркое и все еще жаркое августовское солнце.
     Мы делимся впечатлениями о проведенных каникулах. Оказывается, нас обоих родители на весь июнь благополучно сдали в пионерские лагеря. Только Кольке повезло больше. Он был под Мозырем, на Припяти. И купался там каждый день. А в Макеевке, под Гомелем, где в это время кис я, водоемов вблизи нет. Ходили как-то один раз очень далеко, на какую-то Узу. Лужа лужей, да еще и узкая. Мы ее всем отрядом враз замутили! Тоска, в общем, с этим лагерем. Хотя, несомненно, были и светлые страницы. Моя зубная паста, например, кончилась уже через три дня. Осталась высыхать на лицах спящих девчонок. А Колька с восторгом поведал, как они ненавистную перловую кашу выносили из столовой в кульках. И «воспиталки» были счастливы, думая, что ребята ее съедают. А после лагеря у нас обоих наступили нормальные мальчишечьи дворовые будни. Футбол, река, набеги на сады за железнодорожным переездом. И драки, конечно. Колька с гордостью показывает мне еще не затянувшийся шрам на голове. Говорит, солдатской пряжкой «угостили». Мне показать нечего, и Колькино преимущество становится подавляющим. Но у меня козырный туз в рукаве. Вернее, в ходовой рубке. Это капитан Репин. Вернее, мое с ним знакомство. И я, как бы между прочим, осторожно намекаю на это. Но тут следует полное фиаско! Оказывается, Колька давно знает Репина. Они живут рядом. Соседи. И дочка его тоже в нашей школе учится. Так вот почему Репин назвал Кольку хорошим парнем? Он его, оказывается, знает. С грустью смотрю на тыльное окошко рубки, где виднеется голова капитана. Он уже снял фуражку и курит. Наверное, папиросу. Хотя все капитаны, по моему глубокому убеждению, должны курить трубку.
    Молчим, вспоминая, что бы еще рассказать друг другу. И тут Колька бьет себя по лбу:
  - Вот черт, совсем забыл! Ведь ты на следующий год уже пойдешь в другую школу. И все, кто на Керамике живут, наверное, тоже.
    Я удивленно смотрю на Гриба:
  - Это в какую еще другую?
  - В новую.
      ???
  - Я думал, ты знаешь. Ведь новую школу строят.
  - И где?
  - Рядом с санаторием, в поле. Это ведь ближе?
    Действительно, это было ближе, чем до первой школы. Но почему я не знал? Прикинул, что не был там уже с прошлого лета. Но места там замечательные! Во-первых, там железная дорога делает поворот и к мосту через реку подходит как бы в котловане. Котлован этот зовут выемкой. И очень интересно смотреть на проходящие поезда сверху. А если еще положить на рельсы спичечные коробки. С десяток, да через метр. То такая стрельба начинается! Очередями! Машинисты ругаются, грозятся. А мы лежим в траве, как партизаны, и довольно хохочем! Во-вторых, там, за «железкой», чудесный сад от винзавода. И растут там замечательные вишни! А в-третьих, там и зимой есть чем заняться. Крутые откосы выемки – лучшее место в городе для катания с горки. Круче даже, чем спуски к Днепру. Сколько там лыж поломано, сколько носов разбито! Ощущения непередаваемые. И еще там, у санаторной ограды, старое немецкое кладбище. Военное. Ровненькие ряды могил. Без памятников и крестов. Именно оттуда у пацанов всякие медальки, кресты железные, монетки. Но мы там не роемся. Жуткое это дело!
    И вот теперь там будет школа. И это было здорово! Я с превосходством смотрю на Кольку. Ему-то точно она не светит! Он живет в другой стороне. А Колька продолжает рассуждать:
  - Много кто уйдет в новую школу. И правильно, а то наша уже переполнена. Знаешь, сколько первых классов будет? Целых четыре! И мать говорила, что светит нам третья смена.
  Выражение удивления на моем лице прописалось, видимо, надолго, потому Колька поясняет:
  - Классных помещений не хватает. И будем ходить на занятия часам к трем дня.
 Я начал прикидывать выгоды этой новости. У меня уже был опыт  посещения школы во вторую смену. И это было лучше, чем переться туда с утра. Во-первых, можно выспаться. Потом погулять. Потом сделать уроки, и с головой, переполненной знаниями, отправиться в школу. А после возвращения гуляй, сколько хочешь. Пока мать домой не загонит. Учась в первую смену, так не порезвишься. А тут неизвестная третья смена. Вроде, как и вторая, но после школы уже не погуляешь. Поздновато будет. В общем, тоска…
   … Тем временем показалась судоверфь. Там остановка. Колька засобирался. Недоуменно смотрю на него. С чего этот он, если до города еще минут двадцать идти?
   - Так я же говорю, что передачу везу тетке. Она в Озерщине живет. Передам корзину, и на автобусе уже домой.
  Озерщина – это деревня на берегу рядом с судоверфью. Прикидываю, сколько же Кольке переть эту корзину до этой тетки. А он, словно читая мои мысли, говорит:
   - Во-он, видишь пацана на берегу с великом? Это брат мой. Двоюродный. Теткин сын. Встречает меня. Мы на велике эту корзину враз доставим.
    У меня тоже есть тетя.  И у нее целых два сына. Братья мои. Тоже двоюродные. Нормальные пацаны. А этот какой-то весь рыжий...
А Колька снова читает мои мысли:
   - Это он весь в отца. Тот тоже рыжий. Но хлопец хороший!
   - Ну, так и сдал бы этому Рыжему свой багаж! Или не допрет?
   - Нет. Тетка тоже что-то должна передать. У нее антоновка классная! И груши огромные!
Да, жаль, конечно, что Колька сходит. Я бы ему рассказал, как мы окуней руками ловили. Но жизнь сурова, и вот уже Колька на берегу, а я снова в одиночестве.
   Хотя нет, есть еще Тузик. Он уже проснулся и снова курит в рукав, оглядываясь на салон. Подхожу, сажусь рядом. Витька кивает головой на берег:
  - Знаемы?
  - Ага, в одном классе учимся. Он к бабке в Пескополье ездит.
  Витька кивает. А я ему новость про новую школу. Взахлеб! И понимаю, что глупость морожу. Витьке это больнее, чем зуб вырвать. И я снова представил, как они гурьбой идут по сугробам в школу. Или по грязи и под дождем. За пять километров. Тоска, в общем…
   И тут из-за моей спины тянется чья-то рука и хватает Витька за ухо. Окурок запоздало летит за борт, а тетка Адарка уже беспощадно лупит сына. Курение, конечно же, делает человека весомее и взрослее. И еще оно, говорят, убивает микробы. Но занятие это опасное. Можно остаться без органов слуха. Еще в армию не возьмут. А мне это надо? И я быстренько возвращаюсь на кормовую палубу. Подальше от тетки Адарки и ее косных воспитательных методов.
   Уже виден высокий и обрывистый речицкий берег. И дома на нем. Все в зелени деревьев. Лодок на реке становится все больше. Стоят на якорях. Одна даже умудрилась зацепиться за бакен. И сидят в этих лодках нахохлившиеся рыбаки. И некоторые даже что-то ловят. Подлещика, наверное. Или густеру с плотвой. Любит эта рыба течение. А оно здесь сильное. Я тоже люблю рыбачить. Но лодки у нас нет, потому ловлю с берега. Моя акватория гораздо ниже по течению. Там, где мебельный комбинат. Плоты, боны, кучи бревен, сваленных прямо у воды. Отличные места для ловли…
   Репин пару раз крякнул ревуном. То ли приветствует кого-то, то ли предупреждает следующие встречным курсом моторные лодки. А они так и норовят разойтись то слева, то справа. Шныряют и мечутся по фарватеру. Железные нервы у капитана! А сердце доброе! И вспомнилось почему- то, как я с ним познакомился.
    Это было в прошлом году, в середине лета.  Я точно так же, как и сегодня, очередной раз возвращался из деревни домой. Один. Мой возраст уже позволял родителям отпускать меня в такие путешествия одного. И на подходе к Речице меня посетила интересная, как мне тогда показалось, идея. Дело в том, что спустя примерно полчаса-час после высадки пассажиров на пристани,  теплоход налегке отправлялся на базу. Или в порт, если хотите. Только назвать портом стоянку двух буксиров да трех ржавых барж язык у нас, пацанов, не поворачивался. И была эта база на Угольной. Так называли место ниже по течению, сразу за железнодорожным мостом. И мне жуть как захотелось  прокатиться. Обогнув по Днепру весь город, мимо заводских берегов, да еще и под мостом! Я даже не думал, как я потом покину теплоход. Да и неважно это было тогда! Главным было прокатиться! И я коварно спрятался в самом укромном, как мне казалось, месте. Есть такое на корме. Кокпит называется. Там лавочка для пассажиров. И вот под эту лавочку я и забрался. Преступным образом ! Но был бессердечно оттуда извлечен Валентиной уже через десять минут после швартовки.
   На выход меня вели торжественно. За ухо.  Через весь теплоход. На потеху ребятне, облепившей пристань с целью выловить там всю уклейку. Хорошо, что этот район города был не мой, и меня там никто не знал. Я, конечно, расплакался. И не столько от позора, сколько от своего внешнего вида. Рубашка моя и штаны были выпачканы в какую-то черную сажу. В волосах было полно паутины, а нос забит пылью. И встреча с матерью в таком виде сулила мало хорошего! А еще говорят, что самый лучший порядок бывает только на флоте! И приборки там чуть ли не каждый день! И палубы драят до блеска. Но это, видать, про военный флот. А тут…  В общем, вела меня Валентина, чтобы выбросить, как щенка. И хорошо, если не в воду! Но на пути встал капитан. То ли пожалел он меня, то ли устыдился грязи на своем крейсере. Но таки успокоил и напоил меня чаем. А пока я ему про себя рассказывал, Валентина одежду мою привела в порядок. Но до Угольной меня все равно не взяли. Не положено. Но с тех пор заимел я дружбу с экипажем теплохода серии «Москвич» Верхне-Днепровского речного пароходства. И пускал меня капитан иногда в рубку.  А Валентина ласково называла меня «зайчиком»…
 … Будто поняв, что я про него думаю, капитан обернулся в мою сторону:
   - Ну, чего опять скучаешь? Айда в рубку вахту достаивать!
  И вот снова мои руки на штурвале. А теплоход уже мимо пляжа идет. Пусто на пляже. Утро. Да и Ильин день уже был. Есть поверье, что после дождя на Илью купаться уже нельзя. Охотно в это верю. Тем более, что за свою многотрудную десятилетнюю жизнь не помню, чтобы на Илью дождя не было. Хоть капля, да упадет. Но ведь все равно купаемся. Жарко потому что!
    Позади уже парк над Днепром, обходим громаду дебаркадера. Это общага плавучая. С нее нырять хорошо. Хотя с пристани лучше, ибо там глубже. Вот она, красавица-пристань! Уже готова нас приютить. Пора вираж закладывать, чтобы, как и в Черном, против течения подойти. И тут я с ужасом обнаруживаю, что капитана в рубке нет. Нет его и на палубах.  Я кричу, что есть силы, зову, но капитан пропал!!! Надо уже ход сбрасывать, но как??? Дергаю ручку газа во все стороны – никакого результата! А теплоход уже на пристань несет! Вращаю руль, но былого повиновения судна нет и в помине. Словно цепь велосипедная слетела, и ты крутишь педали вхолостую. Вижу лица людей на пристани. Они почему-то смеются, приветственно машут руками. Словно не понимают, что теплоход сейчас вынесет их на берег! Вместе с пристанью!  В панике включаю ревун. Но он два раза неохотно рыкнул, и смолк. Словно заколдованный, смотрю на пристань. Осталось пять метров, два, один…  Удар….. и я проснулся.
     Теплоход мягко коснулся левым бортом кранцев, и вот уже по трапу повалила толпа на выход. А я сижу на лавке, на верхней палубе, как оглушенный! И понимаю, что это был всего лишь сон! И хорошо, что это был всего лишь сон. Пристань и теплоход не пострадали! Но мечта стать капитаном чуть не пошатнулась. Вернее, пошатнулась, но чуть-чуть.
    - Приехали, зайчик! Конечная!
    Это, разумеется, Валентина. Стоит, улыбаясь, у трапа. Народ провожает.
    Поднимаюсь, надеваю свой рюкзак и вливаюсь в поток сходящих. На трапе обернулся и помахал рукой Репину. Тот сложил обе руки, как рукопожатие, и потряс ими над головой. Прощай, капитан! Прощай, Валентина! Теперь до следующей навигации…
    По длинным сходням схожу с пристани на берег. После полуторачасовой дрожи корпуса судна ощущаю легкое покалывание в ступнях. И словно какая-то неуверенность во мне. Наверное, такие ощущения у моряков, ступивших после длительной качки на берег. Но это быстро проходит, и вот я уже иду по скрипящему речному песку мимо лодок, лежащих на берегу. А лодок этих тьма. Всяких. От выдолбленного човна до шестивесельного яла. От деревянных плоскодонок до металлических катеров. От «Прогрессов» и «Казанок» до самодельных шедевров. И качаются они на волнах, и лежат на берегу в обе стороны, на сколько хватает глаз. А два красавца на подводных крыльях ошвартованы прямо к пристани. Горкомовские. Так пацаны говорят.
    Такого запаха, как на берегу у пристани, нет больше нигде в городе. Здесь пахнет рыбой, тиной, тухлыми ракушками, смолой, бензином, соляром, нагретым на солнце железом и еще кучей всякого другого, неизведанного и таинственного. И еще здесь пахнет романтикой дальних походов и странствий. А сегодня к этим запахам примешивается еще и запах краски. Что-то где-то красят, но где – непонятно. Наверное,  кто-то свой забор обновляет на Набережной.
     Ступаю на вымощенную булыжником мостовую, которая ведет наверх, в город. И в толпе очень быстро нагоняю Витьку с мамашей. Тетка Адарка, обливаясь потом, тащит свой неподъемный узел и теперь уже клянет булыжник и этот подъем. А Витька впереди ее кряхтит с корзиной с гусями. Его ухо уже не горит, но кажется чуть больше другого. Смело подхватываю его корзину за вторую ручку. Гуси, ошалевшие , видимо, от моей наглости, и удивленные непривычными пейзажами вокруг, молчат. Только головами вращают. И уже спустя минуту мы наверху, у магазина водников. Вспоминаю про «Ситро», но сразу отказываюсь от этой затеи. Надо Витьку проводить. Мамаша его еще далеко внизу, и мы медленно пошли дальше, к улице Советской. И тут я понимаю, откуда запах краски. Справа школа. Четвертая. Все окна нараспашку. Ремонт идет полным ходом, несмотря на воскресение. А под окнами валяются несколько ломаных парт. Выбросили, наверное, чтобы по коридорам да лестницам не таскать. Парты старые, коричневые, с черной столешницей. Даже отсюда видно, какой толстый на них слой краски. За этими партами, наверное, еще наши дедушки у наших бабушек списывали контрольные. И почему-то остро захотелось вдруг оказаться в классе, сесть за точно такую же парту. И дернуть сидящую впереди Светку за косичку. Не больно так дернуть. Для профилактики…
   Но вот мы уже и на углу. Пора прощаться. Мне налево, домой. Витьке с матерью направо, к рынку. Жмем друг другу руки, говорим прощальные слова. Но это все уже как-то мимо меня.  Я уже в городе. В моем родном и любимом городе. И я, ускоряя шаг, лечу домой. До школы еще целая неделя, и многое надо успеть…

 
               
                Ноябрь 2017 года.