И одна свеча горела. узники света часть 1

С.Р.
Мини Роман.



                УЗНИКИ СВЕТА часть 1.



                Глава 1.Вагоны смерти.





   Деревянный вагон трясся на старых колёсах, как гроб на каталке. Внутри было темно, воздух пронзала смесь пота, мочи, гари и страха. Запах смерти здесь был не метафорой, а реальностью: в каждом вдохе чувствовалась её тяжёлая рука.

Люди стояли, сидели, лежали друг на друге. Дети кричали вначале, но теперь их голосов не слышно. Женщины молчали, обняв детей мёртвыми руками. Старики умирали молча, с открытыми глазами, глядя в пустоту.

Гирш Бен-Ицхак стоял у стены, зацепившись пальцами за ржавый болт. Руки дрожали, в ушах стучала кровь. Где Ахана? Где Меир? Где жена его, Рахель? Их вырвали из его рук на станции. Последний взгляд Рахели был полон немого ужаса и любви.

Вагон напоминал чрево ада. Каждый стук колёс приближал их к неизвестной участи. Никто не знал, куда их везут, но всем было ясно — не к жизни.

Где-то в углу кто-то шептал псалом:

— Господь — Пастырь мой... не убоюсь зла...

Гирш прислушался. Голос был ровный, мужской. Он пробирался сквозь общий шум, как тонкий луч сквозь тьму.

Вдруг голос прозвучал громче:

— Господи, да будет воля Твоя.

Гирш открыл глаза шире. В темноте разглядел силуэт. Высокий мужчина, с усталым, но спокойным лицом.

— Кто ты? — хрипло спросил Гирш.

— Священник. Отец Алексий. Из Белоруссии.

— Христианин? Здесь?

— Здесь. За проповедь.

Гирш горько усмехнулся:

— Значит, и вас карают за слова.

Отец Алексий не ответил. Только перекрестился в тени.

Вагон дрогнул, скрипя, и поехал вперёд. Колёса застучали всё быстрее. Поезд шёл в ночь.

Гирш сжал зубы:

— Молись за своих. За нас тебе не поможет.

Отец Алексий посмотрел на него прямо:

— А если мы теперь все — свои?

Гирш хотел ответить резко, но не нашёл слов. Сердце вдруг сжалось. Он отвернулся, глядя в щель между досками. Там зажигались редкие звёзды — холодные, безучастные.

Поезд нёс их в Освенцим.

Час прошёл. Люди стонали, падали. В ногах Гирша лежала женщина с младенцем — ребёнок уже не дышал. Матери никто не мог помочь. Рядом мужчина забился в судорогах — у него началась дизентерия.

— Воды... — шептал кто-то.

Воды не было.

Внезапно кто-то ухватил Гирша за рукав. Это был отец Алексий.

— Дай руку.

Гирш удивился:

— Зачем?

— Просто. Мы ещё живы.

Гирш колебался. Но потом медленно протянул руку. Пальцы их сжались — не как врагов, а как людей, идущих в бездну.

— Как ты думаешь, — тихо спросил Алексий, — почему Бог молчит?

Гирш вздохнул:

— Мой Бог молчит с Моисея. А твой — оставил своих на крестах.

Отец Алексий ответил мягко:

— Ты прав. Мы оба на Голгофе.

И замолчал.

Время текло вязко. Каждый стук колёс — как удар сердца мира. Люди засыпали, умирали, бредили. Гирш пытался молиться, но слова застревали в горле.

В какой-то момент он снова услышал голос Алексия:

— Может, мы здесь для того, чтобы понять, что вера — не защита от страдания, а свет в нём.

Гирш посмотрел на него долгим взглядом:

— Свет... В этом мраке?

— Да. Иначе зачем мы живём?

Гирш молчал. Мысль кольнула его — горькая, но правдивая.

Поезд гремел сквозь ночь. Конечная приближалась.

Гирш прошептал:

— Если увижу своих... хоть в пепле... я стану пеплом рядом.

Отец Алексий склонил голову:

— Тогда мы оба станем прахом. Но может, этот прах что-то скажет о нас.

Гирш сжал губы. В глазах блеснули слёзы.

— Ты веришь в это?

— Верю. Потому что иначе — пустота.

И тогда Гирш впервые за весь путь тихо произнёс:

— Шма Исраэль, Адонай Элохейну, Адонай Эхад...

Отец Алексий слушал молча. Потом перекрестился.

Так две веры звучали вместе — в чреве вагона смерти, несущего их в Освенцим.





                Глава 2. Первый день за колючей проволокой.




   Трепетная утренняя тишина не была предвестием надежды. Вагоны остановились. За стенами — лай собак, крики на немецком. Тяжёлые удары прикладов об обшивку.

— Raus! Schnell!

Двери распахнулись. В лицо хлынул острый, морозный воздух. Гирш ослеп от света. Кто-то выдернул его за плечо, он упал в снег.

Отовсюду полились стоны, крики женщин. Людей строили в колонны. Пленные шли, спотыкаясь, оставляя за собой тонкие красные полосы крови.

Гирш искал взглядом знакомые лица. Напрасно. Ни Ханы, ни Меира, ни Рахели не было.

Перед ним стоял охранник СС. За его спиной — чёрная арка с надписью: Arbeit macht frei.

Гирш усмехнулся про себя. Раб не станет свободен здесь.

Колонны двинулись в лагерь.

В первом бараке стояла тьма и вонь. Вдоль стен — нары, заполненные измученными телами. Люди смотрели пустыми глазами.

Гирш оказался в одном из углов. Через несколько минут рядом сел отец Алексий. Он опустился тяжело, с растрескавшимися губами.

— Живы, — тихо сказал он.

— Пока, — отозвался Гирш.

Они молчали. В соседнем отсеке кто-то умирал — натужно дышал, сипел. Никто не подходил.

— Ты молишься? — вдруг спросил Алексий.

Гирш усмехнулся:

— А ты?

— Да.

— Зачем? Здесь?

— Затем, что если перестану, останется только зверь.

Гирш задумался. Слова задели его.

— Может, зверь — честнее? — тихо произнёс он.

— Может. Но не спасёт душу.

Гирш опустил голову. Душа... Что такое душа, когда всё горит?

Вечером пришёл капо. Раздавали жидкий суп — вода с редкими ошмётками капусты. Хлеб — кусок на пятерых.

Гирш получил свою долю, принёс на нары. Видел, как Алексий разделил хлеб, оставив для старика рядом.

— Ты делишь? — удивился Гирш.

— Жизнь — тоже хлеб, — ответил тот.

Они ели молча.

Где-то за стеной раздался выстрел. Потом другой. Кто-то тихо заплакал.

В ту ночь Гирш долго не спал. Слушал дыхание лагеря, вслушивался в себя. Мысли путались.

Перед самым рассветом он спросил:

— Ты веришь, что Бог есть здесь?

Алексий ответил не сразу.

— Если бы Его не было — мы бы не говорили об этом.

Гирш замолчал. Но мысль осталась жить.




                Глава 3. Раввин Гирш и отец Алексий.




Наступили дни, ставшие подобием вечности. Утро начиналось с окрика и удара. Рабочие колонны выводили за ворота. Сгибались под тяжестью брёвен, камней, ящиков.

Гирш и Алексий оказались в одной бригаде. Разгружали вагоны с цементом.

В первый же день Гирш упал. Хрустнула нога. В глазах потемнело. Никто не помогал: за помощь били.

Но Алексий нагнулся, подхватил его под локоть.

— Вставай. Не дай им этого.

Гирш оттолкнул его:

— Не трогай! Не жалей меня.

Алексий устоял:

— Это не жалость. Это выбор.

Гирш, тяжело дыша, поднялся. Пошатываясь, продолжил работу.

Вечером в бараке, под плач старухи, Гирш спросил:

— Ты говорил о выборе. Какой выбор у нас тут?

Алексий ответил:

— Не стать хуже палача. Не убить в себе человека.

— Мой народ убивают веками. Скажи, отец, за что?

— Я не знаю. Но знаю, что зло живёт в каждом из нас. Важно — не дать ему корней.

Гирш горько усмехнулся:

— Твой Христос учил прощать. А как простить того, кто жжёт моих детей?

Алексий долго молчал.

— Я не знаю. Но, может, прощение — не для них, а для тебя. Чтобы не сгореть вместе с ненавистью.

Гирш отвернулся. В груди сжалось. Он вспомнил глаза Рахели, детский смех Меира.

— Я не могу. Не хочу.

Алексий не настаивал. Лишь тихо произнёс:

— Значит, будем молчать рядом.

И молчали. Долго.

Следующим утром в бригаде случился инцидент. Один из узников украл хлеб. Капо устроил разбор.

Подозрение пало на Гирша. Толпа зашумела. Кто-то уже готов был бить.

Алексий встал между ними.

— Он не брал.

— Ты за него? — зло крикнул капо.

— За правду.

Гирш удивился. В глазах его мелькнуло что-то новое. Но он ничего не сказал.

Хлеб нашли у другого. Били его. Гирш смотрел на Алексия с недоверием.

После смены подошёл к нему.

— Зачем ты заступился?

Алексий улыбнулся устало:

— Потому что одна ложь рождает другую. А правда — стоит дороже хлеба.

Гирш задумался. В этот вечер он сам отдал старику кусочек своей пайки.

Словно что-то тронулось в нём.

На исходе дня Гирш впервые спросил:

— Ты веришь, что мы выберемся?

Алексий ответил не сразу.

— Я верю, что душа — свободна даже здесь.

— Душа... — горько усмехнулся Гирш. — А тела?

— Тела — пыль. Душа — вечность.

Гирш задумался. Тонкая трещина появилась в его прежней твёрдости.

И в ту ночь он не сразу заснул. Всё думал о странном союзнике — христианине, который не боялся стать рядом с иудеем.




                Глава 4. Вражда за хлеб.




Лагерь жил по законам другой природы. Здесь дружба стоила жизни, правда — побоев, вера — насмешек. Время здесь текло ржавой рекой, каждый день отнимая часть души.

Гирш и Алексий, оставшись в одной бригаде, всё чаще работали бок о бок. Это не укрылось от глаз других.

— Смотри-ка, раввин с попом, — усмехнулся однажды капо. — Новая вера?

Гирш сжал зубы, промолчал. Алексий тоже не ответил. Но взгляды становились колючими.

Однажды вечером в лагере началась паника. Привезли новый эшелон, а пайки урезали.

На раздаче хлеба вспыхнула драка. Кто-то вырвал чужой кусок. В суматохе один из заключённых закричал:

— Это он украл! — и ткнул пальцем в Гирша.

Толпа взвилась. Удары сыпались сразу. Гирша повалили на землю.

Вдруг между ним и ударами встал Алексий. Шагнул вперёд, раскинул руки.

— Стойте! Он не крал.

— Поп за жидовина? — заорал один из узников.

— За правду, — тихо ответил Алексий.

На мгновение толпа замерла. Потом капо рявкнул:

— Хватит! Хлеб нашёлся. Руки прочь.

Люди нехотя отступили.

Алексий помог Гиршу подняться.

— Зачем ты?.. — прошептал тот, вытирая кровь с лица.

— Потому что мы должны оставаться людьми. Даже здесь.

Гирш молчал. Грудь его сжималась. Он хотел сказать «глупец», но слова не вышли.

Ночью в бараке они сидели рядом. Вокруг тихо стонали раненые. В воздухе висел запах гнили.

— Ты правда веришь, что есть смысл защищать здесь честь? — спросил Гирш.

Алексий ответил сразу:

— Не честь. Душу.

— А если душа сгорит?

— Тогда и не важно, жив ты или мёртв.

Гирш задумался. Потом произнёс:

— Ты молишься Христу. Я — к Тому, Кто был до Христа. Значит, мы молимся разным Богам.

— Может быть. А может, к одному — только по-разному. Разные пути, один свет.

Гирш покачал головой:

— Нет. Для нас Мессия ещё не пришёл.

Алексий вздохнул:

— А для нас — уже пришёл. Но разве это меняет то, что мы оба здесь, рядом, в одной темноте?

Гирш долго молчал.

— Может быть... — сказал он наконец. — Может быть, вера — не в словах, а в делах.

Алексий кивнул:

— В делах и в сердце.

И в ту ночь, впервые за долгое время, Гирш почувствовал странное тепло. Не уверенность — нет. Но искру.

Возможно, за колючей проволокой зажигались огни, которые не могли погасить ни пули, ни пепел.




                Глава 5

Первая ночь — беседа о Боге

Ночь в лагере была странно светлой. Над колючей проволокой висела луна — бледная, как лица заключённых. Мороз пробирался сквозь треснувшие стёкла барака.

Гирш не спал. В темноте он видел, как отец Алексий сидел у стены, склонив голову. Казалось, он молился.

После долгого молчания Гирш тихо спросил:

— За что ты молишься?

Алексий поднял голову, усталые глаза блеснули в полумраке.

— За живых. И за мёртвых.

— За тех, кто нас мучает — тоже?

— За всех. Если перестану — сам стану, как они.

Гирш горько усмехнулся.

— Ты слишком чист. Здесь это не помогает.

— Помогает сохранить человека.

Они замолчали. Где-то вдали слышался гул машин —, вероятно, крематорий работал даже ночью.

— Знаешь, — продолжил Гирш, — когда я был молод, я верил, что Закон — это крепость. Соблюдай — и Бог будет с тобой. Но теперь... Где Он?

— Я тоже задаю этот вопрос, — признался Алексий. — Может, Он здесь — в каждом нашем выборе. В каждом не нанесённом ударе. В каждой сохранённой крупице добра.

Гирш покачал головой.

— Ты говоришь словами своего Христа. А я знаю другое: Бог — Судья. Он взыщет.

— И Судья. И Отец. И Свет. Одновременно. Может, в этом — тайна.

— Тайна... — Гирш задумался. — А если всё — пустота? Если нет ни суда, ни света?

Алексий посмотрел ему в глаза.

— Тогда мы — последние, кто может не дать пустоте победить.

Наступила долгая тишина. Лишь скрип досок и редкое покашливание нарушали её.

Гирш вдруг спросил:

— Ты не боишься умереть?

— Боюсь. Но больше боюсь умереть пустым.

— А если тебя завтра убьют? Или меня?

— Тогда пусть последние слова будут — не проклятие, а молитва.

Гирш долго молчал.

— Знаешь... я ненавижу их. Всех. За Хану, за Меира. Ненавижу. — Голос его дрожал.

Алексий тихо ответил:

— Я не прошу тебя не ненавидеть. Только не дай этой ненависти съесть то, что осталось в тебе светлого. Ради них. Ради Ханы. Ради Меира.

Гирш закрыл лицо руками. Тело его сотрясала немая дрожь.

Алексий положил руку ему на плечо.

— Мы оба — сосуды треснувшие, брат мой. Но сквозь трещины иногда проливается свет.

Гирш не ответил. Но в ту ночь впервые за долгое время он не чувствовал себя одиноким.





                Конец ЧАСТИ 1.