Подъём флага, или Не поминайте лихом

четвёртая закавыка из книги: «Старлей Стариков, или В этом мире мы одни»


     …Балтика. Минная гавань.
     Первый день зимы в самом начале девяностых годов прошлого столетия. Падает мокрый снег. Светает.
     Над акваторией привычно звенит утренний сигнал трубы флагманского корабля «Подъем флага». На баках кораблей моряки-сигнальщики отбивают склянки. Экипажи стоят в парадном строю на ютах своих тральщиков, штабные офицеры выстроились на стенке пирса возле рубок дежурного офицера своих дивизионов. Выстроился, встав по стойке «смирно», и старший лейтенант Стариков Валерий Феликсович, проще Феликс, как все его зовут с момента появления в его имени легендарного отчества, на пирсе своего бывшего дивизиона прямо напротив одиноко покачивающего в сторонке бывшего рейдового тральщика, некогда прозванного моряками за непревзойдённые ходовые качества «Антилопой».
     — Ну, вот и всё, — глядя неё, выдыхает Феликс. — Вот и на тебе не поднимают больше военно-морского флага.
     — У-ух, — словно вздыхает корабль в ответ, приподнявшись и шлёпнув об очередную волну своей обшарпанной давно не крашеной кормой.
     — «Хорошо то, что хорошо заканчивается», — вспоминаются вдруг ему мамины слова из далёкого детства. — Вот и мой путь флотоводца подходит к концу. Скоро и мне будет не зачем во что бы то ни стало каждое утро мчаться сюда на подъем флага…
     — О! Феликс, привет! Говорят тебя можно поздравить? — неожиданно, как только труба победно пропела «вольно», дружески хлопнув сзади по плечу, прерывает его мысли бывший замполит их дивизиона.
     — В общем, да-а, — улыбается Феликс, пожимая широкую теплую ладонь несуразно длинного для морского офицера, почти под два метра ростом капитан-лейтенанту Пырину Олегу Анатольевичу.
     — Ну, поведай, поведай скорей, кто ж у вас родился?
     — Сы-ын! — гордо тянет.
     — У-у-у, поздравляю, — радуется. — И как мама? Как ребёнок? Куда старшую… дел на сегодня? — сыпет вопросами.
     — Да всё нормально, нормально, у неё, у них, разве только поговорить не дали, сына с женой видел лишь в окно четвёртого этажа, но лица вроде бы счастливые.
     — А врачи что говорят?
     — Да, какие врачи? — машет рукой. — Отправили в регистратуру, мол, там всё скажут.
     — Ну, раз в регистратуру, значит: всё нормально, не переживай!
     — Вообще-то и я так решил.
     — Ну, а старшенькую… куда дел? — заглядывает в глаза. — Ведь ей, кажется, ещё двух нет, а значит, в ясли не берут.
     — Не берут, — кивает, — хотя два-то как раз в прошлом месяце исполнилось, да и ладно, — машет рукой, — Бог с ними, всё равно нам теперь уже скоро уезжать к месту призыва. А сегодня я её у соседки, жены механика с базового тральщика, оставил. Там, у них сынишка её ровесник, они друг друга с рождения вместе, так что всё нормально, спасибо. А вы с ребятами, давайте-ка, вечерком, всем нашим бывшим штабом дивизиона заходите ко мне, к нам, ножки сынишке обмоем.
     — Зайдем, обязательно зайдем, — смеётся Пырин, — к тому же ребята кое-что собрали вам в дорогу, да и домашнюю наливочку на черной рябине мичман Тихомиров специально для этого случая целую трех литровку приготовил.
     — Знаю-знаю его пятидесятиградусную «рябиновку», — подмигивает Феликс, — почитай чистое «шило», только вкусное, словно морсик, градусы совершенно не заметны, пока из-за стола встать не пытаешься.
     — То-о-очно, — тянет замполит. — А ты чего здесь… перед «Антилопой» один, наши-то все, пока ждут назначений, у рубки Маркова на подъем флага собираются.
     — Я не жду … — виновато улыбается бывший офицер штаба и… когда-то командир «Антилопы», — назначений, у меня вчера ровно два месяца исполнилось, как должность мою сократили.
     — Поня-ятно, — тянет Пырин. — Мою тоже сократили, но меня временно с понижением, как раз к Маркову помощником по комсомольской работе «подвесили».
     — Не горюй, в дивизионе морских тральщиков вот-вот вакансию заместителя освободится.
     — Да-да, — невесело кивает. — Знаю.
     — Ну, во-от!
     — Да только, понимаешь, морские тральщики, поговаривают, в следующем году уходят отсюда навсегда, перебазируются куда-то далеко на север.
     — Знаю, — расстраивается вместе товарищем Феликс, — и все остальные, кажется, тоже куда-то передислоцируют, ведь наша Минная гавань, говорят, теперь стала совсем неперспективной – противостоянию конец.
     — Конец!.. — равнодушно кивает Олег. — Дай-то, Бог, чтоб конец!.. Вот и службе политработников тоже конец, вот-вот должны упразднить за ненадобностью политической работы в подразделениях – «мир, дружба, жвачка».
     — А вот это зря! — с жаром выдыхает Феликс. — Видоизменить, конечно, что-то нужно: отказаться от рутины, казёнщины, типа бесконечного переписывания конспектов «первоисточников, но работу с личным составом ничем заменить невозможно и бросать ни в коем случае нельзя, а то нами, ими, то есть, личным составом, займётся кто-то другой.
     — Да, уж… — безнадежно машет рукой Пырин.
     — Старший лейтенант Стариков, — легко преодолев сквозь шелест снега, уханье ударяющихся о причал волн, скрип трапов и швартовых концов почти пятидесятиметровое расстояние, прерывает их беседу низкий хорошо поставленный зычный голос капитана второго ранга Маркова, командира соседнего дивизиона базовых тральщиков. — Ко мне!
     После подъёма флага и проведённого в рубке дежурного утреннего совещания с командирами кораблей и офицерами своего штаба, он, как обычно в это время, не в лучшем своём состоянии духа, да и крупного, если не сказать весьма толстого тела, тяжело вывалил из тесного помещения на свежий воздух стенки пирса.
     — Есть! — тут же машинально и привычно не менее звонко выстреливает старший лейтенант в ответ на полученную команду, круто развернувшись по направлению к старшему по званию. — Товарищ капитан второго ранга, старший лейтенант Стариков по вашему приказу прибыл, — резанув стальным блеском глаз, громко, на всю стенку пирса дивизиона, доложит он спустя минуту, скорым строевым шагом преодолев разделяющую их дистанцию.
     Вслед за своим комдивом из небольшого одноэтажного стеклянного строения для дежурной службы на стенку один за другим резво высыпает и весь штаб дивизиона базовых тральщиков.
     — Товарищ старший лейтенант, — громко, на весь пирс, подбодренный присутствием многих глаз, гудит комдив Марков, — от лица командования Бригады предлагаю вам занять должность командира 640-го базового тральщика и приступить к исполнению обязанностей немедленно.
     — Спасибо за доверие, товарищ «кап-вто-ранга»! — удивлённо и даже немного смущённо, но не менее громко гремит Стариков в ответ. — Но… разрешите доложить? — выстреливает помедлив.
     — Докладывайте, — вскидывает брови бывалый командир, глядя сверху вниз на молодого ещё в сущности малоопытного офицера.
     — Мной два месяца назад подписано ознакомление с приказом Министерства обороны о сокращении моей должности и подан соответствующий рапорт о согласии с предложенным мне увольнением в запас по сокращению…
     — Я в курсе, — сердито перебивает старший офицер, не терпящий возражений с собой младших по званию. — Но теперь, после тщательного анализа ситуации, командиром Бригады принято решение на выполнение плана по сокращению за счет малоперспективных офицеров предпенсионного возраста, вы же по возрасту, да и по достижениям в боевой и политической признаны годным для дальнейшего прохождения службы и назначения с повышением.
     В это время за офицерами штаба на стенку пирса также из рубки дежурного по дивизиону неспешно потянулись командиры кораблей и прочие прикомандированные офицеры, ныне сокращённого дивизиона рейдовых тральщиков, останавливаясь на выходе за спинами штабных офицеров дивизиона Маркова и с интересом прислушиваясь к необычному разговору их комдива со Стариков.
     — Служу Советскому Союзу, — так же, не дав договорить, браво выдыхает «старлей». — И благодарю лично вас, товарищ «кап-вто-ранга», за высокую оценку моей службы, но я… — делает короткую паузу, — не меняю решений на полдороге.
     — Вы что… отказываетесь? — едва сдерживаясь, мгновенно раздражается комдив. — Это же такое доверие Бригады, да к тому ж с серьёзным повышением в должности, звании и окладе.
     — Так точно, товарищ «кап-вто-ранга», но я, повторяю, два месяца назад уже принял одно предложение Бригады и менять на половине пути свой выбранный курс из-за каждого изменение направления ветра не намерен.
     — Да я вас… и без вашего согласия переведу на эту должность, — неожиданно понижая голос, выдыхает сквозь зубы, натянуто улыбнувшись.
     — Никак нет, товарищ «кап-вто-ранга», — вслед за ним понижает голос и «сталей», — не переведёте, в соответствии с приказом о прохождении службы без моего согласия при сокращении штата вы имеете право перевести только на равнозначную должность, а таких должностей в Базе нет.
     — А на Флоте?
     — Перемещение офицера к новому месту службы в мирное время также требует его согласия.
     — Да вы что? — удивлённо таращит глаза Марков. — Всю нормативную базу Министерства обороны о прохождении службы проштудировали.
     — Так точно!.. И Кодекс законов о труде РСФСР тоже.
     — Однако! — округляет глаза. — Ну, раз такое дело, — задумывается, хмуря брови. — Тогда до получения приказа о вашем увольнении в запас я назначаю вас бессменным помощником дежурного по дивизиону, пока не сгниёте у меня в рубке.
     — Никак нет, товарищ «кап-вто-ранга», — впивается прямым не мигающим взглядом из-под сдвинутых бровей Стариков в быстро стекленеющие глаза Маркова. — Не имеете права назначать на дежурство, так как со вчерашнего дня, по прошествии двух месяцев после сокращения, я больше не состою в штате Бригады, а значит… и вашего дивизиона.
     — Пусть так, — не сразу находится тот. — Но ответьте мне, — снова срывается на крик, — кто вам, товарищ старший лейтенант, дал право, в штате вы или вне штата, не прибывать, как положено, ежедневно на службу, и прогуливать распорядок дня, пока нет приказа о вашем увольнении в запас.
     — Докладываю, товарищ «кап-вто-ранга», я, как и прежде, каждый день в установленный распорядком дня час прибываю на подъём флага и нахожусь на месте дислокации своего бывшего, ныне сокращённого дивизиона.
     — А вам довели, что все нерасформированные корабли и несокращённый личный состав вашего дивизиона переданы под моё командование?
     — Так точно, товарищ кап-вто-ранга!
     — И то, что местом построения и дислокации  для вас я назначил рубку дежурного моего дивизиона?
     — Так точно, товарищ кап-вто-ранга!
     — Так почему вы тогда игнорируете… мой приказ?
     — Повторяю, потому что…
     — Мол-чать! — не выдержав, наконец, окончательно вскипает грузный, весом далеко за центнер старший офицер, привыкший за долгие годы службы криком решать многие неудобные для себя или просто нестандартные вопросы взаимоотношений со своим подчинённым личным составом, загоняя их под ковёр глубокого отчуждения от него, непонимания, молчания.
     Феликс и раньше часто наблюдал эту картину: как с вечно торчащим из-под туго застёгнутой тужурки животом, комдив, словно медведь, выбравшийся из своей берлоги-рубки, злобно нависнув над очередной жертвой, распекает её на всю гавань. Визг и стенания, нескончаемо долго разлетающиеся в тот момент во все стороны, изрядно веселили многих, обрастая впоследствии всевозможными слухами, легендами, передаваясь из уст в уста не только в Бригаде, но и Базе. Нередко жертва Маркова после такой экзекуции впадала в длительное состояние «панической депрессии» и раболепного страха по отношению к последнему.
     — Что… вы… себе… позволяете, товарищ капитан второго ранга? – не моргнув глазом, тихо, одними губами, но уверенно выдыхает Стариков в огромное полнощёкое нависающее над ним лицо. —  Кто вам дал право нарушать… субординацию по отношению к младшим по званию?..
     — Что-о-о?.. — от неожиданности, несколько отступая и даже оседая, задыхается Марков.
     — Кто… вам… дал…. право… — сжав кулаки, тихо, но удивительным образом заглушая всем своим внутренним клокотанием звуки гавани, базы, кажется, всей Вселенной, четко выговаривая каждое своё слово, словно выдавая его в эфир на мостике корабля, режет Стариков, медленно наступая, — повышать голос на боевого офицера!
     — Что-о-о?.. — силясь собраться с духом, давится «кап-вто ранга», разбрасывая жалкие молнии перепуганных глаз.
     — Вы оскорбили меня, — вскидывает подбородок «старлей», — и я требую от вас...
     — Что-о-о?.. — страдальчески выглядывает из-под глубоких, сошедших в одну огромную красную складку на лбу, словно отражение судорожной мозговой деятельности некогда многочисленных извилин «кап-два».
     — Са-тис-фак-ции! 
    — ???
     — Коммунист Марков, следуйте за мной, объяснимся без свидетелей: как коммунист с коммунистом… с глазу на глаз, — сухо бросает Стариков, круто без разрешения повернувшись к нему спиной и не отдав честь старшему офицеру, уверенным шагом движется в сторону КПП гавани.
     — Что-о-о?.. — одними губами выдыхает здоровяк и долго-долго тяжёлым взглядом провожает странного офицера…

     …Балтика. Минная гавань.
     Второй день зимы в самом начале девяностых годов прошлого столетия.
     Ясно. Морозно. Светает.
     Как всегда привычно звонко на всю гавань поёт «Подъем флага» труба флагмана. На баках кораблей моряки-сигнальщики отбивают склянки. Экипажи стоят в парадном строю на ютах своих «коробок». Штабные офицеры дивизионов и бригады выстроились на стенке возле рубок дежурного офицера своих дивизионов. Выстроился, встав по стойке «смирно» и старший лейтенант Стариков на пирсе бывшего, ныне сокращённого, дивизиона рейдовых тральщиков напротив одиноко покачивающего в сторонке некогда своего рейдового тральщика, прозванного кем-то давно, ещё до его появления в дивизионе, моряками за непревзойдённые ходовые качества «Антилопой»
     — Ну, вот и всё, — снова мысленно говорит с ней  Феликс, невесело глядя на её опустевший ют, корму. — Кто знает, может, последний раз мы сегодня с тобой стоим в строю на подъеме флага в сторонке от других кораблей, словно отверженные. Говорят, тебя вот-вот отправят в кружок юных моряков куда-то под Старую Руссу, да и мне пора возвращаться к месту своего призыва в город-герой Ленинград, так что прощай, милая моя «Антилопа», последние деньки мы с тобой видимся.
     — У-ух, — снова, словно вздыхает корабль в ответ, приподнявшись и шлёпнув об очередную длинную пологую морскую волну своим повидавшим виды корпусом.
     — «Хорошо то, что хорошо заканчивается», — опять вспоминаются ему мамины слова из далёкого прошлого.
     — Феликс, как ты? — радостно хлопает его по плечу бывший замполит их дивизиона Пырин. — Так и знал, что снова застану тебя тут. Ты уж извини, что так и не смог вчера вечером добраться до тебя, ну никак не получалось вырваться из политотдела, но ребятам я твоё приглашение передал и  все должны были быть.
     — Да-да, Олег Анатольевич, спасибо тебе! Все пришли, ножки сынишке обмыли, посидели, поговорили, — благодарно смотрит. — Жаль, тебя не было, ребята говорили, что Марков под вечер снова разбушевался, к комбригу жаловаться на меня побежал, а там, вроде б, и тебя туда потянули.
     — По-тя-ну-у-ули, — неохотно тянет замполит. — Понимаешь, Феликс, у каждого офицера в жизни случаются такие минуты, «…когда он должен сам без чей-либо помощи и подсказки…», — цитирует когда-то сказанные ему Стариковым на совместном с ним непростом выходе в море слова, — «…принять своё собственное самостоятельное решение».
     — И решение это… — улыбаясь, подсказывает продолжение фразы «старлей».
     — «…должно быть единственно верным…», — серьёзно подхватывает Пырин, — «…чтобы нигде и никогда, никогда и нигде, ни на земле, ни на небесах не было потом за него мучительно больно…».
     — Как у Павки Корчагина?
     — Почти.
     — Запомнил, значит?
     — Такое не забывается!
     — Ну, так что ж собственно стряслось-то?
     — Да, ничего особенного, — досадливо морщится, — просто, за время, как меня отправили в дивизион Маркова, мне тоже довелось увидеть его выпады по отношению к подчинённому личному составу.
     — Ну, и ты?..
     — Ну, и я… сказал, что не считаю твой поступок вызывающим и позорящим мундир офицера и честь коммуниста.
     — Кому…  сказал?
     — Как кому?.. Маркову и сказал, прямо в глаза!.. А кому ж ещё?
     — Ну, ты даёшь!.. Молодец, конечно!.. Но всё же, ты это зря на рожон полез: тебе ж от него характеристику для назначения на вышестоящую должность получать, отзывы там всякие, да и без них он дядька влиятельный в Бригаде, может сильно навредить.
     — Он так и сказал, — безразлично жмет плечами Пырин, — мол, завтра всех замполитов с их чистоплюйским человеколюбием и нескончаемыми конспектами незабвенных классиков коммунизма отправят, к чёртовой матери, в утиль.
     — Ха-ха-ха, — веселится Феликс, — а насчет классиков-то он прав.
     — Пра-ав, конечно, — невесело машет рукой.
     — Ну, а дальше?
     — А что дальше?.. Ничего!.. После того, как ты его осадил, да я добавил, он полдня в своей «коморке» просидел, не вылезая, — с жаром выдыхает Олег Анатольевич. — Видно, «шилом» обиду глушил, да злобу копил.
     — Ну, а потом?
     — А потом, после тихого часа, накопил и рванул к комбригу, сказав попутно, мол, это я тебя на него науськал.
     — Вот же… гад! — загораются глаза Старикова. — Я так и знал, что он всё извратит на свой лад. Ну-ка, пошли быстро к комбригу, я ему всё расскажу, как было, он, кажется, человек опытный… с пониманием. Ты тут совершенно не причем!
     — Да нет, что ты? — благодарно улыбается Пырин. — Спасибо, конечно, но этого-то как раз делать не надо, я и сам ему уже всё сказал и даже предложил собрать экстренное партсобрание Бригады, на котором разобрать личное дело Маркова.
     — Ну-у, дела!.. — восхищённо смотрит на товарища Феликс
     — Де-ла, — озадачено тянет тот, — вот только вдруг появился «нач-по», вмешался в разговор и всё по-другому решил.
     — Как по-другому?
     — Разобрать на собрании не Маркова, — виновато опускает голову, пряча глаза, — а твоё… личное дело, мол, это ты во всём виноват: на замечание старшего товарища откровенно грубишь, на предложенную вышестоящую должность не соглашаешься.
     — Как же так? — дивится Стариков. — Он же два месяца назад лично сам меня уговаривал написать этот рапорт об увольнении, будь он неладен, по сокращению штата.
     — Я ему это напомнил.
     — А он?
     — Говорит, мол, тогда была другая установка партии: лучших молодых специалистов сократить и направить на подъем экономики в народное хозяйство.
     — А теперь?
     — А теперь есть мнение политуправления Флота: сокращать не молодых специалистов, а, напротив, мало перспективных офицеров предпенсионного возраста.
     — Вот же… приспособленец, — цедит сквозь зубы Феликс. — На всё-то у него своя директивка имеется.
     — Это точно! — кивает Пырин. — Я ему так и сказал, что такое шараханье из стороны в сторону партию дискредитирует.
     — Ну, а он?
     — Усмехается: говорит, мол, правдолюбцы, типа нас с тобой, ничего не понимают ни в сути и не в духе Перестройки, и им, не место в рядах…
     — Ну, и ладно!.. — машет рукой Феликс. — Честно говоря, мне и вправду не понятны ни суть, ни дух этой всё сметающей на своем пути Перестройки, прямо «Катастройки» какой-то. Ну, а если партии, и всяким там приспособленцам в ней всё ясно, то…
     — Партия, Феликс, — это, прежде всего, мы с тобой! — сверкает черными глазами Олег, — а ещё такие же, как мы, простые хранители искатели правды, а не эти… — упрямо вскидывает подбородок. — Ты читал Булгакова «Мастер и Маргарита»?
     — Не-ет, не успел ещё.
     — Да когда ж тебе? — снисходительно улыбается. — Ты ж теперь «Капитал» Маркса с пристрастием штудируешь.
     — Зачем это?
     — Как зачем? — смеётся над своей шуткой. — Тебе ж теперь предстоит наше народное хозяйство поднимать, а там без знания основ социалистической экономики не обойтись.
     — Издеваешься?
     — Ни в коем случае, — по-дружески хлопает товарища по плечу. — Ты ещё Чернышевского «Что делать?», а вместе с ним и Владимира Ильича перечитай.
     — Да, ладно-ладно, не смешно ни разу, — улыбается Феликс в ответ. — Забот и без их научных открытий хватает, а «что делать?» и без них как-нибудь разберусь, выкладывай, давай, что там у Булгакова.
     — «Правду говорить легко и приятно…», — торжественно цитирует Пырин, погасив искры в глазах.
     — Здорово! — удивлённо качает головой Стариков. — Обязательно прочитаю. Но к чему ты это всё мне говоришь?
     — Да к тому, чтоб ты верил и знал, что настоящих коммунистов в нашей партии, если как следует расшевелить наше болото, не так уж и мало, и всегда в любой ячейке окажется подавляющее большинство, относительно таких вот хитрых приспособленцев и чванливых держиморд, как они.
     — Ты думаешь?
     — Уверен, Феликс, уверен! Таких людей, как ты, наш начальник штаба, комбриг, наконец: открытых сомнению и поиску, верящих в светлую мечту и непоколебимую правду, всегда оказывается больше, — говорит увлеченно с азартом. — Особенно, когда говоришь прямо и честно то, что думаешь на самом деле от чистого сердца.
     — Правду говорить легко и приятно?
     — Вот именно!
     — Ну, не знаю…
     — Однажды, послушай меня, ещё в училище на партсобрании факультета мне как-то удалось взять на поруки, – я тогда был парторгом класса! – коммуниста-одноклассника, совершившего грубейшее нарушение воинской дисциплины.
     — Какое?
     — Самовольная отлучка из расположения части в течение полутора суток.
     — Ничего себе, больше двадцати четырёх часов! — жмет плечами Стариков. — И его за это не отчислили, да это ж почти преступление, дезертирство.
     — Так и есть, — соглашается Пырин, — преступление, но его не отчислили.
     — Почему?
     — Да потому, что его вынудили пойти на это преступление, — чеканит, как когда-то Феликс чеканил в эфир слова оперативному дежурному принимая сомнительное, но единственное на тот момент  верное решение. — Так… сложились… обстоятельства! Мы все люди, и у нас у всех могут быть житейские обстоятельства. Нужно лишь дать себе немного труда заметить эту простую истину! — продолжает, уверено, увлеченно. — В ходе разбирательства, на котором я настоял во время партсобрания при обсуждении вопроса исключения его из партии, вдруг выяснилось, что, оказывается, во время у его жены неожиданно случились предродовые схватки и никого, понимаешь, абсолютно никого не оказалось с ними рядом, вот и пришлось ему остаться с ней… выбирать.
     — Да-а, дела-а, —– тянет Феликс.
     — Но и это ещё не всё. Оказывается, предвидя возможность возникновения такой ситуации, он заранее подавал рапорт начальнику курса с просьбой дать ему увольнительную на три дня, – родители далеко, они оба иногородние, снимали комнату! – на которую тот ответил, чтоб отправил жену домой и не морочил ему голову.
     — Да, уж! — задумавшись, выдыхает «старлей», вспомнив, видно, что-то своё, давнее. — Человечно, ничего не скажешь, и как это знакомо.
     — Ну, вот!.. И ты не поверишь, коммунисты факультета и не только курсанты, кстати, но и многие офицеры, меня тогда поддержали и даже выразили начальнику курса замечание за не проявленную им должную чуткость к людям.
     — Удивительно! — качает головой Стариков. — Но, всё равно, обычно люди очень пассивные… и трусливые, пока это их лично не касается, ни во что не вмешиваются.
     — А если трусливые, — снова пылают черные глаза Пырина, — то нам с такими коммунистами… не по пути.
     — С партией? — с ужасом округляет глаза Феликс
     — С людьми в партии! — с жаром выдыхает Олег. — Ясно, тебе?
     — Да, ясно-ясно, — виновато улыбается «старлей», — не кипятись. Просто, ты же знаешь, теперь легко из партии выйти, это даже модно стало, вроде, как чистенький.
     — Модно и легко, — кивает замполит, — на это каждый способен, а вот  избавить партию от всякой, налипшей на неё по пути, грязи и шелухи гораздо труднее. Да и вообще… — снова горячится.
     — Послушай, а когда собрание-то по мне назначено? — перебивает Стариков.
     — Да вообще-то… сейчас, — опомнившись, озадачено смотрит на часы Пырин, — я ведь, как раз за тобой пришёл.
     — Может не ходить? — малодушничает «старлей». — Ну, скажешь, что не нашёл, я ведь на самом деле ещё позавчера партийный открепительный талон в секретариате Базы получил. Ведь, формально, нашей партийной ячейки дивизиона уже нет …
     — «Я себя под Лениным чищу...», — как Маяковский, задрав вверх подбородок и выкинув несуразно огромную длинную правую рук вперёд, цитирует известные строки замполит.
     — «…чтобы плыть в революцию дальше…», — увлеченно подхватывает Стариков.
     — «…Я боюсь этих строчек тысячи, как мальчишкой боишься фальши…», — смеясь, цитируют вместе и, круто развернувшись, бодрым шагом направляются в сторону Политотдела…

     …Балтика. Минная гавань.
     Третий день зимы в самом начале девяностых годов прошлого столетия.
     Ясно. Морозно. Светает.
     Как всегда громко на всю гавань играет «Подъем флага» веселая звонкая труба флагмана. На баках кораблей моряки-сигнальщики отбивают склянки, экипажи стоят в парадном строю на ютах своих «коробок», штабные офицеры дивизионов и бригады выстроились на стенке возле своих рубок дежурного. Выстроился напротив сиротливо покачивающегося в сторонке своего бывшего рейдового тральщика и старший лейтенант Стариков Валерий Феликсович, проще Феликс, как все его зовут с момента появления в имени легендарного отчества.
     — Ну вот, «Антилопа», — мысленно обращается он к кораблю, названного когда-то так за непревзойденные ходовые качества моряками, – оказывается вовсе даже ещё и не всё… у нас тобой… пока.
     — У-ух, — словно отвечает ему бывший тральщик, приподнявшись и шлёпнув об очередную длинную пологую морскую волну своей давно некрашеной кормой.
     — «Хорошо то, что хорошо заканчивается», — вновь зачем-то приходят ему на ум мамины слова из далёкого детства.
     — Во-ольно! — прямо над ухом гремит команда бывшего командира ныне сокращённого дивизиона рейдовых тральщиков и шнуроукладчиков капитана третьего ранга Морякова Александра Викторовича
     Сегодня Стариков к своему огромному удивлению на старом пирсе ныне несуществующего дивизиона напротив последнего, списанного в утиль, а точнее готовящегося к передаче в кружок юных моряков корабля, оказался не один. Расформированный два с лишним месяца назад штаб дивизиона в полном составе – и комдив, и начштаба, и замполит, и механик, и штурман! – волей случая, правильней сказать – в соответствии с приказом командира бригады до получения соответствующих назначений на новые должности, оказались здесь.
     — Ай, молодец, Феликс, — жмет руку Николай Григорьевич, бывший начальник штаба, — хорошо ты вчера на партсобрании сказал: и про совесть, и про честь…
     — И про партию, — перебивает комдив, — о том, что давно ей пора от налипшей за время славного пути скверны… очиститься.
     — Да что я? — смущённо улыбается в ответ Стариков. — Это ж всё Олег Анатольевич, я лишь… повторил.
     — Кто-о-о? — округляет глаза повидавший виды капитан-лейтенант Рыбалин Игорь Викторович, бывший дивизионный механик, несколько фамильярно, благо почтенный возраст и срок службы позволяет ему это, хлопнув замполита по спине.
     — Капитан-лейтенант Пы-ырин! — уважительно тянет «старлей». — Наш с вами в прошлом нудный заместитель командира дивизиона по политической работе.
     — Оле-е-ег? — дивится и начштаба.
     — «Правду говорить легко и приятно…», — с удовольствием повторяет Феликс, лишь вчера услышанную строчку из незнакомой пока ему книги.
     — О, как! — вскидывает брови и старший лейтенант Сашка Пшёнов, бывший штурман дивизиона. — Это тоже… он говорил?
     — Он! — уверенно кивает Феликс. — Цитировал Булгакова...
     — Ко-го-о? — с недоверием выдыхает комдив.
     — Булгакова… — некстати краснеет Пырин, — Михаила Афанасьевича, из романа…
     — «Мастер и Маргарита», — восхищённо качает головой начштаба. — Молодец, Олег Анатольевич, удивил, а я-то, старый дурень, грешным делом думал, что ты только конспекты пленумов ЦК штудировать умеешь, что б хоть как-то объяснить народу дух и цели, как говорит твой «нач-по», Перестройки… нашего мы-Ышленья.
     — Тут ведь главное… что? — тут же подхватывает шутку вечный хохмист Рыбалин. — Правильно – главное на-а-ачить…
     — …и углу-у-убить, — давясь смехом, завершает известную всем цитату Пшёнов.
     — Так!.. Хватит тут мне… шутки шутить!.. — нарочито серьёзно, сдерживая улыбку, давит, было, начавшее безудержное веселье всех комдив. — А ты, Олег Анатольевич, и вправду молодец, всё верно вы с Феликсом на партсобрании сказали, как надо!
     — Да-да! — с жаром, тут же посерьёзнев, подхватывает начштаба, — и про держимордство, заносчивость, высокомерие и про приспособленчество отдельных личностей.
     — А главное, — радуется штурман, – нас всех в наш дивизион обратно отправили.
     — Это точно! — выдыхает раскрасневшийся от смущения замполит. — Отправили… и Маркова приструнили, сам слышал, как комбриг сказал ему, мол, не умеешь человеческим языком с людьми разговаривать, так сиди в своей конуре молча, а не лай оттуда на всю гавань, как пёс цепной.
     — Так и «нач-по» на собрании, — горячится Сашка Пшёнов, — ему тоже сказал, мол, нужно уметь чутко улавливать суть момента, а главное понимать дух и цели Перестройки...
     — Нашего мы-Ышленья, — не удержавшись, снова едва сдерживая смех, с серьёзным выражением лица выстреливает Рыбалин.
     — Ха-ха-ха, — наконец взрываются все.
     — Мы-Ыш-ле-нья, — давится Стариков.
     — На-Ачить, — задыхается Пшёнов.
     — И… углу-Убить, — не дрогнув ни одним мускулом лица  ставит точку Данилин.
     — Ха-ха-ха, — новый взрыв хохота эхом летит по гавани.
     — И всё же, всё же, мужики, — едва сдерживая икоту, обращается ко всем Феликс, — вы-то сегодня, почему тут… со мной… у Антилопы снова оказались?
     — Комбриг приказал, — отдышавшись, первым отзывается замполит. — Нечего, говорит, вам по чужим дивизионам шататься! Пока приказы о ваших назначениях на новые должности не пришли, сказал, чтоб мы все вместе у «Антилопы» собирались, благо её пока ещё никуда не отправили.
     — Э-эх, братцы! — словно мальчишка радуется седовласый механик. — Сбылась мечта любого командира: ни матчасти, ни личного состава, ни начальства тебе никакого над головой! Ну, что ещё для полного счастья надо?
     — Ни-че-го, — блаженно по слогам вторит ему штурман. — К тому же и служба идёт и выслуга капает…
     — Мужики, — словно опомнившись, неожиданно вспыхивает механик, — а ведь это нужно отметить: ну, когда нам вот так всем вместе доведётся ещё собраться.
     — Кому что, а Игорю Викторовичу только б отметить, попраздновать, — хмурит брови бывший замполит. — Ты лучше расскажи, куда тебя определили?
     — Куда-куда? — вяло машет рукой. — Да почитай что пока никуда!.. Вон на снятую с довольствия «Антилопу» приписали, пока её пионерам ещё не отправили. По весне, говорят, погоню её куда-то далеко, за Ладогу, что ли, в город приписки Старую Руссу, на озеро Ильмень. А та-ам! — закатывает глаза, — и до осени недалече.
     — А что осенью? — живо интересуется Феликс.
     — Осенью – дембель! —  хлопает младшего товарища по плечу. — Двадцать календарных, как-никак!
     — Неплохо придумал, — одобрительно кивает штурман. — А мне вот пришлось на курсы записываться. Жду вызова на сдачу экстерном первого семестра, а если не сдам, то придется соглашаться с понижением на базовый тральщик старпомом.
     — Да поступишь ты, Сашка, — вступает начштаба, — не суетись, от нас туда все поступают, потому, как уровень Бригады везде знают, котируется.
     — Да-а, — тянет комдив, — коти-и-ировался.
     — Почему котировался? — с тревогой умолкают все, вглядываясь в него.
     — Да потому что расформировывают её в следующем году, — грустно смотрит в глаза каждому. — Идут другие времена, — разводит руками, — уйдут скоро все наши кораблики  отсюда, а здесь, говорят, построят новый современный торговый порт.
     — Если все уйдут, — тревожится Стариков, — то, кто ж охранять новый порт будет?
     — Ну, а тебе-то что?.. —  в сердцах выстреливает Моряков. — Тебя ж партия теперь в народное хозяйство определила, целину, понимаешь, поднимать… Вот и поднимай, а то в магазинах даже водки уже без талонов не купить.
     — Слушай, Феликс, — вступает механик, — а зачем тебе целина, становись лучше строителем прямо здесь, в Минной гавани. Вот порт построишь и нас всех потом, на пенсии, возьмешь его сторожить, охранять от супостатов.
     — Кто знает, кто знает? — жмёт плечами «старлей». — Хотя вряд ли, нас же к месту призыва отправляют, там и придется стройкой заниматься. Ну, а всё-таки, — переключается, — если серьёзно, кто охранять-то всё это будет от потенциального противника?
     — Кто-кто? — вспыхивает замполит. — Сказано ведь: Перестройка, мир, дружба, жвачка – разоружение и… доверие там всякое.
     — Кому доверие-то? — не выдержав, рубит правду-матку комдив. — Врагу, что ли?
     — Нашим, как их там?.. — прячет глаза Пырин. — Партнерам по этому, как его?..
     — Биз-не-су, — по слогам подсказывает начштаба.
     — По бизнесу? — окончательно вскипает Моряков, — Так это ж они теперь, пока мы добровольно разоружаемся, партнёры… по бизнесу, — сверкает глазами. — А когда всё своими же руками уничтожим, то, что будет?
     — Не знаю, — смущается замполит, — но я так думаю, что там, наверху, они всё это не просто так затеяли, — смотрит на комдива с надеждой. — Должны ж были всё-таки как-то, — запинается, — просчитать, учесть, что ли. В противном случае это будет вероломное…
     — Конечно, должны, Олег, обязательно должны, — перебивает начштаба, не дав договорить ему это ужасную мысль, — и наверняка всё просчитали и учли. Ну, чего вы все скопом на него-то набросились? Он что ли всё это затеял?
     — Не он, — неожиданно серьёзно включается Рыбалин. — Партия затеяла, а он замполит той партии, представитель, так сказать, её… в армии! Но вот, что меня во всём этом больше всего беспокоит: говорят, партия решила избавиться и от института замполитов, представляете, от своих собственных представителей в армии, от себя, то есть.
      — Да мало ли, что там говорят, — перебивает начштаба, — на тебя, кстати, Олег, вчера назначение в дивизион морских пришло, Марков сам за ним в Базу за ним помчался, чтобы поскорее от тебя избавиться.
     — Ну, а вы, Николай Григорьевич, куда планируете податься? — спрашивает Стариков.
     — На меня тоже пришло, — улыбается, — в штаб Бригады, старшим помощником.
     — У-у-у, — уважительно тянет руку комдив, — поздравляю, Коля, это приличное повышение.
     — Так значит, завтра ни вас, ни замполита на подъеме флага со мной уже снова не станет? — и, радуясь за них, и, одновременно, огорчаясь, выдыхает Феликс.
     — Увы, — сочувственно кивают оба, по очереди пожимая Старикову руку, принимая от него поздравления.
     — Эх, да ведь и меня завтра с вами не будет, — вдруг вспоминает Пшёнов. — Меня ж комбриг в море посредником отправляет.
     — И меня, — понимающе хлопает по плечу Феликса комдив, — отправляет… в кадры базы, перевожусь в академию на кафедру аспирантом.
     — И меня не будет, — выдыхает механик, — еду к пионерам знакомиться, документы на подпись везу, да пирс, куда «Антилопу» хотят поставить проверить.
     — Так что, Феликс, ты дальше снова один, — говорит за всех начштаба, — смотри тут без нас не влезь в очередную историю.
     — Не влезу, — глухо отзывается «старлей».
     — Ну, так давайте ж всё-таки закатим отвальную, — снова было вскипает механик.
     — Я не могу, — разводит руками замполит, — у меня совещание в политотделе.
     — Ой, мужики, — оживает Стариков, — так ведь и я не могу, у меня ж дочь на КПП в комнате посетителей под присмотром мичмана Тихомирова ждёт. Её ж замполит в садик так и не определил до сих пор, — шутливо подмигивает в его сторону, — а потом мне в роддом… к жене, завтра выписка, всё нужно успеть подготовить, договориться.
     — Как у тебя с деньгами? — заглядывает в глаза Николай Григорьевич. — Ты ж теперь без оклада по должности остался… Ты в курсе?
     — В курсе, конечно. Да от того оклада без морских надбавок, да прочих процентов, что ещё полгода назад сняли, всё равно ни на что денег нет.
     — Ну, и как же ты теперь? — лезет в карман комдив, Александр Викторович. — Чего молчал-то?.. А ну, товарищи офицеры, скидываемся по…
     — Ни-ни, товарищ командир, ничего не нужно… спасибо! — выставляет забором ладошки. — И вам всем, мужики, правда, огромное спасибо и за помощь, и за собрание, и за совместную нашу службу. У меня  всё нормально, полный порядок, подрабатываю, устроился рядом с домом.
     — О, как? — восхищается механик. — И кем это? Когда?
     — Да уже с полгода скоро будет, как написал рапорт, сторожем, в каком-то только-только открывшемся милицейском кооперативе. По ночам охраняю продовольственные склады города. Там, кстати, практически весь местный отдел милиции подрабатывает, престижно, говорят, выгодно, да и наших… бывших, уволенных с Бригады, тоже немало.
     — И как платят? — живо вскидывает глаза предприимчивый штурман.
     — Смешно сказать, — жмет плечами Стариков, — за ночь треть нашего с тобой месячного оклада по должности.
     — Неплохо, — округляет глаза механик.
     — Беги, Стариков, — перебивает комдив, — беги не оглядывайся, — жмет руку, — тебя семья ждет.
     — Удачи тебе, Феликс! — хлопает по плечу начштаба.
     — До свидания, золотце, — саркастически улыбается механик.
     — Увидимся, — коротко кивает штурман.
     — Прощай, — хмурится замполит. — Не поминай лихом.
     — Прощайте, мужики! — выдыхает Феликс и, круто развернувшись, бежит на КПП к дочке.
     — Не поминайте и вы… меня лихом! — кричит на прощание перед тем как скрыться за дверью КПП Минной гавани, видимо, уже навсегда.
02.04.2019г. – 13.06.2024г.



     Автор, как обычно, приносит извинения за возможные совпадения имен и ситуаций, дабы не желает обидеть кого-либо своим невинным желанием слегка приукрасить некогда запавшие в его памяти обычные, в сущности, житейские корабельные события. Всё, описанное здесь, безусловно, является вымышленным, потому как рассказ является художественным и ни в коем случае не претендует на документальность, хотя основа сюжета и взята из дневников и воспоминаний друзей и товарищей периода 1987-1991гг.
     Автор, благодарит своего критика (ЕМЮ) за оказанную помощь и терпение всё это выслушать в сто двадцать первый раз, а также напоминает, что эта миниатюра-черновик всего лишь рукопись, набросок. Здесь, вероятно, масса стилистических и орфографических ошибок, при нахождении которых автор, принеся свои извинения за неудобство перед скрупулезными лингвистами, просит направить их администратору группы «Питер из окна автомобиля», на любой удобной Вам платформе (ВК, ОК, ТМ), для исправления, либо оставить их прямо под текстом.
     Спасибо за внимание и… сопереживание.