Martynoff, или Почему я застрелил Лермонтова

Martynoff, или Почему я застрелил Лермонтова и сделал бы это снова
Пьеса


Действующие лица:
НИКОЛАЙ МАРТЫНОВ – неудачливый писатель;
МИХАИЛ ЛЕРМОНТОВ – писатель и поэт, литературная звезда;
НАТАЛИ МАРТЫНОВА – сестра Николая Мартынова, светская особа;
ЭМИЛИЯ ВЕРЗИЛИНА – светская особа;
ВЕСТАЛКА – мистическая женщина, предсказывающая будущее;
МИХАИЛ ГЛЕБОВ – молодой повеса, тусовщик;
АЛЕКСАНДР ВАСИЛЬЧИКОВ – молодой повеса, тусовщик;
СЕРГЕЙ ТРУБЕЦКОЙ – молодой повеса, тусовщик;
АЛЕКСЕЙ СТОЛЫПИН – культуртреггер, владелец литературного клуба, тусовщик;
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА МАРТЫНОВА – мать Николая Мартынова, помещица;
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА АРСЕНЬЕВА – бабушка Михаила Лермонтова, его личный агент;
ДЕВУШКИ и ЮНОШИ на вечеринке.


Мальчишник в квартире Глебова. Друзья проводят тёплый вечер в общении и забавах. На диванах и креслах расположились Лермонтов, Мартынов, Глебов, Васильчиков, Трубецкой и Столыпин, они одеты в стильные молодёжные прикиды – брендовые штаны, кроссовки, футболки и бейсболки. На столе – бутылки с жидкостями, банки энергетиков, недоеденная пицца. Постоянное движение – молодые люди встают, наливают сок, нажимают на кнопки пульта музыкальной системы, пишут в телефоне сообщения, смеются. Негромко звучит музыка – что-то из французского рэпа.
ЛЕРМОНТОВ (читая по телефону): А вот послушайте, господа! Из нового... В глубокой теснине Дарьяла,/ Где роется Терек во мгле,/ Старинная башня стояла,/ Чернея на черной скале./ В той башне высокой и тесной/ Царица Тамара жила:/ Прекрасна, как ангел небесный,/ Как демон, коварна и зла… Что думаете?
Все, за исключением Мартынова, аплодируют.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Уау, круто!
ГЛЕБОВ: Новый стопудовый хит!
ТРУБЕЦКОЙ: Блеск! И тема Кавказа раскрыта с романтической стороны. Это правильно в настоящий момент.
СТОЛЫПИН: Темища! А давай в клубе презентуем! В субботу.
ЛЕРМОНТОВ: Замётано.
Лермонтов вглядывается в Мартынова, ожидая от него реакции, но тот молчит.
ЛЕРМОНТОВ: Мартыш, а ты что думаешь?
МАРТЫНОВ (после лёгкой паузы): Нормалёк.
ЛЕРМОНТОВ: Ну, блин, одарил! «Нормалёк» - это не о чём. Скажи что-нибудь конструктивное.
МАРТЫНОВ: Меня несколько смущает твоё желание угождать самым низменным мещанским вкусам. Но, принимая во внимание, каков сейчас уровень публики и что она ждёт от авторов – то да, это вполне качественная, коммерческая попса, которая непременно отыщет своих почитателей.
ЛЕРМОНТОВ: «Несколько смущает…» «Угождать низменным вкусам…» «Попса…» Никто не может так изящно опустить, как мой друг Мартынов!
Лермонтов подходит к Мартынову со спины и довольно агрессивно начинает массировать ему плечи.
ЛЕРМОНТОВ: Друг! Дружбанище! Мартышка!
МАРТЫНОВ: Миша, я бы просил тебя…
ЛЕРМОНТОВ: Мы с ним чуть ли не с детства знакомы. Сколько грога выпито, сколько кальяна выкурено! Вместе в армии служили, в горячей точке. Не отмазывались, как некоторые. Такое там повидали, что и не каждому решишься рассказать. Не поверите, мы даже спали вместе! Конечно, без всякой эротической этимологии, просто потому что была одна кровать на двоих. Но, знаете ли, это тоже влияет на восприятие. Начинаешь относиться к человеку с особой нежностью. Блин, как же я люблю этого парня!
Лермонтов целует Мартынова в темечко и отходит в сторону.
ТРУБЕЦКОЙ: Господа, а что вы думаете о свадьбе цесаревича Александра?
СТОЛЫПИН: В смысле самой церемонии или выбора невесты?
ТРУБЕЦКОЙ: Мне интересны все смыслы.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Мои батюшка с матушкой там присутствовали. Всё на высшем уровне: миллиардеры на «Гелендвагенах», цветы прямиком из Голландии, шампанское из Франции, лакеи из Пруссии, чёрная искра, ещё пару часов как плескавшаяся в каспийских осетрах. Выступал Элтон Джон.
ГЛЕБОВ: Говорили, что будет Леди Гага.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Да, изначально планировалась Леди Гага, но императору Николаю Павловичу она показалась слишком распущенной особой. Остановились на старичке Элтоне. Либерально, продвинуто, но в то же время умеренно. В общем, все довольны.
ТРУБЕЦКОЙ: Ну а невеста? Максимилиана Вильгельмина Августа София Мария Гессенская и Прирейнская. Как её поименовали в православном крещении? Мария Александровна?.. Что вы о ней скажете?
СТОЛЫПИН: Вы хотите спросить, что мы скажем об очередной немке в царской семье? Ну что тут скажешь… Это печально.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Геополитика, не более и не менее. Установление необходимых связей с Европой.
СТОЛЫПИН: Ох, и тяжко же отзовутся на наших потомках эти связи!
ТРУБЕЦКОЙ: Мне рассказывали, что она была зачётной тусовщицей в Германии. Ни один кислотный фест не обходился без её участия. Вроде бы даже какие-то компрометирующие фотки прорывались в печать. Но сейчас, конечно, у неё совершенно другой статус, в клуб её не затащишь.
ГЛЕБОВ: Ей всего шестнадцать лет. Почему бы нет?
ЛЕРМОНТОВ: Шестнадцать лет? У-у, да она ещё совсем сладкая пипочка! У вас были шестнадцатилетние, господа?
МАРТЫНОВ: Мы с радостью послушаем очередную твою историю о покорении шестнадцатилетней девственницы.
ЛЕРМОНТОВ: Язва! Циник! Нет, ну правда же, ради чего ещё жить на этой печальной земле, если не для плотских удовольствий? Вот ты, Мартыш, что ты вспомнишь на смертном одре, кроме своего брюзжания и недовольства жизнью?
МАРТЫНОВ: Вспомню раздумья, сомнения. Вспомню проблески истины и тихого счастья, опускавшиеся на меня порой. Вспомню общение с близкими людьми. Вспомню детей, если Бог позволит появиться им на свет.
ЛЕРМОНТОВ: Господи, как же у тебя всё запущено и уныло! Нет, не эти цензурированные проблески сердобольного счастья хочу вспоминать я перед мраком могилы. Хочу вспоминать попки! Хочу вспоминать сиськи и алые губы! Хочу вспоминать жар ночных утех и триумф дневных литературных побед. Хочу вспоминать многотомное собрание сочинений и кучу бабла, вырученного от издания своих книг. Хочу вспоминать брызги шампанского, восторги и крики одобрения, хочу вспоминать себя на Олимпе!
МАРТЫНОВ: Уверен, именно это ты и будешь вспоминать перед смертью!
ЛЕРМОНТОВ: Спасибо, брат! Я воспринимаю твои слова не как выпад, а как пророчество.
ГЛЕБОВ: Господа, кто куда собирается на лето? В Европу, в Америку, в Азию, или останетесь в матушке-России?
СТОЛЫПИН: Сейчас не особо попутешествуешь по Европам и Америкам. Везде русофобия, везде смотрят искоса. Пожалуй, я проведу всё лето в своём клубе. Много чего интересного намечается. Сейчас, дай Бог не ошибиться, литературное оживление. Вслед за Пушкиным и Гоголем встаёт новое интересное поколение. Присутствующий здесь Михаил Юрьевич в представлении не нуждается. А ещё полно безумно талантливых ребят, за которыми будущее: Григорьев, Майков, Аксаков. Ещё я слышал про некоего молодого прозаика Достоевского. Так вот, говорят, он и вовсе порвёт всех в ближайшие десятилетия. (Встречает взглядом Мартынова). Ну и да, Коля Мартынов наверняка нас ещё чем-то порадует.
ТРУБЕЦКОЙ: Аналогично. Лето в столицах. Если, разумеется, не случится чего-то экстраординарного.
ВАСИЛЬЧИКОВ: А я, господа, всё же рвану в Европу. Этак в августе, в бархатный сезон. На воды, в музеи, на дискотеки. Кто-нибудь бывал на Ибице?
ГЛЕБОВ: А-а, да-да. Крутяк. Как-нибудь и я туда смотаюсь. Но пока, скорее всего, в имение, в деревню. Миша, Коля, а вы куда?
ЛЕРМОНТОВ: Признаться, хочется куда более острых ощущений, чем клубы и дискотеки. Может, снова подамся на войну.
ГЛЕБОВ: Куда именно?
ЛЕРМОНТОВ: Ну да, слава Богу, войн везде предостаточно. Отчаянно привлекает меня эта стихия. Кровь, жестокость, смерть. Есть в них что-то величественное и, вне всякого сомнения, поэтичное.
МАРТЫНОВ: Да, война – прекрасная возможность забыться. Объективно оценить себя на фоне истории. В конце концов, принести пользу государству.
ЛЕРМОТНОВ: Мартыш, как у тебя дела с повестью «Гуаша»? Что Смирдин говорит? Когда пойдёт в печать?
МАРТЫНОВ: Ничего не говорит Смирдин. Похоже, он просто избегает меня. А вот один из его помощников высказался предельно ясно: «Гуаша» - это подражание лермонтовскому «Герою нашего времени». На хрена мы должны издавать вторичный продукт?
ЛЕРМОНТОВ: Нет, ну а ты объяснил, что это не подражание, а скорее полемика.
МАРТЫНОВ: Этот господин не видит разницы в словах «полемика» и «подражание».
ЛЕРМОНТОВ: Ну а брательник что? Ты обращался к Михаилу Николаевичу?
МАРТЫНОВ: К Загоскину? Нет, конечно.
ЛЕРМОНТОВ: Почему? Чего ты стесняешься?
МАРТЫНОВ: Я не уверен, что он поддержит меня. Кто я такой на его фоне?
ЛЕРМОНТОВ: Надо попытаться! Господа, представляете, у этого чела двоюродный брат – знаменитый беллетрист Загоскин, а отчество Соломонович – и он не может договориться об издании книги.
МАРТЫНОВ: Соломон – это имя в святцах. Им наградили моего батюшку. Вот и всё. Ты прекрасно знаешь, что к иудейскому племени с его мифическими возможностями я не имею никакого отношения.
ЛЕРМОНТОВ: Нет, ну всё равно надо что-то делать! Шевелиться, трясти людей. Лёша наверняка будет не против, если ты снова выступишь в его клубе.
МАРТЫНОВ: Вот уж не знаю.
ЛЕРМОНТОВ: Монго, ты не против?
СТОЛЫПИН: Честно говоря, предыдущее выступление Коли прошло совершенно незамеченным. Пришли три нетрезвые дамочки и два задумчивых чахоточных парня. Дамочки хихикали в углу, парни сидели за барной стойкой. По сути, Коля выступал для себя самого.
МАРТЫНОВ: Да, именно так всё и было.
ЛЕРМОНТОВ: Это ни о чём не говорит!.. Хотя, конечно, говорит о многом. Может быть, литература – это просто не твоё?
МАРТЫНОВ: Я тоже прихожу к этому выводу, спасибо.
ЛЕРМОНТОВ (хлопая Мартынова по плечу): Не расстраивайся! Как говорится, не везёт в любви – повезёт в картах.
МАРТЫНОВ: А знаешь, в картах тоже что-то не везёт в последнее время. Уж думаю, не сглазил ли кто меня. Может, застрелиться?
ЛЕРМОНТОВ: Ну вот, нагнал тоску! А ты знаешь, что это заразительно? Особенно в компании. Один сказал – и сразу другим хочется.
МАРТЫНОВ: Вот уж вряд ли! С чего бы таким успешным и счастливым думать об избавителе-пистолете?
ТРУБЕЦКОЙ: Просто Коля до сих пор не ходил к Весталке – в этом вся причина.
МАРТЫНОВ: Да ну, брось глупости говорить!
ГЛЕБОВ: И вправду, к Весталке стоит сходить. Всё будет именно так, как она скажет. Если есть талант – она его обозначит, заставит пробиться, и свет его примет. Если нет – значит всё, пиши пропало.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Весталка – это да, это объективно. Жуковский сходил к ней в семнадцать лет, Баратынский – в восемнадцать, Пушкин – и вовсе в четырнадцать. Она предсказала им блестящее будущее. Так оно и вышло.
СТОЛЫПИН: А Мишель Лермонтов сгонял к ней в пятнадцать. Правда, Маёшка?
ЛЕРМОНТОВ (как-то неохотно): Да, было дело.
СТОЛЫПИН: Что она тебе поведала?
ЛЕРМОНТОВ: Это личное. Там было много туманностей, двусмысленных трактовок. Но в целом – да, успех, почитание, поклонники.
ТРУБЕЦКОЙ: Обязательно сходи, Коля!
МАРТЫНОВ: Ну, схожу я к этой колдовской бабе, а Смирдин как об этом узнает?
ТРУБЕЦКОЙ: Уж поверь мне, узнает! В свете такие вещи моментально разносятся, сами по себе. Словно кто-то на небесах пальцами щёлкает. Если Весталка скажет, что тебя ждёт успех – Смирдин на коленях будет выпрашивать твою повесть.
МАРТЫНОВ: А если она скажет другое: бездарь, осёл, лузер. Что тогда?
ТРУБЕЦКОЙ: Вот тогда и успокоишься.
МАРТЫНОВ: Неправильно это как-то – верить предсказаниям, мистике всей этой. Разве человек не сам определяет своё будущее?
ВАСИЛЬЧИКОВ: Как сказать! Вот я на что человек продвинутый, а всё равно верю в предсказания и на кофейной гуще гадаю: что там впереди, каково оно, это каверзное будущее?
МАРТЫНОВ: Прекрасно знаю, что скажет мне колдунья… Вот если только и впрямь сходить ради того, чтобы успокоиться. Да как-то и в успокоение уже не верится.
ЛЕРМОНТОВ (прерывая не совсем приятный для него разговор): Я знаю, что нам сейчас надо! Господа! Ребзя! А поехали тёлок драть! У меня есть на примете одно чудное бордельеро с очаровательными малышками в распашонках.
ТРУБЕЦКОЙ: Я за! Пришла пора распоясать чресла!
СТОЛЫПИН: Присоединяюсь! Девочки чистые, надеюсь?
ЛЕРМОНТОВ: Как утренняя роса!
ВАСИЛЬЧИКОВ: Ну да и я с вами. Возможно, и мне вспомнится перед тьмой могилы пара впечатляющих округлостей.
ГЛЕБОВ: Господа, я пас. Ранним утром отправляюсь в семейное имение. Матушка срочно пожелала, чтобы я предстал пред её очами.
ЛЕРМОНТОВ: Мартыш, ты с нами?
МАРТЫНОВ: Вынужден отказаться. Есть неотложные дела.
ЛЕРМОНТОВ: Это какие? Тосковать и кукситься?
МАРТЫНОВ: Мои финансы пришли в некоторое расстройство, требуется срочная ревизия.
ЛЕРМОНТОВ: Я заплачу, я же друг. Не переживай.
МАРТЫНОВ: Нет, Миш, спасибо! Неважно себя чувствую, пора мне баиньки.
ЛЕРМОНТОВ: Как знаешь!
Лермонтов, Столыпин, Трубецкой и Васильчиков забирают телефоны, наплечные сумки, надевают на головы бейсболки и отчаливают развлекаться.
ГЛЕБОВ: Чего не поехал, Колян? Развеялся бы. А то действительно какой-то сумрачный.
МАРТЫНОВ: Я не против общения с девушками, но вокабуляр господина Лермонтова и пункт назначения этого вояжа меня несколько смутили.
ГЛЕБОВ: Причуды гения!
МАРТЫНОВ: Ты уже записал его в гении? Не рановато ли?
ГЛЕБОВ: Но согласись, он очень талантливый и яркий человек.
МАРТЫНОВ: Разве талантливый и яркий в творчестве человек не должен быть добродетелен в жизни?
ГЛЕБОВ: Вот уж не обязательно! Жизнь и творчество – разные субстанции.
МАРТЫНОВ: Я много думал об этом и порой был готов согласиться с твоим суждением. Но в конце концов во мне победила другая точка зрения: талант не может и не должен быть порочен в жизни.
ГЛЕБОВ: Это не математика и не физика. В таких вопросах не бывает точно отмеренных пропорций. Романтические натуры подвержены сильным эмоциям, страстям. А оттого совершают порой не самые благовидные, по мнению окружающих, поступки.
МАРТЫНОВ: Ах да, романтические натуры! Мне прекрасно известна эта человеческая прослойка, этот психотип. Этакая романтическая натура в возвышенном порыве и при безусловном наличии таланта пишет изумительные стихи, посвящённые Прекрасной Даме. Стихи настолько пронзительные, что слёзы на глаза наворачиваются: «Как мимолётное виденье, как гений чистой красоты…» А потом эта же романтическая натура деловито осведомляется в частном письмеце: «Помнишь ли ты, друг мой, ту самую Анну Керн, которую я намедни загнул?..»
ГЛЕБОВ: А, ты про эту историю с Пушкиным? Да, озорник был ещё тот. Но зато талантлив как дьявол! А за это всё простительно.
МАРТЫНОВ: Так уж и всё?
ГЛЕБОВ: Ну, кроме убийства, насилия или совершенно явной подлости.
МАРТЫНОВ: Как дьявол… Очень показательное сравнение! Может, в этом и кроется вся суть? Что талант – он не от Бога, а от дьявола?
ГЛЕБОВ: Никак не согласен! Талант – это божественная искра.
МАРТЫНОВ: С дьявольскими нашёптываниями.
ГЛЕБОВ: Может, и не без этого. Но без них, без этих самых нашёптываний, всё было бы в творчестве, да и в жизни тоже, совершенно пресно и безыскусно. Скучно было бы! А писатели на то и призваны, чтобы эту извечную человеческую скуку рассеивать и окрашивать в разноцветные жизнерадостные картины.
МАРТЫНОВ: Больно уж гладкое и не в меру оптимистичное определение, ну да ладно. Наверняка ты прав, а я опять ошибаюсь… Вот сейчас кто-то совершенно явственно нашёптывает мне, что необходимо отрубиться и немного поспать. А то завтра я буду никакущим.
ГЛЕБОВ: Прикинь, и я слышу такие же нашёптывания? Ты выбираешь диван или кресло?
МАРТЫНОВ: Мне хорошо в этом кресле, я останавливаюсь на нём.
ГЛЕБОВ: Тогда меня призывает диван. Спокойной ночи!
МАРТЫНОВ: Точнее, утра! За окнами уже рассвет.
Глебов укладывается на диван, Мартынов закрывает глаза в кресле. Французский рэп всё ещё доносится из колонок.

Жилище Весталки. На подставках горят свечи и  дымятся благовония, на полу постелены циновки, стены разукрашены причудливыми картинами со сценами из восточной мифологии. Молодая женщина в цветастом балахоне, с распущенными волосами и тесёмкой на голове подносит зажигалку к очередной ароматической палочке. В центре комнаты стоит странное кресло, сваренное из ржавых листов металла и гнутой арматуры – словно мечи на железном троне заменили металлоломом.
В комнату, осторожно оглядываясь по сторонам, входит Мартынов.
ВЕСТАЛКА: Заходи, касатик, заходи! Давно тебя дожидаюсь.
МАРТЫНОВ: Я, собственно, не вполне уверен, что попал в нужное место. Мне сказали, здесь живёт этакая мистик-вуман. Лицензированная, я надеюсь, прорицательница. И она якобы согласится осветить, так сказать, моё будущее. Вы не знаете, как её найти?
ВЕСТАЛКА (показывая на кресло): Вон на тот трон, Николай! Через минуту я твоя.
МАРТЫНОВ: Так это вы? Такая молодая?.. И откуда вы знаете меня?
ВЕСТАЛКА: Разве порядочные мужчины говорят о возрасте женщин?
МАРТЫНОВ: Извините! Просто Пушкин приходил к вам в четырнадцать лет, а вы до сих пор такая…
ВЕСТАЛКА: Какая?
МАРТЫНОВ: Свежая.
ВЕСТАЛКА: Спасибо! Хорошее слово подобрал. Ты мне нравишься. Присаживайся, не стесняйся.
Мартынов усаживается на трон из металлолома и болезненно морщится – отдельные его детали впиваются в спину и ягодицы.
Весталка заканчивает с ароматическими палочками и, играя зажигалкой, подходит к нему со спины.
ВЕСТАЛКА: Откуда я тебя знаю, спрашиваешь? Да все вы мне хорошо известны – бумагомаратели, музыканты, актёры, режиссёры, философы. Поломанные творческие личности с раздутыми амбициями и причудливым взглядом на мир. Наивные искатели славы и восторгов. Все рано или поздно ко мне являетесь.
МАРТЫНОВ: Я могу уйти, если не вовремя.
ВЕСТАЛКА: Да вовремя, вовремя. Всегда вовремя. Всем даю ответы, всем предсказываю будущее. И никогда не ошибаюсь, потому что вижу вас насквозь.
МАРТЫНОВ: Вы знаете, я к вам пришёл с большими внутренними сомнениями, потому что не считаю себя достойным вашей аудиенции. Кто Пушкин и кто я… Просто как-то хочется разрубить этот узел. Определиться наконец, стоит ли мне продолжать литературные забавы, или пора закругляться.
ВЕСТАЛКА: Эх, знал бы ты какая мелюзга ко мне заваливается! Бывают и такие, что двух слов связать не могут. Слово «инфлюенсер» с ошибкой пишут. А всё туда же – в славу, в богатство, в почитание. Но и им не отказываю. И им будущее приоткрываю. Потому что все должны знать, кто они такие в этом мире.
МАРТЫНОВ: Честно говоря, я тоже не знаю, как правильно писать слово «инфлюенсер». Наверное, я точно такая же мелюзга.
ВЕСТАЛКА: Нет, Николай, ты рыба гораздо крупнее.
МАРТЫНОВ: Вы серьёзно?
ВЕСТАЛКА: Это видно с первого взгляда. В тебе есть стать, есть упорство. А самое главное – злость. Нет в творчестве ничего важнее злости. Только она все механизмы приводит в движение. Человек без злости – пустышка.
МАРТЫНОВ: Довольно спорное суждение, на мой взгляд, но как вам угодно.
ВЕСТАЛКА: Это не суждение, это холодная объективность. Смирный добряк ничего в жизни не добьётся. Только тревожные неврастеники, кипящие внутри злостью и неудовлетворённостью, могут взойти на Олимп. Другое дело, что платят они за это высокую цену, да и не вполне он стоит, этот Олимп, тех удовольствий, какие ему приписывают. Однако это мало кого останавливает. Вот ты что готов заплатить за правду о себе?
МАРТЫНОВ: Заплатить?.. Ну, у меня есть с собой рублей двенадцать. Или четырнадцать. Пожалуйста, извольте.
Начинает торопливо шарить по карманам.
ВЕСТАЛКА: Я не про деньги. На что ты готов пойти ради восхождения на Олимп?
МАРТЫНОВ: А какие есть варианты?
ВЕСТАЛКА: Ребёночка мне сделаешь?
МАРТЫНОВ: Что? Вы о чём?
ВЕСТАЛКА: Здесь подсобка у меня рядом. На пять минут уединимся – и всё. Обещаю не насиловать, всё будет по любви.
МАРТЫНОВ: Пожалуй, мне пора!
Пытается встать с трона.
ВЕСТАЛКА (хватая его за плечи): Сиди! Ничего мне от тебя не надо. Мне и так жалко вас всех до боли в сердце от тех знаний, которыми я вас одариваю. Потому что, по большому счёту, проклятые вы люди. Заблудившиеся в реальности, потерянные, несчастные, грешные. Плачу по всем вам день и ночь и молюсь за ваши души, только вот проку от моих молитв мало. Я не дева Мария, а всего лишь прорицательница, открывающая тёмные истины.
МАРТЫНОВ: И что, вы это всем предлагаете? Детей сделать?
ВЕСТАЛКА: Всем. И, знаешь ли, большинство соглашается.
МАРТЫНОВ: То есть у вас куча детей от писателей и музыкантов?
ВЕСТАЛКА: Увы, то и дело происходят выкидыши. То ли семя ваше испорчено, то ли моё вместилище бесплодно. Так и не получилось никого родить от вашего брата.
МАРТЫНОВ: Даже боюсь спросить, что вы предлагаете поэтессам и актрисам.
ВЕСТАЛКА: Поэтесс и актрис встречаю не я. Точнее я, но в мужском обличии. А что между ними происходит – тебе лучше не знать. Но совсем не то, о чём можно подумать в первую минуту. В любом случае – все уходят с истиной. И всё неизменно сбывается.
МАРТЫНОВ: Так что же, мне стоит продолжать литературные занятия, или всё это не для меня?
ВЕСТАЛКА: Коля, это самый идиотский вопрос, на какой способен человек. Если ты ждёшь одобрения со стороны, тогда и вовсе не стоило начинать. Если ты готов поверить любой бабе, которая скажет тебе: «Закругляйся, бездарь!», значит, ты действительно бездарь и литература не для тебя. Что я говорила тебе про злость? Только на ней всё держится. Пусть миллион людей скажет тебе, что ты ничтожество, а ты ответишь: «Всё равно буду! Потому что хочу!» Только в таком формате всё и работает.
МАРТЫНОВ: Значит, стоит?
ВЕСТАЛКА: Говорю тебе: это не моё дело! Я вообще не по этой части. Я всего лишь открываю будущее.
МАРТЫНОВ: Хорошо. И что же вы видите в моём будущем?
Весталка накладывает руки ему на голову и закрывает глаза. Некоторое время, покачиваясь и бормоча какие-то слова, она погружается в сознание Мартынова и пруны времени.
ВЕСТАЛКА: О-о-о! Да ты необычный человек. Имя твоё останется в веках.
МАРТЫНОВ: Что, на самом деле?
ВЕСТАЛКА: Я никогда не вру! Я просто открываю будущее.
МАРТЫНОВ: А можно узнать, что именно такое я совершу, что оставит моё имя в веках? Это будет роман? Пьеса? Цикл стихотворений?
ВЕСТАЛКА: Этого я не вижу. Знаю лишь то, что это будет продукт совместной деятельности.
МАРТЫНОВ: То есть, коллаборация с другим автором? Совместное произведение?
ВЕСТАЛКА: Именно! Совместный творческий акт с другим наивным и потерявшимся в жизни гордецом.
МАРТЫНОВ: Чёрт, вот бы чуть подробнее! Кто он, мой напарник?
ВЕСТАЛКА: Симпатичный молодой человек. Очень беспокойный. Очень неуверенный в себе и компенсирующий эту неуверенность внешним цинизмом и вульгарностью. Не вижу его имени. Но слава вас ждёт огромная! Странная слава, с вкраплениями тьмы и скорби, но воистину величественная.
МАРТЫНОВ: То есть, мы создадим какое-то совершенно странное и необычное произведение? О чём?
ВЕСТАЛКА: О жизни и смерти. О любви и разочаровании. О предательстве и сожалении. Произведение, которое обожжёт и шокирует всех.
Огонь на свечах нажинает дрожать, свет в комнате мерцает, по ней словно проносится ветер – волосы и балахон Весталки развеваются, а Мартынов морщится от внезапных дуновений воздуха. Вдруг свечи разом гаснут, а в комнате раздаётся хлопок – словно лопнул какой-то большой пузырь. Мартынов вздрагивает, а обессиленная Весталка отрывает руки от его головы.
ВЕСТАЛКА: Как тяжело даются мне эти откровения! Сколько в них боли и разочарований!
МАРТЫНОВ (в недоумении оглядываясь): Что это было?
Сгорбившаяся Весталка закрывает руками лицо и не отвечает.
МАРТЫНОВ: Уау, прямо-таки астрал какой-то! Вот и не верь после этого в мистику. Это всё?
Согбенная от боли Весталка, не глядя на него, кивает головой.
Мартынов слезает с железного трона и отряхивает с одежды ржавчину.
МАРТЫНОВ: Большое, человеческое вам спасибо! Не верил, что это визит будет полезным, но вы меня искренне порадовали.
ВЕСТАЛКА (распрямляясь и морщась): Здесь нечему радоваться, дурачок.
МАРТЫНОВ: Ну всё же! Ваш прогноз куда более благоприятный, чем тот, что давал я сам себе. Чем могу отблагодарить вас?
ВЕСТАЛКА: Может, всё же в подсобку?
МАРТЫНОВ: Спасибо за всё, но я воздержусь. Всего вам хорошего, а если нужны деньги – то обращайтесь. Всегда посодействую, чем смогу.
Он протягивает ей руку, но Весталка не отвечает на рукопожатие. Взбудораженный, окрылённый Мартынов кланяется ей и покидает комнату.
Печальная Весталка делает по комнате несколько шагов из стороны в сторону, потом останавливается и щёлкает пальцами. Всё погружается во тьму.

Комната для артистов в клубе Столыпина. Несколько стульев, тахта. Из угла в угол, в нервном возбуждении перед выступлением прохаживается Лермонтов. На артистическом столике у стены, поглядывая на него с лёгкой иронией, но и очевидным томлением во взоре, во фривольной позе сидит Натали Мартынова.
ЛЕРМОНТОВ: Как я люблю этот предстартовый мандраж! Волнение, смятение, потерянность… Ещё несколько минут – и ты на арене, в клетке с тиграми и львами, которых должен усмирить плетью своего таланта.
НАТАЛИ: Какая жестокая метафора!
ЛЕРМОНТОВ: Ничуть! Именно так всё и есть на самом деле. Либо ты подчиняешь публику, либо публика ломает тебя.
НАТАЛИ: Разве нельзя взаимодействовать с публикой на равных, по любви и в согласии?
ЛЕРМОНТОВ: Нет-нет, так не бывает! Творчество – очень жестокая вещь. Либо ты, либо тебя. А любовь, согласие, розочки – это для додиков вроде твоего брата.
НАТАЛИ: Мишель, ну вот опять ты третируешь Колю! Чем не мил он тебе?
ЛЕРМОНТОВ: Напротив, очень даже мил! Но он, к сожалению, не понимает самых основных, базовых принципов человеческого устройства. Желает, чтобы всё было по-честному, по-хорошему, по-доброму. Чтобы мир воздавал сторицей самым добродетельным. А так не бывает! Мир – адская кухня, а люди – чёрствые и завистливые ничтожества. Они реагируют лишь на блеск, на мишуру. Их надо обмануть. Им надо польстить. Лишь тогда они примут тебя. Оттого-то Коля и мучается со своей наивной честностью. Воспринимает жизнь буквально и буквально же переносит её на бумагу. Он ничего не добьётся, как это ни печально.
НАТАЛИ: Просто он порядочный, хоть и несколько прямолинейный человек.
ЛЕРМОНТОВ: Порядочность этого рода сродни слабоумию, ты уж извини меня.
НАТАЛИ: Что же тогда ты нашёл во мне, сестре слабоумного? Или я для тебя всего лишь очередное развлечение?
Лермонтов приближается к Натали и обнимает её.
ЛЕРМОНТОВ: Что ты, солнышко! Ты мне очень дорога.
НАТАЛИ: Это та самая фирменная лесть для покорения мира? Может быть, прибережёшь для публики, ведь я её не стою. Слишком мелкая добыча.
Лермонтов пытается её поцеловать. Натали нехотя позволяет.
ЛЕРМОНТОВ: Не будь такой куксивой, малышка! Если б ты была мне безразлична, разве посвятил бы я тебе бессмертные строки: «Утоли мои печали, Натали!..»
Натали шутливо стукает его ладошкой по груди.
НАТАЛИ: Врун несчастный! Это не ты написал, а месье Лепс!
ЛЕРМОНТОВ: Месье Лепс подло украл мою идею! Ну а как же вот это: Кто с вами раз поговорил,/ Тот с вами вечно спорить будет,/ Что ум ваш вечно не забудет/ И что другое всё забыл!.. Это уж точно моё. И для тебя.
НАТАЛИ: Другое всё забыл… Как же, забудешь ты другое! Его вон сколько вокруг – во всех сортах и позах, только руку протяни. Да и мне ли это написано? Может, какой другой дамочке.
ЛЕРМОНТОВ: Наташа, не будь такой колючей! В такие моменты ты превращаешься в своего брата.
НАТАЛИ: Одна кровь – ничего не попишешь.
Дверь в комнату открывается, входит Столыпин.
СТОЛЫПИН: Ой, пардон!
Столыпин тут же выходит наружу, но буквально через секунду приоткрывает дверь снова.
СТОЛЫПИН: Миша, я лишь напомнить: двухминутная готовность!
ЛЕРМОНТОВ: Хорошо, я готов!
Дверь за Столыпиным закрывается. Лермонтов отстраняется от Натали и снова начинает в нетерпении шагать по комнате.
ЛЕРМОНТОВ: Оно приближается! Оно на подходе! Ещё две минуты – и клетка, и тигры, и плеть. И либо я впиваюсь в живительную кровь публики, либо она высасывает меня. Жестокая и чудная дихотомия! Ты пойдёшь в зал?
НАТАЛИ: Нет, послушаю тебя отсюда. Почему-то мне слишком волнительно видеть тебя на сцене.
ЛЕРМОНТОВ: Почему?
НАТАЛИ: Ты словно превращаешься в другого человека. Совсем не того, кого я знаю и…
ЛЕРМОНТОВ: И?..
НАТАЛИ: И ценю.
ЛЕРМОНТОВ: Многие закидываются перед выступлением дурью. Чтобы легче пережить, чтобы быстрее всё прошло. Но только не я! В этом весь кайф – в ясности противостояния, в борьбе. В триумфальном преодолении себя и обстоятельств. Никакая дурь не бодрит так, как поверженная и аплодирующая публика.
В дверь раздаётся стук.
СТОЛЫПИН (через дверь): Миша, пора!
ЛЕРМОНТОВ: Я иду к тебе, развратная толпа! Я буду иметь тебя и стонать от наслаждения. Пожелаешь мне удачи, Наташа?
НАТАЛИ: Она тебе не понадобится.
ЛЕРМОНТОВ: Вот они, слова истины! Моя девочка!
Лермонтов подскакивает к ней, чмокает в губы и выходит из комнаты. Вскоре где-то за стенами раздаются аплодисменты, а затем слышен голос Лермонтова: «Погиб поэт! — невольник чести –/ Пал, оклеветанный молвой…»
В комнату входит Мартынов. Он удивляется, увидев здесь сестру, да ещё в таком растрёпанном виде.
МАРТЫНОВ: Здрасьте-пожалуйста! А ты что тут делаешь?
НАТАЛИ (поправляя одежду): Ничего. Пришла послушать поэтов.
ЛЕРМОНТОВ: Каких поэтов? Сегодня только Лермонтов.
НАТАЛИ: Вот его и пришла послушать. Поддержать друга… семьи.
МАРТЫНОВ: Что у тебя с ним?
НАТАЛИ: Ничего, просто общаемся. Что за допрос?
Натали пересаживается со столика для артистов на тахту.
МАРТЫНОВ: Ты поосторожнее с этим ловеласом! Для него девушки – лишь мимолётная пища для усмирения собственного эго. Пожуёт – и выплюнет.
НАТАЛИ: Вот уж спасибо за мудрые предостережения! И куда я только без них!?
Мартынов видит на столе бутылки с какими-то напитками, подходит и наливает себе в стакан соку.
МАРТЫНОВ (отпивая глоток): А почему он читает «Смерть поэта»? Вроде бы собирался презентовать «Тамару».
НАТАЛИ: «Тамара» пойдёт вторым или третьим номером. А первым его уговорили прочесть «Смерть поэта». Сегодня – день рождения Пушкина.
МАРТЫНОВ: Ах, вот в чём дело! Уговорили! Опять мы удостоены чести насладиться этой кринжатиной.
НАТАЛИ: Коля, что за бред ты несёшь?
МАРТЫНОВ: «Вы, жадною толпой стоящие у трона…» Как чудно и объёмно создан этот весомый образ: мы и они. Мы – хорошие, они – плохие. Мы – сами по себе, а они – в толпе. Можно подумать, что господа Пушкин и Лермонтов не имеют никакого отношения к этой жадной толпе, стоящей у трона, а работают в «Пятёрочке» грузчиками.
НАТАЛИ (усмехаясь): По другому поводу я бы поддержала твою остроумную язвительность, но Пушкин… Николя, они забрали наше достояние, солнце русской поэзии!
МАРТЫНОВ: Кто они?
НАТАЛИ: Они! Пендосы!
МАРТЫНОВ: Ах, вот что это было! А я думал, семейная ссора со свояком.
НАТАЛИ: Ну ты же понимаешь, что за французом стояла целая толпа недоброжелателей.
МАРТЫНОВ: Опять толпа! Везде одни толпы. Везде одни жадные недоброжелатели.
НАТАЛИ: Ну вот давай ещё оправдывай Дантеса!
МАРТЫНОВ: Если бы Пушкин был чуть разумнее, то уж всяко бы сумел утрясти недоразумение с родственником. Но нет, он жаждал бессмертия и лез на рожон. Написал письмо с оскорблениями. Что оставалось делать бедолаге Дантесу? Не сомневаюсь, что этот позёр Лермонтов тоже мечтает быть застреленным на дуэли. Чтобы воспарить в вечность на носилках мученика.
НАТАЛИ: В тебе столько язвительности, столько недовольства! Ты беспокоишь меня, Николя! Даже не знаю, как это определить – смесь какой-то гремучей жизненной неудовлетворённости с завистью. Тебе надо успокоиться.
МАРТЫНОВ: Завистью!? Так ты тоже из тех, кто объясняет всё завистью? Это так удобно! Человек говорит правду, потому что он всего лишь завидует. Ату его, господа, потому что в этом мире нельзя быть таким прямолинейным дураком!
НАТАЛИ: И в самом деле нельзя! Мама и так расстраивается от всех этих разговоров о тебе. Ты вознамерился свести её в могилу?
МАРТЫНОВ: Что за разговоры такие?
НАТАЛИ: Разговоры, в которых ты предстаёшь весьма недалёким человеком со своим желанием объяснить каждому встречному-поперечному как мир устроен. Если бы ты был немного более тактичным, то понял, что у каждого своя собственная картина.
МАРТЫНОВ: У каждого собственная, но у большинства отчего-то одна-единственная. Кстати, что ты думаешь о Екатерине Гончаровой, жене Дантеса? Она просто такая дурочка, что встала на сторону мужа, уехала с ним во Францию, рожает ему детей и плюнула на солнце русской поэзии, или же она какая-то идейная? Тоже часть толпы, часть заговора?
НАТАЛИ: Она просто верная жена.
МАРТЫНОВ: Значит, дурочка. Понятно.
НАТАЛИ: Я не говорила этого.
МАРТЫНОВ: Вот ты на чью сторону встанешь, если в дуэли сойдутся твой брат и твой муж?
НАТАЛИ: Это слишком теоретическая конструкция. У меня нет мужа.
МАРТЫНОВ: Ну хорошо, жених! Ухажёр! Милый друг!
НАТАЛИ: Я встану на сторону справедливости.
МАРТЫНОВ: Только где она, эта самая справедливость, кто производит её на свет, кто ставит на ней знак качества? Уж не жадная ли толпа, стоящая у трона?
НАТАЛИ: Ты слишком глубоко копаешь. И слишком криво.
МАРТЫНОВ: Да, я понимаю, что так не надо. Глубоко и криво – это то, что категорически не нравится публике. Эти господа просто молятся на пендосов и всё пендосское. Истекают по пендосскому. Мыслят и говорят по-пендосски. Но когда приходит нужный момент, они тотчас же разворачивают оглобли в другую сторону и начинают орать: «Бей пендосов, спасай Россию!» Очень удобная и правильная позиция.
НАТАЛИ: Коля, у тебя есть девушка?
МАРТЫНОВ: А что?
НАТАЛИ: Просто интересуюсь. Мне кажется, тебе пора жениться.
МАРТАНОВ: Ах, да! Жениться, успокоиться, забыться в семье и детях. Это очень хороший, правильный вариант, я его самым серьёзным образом рассматриваю, честно.
НАТАЛИ: Может, познакомить тебя с кем-нибудь? У меня есть на примете пара порядочных подруг. Например, Софочка, дочь киевского предводителя дворянства.
МАРТЫНОВ: Нет уж, сестрёнка, я как-нибудь сам.
В комнату вваливаются смеющиеся Лермонтов и Столыпин. Вместе с ними Эмилия Верзилина. Лермонтов взбудораженный и разгорячённый. Столыпин тоже на взводе, в его руках бутылка шампанского и бокалы.
СТОЛЫПИН: Триумф! Полный и безоговорочный триумф! Публика просто стонала от восторга.
ЛЕРМОНТОВ: Да, я насадил её на вертел и сладострастно удовлетворил. Натали, ты должна была это видеть! Как дела, Николай?
НАТАЛИ: Я слышала всё отсюда. Рада за тебя!
ВЕРЗИЛИНА: О, это было просто бесподобно! Мишель – он просто умница и талантище. Какие волшебные строки, какие чувственные рифмы!
СТОЛЫПИН: Давайте выпьем, ребята! Давайте отпразднуем! Сегодня родилось солнце русской поэзии, которое отобрали у нас злобные пендосы. Сегодня Мишель блестяще продолжил дело великого Пушкина. Сдаётся мне, место «намбер уан» не осталось вакантным.
Столыпин разливает по бокалам шампанское. На Мыртынова не хватает бокала.
СТОЛЫПИН: Коля, я не знал, что ты будешь! Давай я тебе в стакан!
Мартынов пытается возразить, но Столыпин наливает ему в стакан с недопитым соком шампанское.
СТОЛЫПИН: Кстати, господа, вы знакомы с Эмилией? Пожалуйте любить и жаловать: Эмилия Верзилина, красавица и душа многочисленных компаний. Сдаётся мне, она уже не одного поэта околдовала.
МАРТЫНОВ: Как-как, Эмилия? Какое удобное имя! Сразу же, без обиняков, можно называть вас милочкой.
ЛЕРМОНТОВ: Мила, познакомься: Николай Мартынов, стихотворец и прозаик. Очень скверный и ядовитый человек. Держись от него подальше, а то его слюна оставит на твоих ланитах незаживающие ожоги.
ВЕРЗИЛИНА: Очень приятно, месье Мартынов! Рада встрече!
ЛЕРМОНТОВ: Коленька публикуется в сети под псевдонимом Martynoff. Латиницей, с двумя «эф» на конце. Не читали?
ВЕРЗИЛИНА: К сожалению, не имела чести.
ЛЕРМОНТОВ: Мила, негодница, отчего ты не читаешь нашего знаменитого товарища? Ай-яй-яй, балл тебе в минус.
ВЕРЗИЛИНА: Возможно, месье Мартынов какой-то изощрённо-авангардный автор, на которого у меня просто не хватит мозгов и понимания.
ЛЕРМОНТОВ: Нет, дорогая Мила, Коля Мартынов предельно прост. Прост, конкретен и прям как строчка в песне Шуфутинского.
СТОЛЫПИН: Эмилия – большая поклонница современной литературы. Наперечёт знает всех писателей и поэтов. Со многими знакома лично. Очень любознательная и удивительно умная девушка. (Вспоминает о присутствии ещё одной девушки). Конечно же, и Наталья Соломоновна очень умна и широко образована. Эмилия, познакомься! Наталья Мартынова.
ВЕРЗИЛИНА: Очень приятно! Вы – супруга господина Мартынова?
НАТАЛИ: Нет, всего лишь сестра. Так что если у вас есть на него виды, то не стесняйтесь.
ЛЕРМОНТОВ: Ха-ха, зачётный прикол! У нас тут намечается интересная свара, не находите?
ВЕРЗИЛИНА: Да я, собственно, не то в виду имела. Хотя, ладно, проехали…
ЛЕРМОНТОВ: Кстати, Коля, давно хотел тебя спросить: а почему ты выбрал себе такой странный сетевой псевдоним? С этими двумя мерзопакостными «эф» на конце. Тебе не стыдно косить под француза, ты ведь не больно-то их любишь?
МАРТЫНОВ: Я гораздо более русский человек, чем вы, господин шотландец.
ЛЕРМОНТОВ: А-а, слышали! Вот она, ядовитая слюна моего закадычного друга. Я уже весь в ожогах! «Господин шотландец!..» В этом месте я должен растечься от стыда за недостойное смешение кровей своих предков.
СТОЛЫПИН: Господа, всем стоит успокоиться! А то начались какие-то чересчур горячие уколы.
ЛЕРМОНТОВ: Нет, давайте всё же разберёмся. Почему не просто Мартынов, а именно Martynoff? Я же не называю себе Lermontoff, даже несмотря на свои шотландские корни.
МАРТЫНОВ: Это была юношеская ошибка. Тогда все называли себя в сети на европейский лад, а сейчас конъюнктура поменялась. Все стали патриотами, русофилами, охранителями традиционных ценностей.
ЛЕРМОНТОВ: Ах, вот в чём дело! Не попал в струю. Хорошо хотя бы то, что нашёл в себе силы назвать это ошибкой.
СТОЛЫПИН: Кстати, Николай! Что сказала тебе Весталка?
МАРТЫНОВ (с изумлением): Откуда ты знаешь, что я был у неё?
СТОЛЫПИН: Да весь свет об этом знает! Ко мне сейчас в зале подходили и спрашивали: что там с Мартыновым, что ему Весталка наговорила? Поинтересуйся осторожно. Вот, интересуюсь. Но, кажется, неосторожно.
ЛЕРМОНТОВ: Вот как! Значит, ты всё-таки сходил к Весталке. Ну и что?
НАТАЛИ: Кто это, объясните, пожалуйста!
ВЕРЗИЛИНА: Это некая мистическая женщина, к которой господа литераторы ходят за откровениями. Что она кому нагадает, то и сбывается.
НАТАЛИ: Не похоже на моего брата. Коля, ты действительно веришь во всё это?
МАРТЫНОВ: Признаться, я был в больших сомнениях, но эта женщина и вправду оказалась способной на многое. Я до сих пор нахожусь под сильным впечатлением от общения с ней.
ЛЕРМОНТОВ: Что она сказала тебе? Не томи!
СТОЛЫПИН: Да, Коля, все хотят знать! Если это, конечно, позволительно.
ВЕРЗИЛИНА: Очень интересно послушать, что же этакое может нагадать писателю сомнительная женщина.
НАТАЛИ: Надеюсь, ничего страшного?
МАРТЫНОВ: Я не знаю, вправе ли я передавать её слова, тем более что были они весьма возвышенными по отношению ко мне, но, тем не менее, извольте. Весталка сказала, что имя моё останется в веках.
СТОЛЫПИН: В самом деле? Вот это да! Вот так Коля!
МАРТЫНОВ: Наверное, чушь какая-то. Не стоит обращать внимания.
ЛЕРМОНТОВ (печально): Нет, стоит. Раз она сказала, так и будет.
ВЕРЗИЛИНА: Вы что, действительно во всё это верите? В наш просвещённый век – и вся эта мистическая лабуда.
СТОЛЫПИН: Это не лабуда, Эмилия! К сожалению или к счастью, всё, что говорит Весталка, сбывается.
ЛЕРМОНТОВ: Истинная правда! В её лице нам вещает сама Судьба. Ну а что конкретнее, Коля? Были какие-то подробности?
МАРТЫНОВ: Подробность, по сути, одна-единственная. Что в веках я останусь не сам по себе, а в содружестве с каким-то другим автором.
ЛЕРМОНТОВ: В содружестве? Совместное произведение?
МАРТЫНОВ: Да, именно так.
СТОЛЫПИН: Что же, ничуть не менее замечательный вариант! Большинство о таком может лишь мечтать.
НАТАЛИ: И всё же это звучит как-то жутковато.
ВЕРЗИЛИНА: Не просто жутковато, а глуповато! Взрослые образованные мужчины, а верите в цыганские предсказания.
ЛЕРМОНТОВ: Жутко, глупо, неестественно – а всё так и будет. Прими мои поздравления, друг! Ты это заслужил.
СТОЛЫПИН: Вот и пусть сейчас Смирдин попробует отказать тебе с изданием книги!
НАТАЛИ (пытаясь сменить тему и настроение): Господа! Мы вроде бы хотели отпраздновать день рождения Пушкина, а перешли к совершенно другим, каким-то потусторонним темам. Шампанское ждёт!
СТОЛЫПИН: И вправду, господа! Давайте выпьем! За Пушкина! За великую русскую поэзию!
Все чокаются бокалами. Молодые люди выпивают шампанское и, словно по невидимой команде, начинают петь:
Ах, Александр Сергеевич, милый!
Ну что же вы нам ничего не сказали,
О том, как держали, искали, любили.
О том, что в последнюю осень вы знали.
В последнюю осень!
В последнюю осень!

Квартира Мартынова. Скромное убранство: стол, кровать, платяной и посудный шкафы, дешёвая микроволновка. Над кроватью на стене висит палаш – в память о кавказской кампании. Ночь. За окном видны луна и яркие звёзды. Мартынов ходит по квартире с тетрадкой в руке, бормочет про себя и вслух поэтические строки и записывает их в тетрадь карандашом.
МАРТЫНОВ (полушёпотом): Поспел полковник с батальоном/ И вынес роту на плечах;/ Чеченцы выбиты с уроном,/ Двенадцать тел у нас в руках…
Сотовый телефон Мартынова, лежащий на столе, начинает издавать мелодичный сигнал и вибрировать от звонка. Мартынов с неудовольствием отрывается от стихотворения и включает на телефоне громкую связь.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Коленька, сынок, здравствуй! Не потревожила?
МАРТЫНОВ: Да, мам, привет! Нет, не потревожила. Не сплю.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Чем занимаешься?
МАРТЫНОВА: Да так… Думаю, размышляю. Стихи пишу.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Ты уж извини, что я посреди ночи, но тут такое про тебя рассказывают… Думаю, надо позвонить. Убедиться, что с тобой всё в порядке.
МАРТЫНОВ: Что рассказывают? Кто?
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Будто, ты к гадалке ходил, а она тебе целую вечность в славе и почестях напророчила. Ой, сынок, тревожно мне!
МАРТЫНОВ: Чёрт, и кто только все эти слухи распускает?.. Ну а чего тревожного-то, если в славе и почестях? Хотя не совсем так, конечно.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Да ведь это всё не с доброй стороны пришло! Ты бы лучше к батюшке сходил, исповедался и причастился. Вот тогда бы мне спокойнее было. А тут – чернокнижница какая-то, манипуляторша, инфоцыганка. Их сейчас вон сколько развелось! Боюсь я их, Коленька.
МАРТЫНОВ: Всё в порядке, мам! Это просто пиар такой. Я на новый уровень выхожу. Стану знаменит не менее Лермонтова.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Пиар… Ой, Коленька, да отбрось ты в сторону все эти мечты о славе и почитании. Не от бога они, а от дьявола. Не в том прелесть жизни, чтобы поклонников найти, а в том, чтобы крепкую семью создать и детей вырастить. Чтобы жизнь в спокойствии провести. Я это и Мише Лермонтову говорила: погубят его устремления к Олимпу, высушат и выпотрошат. Плохо он закончит со всей этой жаждой славы… Ты, кстати, не знаешь, собирается он Наташе предложение делать? Вроде как у них всё серьёзно было.
МАРТЫНОВ: Насколько могу судить, у них как раз-таки всё очень несерьёзно. И Наташе, по-моему, это очень нравится. Ты уж извини, но она весьма ветреная особа и такая весёлая жизнь без обязательств ей очень даже по нутру.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Да что ты! Неужели до свадьбы не дойдёт? Вот испортит она себе репутацию, и никто не возьмёт её потом.
МАРТЫНОВ: Мама, в столице трудно испортить репутацию. Здесь у того плоха репутация, кто дома сидит и Богу молится. А в свете чем больше пикантности, тем лучше репутация.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Да как уж не знать мне этот свет! Многих он поломал. Тревожно мне за вас, дети! Вся жизнь впереди, а стержня нет. Мечетесь на ветру под влиянием мимолётных идей. Днём и ночью Господа Бога молю, чтобы всё у вас в порядке было! Чтобы жизнь сложилась…
МАРТЫНОВ: Мам, ладно, давай! Мне пора.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Коля, сынок, ты только про чеченцев ничего такого не пиши! А то мало ли.
Мартынов отключает вызов и недовольно морщится. Снова берёт в руки тетрадку с карандашом и продолжает блуждать с бормотаниями по квартире.
С улицы кто-то бросает в окно камешек. Он ударяется о стекло, но Мартынов не обращает на звук внимания. Через пару секунд в окно снова ударяется камешек, и с улицы слышен сдавленный зов: «Коля! Мартыш! Это я!»
Мартынов наконец слышит, открывает створку окна и выглядывает наружу.
МАРТЫНОВ: Маёшка, ты? А почему не через дверь?
ЛЕРМОНТОВ (с улицы): Соседей не хочу беспокоить. Дай мне руку!
Мартынов просовывает в окно руку и помогает взобраться в квартиру Лермонтову. Тот нетрезвый, выглядит помятым и поникшим. От былой бравады не осталось и следа.
ЛЕРМОНТОВ (грустно пытаясь пошутить): Как в былые времена, в общагу институток.
МАРТЫНОВ: Что случилось? Тебя словно побили.
Лермонтов усаживается на кровать.
ЛЕРМОНТОВ: Никто меня, к сожалению, не бил, но душе и вправду хочется драки. И вовсе не для триумфа, а чтобы быть побитым и размазанным. Как-то запуталось у меня всё, смешалось. Не туда плыву. Не в ту сторону и не по той реке. Ну да ты не обращай на меня внимания! Обыкновенная депрессуха поэта.
МАРТЫНОВ: Выпьешь? У меня осталось немного рому.
ЛЕРМОНТОВ: Нет, Коль, не надо! Я и так хорошенький.
Мартынов присаживается на стул рядом с кроватью.
ЛЕРМОНТОВ: Вот так ступишь однажды на эту тропку, которая возвышенное творчество и биение духа, идёшь по ней, стихами и рассказами в стороны разбрасываясь, и думаешь, что создаёшь вокруг себя новый мир, особое измерение, некое уникальное и обособленное величие. А потом оглянешься, посмотришь с холодным вниманьем вокруг – чёрт возьми, ни измерения, ни величия! Всё тлен и подлая обманка! И вовсе ты не герой, не существо в своём праве, а смешное ничтожество, мишень для нападок, жалкий шут, от которого каждый готов отмахнуться, как от прокажённого.
МАРТЫНОВ: Мне горько это слышать. Ты буквальным образом озвучил сейчас мои мысли. Я думал, они только меня одолевают, а оказалось, и ты, успешный и счастливый, с ними хороводы водишь.
ЛЕРМОНТОВ: Да какой успешный! Какой счастливый!  Всё поза. Всё игра. Ты знаешь, я просто боюсь этого мира. Жутко боюсь! Боюсь людей, даже самых близких и расположенных ко мне. Я не понимаю этой реальности! Она – словно какая-то подлая визуализация, компьютерная игра, в которую меня кто-то и за что-то поместил. Вокруг происходят какие-то события, произносятся слова, и от меня тоже ожидают неких действий и слов. А я не понимаю, что должен сказать и сделать, как поступить! С тобой бывает такое?
МАРТЫНОВ: Это – самое точное описание моих ежедневных будней. Моя матушка говорит, что творчество – оно не от Бога, а от дьявола. Может, так оно и есть?
ЛЕРМОНТОВ: Ну хорошо, оно от дьявола, порешим на том. Но что взамен? Вот откажусь я от него, сойду с этой дороги на другую тропку – и что дальше? Унылая и тоскливая жизнь среди обыкновенных людей с их невзрачными страстишками? Семья, дети и огород? И это всё? Всё, ради чего я пришёл в этот мир?
МАРТЫНОВ: Возможно, после несколько десятков лет метаний и страданий, где-то после сорока, открывается островок, твёрдая почва, на которой можно обосноваться и обрести гармонию с самим собой.
ЛЕРМОНТОВ: Возможно… А что если нет? Если всю жизнь до самого конца – вот эта зыбкость, раздвоенность и смятение? Как я выдержу всё это до старости, разве я смогу?
МАРТЫНОВ: Ты задаешь вопросы, на которые нет ответов. Надо просто терпеть и делать то, к чему более всего предрасположен. Творить, сочинять.
Лермонтов глубоко и тяжко вздыхает.
ЛЕРМОНТОВ: Может, счастливый брак всё исправит? Верная, добрая жена, спокойная семейная обстановка? Говорят, это способно произвести целебный эффект. Впрочем, бывает и обратное… Я, собственно, пришёл к тебе не просто так. Что ты думаешь, если я сделаю Наташе предложение?
МАРТЫНОВ: Думаю, она очень обрадуется.
ЛЕРМОНТОВ: Она обрадуется, а ты что? Готов принять меня в качестве родственника?
МАРТЫНОВ: Да кто я такой, чтобы моё мнение спрашивать? Тебе у родителей наших надо просить разрешения.
ЛЕРМОНТОВ: В последнее время у нас с тобой как-то всё не так складывается. Нервозность, раздражение. Нетерпение какое-то, и видимо – в первую очередь, с моей стороны. А ведь мы с тобой лучшие друзья! Как я гордился когда-то, что ты мой друг, как ценил тебя! Я был готов на всё ради тебя. И как-то всё это растворяется, уходит. Может, это просто возраст?
МАРТЫНОВ: Бывает. Всё наладится.
ЛЕРМОНТОВ: Ты думаешь? Не злишься на меня?
МАРТЫНОВ: Злюсь. Но тут же отпускаю злость. Разве можно долго злиться на Мишку Лермонтова?
Лермонтов обхватывает Мартынова за шею, они утыкаются друг в друга лбами и какое-то время умиротворённо сидят молча.
ЛЕРМОНТОВ: Споём?
МАРТЫНОВ: Споём.
ЛЕРМОНТОВ: Нашу?
МАРТЫНОВ: Нашу.
Сдерживая в ночи голоса, на пару они исполняют песню группы «The Doors» «Spanish Caravan»:
Carry me, Caravan, take me away.
Take me to Portugal, take me to Spain!
Andalusia with fields full of grain,
I have to see you again and again.
Take me, Spanish Caravan,
Yes, I know you can!
ЛЕРМОНТОВ (смахивая со щеки слезу): Давно так хорошо не сидел! Вот что значит – растворился в свете, в людях, и забыл о самом близком, что у меня есть. О друге. Прямо камень с души слетел.
МАРТЫНОВ: Ты молодец, что пришёл вот так. Я бы не решился.
ЛЕРМОНТОВ: Может, совместное выступление организуем? «Стихи о Кавказе» - что-нибудь в этом духе! У нас же много общего в творчестве.
МАРТЫНОВ: Отличная идея! Я буду только рад.
ЛЕРМОНТОВ: Надо с Лёшей Столыпиным перетереть. И со Смирдиным я тоже поговорю. Что он о себе возомнил, такого примечательного автора игнорирует!
МАРТЫНОВ: А может?.. Хотя нет, вряд ли ты согласишься.
ЛЕРМОНТОВ: Напишем что-нибудь вместе? Ты об этом хотел спросить?
МАРТЫНОВ: Об этом, да, но вряд ли ты найдёшь время в своём графике.
ЛЕРМОНТОВ: Да брось ты, какой график! Я рад, если мы создадим что-нибудь на пару.
МАРТЫНОВ: Серьёзно?
ЛЕРМОНТОВ: Ну конечно! Мы же друзья!
МАРТЫНОВ: А что это может быть, как думаешь? Поэма? Роман?
ЛЕРМОНТОВ: Писать стихи вдвоём проблематично. С прозой проще. Роман – да, это интересный вариант. Ну, или хотя бы повесть, если роман по объёму не вытянем.
МАРТЫНОВ: Наверное, лучше о том, что оба хорошо знаем. О Кавказе, о войне?
ЛЕРМОНТОВ: О войне. Но как-нибудь не банально, не так, как все вокруг пишут. Это не должен быть второй «Герой нашего времени» или вторая «Гуаша». Этакий свежий взгляд на военные события и человеческую природу как таковую. Что-то отчаянно смелое, пронзительное, но необыкновенно лирическое.
МАРТЫНОВ: Я бы мог отвечать за военную составляющую, а ты за лирическую. У тебя про любовь лучше получается.
ЛЕРМОНТОВ: Всё вдвоём будем создавать, вместе! И войну, и любовь. Как настоящие напарники.
МАРТЫНОВ: Да. Как настоящие напарники. Как друзья.
ЛЕРМОНТОВ: Коль, ты меня извини, но я отрубаюсь! Просто валит на ходу. Ничего, если я прямо здесь, в твоей постели лягу?
МАРТЫНОВ: Конечно!
Лермонтов стаскивает с себя ботинки и падает в одежде в постель. Мартынов осторожно освобождает из-под него скомканное одеяло и накрывает им спящего товарища.
Потом он снова берёт в руки тетрадку с карандашом и, бормоча, продолжает сочинять стихи.
МАРТЫНОВ: Вот офицер прилёг на бурке/ С ученой книгою в руках,/ А сам мечтает о мазурке,/ О Пятигорске, о балах…
Вдруг, поймав какую-то внезапную, но удивительную мысль, он останавливается.
МАРТЫНОВ: А что если вовсе не совместный роман имелся в виду под этим великим творческим актом? Не роман, не поэма и не выступление в клубе. А нечто совершенно другое…

Дом Лермонтовых. Богатое убранство: элитная мебель, лепнина, огромный телевизор на стене. Елизавета Алексеевна, бабушка Лермонтова, одетая в брендовый спортивный костюм, сидит на диване с планшетом и, морщась, просматривает почту. Перед ней столик – на нём прохладительные напитки и фрукты.
В комнату входит Михаил Лермонтов. Он в футболке и спортивных трусах, только что с утренней пробежки: футболка влажная, на шее полотенце, он вытирает им пот с лица. Плюхнувшись в кресло, он хватает со столика бутылку с водой и жадно совершает несколько больших глотков.
ЛЕРМОНТОВ: Чуть не сдох. Сердце из груди выпрыгивает. Подраспустился я что-то. Прям как пенсионер.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: А я всегда говорила, что все эти ночные пьянки до добра не доведут.
ЛЕРМОНТОВ: Это не пьянки, это продвижение и установление связей.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: С продвижением и связями всё в порядке. За это я отвечаю. Так что расслабься и занимайся творчеством… Вот смотри. «Отечественные записки» готовы взять «Благодарность», «К портрету» и «Завещание». Оплата достойная, хотя я просила больше. Соглашаемся?
ЛЕРМОНТОВ: Соглашаемся.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: «Современник» после долгих раздумий снизошёл до «Измаил-Бея», но гонорар – сущие слёзы. Даже не знаю, стоит ли за такие деньги публиковаться.
ЛЕРМОНТОВ: Плетнёв! Он меня не любит.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Так что же, отказываем?
ЛЕРМОНТОВ: Да, не будем унижаться.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА (делая пометки в планшете): Дальше. Клуб «Ночная кобыла» приглашает принять участие в рэп-баттле. Соперник – некто (вглядывается в имя)… Нет, не могу разобрать это сочетание букв. Но он со звёздочкой.
ЛЕРМОНТОВ: Нет, с иноагентами сейчас нельзя баттлиться.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Ну почему же? Молодёжная аудитория – ценный ресурс. Да и помять травку на либеральной поляне тоже бывает полезно.
ЛЕРМОНТОВ: Полезно, но не сейчас. Меня самого после «Смерти поэта» чуть не признали иноагентом. Да и вовсе я не либерален.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Вот их будут потом встречать с распростёртыми объятиями, а ты останешься в звании ортодокса-охранителя.
ЛЕРМОНТОВ: Никто их не будет встречать с распростёртыми объятиями. Отрезанные ломти к буханке не прилипают. А к эмиграции я не готов и от России не откажусь.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Хорошо, пропускаем. Теперь по текущим творческим вопросам. Что у тебя с «Демоном»?
ЛЕРМОНТОВ: Ну, почти закончен. Если так можно сказать о седьмой редакции.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: «Валерик»?
ЛЕРМОНТОВ: Готов.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: «Пророк»?
ЛЕРМОНТОВ: Готов.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Это очень важная, ударная тема. Здесь и Пушкин, и Байрон, и много чего ещё пересекается. Планирую его в качестве хита.
ЛЕРМОНТОВ: Не уверен, что это хит.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Будет хит! А «Штосс» как у тебя?
ЛЕРМОНТОВ: В процессе.
Елизавета Алексеевна пристально и упрёком смотрит на внука.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Мишель, мне так кажется, или ты действительно сбавил обороты? Стихи ещё более-менее идут, а с прозой совсем беда.
ЛЕРМОНТОВ: Ну так я же в первую очередь поэт.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Не скажи, не скажи! Ещё неизвестно, каким боком ты останешься в истории. Может, прозаиком.
ЛЕРМОНТОВ: (с горечью): Останусь в истории!.. Ты же знаешь, что сказала мне Весталка. «У тебя будет сомнительная слава при жизни, а в вечность ты сможешь попасть лишь с помощью твёрдой руки друга…» То есть, всё! В одиночку не попасть! Только через совместное творчество.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Не надо воспринимать эти слова буквально. Их можно трактовать по-разному.
ЛЕРМОНТОВ: По-моему, здесь одна-единственная трактовка.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Совместные произведения – это так туманно, зыбко. Сколько совместных романов или повестей, которые остались в истории, ты можешь вспомнить?
ЛЕРМОНТОВ: Вот потому первое же значительное произведение и будет восприниматься как новаторский прорыв. Потому его и заметят во всём мире.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Ну, хорошо, давай поищем тебе напарника. Я уже, можно сказать, работаю над этим вопросом. Как, например, тебе Володя Соллогуб? Вы, кстати, с ним вместе уже писали один стишок. Или есть такой молодой прозаик Тургенев. Говорят, очень многообещающий. Я могу установить с ним контакты.
ЛЕРМОНТОВ: «Рука друга!» Друга, бабушка! Разве они друзья мне?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Ну так и подружитесь за романом!
ЛЕРМОНТОВ: Я уже знаю, с кем буду вместе писать.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: С кем? Уж не с Колей ли Мартыновым?
Лермонтов смотрит на неё выразительно.
ЛЕРМОНТОВ: Да. И что с того?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: И это всё оттого, что Весталка напророчила ему вечность через совместный творческий акт?
ЛЕРМОНТОВ: Именно! Всё сходится – и у него, и у меня.
ЕЛИЗАВЕТА МИХАЙЛОВНА: Так, небось, наплёл Мартынов с три короба о прогнозе Весталки. Ты же не слышал, что она на самом деле ему сказала.
ЛЕРМОНТОВ: Он слишком честный, чтобы врать.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Мишель, извини, но что путного ты сможешь написать вместе с этой посредственностью?
ЛЕРМОНТОВ: Он вполне добротный автор. А тему Кавказа, о котором мы собираемся писать, вообще мало кто лучше него знает.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Ты тоже в ней мастак.
ЛЕРМОНТОВ: И я. Вот поэтому мы вдвоём и создадим мощный творческий кулак.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Сильно в этом сомневаюсь. Нет, Мишель, давай отмотаем назад. Разве можно так буквально воспринимать слова этой хитрой и порочной Весталки? Я прекрасно знаю такую породу женщин, знаю, из чего они состоят и чего желают. Мало ли что она имела в виду? В твоём случае – это может быть рука издателя, пиар-менеджера. Может, она вообще мою руку в виду имела, я же тебе друг, в конце концов. А в случае Мартынова – это вообще чёрти знает что может быть! Возможно, он устроит какой-то перфоманс с собакой или енотом. А весь мир, покатываясь со смеха, сохранит его имя в истории в качестве шута. Ведь возможно такое?
ЛЕРМОНТОВ (вздыхая): Ты весьма убедительна в своём цинизме.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Это никакой не цинизм, мон шер! Это здравый смысл! Не совершай опрометчивых шагов! Во всяком случае, советуйся со мной. Я уж точно не пожелаю тебе худого.
Елизавета Алексеевна, разволновавшись, наливает себе в стакан воду из бутылки и совершает небольшой глоточек.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Подожди-ка! Так ты, может, и Наташке Мартыновой собираешься предложение делать!?
ЛЕРМОНТОВ: Почему ты так решила?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Ну а как ещё? Раз совместное произведение с Колькой собрался писать, так и Наташку надо приветить! Я же тебя знаю! Ты же такой сердобольный – всех готов теплом своим одаривать.
ЛЕРМОНТОВ: Натали – очень хороший вариант для брака, с чего ты так взъелась?
Елизавета Алексеевна от наплыва эмоций поднимается с дивана и начинает ходить по комнате.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Наташа и вправду не самый плохой вариант для брака. Гораздо лучше, чем Коля – для произведения. Но ты ещё так юн, Мишель! Ты не нагулялся, не утолил бурление тестостеронов. Я хоть и пожилая дама, но понимаю, что такое для мужчины юность и свобода.
ЛЕРМОНТОВ: Она замечательная девушка и очень мне нравится. По какой причине она не может быть моей женой?
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Ну кто сейчас женится в двадцать шесть, Мишель? Потерпи хотя бы до тридцати пяти.
ЛЕРМОНТОВ: Натали точно не будет ждать меня ещё девять лет. У неё достаточно поклонников.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Ну и Бог с ней! Другая найдётся.
ЛЕРМОНТОВ: Как легко ты рассуждаешь!
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Дорогой мой внук! Всё, что я вижу сейчас – так это то, что ты выстроил себе чрезвычайно странную и опасную мыслительную конструкцию. И она совершенно очевидно приведёт тебя к чему-то очень нехорошему. К раннему и наверняка несчастливому браку. К бестолковому и бездарному совместному роману, за который тебя высмеют в свете. И это, боюсь, ещё не самое худшее. Вполне вероятно, что ты и вовсе похоронишь свою карьеру с этим Мартыновым.
Лермонтов поднимается из кресла и собирается уйти.
ЛЕРМОНТОВ: Я в душ. Спасибо за очередную просветительскую беседу.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА (в спину внуку): Одумайся, Мишель! Доверься своей бабушке! Никакие гадалки тебе добра не пожелают, только я!
Лермонтов уходит из комнаты. Елизавета Алексеевна открывает тумбочку у шкафа и торопливо шарит в нём руками.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Где же таблетки? Куда я их положила?
Наконец она находит таблетки, глотает сразу несколько штук и запивает водой из бутылки.
ЕЛИЗАВЕТА АЛЕКСЕЕВНА: Этот мальчишка меня в могилу сведёт!

Пижамная вечеринка в доме Верзилиных. Мужчины одеты кто в пижамы, кто в трусы и майки, девушки – в ночнушки. Обстановка самая непринуждённая. Все ходят с бокалами, общаются и смеются. Фоном звучат отрывки из музыкальной классики – Моцарт, Бетховен, Брамс, Григ. Музыкой заправляет диджей в трусах и манишке. У стойки разливает по стаканам напитки бармен, он в трусах и с бабочкой на шее. Разбиваясь по двое-трое, гости общаются.
Мартынов Глебов и Трубецкой.
ТРУБЕЦКОЙ: Господа, слышали шокирующую новость? Группа московских акционистов из простонародья решила, прямо аки древний Герострат, сохранить своё имя в истории. И сотворила некий вызывающий совместный творческий акт. Даю три попытки догадаться, в чём он заключался. Уверяю, что это в высшей степени оригинально.
МАРТЫНОВ: Совместный творческий акт? Даже представить не могу!
ГЛЕБОВ: А я знаю, знаю! Слышал эту новость. Честно говоря, особо не шокирует, но оригинально, да.
ТРУБЕЦКОЙ: Так, Миша отпадает. Коля, все три попытки твои!
МАРТЫНОВ: Не знаю… Они написали поэму на древнегреческом?
ТРУБЕЦКОЙ: А поэт всё о поэмах… Незачёт. Вторая попытка.
МАРТЫНОВ: Подожгли московскую публичную библиотеку?
ТРУБЕЦКОЙ: Так, мысль заработала в нужном направлении. Примерно то же самое, только с собственной плотью.
МАРТЫНОВ: Неужели они сожгли себя?
ТРУБЕЦКОЙ: Третья попытка – и снова мимо. Нет, они поступили более изящно. На Красной площади они выложили своими телами знаменитое слово из трёх букв.
МАРТЫНОВ: Господи! И это творческий акт?
ТРУБЕЦКОЙ: Представляешь себе, да! Вся сеть, а точнее маргинальная её часть, просто слюнями исходит от восторга. Уже появились группы с инициативой увековечить их деяние. Назвать в их честь улицы, учебные заведения или хотя бы новые философские категории. Вот как надо в вечность входить! А вы всё со своими поэмами, романами, пьесами.
МАРТЫНОВ: Совместный творческий акт… Ну надо же!
Лермонтов и Наталья Мартынова. У Лермонтова в руках бутылка.
ЛЕРМОНТОВ (довольно развязно напевая): Давайте выпьем, Наташа, сухого вина!
НАТАЛИ: Это твоя новая бессмертная строка?
ЛЕРМОНТОВ: Нет, это месье Державин накарябал.
НАТАЛИ: Неужели Гавриил Романович писал тексты для шансона?
ЛЕРМОНТОВ: Есть другой Державин, менее известный.
НАТАЛИ: Миша, ты не слишком налегаешь на горячительное? Вечеринка только началась, а ты уже хорошенький.
ЛЕРМОНТОВ: Заливаю горе, Наташка!
НАТАЛИ: Вот как? Что за горе у такого успешного и счастливого?
ЛЕРМОНТОВ. Успешного! Счастливого! Ты просто копия своего брата и даже не замечаешь этого. У вас абсолютно одинаковые мысли и стиль для их выражения.
НАТАЛИ: Похоже, сегодня мне придётся держаться от тебя подальше. Ты невыносим.
ЛЕРМОНТОВ: Горе, милая моя Наташа, заключается в том, что я отказал одной особе взять её замуж.
НАТАЛИ (вспыхивая): И кто же эта особа?
ЛЕРМОНТОВ: Это ты, Наташка!
НАТАЛИ: Разве я просила у тебя руки и сердца? Разве это свойственно дамам – просить у мужчин взять их замуж?
ЛЕРМОНТОВ: Нет, не свойственно. Но я всё равно отказал. Заочно. Представил наш с тобой разговор, себя на коленях, кольцо, которое я надеваю тебе на пальчик – представил и тут же перечеркнул. А знаешь почему? Потому что бабушка мне запретила на тебе жениться. Вот такой я бабушкин внучек, послушный и бесхребетный.
НАТАЛИ (пытаясь отойти в сторону): Поздравляю!
ЛЕРМОНТОВ (ей в спину): Но мы можем продолжать общаться. Знаешь ли, два разочарованных в жизни циника. Торопливый секс, взаимные утешения с утиранием соплей, взаимная раздача виртуальных и реальных пощёчин. Очень вдохновляющая картинка, Наташа! Соглашайся!
Наталья отходит вглубь сцены, Лермонтов разводит руками и, тоже удаляясь в народ, наливает себе в бокал вина.
Столыпин и Васильчиков.
СТОЛЫПИН: Нет, Александр Илларионович! Нет, и ещё раз нет! Никогда либеральная идея не была в России доминирующей и никогда не будет. Всё это твои вольные измышления.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Алексей Аркадьевич! Так ты, выходит в восторге от затягивая гаек? От всей этой скрепности и опричного благочестия?
СТОЛЫПИН: Я не в восторге, но понимаю, что по-другому нельзя. У страны слишком много вызовов и слишком много врагов.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Так всегда было и всегда будет. Но разве у Великобритании и Соединённых Штатов меньше врагов? Тем не менее это не мешает им оставаться демократическими странами с самым широким наборов личных и коллективных свобод.
СТОЛЫПИН: Вот только не надо пендосов в пример ставить, Александр Илларионович! Не надо! Бывал я в ваших америках, и даже многократно. Заявляю официально: ничего хорошего! Тоска и смятение. Уныние и потерянность. В петлю тянет от этих свобод.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Ну хорошо, давайте мы в России тогда веселиться будем! Тоску и уныние разгонять! Чаадаева превратили в сумасшедшего, Герцен вот-вот свалит за рубеж, Моргенштерн уже там. А дальше что? Кто останется?
СТОЛЫПИН: Не волнуйтесь, господин либерал! Земля русская богата талантами. На всех хватит.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Кто они, ваши таланты? Бабкина и Шаман? Ресторанный матрёшка-стайл и кринжовый рок? Исполать!
СТОЛЫПИН: Вот сразу видно, Александр Илларионович, что ты живёшь в своей коммунальной пещере и на божий свет носа не кажешь! Приходи ко мне в клуб! Там такое биение творческого разнообразия, такой авангард и беспредел, что вся твоя нелепая конструкция про недалёкий матрёшка-стайл моментально рухнет.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Нет уж, уволь! Лучше я с книжками дружить буду, чем с твоими великорусскими авангардистами.
Мартынов и Верзилина.
МАРТЫНОВ: Прекрасная вечеринка, госпожа Верзилина! Просто отдохновение души. Вы сами придумали этот формат?
ВЕРЗИЛИНА: Спасибо! Можно и на «ты». Да, это моя идея. Тебе действительно нравится?
МАРТЫНОВ: Очень свежо и нестандартно.
ВЕРЗИЛИНА: А я смотрю и переживаю: может, чего-то не хватает. С музыкой угадала?
МАРТЫНОВ: Да-да, всё здорово! Очень органично. Естественное сочетание классических основ с глубинным брутальным вызовом.
ВЕРЗИЛИНА (смотрит на него заинтересованно): Николай, правильно? А ты не так прост, как показалось мне при первом знакомстве.
МАРТЫНОВ: О-о, на самом деле я очень глубок! Настолько глубок, что во мне можно потеряться и никогда не выплыть на поверхность.
ВЕРЗИЛИНА: Вот как! Чем занимаешься?
МАРТЫНОВ: В смысле – в творчестве, или по жизни.
ВЕРЗИЛИНА: В творчестве, конечно. Что наша жизнь, если не творчество?
МАРТЫНОВ: Сейчас у меня, можно сказать, подъём. С Мишей Лермонтовым начинаем писать совместное произведение. Роман или повесть, как получится.
ВЕРЗИЛИНА: Кул! О чём оно будет?
МАРТЫНОВ: О Кавказе. О войне, о людях, о смыслах и их поисках.
ВЕРЗИЛИНА: Опять о Кавказе? По-моему, это слишком затёртая тема. И совершенно не вайбовая. Боюсь, вы можете с ней просчитаться.
МАРТЫНОВ: То есть, никому не будет это интересно?
ВЕРЗИЛИНА: Вполне вероятно.
МАРТЫНОВ: Ну, знаешь, мы же не гонимся за дешёвым успехом. Это будет основательное, глубокое произведение о самых основах русской жизни. О том, что волновало всех вчера и будет волновать завтра.
ВЕРЗИЛИНА: Почему-то мне кажется, что основы русской жизни за последние годы серьёзно поменялись. Или, как минимум, сдвинулись.
МАРТЫНОВ: Это обманчивое суждение! Русская жизнь – это нечто неизменное в веках. Она всегда восторженна и одновременно тосклива. Она неимоверно вдохновляет, но и жестоко расплющивает. Она – солнце и луна в одном обличие. Ничего нет таинственнее и притягательнее.
ВЕРЗИЛИНА: Ты рассуждаешь о русской жизни как о женщине. И, по-моему, довольно лёгкого поведения.
МАРТЫНОВ: Да, она такая! Она одновременно святая и проститутка.
ВЕРЗИЛИНА: Мы сейчас действительно о жизни говорим?
МАРТЫНОВ: О жизни, о смерти, о судьбе… Как ты думаешь, может стать творческим актом убийство?
ВЕРЗИЛИНА: При определённых обстоятельствах – да. Всегда важен нестандартный взгляд. Необычный подход. Искусство в его изначальных формах давным-давно мертво. Надо вырываться в новые измерения, создавать новые пространства для самовыражения. Это и будет настоящим искусством будущего.
МАРТЫНОВ: Эмилия, ты очень умная и интересная девушка! И я вместе с тобой даже позабыл обо всех своих комплексах.
ВЕРЗИЛИНА: Спасибо, ты тоже ничего.
МАРТЫНОВ: Выходи за меня замуж!
ВЕРЗИЛИНА: Что-о-о!? Это прикол такой?
МАРТЫНОВ: Просто я давно думаю об избраннице своей жизни. Все говорят, что мне пора. И отчётливо вижу сейчас, что ты – это она.
ВЕРЗИЛИНА: Нет, я – не она.
МАРТЫНОВ: Я докажу тебе свою правоту.
ВЕРЗИЛИНА: Блин, Николай! Так хорошо всё начиналось… Извини, мне надо отлучиться.
Верзилина уходит в народ. К Мартынову, завидев брата, подходит его сестра Наталья.
НАТАЛИ: Коля, ты ещё остаёшься?
МАРТЫНОВ: Конечно! Всё только начинается.
НАТАЛИ: А то могу подвезти.
МАРТЫНОВ: Ты уже отчаливаешь?
НАТАЛИ: Да, мне пора.
МАРТЫНОВ: Почему так рано?
НАТАЛИ: Мне здесь не нравится. И кое-кто испортил настроение.
МАРТЫНОВ: Кто? Лермонтов?
НАТАЛИ: Да неважно!
МАРТЫНОВ: Он что-то сказал тебе? Что-то оскорбительное?
НАТАЛИ: Нет, он был необыкновенно учтив. Не заводись!
МАРТЫНОВ: Он не собирается делать тебе предложение? Так и сказал?
НАТАЛИ: Да, именно так. Прямым текстом.
МАРТЫНОВ: Не расстраивайся! Это не конец жизни.
НАТАЛИ: А разве я расстроена? Я просто сваливаю отсюда, весёлая и жизнерадостная. Счастливо оставаться!
Наталья покидает вечеринку. Мартынов, оглядываясь по сторонам, ищет глазами Лермонтова и наконец находит.
МАРТЫНОВ: Мища, можно тебя на минуту?
Лермонтов, изрядно пьяный, с широкой улыбкой подходит к нему. У него в руках новая бутылка.
ЛЕРМОНТОВ: Вот с кем я ещё сегодня не пил! Мартыш! Дружбан! Подставляй бокал!
Силком он наполняет бокал Мартынова, чокается с ним и залпом выпивает шампанское.
МАРТЫНОВ: Ты отказал Наталье?
ЛЕРМОНТОВ: Что значит отказал? Мы с ней ни о чём не договаривались. Я не имел перед ней обязательств.
МАРТЫНОВ: Она очень расстроилась.
ЛЕРМОНТОВ: Она совершенно неправильно всё поняла. Я просто сообщил ей, что брак в ближайшее время не входит в мои планы. Вот и всё! Пока – только творчество, только карьера.
МАРТЫНОВ: Ну ладно. Похоже, она действительно неправильно поняла.
ЛЕРМОНТОВ: Девушки – они такие. Создают в голове конструкции, наполняют их смыслами. А конструкций и нет в помине!
МАРТЫНОВ: Я тут подумал о нашем совместном романе… Что если начать его сценой похода на Герзель-аул? Ты же помнишь его? Тот самый, особо кровавый. Конечно, могут возникнуть проблемы с цензурой, но лучше идти по максимуму, а потом, если что, смягчать. Яркое, эмоционально сильное начало, этакое смятение для читателя – по-моему, это будет выглядеть хорошо.
ЛЕРМОНТОВ: Коля, видишь ли… Я тут подумал и пришёл к выводу, что совместное произведение прямо сейчас нам начинать не стоит. Слишком много дел, слишком много выступлений, интервью, всевозможных акций. Боюсь, я просто не найду время на столь монументальное произведение. Давай выждем паузу, буквально несколько месяцев, а потом снова вернёмся к этой теме. Хорошо?
МАРТЫНОВ: Пауза… Ну да, да. У тебя дела, обязанности. Конечно, Миша, конечно! Без проблем.
Мартынов отходит в сторону. Лермонтов со странной улыбкой смотрит ему вслед, потом делает движение рукой, словно отмахиваясь от проблем и наваждений.
К нему подходит Эмилия Верзилина.
ВЕРЗИЛИНА: Вот ты где! Весь вечер тебя ищу. Вроде, мелькаешь то и дело где-то в отдалении, а близко подобраться никак не могу.
ЛЕРМОНТОВ: Это профессиональное. Человек-невидимка – моё второе имя.
ВЕРЗИЛИНА: Как тебе вечеринка? Ничего не напрягает? Просто я немного на измене, потому что хочется, чтобы всё прошло на высшем уровне.
ЛЕРМОНТОВ: Вечеринка – супер! Напрягают некоторые люди, но к хозяйке дома это никак не относится.
Он ловит ладонь Верзилиной и картинно целует её.
ВЕРЗИЛИНА: Да, люди – ещё те оригиналы. Только что меня твой друг Мартынов огорошил.
ЛЕРМОНТОВ: Что такое? Он прислал тебе дикпик?
ВЕРЗИЛИНА: Ах, если бы всё было так невинно! Бери больше! Он позвал меня замуж.
ЛЕРМОНТОВ: Молодец! Отличный выбор. Надеюсь, ты сказала «да».
ВЕРЗИЛИНА: Я ничего не сказала, потому что такие предложения делаются не на пижамной вечеринке.
ЛЕРМОНТОВ: Но ты в принципе не против?
ВЕРЗИЛИНА: Я даже не знаю, как на это реагировать. Мы совершенно не знаем друг друга.
ЛЕРМОНТОВ: Он отличный парень. Из хорошей, богатой семьи. Присмотрись к нему.
ВЕРЗИЛИНА: Здесь куча отличных парней из богатых семей. Но для замужества необходимо нечто большее, ты так не думаешь?
ЛЕРМОНТОВ: У Мартыша определённо есть нечто большее. Знала бы ты, какой у него большой кинжал!
На последней реплике Лермонтова музыка неожиданно обрывается – какой-то косяк в музыкальной системе. Все гости вечеринки отчётливо слышат его слова.
Мартынов отделяется от толпы и подскакивает к Лермонтову.
МАРТЫНОВ: Миша, я же просил тебя не повторять подобного!
ЛЕРМОНТОВ: А что такого? Самый рядовой прикол.
МАРТЫНОВ: Опять ты взялся за своё! Опять унижения, опять буллинг!
ЛЕРМОНТОВ: Прости, друг! Я ничего такого не имел в виду.
Мартынов отходит в сторону, толпа, заинтересовавшаяся было ссорой, тоже приходит в движение. Диджей исправляет сбой в системе, снова звучит музыка. Молодые люди продолжают общение.
Мартынов, уже готовый раствориться в людских потоках, вдруг останавливается.
МАРТЫНОВ (шёпотом): Совместный творческий акт!..
Мартынов решительно разворачивается и отчаянным броском об пол разбивает бокал.
МАРТЫНОВ: Господин Лермонтов! За нанесённое вами оскорбление я вызываю вас на дуэль!
ЛЕРМОНТОВ: Мартыш, да проехали уже! Угомонись! Завтра перетрём.
МАРТЫНОВ: Михаил Юрьевич! Я требую от вас сатисфакции!
ЛЕРМОНТОВ (со вздохом): Ну хорошо. Три раунда. Первый – комплименты, второй – обструкции, третий – тематическая атака. С Лёшей Столыпиным договоримся.
МАРТЫНОВ: Нет, господин шотландец, я имею в виду не рэп-баттл, а настоящий поединок на пистолетах! Извольте подыскать себе сопровождающих лиц. Жду вас завтра на рассвете. О месте дуэли договоримся через секундантов.
Мартынов поворачивается и строгой военной поступью, отчего выглядит достаточно комично в своей пижаме, покидает вечеринку. Удивлённые гости торопливо освобождают ему дорогу.

Предрассветные сумерки на природе. На горизонте угадываются очертания гор, в небе гаснут звёзды. Две группы молодых людей готовятся к дуэли. У Лермонтова в секундантах Васильчиков и Трубецкой, у Мартынова – Глебов и Столыпин. Секунданты готовят к поединку оружие.
Мартынов, Столыпин и Глебов.
СТОЛЫПИН: Коля, эта дуэль – несуразная глупость. Я надеюсь, вы с Мишей одумаетесь, помиритесь, и мы зальём это недоразумение хорошим вином.
МАРТЫНОВ: Так надо, Алексей! Просто надо – и всё.
СТОЛЫПИН: Я категорически против такой формы разрешения вопросов. И твоим секундантом я согласился стать лишь потому, что все отказались.
ГЛЕБОВ (поворачивая в руках пистолет): Да и пистолет, сказать по правде, какой-то левый. С таким только на гоп-стоп идти. Я даже не уверен, что он в рабочем состоянии. Впрочем, это только нам на руку. Надеюсь, он даст осечку, и вы не застрелите друг друга.
МАРТЫНОВ: Проверь хорошенько оружие! Никаких осечек быть не должно. Будущее не простит мне этого.
Лермонтов, Трубецкой и Васильчиков.
ТРУБЕЦКОЙ (готовит пистолет для Лермонтова): Миша, ты действительно собираешься стрелять в Николая?
ЛЕРМОНТОВ: Посмотрим, как дело пойдёт.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Всё это может иметь самые печальные последствия.
ЛЕРМОНТОВ: Да какие последствия! Блогосфера пошумит – и успокоится.
ВАСИЛЬЧИКОВ: А как отреагирует закон? Я понимаю, что вам с Мартыновым всё по барабану, вы поэты и отчаянные личности, а вот на меня, к примеру, возможное следствие может оказать самое печальное воздействие.
ЛЕРМОНТОВ: Просто уедешь за границу, и всё. Делов-то!
Наконец оружие для дуэлянтов готово и передано им в руки. Глебов и Трубецкой проводят жеребьёвку, складывая в шапку две бумажки с номерами. Лермонтов и Мартынов достают бумажки и показывают номера секундантам.
ТРУБЕЦКОЙ: У Лермонтова номер один.
ГЛЕБОВ: У Мартынова – два. Первый выстрел за Михаилом.
ЛЕРМОНТОВ: Как это символично. Лермонтов – номер один! Даже жребий указывает мне на моё место.
МАРТЫНОВ: Ты заслужил это, Маёшка! И я помогу тебе сохранить этот статус на долгие-долгие годы.
ГЛЕБОВ: Господа, прошу вас подойти к барьеру!
Мартынов и Лермонтов подходят к очерченным на земле линиям.
ГЛЕБОВ: Но перед тем как вы совершите это безумие, хочу предложить вам разрешить недоразумение полюбовно.
ТРУБЕЦКОЙ: Поддерживаю! Миша, Коля, вы должны помириться! Не дело двум литераторам и друзьям пулять друг в друга из пистолетов.
СТОЛЫПИН: Если дело в извинениях, то полагаю, что нужные слова найдутся с обеих сторон.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Думаю, даже без извинений можно обойтись. Потому что ничего, по сути, и не было. Просто пожмите друг другу руки и отправимся в шалман.
ЛЕРМОНТОВ: Мне не в чем извиняться. Если Мартыш не понимает элементарного дружеского юмора – это его проблемы.
МАРТЫНОВ: К сожалению, извинения и рукопожатия ничего не решат.
СТОЛЫПИН: Почему!?
МАРТЫНОВ: Перед нами с Михаилом стоят гораздо более серьёзные задачи. Наш поединок – не просто дуэль. Это совместный творческий акт.
ТРУБЕЦКОЙ: Очень интересная и нестандартная точка зрения! Давайте покрасуйтесь с пестиками, я сниму короткое видео для соцсетей, и мы действительно представим для публики эту дуэль как творческий акт.
ВАСИЛЬЧИКОВ: Дельное предложение! Не сомневаюсь, что ваша популярность только возрастёт. Главное, не нажимайте на курки.
ЛЕРМОНТОВ: Значит, Мартыш, ты вот так на это смотришь! Совместный творческий акт, который сохранит твоё имя в истории?
МАРТЫНОВ: На моё имя мне уже плевать. Я хочу отправить в вечность тебя. Человека, который мне дорог. Человека, талантом которого я всегда восхищался. Человека, который запутался в собственных эмоциях и желаниях и ежедневно губит сам себя.
ЛЕРМОНТОВ: Верная рука друга… Это сказала мне Весталка про то, как моё имя сохранится в веках. Что же, всё сходится. И друг, и верная рука.
ГЛЕБОВ: Господа, вы о чём? Что за мистическая чушь!?
ЛЕРМОНТОВ: Впрочем, мне кажется, я мог бы преуспеть и без такой верной руки.
МАРТЫНОВ: К сожалению, нет. Весталка не ошиблась. Ты будешь популярен, в меру скандален и любим, но обычная рядовая жизнь с обычной смертью от старости превратит тебя в самого рядового литератора. Твоё имя очень скоро уйдёт на третий-четвёртый план. Нужен всплеск, безумие, шок, чтобы расшевелить эту избалованную и порочную публику. Ты же прекрасно понимаешь, как устроен свет.
ЛЕРМОНТОВ: По-твоему, и Пушкина бы забыли без Дантеса?
МАРТЫНОВ: Не сомневаюсь! На первые места публика выводит страдальцев. Жертв и самоубийц. Только тогда в ней просыпается какое-то участие и симпатия.
ЛЕРМОНТОВ: Что же, всё предельно логично. Даже и возразить нечего. Наверное, мне стоит поблагодарить тебя за усердие.
ТРУБЕЦКОЙ (к коллегам-секундантам): Друзья, всё развивается как-то совсем нехорошо! Они оба то ли пьяны, то ли обкурены. Может, скрутим их и отберём оружие?
МАРТЫНОВ: Стреляйте, господин Лермонтов! Время тикает. Вечность ждёт.
Лермонтов демонстративно поднимает руку вверх и стреляет в небо.
МАРТЫНОВ (наводя пистолет): Мрак могилы близок. Что же ты вспоминаешь сейчас? Сиськи и бабло?
ЛЕРМОНТОВ: Нет, я вспоминаю детство. Солнечную поляну с кузнечиками. Счастливое лицо мамы.
МАРТЫНОВ: Миша, ты должен понять меня! Я отправляю тебя в вечность, а на себя накладываю вечные проклятия и позор. Я делаю это ради тебя, друг! И сделал бы это снова. Ради тебя и ради творчества.
ЛЕРМОНТОВ: Пусть не дрогнет рука друга.
Одну за другой Мартынов выпускает в Лермонтова шесть пуль. Тот ещё какое-то время твёрдо стоит на ногах и глядит на Мартынова ясным, пронзительным взором. Мартынов бросает пистолет на землю.
ЛЕРМОНТОВ (бормочет): Пустая и глупая шутка…
Лермонтов падает на землю, к нему подбегают все четыре секунданта. Мартынов закрывает лицо руками и уходит со сцены. За горами поднимается солнце.


Занавес.