4. Легенда О Слепой Любви

Говорят, когда она пришла к шаманам, была молода и прекрасна. Но сердце её уже было занято. Она любила человека, которого считала идеалом — умного, сильного, гордого. Он не смотрел на неё, будто был выше любви. Не делал шагов навстречу. Не звал. Не отвечал.

Тогда она решила сварить зелье — то, что не удавалось никому. Найти формулу идеального чувства. Такого, которое заставит полюбить — даже если раньше не замечал. Не испугаться. Не убежать. Остаться.

Шаманы сказали:
— Мы можем указать путь.
— Но на нём можно потерять всё.

Она согласилась.

Много зим и лет прошло. Она ночами кипятила котлы, шептала над травами заклятия, оставляла голос в дыму. Пальцы горели. Тело увядало. Разум трещал от напряжения. Но однажды зелье родилось. Совершенное. Живое.

Оно не просто влюбляло. Оно превращало человека в того, кто любит — без страха, без условий… и без воли.

Одно условие, что делало зелье опасным:
выпивший навеки привяжет душу к первому, на кого упадёт его взгляд.

Она пришла к нему и сказала, что это игра. Шаманская рулетка. Надела ему на глаза свой платок. Повесила на шею чайник — как положено по обряду. Он вслепую выбирал травы, клал их в котёл. Никто не знал, что получится — в этом была суть ритуала.

Но она заранее подменила всё. Она знала, что делает.

Когда зелье было сварено — он выпил. Поставил чашу на стол. Сделал глоток. Задумался. А потом сказал:

— Ты, наверное, подмешала мне зелье правды? — Он усмехнулся. — Только так можно объяснить, что я сейчас скажу.

Она застыла.

— Я люблю тебя, — произнёс он. — Просто… не знал, как признаться. Не мог, пока ты смотрела. А сейчас… я не вижу тебя. И это — облегчение. Поэтому говорю: я люблю тебя.

Он потянулся к платку.

— Хватит уже этой игры, ладно? Я хочу видеть. Тебя. Сейчас.

Она перехватила его руку.

— Не надо...

— Почему?

Она прошептала:

— Потому что ты уже выпил зелье любви.

Он замер.

— Этого не может быть. Его никто не мог создать.

— Я смогла, — тихо сказала она.

— И если ты откроешь глаза — оно подействует. Ты полюбишь первого, кого увидишь. Без сомнений. Без свободы. Навсегда.

Он молчал.

— Но я уже люблю тебя, — сказал он. — И без зелья.

Она смотрела на него. Её пальцы дрожали.

— Именно. А если ты посмотришь на меня сейчас — эта любовь станет другой. Вечной. Но уже не твоей. А я не хочу быть иллюзией в твоём сердце. Я хочу быть выбором. Живым. Настоящим.

Она склонилась к нему. Коснулась лбом его лба. Поцеловала — с дрожью, со слезами.

— Прости, — прошептала она. — Я не могу позволить тебе открыть глаза. Я слишком долго шла к твоей любви.

Она отпустила его руку. И ушла.

Он не стал её звать. Он всё понял — ещё до её слов. И не снял повязку.

Говорят, он так и сидит в той комнате. С платком на глазах. С чайником на груди. Ожидая, что однажды дверь откроется — и это будет она. Настоящая. Без зелий. Без иллюзий.

Просто — она.

Платок закрыл глаза. Но не сердце.

***

Падение было коротким, но достаточно долгим, чтобы Лили успела пожалеть, что прыгнула в ту дыру под лестницей.
С глухим стуком она ударилась о что-то твёрдое — пыльное, усыпанное сухими травами. Боль резко отозвалась в локте и бедре.

— Ай... — прошипела она, зажмурившись. — Чёрт бы тебя побрал, муженёк…

— Обожаешь ты эти все загадки, ловушки, потайные лазы… фанат квестов, чтоб тебя. Прямо мечта кладбищенского экскурсовода.

Пыль набилась в горло, волосы прилипли к щеке.
А потом — тишина. Густая, липкая. Темнота обволокла всё вокруг, будто спрятала Лили под колпак.

Она села, морщась, обхватила ушибленную руку.

— Ну да, шикарно. Прыгнуть в дыру — гениально. Сломать себе копчик — просто мечта…

Нащупала телефон.

— Фух… целый, слава богу. И копчик вроде на месте.

Экран вспыхнул. Луч фонарика дрожащей полоской скользнул по стенам.

Камень. Паутина. Остатки сушёных цветов.
Запах — тяжёлый, сладковатый, будто в заброшенной теплице, где мёртвые листья давно перемешались с землёй. Пыль лезла в нос и щекотала в горле.

— Ну и куда я попала?.. — пробормотала Лили. — Могильник, не иначе...
Она оглянулась, шмыгнула носом.
— Надеюсь, мой муженёк не решил избавиться от меня по-тихому таким способом…и оставить тут заранее... — буркнула она, стряхивая мусор с ладони.

Под ней был камень. Широкий, серый, пыльный. Она провела ладонью по его поверхности — грубой, с вырезанными по краям символами, похожими на круги насекомых.
Крышка. Саркофаг.

— Да ну на… — выдохнула Лили. — Прямо по шаманской моде.

Осторожно, почти не дыша, она провела пальцами по краю. Символы были выжжены в камне — резкие, угловатые. А в центре — знак. Почти как татуировка мужа на ладони. Только грубее. Живее.

Цветы. Много. Они лежали вокруг саркофага, будто их только что принесли. Лепестки — яркие, живые. Ни один не увял.

— Тут явно какое-то заклинание… и не абы какое, — пробормотала Лили. — Кто-то особенный тут лежит. Это прям чувствуется.

Она оглянулась.

— И что я тут, в этом могильнике, ищу? — буркнула себе под нос. — Ну давай, Лили, думай логично. Комната пустая. Вода какая-то в углу. Кувшин. Цветы. Ни полок, ни ящиков, ни потайной двери. Ну просто праздник клаустрофобии.

Пауза. Вздох.

— ОК, — вздохнула она. — Значит, остаётся только это каменное чудо. Чёртов саркофаг.

Подошла ближе. Провела пальцами по крышке. Передёрнулась.

— Вот уж что я терпеть не могу — так это всё гробовое. Эти каменные крышки, кости, древние зубы, высохшие пальцы… Брр. Спасибо, мне не надо. Я живу вообще-то. Пока.

Остановилась. Взглянула на крышку. Почти нежно, но настороженно.

— И зачем я это вообще открываю?.. Если сейчас кто-то подскочит — обратно уже не закрою. Назад дороги не будет.

Пауза.

— Ну ладно. Я уже здесь. Только бы мой любимый не решил устроить очередной квест с погребением. Особенно с финальным "БУ!" — как он любит…

Лили упёрлась коленями, локтями — крышка не поддавалась сразу. Скрипнула глухо, словно сопротивлялась, будто сама была против того, чтобы её тревожили.
Потом медленно сдвинулась, открывая темноту внутри.

Из щели повеяло чем-то глухим и древним — как будто само время вытекло наружу.

Сразу ударил запах — тяжёлый, терпкий. Такой, как в местах, где всё уже давно умерло… но почему-то так и не исчезло.

Она осветила внутренность.
Скелет. Уложен ровно, почти бережно. Но места внутри было больше, чем нужно.
Словно ждали… ещё кого-то.

На шее — амулет. На груди — лоскут ткани, потемневший, но всё ещё цепляющийся за форму.

— Женщина, — пробормотала Лили. — Точно женщина…

Она наклонилась ближе. И вдруг заметила: между зубами — свёрнутая бумажка. Маленькая. Тонкая. Чуть влажная, как будто её только что вложили.

Лили на миг застыла. Потом пробормотала, не отрывая взгляда:

— Я знаю это… Так ритуалы делали. Оставляли послание во рту — чтобы проводник в другом мире прочёл. Чтобы простил. Чтобы принял… и простил грехи.

Она протянула руку. Осторожно, будто касалась не бумаги — а змеиной кожи. Почти не дыша.

Свёрток оказался чуть холодным. Пах — не просто старостью, не пылью. Пах тем, к чему лучше не прикасаться.

Она застыла.

— Ну вот. Всё, — прошептала. — Теперь точно что-то пойдёт не так…

Добавила себе под нос:

— Надо было вообще ничего не трогать. Просто спрыгнула бы — и сидела в углу. Без сюрпризов. Без клыков. Без бумажек из чьих-то челюстей… и ждала бы чего-нибудь бессмысленного.

Она развернула свёрток.

На нём были буквы и цифры. Написаны чётко, жирно.

GT-142307

Лили нахмурилась. Моргнула.

И вдруг поняла: этот код ей знаком.

Она не могла вспомнить откуда.

— ОК. Это уже хоть что-то…

***

Лукас брёл по коридору, покачиваясь, будто не до конца понимал, куда идёт. На плечах — плед, волочащийся по полу, как старая, выцветшая мантия. Он сжимал его крепко, словно тот мог защитить от происходящего. Приглушённый свет исходил от редких настенных ламп — тусклый, желтоватый, будто выдохшийся.

Отель будто затаил дыхание — ночь придавила его тишиной. Только редкий скрип пола нарушал это безмолвие, похожее на ожидание.

Впереди мерцал силуэт женщины в старинном платье — полупрозрачный, дымчатый. Сквозь него просвечивали стены. Каждый её шаг казался нереальным, как будто она не шла, а вспоминалась. Лукас просто следовал за ней — без вопросов, без сомнений, будто под действием сна.

Коридор был тёмным и сырым. Плесень облепляла стены, в воздухе висел тяжёлый, прелый запах — как от заброшенного подвала. Где-то вдалеке капала вода. Время здесь будто не шло — оно просачивалось по каплям.

Женщина внезапно свернула — мягко, почти танцуя, — и исчезла за массивной двустворчатой дверью с полустёртой табличкой: «Зал №…». Дверь чуть приоткрылась, словно приглашая. Лукас, не раздумывая, шагнул за ней.

Он коснулся ручки. Холодная, как будто её не трогали веками. Дверь сама медленно распахнулась, скрипнув на весь коридор.

Внутри оказался старый кинозал — пыльный, затхлый, как забытый сон. Воздух был тяжёлый, плотный — казалось, здесь давно никто не дышал. Пыль висела в свете, проникающем через мутные лампы, будто сама комната пыталась что-то вспомнить.

Кресла стояли на своих местах, укрытые выцветшими тряпками. Некоторые были перекошены, обивка треснула, изнутри торчал старый, пожелтевший поролон. Но все они всё ещё смотрели на экран — в ожидании.

На стене — старая киноустановка, покрытая пылью и ржавчиной. Паутина тянулась от объектива к стене, а пустая катушка тихо покачивалась, будто время в ней ещё пыталось крутиться.

Лукас подошёл ближе. Внутри — ничего. Ни плёнки. Ни движения. Только тишина, в которой слышно было, как стареет воздух.

Он уже хотел уйти…

Как вдруг установка затрещала, как замёрзший трактор:
Р-Р-РР-Р-РРРРРР…

Катушки дрогнули, заскрипели, начали вращаться, издавая сухой, металлический гул. Лучи света вырвались вперёд и ударили в экран. Там — только белый шум, как снежная буря в чёрно-белом аду.

Экран был треснут по углам, как старая скорлупа. И в этих трещинах будто что-то пульсировало — снаружи внутрь или наоборот.

Лукас снова обернулся — недоверчиво, как будто хотел поймать обман. Проверить: есть ли плёнка.
Но плёнки не было. Совсем.

Усталость навалилась внезапно. Всё было слишком странно, слишком долго. Хотелось просто сесть. Хоть на минуту и отдохнуть.

Он опустился в первое попавшееся кресло. Тяжело, как человек, которому уже не хочется вставать. Пружина скрипнула, как ржавый сустав.

И тут — кто-то сел рядом.

Он не услышал звука, но ощутил: движение воздуха, хруст ткани, едва заметную вибрацию сиденья.
Что-то рядом.

Он замер. Брови дрожат, губы приоткрыты. Сердце колотится где-то в горле. Он боится повернуться — но медленно, дрожа, склоняет голову вправо. Попутно натягивает плед повыше, словно щит.

Рядом — она.

Сидит, как статуя из кости. Ни дыхания, ни моргания. Лицо — фарфоровая маска, идеальная до дрожи. Волосы — собраны как у школьной училки. Но на шее… ожерелье. Из глаз. Чужих. И, чёрт побери, кажется, они все смотрят на меня. Реально. Прямо. Не моргая. Это... это уже перебор.

Лукас нахмурился.
В ней было что-то… знакомое. Но откуда? Он пытался вспомнить — и вдруг, как вспышка: школьная учительница.
Очень похожа. Та самая — строгая, холодная, с вечной строгостью во взгляде.
Он чаще всего прогуливал именно её уроки.
Хотя — и теперь он мог это признать — внешне она ему тогда безумно нравилась.

Он почти шепнул:
— Инквизиторша…
Или, как называли в классе, — училка «Садись, два».

Он усмехнулся нервно:
— Вот только тебя тут и не хватало… Хотя… вроде не она…

Он вжимается в кресло. Пальцы мертво сжимают подлокотники — не столько держится, сколько пытается не утонуть в собственном страхе.
Собрав остатки смелости в дрожащий комок, он чуть наклоняется вперёд.
Шепчет, почти не слышно:

— …А вы… это кто?.. Это…

Она молчит. Не дышит. Не моргает.
В зале — только гул проектора и ощущение, будто рядом сидит не человек, а нечто без пульса.

Тишина между ними становится невыносимой. Это не пауза — это глухой, тяжёлый удар, как кувалда по воздуху. Она не звенит — она давит.

Лукас шевелит губами, почти не открывая их, и словно извиняясь, шепчет:

— Ну… хватит, наверное, на сегодня. Страха — выше крыши. Самое время… в люльку. Спать.
Хотя… может, я и так сплю.
Но всё равно. Даже если это сон — лучше вернуться и под одеяло зарыться.
Вернуться, пока ещё можно.

Он чувствует, как в груди что-то сжимается — не страх, а само молчание будто вдавливает его изнутри.

Он не выдерживает. Дыхание сбивается. Он резко вскакивает — почти подпрыгивает, как будто от разряда.

Хочет вырваться. Из зала. Из сна. Из этого немого кошмара.
Срывающимся голосом, дрожа:

— Чёрт… Что это всё?.. Где я?.. Это сон?.. Я сплю?.. Или уже… не проснусь?..

Он делает шаг в сторону — почти бросается к двери. И тут…

Экран оживает. Щелчок — короткий, будто включили что-то древнее.
Рёв проектора сливается в ровный, нарастающий гул.

На экране — кадр. Старый. Дрожащий. Снятый будто давным-давно, на забытую плёнку, пожелтевшую от времени.
Камера медленно приближается к какому-то поселению.
Плетёные хижины. Повсюду костры.
Дым стелется над землёй, лица в тенях, движения медленные, ритуальные — как сон, в который ты не входил, но почему-то узнаёшь.

Лукас замирает. Моргает. Голос становится хриплым:
— А, ну вот… начинается. Интересно… хоть и страшновато.

Он медленно садится обратно. Будто всё внутри уже знало: так и должно быть.

"Инквизиторша" всё ещё рядом. Та же поза. Та же тишина. Но теперь кажется, что она смотрит не на экран — а на него.

Лукас сидел в кресле, не двигаясь. Она вдруг поднялась. Медленно, без звука, она пошла прямо к экрану. Там остановилась, обернулась и позвала. Жест был спокойным, неторопливым. Она слегка кивнула, как будто давала понять — можно не бояться.

Лукас не сразу поднялся. Он колебался — тревожная ясность внутри спорила с паникой. Всё это было чересчур. Нереально. Глупо.

Он сделал шаг — не вперёд, а скорее в сторону здравого смысла. Поправил плед на плечах, всё так же воображая, будто это его надёжный щит, и направился к ней.
Но взгляд «Инквизиторши» держал его на месте. В этой тишине не было угрозы — только что-то зовущее, тянущее… как песня без слов.

Он подошёл ближе.
Остановился.
Посмотрел на её ладонь.

Она казалась настоящей — почти живой. Но при этом была как полупрозрачная тень, мягко подсвеченная изнутри.

— Это... бред, — пробормотал он. — Я что, правда иду за... призраком?

Он вытянул руку, но в последний момент замер. Хотелось повернуться и уйти. Закричать. Сказать: «Нет, хватит!»

— Не делай этого… — почти вслух прошептал он себе. — Назад дороги может не быть…

Но она всё ещё держала руку протянутой. И вдруг — кивнула. Едва заметно. Будто говорила: «Всё будет хорошо».

Он выдохнул. И вложил ладонь в её.

В тот же миг — вспышка.
Тело вздрогнуло и начало вибрировать, будто внутри включили неведомый механизм. В ушах зазвенело, в глазах вспыхнули и поплыли белые пятна.
Прикосновение оказалось странно живым — слишком настоящим для сна, слишком тёплым для кошмара.

Она сделала шаг вперёд, и он — не думая, без сопротивления — последовал за ней.
Прямо в экран.

Он снова замедлился, почти остановился. Экран будто дышал.— Ну и ну, — прошептал Лукас. — Сейчас как вляпаюсь в очередную галлюцинацию…

Он коснулся экрана.

Он был мягким, податливым, будто ткань и пар одновременно. Его ладони словно провалились в дым. По рукам, по лицу пошло лёгкое щекотание. Он вздрогнул.

Он чувствовал лёгкое тепло, шевеление воздуха, словно что-то там… ждало. Не зло. Не добро. Просто — пустота.

— Щекотно, — выдохнул он. — Щекотно, чёрт побери…

Когда они почти скрылись. Он обернулся — и увидел себя. Стоящего возле экрана. Завёрнутого в плед. Лицо пустое, глаза открыты. Как оболочка, из которой выветрилась жизнь.

Он перевёл взгляд на свою руку — лёгкую, полупрозрачную.

И понял: теперь он такой же, как она. Призрачный. Полупрозрачный. Нереальный.

Он сделал последний шаг. И исчез. В экране…

— О боже… это что, навсегда? — выдохнул он, и голос прозвучал глухо, будто изнутри стеклянной банки.

Паника подступила мгновенно. Он начал лихорадочно озираться, нащупывать глазами хоть какой-то выход, хоть зацепку, хоть намёк на обратный путь.
И на миг — всего на миг — он попытался шагнуть назад.
Вернуться.

Но понял: не получится. В любом случае.
Её рука сжала его ладонь неожиданно крепко — не как призрачное касание, а как замок.
Он даже не пытался вырваться — уже чувствовал: это бесполезно. Он бы не смог.

И прежде чем мысль у него такая мысль проскользнула, их уже не было.
Они исчезли — будто растворились в фильме, которого никто никогда не снимал…

***

Интерьер — комната хозяина.

Когда-то это, вероятно, был кабинет, но теперь — скорее кладбище вещей, забывших своё назначение. Всё вокруг пылилось, дымилось и тихо бормотало что-то само себе.

В глубине ощущался запах гвоздики, жжёных палочек и старой бумаги, смешанный с ароматом высушенных фруктов. Нос слегка щекотало, будто перед чиханием. Пол был усыпан раскрытыми книгами, согнутыми так, словно они устали ждать своего читателя.

Хозяин шагал сквозь этот хаос уверенно, будто мог видеть маршрут сквозь повязку на глазах. Генри следовал за ним осторожно, стараясь ногой отодвинуть книги и тряпки, чтобы Хозяин не споткнулся.

— Не трогай книги! — резко бросил Хозяин, резко обернувшись. — Они на своих местах.

После короткой паузы добавил с нажимом:

— И я не слепец. Я прекрасно вижу, куда иду.

Генри пробормотал почти неслышно, аккуратно переступая через кастрюлю с книгой:

— Видит... а сам с тряпкой на глазах...

Хозяин тут же обернулся и громко сказал:

— И не глухой!

Он остановился у старой раскрытой книги, словно наткнулся не на предмет, а на паузу в воздухе. Медленно опустил ладонь на страницы, не глядя на них — просто прислушался. Несколько секунд молчал, потом тихо кивнул самому себе и буркнул:

— Ага... снова она. Опять сны зашевелились. Ну-ну…

Хозяин не закрыл книгу, лишь осторожно подул на страницы, словно убирал с них что-то лишнее, и продолжил свой путь.

Дойдя до подозрительно покачивающегося комода, он внезапно остановился и пробормотал:

— Куда же я их сунул… Спички… Были же где-то. То ли на чайник привязал, то ли в книге «Как воспламенить вежливо» оставил…

Он торопливо обшарил карманы халата, заглянул под плед, заглянул в рукав, потом под стул — и раздражённо махнул рукой:

— Занебю, ты не видела, куда я их положил?

Чайник тихо, но выразительно пыхнул.

Хозяин замер, выпрямился, расправил плечи, словно что-то вспомнил.


— А… точно. Ты права. Я ж их сто лет как не использую… — он хлопнул себя по лбу. — Дырявая башка… всё забываю, будто чай вместо мозгов.
Он отмахнулся и буркнул почти с обидой:

— Да ну их, эти спички! У кого они вообще работают?

Он громко хлопнул в ладоши и торжественно произнёс:

— Ет чтоб костёр разгорелся прямо из пепла!

В центре комнаты с мягким хлопком вспыхнул небольшой, но устойчивый огонь.

— Етресните меня бубном… — облегчённо выдохнул Хозяин. — Хоть что-то здесь работает с первого раза.

Он резко повернулся к Генри и указал на старое кресло у огня, покрытое застиранным пледом:

— Садись.

Генри настороженно посмотрел на кресло:

— Это не ловушка?

— Ловушка — это не «сесть». Ловушка — это «не сесть», — спокойно ответил Хозяин.

Генри нехотя сел. Плед под ним тихо хрустнул.

Чайник на груди Хозяина тихонько задрожал и выпустил тонкую струйку пара.

— У вас чайник на груди… — осторожно заметил Генри. — Это амулет? Или просто бабушка в отпуске?

Хозяин отмахнулся, словно слышал это много раз:

— Это Занебю. У неё характер, так что будь вежлив.

— Пшиии… пшиии… — тихо, почти обиженно проворчал чайник.

Генри осторожно спросил:

— А кто у вас тут главный? Вы… или она?

Хозяин тяжело вздохнул, как человек, к которому вопрос явно не в первый раз:

— Зависит от времени суток. Иногда я. Иногда она.
А иногда… мы оба спим, — он прищурился, — и тогда решает сам отель.

Он бросил в огонь пучок сухих трав. Пламя вспыхнуло синим, и атмосфера в комнате сразу изменилась — будто всё ушло вглубь.

Хозяин серьёзно посмотрел на Генри и вдруг спросил:

— Ты любишь играть в игры, Генри?

Генри замялся:

— В игры?.. А какую именно?

— В шаманскую рулетку. Играл когда-нибудь?

— А в чём её смысл? — Генри выглядел взволнованным.

Хозяин слегка улыбнулся:

— Правила просты: мы завязываем тебе глаза, вешаем на шею чайник, ты выбираешь травы вслепую и завариваешь чай. Что выберешь — то и станет твоей историей. Такой ты и увидишь отель.

— Это… безопасно? — неуверенно спросил Генри.

Хозяин, проигнорировав вопрос, быстро завязал Генри глаза старой повязкой и повесил ему на шею ещё один, небольшой и слегка помятый чайник.

— Это сестра Занебю, — сказал он серьёзно. — У неё характер похуже, так что будь повежливее. Всё, теперь выбирай травы — они перед тобой.

Генри замер, осторожно протянул руку и коснулся трав. Те были сухими, хрупкими — но почему-то казалось, что они сами тянутся к его пальцам, будто выбирают себя вместо него.

— Вот и хорошо, — мягко сказал Хозяин. — Просто доверься своему выбору…

Он быстро подхватил травы, ловко бросил их в чайник у Генри на груди и, не глядя, добавил:

— Через мгновение можно будет пить.

Хозяин опустился в позу лотоса на странное сооружение, напоминающее одновременно табурет и сундук, на который была накинута старая занавеска. Он достал из-под сиденья кружку, сдул с неё пыль и сказал, как бы между прочим:

— Чтобы не чихать судьбой зря.

Прошло несколько секунд — и чайник у Генри тяжело запыхтел, будто сообщая: готово.

Хозяин наклонился и налил чай прямо из чайника, висящего у Генри на груди. Пар поднялся густой, насыщенный, с терпким ароматом чего-то древнего — словно мёд и влага старой земли смешались в одном дыхании.

Генри снял повязку и уставился на кружку с выражением человека, который не готов расстаться со своим желудком… но чувствует, что уже поздно отказываться.

— Не кривляйся, — отозвался Хозяин. — Я всё вижу.

Он протянул кружку Генри:

— Чай знатный. Почувствуешь не языком, а телом.

Генри нерешительно поднёс кружку к губам, вдохнул и сделал глоток. Горячо, обжигающе, странно — вкус…

Он моргнул, и мир закружился, пошёл спиралями, маслянисто и тяжело.

Хозяин спокойно откинулся в кресле:

— Ой, только не делай такое лицо. Это не эликсир судьбы. Просто шаманский раствор реальных иллюзий.

Генри пробормотал уже полу сознании:

— Раствор чего?.. Иллюзий?..

Хозяин мягко повторял…

— Главное — не сопротивляйся. Дай ему пробежаться по всем венам. Он быстрый…

Эти слова прозвучали вновь — но уже не снаружи, а изнутри. Не голос, а будто эхо, спрятанное в самой глубине его подсознания. Как напоминание, которое ждали сказать в нужный момент.

И в этот момент Хозяин хлопнул в ладоши.

Хлопок отозвался слишком громко — как выстрел, как щелчок засовов, как будто замкнулся круг.

Мир дрогнул.

Плед, на котором сидел Генри, вдруг стал ватным. Мягким, почти жидким. Ткань будто растаяла под ним, и он начал медленно проваливаться — не вниз, а вглубь себя...

Отель 29,5 Шаманов...
https://author.today/reader/346499