Сотрудники

Немало занимательных личностей пропустила через себя лаборатория башенных градирен за двадцать лет – будь то ведущие специалисты или простые техники и лаборанты.
Когда в 1973 г. я по распределению пришел на работу, костяк  лаборатории находился на подмосковном научно-экспериментальном комплексе. Завлаб Кимров на первых порах приставил ко мне наставником заведующего сектором Виктора Ивановича – с виду серьезного ученого мужа, оказавшегося на самом деле простым добродушным дядькой. Мы с ним быстро сдружились. До этого он лет двадцать отработал в солидных НИИ, а на подмосковный комплекс свалился в связи с тем, что поменял московскую квартиру на  квартиру в Зеленограде – сюда стало ближе ездить. А поменял потому что совсем неподалеку от подмосковного комплекса у него имелся дачный участок.
Случилось так, что нам сразу пришлось лететь в командировку на Марыйскую ГРЭС – юг Туркмении. Прибыли на место – жарища за сорок! Рядом с гостиницей маленький рынок. Поселиться всегда успеем, давай арбуз съедим – пить ужасно хочется, предложил Виктор Иванович. Арбузов море, дешевые – 3 копейки килограмм. Выбрали средних размеров, разрезали, едим. Хороший арбуз – сочный, сладкий, только цветом не удался – розоватый. Умяли половину, утолили жажду – больше не лезет. Виктор Иванович подозвал крутившихся поблизости мальчишек – по всем повадкам беспризорников – и отдал им оставшуюся часть. Пока мы вытирали руки, они отошли в сторонку, повертели арбуз и бросили в мусорный бак. «Эй, вы чего, спятили – арбуз-то хороший!», крикнул Виктор Иванович. «У нас такие не едят!», ответили мальчишки и убежали.
Устроившись в гостинице, решили прошвырнуться по городу. Наткнулись на книжный магазин. Едва переступив порог, одновременно воскликнули «Ух ты!» – на полках красовались «Бравый солдат Швейк», «Граф Монте-Кристо», «Проклятые короли» и прочие бестселлеры, которые у нас можно было приобрести только по блату или сдав 20 кг макулатуры. Подошли поближе – облом! Книги на туркменском языке. «А что у вас на русском есть?» спросил Виктор Иванович. «Собрание сочинений Брежнева и сборник докладов Гапурова» хитро улыбнулась продавщица. Гапуров – это тогдашний первый секретарь ЦК компартии Туркмении. «Тьфу!» – выругался Виктор Иванович, когда мы вышли на улицу, – «На кой черт туркменам Швейк!»
На стройке Виктор Иванович повстречал однокурсника Тарлана, который ходил в  начальниках – зам. главного инженера. Он еще во время учебы женился на Светлане – тоже их однокурснице. Сегодня спи один, Сань – я в гости иду, предупредил Виктор Иванович. Засидимся допоздна – выпьем, вспомним молодость! Больше двадцати лет не виделись! Светку, наверно, не узнать. У них переночую – Тарлан сказал, поздно вечером здесь лучше не болтаться, да еще под градусом.
Оставшись один, я с удовольствием смотрел местное телевидение. На сон грядущий они показывали дублированные фильмы с типично русским антуражем – умора! Представьте, например, Жарова в роли Анискина из «Деревенского детектива», талдычащего по-туркменски! Около полуночи неожиданно ввалился  поддатый Виктор Иванович.
– Ты чего вернулся?
– Не спрашивай! – махнул он рукой. – Посидели, конечно, хорошо, а когда собрались ложиться, Тарлан вдруг выдал – сейчас Светлана тебе ноги помоет! И точно – Светка уже тазик с теплой водой несет! Меня аж передернуло! Соврал, что к утру надо срочно подготовить акт сдачи-приемки, откланялся – и бежать!
Виктор Иванович был грамотным и опытным специалистом в области обследования строительных конструкций, но – без ученой степени. Он предпочитал крутить гайки, собирая испытательный стенд, нежели выступать с докладом на конференции, и не стремился к защите диссертации, однако остепененные коллеги по прежней работе сподвигли его на это дело. «Ты чего не защищаешься! Ведь у тебя внедрено столько оригинальных идей и разработок!», говорили они, «Осталось за малым – оформи материалы и сдай кандидатский минимум! У нас же собственный ученый совет! Своим будешь защищать – проскочишь без сучка и задоринки!».
Виктор Иванович внял советам – сдал кандидатский минимум, подготовил диссертацию. На защите развесил рабочие кальки и синьки, сохранившие карандашные пометки, сделанные при обсуждениях и согласованиях его коллегами – четверо из которых теперь сидели в ученом совете. Вроде, неплохо доложил и ответил на вопросы – завалили! Придя в себя, Виктор Иванович брал за грудки знакомых членов совета, задавая им единственный вопрос – зачем! Зачем вы, подбив меня на защиту, сотворили такую подлянку – развлекались, что ли!  Один из членов совета раскрыл ему глаза. Старик, ты нас не уважил! Развесил, понимаешь ли, мятые замасленные синьки – что тебе трудно было подготовить плакаты на ватмане?
Виктор Иванович учел оплошность и через полгода вышел на новую защиту с разноцветными плакатами, сделанными профессиональным художником-оформителем. Опять провал! Пойми старик, вновь объяснил член совета, как мы могли голосовать «за», если в прошлый раз голосовали «против» – ты же, по сути, ничего не изменил в диссертации! Только плакаты сделал новые – действительно хорошие…
Неудивительно, что после столь болезненного жизненного прокола Виктор Иванович начал усиленно прикладываться к рюмке. На экспериментальном комплексе он объявился на закате творческой карьеры, забив на диссертацию, забив на  ученую степень и сосредоточившись на даче, которую любил, как дочь, и ласково называл «дачурка». На ней он торчал до самых заморозков – от жены подальше. Бывало, в октябре внезапно выпадет первый снег, а он все в сандалиях шастает – значит, еще не кончил сезон. Дачные заботы требуют времени, поэтому выпивал Виктор Иванович, как правило, на работе. Часам к пяти Виктор Иванович  успевал раздавить с кем-нибудь бутылку на троих и отбывал к «дачурке». 
В конце концов, Виктор Иванович уволился и пропал из виду. В период горбачевской антиалкогольной компании один из его приятелей-выпивох, который поддерживал питейно-приятельские отношения с моим бывшим наставником, как-то сказал:
– Скопытился, наверно, Витюша!
– С чего ты взял? – удивился я.
– У меня свояченица в магазине работает, так он оставил денег, просил через нее водки достать. Пять бутылок уже три недели его дожидаются, а он как в воду канул.
Логика была железная – не приехать за водкой Виктору Ивановичу могла помешать только скоропостижная смерть!   

Руководитель группы Луков пришел в строительную науку из прорабов – понравилось! Было ему лет тридцать пять. Педант и аккуратист. Всегда гладко выбрит, подстрижен, ботиночки начищены до блеска, при галстуке. Занимался он коллоидно-цементным клеем – еще один конек Кимрова. При возведении оболочки градирни  в подъемно-переставной опалубке актуальна проблема сцепления старого бетона с новым. Перед бетонированием поверхность схватившегося бетона зачищается стальными щетками или подвергается пескоструйной обработке. Весьма трудоемкие процедуры, но иначе нельзя – посредством их удаляют так называемую цементную пленку, которая препятствует адгезии (сцеплению) нового бетона. Тем не менее, на границе ярусов бетон обычно получается низкого качества. КЦК химически растворяет цементную пленку, что намного эффективнее механических способов ее удаления.
Луков с удовольствием изучал научные публикации, разрабатывал  методики экспериментов, испытывал образцы бетона на прочность, водонепроницаемость, морозостойкость, анализировал  результаты и писал мудреные отчеты. Еще больше ему нравилось изобретать – и не только придумывать нечто отличное от существующих аналогов, но даже вести рутинную переписку по оформлению авторских свидетельств. Изобретательством Луков заразился от Кимрова, однако у него болезнь протекала в более тяжелой форме и с многочисленными осложнениями. Изобретатель днями пропадал в патентной библиотеке, стал активным членом ВОИР, всех желающих приглашал в соавторы, а бедных домочадцев приучил ходить на цыпочках, когда садился за письменный стол творить. В конце концов, иссяк и скатился до мелочевки – изобретал лыжные крепления, велосипедные насосы, оконные карнизы и т.д. Даже Кимров забеспокоился и стал его притормаживать: мол, изобретай по делу, не занимайся ерундой! А острая на язык Землянова из технической библиотеки хорошо подметила: «Изобрести тебе осталось то, что б при танцах не мешалось!» 
Развязка, как часто бывает, наступила внезапно. Луков изобрел приспособление для снятия яблок. Стоишь под деревом, дергаешь за веревочку, лезвие срезает черенок, и яблоко падает в ловушку. Такие штуковины с испокон веков существуют, но он что-то добавил, что-то усовершенствовал, что-то упростил. Дал рекламу в журнале «Техника-молодежи». От граждан пришло более трехсот заявок на чертежи приспособления. Окрыленный Луков весь пропах аммиаком, без устали размножая техдокументацию на примитивной светокопировальной установке. Чертежи оценил в десять рублей и отсылал их по всей стране хитрым наложным платежом. Чтобы получить письмо с чертежами, заказчик должен был перевести Лукову червонец. В случае отказа письмо  возвращалось отправителю, заранее оплатившему все почтовые расходы. Луков уже потирал руки в предвкушении крупного барыша – почти 3000 рублей! Но через пару недель градом посыпались отказы – только двое из трехсот не пожалели десятки за его интеллектуальный продукт. На одних почтовых расходах Луков потерял двести рублей – больше месячной зарплаты! Тяжелый удар по бюджету и самолюбию!

Старший инженер Волков в школе мечтал быть десантником. Полтора года проучился в воздушно-десантном училище. Каждую неделю курсанты преодолевали полосу препятствий – набор душещипательных аттракционов! На самом крутом из них Волков однажды споткнулся. Шестиметровая вышка. Под ней два небольших  бассейна с водой, соединенные  тоннелем. На поверхности воды одного бассейна разлит горящий бензин. Надо прыгнуть с вышки в огонь, отыскать под водой вход в тоннель, проплыть по нему метров восемь и вынырнуть в другом бассейне. Волков, не рассчитав прыжок, упал на землю, и немудрено – бассейн в плане 2,0х2,0 метра. Нашел  силы подняться, удачно повторил попытку и побежал дальше – укладываться в норматив. Однако такие падения бесследно не проходят – начались проблемы со здоровьем и парня комиссовали.
Волков уже десять лет находился на гражданке, но армейские повадки сохранил – приходя утром на работу, вместо приветствия, рявкал «Лаборатория, здравия желаю!».  Говорил громко, не признавал авторитетов и ко всем обращался на «ты»  –  в том числе, к начальству, а матерился так, что  работяги разевали рты. Очень любил резать правду-матку. На праздновании сорокалетия Кимрова один оратор чересчур разошелся. Сорок лет, говорил он, это самый благодатный возраст для мужчины. Это расцвет творческих сил, это накопленный опыт, это осознанные цели и раскрывающиеся перспективы. Сорок лет – это вам не шестьдесят и не пятьдесят… «Но и не тридцать!» бросил громкую реплику Волков и залпом выпил рюмку водки.
С Волковым было трудно соскучиться. Однажды нас послали в командировку на Нерюнгринскую ГРЭС. Дорога муторная – до Якутска самолетом, потом поездом девять часов. Мы шиканули и взяли билеты в спальный вагон с двухместными купе. Правда, он оказался старым, пятидесятых годов выпуска – как, впрочем, и остальные вагоны состава. В одном из купе собралась веселая компания – играли в карты, смеялись. Я устроился с книгой, непоседливый Волков поерзал-поерзал и сказал «Схожу к ним, в картишки перекинусь», однако, не успев выйти,  вернулся, таща за руку старика-якута. «Пусть пока на моем месте посидит – жалко старика, мыкается в коридоре!», объяснил он и вновь вышел – скоро его бас послышался из веселого купе.
Этого старика, скорее всего безбилетного протеже проводника, мы приметили еще во время посадки. Теперь он, устроившись у окна, вынул из рюкзака бутылку водки и начал с явным удовольствием цедить ее содержимое. Я никогда не видел, чтобы водку употребляли таким оригинальным способом. Через пятнадцать минут бутылка была пуста – старик достал вторую поллитровку.
– Дедуль, а может тебе хватит! – спросил я.
– Мой твоя не понимает! – заулыбался якут.
Какое там чтение – забыв приличия, таращился на старика. Водка его явно не брала! Уговорив вторую бутылку, он, немного подумав, вытащил третью. Не на шутку встревожившись, я  пошел за Волковым.
– Слава, твой приятель хлещет водку, что язвенник ессентуки! По-русски ни бум-бум! Сейчас он скопытится, и придется скакать вокруг него! На кой черт нам эти проблемы!
– Отставить паникерство! Сейчас разберемся! – ответил Волков, вставая, но когда сам увидел на столике купе две пустые дребезжащие бутылки, то недоуменно почесал затылок и позвал одного из карточных партнеров, который немного знал якутский язык. 
– Не беспокойтесь! – сказал картежник, поговорив с якутом. – Он пьет разбавленную водку. У них старики так любят – покупают поллитровку и разбавляют ее водой до 5-6 бутылок. Считайте, что он не  водки две бутылки  выдул, а всего лишь пива…
– Ну, ты даешь, яранга, мать твою за ногу!.. – выругался Волков.

Руководитель группы Гусев появился в лаборатории через пару лет после меня. Ему было за сорок, и он, как блудный сын, вернулся к отцу, который жил в частном доме, занимаясь натуральным хозяйством – куры, поросята, кролики. Вернулся из Омска, где двадцать лет проработал в проектном институте. Вернулся – потому что развелся с женой и разругался с сыном. Вернулся не к месту, так как отец недавно женился на молодухе – то ли «бес в ребро», то ли понадобилась помощница по хозяйству. Женитьба отца пришлась Гусеву не по нраву – он  принялся учить старика жить, повздорил и с ним. В конце концов, отец стал гнать его из дома, Гусев упирался – дело дошло до суда. Волков заметил тогда – от этого парня, пожалуй, всего можно ожидать, раз с отцом судится!
Гусев был консерватором до мозга костей, зациклившимся на пятидесятых – годах студенческой молодости, которые идеализировал и считал самыми лучшими в истории человечества. Все новации принимал в штыки и бравировал своей ветхозаветностью. Продвинутые коллеги уже осваивали компьютеры, у каждого инженера были электронные калькуляторы, а он упрямо крутил ручку арифмометра. Однажды, будучи в командировке на какой-то стройке, Гусев попросил у начальника группы рабочего проектирования арифмометр. Вон на столе калькулятор, бери и считай – ответили ему. Да я  не знаю, на какие кнопки тыкать, мне бы лучше арифмометр. Начальник вывел Гусева на середину большой комнаты и громко обратился к проектировщикам: «Ребята, взгляните, что за уникум пожаловал к нам из Москвы – не умеет пользоваться калькулятором!». Об этом эпизоде нам, посмеиваясь, поведал сам Гусев. Поведал с явной гордостью: дескать, смотрите, какой я – на своем стоял, и впредь буду стоять!
Через полтора года Гусев повздорил с Кимровым – высказал сомнение в эффективности вантовых градирен. Завлаб трепетно относился к своим разработкам и всю критику в их адрес воспринимал как личное оскорбление – особенно если она исходила снизу. Чтобы показать, кто здесь заказывает музыку, Кимров придержал обещанное повышение оклада – уязвленный оппонент возроптал,  и конфликт  перерос в затяжную войну, попортившую немало крови ее участникам.
Гусев оказался стойким бойцом и опытным сутягой. Он написал письма руководству института и Минэнерго, в которых подверг обструкции градирни в целом и  лабораторию башенных градирен в частности. Из писем следовало, что охлаждать циркуляционную воду посредством градирни – это преступление, так как огромное количество тепла уходит впустую. Нагретую в конденсаторе воду предлагал направлять в теплицы, которые следовало строить вокруг ТЭС и АЭС, решая тем самым продовольственную программу. Проектные разработки и научные исследования по градирням в свете своей доктрины требовал приостановить. В верхах порой любят разбираться с письмами трудящихся, и Кимрову стоило немалых усилий свести на нет эту ахинею – хотя любому теплотехнику известно, что теплосъем в теплицах в сто раз меньше теплосъема градирен и чтобы заменить градирню теплицами их площадь на порядок должна превышать площадь всей электростанции.
Тогда Гусев стал методично наносить удары по любимому детищу завлаба – трехсекционной градирне. Рассылал во все инстанции под копирку состряпанные телеги, в которых утверждал, что Кимров пускает на ветер народные деньги, тешит собственное самолюбие, занимается маниловщиной, пытается претворить в жизнь мертворожденную идею. От проверяющих комиссий не было отбоя. В конфликт оказались втянуты почти все сотрудники, так как Гусев мимоходом задел многих – обвинял в использовании служебного положения, творческой импотенции, подготовке диссертаций в рабочее время,  любовных шашнях, наконец!  И на меня вылил ведро грязи – я к тому времени уже начал заниматься трехсекционной. Кимров скрипел зубами, но ничего кардинального предпринять не мог. Еще до конфликта он дал маху – когда Гусев пришел к нему и заныл, что, мол, дочка выходит замуж, а денег на дорогу и подарок нет, то сжалился и оформил ему фиктивную командировку на омскую ТЭЦ. За такие финансовые вольности можно было лишиться партбилета. Теперь Гусев шантажировал завлаба и грозил, в случае резких телодвижений с его стороны, предать огласке сей факт – даже в ущерб себе. Кризисную ситуацию разрешил Горбачев, пристроив Гусева в другой отдел. Но как говорится, склочник ушел, а склока осталась –  в лаборатории еще месяц не утихали разборки на хороших и плохих, правых и неправых. 

Вокруг старшего научного сотрудника Тикминой дамочки  роились, словно пчелы вокруг пчеломатки. Как воспитывать детей, как готовить фаршированную рыбу, как лечить молочницу – это к ней!  Помимо энциклопедических знаний был  у Тикминой один  пунктик – инопланетяне. Побасенки про них она могла рассказывать часами – особенно два случая, когда тарелки с гуманоидами оказывались от нее в 200-300 метрах. Женщины слушали с широко раскрытыми от страха и изумления глазами. Тикмина первой приносила институтские слухи-сплетни, была в курсе всего на свете, всем старалась помочь и всех одаривала советами. Активно занималась профсоюзными делами, выборными компаниями, донорскими декадами, распределением продуктовых заказов. С не меньшим пылом предавалась непосредственной работе, охотно бралась за любую тематику и, развив бурную деятельность, каким-то непостижимым образом срывала выполнение задания. «Бог знает, что нагородила эта ученая мамочка!», ворчал завсектором Виктор Иванович, которому, как правило, приходилось в авральном порядке завершать горящую тематику. Правда, у Тикминой всегда находились оправдания – к профсоюзной конференции готовилась, дочка окончила школу и поступала в институт… Однажды она все-таки умудрилась сделать в срок работу и с гордым видом принесла Кимрову научно-технический отчет по исследованиям несъемной полимерной опалубки водосборных бассейнов. Он глянул и схватился за голову – по договору лаборатория должна была выпустить не отчет по исследованиям, а рекомендации по применению опалубки. На корректировку оставался всего лишь день! Виктор Иванович три часа, ругаясь, черкал по отчету красным карандашом и отдал печатать машинистке. Суть исправлений заключалась в том, что, изменив глагольное наклонение, расплывчатым выводам отчета был придан четкий рекомендательный характер. 
Тикминой катастрофически не хватало времени, так как она безжалостно транжирила это богатство.  Помню,  горел  отчет по ЦФ КС – до сдачи неделя, а у нее еще конь не валялся! Брошенные в помощь  сотрудники оставались после работы, корпели над бумагами по вечерам. В один из этих суматошных дней Землянова как нарочно притащила несколько номеров журнала «Бурда», бывшего тогда большой редкостью. И что же – ученая мамочка забросила отчет и вместе с остальными женщинами полдня перелистывала картинки!
Тикмина безоговорочно поддерживала все начинания Кимрова, а он любил плакаться ей в жилетку – как, дескать, трудно быть на острие научно-технического прогресса в градирнестроении! И в конфликтах она всегда становилась на сторону завлаба. Когда шла война с Гусевым, она шестым чувством  догадывалась, что в данный момент склочник занят не работой, а сочиняет очередной пасквиль. Впрочем, сделать это было не сложно – Гусев в процессе сочинительства настолько увлекался, что высовывал кончик языка. Черновики писем Гусев мелко рвал и бросал в урну. Тикмина вынимала клочки бумаги, кропотливо, как мозаику, складывала их и наклеивала на чистые листы. Кимров знакомился с письмом противника, еще до того, как оно отправлялась по адресатам – большое преимущество в ходе  позиционной войны!
Фавор Тикминой длился долго. Но вот в лаборатории появилась Малиновская. Она была мягче, спокойнее, моложе, умела искренне сопереживать, а не поддакивать. Скоро после ее прихода Тикмина вновь что-то напортачила. В ответ на дежурные оправдания Кимров вдруг изрек фразу, которой до этого любил попрекать лишь прочих сотрудников: «Кто хочет работать – тот находит возможности, а кто не хочет – тот ищет оправдания».  Мы так и сели – звезда Тикминой закатилась.

Ведущий научный сотрудник Жмеринский являлся далеко не последним специалистом в градирнестроении, однако после его ухода из лаборатории Кимров сразу причислил своего ученика к разряду «редисок» - то есть, поверхностно знающих предмет. Но бог с ними, градирнями, Жмеринский, в первую очередь, зарекомендовал себя как дамский угодник – прыткий, слащавый, склонный к словоблудию. Он помнил дни рождения всех сотрудниц, накануне 8-го марта обегал знакомых институтских дам с поздравлениями, дарил безделушки и осыпал-осыпал комплиментами. Как-то  Жмеринский приехал на подмосковный экспериментальный комплекс и столкнулся с Ларисой – смазливой разведенкой лет тридцати, недавно устроившейся в лабораторию. «Какая роскошная женщина! Какие божественные формы! А глаза-губы! А острый проницательный ум! От общения с вами я получаю не только эстетическое, но и интеллектуальное наслаждение!..» – затянул он свою обычную песню. Лариса, окинув Жмеринский пронизывающим взглядом,  вполне серьезно сказала:
– Спасибо за добрые слова. Ну а коль я так нравлюсь вам, то приглашаю после работы в гости. Не буду возражать, если вы пожелаете остаться на ночь…
– Да я бы с радостью, – замялся Жмеринский, – но, понимаете, у сына в школе сегодня родительское собрание, мне обязательно надо быть…
– Тогда все ясно! – с уничтожающей улыбкой ответила Лариса. – А я-то подумала, что вы  мужчинка хоть куда! Оказывается – только на словах!..

Нина Васильевна числилась лаборанткой, а до этого двадцать лет отработала швеей-мотористкой. Жизнь у нее сложилась тяжелая – муж алкоголик, скандалист, драчун. Имея за душой семь классов и попав с производства в научную среду, она преклонялась пред каждым, у кого было высшее образование, а кандидатов наук просто боготворила. Я не встречал более исполнительного и добросовестного работника, чем Нина Васильевна – лоб расшибет, а задание выполнит. Была у нее одна слабость – очень любила ездить в Москву. Только услышит, что надо отвести отчет или подписать  акт – глазки сразу загораются. Я, будучи старшим  в подмосковной группе, давал ей сезонку и запускал в столицу. Нина Васильевна оперативно выполняла поручение, а потом болталась по магазинам или просто гуляла по центру. Кроме всего прочего она являлась материально ответственным лицом, и если ее правильно сориентировать горы могла свернуть – выписывала спирт, доставала дефицитную финскую бумагу, оргстекло…
При выходе на защиту я успешно использовал удивительную пробивную способность Нины Васильевны. В свое время мне посоветовали не лениться и  выступать с докладами по тематике диссертации на всевозможных конференциях и симпозиумах – для прохождения апробации. Исправно подавал заявки в оргкомитеты, хотя  выступать довелось всего два-три раза – так уж складывались обстоятельства. Тем не менее, на основании заявок доклад включали в программу, высылаемую каждому участнику. Теперь предстояло заручиться официальными подтверждениями выступлений. Я давал Нине Васильевне программу со своим подчеркнутым докладом и посылал в ЦНИИСК, НИИЖБ или другой уважаемый институт, где якобы выступал на конференции или симпозиуме. Она без лишних церемоний закатывалась в кабинет директора и требовала выдать справку.
– Какую справку? Откуда вы взялись? Кто вас послал? – удивлялся ошарашенный руководитель.
– Александр Михайлович послал, – поясняла Нина Васильевна, потрясая программой, – вот он у вас выступал, и теперь ему нужна справка.
– Что еще за Александр Михайлович!
– Разве вы не знаете Александра Михайловича? – укоризненно качала  она головой и принималась подробно рассказывать, какой я хороший, умный, отзывчивый.
Директор быстро уяснял, что от настырной просительницы так просто не отделаться, вызывал секретаршу и давал указание подготовить нужную справку. За три недели Нина Васильевна десять раз с удовольствием съездила в Москву и закрыла вопрос. Лично у меня  это дельце однозначно не выгорело бы  –  секретарши с врожденными церберскими повадками не пустили б даже на порог начальственного кабинета. 
Приемом Нины Васильевны я воспользовался, когда бодался с отделом службы судебных приставов ЮАО Москвы. Эти сволочи потеряли исполнительный лист по выигранному мной судебному делу! Дошел до начальницы – грудастой матрешки с полковничьими погонами. Она, прикрывая своих работничков, уверяла, не беспокойтесь, найдем или запросим копию – вы звоните. Звонил! Секретарша всегда просила представиться. Только начинал объяснять, кто я такой, как она перебивала – извините, начальницы сегодня нет. Когда понял, что со мной играют в кошки-мышки, набрал номер и вальяжно сказал – Александр Михайлович на проводе. Соединили! Раздраженно высказывая свои претензии,  слышал, как начальница обматерила секретаршу – на кой хрен суешь мне этого типа! Он же назвался Александром Михайловичем, оправдывалась секретарша, я думала звонок из министерства юстиции…

Нет нужды объяснять, какого индивидуума представлял собой  старший научный сотрудник Ильинский – сразу после показа телефильма «Семнадцать мгновений весны» его прозвали профессор Плейшнер. Сходство почти абсолютное – только наш, в отличие от киношного, обладал седой шевелюрой с зализанным коровой чубом. Плейшнер происходил из рода известного книгоиздателя Сытина, после института был отправлен на строительство Саратовской ГЭС. Там, живя в общежитии, испортил желудок, питаясь практически одним сгущенным молоком, которое обожал не меньше, чем кот сметану. Женился и переехал в Куйбышев, где устроился в местный филиал института, потом перебрался на подмосковный научно-экспериментальный комплекс. 
Специфичный круг интересов Плейшнера включал гидротехнические бетоны, шахматы, фантастику и танго. Да, как ни странно, он любил танго и хорошо танцевал. На лабораторные вечеринки всегда приносил пластинку, за столом не засиживался, заводил проигрыватель, приглашал партнершу и начинал уверенно водить ее по скрипучему полу. Охотнее всего танцевал с Ниной Васильевной – она полностью сливалась с ним в танце и млела от удовольствия.
Отрешенность Плейшнера от мира сего поражала. На работе он пил чай из большой кружки, которую никогда не мыл – в лучшем случае споласкивал водой. Естественно, посудина внутри вся покрылась многослойным желто-коричневым налетом. Однажды женщины ради шутки отмыли кружку до первозданной белизны – даже не заметил! Плейшнер всегда таскал большой портфель, который сгибал его в одну сторону. Чего в нем только не было – папка с рабочими бумагами, шахматная доска, две-три книжки, голубиный корм, заплесневелый бутерброд и прочая дребедень. Один раз Волков положил в портфель стальной кругляк весом в полтора-два килограмма. Думали, Плейшнер сразу обнаружит его – нет, ходил с ним две недели, даже в Москву ездил.
В квартире Плейшнера был  бардак не меньший, чем в портфеле. Как-то зимой он простудился, и мне пришлось зайти к нему домой, чтобы утрясти срочные вопросы по отчету. В прихожей валялась неубранная летняя обувь. Пальто на вешалке торчали почти перпендикулярно стене – столько под ними было всего навешено. Плейшнер развалился в кресле и пялился в телевизор, где показывали повтор «Что? Где? Когда?». Сейчас кончится, давай досмотрим, сказал он. Хозяин-барин – пришлось сесть. Через минуту из-за пыльной шторы вылетела моль и заметалась перед экраном.
– Зина, моль! – крикнул Плейшнер жене.
– Убей ее, Юрочка!
– А почему ты сама не хочешь убить?..
Запыхавшаяся жена прибежала из кухни и прихлопнула вредное насекомое. 
Провожая меня, Плейшнер споткнулся в коридоре о пылесос.
– Да, Саша, вы случайно не разбираетесь в этих аппаратах? Что-то он в последнее время только гудит, а пыль не собирает.
Не надо быть крупным специалистам по пылесосам, чтобы знать: если гудит, то все нормально – должен и пылесосить. Очевидно, в данном случае проблема крылась в особенностях эксплуатации.
– И давно он у вас? – спросил я.
– Да уж больше полгода.
– А когда последний раз чистили?
– Разве его чистят? – удивился Плейшнер. 
Я снял крышку и вынул пылесборник – он был по уши забит спрессованной пылью.
– Регулярно чистят! Почитайте инструкцию! Удивительно, что он до сих пор еще не сгорел!
– А я-то думал, ткнул в розетку – и все дела! – всплеснул руками Плейшнер. – Ну, спасибо вам большое за помощь, за совет!

Младшие научные сотрудники Клепиков и Сальников работали в Москве, занимались оросительными устройствами градирен и долго соревновались, кто дешевле пообедает. В полдень они исчезали на 1,5-2 часа в поисках дешевых ведомственных столовых, ухитряясь проникать даже на закрытые предприятия. Встречаясь после обеда, хвастались: «А я поел на 57 копеек!», «А я – на 52!». В качестве доказательств показывали чеки. Друзья настолько увлеклись, что с каждым разом урезали пайки, возвращались с обеда голодными и через полчаса подкреплялись чаем с пирожками. Конец соревнованию положил Сальников, который  вычитал, что батон белого хлеба, бутылка кефира и три витаминки «Ундевита» – самый дешевый суточный рацион, обеспечивающий организм достаточным количеством калорий, грубой клетчатки и микроэлементов. Ради интереса посидев на этом меню выходные, он в понедельник заявил «Хватит! Так невзначай можно дистрофию подцепить! С сегодняшнего дня обедаю по полной программе!»   
Клепиков с одной стороны умерщвлял плоть, недобирая калории в обед, с другой стороны – шел у нее на поводу, систематически склоняя к интиму хорошеньких сотрудниц. Как только таковая появлялась в отделе, то сразу попадала под его пристальное внимание. Он словно удав обвивал ее кольцами, помогая войти в курс дел, развлекая разговорами или просто сидя рядом и плотоядно улыбаясь. В период склонения забывал про дешевые обеды и водил свою избранницу в ближайшее кафе, где угощал сухим вином. Когда все было на мази, заявлял Кимрову, что по текущему договору необходимо срочно ехать в командировку, но без новой сотрудницы ему там никак не обойтись. Вернувшись из командировки, заметно сбавлял пыл, однако по-прежнему оставался внимателен, галантен, дружелюбен, подтверждая мысль Чехова, что отношения с женщиной должны выстраиваться по следующей нарастающей – знакомая, любовница, друг. Так оно и шло, а  через какое-то время появлялась новая сотрудница… 
Все бы хорошо, но Клепиков поступал вопреки известному постулату – не заводи романов там, где живишь и работаешь. Это чревато! Одна из его пассий не пожелала восходить на высшую ступеньку взаимоотношений, предпочитая застрять в середине связевой цепочки. Увы, это место уже принадлежало Ирине. Но за любовь надо бороться! А если победа ускользает – то мстить за отвергнутые чувства! Уязвленная любовница нанесла двойной удар – она не только позвонила жене Клепикова, но и  мужу Ирины!
В один прекрасный день я приехал в Москву и застал лабораторию в наэлектризованном состоянии. Ирина сидела неестественно бледная с дрожащими губами, под глазом у Клепикова красовался здоровенный фонарь, женщины сбились в кучку и шушукались, Кимров, нервно тасуя бумаги на столе, периодически разражался тирадами о необходимости повышения морально-нравственных устоев. Малиновская отвела меня в сторону и поведала, что буквально полчаса назад в комнату вошел высокий незнакомый мужчина. Поздоровавшись, он спросил, кто здесь Клепиков. Возглас Ирины «Витя, не смей!» совпал с великолепным ударом, который незнакомец нанес в физиономию Клепикова, шагнувшего ему навстречу. Клепиков грохнулся на пол, словно пораженный молнией. Сальников бросился на помощь другу и тоже получил затрещину. На этом незнакомец откланялся и удалился. Процедура расправы заняла не более двадцати секунд. Ирина уволилась на следующий день. Что же касается Клепиков – горбатого, говорят,  могила исправит…