БеЗсмертные

Поезд медленно подходил к перрону. Олег сидел, откинувшись на мягкую спинку сиденья и с ленивым любопытством оглядывал провинциальный вокзал, изобилующий куполами и башенками. Построен он был, судя по архитектуре, еще до революции. А недавно отремонтирован и окрашен, по произволу местного архитектора, в зубодробильно-розовый цвет.
Дверь купе отодвинулась и на пороге появилась девушка. Она на секунду замерла, слегка прищурившись после уличного солнца, окинула взглядом купе и, наткнувшись на взгляд Олега, неловко поздоровалась, тут же отводя взгляд.
Девушка была странноватой. Тоненькая и высокая, очень миловидная, она словно пряталась от окружающих. Длинная серая юбка и свободная бежевая блуза скрывали фигуру. Гладко зачесанные назад светлые волосы, серый в мелкий белый цветочек платок, покрывающий голову и завязанный вокруг шеи, отсутствие косметики и украшений, только простенький ремешок дешевых часов охватывал тонкое запястье попутчицы.
Олег рассматривал девушку не стесняясь. Она же, ни разу больше не взглянув на него, раскладывала вещи и застилала постель. Наконец, когда поезд двинулся, девушка уселась на свое место и стала смотреть в окно.
«Какое чистое лицо», - мелькнула неожиданная мысль, и Олег, привычным движением откинув со лба темную челку, поинтересовался:
- Староверка что ли?
- А? – девушка подняла на него недоуменный взгляд. – Нет, православная.
- А это тогда почему? Платок и вообще…, - невнятно выразился он, но девушка поняла.
- Так в церкви православной тоже так положено, - она снова замолчала.
Олег хмыкнул, но уточнять ничего не стал. Положено, так положено. Может, она вообще – монашка какая-нибудь. Девушка снова отвернулась к окну. Она смотрела на проплывающий мимо сосновый лес и казалась не то чтобы задумчивой, а словно сосредоточившейся на чем-то, видимом ей одной. Олег достал телефон, попытался выйти в интернет, но связи не было, и он углубился в скаченный заранее детектив.
Когда сумерки за окном совсем сгустились, а в купе загорелся верхний свет, девушка тоже отвлеклась от созерцания и достала книгу. Олег уже без удивления отметил, что и книжка у нее особенная. Это был небольшой бумажный томик с крестом и непонятной надписью на обложке. Девушка достала из сумки небольшой складень, раскрыла его и установила на столике. Широко, безо всякого стеснения, перекрестившись, она раскрыла книгу, заложенную потрепанной розовой ленточкой, и стала читать. Иногда она поднимала глаза на иконы и крестилась, но на Олега ни разу не взглянула.
Ему почему-то стало неуютно. Захотелось громко заговорить, или хоть включить музыку, в общем, как-то нарушить эту монастырскую, как он назвал это про себя, обстановку. «Словно вокруг не люди! Устроила тут…», - мысли навязчиво лезли в голову. Олег сам не понимал, что так сильно раздражает его в этой тихой и довольно милой девушке. Благо, поезд остановился на какой-то станции и Олег решил прогуляться. Он резко поднялся, сунул в карман телефон и отправился в тамбур, резко захлопнув за собой дверь.
Прогулявшись вдоль перрона, Олег остановился у вокзального ларька, в котором продавался обычный набор дорожных товаров – расчески, ножечки, часы и прочие мелочи, включая кукол и мягкие игрушки. Свет фонарей казался тусклым, на душе было как-то грустно, почти тоскливо. Покачиваясь с носка на пятку, он прикрыл глаза.
Олег сам себе не мог толком объяснить, что цепляло его в этой девушке. То ли взгляд, такой кроткий и мягкий, каких давно он не встречал на улицах родного города, где каждая первая стремилась состояться в жизни, сделать карьеру, да хоть удачно выскочить замуж. Эта девушка явно не думала ни о ловле женихов, ни о карьере. Она жила чем-то другим, неизвестным Олегу, но явно очень значимым для нее. То ли какая-то особая тихость, словно она смотрела на этот мир со стороны. Все это было Олегу не просто незнакомо - чуждо. Но девушка одновременно раздражала и привлекала его.
О вере он знал немного, хотя и был крещен в младенчестве по настоянию бабушки, которая умерла через полгода после этого. Родители не были совершенно неверующими. Они даже венчались в молодости, хотя и воспринимали это, скорее, как красивый обычай. Мать иногда забегала в храм поставить свечку, если кто-нибудь в семье заболевал. Отец недавно даже побывал на отпевании друга, погибшего в автоаварии. После этого он несколько дней ходил задумчивым, но на вопрос Олега отмахнулся и делиться переживаниями не стал.
Сам Олег к религии относился индифферентно. В храме он бывал пару раз в жизни, когда кто-нибудь из знакомых предлагал зайти по пути. Он заходил и даже кидал деньги в ящик с пожертвованиями, но обращаться к Богу считал излишним, ибо не определился для себя в том, есть ли Он. Впрочем, Олег допускал существование некой Силы или сил нематериального свойства. Однако, дальше этих допущений не шел, да и не испытывал потребности разбираться в духовных вопросах. Он чувствовал себя вполне комфортно в этом мире, и не видел смысла размышлять о потустороннем.
Объявили отправление, и Олег вернулся в поезд. Уже в тамбуре, он услышал крик: «Нет! Пожалуйста! не трогайте меня!» - его соседка по купе бежала по вагону, а за ней, гогоча, неслись два парня, явно нетрезвых.
- Да стой же ты, красавица! – один уже почти схватил ее, но девушка вывернулась.
- Мы же по-хорошему, - окликнул ее другой. – В ресторан сходим.
- Помогите! – вскрикнула снова девушка, запнулась, и буквально пролетела несколько шагов, ударилась головой о край двери и затихла. Поезд тронулся…
- Отвалите от нее! – Олег бросился к упавшей.
- Что тут происходит? – поспешила вмешаться наконец появившаяся проводница.
- Девушка упала, вызовите врача! – обернулся к ней Олег.
- А что за крики?
Олег промолчал, а парни смущенно отвернулись и попытались ретироваться.
- А ну стойте! Я уже врача и милицию вызвала, - решительно заявили проводница. Ситуация ей очень не нравилась. – Как она? – обратилась проводница к Олегу.
- Не знаю. В себя не приходит. Может, ударилась неловко, - Олег закусил губу. Он сжимал тонкую руку и не чувствовал пульса.
Парни топтались в коридоре, больше не рискуя пытаться уходить, и тихонько переговаривались, поглядывая на Олега. Оба крепкие, невысокие, блондинистые и краснолицые, они были похожи, как братья. Алкоголь уже выветривался из их голов, и ситуация откровенно пугала.
Милиционеры появились минут через пять. Олег так и не научился звать их полицейскими. Полиция – это что-то дореволюционное, ну, или заграничное. Но к нашим слово не вязалось. Потом Олега и пьяных парней долго мурыжили допросом, по-отдельности и вместе. Но арестовывать никого не стали. Все утверждали, что девушка упала сама - просто несчастный случай. Парни, конечно, буквально посерели, когда узнали, что она умерла. Но Олег не стал говорить, что слышал, как они напугали девушку. В конце концов, не его дело ломать чужие жизни. А упала она, действительно, сама…
Попав к себе в купе только на рассвете, он так и не уснул. Утром, прихлебывая кофе, Олег листал маленький кожаный блокнотик, который вылетел из кармана блузки погибшей девушки прямо ему под ноги. Зачем он подобрал его в тот момент, он и сам себе объяснить не мог. Теперь он листал почти не заполненные страницы и думал о ней.
Волкова Ольга Викторовна. На первой страничке аккуратным почерком были внесены все данные. Всего-то двадцать два года пожила на свете. Адрес только почтовый. Телефон только домашний. Ни номера мобильника, ни электронной почты. Олег грустно усмехнулся. В каком же мире ты жила, девушка Оля? Впрочем, и это стало быстро понятно. Блокнот привычно открылся на страничке – Свято-Успенский женский монастырь. Здесь были и адрес, и телефоны, и имя, фамилия игуменьи, и еще имена пары сестер, адрес скита и снова имена каких-то матушек. А вот другие странички блокнота были заполнены скупо. Даша и Наташа, телефон поликлиники, почтового отделения, редакции, пары аптек...
Поезд остановился, и Олег, подхватив спортивную сумку и кивнув на прощанье проводнице, покинул вагон. Его уже встречали друзья. Ромка, старый армейский приятель, купил в здешней глуши домик с банькой и теперь каждое лето собирал их компанию, чтобы вдоволь покупаться, порыбачить, помотаться по лесу в поисках грибов и ягод, в общем, полноценно отдохнуть от городской суеты. Ромка подогнал своеобразный «каракат» местного производства поближе к боковому выходу с перрона, Виталя подхватил, не слушая возражений, сумку Олега и они загрузились на сие транспортное средство, не зарегистрированное ни в каких базах, но позволяющее передвигаться как по лесу, так и по здешней речке.
Суета первого дня окончилась банькой и посиделками с шашлыками у костра. Жена Ромки Лиза налила всем в меру крепкого и холодного чайного гриба, и Олег, прихлебывая его и глядя в черную воду, испытывал почти полную гармонию с собой и миром.
Но ночной сон оказался не таким сладким, как обещали лесные запахи и прохладные простыни. Лиза постелила ему, зная, как он не любит жару, на веранде, на старом диванчике. В приоткрытое, затянутое сеткой от комаров, окно лились ночные звуки, успокаивающие, хотя и непривычные. Где-то гавкнула собака, прокричала птица… Ночи здесь, на севере средней полосы, были нетемные, вроде легких сумерек, а после трех часов ночи уже занимался рассвет.
Заснул Олег практически сразу, а потом… Потом ему приснилась Оля. Она стояла на невысоком, поросшем какой-то жухлой травой, холме. Одетая так же, как в жизни, она казалась продрогшей и усталой. За холмом пейзаж терялся в туманной дымке. А Оля смотрела на него с каким-то невыразимым ожиданием, почти с мольбой. Ее губы что-то шептали, но звук словно терялся во влажном, тяжелом воздухе.
Олег резко сел на кровати, выныривая из сновидения. Он хлебнул воды из стакана, заботливо приготовленного Лизой и откинулся на спинку дивана. «Ну, прости меня, девочка Оля, что не успел тебе помочь!», - пробормотал он тихо и провел по лицу рукой, стирая липкий пот. Посидев немного и прогулявшись потом до туалета-скворечника в конце огорода, Олег снова лег, чтобы через пару часов проснуться в еще более тошнотворном состоянии. Сон повторился. Он буквально вымотал ему всю душу.
В принципе, Олег слышал, что некоторым людям бывало снились покойники, но это были, как правило, недавно умершие родственники. Он же Ольге был никем. Всего лишь попутчиком, ну и последним человеком, которого она видела перед смертью. Наверное, она была очень одинока. В блокноте не упоминались ни родители, ни другие родственники. Может быть, он зря взял ее записную книжку? Выбросить ее что ли? Или нельзя?
Олег решил больше не ложиться. Ополоснув лицо холодной водой из рукомойника, он побродил по участку, съел пару горстей земляники, которая наросла за огородом, и спустился к реке. Легкий туман языками тянулся над водой. Остро пахло июньским разнотравьем, птицы кричали почти оглушительно. Было хорошо и грустно. Он чуть было не задремал на берегу, но был окликнут Ромкой и приглашен к завтраку.
День прошел суматошно и весело. Парни познакомили его со парапланеристами, обосновавшимися в соседней деревне, и он первый раз в жизни узнал восторг полета. После обеда Ромка предложил ехать через реку за дикой малиной, что уже начала поспевать. В прошлом году они собирались здесь в августе, и вдосталь набрали грибов и ягод. Так, что Лиза заставила его увезти с собой домой две трехлитровых банки с солеными груздями. Ох, и намучился же он с ними в метро!
Сейчас грибов еще не было, чему Олег был даже рад. А малина… Можно было ехать за ней, или еще за чем-нибудь. Это было не особенно важно. Ему, как и остальным, просто хотелось побродить по лесу, подышать ни с чем не сравнимым воздухом соснового бора. Правда, сложилось все несколько иначе.
Перебравшись через реку на «каракате», они стали медленно вползать по глинистой дорожке вверх на берег, но раз за разом скатывались в воду. Ромка рулил, а они с Виталей толкали тяжеленую машину вверх по влажной глине. Пару раз «каракат» чуть не перевернулся, лишь чудом удержав равновесие. После получаса безплодных усилий ребята решили окунуться. Потом, под чутким руководством Ромки, Олег с Виталием вырубали в кустах новую дорогу на более пологом месте.
Когда наконец они взобрались на берег и въехали в лес, меньше всего хотелось заниматься сбором малины. Олегу мечталось поесть чего-нибудь сытного и завалиться спать минут на шестьсот, но Лиза уже запланировала варку варенья и пришлось исполнять заявленную программу. Ужин, посиделки в саду с ребятами, колка дров для бани… Когда Олег добрался наконец до своего диванчика, ему казалось, что он отключится сразу.
- Ты чего такой смурной? – толкнул его Виталя в плечо за завтраком. – Наскучила природа уже?
- Да чет рано еще, вроде как, - откомментировал удивленно Ромка.
- Не, нормально все, - отмахнулся Олег, и с заминкой добавил, - вторую ночь не сплю.
- Так это с непривычки на новом месте. Я тебе мелиссы заварю, будешь спать, как младенец, - отозвалась Лиза, подкладывая мужу котлету.
- Да нет, тут другое. Сам не знаю… В общем, помните, я рассказывал про девушку, что в поезде погибла? – все кивнули и Олег продолжил, - Короче, снится она мне, как только чуть задремлю.
- И че? – удивился Ромка.
- Ну, понимаешь, она, словно, чего-то хочет от меня, - помялся, пытаясь объяснить, Олег.
- Ну, понимаешь, она, словно, чего-то хочет от меня, - помялся, пытаясь объяснить, Олег.
- А что она говорит? – подняла на него глаза Лиза. Кажется, только она восприняла ситуацию всерьез. Друзья вообще не понимали, в чем проблема.
- Да в том-то и дело, что она ничего не говорит. Просто смотрит. Но кажется, что там ей очень плохо, тоскливо, ну и, вроде как, я ей помочь должен и не помогаю, - выдохнул Олег.
- Да ладно, забей! – махнул рукой Ромка. – Это ты ее смертью впечатлился.
- Ну да, - поддержал Виталька, - ты, типа, не успел ее от парней защитить, вот твое подсознание и нагрузило тебя чувством вины.
- Ага. Давай, вон, хлопни водочки. Хватит уже все гриб лакать, - Ромка плеснул ему в рюмку.
- Нет. Не хочется, - качнул головой Олег.
- Ну-у, давай в город двинем. Там какой-никакой клуб есть. Потусуемся, - предложил в свою очередь Виталя.
- Вам бы только в клуб! – возмутилась Лиза. – Зачем тогда вообще в деревню приехали? Тебе, Олежик, не в клуб, а в церковь надо. Там должны сказать, что делать. Может, свечку поставишь и все пройдет.
- Ты че, думаешь, ему реально эта покойница является? – с подначкой глянул на жену Роман.
- Откуда я знаю? – раздраженно пожала плечами Лиза. – Но в церкви плохого не посоветуют.
- А ты сам что думаешь? – поинтересовался у Олега Виталя.
- Не знаю. Мне первый раз покойники снятся, - невесело усмехнулся Олег. – Только это реально тяжело. Просыпаюсь в холодном поту и потом все перед глазами стоит эта Оля.
- У нас тут, кстати, монастырь недалеко есть, - добавила Лиза, щелкнув кнопкой чайника. – Мы там, правда, ни разу не были.
Загрузились на «каракат» они всей компанией. Лиза хотела в монастырь, Виталя в клуб, а Ромке было по барабану куда и зачем ехать. Он просто влюблен был в свою «каракатицу», как он ласково называл чудо местных умельцев, и выискивал поводы проехаться на ней то через речку, то по болоту, то по какой-нибудь лесной дорожке, состоящей из ям и промоин. Дорога в монастырь его в этом смысле полностью устраивала. Ездили туда редко. Ромка узнал о ней случайно, когда тянул соседа, увязшего в глинистой яме на своей «Ладе-Калине». У соседа мать была верующая, и он частенько возил ее то на службу в город, то вот в этот монастырек.
Лиза в последний момент прихватила шарфик, чтобы покрыть голову, с сомнением оглядела ноги в брюках, но переодеваться не стала. Куда там – на каракат, и в юбке? Виталя ловил подходящую под настроение музыку, а сам Олег, прикусив губу, думал о том, что, покойница Ольга его словно специально подвела к поездке в монастырь, и, может быть, это сейчас было уместнее всего, учитывая ее прижизненные интересы.
Ромка дорулил до обители за пару часов, и вся компания шумно выгрузилась у скромного деревянного заборчика. Олег почему-то ожидал увидеть каменную стену, с башенками по углам, как в старых мультфильмах про Древнюю Русь. Но действительность оказалась куда скромнее. Несколько домиков, колодец и деревянная то ли церквушка, то ли часовня… И все это старое, хоть и немного подремонтированное. Только на церкви куполок желтел свежим деревом. Куры бегали по огороженному сеткой дворику. По забору прошествовала белая, в серых пятнах, кошка.
Олег вдруг почувствовал себя героем «попаданческой» книжки. Здесь жили так, как и сто лет назад. Ничего не напоминало о том, что не дворе двадцать первый век. Парень невольно извлек из кармана телефон и убедился, что связь, в полном соответствии с жанром, отсутствует.
- Не, тут вообще не ловит, - Виталя тоже убрал телефон. – Каменный век.
Лиза накинула на голову шарфик и толкнулась в калитку.
- Закрыто, - недоуменно оглянулась она на ребят.
- Ты, дочка, завертыш поверни! – раздался старческий голос, и из-за ближайшего домика показалась старушка. Одета она была в светло-серое платьишко с широким кожаным поясом. На голове белело нечто, похожее на платочек, по более широкое и спадавшее на плечи и грудь.
- Здрасте! – Лиза вошла и неловко перекрестилась. Парни креститься не стали. Ромка перегнал каракат немного в сторону, на подходящую полянку, и все трое вошли на территорию монастыря.
- И че теперь? – поинтересовался Виталя оглядываясь и заметил острый и чуть усмешливый взгляд старушки-монахини.
- А можно в церковь зайти, свечки поставить? – спросила Лиза.
- Конечно, голубушка, - кивнула старушка. – Сейчас ключ принесу. Днем-то закрыто у нас. Мало ли кто заглянет. Но открою вам, открою.
Все компанией они зашли в небольшое помещение церкви. Приятно пахнуло свежим деревом и ладаном. На стенах висело несколько больших икон. Алтарь отделялся от храма тяжелой завесой. Подсвечников было только два. Возле центрального аналоя с иконой праздника старушка велела ставить свечи «за здравие», а на приютившийся на широком подоконнике канун – «за упокой». Свечи лежали в лотке у двери, и надпись над ними сообщала, что пожертвования за свечи следует класть в притулившийся тут же ящик.
Лиза тут же прихватила свечей пять и пошла ставить их в желтый песок подсвечников. Ромка сунул крупную купюру в прорезь ящика. Парни топтались у входа, не зная, чем себя занять, поскольку рассматривать здесь было почти нечего, а что еще делать, они просто не представляли. Олег зажег свечу перед крестом заупокойного подсвечника и подошел к старушке, терпеливо ожидавшей их в уголочке на стуле и мерно перебиравшей зернышки черных вязаных четок.
- Я спросить хотел, можно?
- Да, милок, - старушка чуть прижмурилась, когда солнечный луч упал ей на лицо и, отклонившись, посмотрела в глаза парня.
- Вы случайно не знаете Ольгу Волкову? Девушка молодая такая, светленькая.
- Знаю, а как же, - кивнула монахиня. – А ты, стало быть, нашу Олюшку тоже знаешь. Может быть, и где она запропастилась, расскажешь? Ждали ее, уже и волноваться начали.
- Да нет. Вернее, я ее видел в поезде, - Олег убедился, что именно сюда-то и ехала соседка по купе. – Там несчастный случай произошел. В общем, нет ее больше, - произнес он неловко.
- Да что ты! – старушка подскочила со стула и широко перекрестилась. – Значит преставилась наша девочка ко Господу?
- Ну, да. Умерла она. Упала неловко, когда поезд дернулся, и все.
- Ох, как! А я-то думала, поживет у нас. Надо ж отпеть ее теперь! Родных-то нету у нее никого. А про нас она тебе сама рассказала?
- Нет. Мы и не разговаривали совсем. Только, когда она упала, я ее записную книжку подобрал, сам не знаю, зачем, - смущенно признался Олег. – Там и было имя ее написано, а адресов почти не было. Больше всего телефонов Успенского монастыря. А к вам в монастырь я почти случайно попал. Да и про Ольгу так просто спросил, вдруг знаете.
- Ну, монастырь-то не здесь, а в городе. А у нас скиток только. Но Оля у нас часто живала, нравилось ей в тишине, а теперь вот и совсем перебраться хотела. Да-а, вот оно как, воля-то Божия иначе проявилась, - вздохнула монахиня. – Благодарю тебя, что сообщил о девочке нашей, теперь самое главное время для нее настало – частный суд, по мытарствам душа пойдет. Ох, грехи наши тяжкие! Молиться теперь за душеньку ее сугубо надо.
- А вы, правда, верите, что там, после смерти, что-то будет? – спросил Олег.
- А как же, дорогой! Еще как будет! Там все только начинается.
- Мы почему приехали-то, я уже две ночи не сплю. Как закрою глаза, так мне Ольга ваша снится. Вроде как стоит смурная какая-то, замерзшая, и смотрит то ли с укором, то ли с просьбой. И молчит. И так все время.
- Вот оно что! – покачала головой старушка. – Значит, молитв просит наша девочка. Плохо ей там. Что-то неисповеданное, видать, осталось.
- Ну, вы теперь помолитесь, да? И она мне больше не будет являться?
- Мы-то помолимся, но и тебе надо молиться, раз Господь позволил ей именно к тебе за помощью обратиться, - строго сказала монахиня, снова присаживаясь.
- Так я не умею. Я и в Бога-то сам не знаю, верю или нет, - пожал плечами парень. Лиза с ребятами уже вышли на улицу и с нетерпением заглядывали в дверь, ожидая, когда он закончит разговор.
- Ну, молиться – дело не хитрое. Скажи Богу, что на душе, вот тебе и первая молитва. А что не веруешь… Ты-то про Него не думал, а Он, видать, решил тебя к Себе призвать.
- Не понял. Я что, тоже умру? – Олег с легким испугом глянул на старушку.
- Не в том смысле призвать, - чуть улыбнулась она. – Нет в нашей жизни ничего случайного. Раз ты Олюшкину смерть видел и является она тебе, значит, и для твоей пользы так случилось. Так что рано ты все переложить на монастырь собрался. Придется и тебе потрудиться да помолиться, чтобы не втуне это все было.
- И что мне делать? – удивился Олег.
- Останься у нас хоть денька на три. Сможешь? Или тебе на работу надо?
- Ну, я в отпуске…, - протянул Олег.
- Ну, вот и ладно. Я тебе сейчас комнатку приготовлю. А ребятам скажи, пусть через три дня приезжают.
- Так у меня и вещей нет.
- Да много ль тебе надо-то на три дня? – отмахнулась монахиня. – Полотенце и зубную щетку новые я тебе найду, кушать с нами будешь, постель устроим. Чего еще?
Олег неуверенно кивнул и вышел из церкви.
Компания уехала, удивленно перешептываясь. Даже Лиза была недовольна, что он решил остаться. А парни обещали через три дня забрать его из монастыря хоть силой. Сам Олег не мог ясно объяснить себе, почему решил остаться. Здесь была и неловкость, и какая-то жалость к живущим в лесу старухам, и толика любопытства. Он присел на скамейку возле храма, но скоро монахиня окликнула его.
- Так, значит, зовут меня мать Митродора. Кроме меня есть еще три монахини. Мать Михаила, мать Александра и мать Виталия.
- А почему у них имена мужские? – удивленно спросил Олег.
- Потому что, монашество – это ангельский чин. А у ангелов нет ни мужского, ни женского. В монашеском постриге женщина может получить любое имя – как в честь святых жен, так и в честь святых мужей, или даже ангелов. Вот мать Михаила наречена в постриге в честь Архангела Михаила, начальника всех Небесных Сил.
- То есть монаху дают новое имя?
Мать Митродора кивнула.
- Монах умирает для мира и становится иным. Была я Ольгой Петровной, а теперь нет ее – умерла. Живет теперь мать Митродора. Так-то вот. Ну, вот, смотри, - старушка распахнула дверь домика-пятистенка. – Здесь мы приезжих размещаем.
Дом делился на две небольшие комнаты, меж которыми стояла большая беленая печь. Дверь в левую комнату была плотно закрыта. В правой же стояла двухъярусная кровать, шкаф для одежды, небольшой столик у окна и пара табуреток. Стены были оклеены зеленоватыми бумажными обоями с неярким абстрактным рисунком.
- Вот, тут и будешь ночевать. Соседей у тебя пока нет. А пока поработай немножко. В монастыре ведь как, вся жизнь – молитва и работа. Вот и ты потрудись на благо обители.
- А что делать-то? – спросил Олег, сбросив небольшой кожаный рюкзачок на нижнюю кровать.
- Да вот, нам на задний двор дрова вчера привезли. Хотели в поселке мужиков нанимать, чтоб накололи. Может ты сможешь?
- Попробую, - кивнул Олег.
Вообще-то городская жизнь не предполагала такого опыта. Но отдых в деревне кое-чему научил. У Ромки он колол дрова для бани и теперь был рад, что не попал в неловкую ситуацию. Куча сосновых чурок была не слишком большой. Рядом стоял невысокий дровяник с вертикальными щелями для лучшей циркуляции воздуха.
- Топор за дверью возьми, - кивнула мать Митродора в сторону дровяника. – Поленья-то мы потом сами перетаскаем и уложим. Ты, уж, только коли. Ну, Бог в помощь! Пойду обед готовить. Часика через полтора кушать позову, - улыбнулась она, и все лицо старушки словно осветилось мягкими морщинками.
Олег пристроил чурку поудобнее, размахнулся топором и сухие полешки весело полетели в стороны. Мать Митродора, задержавшаяся у трапезной, кивнула сама себе и исчезла в дверях.
Работа пошла как-то ладно и вкусно, даже лучше, чем у Ромки. Олег сам не заметил, как пролетело время. Он подхватил очередную чурку, когда мать Митродора окликнула его:
- Ну, славно поработал! Хватит уж, пойдем, отдохнешь, пообедаешь.
- Да я, вроде, не устал, - усмехнулся Олег. На самом деле, устал, конечно, с непривычки. Но жаловаться на это бойкой старушке было неловко.
- Пошли, пошли, труженик! Дал Бог сил, и слава Ему!
Трапезная, как назвала мать Митродора то помещение, что в миру назвали бы столовой, была совсем небольшой. В торце комнаты всю стену занимали разного размера иконы. Перед самым большим старинным образом в потемневшем окладе горела красная лампада. Длинный стол, покрытый клеенчатой скатертью, длинные лавки вдоль него и резное кресло в торце, составляли все убранство помещения.
На столе уже были расставлены тарелки и разложены приборы на пять человек. Хлеб, соль, мисочки со сметаной и соленые огурцы в фаянсовой пиале… Олег почувствовал, что в животе заурчало. Не выспавшийся, он утром почти не ел, и теперь, наработавшись, понимал, что огурчиков со сметаной будет ему явно мало.
Через пару минут в трапезной собрались все члены маленькой общины. Пожилые женщины со строгими лицами встали каждая у своего места. К креслу во главе стола подошла самая высокая из них. На аскетично-худом лице ее выделялись темные, совсем не старушечьи глаза. Окинув взглядом собравшихся сестер и на секунду задержавшись на Олеге, она чуть кивнула и неожиданно для парня все слаженно запели «Отче наш». После молитвы высокая монахиня широко перекрестила стол. Все стали осенять себя крестным знамение и рассаживаться по привычным местам. Олег почувствовал себя неловко.
- Перекрестись и садись вот сюда, - прошептала ему мать Митродора, указывая на место с краю лавки.
- Да не умею я, - отозвался парень так же шепотом, опускаясь на скамью рядом с ней.
- Ох, грехи мои тяжкие! – вздохнула старушка и качнула головой.
- Мать Виталия, - раздался голос матушки, что возглавляла стол, - почитай письма преподобного Амвросия.
- Благословите! – поднялась со скамьи напротив кругленькая невысокая монахиня. Лицо ее светилось чуть детской готовностью.
Взяв с полки под иконами нужную книгу, мать Виталия уложила ее на специальную деревянную подставку и начала громко и внятно читать. Мать Митродора, тем временем, притащила откуда-то большую кастрюлю с пельменями, и Олег успокоился на счет сытности обеда.
Он с удовольствием ел сочные рыбные пельмени. Обильно поливая их сметаной и присыпая свежим укропом и чуть не жмурился от удовольствия. Странно, но раньше рыбные пельмени Олег терпеть не мог. Но здесь это была словно совсем другая пища. Он почти не вслушивался в чтение, и только отодвинув от себя тарелку, обратил внимание на слова, которые с дрожью в голосе, выразительно произносила мать Виталия:
«Пишешь, что в вашей обители несколько времени жила одна купеческая вдова, довольно задолжала бедным сестрам и бедным мирским людям, потом уехала на родину и там умерла страшною кончиною, высунувши язык, который и после не могли вправить. Ты спрашиваешь причину такой страшной кончины. Судьбы Божии для нас неисповедимы, да можно только сказать, что, во-первых, неблагонамеренно брать у бедных людей деньги без уплаты оных, принадлежит к грехам вопиющим на небо, как и мзда наемнича, по сказанному в псалмах: «заемлет грешный и не возвратит»; а во-вторых, должно быть, особа эта много грешила языком, от котораго ни за горами, ни за морями не укроешься, и видно в этом не покаялась; в-третьих, такия страшныя кончины бывают и для вразумления оставшихся живых, чтобы были осторожны и страшились нарушать заповедь Божию или, по крайней мере, позаботились приносить искреннее покаяние во грехах своих, чтобы смерть не постигла их неготовых», - Высокая монахиня взглянула на чтицу и та, словно по команде, громко закончила, - Аминь».
Все поднялись с мест и снова запели, оборотясь лицами к иконам. Олег вспомнил последние прочитанные слова и внутренне передернулся. Он никогда не задумывался о смерти. Эта тема была ему столь чужда, что не вызывала ни страха, ни интереса. Но сейчас он вдруг подумал, что такая смерть, как у купчихи, отвратительная и страшная, в общем-то грозит многим, потому что представления о заповедях нет ни у кого из его знакомых, да и ему самому не приходило в голову интересоваться этой «религиозной заумью», как выразился кто-то из его знакомых.
Мать Митродора потянула его за рукав.
- Пошли, сынок! – и они последними покинули трапезную.
- Очень вкусно было. Спасибо, - искренне поблагодарил Олег монахиню. – Знаете, я рыбные пельмени терпеть не могу, а здесь съел с удовольствием, - поделился он.
- А это потому что пища монастырская, улыбнулась старушка, опускаясь на скамейку у храма. – Присядь, объясню.
Дождавшись, пока Олег опуститься рядом на скамью, она продолжила:
- В миру-то как, полуфабрикаты на заводе готовят. Там маты да ругань, да неприятности всякие. А в монастыре всякая пища святой водой окропляется, с молитвой готовится. А молитва – это обращение к Богу, она благодать с Неба к нам низводит. Благодатью еда освящается и становиться и вкусной, и полезной.
- Ясно. А вот это, то что читали там, в конце, ну, про купчиху, - Олег не знал, как толком спросить, но монахиня понимающе кивнула:
- Ага, помню.
- Такие случаи часто бывают? Чтобы там, язык выпал или что-нибудь подобное.
- Бывают. За грехи многое бывает, - как-то грустно вздохнула мать Митродора. – Тут ведь как, само тление тела наглядно свидетельствует о грехе человеческом.
- Так ведь все тлеют, - удивился Олег.
- Все, да не все. Ты вот послушай. Когда Бог создал Адама, то предназначил его к вечной жизни. Не должен был человек умирать. Только предупредил его Бог, мол вкусишь плод от древа познания добра и зла, смертию умрешь. А он-то Богу не поверил, а диаволу поверил. Змей Еве да Адаму пообещал, вишь, что станут они – как боги и узнают добро и зло. Вкусили люди плода и узнали грех и стыд, а вместо того чтоб стать богами, стали болеть и умирать телом. Души-то у них вечными сотворены были. Но и души, после разлучения с телом, пошли в ад, к тому змею, что соблазнил их. Кому поверили, к тому и пошли, - снова вздохнула старушка. – Но Христос Сам за нас умер и Адама освободил из ада, и всему человечеству дал спасение. Только каяться во грехах надо и Бога всегда помнить. А что касается тления, то нынче оно не над всеми властвует. Слыхал про нетленные мощи святых?
- Ну, слово слышал, - пожал плечами Олег.
- Мощи нетленные, сынок, это тела неразложившиеся. Благодать в них такая сильная, что тела этих праведников даже после смерти остаются такими же, как при жизни. Ни запаха от них, ни гниения, и черви их не едят. Даже одежды порой целыми остаются.
- А это можно увидеть? – недоверчиво поинтересовался Олег.
- А как же. Вот Александр Свирский уж лет пятьсот лежит нетленный в Свирском монастыре. В Греции тоже, святитель Спиридон Тримифунтский больше тысячи лет, как умер, а все как живой. Да много их, святых-то. И мощи их не зловоние источают, а благоухание. Так вот Бог наглядно показывает – вот последствия жизни во грехе, как у той купчихи, а вот результат жизни по заповедям.
- Так ведь заповеди сегодня никто не знает, - вздохнул Олег.
- В том и беда. Но Бог все ж людей призывает. Вот и тебя привел.
- И что дальше?
- А дальше, свобода – как у Адама. Хочешь в Рай, иди, узнавай, действуй. А не хочешь – вкушай привычные плоды греха, но и знай, чем дело кончится: тело червям, а душу диаволу. Так-то вот, сынок, - старушка похлопала его по колену. – Ну, ладно, скоро служба. Батюшки у нас нет, он только по праздникам приезжает, так что мирским чином почитаем. К пяти часам в церковь приходи, а пока отдохни маленько.
Когда Олег вошел в церковь, все монахини были уже там. Мать Михаила и мать Александра стояли на клиросе. Мать Митродора встала неподалеку от него и стала поправлять свечи на центральном подсвечнике. Последней вошла в храм мать Виталия. Она еще крестилась у входа, когда мать Михаила, та самая высокая монахиня, что командовала чтением на трапезе, возгласила низким голосом: «Молитвами святых отец наших Господи Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас». Мать Александра звонко, совсем не по старушечьи, ответила: «Аминь», - и стала читать что-то на странном языке, в котором Олегу были понятны только отдельные слова. Мать Виталия прошла было к заупокойному подсвечнику, чтобы поставить свечи, но мать Михаила строго глянула на нее, после чего, круглолицая монахиня смутилась так, что заалели щеки, и, шагнув назад, замерла у стеночки, опустив голову.
Олег перетаптывался и разглядывал помещение храма, хотя, собственно, он рассмотрел все еще утром. Лик Богородицы древнего письма привлек его внимание. В нем не было ничего общего с портретной живописью, но почему-то хотелось смотреть в глаза Божией Матери, в которых непостижимым образом сочетались затаенная скорбь и какой-то неземной покой.
«Если уж у них тела святых не тлеют, то, наверно, Мать Бога тоже должна, как живая лежать, - подумалось ему. – Надо бы Митродору спросить. Интересно было бы съездить посмотреть».
С клироса полилось мелодичное пение на два голоса. Олег не был знатоком в музыке, но песнопения звучали приятно. Мягко, негромко, словно с осторожностью, матушки выводили мелодию. В слова Олег не вслушивался. Ноги уже ощутимо болели.
- А долго еще? – не выдержав, наклонился он к матери Митродоре, что пинцетом вытаскивала догоревшие огарки из песка и складывала в специальный лоточек.
- Устал уже? – она чуть улыбнулась. – Поди, вон, присядь, - матушка кивнула на стул в дальнем уголке храма.
- Да не, не удобно, - качнул Олег головой.
- Погоди еще немножно, - сжалилась мать Митродора. – Вечерню дочитают, это где-то десять минут. И пойдешь. А, уж, повечерие без тебя справим.
Через несколько минут она вывела Олега во двор.
- Только, коли ты молиться не приученный, другое сделай.
Олег охотно кивнул. Он не представлял, чем занять вечер.
- Мне паломница позвонила, Наташа. Ее матушка благословила к нам приехать ненадолго, в тишине побыть. Ее из монастыря на машине подкинут, но водитель – женщина, к тому же, нездоровая. Так надо будет Наташины вещи помочь выгрузить. Она обычно кучу продуктов привозит. Спаси ее Господи! Думала сама ее встретить, но коли ты свободен, я покуда помолюсь. Мать Михаила благословляет только в крайней нужде со службы уходить.
- Понял. А куда продукты?
- Продукты просто в трапезной оставь, я после службы разберу, или Виталия, завтра ее день готовить. Как вещи разгрузите, покажешь ей, где ночевать будет, - мать Митродора указала на домик, что стоял ближе всего к храму. – Там открыто.
- Все понятно. Встречу, разгружу, покажу, - улыбнулся он.
- Ну, и ладненько. Тогда я пошла, - и матушка быстро направилась обратно в храм.
- Ой, мать Митродора, а где мощи Богородицы? – окликнул он ее в спину. – Она же тоже, наверно, нетленная.
- А Ее, Царицу Небесную, Христос с телом в Царство Свое забрал. Апостол Фома к погребению опоздал, ему гроб открыли, чтобы мог с телом Богородицы попрощаться, тут-то и узнали все апостолы, что тело Ее тоже на Небо вознеслось. И явилась Она потом им, живая.
- Спасибо, - кивнул Олег, и матушка побежала дальше.
С полчаса он прогуливался по территории скита, наблюдая за курами, присел было у сетчатого забора, отделявшего их выгул, но петух выразил по этому поводу крайнее неудовольствие. Он стал наскакивать на сетку, явно стараясь отогнать опасного чужака. Олег почел за благо ретироваться, чтобы не нервировать защитника. В конце небольшого огородика Олег обнаружил заросший травой малинник и наелся всласть уже переспелых, темных ягод.
Звук приближающейся машины он услышал издалека. Здесь после города вообще было нереально тихо. Шумел лес, где-то неподалеку куковала кукушка, из малинника он спугнул стайку воробьев, что потом долго ворчливо чирикали, собравшись на соседней березе. Вскрикнул неполным кукареку петух, последнее «ку» он как-то сглотнул. Из храма через открытое окно долетало тихое пение. Но все эти звуки создавали непостижимую мелодию тишины. А вот гул приближающегося автомобиля выбивался своей неуместностью.
Еще через пару минут подошедший к калитке Олег увидел старую «Ниву». Машина мягко затормозила у калитки, и навстречу распахнувшему калитку Олегу вышли две женщины очень непохожие между собой.
Водителем оказалась худенькая пожилая… Олег мысленно назвал было ее бабушкой, но чуть приглядевшись, понял, что женщине было лет сорок пять. Вся в черном, хоть и не в монашеском, в обтрепанной юбке в пол, в глухо завязанном вокруг шеи платке, она вполне подходила к этому лесному скиту. Лицо, покрытое, как сеткой, тонкими морщинками, сухие руки с выступающими суставами, усталый взгляд. Всё говорило о том, что женщина давно отреклась от мира и жила сугубо духовными интересами.
Вторая была совсем иной. Молодая, круглолицая, высокая, она не была красавицей, но что-то цепляло в этой девушке с первого взгляда. Она тоже была в длинной юбке и платке. Но юбка «под замшу», симпатично отстроченная, смотрелась вполне модно. Бежевая футболка с рукавами, чуть прикрывавшими локоть, подходила к юбке по стилю и цвету. А платок на голове следовало назвать банданой.
- Здравствуйте! Меня к вам направили в помощь, продукты разгрузить, - Олег сразу шагнул к багажнику.
- Со святым вечером! – откликнулась женщина. А Олег чуть смутился. Оказывается, здесь следовало здороваться по-особенному. Как правильно ответить женщине, он не знал и предпочел промолчать.
- Привет! – легко отозвалась девушка. – Тась, дай ключи от багажника.
Таисия достала из кармана длинной черной жилетки связку ключей от машины и протянула девушке.
- Наташенька, может вы тут сами? А я хоть капельку бы на службе постояла, - произнесла она негромко. – Все в разъездах, никак времени нет в храм попасть. А здесь так хорошо.
- Ага. Иди, конечно. Мы вдвоем справимся. Правда, же? – обернулась Наташа к Олегу.
- Да я и один могу, - чуть улыбнулся он. – Если надо, так иди, - Олег как-то не задумываясь перешел с девушкой «на ты».
- Не, давай вместе.
- Мать Митродора сказала, в трапезную носить.
- Ясненько. Тогда вот здесь рис, здесь сахар, это масло для лампад, матушка просила захватить, раз едем. А лекарства и печенье я сама донесу.
Быстро, с легким перешучиванием, перетаскав всё привезенное, они присели на скамейке возле домика, в котором определила мать Митродора ночевать Наталье.
- Ты на службу не пойдешь? – поинтересовался Олег, просто так, чтобы продолжить разговор.
- Да надо бы. Только я чего-то устала, - улыбнулась девушка. – Хотя здесь хорошо служат, хоть и мирским чином. И читают четко, и поют красиво, молитвенно. Не, сегодня уже не пойду, а завтра надо. После завтра батюшка должен приехать. Я причащаться хотела. А ты?
- А я не знаю, - усмехнулся Олег. – Честно говоря, я тут случайно оказался. Еще утром у друзей отдыхал. А потом вот сюда занесло.
- Ветром? – засмеялась Наташа.
- Нет, «каракатом». Но он почти такой же быстрый, как ветер. А если серьезно, я случайно стал свидетелем несчастного случая в поезде, когда к друзьям ехал. Девушка упала неловко и умерла. А в ее записной книжке оказались только адреса монастыря и пары подружек. Но это ладно. Она мне потом сниться стала. Понимаешь, вообще покою нет. Стоит и смотрит. Вроде как, ничего особенного, а я спать не могу. Вот жена друга и посоветовала в скит в этот обратиться. Это ж по их части. Ну, а тут выяснилось, что эта Оля Волкова сюда и ехала.
- Так это Олька умерла?! – вскинула на него глаза Наташа, до тех пор отгонявшая веточкой комаров.
- Ты ее тоже знала?
- Ну, так. Подругами не были, но встречались. Оля в монастырь хотела, а я семейная. Она такая, вся в себе была. Разговаривала мало, все с четками ходила. Нет, она – молодец, это я – болтушка. Царство ей Небесное! – Наташа перекрестилась, обернувшись к храму.
- А ты здесь часто бываешь? – спросил Олег, чтобы переменить тему.
- Ну, где-то раз в месяц стараюсь приезжать, на выходные. Когда в монастырь, а когда и сюда, в скит.
- И ничего, муж отпускает?
- Муж… - протянула Наташа, - а муж объелся груш.
- Проблемы?
- Если это можно так назвать. Вот решаю, разводиться мне или еще подождать, - выдохнула Наталья и стала отрывать листики от веточки, которой обмахивалась.
- Гуляет что ли? – Олег не имел обыкновения лезть в душу малознакомым людям, но, кажется, девушке самой хотелось поделиться наболевшим.
- Ага, - Наташа сглотнула слезы и помолчала. – Слово смешное – «гуляет», вроде как, детское почти.
- И давно ты его прощаешь? – девчонку было жалко, Олег сам не изменял и не терпел измен, считая их подлостью.
- А я не знаю. Он мне подробно не докладывает, - резковато ответила Наташа. – Пару раз крупно поговорили. Первый раз сначала врал, что я не так поняла, потом на коленях стоял, клялся, что случайность. А во второй стал рассуждать о том, что мужчины полигамны по природе. Это, типа, Создатель виноват. И вообще, любовь, она в душе, а это так, ерунда, физиология.
- И сколько еще будешь ждать? - с легким раздражением спросил Олег, это, конечно, было совсем не его дело, но он считал, что таких особей следовало бы посылать подальше сразу, а не тогда, когда они об тебя ноги вытрут и всю душу вымотают своими обещаниями.
- Не знаю, - горько произнесла девушка. – Осуждаешь, да?
- Да нет. Просто…
- Ты думаешь, я отупела от любви и готова терпеть всю жизнь? Не в этом дело!
- А в чем? Я никогда не понимал, почему женщины терпят, порой годами, таких вот кобелей.
- Не знаю, почему терпят другие, и сама не хочу так жить. Но, понимаешь, я хочу по-христиански эту ситуацию решить. Обидеться и хлопнуть дверью легче всего. А как правильно? И ладно бы стоял только вопрос измены и прощения за нее, - Наташа горько вздохнула, - но как нам жить дальше? Допустим, я, с Божией помощью, прощу. Но он-то не собирается, как мне кажется, ничего менять. Он хочет, чтоб я принимала его, как есть. Нет, он говорит, что любит. Но я ему уже не верю.
- Абсурд это. Если любит, так не ломал бы тебя. А если не любит, тогда зачем продолжать жизнь с ним?
- Олег, ты не понимаешь! Это – венчаный брак, брак на всю жизнь. Я так и выходила замуж, даже не рассматривая вариантов расставания. И дело не в «любит-не любит», и даже не в моих к нему чувствах. Это как клятва, понимаешь?!
- Нет, не понимаю.
- Вот, когда солдат приносил присягу Царю, это он делал с глубоким чувством, в торжественной обстановке. А потом, допустим, началась война, и солдат уже и чувства мог подрастерять, и обстановка стала совсем другой – грязь, вши, окопы… И что же теперь, он больше может считать себя не связанным клятвой верности?
- Ну, ты хватила. Причем здесь война?
- Притом, что предательство есть предательство.
- И что? Он будет баб менять, а ты терпеть? Это что ли вера требует?
- Не знаю, - Наташа как-то растерянно глянула на него. - Батюшка на нашем приходе сказал, что Апостол Павел рекомендует простить и жить дальше. А мать игуменья сказала, что надо ехать к епископу, просить развода и выходить замуж вторично, так как мне, как стороне невиновной, дозволителен второй брак. А ему – нет.
- Ну, вот. Нормальный подход.
- Не знаю, не знаю, - покачала головой Наташа. – Получается, я свою жизнь устрою, а он будет дальше жить только в блуде? Он же не станет воздерживаться.
- Ясно, не станет, если уж он сейчас гуляет, - Олег откинулся на спинку скамьи.
- А я, вроде как, виновата в этом буду? И в его вечной погибели.
- По-моему, это валить с больной головы на здоровую, - дернул плечом Олег. – Но, допустим, ты останешься с ним. И как? Будешь жить, как страус – «голову в песок», и пусть гуляет, как хочет?
- Нельзя. Матушка говорит, я не имею права смиряться с его блудом. Тогда я должна отказаться от отношений с ним. Но после этого он только пуще будет гулять. Тогда какой смысл не разводиться?
- Вот-вот, - Олег уже понял, что Наталье надо просто выговориться, и по сути его реплики ей не нужны.
- А если даже он пообещает быть верным, смогу ли я ему верить? – уже совсем сама с собой заговорила вновь Наташа. – И тем более, рожать от него детей…
- Ну, это, вроде как, не проблема, - дернул плечом Олег. – Контрацептивы не сегодня придумали.
- Но православным же нельзя, - удивленно глянула на него Наташа.
- Почему?
- Потому что, это противление Воли Божией. Если Господу угодно дать семейной паре ребенка, значит этому ребенку должно родиться на свет. И не дело родителей этому препятствовать.
- А если случайно залетела? – уточнил Олег.
- Как случайно то? У Бога случайностей нет.
- Нет, ну вот этого запрета на предохранение я не понимаю! Это уже изуверство какое-то. Люди вправе сами решать свою жизнь, сообразуясь с условиями и обстоятельствами, - пожал плечами Олег.
Наташа покачала головой.
- Знаешь, мне иногда кажется, что большинство верующих людей используют веру, как некий инструмент, помогающий переживать трудные времена. Плохо стало – помолись. Это, конечно, правильно. Только в остальном, Промысел Божий в жизни мало кто хочет видеть. А случайностей нет. Всё промыслительно.
- Фатализм какой-то, - фыркнул Олег.
- При чем здесь фатализм? – искренне удивилась Наташа. – Это совсем не про то. Божий Промысел не отнимает у человека права выбора. Только выбор должен исходить из правильной предпосылки. Мы умрем, все. Для христианина вечная жизнь – реальность. Очевидно, что вечность, по сравнению даже самой долгой жизнью на земле, неизмеримо значимее. Судьба в вечности зависит от того, как проживешь эту жизнь. Если твои действия и желания здесь, на земле, согласны с Волей Божией, то твоя душа сможет гармонично войти после смерти в жизнь с Богом. А если нет, то и в вечности душа окажется далека от Бога.
- Ладно. Я про это мало знаю, но попробую рассуждать практически, - Олег откинул челку со лба и посмотрел на нее почти строго. - Смотри сама, ты выбрала мужа, так?
Наташа кивнула.
- Это был твой выбор или воля Божия?
- А вот тут я не знаю, - развела она руками. – К старцам я не ездила, благословения не спрашивала, жребия не клала. Увидеть Волю Божию в обстоятельствах… Мне казалось, что, так скажем, нашему браку ничто не препятствовало. А так… не знаю.
- Если Воли Божией не было, а вы поженились, то сейчас Господь дает тебе возможность исправить ошибку. Так?
Наташа пожала плечами
- Но, допустим теперь, что была Воля Божия, и вы поженились. Но Бог заботится не только о тебе, но и о нем. Ты в это браке жила нормально и собиралась жить так до гроба. А он нарушил клятву верности, пошел, следовательно, против Воли Божией. И теперь, во-первых, ты не можешь поощрять его блуд, во-вторых, не можешь ему доверять, и в-третьих, не можешь рожать ему детей. По-моему, очевидно, что ты не можешь и оставаться ему женой. К тому же, в твоем случае, ты еще можешь иметь другую семью. Промысел Божий дал ему шанс. Он им не воспользовался.
- Да, - вздохнула Наташа, - тут действовала его свободная воля. А Бог свободу воли человеческой не ограничивает.
- Во-от, - протянул Олег и даже поднял палец вверх. – Даже Бог не считает возможным ограничивать человеческую волю. Так что же можешь сделать ты?
- Молиться, - прошептала Наташа.
- Молись. Только кто тебе сказал, что ты теперь должна порушить свою жизнь? Она тоже цену имеет.
Наташа подняла на него полные слез глаза и кивнула.
- Спаси тебя Господи! Я пойду уже, -  она встала и быстро скрылась в домике. Олег потянулся. Этот разговор измотал и его. Наташка ему понравилась. Живая, симпатичная. Только вот то ли мужа до сих пор любит, то ли искаженное чувство долга ее замучило? Олегу было жаль ее. Хорошая девчонка. Верует истово. Это вызвало уважение. На счет утилитарного подхода к вере это она права, конечно. Мало кто задумывается о том, что Богу угодно на самом деле, а не о своих делах печется.
Перед сном к нему заглянула мать Митродора с большой старинной книгой в руках.
- Не спишь. Хорошо, нам с тобой еще за Олечку помолиться надо, - проговорила она, по-деловому затаскивая из коридора раскладной аналой и укладывая на нем книгу.
- Сейчас? – удивился Олег. Уже совсем стемнело, и спать хотелось по-страшному. Хотя он побаивался, что покойница снова будет мешать ему, но надеялся, что обойдется. Не даром же он весь день проработал в скиту.
- А когда ж? – мать Митродора поправила лампадку, и теперь ее огонек ярко светил через алое стекло. – Завтра дела, вечером батюшка приехать послужить должен. Ему панихидку закажем, а сегодня сами Псалтирь за девочку почитаем. Ей, ох, как молитва нынче нужна. По мытарствам душа идет.
- А это как?
- Вот сейчас помолимся, а потом я тебе расскажу, - и монахиня, не дожидаясь дальнейших возражений, начала читать мерным речитативом, как в храме.
Олег стоял чуть сзади, поглядывая через плечо матери Митродоры на жирно выписанные буквы, частью русские, частью совсем незнакомые. Листы толстой пожелтевшей бумаги, которую сейчас можно было увидеть, пожалуй, только в музее, были местами закапаны воском. Высокое пламя свечи, которую монахиня держала в левой руке, освещало страницу, на которой выделялась украшенная завитками заглавная красная буква. Олегу вдруг вспомнилось, как учительница в школе говорила: «Пишем с красной строки». Он улыбнулся и стал слушать чтение. Кое-что он улавливал. Пара-тройка фраз воспринималась осмысленно, но потом внимание рассеивалось, мысли перескакивали с дневных впечатлений на друзей, которых он так неожиданно оставил.
- Упокой Господи, душу усопшей рабы Твоей, новопреставленной Ольги, - услышал он неожиданно и перекрестился, глядя на мать Митродору.
Чтение продолжалось с полчаса. Потом монахиня захлопнула книгу.
- Ну, вот. Спи теперь, с Богом!
- Спасибо, - Олег присел на кровать. – Думаете, не приснится?
- Не знаю, сынок, - честно ответила матушка. – Но даже если приснится, ты не бойся, а перекрестись и скажи хоть: «Господи, помилуй!». Так то ты помолиться сможешь?
- Ну, да.
- Храни тебя Бог! – мать Митродора осенила его широким крестным знамением и прикрыла за собой дверь. Спал он в эту ночь не просыпаясь.

Следующий день прошел в делах хозяйственных. Олег немного постоял на службе, потом колол дрова, помогал чистить курятник, для чего ему выдали видавший виды синий рабочий халат, но одежда, кажется, все равно, пропахла намертво крепким запахом куриного помета. Наташу он видел только в храме. Днем послушалась в трапезной. Вместе с матерью Виталией они готовили обед и варили малиновое варенье. Ягоду перед тем собрали бойкие старушки-монахини. Олег поражался тому, как они крутятся целый день по хозяйству, а потом еще находят силы молиться и стоять на службах.
К пяти часам вечера та же Таисия привезла в скит невысокого кругленького батюшку, к которому сразу собрались все насельницы обители, поприветствовать и взять благословение. Этого священника здесь явно знали и любили. На лицах монахинь расплывались приветливые улыбки. Даже строгая мать Михаила воскликнула:
- Ну, слава Богу! А я думала, отца Макария пришлют. Надолго ли к нам, отче Петре?
- На месяц, мать, - священник улыбнулся. – На исправление опять. Сорвался, был грех. Выпил на матушкину годовщину, ну и пошло, - безхитростно объяснил он.
- Пойдем, отче, служить. Уж, все готово. А к ужину Виталия пирогов напекла, как знала, - мать Михаила деликатно не заметила батюшкиного признания. – Да панихидку после надо еще пропеть.
- Годовщина у кого? – поинтересовался батюшка, идя к храму в сопровождении монахинь.
- Нет, отче. Оля Волкова умерла. Несчастный случай.
- Ух ты, молоденькая совсем! – вздохнул батюшка.
- Да, прибрал Господь! Хорошо, хоть узнали, Божией милостью.
Началась служба, а Олег пристроился у входа, понимая, что на всю у него сил не хватит и предполагая, что на какую-то там панихиду мать Митродора его, все равно, призовет.
Он уже почти задремал в тенечке, когда его окликнули. Только это была не мать Митродора, а Наташа.
- Просыпайся! Батюшка уже панихиду начинает.
- А? Ага. Сейчас, - он потянулся. – Слушай, а мне точно надо идти? Я ведь вот в этом всем ничего не понимаю, и молиться не умею.
Наташа как-то так посмотрела на него, что он сразу проснулся.
- Ладно. Понял. Уже иду.
- Ты в вечную жизнь совсем не веришь? – тихо спросила Наташа, когда они уже подошли к храму.
- Да не то что бы… Как тебе сказать, я жил себе и не думал об этом. А тут как-то все закрутилось. Словно я себе не принадлежу. Сны эти, службы, молитвы. Для меня это, ну, как на Марс попасть. Другой мир. Понимаешь?
Наталья кивнула.
- А вчера ты хорошо рассуждал. Правильно, - вздохнула она. – Ладно. Мать Митродора сказала привести тебя, так что пойдем. Ну и, попробуй что ли понять, о чем поют-читают. Прислушайся хотя бы. Это ведь очень важно.
И он попробовал. Действительно, постарался понять. Хотя бы ради Наташи. Она не казалась деревенской дурочкой, а утверждала, что это важно. Главное, как ему показалось, молились о том, чтобы Ольгу Бог простил за грехи и устроил хорошо в вечной жизни. Ну, и помилования просили и Ольге покойной, и всем остальным. «Господи помилуй!» звучало много раз. Олегу подумалось, что вечная жизнь души не так уж неправдоподобна. Ведь являлась ему Ольга и чего-то от него хотела. В это верилось легко, потому что было пережито в личном опыте. Да и вообще, если вспомнить, в мире много необъяснимого. Те же мощи, например.
Вечером за чаем засиделись дольше обычного. Монахини, кажется, были рады приезду батюшки, возможности что-то спросить, обсудить. А батюшка просто отдыхал в атмосфере доверия и тепла. Этому немало способствовали испеченные матерью Виталией пироги с картошкой, капустой и яблочным повидлом.
- Да, вот мы тут сидим-чаевничаем, и не знаем, когда Господь приберет, - вздохнула мать Михаила, явно вспомнив об Ольге.
- Эх, мать, я вот тоже согрешил, - вздохнул отец Петр. – Не удержался, так по матушке затосковалось. Тут, на беду, сосед зашел. Тоже вспомнил, что годовщина у нее. Ну, и с бутылкой притащился. А я… Эх, - он махнул рукой. – И дух не бодр, а уж плоть-то как немощна. В общем, помянули.
- Так это же, вроде, русский обычай, - удивился его сокрушению Олег. – наоборот, вроде как, не помянуть нельзя?
- О, молодой человек, это – глубочайшее заблуждение! – покачал головой батюшка. – К сожалению, в современных обычаях много греха. Люди, по незнанию, думают, что так и надо. А еще телевизор и книги тиражируют это мнение. Поминая спиртным усопших, мы и им, и себе вредим. Себе тем, что согрешаем пред Богом. Усопших следует поминать молитвой и милостыней, а не водкой, от которой люди забывают и повод ко поминовению, и честь, и совесть.
- А покойникам в чем вред? – уточнил Олег.
- Тем, что в их память злое дело творится. Им там и так не просто. Частный суд, мытарства.
- Это как? – Олег решил не скрывать своего тотального незнания в этой области. Когда еще случай представится с такими необычными людьми пообщаться.
- А это, молодой человек, так бывает, - начал батюшка, откинувшись на спинку стула. – Когда душа выходит из тела, она продолжает ощущать себя живой. Некоторые не сразу и понимают, что умерли. Такое чаще на операциях бывает, когда тело под наркозом.
- И откуда это известно? – недоверчиво хмыкнул Олег.
- От покойников и известно, - расплылся в улыбке отец Петр. – Не всех Господь сразу забирает. Некоторых возвращает на покаяние в тело, и такие случаи в истории медицины зафиксированы. Но вернемся к тому, что происходит с душой далее. Теперь, когда тело больше не отделяет ее от мира духовного, она видит духов – ангела Хранителя и беса-куратора. Тут по-разному бывает. Кто-то сразу их видит, другие первые три дня свободны бывать там, где хотят. Как правило, души умерших стремятся к родным или в места, дорогие для них.
- Это тоже от них известно? – не удержался Олег.
- Да, дорогой. Бывали случаи, когда тело находилось в больнице, а душа пребывала в своем доме, рядом с плачущими родными. А придя в себя, человек подробно описывал, что происходило дома, кто и что говорил и так далее. Ну а потом, если Господь не изволил вернуть душу в тело, ее берут духи и ведут через такие, можно сказать, заставы. На каждой из них душа испытыватся в том или ином виде греха: празднословие, например, гнев, уныние, блуд, гордость. Много их, таких застав. И если человек обретается виновным, то бесы забирают душу и уводят в адские места, предназначенные для мучения.
- И что, там прям эти все сковородки?
- А я не знаю, по-разному ад описывают. Только мука, всегда мука, хоть со сковородкой, хоть без, - грустно произнес батюшка.
- Вот потому и надо сейчас сугубо за нашу Олюшку молиться. Она как раз по мытарствам идет, - вставила мать Митродора.
- А ее-то за что? Она ж такая верующая была, - удивился Олег.
- Да, кто ж знает, - ответил отец Сергий, прихлебывая чай. – Может, грех какой не исповеданный был. Мало ли. В душу-то не заглянешь.
- В смысле, не исповеданный? – уточнил Олег.
- Видишь ли, когда человек появляется на свет, то диавол приставляет к нему беса-куратора, который в продолжении всей его жизни фиксирует все совершенные им грехи.
- А в момент Крещения человеку Господь дарует Ангела-Хранителя, - добавила мать Макария.
- Да, только Ангел молится за человека всегда, но вот принимать более активное участие в его жизни может только если человек сам призывает его в молитве, - уточнил отец Петр и продолжил, - а бес никаких призывов не ждет, сам лезет и гадости подсказывает. Так вот, если человек, совершивший злое дело, а по-христиански – грех, раскаивается в нем, он может прийти в церковь и, в присутствии священника, на исповеди принести покаяние в этом грехе. И тогда грех как бы перестает существовать. На мытарствах человек уже не будет за него отвечать. Господь, по милосердию Своему, изглаживает грехи искренне кающихся.
- А почему каяться надо в присутствии священника? – Олег решил прояснить то, что казалось лишней тягостью. – Разве нельзя просто попросить прощения у Бога наедине с собой? – он вспомнил, как это показывали в фильмах про старую жизнь.
- Потому что Сам Бог, Иисус Христос, установил именно так. В Евангелие Он дал апостолам власть прощать грехи кающимся. А через рукоположение и сегодняшние священники получают от Бога эту власть.
- Каждый священник имеет приемственность от самих апостолов через череду рукоположений, - пояснила мать Митродора. – И получает дары, право совершать Таинства. Одно из них – Таинство Исповеди.
- Ну, ладно, матушки, помолимся, а то уже все зевают, а завтра служить, - поднялся отец Петр и стал громко читать молитву после принятия пищи.
Олег долго сидел перед окном келии, смотрел на небо и думал об услышанном сегодня. Если все это – правда, то какая ж ерунда – вся обычная человеческая жизнь. Это трудно укладывалось в голове, но и отбросить все и забыть он тоже не мог.
Наконец мысли стали путаться, и он решил ложиться. Заснул и словно провалился в иную реальность. Ольга снова была перед ним, только теперь он видел ее как бы сбоку. Девушка явно была напугана. Что-то темное, мрачное было перед ней. Деталей Олег не различал, но чувствовал страх, ее страх. Он действовал и на него, вызывая стремление отдалиться, спрятаться. Но его воля здесь была безсильна.
Ольга кусала губы и чуть не плакала. Уныние. Это чувство обрушилось на Олега, как удар молота. Но чувство было не его. Сам он унывал редко, наоборот, сложности стимулировали его к действиям. А вот Ольга, видимо, была другой. Олегу вдруг вспомнилось, как батюшка перечислял мытарства. Уныние там точно было. Ему стало трудно дышать. Было ясно, что это вина, от которой ей не избавиться. Перед глазами заплясали мухи, Олег чувствовал, что Ольгу утягивает куда-то вниз, откуда веет еще большим ужасом. Он каким-то образом ощущал то же, что она.
Вдруг справа и сверху сверкнуло что-то и хватка страха ослабла.
«Молитвами монашествующих она искупается от этого греха», - услышал Олег не то голос, не то мысль.
От черноты повеяло возмущением, а сама Ольга рванулась к свету. Олег ощутил ее яркую радость и благодарность. И открыл глаза.
Он сел на постели. Сна не было ни в одном глазу. Олег провел по лицу руками и понял, что вспотел, хотя в комнате было прохладно. Посидев немного, он оделся. Перед окном промелькнула фигура, потом вторая. Он осознал, что монахини уже собираются в храме. Значит сейчас будет служба. Когда он вошел в церковь, на клиросе уже читали, он встал у входа и прикрыл глаза. Здесь он чувствовал покой и безопасность.
Спереди, слева от алтаря, мать Митродора поставила раскладной аналой. Батюшка вышел из-за завесы, положил на аналой Евангелие и крест и стал вполголоса читать молитвы. Сейчас будет исповедь, шепнула Наташа, проходя мимо него. Матушки выстроились в небольшую очередь, Наталья стала в конце. Олег смотрел, как каждая из монахинь подходит, приклоняет голову и что-то шепотом рассказывает батюшке. Сам священник говорил мало. Над каждой исповедующейся он громко читал одну и ту же молитву, потом подходила следующая. Когда Наташа исповедалась и отошла, батюшка взглянул на него.
Олег, сам не зная, почему, сделал шаг вперед.
- Ну, что скажешь? – негромко спросил отец Петр.
- Я не знаю. Я в общем-то не собирался исповедоваться, да и не умею, только сегодня мне такой сон приснился…
Олег постарался в деталях воспроизвести пережитое. Почему-то это казалось важным.
- Я так и не понял, что это было, - кончил он.
- Думаю, понял, - вздохнул священник. – Это было то, о чем мы вчера и говорили на трапезе. Господь дал тебе чуть-чуть увидеть, как душа проходит мытарства. А больше ты бы и не вынес. Надеюсь, Ольга уже прошла самое страшное для нее испытание. Царство ей Небесное! – перекрестился батюшка.
- И со мной тоже так будет после смерти? – спросил Олег.
- Будет. Только, если не покаешься заранее, буде гораздо хуже. Скорее всего, и первого мытарства не пройдешь. Там ведь не соврешь, не отопрешься от содеянного. Душа сама себя обличит склонностью к тому или иному греху. А отягченная грехами она не сможет подняться к Небу, ко Господу.
- Ну, а если я, допустим, хочу исповедаться?
- Тогда ты должен быть готов рассказать о себе все, в чем обличает совесть. Ведь у каждого есть то, за что стыдно. Совесть – глас Божий в душе человеческой, он подсказывает, что хорошо, а что плохо. Конечно, если совесть не слушать и заглушать, то со временем эта тонкость восприятия уходит, и человек становится циником, не ощущающим даже очевидного зла. Надеюсь, с тобой этого еще не произошло.
- А за какой период жизни вспоминать надо?
- С семи лет. До этого возраста ребенок считается младенцем и за свои грехи не отвечает. Хотя нынешний мир так развращен, что и в этом возрасте случается детям впадать в тяжкие прегрешения. Так что, если помнишь за собой что-то такое, лучше и это назвать.
- Так это долго будет, все рассказывать, - вздохнул Олег.
- Хорошо, тогда давай так, сейчас я пойду служить, потом трапеза, а после нее у тебя будет время посидеть-подумать, чтобы вспомнить все, в чем согрешил. Еще лучше, если ты все это запишешь. А я тебе дам книжечку, в которой перечислены основные грехи, это будет тебе подсказкой. Современный человек порой совсем не понимает, что является грехом, а что нет. Только и знают – убийство, воровство и блуд. Ты подготовишься, а вечерком я тебя исповедую. Давай, часам к пяти приходи в храм. Здесь без спешки и поговорим.
Олег кивнул и отошел от аналоя.
День у него прошел словно в тумане. Он все улетал мыслями то в одно, то в другое событие прошлого, размышляя, надо ли его записывать. Мать Митродора после службы сунула ему в руки небольшую брошюру. «Батюшка велел передать», - пробросила она на ходу.
Теперь он сидел в домике и вчитывался в перечень грехов. На душе было муторно. Может, он зря это затеял? Жил раньше нормально, и дальше бы жил. Но чувства Ольги на мытарствах вспоминались так ярко, словно это пережил он сам.
- Мать Митродора, а листочка бумаги не найдется, - окликнул он монахиню в окно.
- В ящике стола возьми. Там и тетрадка, и ручка должны быть, - отозвалась она. Видимо предупрежденная батюшкой, монахиня не предлагала ему сегодня никаких дел.
Список получился большим. Олег не знал, как подробно следует описывать грех, и старался ничего не скрывать. А иначе, какой смысл? Тогда уж и идти не следует. В полпятого он закончил, еще раз перечитал и вышел во двор. Батюшка о чем-то разговаривал с Наташей у курятника. Увидев его, он окликнул:
- Готов уже?
- Ну, вроде, - неуверенно отозвался Олег.
- Пойдем тогда, - священник благословил Наташу и направился к храму.
Потом, вспоминая первую исповедь, Олег поражался тому, какой страх охватил его, взрослого парня, когда он сделал шаг к аналою. Его буквально затрясло. Батюшка успокаивающе сжал руку.
- Может вы сами прочитаете? У меня почерк понятный, - пробормотал Олег, видя, как дрожит в пальцах лист бумаги.
- Нет, родной. Этот груз ты должен сбросить сам. Я, конечно, могу прочитать. Но тебе самому полезнее. Бог ведь и Сам все про тебя знает, но хочет, чтобы ты по своей воле сбросил этот груз греховный.
И Олег начал читать. Он то запинался, то замолкал, то путался в подробностях. Батюшка не торопил и не перебивал. Отец Петр стоял, склонив голову, в пальцах его скользили четки. Периодически он тяжело вздыхал и шептал: «Прости, Господи!». Один раз только заметил:
- Ты о других не рассказывай, о себе только.
Как долго шла исповедь, Олег не запомнил. Когда он кончил читать свой безконечный список, батюшка накрыл его голову частью облачения, прижал его лбом к Евангелию и прочитал разрешительную молитву. Это он сам потом Олегу объяснил и слова молитвы разъяснил.
А потом Олег сидел на скамейке под кустом смородины и слушал пение птиц. Сил не было совсем, но при этом в теле ощущалась такая легкость, словно он и впрямь скинул с плеч великий груз. Это было удивительно, груз ушел с души, а легче стало телу тоже.
Гудение «караката» он услышал издалека. Ромка ловко вырулил к самой калитке и махнул Олегу рукой. Он был один.
- Привет! Ну, что, поехали? Лизка уже торжественный ужин готовит к возвращению блудного попугая, - крикнул Ромка, не слезая с «седла».
Олег кивнул.
- Сейчас. Попрощаюсь только, - он прошел к трапезной, с какой-то грустью окидывая весь двор, маленький храм, курятник…
- Уезжаешь? – мать Митродора показалась на крыльце. – Погоди, пирожки еще со вчерашнего остались. Положу тебе.
Вслед за ней выглянул батюшка.
- Ну, поезжай с Богом! – он осенил Олега священническим благословением и слегка коснулся головы рукой. – Только дорогу в храм не забывай. И всегда молись за усопшую рабу Божию Ольгу. Не будь ее и ты бы все еще свой груз тащил, - батюшка благословил издали и Ромку и улыбнулся. – С Богом! – снова повторил он.
Олег перекрестился на храм и запрыгнул на «каракат». Он подумал, что обязательно надо притащить сюда Лизу и парней. Ведь не у него одного груз за плечами к земле тянет. А безсмертие, оно всем грозит, и никуда от него не денешься.