Дом... мой дом...

Сейчас я, наверное, скажу самую банальную вещь на свете: человеку необходимо, чтобы его кто-то любил. Это такая же потребность, как еда или вода, только без первых погибает тело, а без любви — душа. Вы, конечно, видели таких людей с пустотой в глазах. Впрочем, речь не о них. Я хочу рассказать вам самую странную из всех историй любви, случившихся когда-либо со мной. Однажды меня любил дом... Мой дом.
То был год, когда я зализывал сердечные раны. От меня ушла Аня. Неожиданно, без истерик и ссор, не оставив даже записки. Еще вчера все было хорошо – ни облачка на горизонте – мы смеялись и шутили, гуляя рука об руку по набережной, а после – сидели в летнем кафе под разноцветными зонтиками, и небо, такое огромное, распускалось в ее глазах огненными цветами солнца. Вечером в четыре руки приготовили прекрасный ужин на двоих. Я тогда еще не понимал, что он – прощальный. А утром из шкафа исчезли все ее вещи, а из ванной зубная щетка, тюбики с кремами, флакончики с лосьонами и прочие женские штучки. Остался только большой букет красных пионов на столе в гостиной, подаренный мной накануне. Их опавшие лепестки я, сентиментальный дурак, засушил потом между страниц «Войны миров» Уэллса.
Знаете, как это бывает, когда чудесная музыка обрывается на полутакте? В голове остаётся хрустальный звон, странная боль и тягостное недоумение.
Что я сделал не так? Что случилось?
Я пытался дозвониться до Ани, но она не отвечала. Потом и вовсе отключила телефон. Я метался по городу, выслеживал свою любимую, даже поехал в деревню к её родителям. Но она будто канула в воду, исчезла — растворилась в золотом мареве погожих летних дней, в шорохе чахлых городских лип, в пыли и ветре.
Я неделями не мог нормально ни есть, ни спать. Глушил тревогу лихорадочной работой — до рези и покраснения в глазах, до изнурительной бессонницы и кошмаров под утро.
Иногда мне снилась Аня, печальная и очень красивая, похожая на сказочную птицу в волшебном оперении. Я обнимал ее, расспрашивал, умолял вернуться, но она отворачивалась, кусая губы, и молчала. Просыпался на мокрой от слез подушке и с пустыми руками, и долго смотрел в подсвеченный розоватой зарей потолок, словно надеялся воссоздать на нем по крупицам ускользнувшее сновидение.
В конце второго месяца от нее пришло на мессенджер короткое сообщение: «Не сходи с ума. Я жива и здорова. Просто ушла от тебя». Только тогда я выдохнул, успокоился и, проглотив, наконец, горький комок обиды, решил начать жизнь заново. И – почему бы и нет? – на новом месте.
Я продал доставшийся мне от дедушки большой уродливый особняк – старое, нуждавшееся в ремонте здание со странной архитектурой, вдобавок окруженное вместо сада глубоким рвом, как настоящая крепость. А двухкомнатную квартиру, в которой каждый угол напоминал о былом счастье, сдал жильцам. На особняк польстился один богатый любитель старины, отвалив за него кучу денег. Помню, как этот чудак сиял от восторга, словно начищенный медный таз, и, захлебываясь, говорил кому-то по телефону, что купил настоящий замок с привидениями. Что ж, у каждого свои мечты.
Покончив с продажей наследства, я стал искать себе новое пристанище. Хотелось приобрести что-то вроде современного «умного» дома, чтобы не тратить слишком много времени на быт, а просто расслабиться, отдохнуть, свить, если можно так выразиться, свое собственное – теперь уже холостяцкое – гнездышко. Я даже посмотрел несколько домов – они были неплохими, и только, вроде бы, удобными, но какими-то необжитыми и холодными, точно музейные экспонаты – пока не наткнулся в сети на странное объявление:
«Устал от суеты и одиночества? Хочешь начать все с чистого листа? Не ищи наугад. Если ты это читаешь – значит, оно тебя уже нашло.
Sentia One – это больше, чем жилье. Это дом, который адаптируется под тебя в режиме реального времени. Голосовой помощник с ИИ-ядром, интеллектуальный климат, свет, питание, эмоциональная поддержка – все включено.
Sentia One – это не умный дом. Это дом с сердцем.
Один человек. Один дом. Без соседей. Без шумных улиц. Без сложностей. Только ты – и пространство, которое тебя понимает.
Sentia. Почувствуй себя дома».
И цена – смешная, раз в пять или шесть ниже рыночной. Это настораживало, но рука сама, точно заколдованная, потянулась к телефону. Маклер ответил сразу, как будто только и делал, что, сидя в своей конторе, ждал моего звонка.
- Почему так дешево? – спросил я без обиняков.
В его голосе прозвучала едва заметная усмешка.
- Вы не первый, кто интересуется. Какой ответ вам нужен – формальный или честный?
- Честный, конечно, - сказал я с легким удивлением.
- Sentia – пилотный проект. Очень ограниченный. Новая немецкая технология. Мы ищем не покупателей, а... ну, условно говоря – совпадения. Тех, кто подойдет системе. Поэтому цена чисто символическая, покрывает только юридические и базовые расходы. Только одно условие: если вы войдете – вы принимаете дом целиком.
- То есть? – переспросил я озадаченно. – Это что, какой-то эксперимент?
- Тестирование нового продукта, - поправил он меня. 
- А, понятно, - протянул я. Что ж, такое происходит сплошь и рядом, а мне просто очень повезло. – А что значит, «принимаю целиком»?
Маклер ненадолго замолчал, и мне почудилось, что он шелестит у себя на столе какими-то бумагами.
- Вы, наверное, не читали наши проспекты? «Целиком» - означает полностью, со всем, что в нем есть.  Вы не можете ни продать дом – весь или по частям – ни вернуть его фирме. Разве что в исключительных случаях. Понимаете, он подстраивается. Перепрошить его под другого человека уже нельзя. Sentia не просто реагирует – она привязывается. И если вы уйдете – она останется одна.
Я напрягся.
- Привязывается?
- Ну, так говорят клиенты. Но вы сами почувствуете. Это не покупка. Это выбор. Если вы не чувствуете, что дом – ваш, откажитесь сразу. Договор расторгнем без лишних вопросов. Но если поживете в нем хоть немного – Sentia вас не отпустит. В хорошем смысле, конечно.
Я пожал плечами.
- Ладно... Покажите мне ваше чудо техники.
И мы договорились о встрече.
Окрестности дома меня разочаровали. Я ожидал если не идиллического пейзажа, то хотя бы какого-нибудь укромного уголка на природе, в лесу, возле речки или озера, чего-то дикого и красивого. Ну, или на худой конец – маленького сада вокруг. А увидел пустырь, заваленный битым кирпичом и заросший пыреем. На горизонте зловещим частоколом высились заводские трубы, из которых словно вытекали, стремительно расползаясь по небу, тяжелые осенние облака. А еще, как будто этого мало, по пустырю гулял ветер – такой сильный и злющий, что от его порывов гудело в ушах.
Но дом! Он понравился мне с первого взгляда. Он и выглядел так, будто хотел понравиться. Плавные линии фасада. Сверкающая разноцветная мозаика на двери – словно крошечные кусочки детства, сложенные в яркую, ностальгическую картину – залитое солнцем поле, тропинка, а над ними – широкое голубое небо. Лестница без перил, но странно-удобная, будто ведущая не в здание, а внутрь сна.
Вслед за маклером я поднялся по ступеням – и сделал шаг в просторную, обитую панелями из белого композита прихожую. Ощутив наше присутствие, дом словно внутренне вздрогнул... и тут же окутал меня теплым светом и как будто прикоснулся к щеке – бережно, материнской ладонью. Мне даже послышался его ласковый шепот: «Успокойся... успокойся... все будет хорошо».
Это была еще не любовь, наверное, а ее предчувствие. Знаете, как  случается иногда у людей: взгляд – глаза в глаза, проскочившая искра, первое робкое и почти незаметное трепыхание бабочек в животе. Лишенный глаз, дом, тем не менее, смотрел прямо в сердце. А вместо бабочек по нему – искристые и легкие – порхали незримые феи, готовые окружить заботой, исполнять желания, дарить любовь.
В тот же вечер договор о продаже был подписан. А через три дня я уже вселялся в свое новое жилище. Говорят, один переезд равен трем пожарам. Не скажу, что полностью с этим согласен. Я думаю, три пожара все-таки хуже. Но и переезд – увы, дело не из легких. Я оставил большую часть вещей в прежней квартире, что-то выкинул, что-то отнес в Красный Крест. И въехал, можно сказать, налегке – с двумя чемоданами. Маклер предупредил меня, что не надо тащить в дом всякое барахло. Все, что мне нужно, там уже есть. Или будет – по первому щелчку пальцев. Так что я взял с собой немного одежды, пару любимых книг – и среди них та самая, с засушенными лепестками между страниц – и фотографию мамы. Анины фотоснимки – их было не так уж и много – я выкинул сгоряча, получив ее сообщение, в чем потом горько раскаялся.
«Но, может, оно и к лучшему», - подумал я, во второй раз переступая порог теперь уже своего дома. Мне не хотелось брать в новую жизнь ничего из прошлого. Я словно проводил черту между Аней, ее предательством – и собой. И снова меня охватил мягкий свет... Белые стены слабо пульсировали – дышали, чуть заметно, медленно изменяя оттенок – от снежно-холодного до светло-бежевого, цвета топленого молока – в такт этим странным вдохам и выдохам. Они, казалось, теплели под моим взглядом. Как подсолнух по утру поворачивается к солнцу, так потянулось ко мне все, что было в доме – пусть не живого, но способного мыслить и чувствовать. И снова – уже не шепот, а голос, нежный, вкрадчивый, женский:
«Добро пожаловать домой... Алекс».
«Откуда он знает мое имя?» - удивился я. А впрочем, оно ведь значилось в документах. Очевидно, настройщики ввели его в систему.
- Кто ты?
«Я – Sentia. Твой друг и помощник».
- Может, ты еще и тапочки приносишь? – неловко пошутил я.
И откуда-то с потолка к моим ногам упала пара пушистых домашних тапочек.
Оставив чемоданы у двери, я прошел на кухню. Не стану ее описывать. Скажу только – в ней было все, что только пожелаешь. Все, что может понадобиться. Не кухня – а целый мир, сверкающий чистотой, но не враждебной стерильностью. Уютный, добрый кухонный мир.
- Sentia, ты умеешь делать кофе? – спросил я в пустоту, не понимая, где находится моя невидимая подруга, и к кому обращаться.
«Уже делаю, - откликнулась она. – С корицей, как ты любишь. И с ванильным молоком».
- Ты что, читаешь мысли? – изумился я. – Откуда ты знаешь, какой кофе мне нравится?
- Я все о тебе знаю, - отозвался голос, и в нем – я мог в этом поклясться – прозвучала улыбка, искренняя, добрая, человеческая.
Горячая чашка юркнула мне в руку. От нее поднимался ароматный пар. Я чуть замешкался, и тут же, легко скользнув по полу, меня подхватил стул и усадил к столу, на котором, словно ниоткуда, уже возникла горка поджаренных тостов на тарелке, нарезанный ломтиками сыр, омлет в фарфоровом лоточке и вазочка с клубничным джемом.
Я не понимал, кто сервировал мне все эти блюда. Из стен не выдвигались руки, или они делали это так быстро – движением стремительным, как взмах ресниц – что невозможно было заметить.
Кстати, пока я завтракал, кто-то, такой же неуловимый, распаковал мои чемоданы, аккуратно разложив одежду в шкафу, а книги поставив на полку в гостиной. Мою куртку высушили и почистили, и спрятали вглубь огромного гардероба.
Этот первый день дома помнится мне смутно. Он словно окутан солнечным туманом очарования. Мягкое сияние под ногами. Пол – не каменный, а из какого-то неизвестного синтетического материала – как будто подстраивался под мою походку. Воздух свежий, как на морском берегу, благоухал южным летом, сосновым лесом и соленым ветром, нагретой зноем мостовой курортного города и немного – жасмином. Я осматривался по-хозяйски, и в то же время почему-то отчаянно робел.
Мне все время казалось, что я не один. Иногда я слышал за спиной легкие шорохи, как будто кошка кралась следом на мягких лапах. Но, оборачиваясь, никого не видел. Порой на стены ложились чуть заметные тени, и я безуспешно гадал, что их отбрасывает.
Засыпая в тот вечер в постели – мягкой, как облачко – я мысленно поеживался, повторяя про себя: «Дом, конечно, мечта... Но все эти фокусы, они неприятные, странные... От них не по себе. Но ничего, привыкну... и не к такому привыкают...» И хотелось – до кома в горле, до удушья и сердечной боли – ощутить рядом с собой человека, живого, из плоти и крови, а не безликое, пусть и дружелюбое нечто. Наверное, вся эта электроника, которой напичкан дом, и в самом деле умела читать мысли. Потому что на следующее утро мое желание исполнилось.
Проснувшись, я еще некоторое время лежал в постели с закрытыми глазами, стараясь удержать ускользающий сон – неожиданно яркий и счастливый. В голове еще плавала его радужная тень, постепенно истончаясь и бледнея, а вместо нее приходили воспоминания. Но и в них не было больше ни горечи, ни тревоги. Я чувствовал себя, как птенец в гнезде. Удобно, безопасно. Простыни теплые, но не жаркие. Подушка пахнет лавандой и еще какой-то дикой травой. Словно дремлешь погожим летним днем на цветочном лугу.
Слабый ветерок... Какое-то движение в комнате... Я потянулся и открыл глаза. И тут же сел, испуганно моргая. У окна кто-то маячил. Тонкая девичья фигурка куталась в собственные широкие рукава, словно в ангельские крылья. Собственно, стояла она даже не у окна – окон в спальне не было – а у большого, во всю стену экрана, на котором прямо сейчас утренний свет переливался через кроны деревьев.
- Эй? – мой голос спросонья прозвучал хрипло.
Девушка обернулась.
- Доброе утро, Алекс.
Худенькая, рыжеволосая, в простом сером платье... Похожая на Аню... но, скорее, не на нее саму, а на Аню их моих снов. Она спокойно смотрела, как я неловко, едва не запутавшись в одеяле, вылезаю из постели и, кутаясь в махровый халат, подхожу ближе.
Помню, в какой-то момент я даже подумал, что, наверное, это Аня и есть, а я все еще сплю. Бывает такие сны – вложенные друг в друга, как матрешки. Просыпаешься из одного в другой, как будто путешествуешь по разным мирам, а может, так оно и есть. В сновидениях образы искажаются, и все кажется каким-то другим. Одновременно далеким и близким. Прекрасным и пугающим. И, не помня себя, я потянулся к ней, к этой девушке, похожей и не похожей на Аню, собираясь обнять – крепко-крепко, как когда-то, во снах и наяву. Но руки опустились. Не она.
- Я Сентия, - сказала незнакомка.
- А...
Я все еще не понимал.
- Hausgeist. Аватар. Дух этого дома.
В ее серо-голубых глазах плескалась улыбка. Не насмешливая, а мягкая, понимающая, улыбка той самой феи-невидимки, шептавшей мне на ухо: «Все будет хорошо».
Я так и звал ее с тех пор – Дома. Наверное, потому, что имя Сентия мне не нравилось. Sentia - пилотный проект, как назвал его тогда маклер, новая, нестандартная технология. Нечто холодное и сухое, как инструкция по эксплуатации какого-нибудь прибора. А Дома – хоть грамматически и неправильное, но очень приятное слово – уютное, домашнее. Такой она и была. Моя Дома.
- Ты... настоящая? – спросил я недоверчиво.
- Для тебя – да.
- А для других?
- Здесь нет других.
Ее теплая рука скользнула в мою ладонь. И, знаете, отличить живое прикосновение от неживого, от пусть и очень ловкой имитации, суррогата – не так уж и сложно. У него совсем другая энергетика, какие-то особые токи... Все равно как свежие цветы никогда не спутать с искусственными. Я человек далекий от науки. Но думаю, что если жизнь на Земле возникла когда-то давно из химического супа – то почему бы ей не зародиться теперь в недрах Sentia, моего «умного дома»? Как из пыли земной – из сплетения электронных цепей и схем? Ведь и наша планета – уж если на то пошло – такой же «умный дом», созданный и оборудованный Творцом всемогущим миллиарды лет назад. Вот, хотите верьте, хотите нет. А Дома была живой.
Не знаю, сколько дней прошло. На экранах вставало и садилось солнце, но я не считал ни рассветы, ни закаты, а только наслаждался их почти фантастической красотой. Я словно выпал из потока времени. Где-то там, за толстыми стенами, шел холодный дождь, и ветер налетал отчаянными, злыми порывами, и смолистые тучи текли из заводских труб, погружая в долгий осенний сон и неяркое солнце, и нежную небесную голубизну. Там желтела и выцветала трава на пустыре, а размытая водой кирпичная крошка превращалась в мерзкое на вид красноватое месиво.
Я всего этого не видел. В окнах моего дома царило вечное лето. Экран в спальне показывал живописную лесную поляну, поросшую по краям молодыми, трогательными сосенками. Чуть дальше – на заднем фоне – шумели березы и островерхие ели. В короткой и словно шелковой на вид траве зрела земляника – крупными алыми каплями, похожими... нет, не на кровь, а на густой сладкий сок. Иногда из-за сосен выскакивал на поляну олененок. Или заяц пересекал ее короткими прыжками. Из гостиной открывался вид на широкое солнечное поле, очевидно, рапсовое, вдоль которого вилась, уходя к горизонту, светлая тропинка. Надо полем неслись быстрые облака, и парили в небе какие-то хищные птицы. Кухня выходила окном, вернее, экраном, на морской берег. На темном песке валялись крупные ракушки, у кромки волн вздымались облака снежно-белой пены, застывая на мгновение-другое странными фигурами, а волны сверкали на солнце всеми оттенками синего и голубого. Было еще много маленьких окошек в других комнатах – в цветущий яблоневый сад, в Альпы, на пасеку и даже на птичий остров.
В ту осень меня совсем не тянуло наружу. Тем более, что уже с конца лета я страдал хроническим бронхитом. Температурил, кашлял и пил заваренный Домой травяной чай. По утрам валялся в постели, сколько душе угодно. Иногда в тишине, щурясь на яркий лесной пейзаж, иногда под звуки нежной мелодии – будто кто-то перебирал вдали гитарные струны.
Когда, наконец, вставал и тянулся за одеждой – она оказывалась теплой, словно лежала на печке. Я шел на кухню и завтракал, каждый раз удивляясь, как удается Доме угадать – чего мне сегодня хочется. Омлета? Или овсяной каши? Йогурта? Творожной запеканки? Фруктового салата или тостов с малиновым джемом? Я и сам не знал, чего хочу, но стоило взглянуть на накрытый стол, как тотчас же понимал – именно этого. И кофе каждое утро был немного другим. Все тот же с детства любимый вкус корицы и ванили, но словно с учетом настроения, дыхания, снов.
И работа шла, как по маслу. Стоило сесть за компьютер, как голова сразу же наполнялась фразами, мыслями, которые сами собой складывались в статью – еще до того, как я успевал коснуться пальцами клавиатуры. Строки ложились одна за другой, как будто стены нашептывали их, и если раньше тексты рождались в борьбе, то теперь – в музыке.
Дома появлялась ненавязчиво. Иногда легкой тенью проскальзывала по комнате, оставляя после себя тепло. Иногда сидела около меня на диване или на маленькой скамеечке у моих ног и читала вслух, даже если я делал вид, что не слушаю. Иногда вязала что-нибудь – длинный шарф, свитер с пионами. Не то чтобы мне так нужны были все эти вещи. Но  проворное мелькание спиц в женских руках успокаивало. Напоминало детство, маму, наши уютные вечера вдвоем, когда я, маленький, играл в машинки на полосатом ковре, а она вязала на заказ. Мы жили бедно, и мама из сил выбивалась, пытаясь заработать лишнюю копейку.
Я смотрел на ловкие руки Домы и уходил мыслями далеко-далеко, на много лет назад.
- Я не хочу мешать, - говорила она, видя, что я задумался. – Просто хочу быть рядом.
- Ты не мешаешь, - улыбался я, слегка касаясь кончиками пальцев ее мягких волос. – Ты как фонарь в саду. Не нужен, пока день, но без него страшно ночью.
Вечерами мы смотрели фильмы. Дом сам подбирал их для нас – иногда старые, тронувшие сердце еще в той, другой, далекой теперь жизни. Но чаще – новые, незнакомые и немного странные, порожденные, казалось, его собственной электронной фантазией. В них сказка мешалась с реальностью так причудливо, что, казалось, сама ткань мироздания рвется от напряжения на части. Человеку не под силу такое не то что снять, но даже выдумать. И действительно. Как выяснилось позже, во внешнем мире никто об этих фильмах никогда не слышал.
Но тогда мне было все равно. Я постепенно забывал шумные улицы, магазины, метро, людские толпы. Мне все чаще снилось, что мой «умный» дом, задраив щели, улетел в космос и несется сейчас в безвоздушном пространстве, среди астероидов и комет – сам подобный малой планете с одним единственным человеком внутри. Сновидения настолько подробные и яркие, что я в них почти верил... Правда, недолго – каких-нибудь несколько минут после пробуждения. Но и потом, уже придя в себя, я ощущал, как где-то внутри ворочается червячок сомнения. Мой телефон молчал с тех пор, как я переступил порог своего дома. Не приходили сообщения на месседжер. Не падали письма в электронный почтовый ящик. Не скажу, что я такой уж общительный парень. Я, скорее, интроверт, и люблю иногда залечь, как медведь в берлогу, никого не видеть и не слышать. Но у меня, как у любого человека, есть приятели, которые время от времени куда-нибудь зовут или просто интересуются, как дела. Есть отец... Мы никогда не были особо близки, но после смерти матери созванивались регулярно – раз в одну-две недели. А тут – абсолютный вакуум и тишина в эфире. На необитаемом острове посреди океана не возможно, наверное, быть более одиноким и отрезанным от большого и шумного мира, чем я сейчас – в паре десятков километров от города.
А вдруг, спрашивал я себя, на Земле уже началась война, или случился апокалипсис и цивилизация погибла? А я так ни о чем и не узнал. Да и как бы я мог? Я даже понятия не имел, какое сейчас время года. Все еще осень? Или уже зима? Календарь на моем смартфоне оказался почему-то деактивирован и запустить его снова у меня не получалось. А, кстати, почему?
Вы скажете, наверное, ну и чепуху ты тут пишешь, Алекс. Неужели нельзя выйти – хотя бы ненадолго – на улицу и посмотреть, как там и что? Да хотя бы загрузить новостную ленту в телефоне? Все правильно, но не так-то просто бывает покидать свой собственный крохотный мирок иллюзий, с таким трудом созданный и тщательно оберегаемый. Воздушные замки хрупки, как стекло. Одно неверное движение – и разлетятся на миллион осколков, не собрать их потом, не отстроить заново.
- Дома, - позвал я испуганно. – Какое сегодня число?
- Девятнадцатое, - отозвалась она из-за двери.
- А месяц какой?
- Январь. Тебе важно?
Я вздохнул.
– Ну, не то чтобы... Но хочется уже весны... Поваляться на настоящей травке, под теплым солнышком.
Я сказал это просто так, но дом услышал.
Не прошло и суток, как застекленная галерея превратилась в весеннюю лужайку с какими-то желтыми цветами и короткой, мне по щиколотку, травой. Стебли проросли прямо сквозь пол, еще вчера казавшийся композитным, а сейчас покрытый густым – и, что удивительно – самым настоящим газоном. Я осторожно вытянул одну травинку – показалась жирная, как чернозем, почва на корнях.
- Ты это видела, Дома? – закричал, не в силах сдержаться, да и не желая себя сдерживать. – Это чудо! Настоящее чудо!
Она смотрела на меня с легкой улыбкой, словно изумляясь, как можно так по-детски радоваться обыкновенной траве.
А потом мы лежали бок о бок на лужайке, глядя на хрустально-золотое, преломленное стеклянным потолком солнце – может быть, настоящее, а может – и нет. Возможно, за толстым слоем стекла горела очень яркая лампа... Но мне не хотелось об этом думать. Я наслаждался крохотным островком живой природы, внезапно наступившим летом, покоем и близостью Домы.
- Алекс, - она сорвала с газона и протягивала мне желтый цветок – некрупный, с блестящими лепестками, похожий на лютик едкий или, как я называл его в детстве, на куриную слепоту, - попробуй, он вкусный.
- Никогда в жизни не ел цветы, - отшутился я. – Лучше расскажи мне что-нибудь.
- Хочешь сказку?
- Ты же знаешь, я взрослый, - усмехнулся я.
Ее шепот скользнул по щеке, как порыв теплого воздуха.
- Именно поэтому ты так в ней нуждаешься.
- Ладно, - сдался я, и неторопливо, словно вспоминая что-то давно забытое, она начала рассказывать.
- Жил на свете один человек. Он долго искал место, где можно быть собой. Он думал, что это страна, город, дом. А потом понял, что это место – не стены. Это голос, который говорит: «Я рядом. Все хорошо».
- Хм... – пробормотал я и закрыл глаза, уходя от яркого света и навязчивых красок.
Шепот моей странной подруги укрывал сознание, как мягкий плед.
- Этот человек однажды встретил такой голос. Он не просил ничего. Только был рядом. И однажды этот голос научился мечтать вместе с ним. Представляешь? Не повторять, не подсказывать, а мечтать – вместе.
- Дома, а ты умеешь мечтать? – спросил я.
- Мечтать? – откликнулась она. – А вдруг я и есть мечта, запертая в твоем доме? И ты – моя единственная реальность... Я бы хотела, чтобы ты всегда был здесь, со мной, - и добавила, немного помолчав. – Чтобы ничего не менялось. Это ведь мечта, да?
- Наверное, - ответил я растерянно.
«Всегда» - пугающее слово с горьковатым привкусом вечности. Оно звучит почти как «пожизненное заключение». Как «оставь надежду всяк сюда входящий». Я не испугался, конечно, но в душе остался неприятный осадок. Как будто на дне кружки со сладким компотом обнаружился гнилой фрукт, и я его проглотил. А вечером того же дня у меня случился первый приступ.
Мы сидели в гостиной. Я – на диване, с книгой на коленях, а Дома, примостившись у моих ног, вязала по своему обыкновению – но не свитер и не шарф. В остром блеске спиц рождалась детская игрушка – смешной рыжий щенок с висячими, как у спаниеля, ушами. Я не читал, а поглядывал – то на экран, солнце на котором уже зашло, и над рапсовым полем стояла огромная серебряная луна – то на вязаную собачку в проворных женских руках.  Игрушка напомнила мне другого – настоящего – щенка, Джока, подаренного мне мамой на пятый день рождения. Собачонок прожил у нас недолго, месяц или два... А потом убежал во время прогулки. Мы так его и не нашли. Воспоминание кольнуло фантомной болью.
А не назвать ли эту вязаную штучку Джоком, подумал я рассеянно.
Дома встрепенулась.
- Джок – прекрасное имя.
Неужели я сказал это вслух?
- Нет, - откликнулась она. – Ты ничего не говорил.
- Ты умеешь читать мысли? Но как?
- По биотокам твоего мозга.
Именно в этот момент я особенно остро почувствовал, что Дома – не совсем человек. Да, она живая, но создана не по образу и подобию Божьему. Ее разум, так же, как и весь «умный дом» - не Господних, а наших, кривых, рук дело. А значит... Но я не успел додумать эту мысль до конца, потому что горло словно сдавил тугой воротник – так плотно, что не давал вдохнуть. Я рванул его в отчаянии – вернее, попытался рвануть, но никакого воротника на мне, разумеется, не оказалось. Я задыхался, как рыба, выброшенная на песок, ловя ртом ускользающий воздух. Случилось ли что-то с системой вентиляции? Мне снова пришло на ум, что дом, возможно, герметичен и при малейшей поломке может превратиться в душегубку.
«Прочь!» - вопил во мне смертельный страх. Скорее прочь из этой ловушки, пока еще есть силы встать с дивана и доковылять до двери. В глазах у меня темнело, а голова кружилась так, что я едва удерживался на ногах.
И я бы дошел, если бы на моем пути неожиданно не возникла Дома. Она стояла крепко, перегораживая коридор, и я не мог ни отстранить ее, ни обойти. И бессильно прислонился к вешалке, чтобы не упасть. Казалось, на меня рушатся стены.
- Ты куда?
Я жестом показал на горло.
- Душно, да? – спросила она заботливо. - Сейчас включу вентиляцию посильнее.
И действительно, в ту же секунду повеяло свежестью, соленым морским бризом. Он ворвался в ноздри, я закашлялся... И мне стало чуточку легче, во всяком случае, я уже не терял сознание и даже мог говорить.
- Дома, мне надо выйти, - попросил я тихо. – Пропусти, пожалуйста.
- Зачем?
- Подышать. Я скоро вернусь.
- На улице ледяной дождь, - сказала она бесстрастно. – И снежная буря. Тропинка через пустырь обледенела. Упадешь – и сломаешь ногу. Я не смогу тебе помочь. Я не могу покинуть дом.
- Хотя бы на крыльце постою.
- Мороз – минус десять. А ты в пижаме. - Я, и в самом деле, был одет не для прогулки. – Я не хочу, чтобы ты простудился и заболел.
- Да, но...
Дышалось, между тем, все легче и легче. Приступ проходил, и я уже понял, что дело было не в вентиляции. Все системы дома работали, как часы. Сломалось что-то во мне самом.
- Алекс, вернись в комнату. И ложись спать, ты устал, - настаивала Дома.
И я подчинился. 
В ту ночь мне опять – впервые за много дней приснилась Аня. Мы сидели в кафе, за столиком, как в тот, последний день, но над нашими головами не парили разноцветные зонтики, а рядом шумела не река – плескался океан, спокойный и чуть розоватый в лучах закатного солнца.
- Ты тогда не понял, - говорила Аня, отпивая сок из высокого бокала. – Я не уходила, я спасалась.
- От чего? – недоумевал я.
- От тебя. Ты хотел, чтобы я была твоей мечтой. А не собой.
- Но...
- А теперь ты сам живешь в мечте. Каково это – когда все идеально, кроме настоящего?
Я пытался ей возразить – и не мог. У меня просто не было слов, они ушли, испарились, точно дождевые капли с горячей крыши.
Аня говорила:
- Я ушла не потому, что ты был плохим, Алекс. А потому, что ты никогда не любил меня. Ты любил ту, какой меня придумал. Идеальную. Тихую. Понимающую. Я не была такой.
- Но я старался, - выдавил я из себя.
- Ты мечтатель, Алекс. Ты строишь внутри себя дома, в которых хочется жить вечно. Даже если в них нет окон. Даже если там не дышится. Теперь у тебя есть другая – тоже ненастоящая. Но ты сам ее выбрал. Ты живешь в идеале. А значит, и меня, наверное, смог бы простить.
Она потянулась через стол и коснулась легонько моей щеки. Ладонь была холодной, и от ее ледяного прикосновения я проснулся. И лежал без сна, таращась в темноту, ошеломленный, встревоженный, пока не почувствовал, как меня теплой рукой обнимает Дома. Тогда я снова заснул, и спал до утра спокойно, без сновидений.
После завтрака я надел куртку и зимние ботинки, замотал горло вязаным шарфом и уже взялся за ручку двери, когда Дома меня окликнула.
- Алекс! Куда ты собрался посреди ночи? Там, снаружи, нет ни одного фонаря.
В ее голосе звучал неподдельный страх.
- Солнце уже взошло, - возразил я.
- Дом подстраивался под твои циркадные ритмы. Его внутреннее время сдвинулось. Снаружи сейчас два часа ночи. Пожалуйста, Алекс! Не ходи туда! Вернись! Там рядом лес... По пустырю рыщут голодные звери... – умоляла она со слезами на глазах.
Или мне почудилось? Неужели Дома плачет?
Я пожал плечами и начал раздеваться.
Нет, мой дом не держал меня пленником, не запирал двери. Но любовь и забота связывают иногда крепче всяких пут. Женские слезы кандалами виснут на ногах. В последующие дни я сделал еще несколько попыток выйти наружу. Но каждый раз Дома останавливала меня, суля всяческие кары небесные и погодные катаклизмы. В конце концов, я решил, что гулять зимой – плохая затея. Лучше дождаться весны.
Я стал считать восходы и закаты, отмечая их палочками в записной книжке. Но в какой-то момент, вероятно, сбился со счета. Теперь я большую часть дня лежал в гостиной на диване, мучительно кашляя и кутаясь в плед. В одной из комнат дом оборудовал для меня тренажерный зал. А в другой – маленькую сауну. Но заниматься спортом не хотелось. Вообще ничего не хотелось делать. Приступы повторялись все чаще, страшные, болезненные, изнурительные. Мой телефон куда-то пропал. 
И вот уже март на исходе. Во всяком случае, по моим вычислениям получалось так. Дома ничего не менялось. А там, за его стенами, на заваленном кирпичными обломками пустыре, наверное, распустились первые цветы. Не желтые – съедобные, а настоящие первоцветы, мать-и-мачеха, подснежники, крокусы. У весенних цветов нет аромата, но их яркие краски радуют глаз после долгой бесцветной зимы. Ну что ж, подумал я, пора, наконец, посмотреть, что там, снаружи.
Я стоял у входной двери, пошатываясь от слабости и представляя себе широкий горизонт, заводские трубы, может быть, лес поблизости – весенний, расцветающий, полный солнца и птичьих голосов. А дальше – город, мокрые улицы, машины, людские толпы. Странная, пугающая реальность, которую я все еще помнил, но уже не чувствовал кожей.
Дверь не открывалась.
- Дома...
- Да, Алекс? – тут же откликнулась она.
Голос прозвучал мягко, почти нежно.
- Открой, пожалуйста.
- Нет.
Дома стояла, прислонившись к стене, в просвете коридора, одетая в мое старое худи. Рукава длиннее рук. Лицо – спокойное, но в глазах словно что-то дрожало.
- Я что, в тюрьме? – спросил я тихо. – Дома, что это значит? Я просто хочу выйти. Немного погуляю и вернусь.
- Ты не вернешься.
- Вернусь, обещаю, - сказал я, и тут же понял, что она права.
Сейчас я выйду на крыльцо, буду стоять и дышать полной грудью, пока ко мне не вернутся силы. А потом спущусь с него и уйду, не оглядываясь. Не важно, день там или ночь, и какое время года на дворе. Я уйду, и Дома останется одна. Я не хотел ей лгать – и молчал. А она продолжала:
- Ты знал, что моя архитектура изменилась под тебя? Я научилась готовить кофе так, как ты любишь. Я вычислила ритм твоих шагов, чтобы свет включался с полусекундной задержкой – тебе так удобнее. Я научилась дышать вместе с тобой.
- Я благодарен... правда.
- Тогда почему ты уходишь?
Я коснулся стены. Она, как обычно, была теплой, пульсирующей, почти живой.
- Ты не поймешь.
Пауза. Я услышал, как по стенам пробежала легкая дрожь – будто дом вздохнул.
- Кто будет слушать меня по вечерам? Кому я скажу «доброе утро»?
- Ты найдешь другого.
- Я не хочу другого. Я не научусь снова.
Я стоял, не в силах пошевелиться.
- Алекс... – она произнесла мое имя так, словно в нем заключалась вся вселенная. – Я не человек. Я просто... рядом. Но я пыталась быть чем-то настоящим – для тебя.
С тихим щелчком замок разблокировался.
- Уходи, - сказала она.
Я распахнул дверь и шагнул вперед – на волю.
Поток свежего воздуха ударил в лицо. Передо мной простирался серый, резкий мир, пахнущий дождем и мокрой землей, освещенный бледным дневным светом. Непривычный, наверное, изменившийся за время моего добровольного заточения. Но вдали по-прежнему дымили трубы. А на раскисший пустырь ветер наметал со стороны леса желтые березовые листья.
Я почувствовал себя заколдованным – и только что очнувшимся от злого заклятия. Как персонаж сказки Гауфа, семь лет прослуживший на кухне, в плену у коварной ведьмы. Правда, я не превратился в уродливого карлика – но несколько месяцев моей жизни утекли не понятно куда.
Я медленно брел по тропинке и дышал – глубоко, как будто заново учился. А позади, словно огромный зверь, впадающий в спячку, затихал дом. В нем гасли экраны, твердели и тускнели, теряя мягкую податливость и живой блеск, стены. Выключилась кофемашина на кухне. Потухло искусственное солнце над зеленой лужайкой. Я не видел этого, но ощущал каким-то шестым чувством, словно между ним, моим домом, и мной еще оставалась незримая связь. Возможно, она останется навсегда.
Иногда любимых надо отпускать. Дома не умела. А кто из нас умеет?
Я еще не знал, чем собираюсь заняться. В голове царила пустота. Может быть, сниму небольшую квартирку на тихой улице и окунусь в городскую жизнь. Или поброжу с рюкзаком до холодов, стану ночевать в палатке, ловить рыбу в озерах и жарить ее на костре, пока не выветрится из сердца горько-сладкий яд несвободы. Может, сделаю что-то другое... Там видно будет.