Армейская фляжка

Непонятно, откуда она взялась. Просто появилась на белом чистом подоконнике загородного дома, на том окне, которое смотрело на сияющий утренний певучий лес.

Такое уже происходило в её жизни: однажды на письменном столе в городе появилось написанное незнакомым почерком письмо, обращавшееся к ней по имени, впрочем, довольно распространенному. В письме друг на друга нанизывались всё более непонятные повороты сюжета, какие-то обрубленные любовные линии, драки и тюрьмы, и «никогда не забуду», и «ты всё равно будешь моей», и понять что-либо было совершенно невозможно. Она даже сначала не слишком удивилась, потому что в то время увлекалась Блавацкой, а у той, как известно, нерукотворные рукописи появлялись из воздуха прямо в кабинете. Оказалось при расследовании, что письмо нашел на лестнице многоквартирного дома сын-подросток и принес домой, подумав, что оно адресовано матери с тем самым нередким именем. Письмо жгло не только руки, но и пространство вокруг. Казалось, что оно – из какой-то параллельной жизни, но такой же реальной, как и эта. И сложно стало разобраться, какая жизнь – своя. Поэтому письмо было беспощадно уничтожено.

Так вот, фляжка. В зелёном пыльном чехле. Удивленная, взяла она фляжку в руки. Рядом лежали понятные домашние вещи: свечки на случай сбоя электричества, сундучок с детскими сокровищами давно выросшей средней дочки, пакетик семян, ещё не легших в уютную влажную темноту, стакан с ручками и карандашами, обкатанные камушки с побережий всех океанов. Военная фляжка была совершенно не из этой жизни.

Хотя в том самом лесу, на которое смотрело окно, если немного пройти по нему вглубь, видны были почти сглаженные временем остатки военных траншей и землянок, которым – более восьми десятков лет. Когда сорок лет назад разрабатывали участок, пилы и топоры то и дело звякали, натыкаясь на пули в глубине древесных стволов. Как хорошо, что эти пули оказывались в деревьях: значит, они не убили никого из тех мальчиков, которые копали эти окопы и в них вжимались.

Она повертела в руках фляжку, погладила шершавый бок, открыла и поднесла к лицу.

И тут ее как будто ударили.

«Возьми фляжку на память, я скажу, что потерял, ну, посижу на гауптвахте.»

И вот теперь фляжка – на вытянутой руке. В пыли её зеленый комбинезончик. Кажется, если потереть этот пыльный бок, то притаившийся внутри джин исполнит желание или подарит другую жизнь. Нет, там не Хоттабыч, там другой, тот, который менял каждые сто лет своего заточения идеи о том, что он сделает человеку, его освободившему. Спасённый джин, например, может показать или подарить  спасителю много параллельных жизней. И чтобы человек не смог разобраться, какая из них на самом деле случилась – и какая из них лучше.

1

Вечером, расставив фигурки на шахматной доске, она положила фляжку на середину, между двух черно-белых войск, готовых сражаться.

- Что это? – спросил муж и взял фляжку в руки. И поднял глаза. Каждый раз это ее странно трогало. Почти полвека вместе, а глаза всё еще говорят друг с другом, понимают без слов. – Неужели.

Ну да, она привезла фляжку из того маленького пустынного военного поселка, где проходила его учебка, перед отправкой на боевые действия в Афганистан.

Добираться туда пришлось очень долго, трясясь под конец пути в автобусе, в котором, кроме людей, почему-то ехали и несколько овец. Овцы громко возмущались, рассыпая вокруг себя драгоценно блестящие черные камушки. Кумыс, который они, уже встретившись, решили попробовать на остановке автобуса, наливала в щербатую пиалу неулыбчивая жительница степи в низко надвинутом платке и странном платье, всё в резких цветных молниях. Пить кумыс было невозможно. Немножко постеснявшись, они его вылили в арык и отдали пиалу в темные руки, похожие на ветки пустынного растения или рога измученного животного.

Полковник, друг его родителей, с которым она и добиралась туда, послан был с поручением облегчить новобранцу службу. Полковник запомнился ей своим рассказом о том, что все мы – дети солнца. Поэтому ходить надо босиком, когда только есть такая возможность. Тогда энергии солнца, проходящие через человека, накрепко связывают его с землей – и дают силы и здоровье. С тех пор стоящее над головой солнце навсегда было прочувствовано источником всего на этой дороге добра.

Оттуда она вернулась беременной их старшей дочкой. Наверное, от палящего среднеазиатского солнца дочь получилась такой темноволосой, кареглазой, жизнелюбивой и смешливой.

Следующие их дети были разные, всех мастей, и все – любимые.

В шахматы любили играть все.

Сначала, когда дети, а потом внуки, были маленькими, она просто расставляла фигурки и рассказывала сказки. Вот кони повезли принцессу в путешествие. Слоны–рыцари затеяли турнир, детки-пешки отправляются на поиски сокровищ. Появляются квадратноголовые туры-ладьи, они могущественные, но слишком прямолинейные, и весёлые кони покусывают их, не давая себя догнать. А ковёр-самолёт, клетчатый, везет всех в новую счастливую жизнь.

Шахматные задачки казались волшебными кристаллами в каком-то другом измерении, а когда находилось решение, то казалось, что кристалл распускается, как цветок.

Под тем окном, где фляжка то ли нашлась, то ли просто самозародилась, и у которого они с мужем играли в шахматы (внуки должны были скоро приехать, и надо было потренироваться), снаружи, во вселенной белой ночи, плыли фиолетовые шары. Это так цвёл декоративный лук, который она очень любила. Его сквозные рыхлые головки были похожи на планеты, и на них так приятно было смотреть, ожидая хода противника и приезда внуков.

2

Фляжка была такая интересненькая. Сама – вкусного солдатского цвета. завинчивающаяся крышечка – на цепочке из шестнадцати звеньев. И одета она была в защитного цвета чехольчик, с завязочками вокруг горлышка и с застежкой: лямочки крест-накрест и перемычка с пуговкой. Добротная такая, нужная вещь. Неудивительно, что тогда, в свои шестнадцать, она так ею восхитилась. Часто какие-то вещи вызывали у неё яркий восторг и непреодолимое желание ими обладать.

Так, например, случилось однажды в вагоне метро. Там на желтой пупырчатой стене были наклеены какие-то афиши то ли цирка, то ли зоопарка. Ей непременно захотелось это получить. Уговорить его было несложно, и два подростка присели в середине вагона, уходящего в темный туннель после конечной станции. Поезд остановился во мраке. Афиша была содрана – и мучительные минуты (куда двинется поезд – непонятно, куда он вообще девается после последних станций – может, развоплощается) прошли, и, дернувшись несколько раз в разные стороны, вагон опять покатил обратно, к свету. Афиша была спрятана под куртку и долго потом красовалась на стенах их временных жилищ.

Так вот, фляжка.
Он дал фляжку при расставании, когда она уезжала из его учебки. «Посижу на гауптвахте за потерю», – сказал.
И вот, через сорок пять лет, фляжка вдруг появляется совсем в другой жизни, в которой его не было.

Ну не то, чтобы совсем не было. Иногда он появлялся в ее снах. Самый яркий сон был примерно на половине этого срока расставания, когда она была беременна от своего среднего мужа самым любимым ребенком.

В этом своём сне она писала рассказы на конкурс. Они были длинные и скучные. А он, в длинном сером свитере из юности – не хотел слушать следующий рассказ. Она во сне лежала на животе. И хмурилась. Он смеялся, положив ей голову на спину. Почему-то, по странной прихотливой геометрии сна, его лицо хорошо было видно. Разлёт волос, сияющая улыбка. Когда он смеялся, он всегда чуть закидывал голову.

В яви она не видела его сорок пять лет.
Найти человека сейчас не проблема. Даже если он противник соц сетей.
Но как вот сказать? Привет, я нашла фляжку! А, может быть, он не помнит ни фляжку, ни её?

Нет, всё-таки помнит. Встретились.
 
Больше всего в этой встрече поразила ее собственное тактильное доверие и то, что, стоя напротив, ей всегда надо было делать усилие и немного отступать, потому что гравитация в этом случае работала всегда только в одну сторону: тянуло к родному человеку так, что приходилось и немножко отклоняться назад, и немножко отступать, тоже назад, чтобы не упасть на солнце. Или в черную дыру.

И никакого значения не имели прожитые параллельно полные жизни: с ее тремя мужьями и четырьмя детьми, с его единственной пожилой женой. Тоже, несомненно, прекрасной матерью семейства.

Как же так, почему же так. Как быть с этой осязательной доверчивостью, с тем шестнадцатилетним миром, в котором никто никому не врал и никто никого не обижал, а вот как – так получилось? Но ведь хорошо же получилось, правда? И поговорить есть о чем, и повспоминать.

Сорок пять лет спустя – какое неудобосказуемое число. Это же не двадцать лет спустя и даже не тридцать. Да мушкетеры столько и не живут.

3
 
Он сказал, чтобы я забирала эту фляжку, пусть живёт у тебя, посижу на гауптвахте за потерю, не велика беда.

На фляжке была одежда, такая солдатская плотная военная ткань, как кожа. Удивительно, но когда мы держались за руки, казалось, что кожи у нас – нет. Вот так, два разноцветных существа, созданные по образу и подобию, но – без кожи. И ранить друг друга было невозможно, сам же себя обидеть не можешь.

Фляжка – это всё, что осталось.

Потому что через два месяца после того, как я была у него в учебке, он погиб в Афганистане. Ущелье, отход, бой, ближний бой. Он, видимо, и убивал. Но поскольку, убив, дальше жить не мог, он погиб.

Я много лет звонила и приезжала к его осиротевшей маме. Она под конец жизни стала очень низенькой и очень худенькой – и всё забыла. Забыла свою нетерпимость, забыла, как не любила меня, как выгнала однажды, и как её сын тоже ушёл вместе со мной – и жил у меня на крыше весь май. Весь май последнего выпускного, тогда десятого, класса.
 
Тогда на крышу можно было свободно попасть, мы там даже готовились к выпускным экзаменам, лёжа под солнцем на расстеленном одеяле.

Он спустил верёвку на балкон моего девятого этажа, и на эту верёвку я привязала одеяло и подушку. Вот бы сейчас увидеть, как круглый тюк, возможно, сиреневый, плывёт на верёвке в белой ночи, вздымаясь всё выше, к невидимым в мае звёздам. Майские ночи – холодные, и простудился он так, что много месяцев потом кашлял, уже учась вместе со мной на первом курсе. И сильно похудел за тот май: он стеснялся есть, когда я его приводила, в отсутствии родителей, домой, чтобы покормить.

Сейчас я в три раза старше его. Я никогда не была замужем. И детей у меня не было. Ни дочерей, ни сыновей. Ни старших, ни средних, ни младших, ни любимых или нелюбимых. Все мужчины казались мне просто другим биологическим видом.
 
Вот кошки – свой биологический вид. Сейчас их у меня девять. Значит, у них по крайней мере девять жизней на всех уже есть. Они все подобрыши, из всяких щелей и подвалов. Иногда я нахожу беременных кошек. Это не очень правильное слово, «нахожу», так как я их ловлю. Мною разработана целая охотничья система, есть и всякие приспособления. Иногда сторожу кошку у окна подвала по несколько часов, как кошка мышку, только наоборот. Лечу их: трудное подвальное детство накладывает свой отпечаток. Пристраиваю родившихся котят.

Некоторые кошки уходят по лунному лучу, прожив около меня длинную жизнь в любви. Платон, Марфа, Тося, Фрося, Ася, Стёпка, Нежик, Шустрик, Марфа номер два, Бася, Гаврюша, Сенька, Буся, Кузя, Тимоха, Потап, Алиса, Люська, Софка, Пантера. Вы мои любимые.

Я – няня в богатых семьях. По много лет чужие дети растут вместе со мной. От них ко мне столько обращено любви, и я надеюсь, что – и от меня к ним. Так что я стала любимой и любящей бабушкой, не имея своих детей.

Я много читаю. Давно перешла с бумажных книжек на электронные, так что в моей сумочке, собственноручно мною связанной, всегда есть почти три тысячи книг. Есть что почитать.

Интересно, как меняются с возрастом предпочтения в литературе. И любимые места в любимых книжках становятся другими. В Мастере и Маргарите раньше мне очень нравились «тревожные жёлтые цветы», которые несла в руках Маргарита, идущая навстречу еще незнакомому Мастеру. Еще я любила перечитывать суд Понтия Пилата, его диалог с Иешуа. Следить взглядом и сердцем за ласточкой, словно отчеркивающей абзацы, подводящей черту под каждой следующей ступенькой разговора.

Теперь же мне нравится сон Понтия Пилата, и мне этот сон тоже снится.

Вдаль уходят два человека и собака. Иногда по желтой дорожке (из желтого кирпича?), иногда по голубому лучу луны. Они просто идут и просто говорят.

«Правда, – спрашивает один, – казни ведь не было?»
Улыбаясь одними глазами, другой отвечает: «Не было».

Послушай, мы же с тобой пойдем по этому лучу, правда?

Обязательно пойдем.

Нужно просто еще немножко пожить.

09 июня 2025