Верная река. Глава 7

(Перевод повести Стефана Жеромского «Wierna rzeka»)

Стефан Жеромский
Верная река
Семейное предание

Глава 7

    В одну из последующих ночей, после трудов и полного отсутствия отдыха, заснула крепко, как ещё никогда. Больной повстанец, постоянно находящийся в полусознательном состоянии из-за горячки, дремал во тьме комнаты. Его навещали короткие сны, полные уродливых явлений и кошмаров…

    Вдруг его вырвал из полусна звук конских копыт за стенами дома. Князь слышал отчётливо, как кто-то подъехал на коне к усадьбе, как осторожно пробирается вдоль стен, и вот уже сразу за окном конь переступает с ноги на ногу. Каждый удар копыта по мёрзлой почве отдавался в ухе, в мозгу и в душе. Горячечное воображение являло во тьме перед глазами фигуру тёмного всадника. Вдруг раздался тихий стук пальцем в окно, осторожный, но настойчивый. Больной его услышал. Начал будить панну Мию, зовя её всё громче. А поскольку та никак не просыпалась, вынужден был встать и на своей больной ноге проковылять к её постели. Коснулся рукой до свесившейся головы и потянул за волосы, чтобы разбудить. Очнулась и какое-то время сидела на кровати, будучи не в состоянии прийти в себя. Шепнул на ухо, что стучат. Она поняла это сама и прислушивалась. Одровонж подумал, что происходит что-то наихудшее, так как она начала тихо молиться, стуча зубами, шёпотом жалостливым и боязливым. Быстро вскочила, продолжая проглатывать обрывки молитвенных слогов, накинула на себя тёплую одежду и лихорадочно дрожащими руками зажгла свечку в лампе. Птицей упорхнула в холодный салон, открыла входные двери и со сдавленным писком бросилась во двор. Больной высунулся со своей кровати, посматривая, что будет дальше и не придётся ли его княжескую особу прятать в сарае. Услышал в сенях усадьбы радостный крик паненки и чуть позже увидел в свете лампы, внесённой в салон, что его опекунша повисла на шее и раскачивается в руках высокого, пожилого человека. Их поцелуй был немой и экстатический, длился бесконечно. Когда, наконец, пришелец поставил панну Мию на землю, Одровонж увидел его лицо. Это был человек высокий, с седыми усами, одетый в меховую куртку, баранью шапку и высокие сапоги. Князь догадался, что это отец. Старый Брыницкий, весь ещё засыпанный снегом и в слепивших волосы сосульках, присматривался к дочке. Что-то, толи ей, толи себе шептал, гладя её по голове рукой, с которой не удосужился снять простецкой рукавицы с одним пальцем. Свет от лампы упал вглубь спальной комнаты. Бросив туда взгляд, старик вдруг заметил человека в кровати своей дочери и с глубоким удивлением взмахнул рукой. Панна Саломея начала быстро, на одном дыхании, рассказывать историю раненого: прибытие после сражения под Малогощем, все испытания и обстоятельства, обыски и поездку в город.

    Старый Брыницкий слушал мрачно, с недоверием и нетерпеливо. Пока дочка рассказывала, вошёл в спальную комнату. Снял шапку и, высоко подняв лампу, сурово смотрел на раненого. Тот поднялся на локте и бессмысленной улыбкой приветствовал отца своей опекунши.

- Где же, коллега, тебя так поранили?

- Под Малогощем.

- Так это вас там уважаемый земляк Добровольский с Голубевым и Ченгирым щупал. Не очень вам там повезло…

- О, так!..

- И что, так тяжелы были раны, что потребовалась паненки кровать для лечения?

- Панна Саломея была настолько любезна, что меня тут разместила, когда я пришёл.

- Какие же это раны? Я старый практик. В ранах уже давно знаю толк. Может, смогу успокоить эти нежные боли.

    Старик беспардонно откинул одеяло и принялся инспектировать раны на голове, под глазом, на спине, груди, в бедре… Однако, это не был осмотр с целью оказать помощь, а, скорее, желание лично удостовериться и проверить рассказ на правдивость. Раны не впечатлили старого солдата. Что-то там невнятно посоветовал прикладывать, а пулю продолжать искать, делая разрезы возле раны, даже самому… Подытожил:

- А как тут этого товарища поймают, то не только с дымом пустят всё, что здесь осталось, но и тебе взаймы не дадут… Лучше бы ему на лечение в лес выбраться. Хвоя горячку вытягивает. Болото, когда на нём спишь, затягивает пулевые раны. Сама бы пуля быстрее бы выпала, так как её всегда к земле тянет.

- Я того же самого желаю. Чтобы только встал на ноги и начал ходить!   

    Брыницкий присел отдохнуть на кушетку и смотрел на того субъекта покрасневшими глазами. Панна Саломея присела у его ног и целовала руки, ноги, даже кожаные ремни и потёртую, в снегах и болотах промоченную куртку.

- Сапоги мои совсем прохудились! К чёрту промокают! Пусть мне Шчэпан поищет той пары. Они хоть и поношенные, но всяк получше будут. Только чтобы он их хорошенько маслом вымазал!

- Маслом… - шепнула с сожалением.

- Нету?

- Ни капельки.

- Ну что ж поделаешь, будет втягивать на сухую. Сколько же недель одна и та же обувка! Рубашек мне, детка, ищи! Какие есть, все заберу. Переоденусь – и айда!

- Опять?!

- Ну, а что, моя маленькая птичка?

- Ох, Боже!

- Плохо нам, птичка… Злые пришли времена. Ещё худшие придут… Перетерпим! Бывало ещё похуже… В Сибири, детка… Ничего! Уши кверху!

- Столько времени жду, выглядываю!..

- Точно также птичка, и я по тебе! Как отряд потянулся в наши стороны, я аж задрожал. Около Святой Катерины стояли – говорят, в самсоновские леса потащимся. Свернули мы немного на Костомлоты, на Стравчын… Там я уже не выдержал. Коня под ноги - и к тебе!

    Вошёл Шчэпан. Ему сказали принести высокие сапоги. Смотрел в лицо пана Брыницкого. Приглядывался к нему, как будто только сейчас увидел, хотя и прожили рядом на свете несколько десятков лет.

- Что же ты на меня смотришь? – спросил старый управляющий. – Стереги!

- Я-то стерегу. Только было бы чего.

- Ещё кое-что осталось.

- Скоро, как вижу, пахать будут на этом месте.

- Может, и будут. Только ещё неизвестно – кто. А ты жди!

- Я-то жду. Только жалко, что последний.

- Не мудрствуй, это не твоё дело. Я тебя когда-нибудь обидел?

- Мне ли знать, кто меня обижал. Вестимо, нет.

- Лучше сготовь мне какого варева. Кусочек жареного мяса…

    Старый кухарь тяжело вздохнул.

- Кухарь я, кухарь… Это когда-нибудь кончится?

- Только не стонать! Кончится – твёрдо сказал Брыницкий.

- Паньства нет. Известно что-нибудь о них?

- Ничего не знаю. В лесу только ёлки шумят, а никаких известий не слыхать.

    Брыницкий указал пальцем на Шчэпана и поманил его ближе к себе. Оба пошли в сени, и там управляющий начал громко шептать кухарю на ухо:

- Что за тип, который тут лежит?

- Да кто его знает. Паненка называет его «князем».

- Мне это ни воняет, ни пахнет. Какой-то проходимец?

- По виду на злодея не похож.

- Слушай!.. Знаешь, о чём тебя хочу спросить?

- Ну, знаю.

- Так как?

- Мне видится, что её не тронул.

- Говори, сукин сын, правду!

- Уследил бы я девахи, если бы сговорились? Или, если бы её тянуло до такого, кто тут справится? Но только мне видится, что ничего не было. Ведь лежит, как пень… А тяжёл, бестия, когда несу его в сарай, почитай, как жеребец. Князь княжит – псов вяжет!

- Шчэпан!

- Гы?

- Береги мне моего ребёнка… - простонал в глухое ухо кухаря старый управляющий.

- Да я и без всяких просьб за этим делом слежу.

- Если бы сама – Божье попущение! Но если высмотришь, что её силой или хитростью хочет брать, последний кол из забора выдерни и лупи по голове! Даже не спрашивай! Так, будто моей рукой орудовал!

- Ну!

    Вернулись в холодный салон, и там Брыницкий с наслаждением переоделся в чистое бельё, влез в новые сапоги. Шчэпан приготовил и принёс своей вечной каши. Поставил большую миску в комнате раненого и роздал деревянные ложки. Сам отстранился. Но Брыницкий воткнул ему в руку ложку и велел есть вместе. Старый кухарь засмущался и отказался. Нет такого закона, чтобы с паньством вечерять! Ещё свет такого не видывал, воистину, чтобы запанибрата свинья с пастухом… Однако, примостился возле столика, на котором стояла миска, и начал торжественно, скромно и как бы благоговейно откушивать по очереди вслед за паньством. Протягивал ложку до миски со своей кровати и больной князь.

    После ужина Брыницкий прилёг поспать на кушетке в спальне раненого. В изголовье присела на колени панна Мия. Старик обнял рукой единственную дочку. Засыпали, шептались, замолкали и снова продолжали рассказы о днях и ночах. Переплетались советы, указания, просьбы… Молились вместе, тихо, от сердца. Старый солдат упоминал о маршах, отступлениях, лесных ночлегах, поражениях… Перечислял места, щедро политые кровью: Вонхок, Сухеднёв, Святой Кжыж… И опять сначала…

    Князь прислушивался к его рассказу и добавлял подробности о своём подразделении. Так шептали в темноте всю ночь. Недолго перед рассветом старый пан позвал Шчэпана и велел ему подать коня, который пасся в сарае. Обнял дочку, прижал к сердцу в печальном вечном поцелуе. Попросил её вынести во двор и прицепить к седлу разные узелки и всякую мелочь. Когда она ушла, протянул руку к больному и сжал его ладонь.

- Ну, дружище, мне пора. Желаю здоровья и дай то, Боже, встретиться ещё на свободе.

- Дай, Пане Боже!

- А как выздоровеешь, ребёнку моему помоги, дай совет, защити.

    Князь махнул рукой.

- А если бы её обидел – поднял голос старик – берегись! Ибо настигну тебя, живой или мёртвый.

    С этими словами исчез за дверями. Слышался тихий девичий плач. Потом глухой, ровный топот.