Несущая гнев праведный

Капли воска, словно слепые белые черви, сползали по оплывшим свечам и застывали на камнях. Воздух был густым — смесь ладана, крови и чего-то сладкого, как перезревшие ягоды, брошенные гнить в углу.

Маргарита Лорен де Монфорт стояла перед прикованной девочкой, и свет дрожащего пламени скользил по её лицу, выхватывая острые скулы, тонкие брови, бледные губы, сжатые в ниточку. Ей было всего двадцать, но взгляд уже был полон усталости и скуки — ледяной, как бездонная прорубь. Руки у Маргариты были красивые. Длинные пальцы, белая кожа, ногти, подстриженные ровно, как страницы молитвенника. Но если приглядеться — на костяшках были шрамы. Мелкие шрамы, оставленные зубами и розгами. На каменном столе лежала раскрытая книга - древний фолиант. Святыня инквизитора рассказывала очередной способ, как развязать еретику язык.

"Ты знаешь, дитя, почему мы здесь?" — её голос звучал мягко, как колыбельная.

Девочка, не старше десяти, с мокрыми от слёз ресницами, сжалась. Её пальцы впились в подлокотники, оставляя в дереве крошечные полумесяцы. "В-вы сказали, что я грешница."

"Нет." — Маргарита наклонилась, и тень от её фигуры поглотила ребёнка. — "Потому что Бог любит нас. И наказывает только тех, кого любит больше всего." Она провела лезвием по щеке девочки. След остался кровавый — нож, который держала рука, был заточен ею утром.

"Ты умеешь говорить с мертвыми?" — спросила она, и в голосе появилась лёгкая дрожь. Дрожь нетерпимости. — "Я слышала, как ты говорила со своей матерью, а она ведь была казнена как раз за колдовство. Говори — и Господь простит."

Девочка забилась в истерике, ее глаза раскрылись от ужаса.

"Это не колдовство, клянусь! Мне показалось, что я слышу голос мамы, я просто его спутала!"

Лезвие коснулось живота. Легко. Почти нежно.

"Врёшь. Это она научила тебя. Что же, я позволю вам встретиться на той стороне." — Первая капля крови упала на пол. Маргарита чувствовала, как внутри неё что-то шевелится. Она не злилась на это бездумное дитя, нет, это была не злость. Ее одолевал голод.

Уже под утро она приказала служанкам набрать в горячую ванну. Вода в мраморе была розовой, словно ароматные бутоны роз отдали ей свою жизнь, ради тонкой и нежной натуры юной девушки.

"Палач получил мое письмо?" — Маргарита откинула голову назад, закрыв глаза. Волосы, распущенные, как золотое знамя, струились по краям ванны.

"Д-да, госпожа…" — Тощая служанка с лицом, похожим на смятый пергамент, протянула скомканный лист.

"Святые мощи в подвале церкви требуют погребения" - А ниже грубым размашистым почерком подписано — "Как вы и велели, унес три мешка..."

"Четыре, дубина... Он забыл про голову. Напиши еще письмо, от моего имени." - Служанка кивнула и поспешно вышла из комнаты, оставив с госпожой свою молодую ученицу. Кареглазая и полная Элиза была похожа на корову - ее взгляд был обращен в пол, не смея касаться обнаженной Маргариты.

Маргарита улыбнулась, разрывая лист - комья бумаги полетели прямо в воду, приобретая алый оттенок и размокая. Девушка блаженно закрыла глаза, уповая на воспоминания прошедшей ночи. По ее коже пробегали мурашки, а в районе живота сладко ныло, чего она уж никак вынести не могла. Занеся руку к паху, Маргарита просунула ее между ног, прижимая к гениталиям. Горячая вода усиливала приливы крови, растягивая удовольствие. Но тут она услышала чей-то тихий вздох - приоткрыв один глаз, она уставилась на юную служанку, прижимающую ладони ко рту. Ее глаза бегали, словно мыши, угодившие в ловушку.

"Что с тобой?" — Маргарита высунулась из воды, опершись на мраморную ванну. — "Похоть - это грех, неужели ты ее испытываешь?"

"Нет, госпожа…"

"Ложь." — Маргарита встала. Вода хлынула на пол, смешиваясь с остатками крови у её ног. — "Ты боишься, а страх - признание вины. Так ты испытываешь похоть, милая?" — Элиза упала на колени перед госпожой, руками она прикрыла свою голову. Маргарита резким рывком подняла на ноги скулящее существо и потянула к ванне. Элиза волочилась за ней, словно безвольная кукла. Даже если кто и слышал безумные вопли служанки, то никто бы не осмелился помешать праведному суду Маргариты.

Однажды одна из личных служанок матери - старая африканка Молли - составила донос и пошла с ним к самому лорду де Монфорту, дескать ваша дочь хуже дьявола, так может стоит разглядеть толстый дуб в собственном глазу?

"Она призналась в колдовстве, святой отец!" - Голос Маргариты ревел на скамье свидетелей. — "Призналась перед Святым Писанием! Вы ведь слышали сами!"

На скамье подсудимых — донесшая служанка. Её лицо было изуродовано. Один глаз заплыл, толстые губы распухли в размер груши, отчего слова летели из ее рта коверкано. — Ты сама вложила мне в уста эти слова! Ты пытала меня, пока я не стала говорить что угодно!"

"Ложь!" — Маргарита повернулась к отцу. — Она служила тьме! Я слышала по ночам, как она шептала заклинания сквозь замочную скважину моей спальни!"

"Она похитила меня и заперла в сыром подвале без воды и еды! Она вынудила меня сознаться во всем, чем ей угодно, сир, я служила вам только верой!" - Молли молила о пощаде, но лорд поднял руку, и сердце старушки ухнуло куда-то вниз.

"Приговорена к сожжению. Взвесьте её тело после казни — если останется меньше положенного, значит, дьявол забрал свою долю."

Юная девушка прошествовала с телом служанки сначала от мучительной смерти огнем, а потом - до виселицы. На последнем издыхании обугленное тело когда-то женщины дернулось в сторону Маргариты - порыв ветра сорвал с руки почерневшую ткань, и она обвила шею девушки, осыпаясь пеплом. В груди жадно затрепетало сердце, переваривая запах горелой плоти.

Ее единственная мечта, единственная навязчивая идея – занять законное место в Палате Инквизиции, стать еще одной женщиной-судьей и доказать отцу, что она – его истинное продолжение. Но надежда скоропостижно таяла. На днях, прогуливаясь по площади в окружении жужжащих гувернанток, она едва удостоила взгляда тучной фигуре какого-то мужчины ,скорее из любопытства, чем из уважения. Но толстяк внезапно широко улыбнулся, вперив взор в молодую фигуру Маргариты, и хищно, как зверь, облизнулся. Девушка вспыхнула, как спичка, и дабы не сетовать прилюдно, развернула процессию к отчему дому. Всю дорогу она думала лишь о том, как кромсает нахальную свинью самым тупым из ножей. Позже она узнала от гувернантки, что это был сам лорд Вальтер Фиар, и что ей очень не повезло, что он ее заметил.

"Это ему очень не повезло, что его заметила я." — Думала перед сном Маргарита, представляя все безжалостные пытки, что она ему уготовила.

Столовая тонула в тяжелом молчании, нарушаемом лишь звоном серебряных приборов о фамильный фарфор. Воздух был густ от невысказанных угроз и презрения. Годфри де Монфорт методично резал оленину - его взгляд, холодный и оценивающий, скользил по бледному лицу сына Чарльза, сидевшего напротив.

"Сын мой, — Наконец покончив с нарезкой, судья подался вперед. — "Этот год подарил нам много испытаний, одним из которых является твое шестнадцатилетие." — Каждое слово, обращенное к юноше, заставляло того съеживаться, словно под холодным порывом ветра. — Ты являешься моим единственным наследником, и думаю, пора просвятить тебя в судебные дела нашего города, теперь уже на практике. "

Чарльз был скуден умом и был похож скорее на полнокровную даму, чем на будущего мужчину. Его поистине девичье лицо не выражало ничего, кроме дикого страха перед фигурой отца, а большие голубые глаза - коровьи, как говорила Маргарита - бегали по столу, в надежде зацепиться то ли за свиную голову, то ли за тушки куропаток, лишь бы не встречаться с холодными глазами судьи.

"Благодарю, мой Лорд." — Лишь выдавил Чарльз, нервно теребя край столовой накидки. — "Сможем ли мы приступить на неделе..."

"Едва рассветет, " — Годфри перебил бледнеющего Чарльза. — "Мы явимся к зал суда и ты лично продемонстрируешь все то, что прочел из моей библиотеки".

"Достопочтенный Лорд, я целиком прочла трактат о ересях Экхарта. Я могла бы помочь в допросах..." — Громкий удар кулаком по столу заставил ее содрогнуться.

"Ты смела входить в зал моей библиотеки, грешная? Твое место, Маргарита, в будуаре лорда Вальтера, который почтил нас вниманием. Молиться и рожать ему наследников - вот удел такой грязной женщины!" — Судья встал, и его тень накрыла стол. — "Ты слишком долго высасывала соки из этого дома. Немедленно отправляйся в свою комнату и молись, чтобы праведный гнев не настиг тебя!"

Слова повисли в воздухе, острые и унизительные. Леди Изабель едва заметно улыбнулась в свой бокал, удовлетворенная унижением. Чарльз потупился, краснея от стыда за сестру. В глазах Маргариты вспыхнула ярость, столь же яркая, как пламя костра, на котором сжигали еретиков. Комок горечи и бессилия подступил к горлу. Она сжала кулаки под столом так, что ногти впились в ладони, оставляя алые полумесяцы.

Не глядя на отца, чье лицо стало багровым от гнева, она развернулась и вышла. Тяжелая дубовая дверь захлопнулась за ней с глухим стуком. В коридоре, освещенном тусклыми факелами в железных подсвечниках, Маргарита прислонилась к холодному камню стены. Дыхание срывалось, грудь вздымалась под тугой шнуровкой корсета. Унижение жгло изнутри.

Рождение дочери стало для читы Монфортов большой трагедией - лорд Годфри сокрушался на свою жену спутаньем с дьяволом и  требовал наконец родить ему наследника. Он истязал ее, иногда прибегая к пыткам. А леди Изабель истязала Маргариту. Приходя к ней в комнату каждую ночь, она аккуратно вынимала из детских ручонок тряпичного ангела, сшитого одной из прислуг, и придушивала, с наслаждением вслушиваясь в раздающиеся хрипы. Иногда ее могли остановить проходящие мимо слуги - тогда Изабель сквозь коматоз бросала ангела на пол и шатающейся походкой выходила прочь.

Спустя четыре года после рождения Маргариты особняк вновь разразился радостными новостями - наследнику быть. Изабель расцвела, как ядовитый дурман: ее пшеничные волосы струились шелком, взгляд голубых воспаленных глаз светился, а кожа приобретала здоровый розовый оттенок. Она бродила по саду, лаская белые розы, улыбалась солнцу, слугам, птицам - всему, но не дочери. Любовь уходила корнями в землю под ногами Изабель, питая нерожденного брата.

Даже тогда, когда все внимание уходило Чарльзу, Маргарита старалась быть примерной сестрой. С самого дества братцу прививали будущее судьи - преемника Годфри. Он читал книги из личной библиотеки отца, куда дочери доступ был закрыт, но Чарльз, испуганно озираясь от каждого шороха, тайком прибегал в комнату сестры с толстенными томами, и они до утра, лишь при свете свечей, читали древние тексты вместе.

Ненависть, взращенная в этих стенах, дала чудовищный плод. Боль, нанесенная матерью, трансформировалась в неистовое желание причинять ее другим. Маргарита открыла для себя экстаз власти над жизнью и смертью - запугав палача и нескольких слуг угрозами обвинить в колдовстве, она создала свою личную геенну в подвале заброшенной церкви на окраине. За щедрое золото, куда более обильное, чем жалованье лорда, ее приспешники по ночам похищали людей, на которых та показывала пальцем.

В своем подвальном аду, освещенном оплывшими свечами, пахнущем ладаном, кровью и гниением, Маргарита вершила свое больное правосудие. Длинными пальцами, усеянными мелкими шрамами от ударов розгой, так любезно подаренной матушкой, она орудовала ножом с рукоятью из слоновой кости, попутно переворачивая страницы фолианта. Каждая капля крови, каждый предсмертный хрип становились для нее апофеозом. Она чувствовала это – волну жара, накатывающую снизу живота, сжимающую мышцы, взрывающейся тихим стоном наслаждения. Кончая на пике агонии жертвы, она сливалась со своей миссией. Она не видела греха в своих деяниях. Разве не очищала она мир от скверны? Разве не искала она грешников, подслушивая под окнами домов, застывшая как тень в закоулках патрулируемого из-за пропаж людей города?

Маргарита стояла у окна в своей комнате, прижимая лоб к ледяному стеклу. За ее спиной пылал камин, но холод проникал изнутри, из самой сердцевины костей. Удар в дверь прозвучал тихо, робко, как стук испуганного воробья о стекло.

"Уходи, Чарльз." — Этот неуверенный стук она бы узнала из тысячи стуков.

"Марг, открой, хоть на минуту!" — Давящийся хрипотцой голос юноши дрожал. Было ясно, что он рыдал.

Маргарита сжала кулаки. Она не хотела его видеть. Видеть его жалкое, вечно виноватое лицо, его глаза, точная копия ледяной пропасти, как их матери. И как... у самой девушки. Пожалуй, это была единственная связущая между ними.

"Слышишь - мне очень жаль. Правда. Я рассказал родителям о том, что ни черта не понимаю в трактатах. Ты мне здорово помогла в переводе, но они и слушать не стали. " — Голос юноши надломился, переходя в тихое подвывание. — "Ты моя единственная сестра, не хочу давать тебя в обиду, но мне так страшно! Я постараяюсь отговорить родителей принимать подонка Вальтера."
 
За дверью послышался глухой стук – будто он прислонился лбом к дубу. Его слова висели в тишине. Искренние. Наивные. Беспомощные. Как обещания ребенка. В них звучала такая щемящая, болезненная нежность, что Маргариту пронимал жар. Его жалость напоминало ей, что она – женщина, которую можно пожалеть, которую нужно защищать. Это оскверняло все, чем она стала.

"Ты ничтожен, Чарльз. Ты никогда не найдешь слов, чтобы перечить отцу. Ты дрожишь от одного его взгляда. Как зайчонок перед волком. Перестань унижать себя и меня этими жалкими потугами. Исчезни."

За дверью на секунду наступила гробовая тишина, потом – едва слышный вдох, похожий на рыдание. Шаги. Медленные, волочащиеся. Они затихли в конце коридора. Ей нужен был воздух. Нужен был грешник. Маргарита сбросила тяжелое дневное платье, натянула темный, просторный плащ с капюшоном. Свой нож она просунула за пояс. Окно ее спальни выходило во внутренний дворик - рейд стражников только что прошел. Она открыла окно. Ночной воздух ударил в лицо, пахнущий сыростью, дымом и... страхом. Комендантский час. Город замер. Маргарита ловко перемахнула через подоконник, спустилась по вьющемуся плющу, как тень скользнула через двор и исчезла в узком переулке.

Город под комендантским часом был иным существом. Ставни закрыты наглухо, редкие фонари бросали жалкие островки света, лишь подчеркивая густоту тьмы. Где-то вдалеке скрипели сапоги патруля. Воздух вибрировал от немого ужаса. Маргарита шла, прижимаясь к стенам, ее плащ сливался с тенями. Она вдыхала этот страх – он бодрил, как вино. Они боятся. Они знают, что кто-то ходит среди них, прикинувшись смертью. Она сжимала рукоять ножа. Сегодня ночью она найдет того, кто облегчит эту боль унижения.

Она свернула на "Ярморочную" улицу, обычно оживленную, теперь – мертвую. Здесь два месяца назад сгорел старый трактир. Остались лишь почерневшие камни да запах гари, въевшийся в землю. Маргарита собиралась пройти дальше, к окраинам, где легче было найти добычу... но остановилась.

"Этого не может быть."

На месте пепелища стоял дом - высокий и узкий, поставленный стоймя, словно каменный гроб. Его стены словно были покрыты сажей, а широкие окна орошали землю синим светом. Казалось, это свет огней мертвых духов, о которых она когда-то читала в библиотеке. Из-за толстой дубовой двери лилась музыка.

Фортепиано.

Медленная, тягучая мелодия. Каждая нота падала, как капля смолы, обволакивая, затягивая. Она звучала как похоронный марш, смешанный с колыбельной для умирающего. Маргарита замерла. "Здесь ничего не было! Пепел и руины!" — Разум кричал и стенался, умоляя пройти дальше. Но тело... тело ощущало странное притяжение. Эти свет и музыка... Они словно отвечали акапеллой внутреннему голоду.

Острое любопытство пересилило осторожность, и Маргарита медленно подходила ближе. Синий свет мерцал за мутными стеклами. Она прижалась к холодному камню стены возле окна, пытаясь заглянуть внутрь. Света было мало, но она различала очертания. Странные, угловатые тени. Что-то, напоминающее стойку с кнутами. Что-то похожее на клетку, подвешенную к потолку. Механизмы, чье назначение угадывалось инстинктивно и вызывало не страх, а... жуткое восхищение.

"Кто-то там был." — Пальцы незримого музыканта касались клавиш, рождая эту гипнотическую, гнетущую мелодию.

Маргарита обошла дом. Дверь была массивной, с железными накладками в виде переплетенных змей. Она казалась древней.

Сердце Маргариты бешено заколотилось. В горле пересохло. Ярость на отца, отчаяние, жажда действия – все смешалось в единый темный вихрь. Она подняла руку. Костяшки пальцев, побелевшие от напряжения, постучали о твердое дерево.

Один. Два. Три.

Музыка внутри вздохнула. Ноты стали глубже, медленнее, словно кто-то прислушивался.

Четыре. Пять.

Клавиши изрыгали тихий плач.

Шесть.

Дверь бесшумно распахнулась - синий свет хлынул наружу, окутывая ее фигуру в холодное сияние. В проеме стояла фигура - неестественно высокий и худой, как мертвое дерево, старик. Его черный, выцветший фрак висел на нем, как на манекене, а потрепанный котелок смешно уселся на маленькой голове.

"Ах, милейшая особа!" — Донесся сухой, словно шелест листьев, старческий голос. — "Как горько мне видеть вас здесь в такую страшную пору!" — Он сострадальчески скорчился и поспешно открыл дверь шире. —"Прошу, миледи, проходите скорее!"

Девушка с опаской сделала несколько шагов, войдя внутрь дома, и обомлела.

"Вы замерзли, моя дорогая," — Старик бойко понесся в отдаленную часть зала, где стоял громоздкий стол из красного дерева. При каждом движении его тень выгибалась и топорщилась, похожая на огромного паука. — "Чай? Или... что-то покрепче? Побаловать себя ведь... не грех?".

Маргарита не ответила. Её взгляд скользил по огромному залу, наполненному сладкой мечтой палачей. Орудия были повсюду: дыба своими деревянными ребрами скрипела от малейшего движения воздуха; железная дева гостеприимно приоткрыла свои дверцы, а ее напарафиненные иглы пускали отблески света; а подвешенная к потолку клетка звонко гремела цепью - слишком тесная, чтобы в ней можно было стоять.

"Клетка для ведьм", — мелькнуло в голове.

Раздались торопливые шаги, и рядом появился старик - в руках он держал глиняную чашечку, словно вышедшую из-под руки ребенка. На дне плескалось алое содержимое. "Прошу, милейшая, я добавил в клюквенный чай капельку рома!" - Маргарита кивнула. Чашечка приятно жгла кожу, а аромат клюквы бодрил. — "Мое имя Джобадей, я скромный коллекционер сих чудных изобретений."

"Маргарита Лорен де Монфорт," — Пробубнила девушка и указала на дыбу. — "Я интересуюсь историей, не могли бы вы расширить мои знания?"

"Ох, миледи!" — Джобадей всплеснул руками. — "Этот экземпляр использовался на допросе самого Ги де Монфора, в одна тысяча двести восемьдесят четвертом году. Видите эти зазубрины?" — Он провел костлявым пальцем по дереву. — "Они оставлены его ногтями. Уж очень он не хотел сознаваться!"

"А это?" — она кивнула на молчаливую железную даму.

"Ах, она..." — он вздохнул с придыханием. — "В ней исповедовалась одна прекрасная дама в Нюрнберге. Анна Шлаг, одна тысяча пятьсот двадцать третий год. Говорят, она пела, пока шипы не пронзили её лёгкие."

Маргарита почувствовала, как что-то до боли знакомое шевелится у неё в груди. Страх? Нет. Восторг.

"Ох, а это колесо Екатерины, на котором был четвертован Питер Нирс, в тысяча пятьсот восемьдесят первом. Надо же, совсем недавно его казнили за пятьсот сорок четыре убийства! Поистине... чудовищные преступления, не находите?"

"Откуда взялся этот дом?" — Ее голос прозвучал резко, перебивая раззадоренного старика. — "Два месяца здесь было лишь пепелище."

Джобадей приподнял свою бровь, внимательно изучая лицо Маргариты. "Ох, моя дорогая, он всегда был здесь, вы просто этого раньше... не замечали." — Старик состроил раздосадованную гримасу, достал из кармана фрака черную салфетку и полюбовно стал натирать лакированную поверхность дыбы. Дерево скрипело под напором ткани, словно с него заживо стягивали кожу. Вконец раздраженная звуками, девушка громко поставила чашечку на поверхность дыбы - послышался глухой треск расколовшегося сосуда.

"Милая Маргарита, не стоит переживать - это лишь мое собственное пристанище поистине величайших изобретений умов!" — Старик спрятал платок. Его взгляд хищно впивался в холодные глаза девушки. — "Я раскрыл перед вами свое нутро - не могли бы вы быть так любезны и рассказать мне причину визита? Даю свое слово - что бы вы здесь не обронили... достанется лишь мне."

Что-то в лице старика заставляло Маргариту содрогаться от каждого его слова. Его пронзительные ледяные глаза будто видели ее настоящую, хищную натуру, но сдерживать свои эмоции она уже не могла. Выговориться - глотнуть свежий воздух, перед тем, как отправиться в ядовитый затхлый особняк семьи.

"Мой отец..." — начала Маргарита, и голос её дрогнул от давней, застарелой горечи. — "Судья верховной палаты. Принял к себе лорда Вальтера, грязную старую свиннью, только чтобы избавиться от меня. Его совсем не волнует репутация женоубийцы. Говорит, что моё предназначение — молиться и рожать ему наследников. А между тем мой брат..." — Она стиснула зубы. В горле встал ком. Джобадей подался вперед, его костлявые пальцы сложились в молитвенном жесте, будто он ловил каждое её слово, чтобы спрятать в потаённые карманы.

"Чарльз бледнеет при виде крови. Трясётся, когда читает фолианты о пытках еретиков. Он мягок, как воск, и глуп, как ослёнок. А между тем именно его готовят занять место в суде. Именно он будет вершить правосудие после отца."

Джобадей покачал головой, издал сочувствующий звук, будто скрип несмазанных петель. "О, дитя моё... Невыносимо, когда слепцы вершат судьбы... не правда ли?"

"Каждую ночь при свете свечей я изучаю альманахи и тома из библиотеки своего отца. Я знаю, что могла бы с помощью полученных знаний стать самым справедливым судьей, но он и слушать об этом не хочет!" — Маргарита нервно провела рукой по складкам платья. Казалось, еще хоть слово - и она разрыдается на плече этого странного старикашки, как глупая девица.

"Как же знакомо... Мир полон мужчин, которые боятся, что женщины окажутся умнее их. Но вы..." — Джобадей вздохнул, и звук этот был похож на шелест переворачиваемых страниц в древнем фолианте. Он наклонился, и синий отсвет лампы скользнул по его лицу, высветив на миг ненасытный интерес. — "Вы не из тех, кто смиряется. Я вижу это. Вы голодны. Но не по браку и молитвам..."

Маргарита резко подняла глаза. — "Вы слишком много позволяете себе, старик."

Джобадей откинулся назад, подняв руки в умиротворяющем жесте.

"О, прелестная, простите старика его болтливость! Не каждый день я вижу столь жадного до знаний. Поймите... мне доводилось встречать таких, как вы. Ненасытных, несломленных под гнетом закона и старых устоев. И знаете, что я понял?" — Он понизил голос до шёпота, будто делился великой тайной. — "Иногда нужно просто найти... правильный инструмент."

Лицо старика озарила нетерпимая улыбка. Из-за пазухи фрака он выудил ту же черную салфетку, которой натирал дыбу. Теперь же, при близком осмотрении, Маргарите открылась богатая вышивка: золотые вензеля сплетались в невозможные узоры, а на вершине сплетались две крохотные змейки. Девушка позволила себе легонько коснуться материи подушечкой пальца - она была теплая и пульсирующая, словно то была не материя, а живая кожа.

"Я вижу, как вы больны историей, дорогая Маргарита. И хочу презентовать вам... это." — С этими словами Джобадей развернул ткань, и перед девушкой открылась поистине великолепная картина - благородный металл небольшого кинжала ловил каждый отсвет и прогонял его по своей поверхности, словно смакуя частички света на вкус. Резную деревянную ручку украшали письмена. "Латынь!" - Маргарита жадно глотала каждое слово, начертанное на орудии.

"Этот кинжал принадлежал праотцу тайной святой инквизиции," — тихо шептал старик, — "Самому Томаззо Торквемада. Каждый еретик сталкивался с этим праведным клинком на великих судах, проводимых Томаззо. Преступника касалось лезвие - и о чудо! Он начинал говорить только правду. Жаль, конечно, что преемник Торквемады - Диего де Деса, продал клинок за бесценок. "

"Сколько? Назови свою цену, старик, и я обогачу тебя всем, чем пожелаешь!" — Голос Маргариты дрожал от нетерпения. Она чувствовала дикую жажду, будто бы находилась на краю гибели.

Любезная маска на миг сползла с лица Джобадея, обнажив что-то острое и опасное в выцветших глазах. Он накинул саван черной салфетки на кинжал.

"Цену?!" — зашипел он. — "Этот артефакт – не безделушка для украшения будуара! Это орудие праведника! В руках невежды..." — Он покачал головой, любовно укутывая свое детище. — "Оно станет обычной металлической безделушкой. Оно бесценно, неразумное дитя, и я не продам его вам. Ни при каких обстоятельствах.

Перед глазами Маргариты возникла картина: как она пробирается в дом этого наглого старика и похищает клинок, врывается в его спальню, орошенной лунным светом, и вонзает клинок в шею мерзавца. "Эта грязь посмела мне перечить!" - виски ее пульсировали. Видя, как старик уже было собирается спрятать сокровище за пазухой фрака, она прикоснулась к его руке с отчаянной мольбой.

"Я не невежда, старик! Вы не понимаете, как я нуждаюсь в столь драгоценном даре! Коснуться частички истории великого прародителя суда - вот моя миссия, и я хочу продолжить то дело, кое оборвалось много лет назад!" — В глазах девушки заметался огонь. Она не намеревалась отступать просто так, и решила бороться за право обладание до конца - если же грязный старик до него доживет.

Вглядываясь в глаза Маргариты, Джобадей лишь вздыхал, прижимая к себе черный бархат. Любезная маска постепенно наползала на его лицо, уступая раздражению от капризного ребенка.

"Ох, дитя... Твой напор... он причиняет боль моему старому сердцу. Такой юный пыл, устремленный к... опасным игрушкам." — Он приоткрыл конверт ткани снова, давая черной стали блеснуть синим отблеском. — "Но... быть может... я слишком жаден. Быть может, для истинного ценителя... исключение возможно."

Нутро девушки дернулось - она, как хищница, почувствовала слабину и была готова добить свою жертву.

"Исключение? Какое? Ну же, говори, старик!"

"Клинок требует... уважения." — Костлявые пальцы старика коснулись рукояти, но словно не смели брать его в руки. — "И умения. Торквемада использовал его не только для казней. Он использовал его как... некий тест." — Джобадей взялся за острие и расположил на ладони. Металл излучал неведомую угрозу. — "Видишь ли, если подбросить его в воздух... и поймать за самое острие... то невиновный останется невредим. Рука тверда, вера чиста. Виновный же не успеет поднять голову, как острое лезвие прошьет его тело. Докажи, что достойна кинжала Торквемады."

"Это будет проще простого." — Маргарита хищно оскалилась.

"Для чистоты испытания - в центр, дитя мое."

Маргарита отошла на несколько шагов, туда, где синий свет был слабее, а тени глубже. Она сбросила плащ, оставаясь в темном дорожном платье, ее поза была гибкой и нетерпимой, как у дуэлянта. Джобадей взвесил кинжал на ладони, его лицо стало непроницаемой маской. Затем – резкое движение! Клинок взмыл в воздух и полетел по дуге, быстро вращаясь. Он кувыркался, ловя синий свет лампы, превращаясь в серебряный метеор. Описав немыслимый пируэт, он на мгновение завис в воздухе... и рухнул вниз. Острие было нацелено прямо в ее грудь, кинжал набирал скорость.

Маргарита не дрогнула. Приобретенные инстинкты убийцы сработали. Она прыгнула вперед, изогнулась, словно была кошкой, перерезающей пути к бегству грызуну. Ее тело стало одной напряженной струной. Правая рука взметнулась вверх, пальцы сложились в клешню. Острие, неумолимое и холодное, уже коснулось ткани ее платья над горлом...

Пальцы схватили клинок в сантиметре от ее собственной яремной вены. Острие впилось в кожу большого и указательного пальцев, оставив тонкие порезы, из которых выступили капельки алой крови. Она застыла в немыслимой позе: полуприсев, одна рука вытянута для баланса, другая – высоко вверх, держащая свою погибель за самое жало. Дыхание ее было ровным, в глазах горел триумф. Кровь с пальцев капнула на черный пол.

Тишина огласила сумрачный зал, и казалось, она бы продлилась вечность, пока не раздались медленные, гулкие хлопки. Джобадей нетерпимо шагал к ней, не заканчивая аплодировать. Его лицо расплылось в восторженной, почти детской улыбке.

"Браво! Браво, дитя мое! Поразительно! Ловкость... хладнокровие... решимость! "— "Испытание пройдено. Клинок..." — Он бережно разжал ее пальцы, забрав окровавленное острие. Потом протянул ей рукоять. — "О твой. Без какой-либо платы. Пусть он служит тебе... верой и правдой. Как служил своему создателю..."

Наскоро попрощавшись с Джобадеем, она выскользнула за дверь. Держа в руках столь желанную добычу, Маргарита чувствовала, как холод клинка пронизывает ее тонкую розовую кожу. Она чувствовала его слабую пульсацию, словно тот вот-вот погибнет. Она уже знала, что может оживить мертвый металл.

Капли конденсата падали со сводов подвала, как слезы каменных ангелов. Первого к ней притащили толстого старика. Он, привязанный к дубовому стулу с выщербленными подлокотниками, дрожал. Его живот, обвисший от лет и обжорства, обнажили до пупа. Это был городской сапожник, Мариэль - когда клиенты принимали работу, они всегда находили сальные отпечатки рук на своей обуви.

"Ты глубоко пал во имя своего греха, и моя миссия..." — Маргарита плотно прижала лезвие стали к дрожащей коже. — "Покарать тебя во имя справедливости. Господи, призри на сего раба Твоего, падшего в пучину чревоугодия! Плоть его, отягощенная грехом, стала храмом алчности!" — Клинок прошил живот мужчины, раскрывая белый горизонт. Кровь выхлестнулась, вытекая прямо на пол. Глаза Мариэля закатились, а из горла раздался трубный вой.

"Очисти сей сосуд, Господи! Пусть нож сей станет скальпелем Твоей воли! Пусть внутренности его, переполненные скверной, изойдут наружу, дабы душа его, освобожденная от тлена плоти, могла воззвать к милосердию Твоему! Прими сию жертву, как очищение от греха ненасытности! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь!" — С этими словами она провернула клинок, устремляясь к грудной клетке. Сей пируэт расширил рану, открывая сизость кишок и вызволяя их наружу. Они свесились с развернутой кожи и падали, издавая хлюпающие звуки, прямо под ноги Маргариты. Теплая волна накатила на нее снизу живота. Она тихо застонала и прислонилась к холодной стене.

Второй была ее служанка. Девушка висела на цепях, прикованная за запястья к сырой стене. Ее платье было порвано, обнажая синяки от допросов. Рот зажат кляпом, но глаза молили о пощаде. Маргарита подошла к ней вплотную и прислонила острие к самому горлу.

"Сестра во Христе, павшая столь низко! Ты похитила святыню, хлеб Ангельский, попирая святость алтаря!" — Она сорвала с нее кляп, дав возможность еще раз попробовать оправдать себя.

"Миледи, я клянусь вам своей жизнью, что взяла его для родной матери! Она умирает от голода, миледи!" - С ясных зеленых глаз служанки скатывается две слезы, похожие на морские жемчужины.

"Но хуже сего – лжесвидетельствовала пред лицом Господа, пытаясь утаить грех свой!" — Схватив ее за волосы, Маргарита запрокидывает ее голову вверх. Занеся руку над ее головой, девушка с силой вонзает кинжал в основание черепа. Глухой треск оросил подвал, отдаваясь эхом в его углах. Глаза служанки мгновенно наполнились кровью, а изо рта потекла алая струйка.

"Пусть молчание смерти станет епитимьей ее! Да не услышит Господь более лживых речей! Отомкни ей врата вечного безмолвия, дабы душа ее в тишине узрела милость Твою! Аминь!"

Третьим стал совсем дитя. Мальчонка лет десяти сидел на полу, прикованный за лодыжку к железному кольцу. Вытирая слезы о грязные рукава рубахи, он все звал свою маму. Маргарита присела перед ним на коленях, напевая свою безумную молитву. "О, дитя, осквернившее уста свои хулой на Ангелов Света! Сеющий семя ереси в незрелом уме своем!"

Всхлипывая и дрожа, мальчишка сложил ладони в покорном жесте. "Я лишь сон рассказывал, добрая леди, лишь сон! Мне они просто приснились, миледи..."

"Ты осмелился судить творения Господни, кощунствуя против Небесной Иерархии!" — На миг каменное равнодушие сменяется маской нежности. Маргарита протягивает к ребенку ладонь, чувственно гладит его по влажной от слез щеке. Спустив руку в подбородку, она ласково придерживает его, словно рассматривает чудо природы. — "Господь изрек: "Если глаз твой соблазняет тебя, вырви его!" — Резким движением она вонзила клинок в глазное яблоко. Раздался хлюпающий звук разрываемой плоти. Ребенок затрясся в чудовищном крике, но Маргарита продолжила вдавливать клинок, пока тот не прошил весь глаз.

"Да узришь ты ныне Истинный Свет, дитя! Пусть сей клинок отверзет очи души твоей!" — Медленно проворачивая клинок, она придержала тело ребенка, дабы тот не упал раньше времени. Агония постепенно угасала - его тело редко конвульсировало, пока совсем не затихло.

"Пусть адское пламя, пожирающее богохульников, явится тебе в последний миг, дабы душа твоя, очищенная ужасом, возопила к прощению! Аминь!"

Последним грешников стал монах Джошуа. Обнаружили его по чистой случайности - одна из служанок рассказала, что видела Джошуа в компании послушниц, и прошествовали они прямиком в церковь. Но на выходе послушницы оказались растрепанными и раскрасневшимися.

Монах висел вниз головой, прикованный за ноги к балке. Его ряса сползла, обнажив тощее тело. Маргарита с упоением обходила его вокруг, оставляя тонкие кровавые полосы на его спине и груди.

"Сука! Дочь Иуды!" — Монах плевался и дергался - тогда она взмахнула рукоятью и оставила рубленые зазубрины на похотливой плоти.

"О, падший пастырь! Ты, призванный хранить чистоту, осквернил ризу свою грехом похоти! Ты преступил закон естества, впав в мерзость содомскую! Ты – Иуда, предавший Христа в лобзании братском!" — Маргарита резким движением клинка разрезала его штаны, обнажая пах. —"Да будет исторгнут из тебя корень разврата! Да будет распахнут сосуд твоей скверны, дабы вся нечистота изыде вон!"

Вонзив кинжал в пах, она с наслаждением медленно протягивала его то вниз, то вверх. Монах трясся - его полный агонии крик эхом клубился по подвалу. Чем больше он трепыхался, тем сильнее истекал кровью, которая застилала его глаза. Наконец вдоволь его помучив, девушка резким движением прорубает плоть. Клинок устремляется вверх, а кишки осыпаются клубами на пол.

"Пусть плоть твоя, распятая на кресте страданий, искупит грех сей огнем и железом! Прими сию жертву всесожжения, Господи, во искупление его падения! Аминь!" — Маргарита довела разрез до солнечного сплетения. Монах издал свой последний хрип, вперив потухший взгляд на внутренности. Маргарита отступила и ее тело тут же содрогнулось в немом экстазе. Кинжал пылал в руке, оживленный чужой плотью.

Маргарита проснулась в центре подвала, окруженная трупами. Воздух гудел от мух. Она подняла кинжал Торквемады к свету крохотного окна подвала - черная сталь, покрытая запекшейся кровью, казалась живой. Тепло от нее распространялось по руке, согревая ледяную пустоту в груди. Она провела пальцем по рукояти, оставив алый след.

"Святое дело..." – прошептала она, чувствуя, как затихают последние спазмы удовольствия.

По пути к дому она встретила два силуэта, шествующих по главной каменной дороге к особняку. Это были отец и сын, возвращающихся с очередной судебной процессии. Лицо Чарльза было зеленым - он словно мог в любую секунду оросить столь благородный камень своей рвотой.

Судья громогласно ругал преемника, не забывая отвешивать тому звонкие тумаки.

"Ты должен был смотреть убийце прямо в глаза, сукин сын, а не отворачиваться в первые минуты допроса!"

"Но он… он кричал," — пробормотал Чарльз, пряча голову.

"Конечно кричал! Это дьявол в нём кричал! А ты? Ты что, сочувствуешь ему?!"

Маргарита стояла в тени, и каждое слово отца впивалось в неё, как иглы. Она бы не отвернулась. Она бы улыбалась ему прямо в лицо.

Приняв утреннюю ванну, девушка села за письменный стол. Перед ней лежал желтый пергамент с фамильной печатью - ее она унесла из отцовского кабинета и прятала за каменной кладкой стены. Подробно описав задание - "свертков тридцать три, внимательно пересчитай и закопай поглубже"- она передала письмо служанке и поторопила немедленно доставить палачу. День только расцветал пением птиц и торопливыми шагами слуг, поэтому она решила вдоволь отдохнуть в кровати за все прошедшие дни.

Дверь распахнулась с таким грохотом, что с полки свалился фарфоровый ангел – подарок к первому причастию. Он разбился у ног Маргариты, рассыпавшись по полу осколками холодного фарфора и лицемерия.

"Встать! Сию же минуту!" — Голос леди Изабель де Монфорт резанул воздух, как тупой нож. За ней толпились служанки, бледные, с огромными свёртками атласа и кружев в руках, похожие на испуганных овец. Мать одним движением сорвала с дочери одеяло. Холодный утренний воздух обжёг кожу.

Маргарита вскочила, инстинктивно сжимая кулаки. Сон мгновенно испарился, сменившись ледяной яростью.

"Что это за варварство?!" — вырвалось у неё, голос хриплый от недавнего сна и накатывающего бешенства.

"Варварство?" — Изабель фыркнула, её тщательно напудренное лицо исказила гримаса презрения. Она была похожа на разгневанную куклу в дорогом шелковом пеньюаре. — "Твоё варварство – предаваться похоти по ночам, сбегая из дома, а ведь твоя судьба стучится в наши двери! Лорд Вальтер будет здесь через шесть часов! Шесть, Маргарита!"

Она шагнула вперёд, вонзив в дочь острый, как шило, взгляд. "Твоё дело – сидеть, улыбаться и не открывать рот без спросу. Выглядеть богемно, невинно и… послушно. Показать ему хорошие манеры девственницы, а не твою дьявольскую строптивость потаскухи. Поняла? Ты будешь идеальной невестой, или клянусь…"

"Или что?" — Маргарита перебила её, шагнув навстречу. Холодный пол жег босые ступни. —"Замуруешь меня в стене? Отправишь в монастырь? Я сбегу! С первым же дилижансом! Я скорее умру, чем лягу в одну постель с этим старым козлом Вальтером!"

Тишина повисла на острие ножа. Служанки замерли, боясь дышать. Изабель не дрогнула. Лишь её глаза, холодные и пустые, как зимние озера, сузились. И тогда – быстрый, отточенный годами жест.

Звонкая пощечина обожгла щеку Маргариты. Синяка бы не было - мать била искусно, знала, куда и как. Боль была острой, унизительной, как удар плетью по лицу. Знакомой. Слезы предательски выступили на глазах Маргариты – не от боли, а от бешенства и жгучего стыда.

"Никогда," — прошипела Изабель, ее лицо в дюйме от дочернего, дыхание пахло мятными леденцами. — "Никогда не говори со мной в таком тоне, грязная девчонка. Ты – товар. Красивый, дорогой товар. И мы преподнесем его не распакованным. А твоя задача – быть проданной с максимальной выгодой для семьи. " — Она отступила, поправив рукав. "— Приведите ее в порядок. Чтобы ни пятнышка, ни морщинки. И чтобы я больше не слышала ни звука."

Волоком – это было точное слово. Служанки, дрожащие под ледяным взглядом хозяйки, набросились на Маргариту, как пауки на муху. Её буквально потащили в купальню. Вода в огромной ванне была обжигающе горячей, пахла розовым маслом – запах, который Маргарита ненавидела. Её скребли щетками, терли жесткими мочалками, будто пытаясь стереть саму ее суть. Потом – корсет. Деревянные планки и китовый ус впивались в рёбра, выжимая воздух, затягивались так, что в глазах темнело. Каждый вдох давался с усилием, каждый выдох – со стоном. Платье – тяжелое, цвета перезревшей вишни, с вырезом, казавшимся Маргарите непристойно низким. Грубые руки служанок яростно натягивали его, шнуровали, прикалывали булавками, не обращая внимания на её сдавленные возгласы.

Пудра – густая, белая, как саван, – забивала поры. Румяна – яркие, аляповатые круги на щеках. Губная помада – кроваво-красная. Волосы, её гордые золотые волосы, были безжалостно затянуты, начесаны и уложены в нелепую башню, утыканную жемчужинами и перьями, которые кололи кожу головы.

И вот она стояла перед огромным зеркалом венецианского стекла. Отражение было чужим. Ужасающим.

Это была не она. Это была карикатура. Кукла, разодетая для тщеславной ярмарки. Лицо под толстым слоем пудры и румян казалось маской сорокалетней развратницы – уставшей, циничной, с пустыми глазами. Вырез платья обнажал слишком много, корсет придавал фигуре неестественную, почти вульгарную форму.

Прическа тянула кожу лба, делая взгляд напряженным, почти безумным. Помада кричала о пошлости. В этом отражении не было и следа семнадцатилетней девушки, не было и следа той холодной, яростной силы, что горела внутри нее.

В этом отражении была лишь жертва. Красиво упакованная, готовая к продаже.

Маргарита сжала кулаки так, что ногти впились в ладони сквозь тонкие кружевные перчатки. Где-то в потайном лазе стены ждал кинжал Торквемады. Его лезвие, согретое кровью, казалось сейчас единственным теплом в этом ледяном, удушающем мире лжи. Мысль о нем была как глоток воздуха.

"Шесть часов..." — пронеслось в её сознании. —"Всего шесть часов..."

В её глазах, поверх нарисованной кукольной невинности, вспыхнуло нечто опасное.

Золотистый свет заката лился в окна, окрашивая шелковое платье Маргариты в цвет запекшейся крови. Она стояла неподвижно, как статуя, пальцы сжимая подоконник до побеления костяшек.

Без спешки она извлекла из тайника кинжал. Черная сталь впитала последние лучи солнца, и Маргарита подумала о том, что так мог гореть праведный огонь. Резинка впилась в бедро под пышными юбками, и затянув завязки, девушка отворила дверь.

Под стенами коридора сновали бесчисленные служанки - они прикрывали рты, едва завидев разодетую фигуру Маргариты, но стоило ей отойти на шаг вперед - вновь разразились шепотом. Весь особняк буквально обсуждал приезд барона Вальтера и дальнейшее замужество девушки. Кто-то ей сочувствовал, упоминая, что барон стал вдовцом уже шестой раз, а другие - благодарили всевышнего за то, что он наконец приберет к рукам дьявольскую бестию.

Но девушка шла, совсем не замедляя шага. Попадавшихся на пути слуг она отпихивала плечом, а кому и вонзалась острым каблуком в ногу.

"Ехидные твари!" — Кричала она вслед каждому из слуг. — "Не смейте стоять у меня на пути!"

Приближаясь к широкому спуску дубовой лестницы, она внезапно остановилась. Знакомый голос, сдавленный и рваный, доносился из-за двери самой дальней комнаты.

"Клянусь... нет... мечом правосудия... чёрт!.. очищать от скверны... дрянь! Снова..."

Маргарита распахнула дверь. Чарльз метнулся от распятия, молитвенник шлепнулся на паркет. Его лицо было похоже на костное желе - такое же сальное и дрожащее, наполненное нотками страха неизбежности.

"Слушать противно. Ты клянешься очищать землю от скверны, а сам дрожишь, как осиновый лист при виде кнута." — Она бесцеремонно прошла в комнату и подняла с пола молитвенник. Чарльз стал отползать от нее, словно от прокаженной.

"Ты портишь мой настрой, сестра, уходи!"

"Порчу? — Маргарита расплылась в ехидной улыбке. — "Я лишь констатирую. Ты блюешь от вида дыбы. Трясешься при упоминании допроса. Ты умрешь жалким нытиком, блеющем о жалости к преступникам."

"Заткнись! Я не хочу стать... этим! Я не хочу, видеть как их... как их ломают!" — Чарльз проглотил тяжелый ком. Каждое его слово было пропитано глубоким сожалением, а на глаза навернулись слезы. — "А ты?!" — Чарльз поднялся с колен и выпрямился, выпячивая толстый живот. — "Ты потешаешься надо мной, хотя я пытался отговорить родителей от твоей помолвки с Вальтером. Как видишь, за это меня наказали!"

"Я не просила молвить за меня словечко."

Чарльз застыл, как истукан.

"Я твой брат, Маргарита. Единственный человек, который сможет тебя защитить, когда станет судьей." 

"Интересно. О мой брат, а может мы поменяемся местами? Я надену твои брюки и пойду судить еретиков, а ты - мое шлюшачье платье, раздвигать ножки перед Вальтером. Так ты защитишь меня от нерадивого брака, м?" — В голосе Маргариты послышались издевательские нотки.

Чарльз взревел загнанным зверем. Он бросился на нее, кулак свистнул в воздухе. Маргарита уклонилась, ни на сантиметр больше необходимого. Ее пальцы стальной хваткой впились ему в шею, ища сонную артерию. Он захрипел, кусая воздух, и впился зубами в ее ключицу. Боль - острая, яркая - пронзила тело. Но лицо Маргариты оставалось каменным, лишь дрогнули веки. Ее свободная рука ударила ребром ладони в висок.

Чарльз отлетел, пошатываясь. Кровь сестры текла по его подбородку.

"Ты так жалок, братец. Вгрызайся в преступников зубками - и место судьи безоговорочно твое. " — Она неспешно подходила к нему, стук ее каблуков проносился эхом по комнате, заставляя Чарльза вздрагивать в такт. Задрав подол, она методично потянула за завязки, освобождая рукоять кинжала.

"Ради Бога, Маргарита... Я хотел лишь помочь." — Юноша хрипел от бессилия, глядя, как переливается черная сталь в лучах солнца.

"Ты бы очень помог мне, если бы не рождался вовсе. Тебе предоставили благородное будущее - сидеть в церковной палате, отжираться и иногда выносить оправдательные приговоры. Я знаю, так оно и будет. С твоим то богатым аппетитом. " — Ее голос был прямой струной - ни нотки дрожи. — "Я же для собственной матери стала большим разочарованием. С самого детства тебе пророчили мою мечту."

Чарльз отползал к стене. Кряхтя, подбирая под себя ноги, жирная туша металась взглядом по комнате, ища то, что сможет его защитить. Маргарита наступала - стук ее каблуков уже был за затылком, когда парень уставился на скамью у фортепиано. Собравшись с силами, он змеей рванулся к нему и развернувшись, обрушил скамью на фигуру сестры. Маргарита упала, но лезвие клинка перед тем, как отлететь под кровать, успело распороть рубашку на его груди, оставив тонкую алую полоску на коже. Оставив скамью, Чарльз понесся прочь из комнаты, оглашая коридор криками.

Кое как совладав с тяжестью скамьи, девушка отыскала кинжал. Казалось, он потускнел - оскорбился, ведь драгоценная плоть была всего в метре от него.

Она шла за своей несостоявшейся жертвой, следуя каплям крови на мраморе. Окровавленный брат уже прошел с десяток ступеней, когда услышал знакомый перестук каблуков. Его тяжелая, но спешная поступь явно уступала широкому легкому шагу Маргариты. Он на миг обернулся, чтобы убедиться в своей безопасности, но не успел и подумать, как тут же был сбит с ног своей сестрой. Они кубарем покатились вниз по лестнице, попутно орошая друг друга ударами. Раздался влажный хруст - нога Маргариты, застряв между ступенью и тушей Чарльза, надломилась пополам, и острая кость разорвала мышцы и кожу. Боль была словно за толстой дверью, раздаваясь по телу слабой пульсацией. Гнев, жажда мести и крови - они застилали собой все эмоции и ощущения.

На площадку сбежались слуги: они прикрывали рты, вскрикивали от испуга, звали мужчин со двора на помощь. Чарльз лежал на животе, с неестественно вывернутой шеей - его глаза выпучились, а дыхание стало прерывистым и хриплым. Маргарита, превозмогая боль, взобралась брату на спину, уперев острие кости тому в бок.

"Раб малодушный. Ты пал в трясину уныния. Презрел меч Правосудия Господня." — Лезвие вонзилось в плоть в районе левой лопатки. —"Отверг крест служения. Избрал путь предательства крови." — Девушка с упором вдавила клинок в спину, пока не услышала хруст ломающего ребра. — "Да пронзит железо Господне душу твою косную."

Чарльз пускал кровавые пузыри и сипел. Он скосил глаза, чтобы хоть на мгновение увидеть безумное лицо своей сестры.

"Прими кару сию..." — Маргарита уже занесла руки для удара, когда двери зала распахнулись. Раздался безумный женский вой - леди Изабель висела на руках своего мужа - лорда Годфри де Монфорта. Рядом маячила бесформенная фигура лорда Вальтера. Она сумела прочесть по его губам огорченное "Как жаль."

Каменные своды судебного зала давили, как гробовые плиты. Маргариту приковали цепями к железной скамье. Наскоро перебинтовав шею и вставив кость обратно, лекарь покинул зал, вжав голову в плечи. Ему не доводилось латать преступников прямо на скамье, но этот случай был особым - это была дочь самого судьи.

Зал огласил холодный, мертвый голос. "Маргарита Лорен де Монфорт, сознаетесь ли вы в убийстве своего брата, Чарльза де Монфорта, который испустил дух в день шестого сентября?"

Спина Маргариты держала гордую осанку. Подбородок был приподнят вверх - она смотрела на судью с вызовом.

"Да, я признаю, что убила собственного брата, Чарльза де Монфорта, в день шестого сентября."— Губы девушки едва тронула улыбка. — "Но это было не убийство - это была казнь, дух возмездия и акт правосудия. Или как вы это здесь называете?"

"Как ты смеешь порочить честь великого суда, сосуд дьявола?" — Судья наклонился вперед, вперив взгляд в лицо дочери. Он пытался отыскать в ней здравый отклик, нотку страха, гримасу ужаса - что угодно, лишь бы не видеть насмешку и ожидание приговора.

"Я хочу сознаться, мой Лорд," — Маргарита закрыла глаза, будто собиралась с духом. Ее грудь часто вздымалась - девичье сердце было готово разорваться в ту же секунду, но что-то гнало его дальше. — "Кроме братца, от моей руки пало бесчисленное количество человек. Среди них были и наши слуги, и горожане: дети, мастера, торговцы..."

Она с наслаждением мясника подробно рассказывала о каждой жертве, об их грехах и мольбах, смакуя каждое слово, словно прямо сейчас она была в том самом подвале, орошенная кровью и плотью. Без тени сожаления. Судья не дрогнул. Лишь пальцы сжали край кафедры до белизны костяшек.

"Если ты говоришь правду, сможешь указать, где упокоила останки, ведьма?" — Судья махнул рукой, и из-за кафедры выбежал юный мальчишка - в руках он нес сверток желтого пергамента, который был с его рост. Развернув на железном столе перед Маргаритой карту, он выжидающе уставился на судью.

Девушка громко рассмеялась, отмахиваясь от бумаги. Кафедра загудела, призывая прописать ей удары плетью.

"Они были большими грешниками, мой Лорд, и я действовала согласно трактатам. Я так хотела быть похожей на вас - много читала, много молилась, и даже начала практиковаться в пытках..." — Казалось, в зале не было никого, кроме отца и дочери. Взгляд ее голубых глаз пронзал душу судьи, пытаясь нащупать тот самый твердый стержень - расшатать, раскрошить, изничтожить. Причинить столько боли, сколько сможет вынести его гордая душонка. — "Знаете ли, мой Лорд, я была искусна - эти иуды развязывали языки едва я касалась ножом их нежной кожи. Они целиком и полностью сознавались в своих пороках, они умоляли меня прервать их жизни, чтобы более они не могли нести грехи в этот мир. А теперь вы, мой Лорд, судите свое единственное истинное наследие. "

"Приговор утверждаю. Ересь, убийства, сношения с силами зла. Маргарита Лорен де Монфорт, ты будешь казнена через очищающий огонь. Да поглотит огонь скверну и да послужит сие предостережением всем, в ком шевелится Змей."

Площадь перед ратушей кишела людьми. Толпа - единое, ревущее, многоглазое чудовище, жаждущее расправы над убийцей. Маргариту приковали цепями к черному обугленному столбу, под ногами - костер из смолистых сосновых плах, сложенных высоко, как древний алтарь неизвестному богу. Грубая тесная власяница колола кожу, как крапива. Взгляд ее был устремлен на балкон ратуши - там стоял судья, с ледяным спокойствием ожидавшим исполнение приговора.

Появился палач - он уже не содрогался в ужасе перед ее фигурой. В его глазах прыгали искры торжества и победы. Он поднес факел, и тут же сухой хворост вспыхнул с яростным шипением, как тысяча разъяренных змей. Первые синие языки лизнули ее босые ступни. Кожа мгновенно почернела и лопнула, обнажив мясо, которое тут же начало пузыриться и шипеть. Маргарита разразилась воем, пытаясь поджать ноги под себя, но железные цепи крепко пригвоздили их к столбу. Пламя все подбиралось к ее скованному телу, нагревая железо. Среди толпы, в первых рядах, собрались ее приспешники - их лица светились улыбками, они перешептывались между собой, указывая на приговоренную пальцами. Тогда она стала выкрикивать их имена.

"Тодд - портной, Анна - гувернантка, Камилла, Фера..." — Маргарита перекрикивала вой костра и шум кровожадной толпы в надежде, что судья внемлет ее последним словам. — "Они помогали мне в праведных делах, о мой Лорд, так пусть и они возлягут рядом со мной!"

Пламя взметнулось стеной, поглотив ее фигуру и отрезав от остального мира. Власяница вспыхнула пламенем. Ее белокурые волосы, бывшие ангельским нимбом, превратились в черный пепел. Кожа пузырилась, слезала огромными, тлеющими лоскутьями, обнажая мышцы. Голосовые связки порвались от безумного воя. В собственном бессилии она обмякла, уже никак не сопротивляясь. Боль словно атрофировалась. Белки налились кровью, а потом начали кипеть. Стекловидная, вязкая масса стекала по ее обугленным скулам. И в этот миг, сквозь невообразимые муки, она смогла почувствовать какое-то касание к ее груди. Нечто ужасающее, своими стальными когтями стало рвать ее грудную клетку, вклиниваясь во внутренности, словно искало нечто ценное в недрах ее плоти. Мгновение - и боль исчезла. Не было ни адского пламени, прошивающего нутро, ни стальных когтей, рвущих плоть. Как не стало и Маргариты.

Толпа, вкусившая запах горелой плоти, расходилась по домам. Кое-кто из самых смелых стали бросать мелкие камешки, в надежде сбить руки с суставов мертвеца, но тут же были пойманы стражей. Лорд Годфри де Монфорт оставался на балконе до того момента, пока жар не стих. На месте привязанной к столбу девушки осталась лишь уродливая гротескная фигура, сквозь обугленную плоть которой пробивалось спекшееся мясо.