Вознесение

Тяжело вспоминать о том, что произошло тогда, но у меня больше не осталось сил влачить такое существование. Мне ведомо, что конца уже не будет, так как конец всего уже произошел, но страшная вечность не отпускает нас и поэтому я решил записать виденное и пережитое нами, оставшимися здесь навсегда.
Прошло с тех пор много лет, но точное их число никто не назовет, ибо потеряли мы, оставшиеся счет времени. Изнемогая от зла и отчаяния, взялся я написать эти строки. Мой короткий рассказ о тех страшных днях. В тот жуткий час, я, как и все оставшиеся умер. Ибо так и есть. Все мы, оставшиеся, мертвы. Но не мертвы мы, мы живы, но и не живы мы, ибо мертво все и земля мертва. Не похоронены и не сожжены, не можем мы ни убить себя, ни убить кого-либо другого, ни жить как прежде. Между жизнью и смертью навечно осталась наша плоть, обреченная вечно блуждать во тьме мертвой Земли. А души у нас нет, мы ее потеряли.
Тому событию предшествовали многие знамения и знаки, но мы, привыкшие к неверию сердцем отказывались принять неизбежное. На наших глазах была печать, сердца наши почерствели и покрылись тьмою, а наши рты источали зловоние пустословия и богохульства. Веками, отринув веру, мы погрузили наши города и жилища во тьму, освещенную искусственным светом. Больше не было среди нас радости молитвы и единения душ с Создателем. Наши города пребывали в праздном и веселом настроении. Погрязли мы в разврате, пьянстве и пустословии, прикрывая ими наше уныние. Где-то далеко шли войны, соседи за большой стеной умирали от голода и холода, надвигались болезни и бедность, но мы, закрыв глаза на все, предавались веселью, неге и праздности. Разврат, вино и игры были нашим уделом, злоба, гнев и коварство были нашим существом, слепота и глухота окружили нас и мы этого не заметили. Поздно уже.
В тот ужасный год произошел страшный голод на всей Земле. Мы не могли найти его причину. Все наши ученые мужи искали причину сего, но оказались бессильны. Земля перестала родить хлеб и травы, скот умирал от голода, и чтобы мясо его не сгнило, мы резали стада наши, раньше, чем коровы и овцы умрут без еды. Но, мясо сгнило и покрыло Землю зловонием. Цари всех царств искали решение, но так и не нашли, ибо не было среди них единодушия. Род человеческий пребывал в ужасе и некоторые из нас крикнули «так предадимся разврату перед смертью, ибо один день живем!» и последовали многие за ними. Почернели сердца людей и было что муж отбирал у беременной еду и ели многие сиротское и даже ели они…О, Создатель, прости нас, род проклятый!
Зная это, я все еще пытался жить, как будто не было ничего вокруг из зла. Накинув на глаза повязку, чтобы не видеть чужие страдания и чтобы не смущал меня вид голодных, я наивно полагал, что знания и учения помогут избавить мир от бед. О, как я был не прав! Последовал я за страстями. Наивный! О, я глупец! Полагался на запасы свои и думал, что минует меня чаша сия. Но, не спасло нас ничего. День приближался.
В тот день, я помню, как будто время остановилось на мгновение и воцарилось по всей земле безмолвие. Странное было чувство. Ни ветер, ни пение птиц, ничего. На лицах людей я увидел печать страха и тревоги, но не того страха, что внушал голод и вести о войне, а чего-то неизвестного. Словно воздух наполнился ужасом, и вдыхали мы страх.
Всего мгновение длилась тишина, и потрясло существо наше сильное землетрясение по всей Земле. Как будто вся Земля хотела стряхнуть с себя род человеческий. Все города и страны постигло бедствие сие. За минуту города были стерты, как будто великий вихрь пронесся над ними и забрал. Горы сдвинулись с мест и поглотили города и деревни. Воды моря отступили, обнажив дно, и снова обрушились на берега, затопляя все вокруг. Много людей забрало море.
Великий ужас и страдание охватили весь род человеческий. Все было разрушено. Не было больше ни домов, ни церквей, ни иного крова человеческого, ничего, что было сотворено руками человеческими.  Наполнилась Земля плачем и стенаниями, зловонием и пылью. Некому было спасать живых из-под руин. Медленно умирали они, раздавленные. Повезло им, ибо умерли они. Больше никто не умирал, даже если хотел. Некому было хоронить мертвых, да и не нужно им это было. Так был день первый.
Солнце жгло Землю. И деревья сгорели все, и трава сгорела вся, и воздух стал горяч, как металл расплавленный и жег он легкие вдыхавших. Но, больше не умирал никто. Кожа на телах обуглилась и покрылась пузырями, глаза стали безумные, но не умирал никто, но терял рассудок. Земля горела под нашими ногами, и мы и сердца наши горели, но не могли прекратить это страдание. Наполнилась земля криками боли и стонами, а затем затихла. Не было сил ни кричать, ни стонать. Море стало кровью и кислотою, и нельзя было ни пить воды его, ни тушить огонь. Все погибло. А мы нет. Ночь пришла, перестало жечь солнце. Так был день второй.
И день превратился в ночь звездную, ибо небо ушло. Как будто свернул кто свиток. Немного поутих огонь и жар тогда. Но дышать было нечем. Так прошло долгое время, или нам так показалось.
Наполнилась земля стоном и стенанием, ибо страдали мы от боли и ожогов. Так был день третий.
Разум еще не всех покинул и не дошли мы до животного состояния. Но, по прошествии времени огонь прекратился и жар спал. Тогда стали мы вылезать каждый из своей норы, выжившие. И узрели ужас разрушения и запустения. Ни дома, ни дерева, ни моря, ни гор. Только там и тут руины. Так был день четвертый.
Потом произошло еще одно землетрясение, но уже не было разрушений, ибо все было разрушено. Но, отверзлась земля, и еще больший ужас обуял нас, выживших. Ибо мы увидели, как мертвые выходят из могил в своих одеждах и саванах. Кожа их была новая, без ожогов, как у нас, у выживших. Мы страшились подойти, и они страшились нас, ибо мы были страшнее смерти, выжившие. И мы боялись мертвых, и они боялись нас, выживших. И их обуял страх, и нас обуял страх. Так был день пятый.
Потом небо засияло. Засияло так сильно, что свет наполнял глаза, но не жег ни кожи, ни взора. То было не Солнце. То был невидимый дотоле и никогда более не видимый свет. От света того успокоились наши раны и даже обуглившаяся кожа сошла безболезненно у нас, у выживших. То была последняя милость, оказанная нам, оставшимся. И сияло долго небо, и свет его как молоко затопил землю и как будто излечил и успокоил. Стояли мы все и воскресшие мертвые и не умершие выжившие. Так был день шестой.
И вдруг возглас пораженный охватил землю. Закричали мы все и воскресшие и выжившие. Поражены мы были увиденным, и трепетали сердца наши. Увидели мы на небе лик мужской, будто виденный нами ранее, но забытый. Молча, взирал он на нас воскресших и выживших. И мы, пораженные молча, взирали на него. Прошло как будто немного времени и лик, словно растаял в небе. И сияние неба стало тусклым, и словно померкло оно. Сильный ветер подул и как вихрь прошелся по земле. Тогда тела некоторых из нас, особенно тех, кто воскрес, но не у многих выживших засветились светом. Как будто засияли. Было похоже на то, что свет, виденный нами на небе, вошел в тела некоторых из нас. Так был день седьмой.
Ходили они среди нас недолго, с сияющими лицами и как будто чему-то радостные. Хотя погибло все вокруг, и память о страдании и ужасах была свежа. Не было больше смены ни дня, ни ночи, а как будто тусклый свет освещал нас. От него не видно было ни звезд, ни Солнца, ни Луны. Прошло еще немного времени. Не было больше дней, ибо был один тусклый день, но не пришла тогда ночь.
Мы стали расспрашивать друг друга. И уже не боясь, подошли к воскресшим, чтобы обратиться к ним. Но, вновь пронесся вихрь по земле и сбил многих из нас с ног. Сбил с ног, тех, у кого не было того сияния. Как будто через сито, просеял нас тот вихрь. Те, кто сиял светом, остались стоять, словно и не почувствовали ветра сильного.
Упали и остались лежать мы, оставшиеся, выжившие, лишенные навсегда света. Тогда только не потерявшие разума от боли и страданий поняли, какая участь ждет их. И наполнились сердца наши великой, но молчаливой скорбью. Великой от того, что некому было о ней сказать, ибо и так мы знали участь нашу, выживших. Обреченно мы смотрели на них, кто остался стоять, ибо узрели мы участь нашу.
Тогда стали мы свидетелями последнего чуда. Чуда, еще больше посеявшего в сердцах наших боль тоски, печали и отчаяния. Ибо снова наступил ночь, и закончилось то тусклое сияние на небе. Снова над нашими головами засветились звезды. И в то же мгновение увидели мы, выжившие и оставшиеся, как множество людей, чьи тела светились, взмыли в небеса. Как будто дождь пошел, но не с неба на землю, а с земли на небо.
То были люди светящиеся. Так по всей земле они вознеслись на небеса, навсегда. И немногие выжившие и многие воскресшие. Но, количеством немногие из всех. А многие из нас, оставшиеся, отринутые, тусклые, отчаявшиеся, не мертвые и не живые, обреченные. Наступила ночь, но больше не было дня.
Только ночь стала вечной и солнце больше нам не светило. Не было его. Ни луны не осталось. Только тусклый свет звезд. И звезд ли? Ибо те, кто вознесся сами стали звездами. Последняя милость нам, светить нам, чтобы не погрузились мы в полную тьму.
И вот по-прошествие многого времени, как кажется, бродим мы во тьме руин. Испытываем сильный голод и сильную жажду, но нет нам ни пропитания, ни воды. И даже плоть друг друга мы есть не можем. Испытываем сильную усталость, но уснуть не можем. Нет сна у мертвых, да и не мертвы мы, чтобы упокоиться. Только гложет нас отчаяние и тоска.
Нет в нас и стремлений плоти, ибо больше нет среди нас ни мужчин, ни женщин. Мы только бесполые тени. Ни осталось и стремлений духа. Только разум еще не всех покинул, но многие лишились разума, и сошли с ума. Какая польза нам, что мы выжили?
Руины стали пылью, даже мох не растет на земле. Глаза привыкли к тьме, хотя звезды нам освещают немного. Злобы у нас нет, ибо бессильны мы. Нет среди нас и дружбы и помощи, ибо разрозненны мы, каждый в своем страдании. Остались мы немы, и многие забыли человеческую речь.
Вечный голод, жажда и ночь, в которой не уснуть стали прибежищем нашим. Ни умереть, ни жить. Тем, кто сохранил разум еще хуже. Ибо нет худшего, чем быть разумным во тьме.
И вот бродя по земле в горе своем, набрел я на руины. То была большая куча пыли, обломков и сора. И покопавшись, неожиданно нашел я листы бумаги, а точнее старую книгу, местами порванную. То был учебник, учивший нас, что разум превыше всего и наука правит миром. Ложь! И нашел я рядом старый карандаш. Больше ничего, только пыль. 
Как будто кто невидимый привел меня сюда и указал на уцелевшее. Может я последний, кто не лишился разума от отчаяния и тоски? Тогда остатки разума дали мне сил начать писать. Вспомнить увиденное и оставить. Но, кому? Есть ли смысл в письме моем? Если все произошло, и все мы свидетели того, что было, для кого это?
Но отринул я колебания сердца, не стал я сомневаться, а сел под светом звезд, продуваемый ветрами, в лохмотьях и стал писать. И впервые слезы закапали из моих иссушенных глаз. Тяжело было вспоминать, но надо. Тяжела была память.
Пусть и останется написанное мною. Может кто и прочитает.