В сумерках

"В сумерках" (рассказ)

…в сумерках дороги не видать.
А тут ещё и Анатолий позвал на пиво и хоккей. А идти до него, как до городу Парижу: далеко и страшно.
Вечер удался на славу. Посидели мужиками, по-взрослому. У Анатолия хорошо, уютно и как-то даже привольно – не смотри, что одна комната. За окном дождь ледяной, ветер колючий. А у Анатолия хорошо: ковёр на стене, старый чёрный “Golden Star” с тремя каналами. Он как солнце – и светит, и греет, и душу веселит. Анатолий тараньку подал, пивка разлил, даже кальмарчиков с гренками наметал. В общем, рай.
Чудно время провели.
А сиплый Михон песню затянул. Попели. Когда такое бывает? В молодости пели – живо так, весело. Под гитару чью-то. А потом как онемели все. А тут вдруг затянули…
Сумерки за окном – сине-чёрные. И двор похож на большой аквариум с лампочкой – это плафон в стекле отражается. Как представишь, что надо теперь по этому аквариуму домой, к жене, а завтра на работу, так нутро и крутит…
– Ой, мужики, хорошо! – сказал Лёнька, а потом напомнил – Домой пора! А то как потом дойду.
Он стал вставать из-за стола.
– Да ёлы, Лёнька, брось! – просипел Михон – Куда пойдёшь! Посидим – потом тачку на троих возьмём!
– Не-не-не, я пешкодралом. Двигаться надо, движенье – жизнь!
Дружный хохот грянул над квартирой.
– Во спортсмен выискался! – придушивая смех почти пропел Анатолий – Литроболист-спринтер!
Под ДСП-шным столом в натруженных руках Васьки-гаражиста ехидно зашипела открываемая баклашка. Лёня выдохнул.
– Ну пацаны!..

Густой сумрак. Две-три звезды, тёмно-синяя пустота. Пощипывает морозец-хулиган. Кругом деревья почернели. Поздняя осень.
И ветер опал.
Хорошо!
Лёнька шёл широким шагом. Во рту бродила кислая дурь от разливного. А в голове – приятный хмелёк. И песенка какая-то.
Лёнька закурил, переступая через железнодорожное полотно. “Люблю я, когда рельсы звенят. В поездах” – отчего-то подумалось ему, и он запел вполголоса, выталкивая изо рта дым:
– Скорый поезд к дому мчится, полечу домой, как птица…
Миновал станцию метро, похожую на элеватор, и торговый центр. Народу, как в Китае. А что ж сейчас в центре делается, страшно представить! У всех пятница…
Лёня докурил и затушил сигарету о каблук ботинка. С чего бы? А красиво!
У лба выросло что-то серое.
Железный лист.
Лёня огляделся.
Кладбищенский забор. Чуть не влетел. Так ведь можно и без головы остаться!
“Это что ж, сейчас всю эту мертвецкую общагу за полкилометра обходить? Ну нет… спорт – есть спорт, но надо меру знать!” – решил Лёня. И больше ни секунды не думал.
К чёрту спортивную ходьбу – вспомним юность, комсомол и весну. И лёгкую атлетику.
Прыжок на урну, руки – на забор. Прыжок, толчок – и в кусты!
Бок обожгла свирепая боль. Хорошо, хоть выпил – уберёг Бог пьяного.
А кругом – кресты. Ну и что – зато дорогу срезать можно!
И тишина. Как ножницами отрезало целый мир. Вокруг одни могилы. Деревья, полные птиц. Кажется, галки. А может, сороки.
Лёня решил встать с раздавленного куста, пока не уснул. Еле на ноги встал.
Тиха кладбищенская ночь. Лёня шёл, прихрамывая и чадя новой сигаретой. Весь мир вокруг него будто обернули почерневшей за годы оконной ватой.
“Ах, кресты вы мои кресты!” – запел автоматически Лёня. Но замолчал. В такой тишине и темноте шуметь не хотелось. Даже петь.

Он давно сошёл с гравийной дорожки. Брёл, переступая через оградки и камни. Сам их почти не видел. Мог только вообразить.
Но воображать не хотелось. Хотелось втягивать морозный воздух и глядеть в иссиня-чёрные небеса. Где звёзды плескались, как серебряные рыбки. Где голые ветки деревьев сплетались…
Брык!
Земля ушла из-под ног – аж сердце подскочило.
Как о каменную плиту приложило. Больно, чёртова мама!
Раз болит – значит, ещё живой. Но оттого не легче.
Холодный мрак кругом.
“Твою ж медь! Могила!”
Не ошибся Лёня. Свежая покойницкая жилплощадь. Небось недавно выкопали. Может, на завтра? А чего ж не прикрыли? Халтурщики!
То-то слышалось ему: тюкала лопата по промёрзлой земле.
– Ау, люди! – заорал Лёня не своим голосом – Помираю! Я в могиле! Караул! Эй, люди! Атас! Мама!
Тут уж было всё равно, что кричать. Главное – громко!
А темнота всё темней. Темнота всё страшней. И тишина такая…
Что-то зашуршало. Сверху.
Будто кто бумагу стал мять.
А у Лёньки сердце больше прежнего заходило:
– Эй! Есть там кто? Командир, вытащи, а! Я тут… упал!
Над ямой заблестели два глаза. Зелёные, как бутылочное стекло.
Вот же хмель проклятый!
– Берись! – прохрипел зеленоглазый.
Лёня протянул руки. Не то палку ему подсунули, не то черенок… вдруг как схватят, как рванут!
Очнулся Лёнька уже на поверхности. На твёрдой земле. Снова звёзды, снова деревья. А рядом зеленоглазый, как то самое такси, мужичок. Невысокий, испитой, одетый в какую-то жуткую рванину.
Лёня сел. Потом встал. Тело болело.
– Спасибо, брат! – сказало он радостно – Ну ты здоров, друг! Дай те Бог здоровья!
– Да ладно… – прохрипел зеленоглазый – Жив?
– Слава Богу.
– Ладно. Пошли до выхода провожу. И не шляйся тут больше.
Зеленоглазый пошёл вперёд. Лёнька поплёлся за ним.
– Темно, ёлы-палы! – сказал он – У тебя фонаря-то нет что ли?
– Нет.
– И как вы тут работаете…
– Спой.
– Чего? – Лёнька подумал, что спаситель над ним шутит – В смысле?
– Тоска тут. Спой.
Лёнька решил не спорить. Могильщик этот хоть невелик, да страшен. И здоров, сволочь…
Лёнька и запел. Первое, что на ум пришло:
– Кто сказал, что мертвецы не видят сны, это сказки! Кто сказал, что они не бывают грустны – это ложь!..
А что ещё могло прийти в его хмельную голову в таком месте?
Зеленоглазый провожатый всё шёл и шёл вперёд, не оглядываясь. Молча шёл.
А потом как будто и подвывать стал.
В мутных сумерках зачернелись ворота.
– Лезть надо. – сказал провожатый.
На ограде заплясали искорки. Свет.
Лёнька обернулся. Кто-то, грязно ругаясь, шёл к ним с фонарём.
– Гарик, ну мать-перемать! – закричал человек с фонарём – Ты заколебал меня уже!
Светоносец приблизился вплотную.
– Раньше один блудил, а теперь корефана нашёл! Замумили вы туда-сюда шпирлять! – не унимался он.
Свет фонаря упал на Лёню. А потом и на провожатого, которого, оказывается, звали Гарик.
Лёнька глядел на него, остолбенев. Сердце замерло и руки заплясали. Ему не показалось: зелёные глаза и вправду светились. Кожа была серая, местами лопнувшая и обнажившая чёрное мясо. Зубы торчали, как колья, всклокоченные седые волосы были сбиты в шишак…
Лёня схватился за сердце.
А по Гарику заходила лопата. Он стоял, не шелохнувшись.
– Ну сколько раз я тебе, дебилу говорил! – орал фонарщик и всё охаживал страшилище лопатой – Ну раскопался, ну пошёл погулять, но за ограду-то куда!
– Не бей. Я его выпустить. Это живой. – прохрипел Гарик. А на бороду его изо рта полезла чёрная пена.
Тут уж Лёня заорал.
– Чур меня! Господи Иисусе!
– Да не ори ты! – сказал настоящий могильщик. Он отпихнул Гарика лопатой. – Сейчас тебя выпущу. Не ори только. – он бросил взгляд на избитого – Когда сам помрёшь, тоже лежать не захочется…
Лязгнул ржавый замок. В свете фонаря блеснула цепь, связывавшая ворота.
И побежал Лёня, не разбирая, куда бежит. Главное, к свету, к живым!
Хоть на остановку…

***
С той поры Лёня уже не пил.
– Как не выпью… – объяснял он друзьям – Всякая жуть в глаза лезет!
Не пьёт Лёня уже год. На диване не лежит – всё больше гуляет. Да не один – с женой. Говорит, уж лучше в этой жизни нагуляться.
Да только никто его не понимает. Кроме, может, Анатолия. Он ведь тоже не раз путь срезал.