Дурман

Я сказал: дурман, это такая трава.


- Ночевать останешься?

Я спросил об этом, когда она еще не успела переступить порог. Обозвала "кретином" и, не разуваясь, процокала в комнату. Оставалось с сожалением взглянуть на грязную цепочку следов по надраенному в честь субботы полу.

- Ты чо принес? - начала она сразу со своего знаменитого "чо". - Это не рассказ, это хреновина какая-то! Хорошо - ко мне попал...

Я сел рядом. У меня на столике стояла бутылка и тарелка с остывшими пельменями. С телевизионного экрана обличал советскую печать в непоследовательности депутат на сессии Верховного Совета.

Она внимательно проследила за моим взглядом, заметила водку.

- Ясненько!.. - и без паузы продолжила: - В общем, сдавайся. А эту бумагу - в клозет! Чо смеяться-то?

И хлопнула своими близорукими, доверчивыми глазами. Очков не носила - "чтоб хари позорные лишний раз не видеть". Это про всех, и про мою харю тоже. Манера такая.

Я подпитым прикинулся:

- Ты меня уважаешь?

Она - длинноногая, нескладная, но очаровательная, когда промоет свою гриву. Я - только начал лысеть, ниже на голову и, вобще, мои тапочки были бы ей малы, если бы она хоть раз их надела. - Вполне современная пара...

Она отрезала:

- Трепло! - потом прищурилась на бутылочную этикетку. - Пить не буду! - И полезла в пакет за моей рукописью. Пока она копалась, я дотянулся до ее уха и прошептал:

- Боисся?

- Чо? Опять? Сопли подбери! Я главного редактора в Мацесте перепивала! И чачей, родной, а не этой известковой жидкостью!

Вытащила мои листочки. Я пересел поближе к столу и развернулся лицом к телевизору.

Она открыла первую страницу.

- Тэ-эк-с, огурчик... "Дурман" обзывается... Ну, это еще туда-сюда... Поехали...

" - Ночевать останешься?" - прочитала вслух первую фразу и натурально сплюнула, прямо на палас.

- Купил, купил, сволочь! Это - чо?! Да повернись ты сюда! Половой гигант! И выключи к черту этот ящик! Один черт не "Закон о печати", а "Закон о печали" родят!

Я повиновался, но от стола не отсел и даже налил себе в стакан. Выпил. Спросил:

- Соизволите продолжать?

- Закусывай...

Она вновь согнулась над рукописью.

- " ...про себя Стив называл Эльзу "ночной фиалкой", потому как в постели девушка пахла так умопомрачительно, что спать с ней попросту было невозможно. И если цветок выставляют к вечеру на балкон, чтобы оградить себя от дурных снов, то Стив прибегал к другому способу избавления от кошмаров..."

Тэ-эк-с... И дальше в подробностях этот способ описывается... А почему один? Ты - чо? Других способов не изучил? Деревня!

Это она - мне. Я и вправду - "деревня". Я жму плечами. Читаем дальше.

- " ...в те часы глубочайшего наслаждения Эльза впадала в сон, как в колышущуюся огромную реку, полную благоуханным ароматом, нежнейшей теплотой и тьмою, чувственной тьмою, в которой тело Стива даже не угадывалось. Она лежала на поверхности водной глади не шевельнувшись, пока река не мелела, пока Эльза лопатками не касалась камней переката. Потом с дрожью прокатывалась по ним, и течение вновь выносило Эльзу на середину, как только водоворот горячей волной..."

Бред какой-то! Получается, она приходила, эта Эльза твоя, ложилась... И всю-то ноченьку спала, что ли? Бррехня!

Я кивнул головой:

- Но Стив не спал!

- Все бы вы так. Идеалисты. Только бумажки писать...

Она притворно вздохнула, продолжила листать рукопись.

- Тэ-эк-с... На шестой странице выясняется, что они - из деревни Покровское Рязанской области. Степа и Зина. Зина - лимитчица, а Степа - москвич. Уже?.. Живет у тещи. Сплавляет ее на дачу с женой и сыном, а сам нюхает ночьми фиалки... Пошлятина!.. Тэ-эк-с... Отдельную ему в Москве никак не дают. Социальная струя! Ее беременную выгоняют из общаги назад в деревню, и она уже оттуда на случки ездит... С сеном в чемодане. Натирается им в общественном туалете для запаха первой любви - у Степы тоска по сеновалу... Чушь собачья!..

Я покорно молчу.

- Далее... Угу, жена у него загуляла... Не мудрено! Мучается страницу, другую... А сам так с Зинкой и спит... Во! Стихи начал писать в защиту природы! Слушай, это - не мужик, это - полудурок какой-то. Он напился бы хоть что ли? А?

- Не пьет он, - подсказываю я.

- Должен запить! - она приказывает.

Еще перелистывает страницу.

- Тэ-эк... Дали отдельную. Жена одумалась и тоже начинает шляться по ночам... Бррехня! В отдельную можно и днем!.. Вот, - она с Зинкой все чаще сталкивается у дверей, та делится с ней своим секретом. Сотрудничают... Тьфу, дрянь! Решают подмениться на ночь одним и тем же сеном натертые. Обе засыпают. Он обнаруживает их вместе в постели. В ужасе бежит и опрокидывает чемодан с дурман-травой. Падает в нее и начинает... О, какая грязь!.. Утром они, проснувшись, находят его, дохлого, истощенного, всего залитого... Чем, чем? Мерзость!!! Ну, хватит!

- Там еще концовка есть, приличная, - я рекомендую дочитать.

- Здесь приличного - только качество бумаги. А тебе нужно писать такое - на туалетной! Дошло?

Я выпиваю оставшееся из бутылки и подсаживаюсь к ней поближе. Обнимаю за талию и придвигаю к себе.

- Ты чо? - непритворно изумляется она.

Зарываюсь в ее волосы лицом и спрашиваю:

- Ночевать останешься, товарищ редактор?

Эльза вздыхает, а через минуту просит немедленно выключить свет.

Концовку дочитываем утром, в постели.

"...Они бежали, бросив Стива в коридоре, среди искрошенной травы.

Трава пустила корни в паркет. Оплодотворенные цветы дурмана скоро дали завязи. Через месяц из коробочек просыпались семена. И скоро вся квартира была опутана их стеблями, расщепившими диваны и шкафы. Только над кроватью дурман-трава вознеслась куполом, не тронув ложа. Она нависла над постелью изумрудным балдахином. И когда продравшиеся к нему сквозь заросли люди из ЖЭКа взглянули под зеленый полог, то обнаружили там мертвого Стива, увенчанного цветами, улыбающегося, бледного.

Надышавшийся, благоуханный участковый в присутствии умопомраченных свидетелей составил странный акт, стоивший ему звания:

"Блаженной памяти Стив, вознесшийся в грехе, славно почил 29 генваря 1990 года от Рождества Христова в святой обители утоленной любви.

Упокой, Господи, душу раба Твоего Степана!

Аминь."

Рассказ напечатали на следующий же день в районной газете "Знамя Родины", открывшейся с сообщения об утверждении сессией "Закона о печати".