Тренируется, наверное

…Во втором классе музыкальной школы (десять мне годков было) попал я в первый раз в прямой эфир телевидения местного, Волгоградского. Играть я должен был обработку русской народной песни «Как я выйду (или пойду) на быструю реченьку» …

Смотрю фотографию: посадка идеальная, спинка прямая, белая рубашечка, черные отглаженные брючки, туфельки блестящие, мех инструмента растянут, правая рука застыла в движении - восходящий пассаж, - мордашка пухленькая, красавчик!
Все - для мамы, для сестренки, для Людмилы Николаевны (моего преподавателя), старался я…

Баян «Рубин», верхним краем выше моего подбородка, так как роста для его габаритов не хватает, стоит на коленях вертикально. Заглянуть, посмотреть на правую клавиатуру сложно, надо наклонять на себя его. А я и не заглядывал никогда почти. Хотя, произведение, исполняемое мною было сложным, с вариациями…

Снимали в концертном зале нашей музыкальной школы. Поставили камеры. Меня посадили на сцену с инструментом. Зал полный – битком. И не сказали ничего, когда начинать. Гул какой-то стоял небольшой.

Я посидел-посидел, думаю: «Раз, вышел – надо играть», - по привычке… так обычно и происходило при моих многочисленных выступлениях прежде.

Начал бодро играть… И тут мне из глубины зала, в микрофон говорят: «Мальчик, подожди», - я не слышу, продолжаю наяривать – говорят еще раз, уже более громко: «Мальчик, подожди», - и уже - к зрителям обо мне: «Тренируется, наверно».

(- Ага, как же, тренируется, в прямом эфире! Так себе, попытка выкрутиться у тебя тетенька получилась, - злорадствовал впоследствии я…)

Сказала это все какая-то незнакомая для меня тетка, ведущая передачи (казус данный все потом обсуждали конечно).

Оказалось, что ведущая с директором нашей школы сидела в самой середине переполненного зала. Дама брала интервью в то время, когда меня заранее посадили на сцену и никто меня не предупредил, что играть надо после того, как она закончит интервью. Так как они сидели оба на значительном от меня расстоянии, я их и не рассмотрел, говорили они негромко, и из-за гула зала я их не услышал.

Меня-то она остановила не с первого раза, а только когда соизволила напрячь свои связки посильнее...

Я прекратил играть.

Я покраснел от злости, от того что выгляжу полным идиотом на всю область (я это уже понимал) … но – ничего, посидел, дождался команды и отыграл, как обычно, с блеском.

Выдержка у меня тогда была отличная, я практически никогда не волновался, были цели, и я был настроен на их достижение, когда выходил играть, серьезно – был на сценах «как дома».

Злой я был очень, но стерпел, никому ничего не высказал… хотя умел уже и тогда за себя постоять…

Мне сейчас – почти шестьдесят, но я до сих пор злой на них, на всех… телевизионщиков.