Трудное счастье

                ЕВГЕНИЙ МЯСНИКЕВИЧ
                ИРИНА ТУБИНА            
               
               
 Трудное счастье
  Моим  родственникам посвящаю эту повесть. 
 
                Повесть
                Глава 1.  Переселенцы.

          Во второй половине девятнадцатого века, после отмены крепостного права, царское правительство решило упорядочить переселение крестьян из Малороссии (будущей Украины), Белоруссии и перенаселённых губерний центральной России в Сибирь, на свободные земли. Правительство давало подъёмные, неурожайные годы погнали их в дальний путь. Из Могилёвской губернии ранней весной в Сибирь тронулись две крестьянских семьи: Лазаревич и Мясникевич. Говорили, что лет за сто до этого, в восемнадцатом веке, они перебрались из Сербии. Хотя через несколько поколений смешались с местным населением и считали себя белорусами. На телегах мужики да бабы с детьми ехали много месяцев через страну. В трудной дороге у Селивёрста Яковлевича Мясникевич умерли двое детей из шестерых. Осенью добрались до Омска. Их направили в посёлок Тюкала, там выделили человека, который указал места в 10 верстах от Тюкалы. Возле озера переселенцам было разрешено рыть землянки, устраиваться для жительства. Прошли с бреднем вдоль берега, на небольшой глубине наловили карасей и окуней. Так и назвали новое село - Окунёвка. Вскоре приехали несколько русских семей из других губерний. Бригада мастеровых мужиков наскоро, чтобы приготовиться к зиме, ставили дома с земляным полом, с крытой соломой крышей… Первую зиму жили трудно, ставили петли на зайцев. А весной купили лошадей, семена, крестьянский инвентарь, распахали землю, засеяли поля. Умельцы строили лодки, ловили рыбу. Первое лето порадовало обилием грибов да ягод. У кого было ружьё, стреляли перелётных птиц. Первые годы налоги не брали, поэтому переселенцы начали богатеть: ставили добротные дома, амбары, пригоны для скотины.
За десять лет встали на ноги, собирали хорошие урожаи, пахали на своих лошадях, имели несколько коров, много овечек, лодки, рыбачили, платили налоги. В пятьдесят лет Селивёрст был крепок душой и телом, хотя голова поседела. Говорил на смеси белорусского и русского языков. В начале правления государя Николая Второго у Селиверста родился сын, дали ему имя - Кузьма. Своих сынов Селиверст обучил трудиться на земле, класть печи, ставить срубы и другой крестьянской работе. Маленький Кузя, лет в десять, ногу покалечил, долго лечили, но небольшая хромота осталась. По этой причине в солдаты он стал негож. Парню шёл двадцатый год, когда отец сказал:
- Женю тебя осенью.               
Пожаловался Кузьма дяде Егору, что отец хочет его женить. А дядя Егор всего-то на двенадцать лет старше племянника. Он и посоветовал Кузьме:
-  Поедем в дальнюю деревню, там такая краля, глянешь, и век не забудешь.
    Егор упросил двоюродного брата Селивёрста Яковлевича отпустить Кузьму в ночное:
- Волки воют, мы ружьё возьмём, пугнём серых.
Согласился Селивёрст, а Кузьма и Егор оседлали лучших коней и поскакали в дальнюю деревню. Пацаны остались вместо них коней стеречь, обещанных пряников дожидаться.  Прискакали Кузьма и Егор в ту деревню, а там вечёрки и танцует такая красавица лет семнадцати,  тоненькая, ладная. И даже имя её необычное, ласкает слух – Маримьяна. Откуда такая? Сёстры её толсты и неуклюжи, семечки лузгают, смотрят голубыми глазами из-под белёсых ресниц, косы пшеничные яркими лентами украсили, а
никто на них и не смотрит. А эта смуглая, стройная, глаза большие, чёрные, волосы цвета вороного крыла, крупными кольцами по плечам струятся. Кто-то сказал, что не родная               
Маримьяна своим сёстрам. Много позже приезда  Селивёрста  шёл обоз с Малороссии  в Сибирь на вольные земли. И на краю дороги девочку маленькую подобрали, то ли сербиянку, то ли цыганку, годов трёх, пожалели, взяли. Маримьяна пляшет и поёт, и всякий её красотой любуется. Зашлось сердце Кузьмы – вот настоящая невеста. Не дыша, подкрался Кузьма к девушке, взял её узенькую ладонь с тонкими пальцами в свою большую руку, и ласковые слова потекли с его языка, каких никогда не говорил. Только нежным взглядом она отвечала парню. Долго стояли они рядом,  пока не подошёл Егор и не позвал домой.
    -  Я обязательно приду, – тихо сказал Кузьма.
    - Приезжай, - сказала красавица и в смущении опустила глаза.
    Прискакали Кузьма и Егор на взмыленных конях, весь день квёлые ходили. А через три дня снова ускакали вечером в эту деревню. У Кузьмы дело слажено: Маримьяне он по сердцу, родители за невестой приданого не дают, но выдать её торопятся. У них пятеро дочерей, от приёмной скорей бы отвязаться. Кузьме приданого не надо, сердце его от счастья тает, такую кралю обнимать и целовать - рая не надо.
      Осенью стал Селивёрст собирать сына к свадьбе. Купили новый костюм, картуз, сапоги, а Кузьме невесело, не радуется парень:
   - Не люба мне ваша невеста, у меня своя есть.
   - Откуда?
     Тут-то и рассказал ему Кузьма, как в дальнюю деревню скакали. Взъерепенился отец:
   - Вот ваше ночное, вот ваши волки. Где он, подлец, Егор, шкуру спущу!
  Тут как раз явился Егор, ему и Кузьме досталось вожжами. Страшен в гневе Селивёрст, огромен и силён, как медведь. Однако через неделю гнев отца стал стихать, посмотрел он на почерневшего от горя  сына.
    Снова пришёл Егор, стал уговаривать и уломал-таки несговорчивого отца.
   Селивёрст запряг в повозку резвых лошадок и поехал вместе с Кузьмой и Егором, вроде, как по делам. Взяли самодельного вина на землянике и на смородине настоянного. Заехали в ту деревню и остановились у знакомых тесовых ворот:
  - Хозяин, мимо едем. Дозволь квасу испить и передохнуть немного.
   А как Маримьяна с крынкой кваса вышла и глаза долу опустила, увидев Кузьму и его отца, тут стало всем ясно, что не просто так путники ехали. Деловые разговоры у них пошли, но приданого так и не выторговали. Повеселел Селивёрст, тыча кулаком в бок Кузьму:
          - Молодец, сынок, молодец! Ха-ха, а я старый дурак.
        По душе пришлась цыганочка старику. Вскоре назначили венчанье, подарками сватов одарили. На бодрой тройке, шёлковыми лентами украшенной, со звонкими бубенчиками повезли молодых в церковь. А потом в родную  Окунёвку, где гуляли три дня. Стали жить-поживать, пятистенок поставили, чтобы молодая семья жила и богатела. Кузьма -  справный плотник, и печки класть мастер, отдыха не знает, работает. А Маримьяна трудится по дому и в огороде, а вечером вышивает и песни поёт. Когда Кузьма возвращается из чужой деревни, куда его, как хорошего печника, приглашали класть печи, то Маримьяна в поле выбежит ему навстречу. Кричит:
    - Кузя, Кузя!               
      Бабы ворчали, завидуя счастью молодых:               
   - Чего радоваться, три дня мужика не было, кабы три года…               
      Тёплым выдалось лето восемнадцатого года. Где-то бушевала война, вернулся с фронта дядя Петрик с покалеченной рукой. После отравления газами на фронте вернулся дядя Егор. Кузьма слушал их рассказы, удивлялся:
    - Как можно против власти бунтовать? Царь отрёкся от престола?..
    Много нового, необычного в далёких городах, где  никогда не бывал. Да некогда об этом думать: Маримьяна болеет, по хозяйству управляется сродная сестра Груня. Любит она пятилетней Аксинье – Лисичке тёмные волосы чесать и косички заплетать. А потом обнимет и закружит девочку, а та заливисто смеётся. Носик у девочки узенький и длинненький,  подбородок остренький, зубки мелкие, а глаза чёрные, озорные – потому и Лисичка. Миша мужик серьёзный, хоть ему всего три года, он строит во дворе из маленьких чурбачков башенку. Лёшка плачет, гусь его напугал, шипел, хотел щипнуть. Лисичка гуся не боится, прогнала его прутиком. Груня зовёт из дома:
   - Лисичка, иди Витю покачай.
   Люлька мерно качается, маленький Витя удивлённо таращит глаза, ручку вверх тянет. Скучно качать люльку, хочется гулять, но Груня с мамой в лес пошли за ягодой, вечером будет парное молоко с земляникой. Всю весну кашляла мама - Маримьяна, а летом травы разные настаивала по совету бабки - знахарки, молоко с барсучьим жиром пила, и болезнь, наконец, отступила. Поправляться стала Маримьяна, Кузьма повеселел, стал рыбачить, семью рыбкой баловать.
        Дядя Петрик рассказывал, какие страсти бушуют в городе. Ходили там с красными флагами, песни новые пели. Бумажные деньги мало стоили, верили серебряным рублям да полурублёвкам. А после тех, кто ходил с красными флагами, стали стрелять. Страшно стало ездить менять продукты на керосин, сахар, соль, спички. Но менялы добрались  и до Окунёвки, меняли френчи военные, одежду разную на продукты. Окунёвские бабы кипятили те вещи, прежде чем надеть на мужиков. Втихаря винтовки с патронами продавали, но стоило это дорого.
       Подули северные ветры, тёмные тучи стояли в осеннем небе. Зарядили нудные, холодные дожди. Не убереглась, снова простыла Маримьяна. В люльке сын лежит, улыбается, пузыри пускает. Собрался Кузьма ехать в Тюкалу за фельдшером, достал серебряные рубли. Запряг лошадь, вывел со двора, а Груня с крыльца кличет:
   - Кузьма, иди, Маримьяна тебя зовёт.
   Зашёл в избу Кузьма:
   - Я за дохтором поехал, выходим тебя, голубушку. Не думай о печальном.
   Вздохнула Маримьяна тяжело и молвила:
   - Простимся, милый мой, береги детушек, Витеньке всего семь месяцев. Боюсь, что без меня не выживет. Поцелуй меня, Кузя, на прощание.
   Склонился Кузьма над женой и долго сидел, как в тумане. Какие–то бабы вывели его из комнаты…               
  Плохо помнит Кузьма те окаянные дни, отпевали, хоронили.  Поверить не мог, что завял яркий цветок – умерла красавица Маримьяна.
       Прошло несколько дней. Вошли в дом Селивёрст с братом Петриком. Выскочила им навстречу Ксюша – Лисичка, слёзы утирает.
       - Что отец делает? – спросил дядя Петрик.               
       -  Мама умерла, тятя умирает, – снова заплакала Лисичка.               
       - А где он? – спросил дед Селивёрст.
       - На лавке лежит.      
       Селивёрст пошёл к лавке:
       - Вставай, Кузя, лечить тебя будем. 
        Дядя Петрик поставил на стол четверть вина, покликал Груню:
        - Ставь на стол грибочков, хлеба, сала, огурчиков солёных.
        Девчонка побежала в кладовку, скоро вернулась с большой чашкой груздей, нарезала хлеб и сало.
        Дядя Петрик налил в глиняные кружки вино:
       - Давай выпьем, помянем покойницу, сегодня девять дней. Тебе, Кузя, легче станет.
       Посмотрел Селивёрст на иконы:
       - Бог к себе забрал нашу горлинку, мы все любили её.
       Кинул Кузьма потухший взгляд на образа и простонал:
       - А есть ли он, Бог – то? Это картинки одни, молимся на картинки.   
       - Пошто так говоришь,  - нахмурился Селивёрст, - грех, не тебе одному страдание, твоя мать еле ходит, подкосило её горе. Переживёт ли зиму старушка, Груша за ней ходит, дай Бог девоньке здоровья.  Не греши, терпи, дети у тебя малые, о них думать надо. Только Богу ведомо, что дальше-то будет.
         Выпили, помолчали. Петрик опять плеснул в кружки. Молча выпили по второй.
    Дядя Петрик стал рассказывать, как ходили в атаки, как раненый в поле лежал и с жизнью прощался. Но Кузьма не слышал, уронил голову на сжатые кулаки и затих, только плечи его подрагивали…
         Девятнадцатый год много горя принёс: кто-то из сельчан бежал от демобилизации    «правителя», кто-то ушёл в партизаны. Отряды карателей скакали мимо деревни, какого-то пришлого мужика расстреляли на высоком яру. Не успел добежать до леса, бедняга. Похоронили его сельчане тихонько, имя никто не знал. Кузьма нарочно ходил с палкой, хромал сильнее обычного. Не пополнил отряд Верховного правителя свои ряды в Окунёвке.
        Кузьма погрузился в домашние дела: чинил обувку, плёл сети, ставил петли на зайцев, выделывал шкурки и шил шапки. В конце зимы Селивёрст схоронил жену, мать Кузьмы. Собралась вся деревня, проводили по-христиански. Селивёрста Кузьма поселил в своей половине избы, чтобы за детьми присматривал. Сыночек Витенька подрастал, встал на ножки, затопал по избе. Дедушка делал внукам свистульки. Глядя на братиков, снова стала улыбаться Лисичка. Весной работы много: за скотиной ходить, пахать, сеять, за огородом смотреть, рыбу ловить. Груня трудится, как взрослая. Так прошёл ещё год, а может и два.
     Поехал Кузьма в Тюкалу, там красные флаги висят. На базаре снова торговля, меняют и продают разный товар. Кузьма вяленую рыбу, копчёное сало, масло продал – обменял. Привёз обновы Груне и детям. По двору дети бегают, Кузьма сидит, курит и на младшего               
 любуется. Вошёл во двор дядя Егор, подсел к нему, закурил, начал неторопливо разговор:
  - Я тебя один раз женил, женю тебя и в другой.
  -  О чём это ты?
  - Тебе жену надо, детям мать надо.
  - Иди ты отсюда, а то спихну с крыльца.
  Егор нахмурился, ответил:               
   - Зря ты так, - и ушёл.
  С тех пор часто стал попадаться Егор на глаза Кузьме:
   - Надумал?
   - Иди, иди своей дорогой.
     И отец тоже вторит:
  - Груня совсем невеста, просватают, с кем дети останутся?
  Стал задумываться Кузьма…
  Ехал как-то Кузьма из леса. А навстречу ему Егор:
   - Не надумал? Да не замахивайся на меня кнутом.
   - Садись,  Егор, поехали.
   Ехали молча, потом Кузьма вдруг спросил:
   - За кого сватать собрался?
  - Да помнишь, дом большой в деревне, где мельница старая. Там хозяин магазин держал. Ты с Тихоном у него печь клал. А у хозяина дочь, звать Прасковья.
  - Какая Прасковья, я тогда пацан был,  её не помню.
   - Это не важно, главное, она тебя помнит. Так что дело сладится.
  - Иди, иди, я подумаю.
  - Сколько же думать можно, - сказал Егор, - прыгнул с телеги и пошагал к своему дому.
   Приехал Кузьма, лошадь распряг, сходил на могилу жены, долго сидел там, а после и   прямиком к Егору:
   - Ладно, надумал я. Рассказывай, кто такая.
     - Я в той деревне был, бабок угостил, они мне всё рассказали. Прасковья - солдатка вдовая. Мужа её Колчак в своё войско забрал. Когда отступали, около   Новониколаевска его убили.
    -Убили?
   - Да, точно. Митрий, из их деревни, раненый пришёл, вещи кое – какие принёс, рассказал, что и как. Мальчик у неё - Васенька, твоему Мише ровня. А хозяйство справное, да и Прасковья  – баба работящая.   
     - Да пойдёт ли за меня, у меня четверо детей?
     - Пойдет или нет, там видно будет, собирайся.
      На следующий день приоделись  Селивёрст, Егор и Кузьма в новые сапоги и справные поддёвки и поехали…  Не было их три дня. И вот вечером потихоньку подъехали к дому Кузьмы две телеги. В одной телеге сидела рядом с Кузьмой женщина в пёстром платке. На её коленях примостился русоволосый мальчик. За ними виднелся огромный сундук и какие-то мешки. На другой телеге ехали Егор и Селивёрст. Они пели старинную песню, у Селивёрста в руках была бутыль, в которой на дне плескалось красное вино.  За их спинами возвышалась перевязанная верёвками гора крестьянского скарба. Кузьма открыл ворота, стал лошадей распрягать. На крыльцо вышли Ксюша с Груней. Из-за них               
 выглядывали мальчишки. Они разглядывали русоголового мальчика, не похожего на чернявых детей Кузьмы.
   - Вот привёз вам братика и мамку. Ксюша, иди сюда, - позвал Кузьма.
   Девочка подошла и прижалась к Прасковье.
  - Может, не надо так сразу, - зарделась молодая хозяйка, гладя Ксюшу по голове.
- Надо. Как сказал, так будет.               
  Мальчик Вася тоже уткнулся в подол матери, украдкой поглядывая на незнакомых ребят.               
 А дед Селивёрст пел:
 - Ромашок, ромашок, развязался туесок…
    Кузьма увёл пьяненького отца на его половину. Потом вещи таскали в избу, а Парася прятала довольную улыбку – тот, о ком когда-то мечтала, стал её мужем.
          Прасковья через год родила девочку, назвали Марусей… А ещё через год родилась Любонька. Лисичке доставалось с сестрёнками водиться. Были свои обязанности у всех ребят: дрова пилить, печку топить, сена коровам дать. А летом надо огород поливать и полоть.  Так незаметно, в хлопотах, прошло восемь лет.
         В тридцатом году, немного не дожив до девяностолетия, умер старик Селивёрст. Болел недолго, ещё осенью мешки с картошкой в погреб засыпал, всеми командовал. А в конце февраля  слёг и через два дня умер.  Лежал он, седобородый, седоголовый, под образами, словно переделал все дела и отдыхал.  Привезли батюшку, отпел его по православному обычаю. Дети ревели, жалели дедушку.
          В конце апреля выдался тёплый денёк. После бани вышел за ворота Кузьма, сел на лавку, закурил. Следом вышла Прасковья, надела ему на голову шапку, на плечи набросила кожушок:
- Шёл бы ты домой, кашлял, только поправляться начал.
- Сейчас приду, приду. Покурю маленько. Иди домой, хозяюшка.
Мимо проходил Егор, сел рядом:
- Здорово живёшь, Кузьма. Младшего как назвал?
 - По святцам Захаром.
       Ещё посидели, помолчали.  Егору хотелось говорить:
- У меня пятеро детей, я на них не нарадуюсь. Дети - наше счастье. А у тебя поболе ребятишек. Значит, и радости боле.
     Долго Кузьма на него глядел, потом повернулся  и посмотрел вдаль, где берёзовый колок скрывал погост, и сказал:
 - Да, счастье. Трудное счастье…
               
                Глава 2. Похождения молодых Кузьмичей      
               
          Кузьма сидел возле окошка и чинил валенок, а Лёша и Витя смотрели за работой отца.
          - Следить надо за обувкой, – сказал Кузьма.
         - А я слежу, - похвастался Витя.
         - Неси, показывай.
         Витя принёс валенки, Кузьма посмотрел:
         - Ну вот, прохудился совсем, садись рядом, подшивай. В пятом классе учишься, большой уже.
       Кузьма другой валенок отдал Алёшке:
       - Чини ладом, не спеши, -  и вышел из избы. Ветер намёл у завалинки высокий сугроб и взвихрил снежинки на его вершине. 
- К непогоде, - думал Кузьма, - хата полна ребятнёй, а тут за нетель в кулаки могут записать. Придётся её прирезать. А как жить, чем кормиться с одной коровой?  Сыновья Михаил и Вася живут в Тюкале у чужих людей, семилетку заканчивают, а вечерами работают, себя кормят. Пока Лёшка с Виктором не уехали на учёбу, надо вывезти сено, что за дальними колками.
        Назавтра отец с Алексеем собрались за сеном:
       - Петли заодно проверим, может, зайчишка какой попался, ружьё возьмём, а то волков развелось…
       Когда  они уехали, Витька оделся и пошёл в огород, где у него стояли две петли на зайцев. Одна примятая была, а второй петли нет. Вчера парнишка вторую петлю привязал к жерди, которая торчала из сугроба. А сегодня ни петли, ни жерди. По борозде, по следу пошёл Витька до плетня и увидел, что заяц тащил за собою жердь, а та в плетне застряла. Принёс половик, зайца укутал в него. Ушастый пленник кричал, плакал, как ребёнок. Но Витя прижал его к груди и принёс в дом. С полатей братья и сестры смотрят:
     - Кто это?
    - Заяц, он будет у нас под лавкой жить, буду морковкой кормить, - сказал Витя. 
    И развернул половик, посадил зайца на пол. Заяц начал прыгать туда – сюда, крынку со сливками на столе перевернул, в стекло ударился, стекло лопнуло.  Заяц забрался под кровать, хотел Витька лезть под кровать. Тут мать заходит, а заяц, увидав свет в дверях, стремглав в раскрытую дверь вылетел, чуть Прасковья об него не споткнулась. Немного погодя, приехал отец, раскрасневшийся Алёшка принёс тетерева:
   - Это я его стрелил из тятиного ружья. А что у вас случилось, почему разбита крынка, треснуло стекло?
      Виктор рассказал, что зайца поймал, хотел, чтобы заяц жил под лавкой…
      Отец грозно посмотрел на него:
      - Ну, охотник, давай заголяйся, ложись на лавку, буду тебя ремнём учить, чтобы на всю жизнь запомнил: живую дичь в дом не носи. Этак ты и волка притащишь…
      Стегнул два раза без злобы сына:
  - Некогда нам, до темноты надо ещё раз съездить.               
    А ребятня около тетерева:
    - Ой, какая курочка, бровки красные.
     Витька надел штаны:
     - Можно, я ещё петли поставлю? Я умею.
    Кузьма ухмыльнулся в усы:
    - Ставь, только мои слова помни.
    Отец и сын свалили сено во дворе и вновь уехали.
    Через пару дней отправляли Алёшу и Витю в Тюкалу  на учёбу, вышли младшие провожать, а с ними Ксюша, на руках которой сидел младший брат Валентин. Ксюше отец сказал:
      - Три класса окончила, письма писать женихам умеешь и хватит, по дому надо помогать. 
       Прошло почти четыре месяца, лёд на озере растаял, лёгким зелёным пухом покрылись берёзовые колки. Учёба ещё не окончена, на майские праздники отпустили Алёшку с Витькой на пару дней домой. Михаил и Василий передали платок для матери, однако не поехали домой, сказали, что работы много, а ещё комсомольское задание – украсить клуб к празднику.
      Дед Петрик ехал с базара и подвёз до Окунёвки учеников. Много работы весной в огороде, но у братьев другие планы на тёплые деньки.
     Друг Николай притащил откуда-то старинное кремниевое ружьё, которое заряжается без патронов. Лёшка видел, как заряжают такое ружьё, не знал только, сколько чего насыпать. Пороху он вдосталь отсыпал у отца, дробь принёс. Сначала мальчики насыпали пороху, потом пыж из бумаги палкой затолкали, дроби насыпали и снова запыжили. А сколько чего, не важно, лучше побольше. Николай сказал:
      - Все утки на той стороне озера, надо тихо плыть.
«Охотники» уселись в лодку и поплыли. Пацанам и невдомёк, что в это время нельзя на птицу охотиться. Лёшка сказал тихо:
      - Колька, налегай на вёсла, - и только улыбнулся брату Витьке, который гордо сидел на корме. Друзья пробирались на старой лодчонке среди камышей, вдруг перед ними открылся плёс, а на тихой воде видимо-невидимо уток.
      - Целься в середину, – воскликнул Колька. Лёша вскинул ружьё, но раздался лишь тихий щелчок. Лёшка снова нажал на спуск, и вдруг ахнуло, взорвалось, заволокло чёрным дымом. Леша вскрикнул и выронил ружьё в воду.  Лицо мальчика было в крови. Николай рывками погрёб к берегу, Витька старался завязать лицо брата своей рубахой.  Лёша стонал и прижимал окровавленные руки к белой рубашке, которой завязали голову.    
      Лёшку под руки привели к дому. Прибежали бабы, завопили. Выскочила из дома Парася, закричала:
     - Убили, убили сына! 
    Народу около дома собиралось больше и больше. Проломившись через плетень, появился Кузьма и тут же поспешил к дяде Егору, у которого была пролётка.  Через несколько минут он подкатил к толпе, усадили Лёшку, а рядом Витьку, который поддерживал брата. Витька успокаивал, что скоро приедут, что фельдшер поможет. Отец нахлёстывал резвого коня. Быстро добрались до посёлка,  подкатили до крыльца районной больницы. На руках занёс Кузьма сына на крыльцо и  скрылся в больничном коридоре. Через некоторое время вышел с окровавленными тряпками, бросил их на сиденье
пролётки, стал крутить цигарку, руки не слушались, табак просыпался. Наконец закурил и сказал Витьке:               
  - Пойди, поищи Мишку и Ваську, - а сам остался ждать на крыльце.
   Пришли Миша и Вася - крепкие, высокие, почти что мужики, а чуть сзади стоял низкорослый Витька.
   Кузьма посмотрел на сыновей:
   - Видите, как поохотились ваши братья?  Вы хоть не балуйте.
  - Некогда баловать, я плотникам помогаю, а Вася – на маслобойке, - ответил Миша. 
    Стали ждать вчетвером, негромко разговаривая, Кузьма стал успокаиваться.
    Вышел мужик в белом халате, закурил:
  - Кто тут будет Кузьма Селивёрстович?
  - Ну, я.
  - Вот ты какой, знаменитый печник. Я зимой вспоминал тебя, люди сказывали к тебе обратиться, тебя отыскать, печь у меня дымить стала.
 - А сын-то как?
- Ничего, жить будет, нас переживёт.
 - А глаз?
 - А глаз он прищурил, сейчас непонятно, может и обойдётся, бровь порвало, вот и кровищи натекло, ну и лицо опалило. Я, вообще-то, фельдшер, Фёдор Иванович, а врача пока нет. Справляемся без врача. Бывали у меня такие случаи. Три шва наложил, зашил бровь. Сейчас забинтовали, лежит. Сегодня бабка в погреб упала, ногу сломала, крику-то было, сразу шину наложил и в город отправил. А ваш смирный, терпеливый, бровь подживёт,  через недельку в город отправим, чтобы врачи глазные посмотрели, может, даже и профессор, если надо. А ты мне скажи, Кузьма, чего у меня печь дымит, измучился.
    - Приеду, поправлю, не будет дымить. А можно сына поглядеть?
   - Сейчас халат белый накинешь, заходи.
     Немного погодя,  отец вышел.
    - Как брат? – спросил Миша.
    - Лежит, вся голова замотана, один глаз из бинтов смотрит. Говорит: «Прости, тятя».
  Вы тут навещайте его. И Виктора тут оставляю, пусть не балует, пятый класс ладом оканчивает. Присматривайте за ним.
    Назад медленно ехал Кузьма, понурив голову, не слыша радостной весенней птичьей переклички.
     Месяца через полтора явился в Окунёвку Алексей, зашёл во двор. Его облепили братья и сёстры:
  - А щека розовая, как мамкина кофта, - удивлялась Любаша.
  - А глаз один сощурен, - изумилась Машенька.
  Ксюша вышла из избы, вытерла руки об фартук:
  - Ну - ка покажись, жених, кто же замуж за такого пойдёт, вся рожа искорёжена.
  - Врач сказал: «До свадьбы заживёт», - отвечал Алёшка.
   С крыльца спустилась Прасковья, обняла мальчика:
   - Слава Богу, обошлось, глаз - то видит?
   - Врач сказал, выправится, - серьёзно отвечал Алёшка.
       Любаша крикнула:
   - Я Витьку покличу, он в огороде пропалывает.               
      Пришёл  Витька, с грязными руками полез обнимать брата.
   -Тятя идёт, - закричала бойкая Любонька.
   Кузьма нёс корзину карасей, поставил её в тенёк, некоторые караси ещё трепыхались.     Ксюша и Прасковья сели чистить рыбу, а Витька побежал растапливать печку в летней кухне, где в погожие дни готовилась еда.
   Накрыли стол во дворе, ели жареную рыбу,  позвали соседского парня с гармошкой. Пришли дед Егор и дед Петрик. Появилась бутыль с вином. Пели песни, а Любонька даже танцевала русскую, все ею любовались и хлопали в ладоши.
        А наутро уехали отец и Лёша на дальние покосы. Так незаметно в каждодневном труде прошло два месяца.               
        На три дня  приезжал в Окунёвку Михаил и обещал устроить братьев, Алёшу и Виктора, в городе учиться в ФЗУ, на полное государственное обеспечение. Алёшка радовался:
     - Я на учителя буду учиться, будет у меня большой жёлтый портфель, коричневые ботинки и шляпа, как у Леонида Ивановича, уполномоченного.
     Ничего не сказал Кузьма, посмеялся только. Лето прошло,  не едет Михаил, сильно занят чем-то. Надо самому к Михаилу отправлять братьев. Отец вынул из сундука самую лучшую праздничную одежду: свои блестящие сапоги Виктору отдал, Лёше достался свадебный костюм Кузьмы и новая рубашка, которые  были немного великоваты мальчику. Вышли братья за ворота, перекрестил их отец. Когда далеко ушли, Виктор оглянулся и увидел, что отец также стоит у ворот. И отправились братья пешком до Тюкалы; пока шли, у блестящих сапог стали отваливаться подошвы, видно, сопрели за двадцать лет в сундуке. У Витьки проволока в заплечном мешке нашлась, прикрутили подошвы. В Тюкале на квартире Миши не было, пошатались по городу. Лёша в школе взял справки за пять классов, сказал, что в город учиться поедут.  Идут по улице, мужики фляги грузят на полуторку. Подошёл Алексей и спросил:
    - Вы, дяденьки, в город едете?
    - В город, пацан, в город.
    - Возьмите нас, - Лёша показал справку,- вот справка у меня, на учителя выучусь.
   - Вы из какой деревни?
   - Из Окунёвки.
   - А отец кто?
   - Кузьма Селивёрстович.
   - Кузьму я знаю. Лезьте в кузов, да сидите тихо.
   Ехали долго,  по пыльной дороге; на пароме через реку переправились. Снова ехали. Машина остановилась, братья спрыгнули на землю, поблагодарили шофёра и пошли искать училище, где на учителя учат. Наконец нашли, стали стучать, вышел дед.
- Что стучите?
- Мне на учителя нужно учиться.
- Никого тут нет, все ушли, сегодня же суббота. Приходите в понедельник.
    Город большой, народу много, а никого не знают. Спустились к речке, где костёр догорал, разложили хлеб и сало, бутылку молока, стали есть. Тут, откуда ни возьмись, налетели оборванцы:
   - Что, куркули, кулаки, жрёте?
    Лёша говорит:
   - Отрежу сала, а так у нас у самих немного.               
   - Немного. Сейчас мы посмотрим, как немного. И пиджак скидывай.
    Не успел Лёша рта раскрыть, они похватали хлеб, сало и оба заплечных мешка с продуктами, содрали с Лёши пиджак, рубашку, ботинки. Толстомордый главарь тут же переобулся и похвалил: «Хорошие ботинки». Он надел одежду Лёши, а босяк поменьше зимнюю шапку напялил. У Виктора и брать нечего: одежда старая, и сапоги проволокой перетянуты. Босяки ушли, а братья сидели, не зная, что делать. Лёша напялил рваное пальтецо толстомордого и его дырявые ботинки. Сидели мальчишки долго у потухшего костра, пошли искать базар, люди там уже расходились, под лавками нашли кое-где мелкую давленую картошку и одну морковку. Дворник их попёр:
      - Уходите, мазурики. Базар закрывается.
      Пошли ребята к костру, натаскали веточек и раздули угли, спекли картошку, съели. Но  было её так мало, что есть захотелось сильнее. Тут идут босяки те же самые:               
    - Что, хохлы, сидите?
     - Мы не хохлы, мы русские, мы учиться приехали. Дай документы, они у тебя в кармане.
     - Какие документы? Эти бумажки, что я выкинул? Ну да ладно, дам вам немного хлеба. Стали братья вместе с босяками скитаться, то в сарай залезут, то на базаре воруют. Один отвлекает: кричит и скандалит, а другие тащат, что близко лежит. Так жили около месяца, пока первый снег не закружился. Идти некуда.
         Не знали братья, что их ищут. Миша ездил со школьной бригадой. Когда вернулся, хозяйка сказала, что братья приезжали. Миша поехал в Окунёвку за братьями, узнал, что уже неделю к нему в Тюкалу они уехали. Стали звонить в милицию, там ответили, что будут искать. Михаил попросил комсомольца, который ехал в город,  помочь в розыске братьев. На счастье милицейская облава похватала шайку воришек. Стали разбираться, кто давно ворует, кто из детского дома сбежал, а когда братьев стали спрашивать, кто они, то воскликнули:
      - Мы вас давно ищем. Отца хоть бы пожалели, ты значит - Виктор Кузьмич, а ты -Алексей Кузьмич? Из-за тебя наши сотрудники в Окунёвку ездили узнавать, не кулаки ли в тебя стреляли. На месте разобрались с этим делом, а ты в воровскую шайку попал. Ваши братья Михаил и Василий - комсомольцы, активисты. И вам не стыдно?
   Братья стояли понуря головы.
 - Что дальше делать будем? – спросил милиционер.
 - Я на учителя буду учиться, - смело сказал Алексей. 
               
                Глава 3. Взросление.

     Напротив завуча педагогического училища сидел стриженный наголо мальчик в серой куртке, мял в руках шапку.
    - Лёша, тебя устроили учиться на столяра, это хорошая профессия, а ты сбегаешь с занятий, сидишь у дверей нашего училища.
    - Я хочу учиться на учителя.               
    - В наше училище принимают после семи классов, и то не всех, а только тех, кто сдал экзамены. А у тебя только пять классов.
    - Я учился в шестом, а в конце апреля в больницу попал, пока я лежал,  ребята закончили шестой класс.
    - Знаний у тебя маловато, - Надежда Фёдоровна строго посмотрела на плачущего  Лёшку.
    В это время зашёл в кабинет тот самый дед, которого они с братом видели в день приезда. Лёша его хорошо запомнил, дед тогда сказал, чтобы они пришли в понедельник.   
   Старик стал жаловаться:
   - Мне тяжело печки топить, дрова рубить, титаны кипятить, а зимой ещё снег отгребать, вы мне давно обещали постоянного помощника дать. Так как же?
     И тут взгляд учительницы остановился на Лёшке:
    - А ты можешь печки топить, дрова колоть, помогать Петру Митрофановичу?
     - Могу, могу!
    - А в свободное время можешь сидеть за партой, слушать, записывать в тетради и учиться. Давай я тебя в класс отведу. Лёшка был бесконечно счастлив, но учительница не разделяла его радость, она не верила в чудо.
      Так у Лёшки началась новая жизнь. Рано утром парнишка воды принесёт, дров наколет, печи протопит, а потом зайдёт в класс, сядет и слушает. Сидит тихо на последней парте, что-то спросит у отличника или у педагога, больше всех задавал вопросов.
     Пётр Митрофанович сидел на чурбачке, курил и любовался, как Лёшка ловко колет дрова:
   - Откуда ты, Лёша, приехал?
   - Из Окунёвки.
   - Хватит робить, передохни малость, я разомнусь.
   - Ты, деда, дюже старенький, наработался за всю жизнь.
   - Ах, какой ты ласковый парень, иди, учись, звонок звенит. А я потихоньку дровишки буду подкидывать в печки.
      Так Лёша работал и учился до Нового года, а там отчислили двух лентяев. Алексея оставили в училище  на тех же условиях. 
       В погожий день Лёшка колол чурбаки. Его кто-то окликнул. Лёша оглянулся и увидел Витьку в новой форме железнодорожного училища:
    - Братко, как твои дела?
       - Нормально дела. Сначала в классах занятия проводили, учили. Потом практика началась, посмотрел, как котлы паровозные клепают, - радостно говорил Виктор, - а потом пришёл мастер из училища, спросил:
   - Как новый ученик практику проходит?
   А бригадир клёпальщиков, огромный мужик, ответил:
 - Никак не проходит, инструмент подаёт. У нас детали по пуду. Вы кого присылаете? Тут надо крепкого, плечистого парня.
   Мастер из училища пообещал, что пришлёт другого парня, покрепче. А меня спросил:
   - Хочешь на слесаря учиться?
   -Так я стал на слесаря учиться, мне очень нравится. Мне и форму выдали.
   - Вижу. Красивая форма, только великовата немного.
   - Ничего, я вырасту, а ты как тут?
   Лёша присел на чурбак:
  - Я тут учусь да ещё истопником работаю, деньжата кое-какие получаю. Письмо написал домой, а ты-то пишешь?
  - Нет, ты уж передай от меня приветы.
        Прошло полгода. Зря сомневалась в Лёшкиных способностях Надежда Фёдоровна, его упорству можно было только позавидовать. Учился он старательно, многого не знал, спрашивал, читал. К весне успевал по всем предметам. Написал родителям, что учится на учителя и передал всем приветы. А ещё написал, что летом они с Виктором не приедут погостить. Он будет работать на ремонте училища, а у Витьки будет практика в железнодорожных мастерских. Его тоже не отпустят.
     Этот год у парня не прошёл даром: за Лёшкино упорство его рискнули  перевести на                второй курс.
    Выучился Витя за год на слесаря. Экзамены вместе с товарищами сдал.
     Директор собрал всех учеников и сказал:
   - Есть возможность получить профессию токаря, но надо учиться ещё год. Подумайте, не торопитесь, вы уже рабочий класс, можете сейчас идти работать, а тут ещё год без зарплаты.
        Виктор первым записался, ему нравилось, как стружка летит из-под резца, как зата-чивают резец в снопе искр, как сверкает ещё горячая, изготовленная твоими руками деталь. Занимался он старательно, выточил первый болтик и хранил его в тумбочке. Как - то подошёл комсорг и поинтересовался:
     -Ты почему в комсомол не вступаешь?
    - Да не знаю, что делать? Что читать надо?
    - А вот тебе газета «Правда», вот  «Устав», вот книга про Ленина. Прочитай всё внима-тельно, запоминай. Через две недели будут принимать в комсомол, тогда решим, достоин ли.
     Приняли Виктора в комсомол, побежал он в училище к брату похвастаться, а тот поче-му-то в круглых очках.
  - А что у тебя очки? – удивился Витька.
   - Медкомиссия у нас была. Один глаз плохо видит и другой не очень хорошо, мне выпи-сали очки. Сказали, чтобы носил очки постоянно.
  - Ух ты, ты похож на директора в этих очках.
  - Погоди, дай срок, я тоже буду директором.               
  Ни в это, ни в следующее лето братья не приехали в Окунёвку. Лёша учился и работал, а Виктора не отпустили. Бригада, в которой он трудился, выполняла государственный заказ. Токари хорошо зарабатывали, Виктор вдвоём с товарищем купили велосипед. А катались на том велосипеде все их друзья, оглашая звонком городские окраины и пугая хозяйских кур. Парень мечтал проехать по Окунёвке на велосипеде, у которого настоящий номер, зарегистрированный в милиции. Вечерами из окон общежития доносилась музыка. Это ребята купили в складчину патефон и пластинки.
    Утром подошёл к Вите мастер и сказал:
    - Вот тебе увольнительная на двадцать минут, тебя на проходной какой-то военный спрашивает.
  Вышел Витя за проходную, а там военный подходит и говорит:
      - Здравствуй, братко, ты что такой чумазый! Ты что же, меня не узнаёшь? 
      - Вася, брат. Какая красивая форма на тебе. Ты командир?
     - Я курсант военного училища, выучусь - буду лейтенантом. Меня, отличника, посылают учиться в Москву.
      - В Москву! И ты Кремль увидишь?
     - Увижу.
    - А сейчас я еду в Окунёвку, отцу в подарок везу ружьё и патроны. Материалу разного купил для матери и сестёр. От тебя и от Лёшки приветы передам.
      Прошёл год, потом другой. Всегда находились причины не ехать в Окунёвку.
     Лёшина учёба закончилась, его поздравляли, радовались за него. Виктор взял отпуск, и вдвоём они отправились в родную деревню. Проехали на попутной полуторке мимо села Бекишево. Лёша толкнул в бок Витьку:
      - В этом селе моя школа, тут я учительствовать буду.
      Машина мчалась дальше и дальше, оставляя за собою клубы пыли. Прыгали бидоны в кузове, но это не мешало любоваться полями пшеницы и частыми берёзовыми колками. Вот и Тюкала; поблагодарили парни шофёра и бодро пошагали по знакомой с детства дороге. Виктор догнал в росте брата, но Лёша был шире в плечах. В очках и длинном плаще, с коричневым портфелем в руке, он выглядел совсем взрослым. В небе завис коршун, облака плыли над дорогой,  берёзки, как сестрёнки, встречали их у развилки дорог. Стрекотали кузнечики, ветер, напоённый запахами трав, обдавал прохладой.  Сердце радостно билось от предстоящей встречи с родными. Около самого села умылись в озере. Виктор надел белые брюки, рубашку с продольными полосками, со шнуровкой, как в киножурнале про комсомольцев - спортсменов. Белые парусинки натёр мелом. Лёша отряхнул пыль с плаща и шляпы, умылся и сказал:
  - Ну, ты франт, пижон городской.
 - А у тебя костюм, галстук, портфель словно у большого начальника. Солидности набираешься, не жарко тебе в этаком наряде?
       Идут братья по селу, Виктор конфеты раздаёт встречным ребятам. Соседка, с полны-ми вёдрами на коромысле, смотрит, понять не может, кто такие?
    Братья с ней вежливо поздоровались.  Другая баба подошла, спросила:
   - Кто такой? Ревизор? Допрыгался Кузьма, хвастался «богато живём».
     Когда зашли во двор, отец что-то писал за столиком в амбарной книге. Из дома выскочили Ксюша, Маша, Люба:
    - Ой, гости - то какие!               
    - Здорово, батя, что пишешь-то? – Лёшка обнял отца.
      Отец привстал из-за стола:       
    - Ксюша, унеси чернильницу. Трудно мне с бумагами, грамотёшки-то мало.  Я ведь председатель сельсовета, лошадь свою колхозу сдал, кое-какой инвентарь, вот мне и доверили. Грамотных в деревне нету. Ксюша у нас грамотная, но она за Андрея Лазаревича замуж выходит. Он мужик самостоятельный, в Любино работает и Лисичку нашу туда увезёт.
  - Вот тебе, сестрёнка, серёжки, - Виктор развязал заплечный мешок, - а вот серёжки с лазоревым камушком для мамушки, а вот бате яловые сапоги.
   Ксюша побежала в избу, к зеркалу, мерить серёжки, потом вышла, радостно улыбаясь.
   У Прасковьи на руках сидела девочка, вторая девочка держалась за подол мамкиной юбки.
    - Возьми, Лисичка, Полиночку,  - попросила Прасковья, отдала ребёнка и обняла сына, - что же вы так долго не ехали? -  стряхнула слезу.
   - А я хотел вместе с Лёшкой приехать, мы и Мишке письмо написали, - ответил Виктор, - а это Анечка?
  Виктор подхватил на руки девочку, которая держалась за подол матери.
  - А я мамочке отрез на платье привёз и магазинных папирос отцу, - достал свои подарки Лёша. А потом протянул какие-то документы.   
   - Читай, батя, я в школе буду работать.
   Кузьма стал читать: «Леонид Кузьмич…» Кто это Леонид Кузьмич?
   - Да я это, записали меня так. Леонид Кузьмич – красиво звучит.
   - А ты, Виктор, кем записался?
   - Я как был Виктор, так и остался, я токарем работаю.
  - Значит, директором школы будешь? – обратился Кузьма к сыну, - уж не знаю, чем тебе имя Алексей не пондравилось.
   - Мне с этим именем жить, буду работать в школе и поступлю заочно в институт.
   - Давай учись, будешь большим человеком, но про простых людей не забывай, - отвечал ему отец.
     Матрёна шла вдоль улицы, ей не терпелось узнать новости. Она увидела, что из дома Кузьмы выбежал Захарка, и подозвала мальчика:
    - Захарка, кто это к вам приехал?
  Захарка поддёрнул штаны и ответил:
  - Это мои братки: Алёшка и Виктор, Алёшка выучился на дилектора. Меня послали гос-тей скликать.
  И побежал дальше звать в гости.               
     В тот же день, к вечеру, из Тюкалы на мотоцикле с коляской приехал сын Михаил, ра-ботник райкома. А мальчишки кричали:
       - Лётчик приехал.               
      Михаил в шлеме, мотоциклетных очках, в мотоциклетных перчатках - крагах был очень похож на лётчика, портрет которого видели в газетах сельчане. Старший брат привёз патефон с пластинками. Во дворе на длинный составной стол, за которым сидели гости, поставили патефон, завели пластинку, улица гудела от песен. Это было счастливое для Кузьмы и Прасковьи лето. Шёл тысяча девятьсот тридцать шестой год.
               
                Глава 4. Так служат сибиряки

       По тропинке, вьющейся вдоль обрыва, ехали на лошадях два солдата в шинелях в и будёновках. У солдата, который ехал впереди, на груди висел бинокль. Когда они останавливались, он осматривал окрестности.
    - Витя, - сказал солдат, ехавший позади, - там, за поворотом, растёт виноград мелкий, но сладкий.
    - Рядовой Силин, обращайтесь по уставу, мы не на прогулке, а в дозоре.
    - Слушаюсь, товарищ сержант.
    - А деревцо-то поперёк лежит, а лежало вдоль.
    - Ну и что, лежит поперёк...
    - Полгода служишь, а не примечаешь. Плохой ты пограничник, Силин.
     Сержант ловко соскочил с коня, привязал повод к дереву. Рядовой Силин последовал примеру командира.
    - Слушай, Иван, птицы всполошились, а вот снова притихли. Я сейчас зайду в лес слева и посмотрю, чего там сороки стрекочут. А ты немного погодя двигайся прямо на тех птичек. Я знак подам, крякну. Там встретимся.
     Виктор снял с плеча винтовку и осторожно зашёл в лес. Двигался он тихо, медленно, чтобы не хрустнула ни одна ветка. Он обошёл то место, где стрекотали сороки, повернул направо и пошёл дальше, всматриваясь между деревьев. Увидел, что на небольшой полянке на поваленном дереве сидел крупный мужик и крутил портянку - переобувался.
     - Руки вверх, кто такой?
     Мужик поднял руки и замычал.
    - Ух ты, немой.
     Виктор крякнул, не дождавшись ответа, негромко крикнул:
   - Ваня!
  - Я здесь, - откликнулся, продираясь сквозь заросли папоротника, Силин.   Виктор скомандовал:
   - Передёрни затвор и упрись ему в спину стволом, сейчас обыщу немого диверсанта.
Силин исполнил команду. Виктор у незнакомца вытащил из-за пазухи большой наган, покрутил барабан.
- Ого, полон, - надевай сапог и пошли.
Сержант связал руки арестованному и только тогда заглянул в заплечный мешок мужика.
- Да тут какие-то бомбочки или мины, взорвать что-то хотели, серьёзный дяденька. Силин, бери мешок и пошли. Вот отчего сороки стрекотали.
Вскоре они вышли из леса.
- Диверсант, становись к обрыву.
Виктор отошёл шагов на пять, передёрнул затвор, навёл винтовку на преступника  и грозно произнёс:
- Именем закона о диверсантах, подписанного маршалом  Советского Союза Климентом Ефремовичем Ворошиловым, диверсант, пойманный с оружием, подлежит немедленному расстрелу без суда.               
Лицо диверсанта пошло красными пятнами, он стал быстро открывать рот, как вытянутый из воды карась. Потом упал на колени и взмолился:
- Не стреляйте, я всё расскажу.
- Ага, немой заговорил. Ну, отвечай, сколько вас?
- Нас пятеро, я отстал, ногу натёр.
- Вставай, пошли, - ведя за повод лошадей, дошли до сломанного дерева. Там Виктор связал диверсанту ноги, заткнул ему рот пучком травы. Приказал лечь. Связанный мужик плюхнулся в густую траву. Виктор отошёл от врага и тихо спросил бойца:
- Ваня, у тебя гранаты есть?
- Есть две лимонки.
- Дай их сюда и винтовку свою давай. Теперь, Ваня, скачи на заставу.
- И что я там скажу?
- Кричи: «В ружьё, нарушена государственная граница!».
 Виктор подошёл к лежащему мужику и поднёс к его носу лимонку:
 - Эта штука будет лежать у тебя под головой, дёрнешься, и голова отлетит, - и сделал вид, что кладёт гранату ему под голову. Виктор посмотрел внимательно на лес, там было тихо, птицы примолкли. Между лесом и обрывом небольшими островками росли кусты шиповника. Сержант направился к одному из них. Вытащил отобранный у диверсанта наган, рядом положил две лимонки. На ветку надел шинель, сверху приладил будёновку, получилось похоже на притаившегося солдата. Винтовку Силина приладил между веток. Издали казалось, что солдат целится. Приметил ложбинку, по которой можно незаметно прокрасться к другим кустам. Закончив приготовления, увидал, что снова взлетели, застрекотали сороки. Видно, возвращаются диверсанты. Успел ли доскакать до заставы Ваня? Вряд ли.
Вот из леса вышел, озираясь, один человек, за ним другой, третий. А где же четвёртый? Подошли к краю обрыва, ищут того мужика с мешком, что-то говорят. Около деревца, склонённого на берегу обрыва, смотрят вниз. Плотный человек в серой тужурке, видно, начальник, надо стрелять в него. В голову нельзя, можно промазать. Выстрел. Мужик в тужурке свалился с обрыва. Двое залегли в зарослях папоротника. Послышался выстрел с той стороны. Виктор не боялся, осматривался. Вдруг шевельнулся один куст, затем другой. Ага, ползёт кто-то! Ближе, ближе. Выдернул чеку, бросил гранату. Грохнул взрыв, и вслед за ним раздался истошный крик.  Вот и ещё один отвоевался. Осталось двое. Качнулась будёновка. Метко стреляет. Виктор приложил бинокль к глазам. По ложбинке отполз  к кусту, стал наблюдать.
Раздался выстрел, шевельнулась шинель.
- Так мне всю шинель попортят, - подумал.
 Вот качается трава, ползёт вражина всё ближе к «красноармейцу в будёновке». В руке у диверсанта блеснул нож. Подползает сзади к солдатику-кукле, заносит нож. Хорошую сделал куклу, даже вблизи от бойца не отличишь. И тут метнулась какая-то тень, и в руку с ножом вцепился зверь, стал рвать человека.
  - Стой, Байкал!
Собака замерла около упавшего врага. Лейтенант подошёл, потрогал шинель:
- А сержант где?
- Я тут, вы бы пригнулись, товарищ лейтенант, а то ещё один где-то ходит. А, вот его ведут!
Двое солдат добежали до берёзки:
-  Вон ещё один лежит.
Виктор приказал:
- Развяжите ему ноги, страху натерпелся.
Лейтенант пошёл к Силину:
- Ты сказал, что диверсантов пять, а где пятый?
 За него ответил Виктор:
- Пятого я срезал, он под обрывом.
 Скоро пятого вытащили из-под обрыва.
- Ну, молодец, сержант, точно, как в тире.
      Командир велел бойцам с овчаркой обследовать лес, и пограничники принесли вещи врагов.
      - Собирайтесь, на заставу пойдём, на охрану границы я назначил  других.
       Медленно шёл отряд по тропинке, вели связанных диверсантов. С забинтованной рукой плёлся покусанный собакой нарушитель границы. Двух убитых взвалили на лошадей и вели в поводу. Довольный лейтенант ехал позади, повторяя:
   - Молодцы, ребята, молодцы.
 А Силин, как только подъехали к лесу, скомандовал:
  - Отряд, спешиться, коней привязать! Цепью пригибаясь, обследовать каждую кочку. 
   Лейтенант пришпорил коня и поскакал  впереди своего маленького отряда. А Силин спросил:
   - Товарищ сержант, а долго ли ждать пришлось?
   - Ваня, теперь можно по имени и без «сержанта», мы же не в дозоре. Теперь можно и красотами Дальнего Востока любоваться.
   - Да, красиво тут, папоротник, деревья невиданные, склоны, как на картинах, виноград висит прямо перед глазами.  А среди этих красот двуногие звери, злые и коварные.
      - Да, тут надо каждую малость примечать: это граница.   
      - Витя, мне этих премудростей и не одолеть: и сороки, и палка не так лежит, и приказ Ворошилова.               
   - А ты, Ваня, примечай каждое сломанное деревце, а то виноград заметил и больше ничего. И сороки, они, когда зверь или человек, тревожатся. Неужели никогда на охоте не был?               
   - Не был, я же городской, в лесу бывал редко. А приказ Ворошилова?               
   - Не было такого приказа, это я придумал, Ваня. Помнишь, месяца два назад проводил занятия старичок в штатском, а ты что-то записывал… Психологические приёмы, как допрашивать диверсанта. Ты же записал.
   - Да я Катеньке письмо писал…
   - Вон оно что, ты не только себя, а и товарищей своих погубишь. Надо серьёзней к занятиям относиться. Лейтенант тебя нахваливает, а зря. Сейчас я никому ничего не скажу. Но если так будешь службу нести, то кроме, как картошку чистить, ничего тебе нельзя доверить.

     В деревенской просторной избе за столом сидели Кузьма  и его сын Леонид. Отец протянул благодарственное письмо и карточку:
    - Порадовал меня Витька! Написано, что хорошего сына воспитали.
  Леонид, поправив очки, прочитал письмо, попил из крынки квасу и сказал:
    - А я, отец, газету привёз из города. Посмотри, что написано: «Так служат земляки».
   - Ну-ка, Валентин, иди сюда и читай, - отец отдал десятилетнему сыну газету.
  Валентин удивлённо взглянул и сказал:
  - Тут то же самое, что в письме: благодарят родителей, что воспитали хорошего сына и фотография нашего Виктора у развёрнутого знамени дивизии. «Этой чести удостаиваются лучшие из лучших». 
  - А вторую газету я передам Марии, - сказал Леонид, протирая очки, - ох, и невеста у Виктора, красавица. Мария в армию Виктора провожала, сельская учительница,  я её увижу на конференции. Она сейчас в институт заочно поступила.
 - Через год Виктор придёт, поженятся, ему двадцать два будет. Давай выпьем, Лёня!
 Тут их укоротила Прасковья:
 - Нечего, и так каждый день праздник, пластинки заводишь.
  -  Я тоже тебе пластинки привёз и ещё книжки для девчонок-мальчишек, - Леонид вынул из портфеля пять пластинок и несколько тоненьких книжек, - только мне рассиживаться некогда. Надо ехать в Тюкалу, а потом в Бекишево, лошадь запряжённая стоит, я же на работе, Аксинья навещает ли?
  - Да, месяц  назад с Андреем и сыном Геной приезжали. Мы хорошо посидели, а внучок Гена бегает, ко мне ручонки тянет: «Деда, деда!». Вот обрадовала Лисичка. У Миши тоже год сыну, я ездил к нему, - сказал Кузьма, – а ты когда женишься?
  - Тятя, я пока присматриваюсь. Ну, я поехал.
 Кузьма вышёл за ворота проводить сына. К нему подошёл Егор:
  - В люди твои сыновья выходят: Леонид – учитель и директор школы, Михаил в начальники выходит.
  - Ты не знаешь про Виктора, посмотри газету.
  - Пойдём ко мне, по маленькой выпьем, - сказал  Егор.
  - Пошли, я и газету прихвачу.               
  Два моложавых деда пошагали по улице. Лето тридцать девятого года было благодатным, с тихими грибными дождями по ночам и солнечными днями. Никто не ожидал бед да бурь. 
               
                Глава 5 «Если завтра война…»

        Снег сверкал в свете фонарей. Клуб Железнодорожников ярко светился огнями. На площади перед клубом стоял одиноко парень в шапке и стареньком полушубке.  Он снова подошёл к дверям и стал просить контролёра пропустить его. Но дед был непреклонен:
 - У тебя, парень, нет пригласительного билета, да и одет ты не по-праздничному.
- Пойми, что я только из армии вернулся, вырос из всей штатской одежды.
- Ну, так приходил бы в солдатской.
- Мне и в военкомате сказали, что надо было в шинели приходить. А в военкомате-то мне медаль вручили, - и он расстегнул пуговицу полушубка, показывая на гимнастёрке новенькую медаль.
  - Чё, правда, твоя? Чего-то не верится.
   Виктор достал документы из кармана.
 - Смотри, дед, кого ты у дверей задержал, а у меня в этом концерте невеста будет петь. Родные мои уже в зале сидят.
 Из зала донеслись звуки женского голоса: «Степь да степь кругом…».
 - Слышишь, это моя невеста поёт, а ты не пускаешь…
 - Хорошо поёт, как Русланова, повезло тебе, парень. Ладно, проходи, кажись, не врёшь…
   Виктор быстро прошёл к раздевалке, снял полушубок и шапку и, сверкая медалью на гимнастёрке, прошёл в зал. Он сразу же увидел высокого парня, брата Маши, Ивана, и сел рядом. Кивком поздоровался с матерью невесты, Натальей Михайловной. Мария ещё не закончила петь, и последние слова песни утонули в аплодисментах.
  - Не зря Маша у самой Калугиной учится петь, - шёпотом сказал Иван.
 - А кто такая Калугина? – так же шёпотом спросил Виктор.
  - Елена Владимировна Калугина  руководит хором Дома просвещения и часто на радио выступает, скоро сам узнаешь, какой это талантливый человек.
  Аплодисменты стихли, и Мария незаметно прошла в зал и села рядом с Виктором. Лицо её пылало, Машенька была очень хороша в новом тёмном платье с белым кружевным воротничком.
   После концерта шли по заснеженным улицам, мимо маленьких домиков. Вспоминали ярко освещённый зал, украшенный знамёнами в честь Дня конституции, овации зала. На небе ярко сияли звёзды.
       В маленьком домике Натальи Михайловны их ждал накрытый стол. Младший брат Марии, Коля, сказал:
 - Что вы так долго, скоро сестра с мужем придут, а вон собака лает, идут.
 В комнату зашла молодая женщина, очень похожая на Марию, подала руку Виктору:
  - Лиза, - и тут же заметила, - смотри, Виктор, твоя невеста скоро артисткой станет.
 - Не станет, петь будет по праздникам, у неё другая цель – детей учить.
    Пётр поздоровался со всеми и замолчал, он любовался своей Лизонькой, накрытым столом и думал, как повезло ему, сироте, войти в большую семью.
  Сели за стол, выпили за День конституции, за здоровье …
       Виктор рассуждал:   
     - Надо мне поработать, приодеться, потом свадьбу сыграем.
    - Мы с Петром расписались, комнату снимаем, ни одной минутки не хотим поврозь проводить, а Петру от железной дороги дадут комнату в следующем, сорок первом году, - гордо заявила Лиза.
   Иван снял новенький пиджак и повесил на дверцу платяного шкафа: 
 - Виктор, я хорошего мастера знаю, сошьёт тебе, как у меня, костюм, - сказал Иван и прикрикнул на Николая:
 - А ты молод ещё третью рюмку глотать, и что это у тебя за причёска?
 - Это полубокс, - дерзко отвечал Коля, - я рабочий человек, имею право выпить.
 - Пока я служил, распустился совсем, - строго сказал Ваня, - шестнадцать лет, а курит и выпить не дурак.
 - Через месяц семнадцать будет, а работаю я с четырнадцати лет, так что если пью, то на свои.
 - Ну, не ссорьтесь, - сказала мать, - а вам, детки, надо бы пожениться.
 Маша потупила глаза:
 - Нет, мама, ты ничего не понимаешь, я заочно в институте учусь, весной экзамены.
  - А мне комнату к осени обещают, тогда и поженимся, - добавил Виктор.
  Наталья Михайловна любовалась своими детьми и думала о том, сколько трудностей ей пришлось преодолеть, чтобы они, красивые и здоровые, сидели за столом. В тридцать два года Наталья овдовела, осталась с четырьмя детьми, вдали от родителей, в незнакомом городе.
      Коленька выманил Петра покурить:
   - Смотри, какие курю, - и показал пачку.
  - Позовём Ивана с Виктором, - предложил Петр.
  - Да они некурящие, - ответил парень и вышел в сенки.
   - Машенька, убирай тарелки и разливай чай. А ты, Лизонька, сиди, не хлопочи, пятый месяц уже, весной родишь, - сказала мать.
    Маша  поставила на стол варенье и домашнее печенье:
   - Похвалился тебе Иван, что в восьмой класс ходит?
   -  Ты что, с пацанами за партой сидишь? - спросил Виктор.
  - Зачем с пацанами, это для рабочих школа, вечерняя, там и постарше меня есть.
  - Учись, ты же мастером работаешь, надо соответствовать. Умную девушку найдёшь. Ни на кого ты не смотришь, а такие красивые тут соседки!
  - Маруся, зачем мне красавица, мне умная жена нужна, чтобы было о чём поговорить, чтобы одним вышитым скатёркам не радовалась, а понимала, в какое время и в какой стране живём.
  - И тебя, Витька, учиться заставлю, - улыбнулась Маша.
  - Ну, куда мне, я в деревне пятый класс и тот не окончил.
 - Ничего, запишу тебя в седьмой, что год терять, помогу тебе. И Коленьку заставлю учиться, а то пишет матери открытку: «Праздравляю». Смех. В каждом слове ошибка.
   Маша подошла к Лизе, и они о чём-то заговорили шёпотом.
 - Иван, ты много читаешь, что там слышно? – негромко спросил Виктор, - война будет?
   Иван развернул газету «Молодой большевик».
    - Месяц у меня газета лежит, тут статья Бударина, политрука лыжного батальона.  Почитай, как смело сражались сибиряки с финнами. Наше правительство предлагало финнам нашей пахотной, плодородной земли вдвое больше в обмен на болота да валуны недалеко от  Ленинграда. Нужен этот клочок земли, чтобы с этих прибрежных камней не бомбили нас прямой наводкой в случае войны. Но финнами руководят немцы, и они не согласились, пришлось  отвоевывать, отогнать от Ленинграда. Этой Финляндии никогда не было, это Ленин им независимость дал, так они немцам преданно служат, забыли, кто им свободу подарил.
   - Умный ты, Ваня, как наш политрук, не зря тебя мастером в ФЗУ поставили.
   - А война будет, - строго сказал Иван, - только бы времени хватило к ней подготовиться. Ты должен больше моего знать, ты ведь недавно из армии.
  -  Там, где я служил, всё спокойно; так, иногда бывают провокации, но мы ловили врагов, - ответил Виктор.
  - А озеро Хасан? Халхин-Гол как же?
  - Так это далеко от нас было, там тоже успокоили самураев, не сунутся. Я новый танк видел: идёт - земля гудит. Жаль, мало таких танков. А ты, Ваня, тоже на Востоке служил?
   Иван помедлил и ответил:
  - Да, но служил далеко от боевых действий. А вот недавно встретил Колю Дёмина,  Машиного ухажёра.
  - Какого ухажёра? - удивился Виктор.
  - Так это давно было, они в школе дружили, а тут ты стал подъезжать на велосипеде. Коля увидел, какая Маруся счастливая, и как-то поник головой. А ты такой франт, подъезжал к дому в белых брюках да пижонской кепочке. Коля военное училище окончил, служит на западной границе, приехал в краткосрочный отпуск. Специально меня поджидал, спросил про сестру. А я ему ответил, что Маша своего велосипедиста  ждёт. Дёмин загрустил, но мне рассказал, что немцы устраивают провокации, техники нагнали, так что войны не избежать, да и по газетам видно: пол - Европы захватили.
  - Да у меня соперник есть, а я и не знал. Может, из-за него свадьбу откладывает?
  - Брось, Маша не такая, чтобы головы зря кружить.
    Пётр и Коля зашли в дом, от них пахло табаком, Лиза позвала к столу:
  - Чай стынет, а все разбрелись, шепчутся о чём-то.
  - Что, выпивка кончилась? – спросил младший брат у Маши.
  - Коля, для тебя выпивка давно кончилась. Садись чай пить.
     После чая Маша запела старинную казацкую песню, Лиза и мать подхватили. Их голоса красиво сливались.

       Кузьма сидел за столом, повернувшись к окну, шевеля губами, медленно читал газету.   Когда брякнула щеколда, крикнул:
     - Посмотрите, ребятишки, кто там на крыльце топчется?
    Любонька скорёхонько открыла дверь. В клубах морозного воздуха  вошли в избу мужчина и женщина с ребёнком на руках. 
     Мужчина сказал:
     -  День добрый! Мы были в конторе, но там заперто, а нам надо дочку записать.
     - Да зачем топить контору, будет собрание  - протоплю.  Нечего зря дрова жечь.  Даша, это у вас вторая дочка?
     - Вторая, - зарделась молодая черноокая баба.
   - А сын-то у вас один, так надо ещё сына, для равновесия.
   - Родим и второго,  и третьего сына, дядя Кузя, - улыбнулся скуластый молодой отец.
   - Детей чем больше, тем лучше, - подтвердил Кузьма и поглядел на маленькую Полечку, которая играла тряпичной куклой, - скоренько запишем вашу девочку.  Документы у меня дома хранятся, чернильница есть и печать. Тут и писарь свой имеется. Валентин, садись и пиши. Как дочку назвали?
     - Катенькой назвали, в честь Дашиной матери, - отвечал муж.
    - Вот и пиши – Катерина.
    - Надо писать – Екатерина, - поправил Валентин.               
    - Тебе видней, ты же пять классов кончил, грамотный, а я всего два и то так давно, что и не помню ничего.
    - Вечером приходите к нам с женой, отметим, а ты, дядя Кузя, крёстным будешь.
   -  Хорошее дело. Придём, обязательно придём и подарок принесём.
   - А как ваши сыновья?
  Кузьма улыбнулся:
  - Да у меня и дочка в городе теперь. Аня, работает на швейной фабрике.
  - А Виктор что-то мало погостил, - поинтересовался молодой отец.
  - Дела у него, работа и невеста в городе, говорят, красавица. Витя приезжал в начале октября, охотился, неделю побыл. Отдал я ему старенький овчиный полушубок, в нём и уехал в город. Что он будет в шинели до пят ходить? Приду, приду, расскажу. А сейчас мне надо ехать по колхозным делам, некогда.

        Налетела шальная и радостная весна, зацвели луга, мелкой листвой оделись деревья. А потом лето зноем обожгло лицо и руки. Но радостно семиклассникам, перед ними распахнулась взрослая жизнь. Кто-то будет учиться, кто-то пойдёт работать. Ликует душа их молодой учительницы Марии Сафроновны, это её первый выпуск, первые цветы, подаренные ей учениками.  С букетом она идёт по городу в голубом шёлковом платье под руку с красивым мужчиной. Виктору к лицу строгий тёмно-синий костюм, белая рубашка. Люди провожают их взглядами: «Какая красивая пара!».
   Их обогнал парень на велосипеде.
  - Смотри, да это же наш Колька! Зачем ты дал ему велосипед, ещё сломает или в канаву свалится.
 - Да ничего с ним не случится, он же не маленький. А день такой солнечный, как легко дышится, пойдём в Парк Культуры, там сегодня духовой оркестр играет.
  - Не пойдём, а поедем на трамвае, - весело ответила ему Маша.
  - А вечером кино посмотрим, фильм отличный: «Девушка с характером».
  - Ты угадал. Я ещё не видела этот фильм, - сказала Машенька.
    Около остановки, у репродуктора, стояла толпа. Виктор и Мария подошли, стараясь расслышать голос диктора. Зачитывали правительственное сообщение. Люди стояли с хмурыми лицами, смысл слов поразил всех. Охрипшим от волнения голосом кто-то тихо произнёс:
 - Война! Германия напала на нашу страну…
               
                Глава 6. «Вставай страна огромная…»

     У калитки стояли, взявшись за руки, Виктор и Маша.
  - А, может, не поедешь? – спрасила Маша.
  - Как я не поеду? В два часа идёт машина на Тюкалу. А мне надо успеть передать документы комсомольского актива наших мастерских.  Съезжу на два-три дня к своим. Через пять дней мне на сборный пункт. Когда теперь увидимся?
  - Посторонитесь, влюблённые, - усмехнулся Коля. Он нёс на спине мешок.
  - Дроблёнки купил, - похвастался брат, - а мыла нигде нет.
  На крыльцо вышла мать, она сказала Коле:
 - В комнату неси, да не разбуди Вовочку.
   Парень занёс мешок в дом, вскоре вышел, закурил и вздохнул:
  - Вчера Петра провожали, Лизонька горько плакала, убивалась, а сегодня собралась и ушла на работу, а мне завтра смена. Виктор, дай велосипед, объеду все дальние магазины.
 Виктор вытащил из нагрудного кармана бумажку с печатью:
   - Велосипед я сдал для нужд фронта, у нас в мастерских велосипеды все сдали, а инженер Егор Иванович сдал мотоцикл и ламповый приёмник. Вот расписку дали, что после войны вернут велосипед. Возьми себе расписку, война кончится – велосипед твой будет.
 - Жаль велосипед, ты его всю зиму ремонтировал. А на фронт я тоже уйду, мне скоро восемнадцать,  буду бить фашистов.
 Во двор вышла Наталья Михайловна, стала развешивать пелёнки на верёвке. Остановилась рядом с Колей и произнесла:
  - Я в ту войну жила, трудно с продуктами было, беги, Коля, может, ещё что купишь.
  - Мама, на всю жизнь не напасёшься, что людям, то и нам, - отозвалась Маша. Она, не стесняясь своих родных, обняла Виктора и поцеловала.

     Пронзительный ветер качал чахлые деревца около дороги. Солдат чинил колесо телеги, лошадь стояла смирно. Подъехала полуторка,  в ней сидели несколько солдат, командир вышел из кабины:
   - Что ты делаешь, сержант?
   - Пушку спасаю, я командир орудия.
  -  Так ты артиллерист? А где бойцы?
  -  Товарищ … - Виктор посмотрел на петлицы, - товарищ майор, они раненые, увезли их туда, за лес.
   На телеге лежали винтовка, шинель и шесть снарядов.
  - А ты почему не уехал?
  - Я лошадь ловил, телегу починял. Пушка новая, снаряды есть, врагу её не отдам.
  - А медаль за что?
  - Это я до войны, на Дальнем Востоке диверсантов ловил.
  - Может, солдат тебе дать, чтобы помогли?
   - Сам управлюсь, товарищ майор, - Виктор ремнями прикрепил пушку к телеге.
  - Торопись, слышишь, громыхает, в плен не попади, прёт фашист, так и до Ленинграда отступать придётся.
  - Не попаду, - бодро ответил боец.
  - Эх, крестьянская душа. Молодец,  сержант, что орудие не бросаешь, следуй за нами,- сказал майор и сел в кабину.               
  Машина поехала по разбитой колёсами дороге, а за ней молодая кобылка тащила телегу и прикреплённую к ней пушку.

     Пришёл Кузьма домой, пахнуло махоркой.
  - Давай, тятя, я повешу дождевик, - сказал Валентин.
  - Тятя пришёл, - обрадовалась Полинка.
   Кузьма достал размокший кусок бумаги, где что-то было написано карандашом.
   - Валентин, перепиши эти цифры в журнал, три села объехал, большое хозяйство.
  - А ты, тятя, теперь председатель колхоза? – спросил Валентин.
  - Председатель, кому кроме меня, все мужики на фронт ушли. Ты подрастёшь, будешь председателем. Учись ладом.
  Прасковья принесла письмо:
   - Валя, почитай письмо брата.
  Мальчик взял конверт и сказал:
   - Я думал, что письмо не нам. Почему Панфилов  Василий Андреевич?  Почему у него другая фамилия? И отчество?
  - У вашего тяти была другая жена, она умерла. Твой отец остался один да четверо детей.  Одному трудно жить, вот на мне и женился. А я овдовела, наша фамилия с Васей была Панфиловы, так она у Васи и осталось, и отчество. За всех за вас сердце болит, что-то Миша не пишет и Витя тоже.
- Некогда им писать, они стреляют, воюют. Я вот тоже поеду на фронт, - сказал Валентин.
- Тебе воевать с курами, чтобы в пригоне на насесте сидели, - засмеялся Кузьма, - читай письмо.
  Полинка посадила рядом с собой тряпичную куклу, чтобы она тоже слушала письмо с фронта. Все замерли, слушая Валентина.
 - Пишет, что грузы сопровождает, а где и как, ничего не пишет, - расстроилась мать.
 - Это же фронт, там нельзя никакие пункты указывать. Главное, жив и служит там, где приказано, - строго сказал отец.
 
  Иван пришёл домой, принёс буханку хлеба.
  - Вот получил на карточки, больше ничего не отоваривают, а что-то вкусно пахнет,- сказал и сел читать газету.
  - Это я мелкой картошки отварила  «в мундирах», да на постном масле поджарила, - ответила мать, - Коленька нам запасы сделал, а сам воевать ушёл.
  - Да не воевать, а в лыжный батальон записался. Они тренируются недалеко от города. Когда повезут их на фронт, увидимся на вокзале, - объяснил Ваня.
 - А ты что так поздно, где-то бродишь, - сердилась мать.
 - Мама, я на курсы шофёров хожу.
- Зачем тебе эти курсы?  Ты и так мастером в училище, бронь дали, значит, ценят, - проворчала мать.               
   - Эта бронь мне тяжелей всего, здоровый мужик, а сижу в тылу. Даже младший брат скоро на фронт отправится.
  - А что в газетах пишут? – спросила мать.
  - Наши войска отбросили фрицев от Москвы, может, Петя Лизонькин там воюет?
   Иван отложил газету, подошёл к кроватке племянника:
   - Вовка, какой красивый мальчишка. Губами шлёпаешь и молчишь, молодец. А твой отец фашистов бьёт. 
 Вошла Лиза, сбросила шаль и пальто:
  - Ох, устала, руки у печки погрею, да буду сына кормить.
 - Ты сначала сама поешь, потом мальчишку накормишь. Видишь, лежит и не плачет, отдыхай пока, - мама поставила на стол сковородку, отрезала хлеба.
 - Машенька обещала на Новый год приехать из деревни, трудно ей там, но заменить её некем, все мужчины-учителя ушли на фронт, - сказала Лиза. 

    Кузьма приехал темнее тучи, ездил он в Тюкалу, по колхозным делам. Гостинцы привёз Кате, жене Михаила на улицу Советскую и узнал плохие вести.
     Прасковья помогла мужу снять тулуп и спросила:
   - Что такой смурной? Лошадь распряг?
   - Захарка управится.
   -  А почто печален? С Михаилом что?
    - Нет. Груня прислала Мише записку с каким-то мужиком, что её Пётр погиб. Бедная моя сестричка, помошница моя, какое горе на неё свалилось.
   - А почему Груня Мише пишет? Она что, не знала, что племянник давно на фронте?
   - Видно, не знала. Тяжело ей будет в дальней чужой деревне с маленьким Стёпкой на руках. Война, сколько ещё горя она принесёт?
 
    Трава только пробивалась из земли, но люди, измученные голодом и холодом, смотрели на неё, радуясь теплу. Скоро наступление, разорвут войска кольцо блокады.
 В блиндаже отдыхали бойцы. Юрий с Алтая толкнул в бок товарища:
  - Витька, сибиряк, пойдём, покурим.
  - Я не курю, но выйду с тобой за компанию.
 - У меня большая семья, - хвастался алтаец,- три брата и две сестры, все младше меня. Отца не берут на фронт, тракторист он. Да вот беда - корова заболела, голодно им будет, если корова падёт.
 - Мой бы отец быстро вылечил вашу корову, - отозвался Виктор.
 - А что он – ветеринар?
  - Нет, но он всё умеет, скотину лечить, печку сложить, а семья наша больше, нас одиннадцать человек детей. Мой брат Лёня директором школы в деревне был, потом его, как началась война, преподавать в военное училище перевели. Братья Миша  и Вася воюют, сестры Аня и Маруся - в городе, на швейной фабрике, а остальные ещё малые.
  Юра посмотрел в небо и сказал:
  - Снова летят, Ленинград  бомбить, их наши ястребки перехватывают. Как темнеть начало, так они и попёрли. Зенитки бухают, прямо над головой.  Эх, снарядов бы больше.
А фашисты хитрят,  бросают бомбы куда попадя. Боятся гады. Прилетят, скажут, что Ленинград отбомбили. 
   Послышались взрывы, ближе, ближе.  Вдруг как ахнуло, вздрогнула земля, и накрыло друзей...    
               
   - Давай, скорей разбирай брёвна, бомба прямо в блиндаж угодила, - кричал простуженным голосом сутулый лейтенант.
   - Сестричка, помогите друга моего откопать, - ползал по земле чумазый боец, - мы у входа сидели, уберите обломок бревна.
  - Уведите его, чтобы не мешал,- сказала медсестра.
   - Витьку надо откопать,  - Юра принялся руками разгребать землю.
   Бойцы быстро растаскивали брёвна, откапывали из земли людей, 
  - Витьку откапывайте, - размазывая кровь по лицу, хрипел друг алтаец, - это его сапог.
   - Тут кто-то есть, - сутулый лейтенант вытащил из земли человека, в комьях грязи.
   - Медицина, делайте ему искусственное дыхание, - шептал Юра.
   - Похоже, ему мы уже не поможем, - вздохнул кто-то.
   - Как жаль, какой красивый и молодой, этот сержант с медалью, - вздохнула медсестра Катя.
  - Грузите раненых на машину, - крикнул майор.
  - Товарищ майор, прямое попадание в блиндаж, семь человек убитых, девять раненых, - сказал сутулый лейтенант.
  - Соберите медальоны, будем писать похоронки, а этого сержанта я помню, он пушку спасал, крестьянская душа, - майор остановился около бойца с медалью.
  - Витенька, ты, Витенька, комсорга убили, - плакала самая молодая медсестра Зоя, - хвалился, что невеста у него Машенька. Не дождётся своего любимого…               

                Глава 7. «Похоронен был дважды заживо…» 

          Военврач Гришина сидела за столом и при свете коптилки перебирала документы.       Заглянула старшая медсестра Вера:
  - Солдатик рвётся к вам больной…
  - Что, разобраться сами не можете? Ну, пусть войдёт, - произнесла женщина усталым голосом.
  Наклонившись, в санитарную палатку вошёл долговязый молоденький солдат, его руки тряслись, глаза были испуганно выпучены.
 - Что у вас, боец?
 - Он матерится, из рота кровь капает.
 - Кто матерится? – военврач вздохнула, - опять контуженный.
 - Да этот, которых хоронить повезли, а он матерится, и из рота кровь течёт.
 - А ты кто такой?
 - Мы из похоронной команды, - выдохнул боец, - мы всех выгрузили, а этот матерится…
 - Куда смотрели, девки? Это из нашего блиндажа. Живого хоронить повезли! Где, показывай! Вера, давай чемоданчик, за мной быстро…
  Они вышли из палатки, недалеко стояла полуторка.
 - Да тут он, мы его сюда привезли, - солдатик показал на машину.
  Подбежали к машине, откинули борт. Там сидел пожилой солдат, держал голову раненого на коленях,  полушубками закрыл его до подбородка.
  - Комсорг, Витька, матершиник ты мой.  В госпиталь его, я вместе с ним поеду.
  - Я фашистов материл, - еле слышно произнёс сержант и застонал.
 Часа через два военврач Гришина вернулась:
  - Отправили бойцов на буксире через Ладогу, и комсорга нашего пристроила.  Сумерки, небо в тучах. Не должны бомбить фашисты, дай Бог доберутся. Будет жить Виктор.
 - А у меня его гимнастёрка с медалью, - Зоя опустила глаза. 
 - Пусть у тебя пока лежит, выздоровеет, вернётся к нам, - улыбнулась военврач.
 - Что, Зоя, влюбилась в молоденького сержанта? - рассмеялась Вера.
 Зоя засмущалась и пошла прочь.
- Надо мне поучить вас искусственное дыхание делать, девчонки, а то живого чуть не похоронили, - строго сказала Лидия Николаевна.

   В больничной палате между койками узкие проходы.  Виктор в чистеньком  старом халате пробрался к окну  и долго стоял у окна, глядя на зеленеющие деревья. Он чувствовал, как силой наливается ещё недавно слабое тело. Его окликнул боец, беспомощно лежащий на спине:
 - Витёк, подойди ко мне, помоги письмо написать. Сестричку не хочу просить, у неё и так много забот.
 - Я своё отлежал, и ты пойдёшь. Врач у нас толковый, умница. Ты откуда, Паша?
 - Из Красноярска. 
- Я тоже из Сибири, из Омска, сейчас принесу бумагу, чернильницу, напишем. Полетит письмо твоей зазнобе. 
  Когда письмо было написано, Витя пошёл по коридору, чтобы отдать бумажный треугольник медсестре. Шагая мимо дверей, он увидел кабинет главврача.
 Больной постучал, ему крикнули: «Войдите».
Зашёл в комнату: за столом главврач в белом халате и полковник пьют чай.
 - Извините, я позже зайду.
 - Ничего, уже зашёл.
  - Разрешите спросить: скоро ли меня отправят обратно в часть.
  - Да ты под большим вопросом, почти с того света выкарабкался. Будет комиссия, тогда решим.
 - Да я хорошо себя чувствую.
 Главврач велел больному снять халат и стал простукивать его грудь и спину:
 - Здесь больно, а здесь? Дыши глубже!
 - Вот тут больно, а тут нет, - отвечал Виктор.
 - Ну-ка, нагнись, достань до пола. Что, не можешь? Надо спину разрабатывать. Иди в палату, потом решим этот вопрос.
  Витя вышел, закрыл дверь.
 - Что, Лёша, серьёзный больной? – спросил полковник.
 - Да у меня, Федя, все серьёзные, - ответил главврач, - а этот особенно, хоронить его повезли среди мертвых, а он пошевелился.
 - Как хоронить?
 - В братскую могилу, а он зашевелился, шептать что-то начал. Как только живым довезли. Главврач Гришина написала сопроводительную записку, в блиндаж у них бомба угодила.
  - Как в песне на стихи Лисянского «Похоронен был дважды заживо…».  Какой случай! Не захотел умирать солдат. Ты выписываешь его?
  - Да рановато.
  - А что если я его в училище заберу? В какой он палате?
   Виктор не успел дойти до своей палаты, а его зовут обратно:
 - Сержант, идите к главврачу.
  Боец вернулся.
 Полковник подвинул стул, предложил:
 - Садись. Хочешь на ускоренные курсы, лейтенантом будешь. Сколько классов в школе закончил?
 - Шесть классов, – приврал Виктор, он и пяти не закончил, но иногда полагался на «где наша не пропадала».
 - Плохо, что семилетки нет, но я думаю, что зачислят. Я туда еду через пару дней, тебя возьму. Нужны нам такие боевые ребята. Заодно и окрепнешь за время учёбы. Прорвёмся, сержант?
 - Прорвёмся, товарищ полковник! – бодро ответил Виктор.

    Педагог Калугина собиралась домой после занятий хорового коллектива. Кто-то постучал в дверь.
    - Войдите, - сказала Елена Владимировна.   
   - Вот вы где, - обрадовалась Машенька и пожала певице руки. Та обняла девушку и пожурила:
  - Куда же ты пропала? С твоими вокальными данными и забросить пение.
  - Так я в деревне работаю, некому кроме меня, ещё учусь заочно. До диплома один год остался.
  - Здорова ли мама? Что жених пишет?
  - Мама здорова, а Витенька в госпитале лечился, а сейчас в артиллерийском училище.  Я вам гостинцы привезла.
   Маша достала льняные мешочки с сушёными грибами, шиповником, горохом.   
   Развернула полотенце, в котором лежал ароматный каравай, испечённый в русской печке. Сверху завязанный тряпочкой стакан был полон топлёным маслом.
 - Откуда такое богатство? – спросила Елена Владимировна.
 - У нас хоть картошки в достатке, а тут, в городе что? Чем могу, тем делюсь. Не откажите, возьмите.
  - Давай, вместе попьём чаю, из титана сейчас наберу кипятка.
   Елена Владимировна достала изящные чашечки, видно, из старого сервиза. Сходила за кипятком. Они заварили  сушёный шиповник. Запах лета, леса заполнил комнату.
  Маша съела небольшой ломтик хлеба и встала из-за стола:
 - Я не голодна, ведь я из дома, немного поброжу по залу, соскучилась.
  Маша зашла за кулисы, полутёмный зал был пуст, а когда-то тут горели лампы, звенели голоса. Через какое-то время к ней подошла Елена Владимировна:
  - Пока ты в городе, приходи и пой, давай сейчас же займёмся. Что будешь петь?
  - Мой любимый романс «Не уходи, побудь со мною…»
  - Хорошо, иди к роялю. Да не так, спинка прямая, подбородок повыше, но взгляд не надменный.
 Маша пошла к роялю.
 - Нет, не так. Представь, что волосы твои уложены короной,  на ногах не тапочки  - парусинки, а изящные туфельки на высоком каблуке. На тебе шёлковое платье цвета утренней зари до пола. Шёлк легко струится, туфельки почти не видны. В зале, в середине шестого ряда, сидит твой любимый, и только для него ты поёшь. Вот теперь пой.
    Маша выпрямилась, посмотрела смело в тёмную пропасть зала, и запела, для него единственного, сначала тихо, еле слышно. Но голос постепенно набирал силу, взлетал под потолок: «Не уходи, побудь со мною, я так давно тебя люблю…». Голос отражался от стен, наполнял весь зал, голос дрожал от тоски и страсти. Елена Владимировна смахнула набежавшую слезу. Маша пропела последнюю фразу. И тут в пустом зале раздались аплодисменты. Оказывается, на последних рядах появились какие-то девочки, женщины.
     Машеньке захотелось петь и петь:
 - Можно я ещё спою?
 - Конечно, можно.
    Девушка запела: «Степь да степь кругом, путь далёк лежит…». И снова её наградили аплодисментами. Девочка подошла к Елене Владимировне и спросила:
  - А я смогу петь, как эта красивая певица?
  - Конечно, Варенька, у всех вас есть слух и голос, надо много заниматься, тогда придёт успех.
       К Марии подошла незнакомая женщина в белом берете:
- Мы с Еленой Владимировной, с её замечательным хором, ставим концерты, выступаем в госпиталях перед ранеными. Вы не смогли бы спеть две-три песни?
  - Хорошо, я сейчас экзамены сдаю, буду здесь три недели, можете на меня рассчитывать.
 - Подходите в четверг к одиннадцати  часам.
  - Подойду, обязательно.
   Маша попрощалась с Калугиной и вышла по улицу. Мимо шли люди с озабоченными лицами, только на губах у Маши играла невольная улыбка. И поэтому она опускала глаза и смотрела на дорогу. Вдруг прямо перед ней появился какой-то мужчина. Маша хотела его обойти, но мужчина встал на пути. Девушка подняла глаза и узнала брата Виктора, Леонида.
 - Здравствуйте, Леонид Кузьмич, - смущаясь, прошептала Маша.
 - Здравствуй, Машенька, - сказал Леонид, - я тебя ищу, у меня плохие вести, ты, наверно, не знаешь о нашей беде.
  - Какой беде? - спросила Маша.
  - Отцу похоронка на Виктора пришла. Что с тобой, Маша? Сядь на лавочку.
 Маша чуть не потеряла сознание, в глазах потемнело, ноги стали ватные. Леонид усадил её на деревянную лавочку около чужого дома.
  - Отец и мама горюют,  а тут от Аксиньи известие получили, что её муж Андрей пропал без вести. И у тёти Груни на мужа Петю похоронка пришла. Беда за бедой. Братишка Валентин записку оставил, что ушёл на фронт бить фашистов. А ему четырнадцати ещё нет. Искали его, а когда нашли в городе на вокзале, то мои друзья - комсомольцы братишке нашли работу - учеником столяра. Из мальчишек в деревне, у родителей, остался один Захар, через год его устрою в депо учеником. Паровозы мальчишка видел только в кино, но мечтает ремонтировать эти мощные машины.
  Маша сидела бледная, еле живая. А Леонид рассказывал:
 - Два месяца прошло, как похоронка на Виктора пришла…
 - Как же так, - перебила его Маша, - вот у меня письма: одно в мае Виктор из госпиталя прислал, а другое в июне из артиллерийского училища.
  Машенька достала из самодельной  сумочки треугольники писем.
 - Ну-ка, покажи,  - заволновался Леонид, - дай  мне письмо.
  Леонид посмотрел на дату:
 -  Значит, это письмо он отправил в июне?
 - Пишет, что родителям тоже весточку послал из училища, - добавила девушка.
 - Это я один не знаю, что Виктор жив, что произошла чудовищная ошибка. Хорошие вести я узнал от тебя, Машенька. Схожу к Валентину,  успокою мальчишку. А то снова на фронт побежит. 
    Машенька простилась с Леонидом и задумчивая шла по улице. «Обманул меня Виктор, когда написал, что легко ранен.  Он чуть не умер, если похоронку прислали.  Напишу Вите про разговор с Леонидом». Так думала Машенька, пока шла домой…
               
                Глава 8. Время испытаний.

   Лиза  в который раз перечитала письмо брата Вани. Писал, что принимал участие в боях,  возил грузы. А нынче они на переформировании, получили новые машины. Прислал фотографию. Мама поцеловала карточку, утёрла глаза передником:
    - И пошто Ванечка ушёл воевать? Тута у него бронь была, отказался.
 Лиза с досадой заметила:
  - Ваня говорил, что всю спину ему просверлили взглядами, что стыдно ему в тылу сидеть.
 Мама вздохнула:
   -  Коленька пошто не пишет? Пока в госпитале лечение принимал, три письма прислал, а после - молчок. Сердце моё ноет, пошто не пишет?
 
     В блиндаж зашёл Виктор, лихо приложил руку к шапке - козырнул:
   - Товарищ комбат, прибыл для прохождения дальнейший службы…
   - Покажись, герой, давно тебя ждём. Ты смотри - в погонах, младший лейтенант. 
  - Так точно, младший техник – лейтенант, - улыбнулся Виктор.
  - Молодец. У командира полка был?
  - Был. Там замполит чуть душу из меня не вытряс, так обрадовался старик.
  - Комсоргом-то будешь?
  - Замполиту пообещал и вам скажу, что если выберут – то буду.  А что новый комсорг?
  - Ранен он, увезли на Большую землю. Тут такие бои были за каждую высотку. Наших самолётов больше стало, техники, снарядов. Волховский фронт с той стороны долбит фрицев, а мы тут. Ну, иди к своим, там тебя посылка ждёт. Обратный адрес: Омск. 
   Виктор по траншее пошёл к своим бойцам. В блиндаже было накурено:
  - Привет, артиллерия!
  Кто-то крикнул:
  - Виктор к нам пожаловал.
 Лейтенант оглядел бойцов:
  - Много незнакомых у вас, а старики - то где?
 - Знамо где, кто ранен, а кто убит. Тяжёлые бои были, нам досталось,  но и мы снарядов не жалели, много фрицев покрошили.
 - Комбат сказал, что здесь посылка меня ждёт. Где она?
 Боец принёс объёмистый мешок. Виктор распечатал  посылку, достал несколько мешочков с табаком, варежки и носки из овечьей шерсти. Из носка торчало письмо.
  Виктор сел к коптилке читать письмо, а когда дочитал, сказал:
  - Это брат Захар пишет, а варежки и носки сестрёнки связали. Ребята, угощайтесь самосадом, отец три сорта табака выращивает, смешивает. Хорош табачок! Петрович, бери носки, тёплые.
 Семён Петрович примерил носки, улыбнулся:
 - Тепло, как у бабушки на печке.
  Бойцы рассмеялись:               
  - Бабушку вспомнил.
   Кому варежки подарить? – спросил Виктор.
  - А ты медсестре Зое отдай, она твою гимнастёрку и медаль хранит, присушил ты девчонку, - произнёс Семён Петрович.
    - Да что вы, у меня невеста в Сибири, ждёт и письма пишет.
  - Не знаю твоих дел, но варежки ей отдай.  И давайте выпьем, что осталось, за твои офицерские погоны.
 Разлили водку, каждому на дно кружки, и Виктор взволнованно сказал:
   - Давайте выпьем за тех, кто сегодня, девятого марта, прорывается к нам с Большой земли, долбит врага, с кем встретимся мы в день окончательного прорыва блокады!
   
       В блиндаже на ящике из-под снарядов сидел немецкий офицерик и испуганно     озирался.  Ждали начальство. Заляпанные грязью солдаты толпились у дверей:
   - Разведка, не расходитесь, «сам» сейчас будет, – сказал дежурный у телефона.
   В блиндаж стремительно вошёл полковник, бойцы все вытянулись.
 - Вот он, доставили «языка», - боец указал на немца.
-  Сегодня девятое марта, три дня мы ждём этого подарка. Почему ты, а не командир докладывает?
 - Так он там остался, на нетралке с солдатами, Мухамбаем Сыдыковым и Сашкой Осиповым.
 - Что? Командира оставили!
 - Михаил Кузьмич приказал тащить этого гада, а сам с бойцами остался прикрывать отход.
 - Немедленно спасать командира.
 - Уже ушли ребята, - ответил сержант.
 Полковник стал расспрашивать:
 - Рассказывай, как дело было.
 - На ту сторону тихо прошли, углубились в тыл. Видим - здание, вроде комендатуры или штаба. Часовой у дверей. Стали ждать. Вышёл офицерик, пошёл куда-то. Как отошёл подальше, мы его и взяли.  Скрутили, потащили, он даже не пикнул. Шли назад, и недалеко осталось, когда напоролись на фрицев. Завязался бой. Командир сказал:
 - Тащите «языка», мы задержим; Сыдыков и Осипов, со мной остаётесь.
  Как только в свою траншею плюхнулись  с фрицем, я скомандовал:
  - Идите, ребята, выручать наших бойцов, ещё кто-то на помощь рванул.  А я привёл немца по траншее в блиндаж. Их выручили, наверное, товарищ полковник.
    - Так-так, - сказал полковник и вышел из блиндажа.
     На плащ-палатках лежали двое раненых. Около них хлопотала медсестра. Полковник наклонился над одним из бойцов.
  - Миша, слышишь меня?
  Командир приоткрыл глаза  и побелевшими губами прошептал:
 - Задание выполнили.
 - Ничего, Михаил, заштопают тебя врачи, - успокоил полковник и спросил медсестру:
 - Как он?
  - Ранение пустяковое, но много крови потерял. Не могли ему бойцы жгут на ногу наложить, - произнесла медсестра.               
  - А что со вторым? - полковник взглядом указал на бойца.
 - Этот боец очень плох, проникающее в живот.               
 - Дорого мы заплатили за этого «языка», - проговорил полковник.
            На другой день старшая медсестра принесла документы врачу Галине Ивановне:
  - Распишитесь, вот список бойцов, умерших от ран.
  - Наступления ещё не было, а сколько мужиков погибло у маленькой деревни Ольха, которую и на карте не найдёшь: Закиров Александр Романович, старший сержант, ранение в теменную область, Казахская ССР,  Кызыл-Ордынский район, г.Казалинск, ул. Коммунальная д.23. Опять снайпер завёлся с той стороны, надо сказать начальству.
 - Да знают они.
 - Мясникевич Михаил Кузьмич, - ранение голени, лейтенант. Омская область, г. Тюкалинск, ул. Советская д.35. Жена Мясникевич Екатерина Федоровна.
  Галина Ивановна отложила ручку:
 - Неделю назад он мне показывал письмо из дома, рисунок сына: корову на поле.  Хотя очень трудно догадаться, что это корова, малыш ещё в школу не ходит. Такое незначительное ранение, а потерял много крови, и нет красивого, молодого мужика.
  - Сыдыков Муканбай, проникающее ранение в живот, тут и обратный адрес очень неразборчивый, куда похоронку отправлять?  Это второй разведчик, такой молодой.

     Наталья Михайловна штопала носок, внучек на полу, на перевёрнутой шубе играл цветной тряпочкой, постоянно толкая её в рот.
     - Наталья, иди, получай по талонам жиры, - крикнула соседка, проходя мимо окна. Наталья выскочила на улицу, накинув телогрейку.
  - Соседушка, а что дают?
  - Сало на жировые карточки дают, иди, получай скорей. Я займу на тебя очередь.
 Наталья Михайловна отобрала у ребенка тряпицу и дала ему баночку с пуговицами. Высыпала пуговицы на овчину:
  - Складай в баночку по пуговке, одну пуговку баба положила, одну - Вова. А я пойду, быстро приду.
  - Баба, баба, - лепетал малыш, протягивая к ней руки.
  Наталья накинула телогрейку, повязала голову шалью и вышла на улицу.  Женщине повезло: соседка заняла для неё очередь, никто не кричал: «Вы тут не стояли»! Сало не воняло чем-то тухлым. Хозяйка шла довольная домой и несла драгоценные жиры в сумке.
    Дома было подозрительно тихо. Наталья подошла к ребёнку, он дышал тяжело, тельце его вздрагивало, лицо стало синюшного цвета. Что сделалось с ребенком?  Женщина перевернула малыша, стала ладонью бить по спине, трясти. Ничего не помогало, положила  ребенка на бок и побежала в больницу, за врачом. Руки тряслись, в глазах темнело, она спешила, еле разбирая дорогу. Забежала в больницу:
 - Внучек помирает, помогите!
   Врач велел заводить машину, и минуты через три машина мчалась по улице. Дверь в дом была не заперта, Наталья забежала в дом, врач – за ней. Ребенок лежал на боку. Врач осмотрел ребенка и закричал на женщину:
  - Вы зачем ребенку пуговицы дали? Подавился ребенок пуговицей.
Наталья Михайловна посмотрела на мальчика:               
 - Он вроде уснул, а то хрипел.
  Врач с сожалением глянул на женщину:
  - Он не спит, он умер.
  Старушка охнула и осела на пол.
  Лиза зашла в дом, и спросила:
 - Почему скорая помощь у ворот?  С мамой плохо? Что случилась?               
   Врач ответил:
  - Ребенок умер. Это ваш сын?
 - Что? Вова, Вовочка, - Лиза поняла, что произошло что-то страшное, бросилась  к малышу, схватила холодеющее тельце.  Женщина, прижимая сына к себе, закричала, завыла, как зверь.
  Доктор набрал в шприц жидкость, крикнул медсестре:
 - Катя, накапай валерьянки бабушке. Мамаше я сам поставлю укол. Завтра я зайду к вам, принимайте эти таблетки…
    Бабки - соседки обрядили малыша. Рабочие цеха, два хмурых мужика, повезли гробик на кладбище. Лиза с матерью сидели по обеим сторонам от гробика в кузове полуторки. На кладбище Лиза стояла на краю могилки, платок сполз на плечи, в волосы забивался снег, рыдания разрывали её грудь. Обратно приехали, как во сне, добрались до дома и легли в холодной, нетопленной избе.
  Разом состарившаяся Наталья Михайловна молча делала домашнюю работу, а вечером долго не могла уснуть. Через три дня Лиза сказала:
 - Не могу я тут сидеть, пойду на работу.
  Вечером Лиза пришла в расстёгнутом пальто, с мокрой головой, волосы заледенели.  Она рыдала, глухие стоны доносились из её груди.
 - Что с тобой, дочка? Почему голова мокрая? – спросила Наталья.
 - Голову помыла на работе, - сказала Лиза и с плохо скрываемой злобой  посмотрела на мать.
 - Ты бы поела, Лизонька.
  Лиза легла, отвернулась к стенке и зарыдала.
  Мать дотронулась до её лица, оно горело.
  Ещё через день молодую женщину увезли в больницу.
  Наталье Михайловне снился внук, он тянул к ней руки, подошла Лизонька и стала    целовать старушку. Наталья проснулась в холодном поту.
  Когда она пришла навестить дочку в больницу, то узнала, что Лиза умерла.
  Соседки надели на Лизу новое платье. Лежала она в гробу, как живая: молодая, красивая. Приехали те же два угрюмых мужика с завода, так же ехали на кладбище, Наталья сидела на табуретке около гроба дочери. Похоронили Лизоньку рядом с могилкой сына. Старуху запихали в кабину полуторки и увезли домой.
  Несколько дней старая женщина ходила по дому, перебирала вещи, не могла ни пить ни есть. Почерневшая от горя бабушка Наталья через неделю пошла на завод:
  - Извините, вы меня, поди, уволили? – спросила она у начальника.
  - Мы знаем ваше горе, может, вам в больнице полежать?
  - Нет, буду робить: клуб топить, сторожить, вокруг клуба подметать, дома я с ума сойду.
  - Идите, работайте, ваше место свободно.
      Вечером Наталья пошла в клуб, затопила печь, долго смотрела на огонь, так и сидела, глядя на языки огня. А утром, когда развиднелось, подмела выпавший, последний, наверное, за эту зиму снег.               
     Когда Наталья утром пришла домой, то увидела, что окно разбито, старенький шкаф открыт, а в нём пусто. Хотела чаю попить, но алюминиевых кружек не нашла.
 Закрыла окно подушкой и легла, не раздеваясь, в холодную постель.
 Днём её разбудил настойчивый стук в дверь.
  Старушка доковыляла до двери, отбросила крючок.
- Мама, мама, это я вернулся, встречай героя.
   Николай  стоял перед ней на костылях, шинель распахнута, а на груди сверкала медаль «За отвагу».
 Мать уткнулась в гимнастёрку:
 - Сыночек, живой, у нас такое горе. Лиза умерла, Вовочка умер.
   Мама плакала, а Николай спрашивал:
 - Как, тут ведь нет войны, как это случилось?
         
                Глава 9 Мы всё преодолеем.

      Варька – почтальон подъехала к школе на велосипеде и крикнула:
 - Мария, получи письмо!
Маша выбежала из школы и, забирая конверт, рассмеялась:
- Эх, Варька, ну и голос у тебя, тебе бы гудком пароходным работать.
- Кричу я громко, а петь в хор не берут, говорят, что слуха нет.
Мария развернула конверт. Николай писал каракулями страшные слова: «Лиза умерла, сын её Вовочка умер, я с войны без ног сижу, мама при смерти». Молодая учительница изменилась в лице, побежала искать председателя, а когда нашла, то показала письмо брата. Через час мальчишка на телеге вез её к станции:
 - Ничего, Мария Сафроновна, успеем к поезду.
 - А ты, Егорка, думаешь учиться дальше?
 - Думать - то думаю, после войны, а сейчас трудодни с мамкой зарабатываем да малых кормим. Тятя писал, что медаль получил, а мне приказал мамке помогать, робить.
   Состав стоял на станции одну минуту, несколько человек поднялись в вагоны. Мария с волнением смотрела в окно, взглядом прощаясь с полями, колками, маленькими деревеньками, которые скользили мимо. Через час поезд загрохотал по мосту, а вдали показались заводские дымы. Через несколько минут поезд подошёл к городскому вокзалу.
 На вокзале, у входа, сидел безногий гармонист на тележке, две медали красовались на груди, он был очень молод и пел заунывную песню. Маша порылась в сумочке и положила ему в шапку два варёных яйца, погладила по стриженой голове и сказала:
   - Прости, братишка, денег совсем нет.
 Он поглядел на неё: эти глаза, полные тоски, прожигали душу, и она поняла, что долго их не забудет.
    Когда молодая учительница шла по своей улице, то увидела Валю Дёмину, которая вела седую старушку.
  - Кого это ведет Валя? – спросила Маша соседку.
  - Это же Анастасия Михайловна, получила похоронку на сына.
 Мария вспомнила друга своего детства, одноклассника, Колю Дёмина. И слёзы хлынули из глаз. Так, утирая слезы, и зашла в родной дом. Увидела, что брат Николай сидит на табурете, между ног зажимает железную сапожную «лапу» и подбивает каблук к ботинку.
 - Ноги - то целые у тебя, - сказала Маша, - что ты врёшь.
 - Это разве ноги, - вздохнул брат, и на костылях проковылял в кухню, попил воды и добавил, - иди с мамой поговори, она за занавеской лежит, болеет.
 - Мамочка, что с тобой, что случилось? – дочка прижалась щекой к постаревшему маминому лицу. Наталья Михайловна, всхлипывая, стала рассказывать:
- Вовочка, внучок, не уберегла я старая. А Лизонька простыла и сгорела, как свеченька.
А тут жулики, платья твои и Вани костюм унесли.
 - Эти жулики - те же фашисты, последнее у людей отбирают, на кружки и то позарились,- со злостью сказал Николай,- но пиджак Ивана не унесли, он под старой фуфайкой в коридоре висел. Хоть будет, что Ивану надеть после войны.
 - Мамочка, никуда я от тебя не поеду, - сказала Маша.


       На железнодорожном разъезде на путях стоял санитарный поезд, вдалеке виднелись искорёженные вагоны. Молодая медсестра соскочила с подножки и спросила:
 - Роза Имановна, можно я сбегаю, посмотрю, что там случилось?
- Только быстро, Люда, мы скоро поедем.
  Четверо солдат несли на носилках раненого. Пожилой сержант крикнул:
 - Сестричка, у вас есть места? Это наш командир взвода, отбросило его далеко, крови нет, но он без сознания. Может, контузия?
- Заносите в купе, не трясите.
 Два солдата подхватили командира и занесли в вагон, уложили на указанную нижнюю полку. Сняли с него гимнастёрку и сапоги. Военврач убедительно, глядя в глаза сержанту, сказала:
- На следующей станции передадим вашего лейтенанта в госпиталь.
 Сержант, которому на вид было лет сорок, возразил:
 - Нет, дочка, ты вези его в город Омск.
- Почему именно в Омск?
- Наш эшелон там формировался, там его родные, он очнётся, вам спасибо скажет.
 - Ладно, разберёмся, кого куда везти, выходите, не топчитесь, - Роза нахмурила брови.
 Солдаты вышли, и тут вагоны тронулись. В проходе стояла запыхавшаяся Люда:
 - Еле успела. Что там делается: вагоны растаскивают танками, техника какая-то искорёженная лежит, люди бегают, как муравьи, а наши пути целые.
 - С разбомбленного состава нам несколько человек поступило,- сказала военврач.
  - Какой симпатичный, молоденький лейтенант на моей кушетке лежит,- прошептала Люда.
 - Твоё, моё, что за разговоры? Через шесть часов на станции освободятся места. А сейчас надо перевязки делать, помощь оказывать. Пройди по вагонам! Я сама займусь этим больным.
        Врач поставила укол, виски протёрла нашатырным спиртом, поднесла ватку к носу. Веки больного вздрогнули, но глаза не открылись. Из кармана гимнастёрки врач вынула документы, прочла. Роза любовалась красивым лейтенантом и думала, что много парней гибнет в этой жестокой войне. Молодая татарочка, отличница, год назад окончила медицинский институт и сразу же попала в санитарный поезд. Много за этот год ей приходилось лечить больных, раненых. У пожилого врача Иваницкого набиралась врачебного опыта. Санитарный поезд чудом избежал бомбёжек, увозя раненых в глубокий тыл. Роза не была красавицей, но хороша собой и выглядела моложе своих двадцати четырёх лет. Чтобы казаться старше, она часто хмурила брови и жёстко отдавала приказы, не терпела пустых разговоров. А два месяца назад ей повысили звание и доверили возглавить поезд. Пожилого врача перевели в тыловой госпиталь. Роза плакала, прощаясь с врачом Иваницким, цеплялась за его руку:
- Я не справлюсь, кто мне подскажет?
- Справишься, я уверен. Когда я с температурой свалился, ты справилась.  Старшая медсестра с большим стажем и опытом, подскажет, поможет.   
 Роза поправила занавеску и услышала голос:
 - Сестричка, скажите, на том я свете или на этом?
Роза посмотрела на лейтенанта, он ей улыбался.               
 - Я вам не сестричка, а военврач. Панфилов Василий Андреевич, как вы себя чувствуете?
 - Лучше всех, немного голова кружится, в затылке тяжесть, - Василий встал и, придерживаясь за стены, вышел в коридор.
- Куда вы, больной? – изумилась Роза, - вам надо лежать.               
- Неудобно такой симпатичной девушке говорить, но мне надо в туалет.
- Сейчас вам утку медсестра принесёт, - возмутилась Роза.
- Такую тему с девушками не обсуждаю, - ответил лейтенант и сделал попытку пройти по коридору. Поезд покачивало, и боец мог потерять равновесие. Военврач подставила ему своё плечо и повела по коридору.
У окна стоял солдат с перевязанной рукой, его Роза Имановна спросила:
- Вы можете проводить контуженого бойца до туалета и назад?               
- Могу, - сказал солдат, - и, поддерживая здоровой рукой, повёл Василия вдоль вагона.
- Скажи, товарищ, кто она такая? – поинтересовался Вася у солдата.
- Врачиха самая главная, молодая, но вредная, холера, - сообщил  солдат Василию, - сестричек ругает, курильщиков гоняет, чистоту требует, всем покоя не даёт.
 - Так врач она хороший?
 - Врач она толковый, но холера.
- А мне она понравилась, симпатичная, - улыбнулся Василий.
- Э, друг, здорово тебя контузило, - сказал солдат.

    В тесной комнате Леонид писал при свете тусклой лампы. К нему подошла Катя:
- Что ты, Лёня, пишешь?
- Письмо Виктору сочиняю, он снова в госпитале лежит. Выносил с поля боя раненую медсестру Зою, и его тоже ранило.
- А что это за Зоя? Невеста его?
- Нет, у него невеста здесь в городе, учительница Мария. Её перевели в город, потому что брат инвалид с фронта вернулся. А после пришла похоронка на другого, старшего брата, на Ивана. Мама их обезножела и слегла. Звонил я в школу, узнавал.
- Брат на тебя похож?
- Нет, он красивее, видишь, как мне лицо обожгло, глаз один почти не видит.
Катя села рядом, провела по волосам:
- Это тебе на войне лицо обожгло?
- Нет, это в детстве в охотников играли да старое ружьё взорвалось. Доигрались.
- А мне кажется, что никого красивее тебя нет на свете.
- Знаешь, Катя, я сначала тебя не замечал, но ты всё время попадалась мне на глаза. Куда ни пойду, а ты мне навстречу, просто наваждение какое-то, стал ночами о тебе думать, улыбнулся Леонид, - ведь это я первый тебя полюбил, а ты – потом.
- Чудак, сколько раз я стояла недалеко от твоего дома, чтобы, вроде невзначай, пройти мимо тебя. Хорошо, что догадался в кино пригласить, а то так бы простыла, вот открылась тебе, - Катя опустила глаза.
- Умница, спасибо тебе, что согрела моё сердце и мой дом своей любовью. Свадьба у нас была не богатая, расписались, посидели с твоей родней. Когда к моим поедем, то мой отец полсела соберёт. Но это будет после войны. А сейчас обрадую, что скоро подаришь мне
сына. Я почему-то думаю, что у нас будет сын. И назовём его Мишей в честь моего старшего брата, погибшего под Ленинградом. Ведь вот как получается: его часть               
пробивались в город, чтобы кольцо блокады разорвать, а батарея Виктора обстреливала врагов из непокорённого города. Витька пишет, что он теперь меченый, четыре осколка почикали и два пулевых ранения. В госпитале в Ленинграде находится, отказался ехать на Большую землю. Напишу письмо, ты его завтра опустишь на почте. А я очень рано поеду за продуктами в наш Тюкалинский район: картошку, морковь, свёклу для училища привезу. В Тюкале Мишиной жене и её сыну вещи почти новые передам, у знакомых купил дёшево. Потом поеду к отцу. Платки маме и сестрам, Полинке куклу увезу. Захара на обратном пути постараюсь в город забрать, если отпустят. Пора учеником в его депо пристроить.
  - Молодец, ты, Лёня, обо всех думаешь. Сам напросился продукты везти.
 - Как же не напроситься, когда узнал, что в Тюкалинский район за овощами надо ехать. Я там учителем, директором работал в Бекишево, тридцать километров от райцентра. Я многих знаю, и меня помнят. Про Виктора отцу говорить не буду. И так поседел от забот и горя. Про нас расскажу.

     Утром Маша складывала тетради в сумку. Николай спросил:
 - Ты можешь к маме в больницу зайти?
- Конечно, могу, школа недалеко от больницы, я зайду, с врачом поговорю. А ты куда собрался?
   Брат снял вещмешок со стены, порылся там, вынул кулёк, развернул, увидел четыре леденца. Вспомнил, как купил эти леденцы для племянника Вовочки на маленькой станции. Вздохнул и сунул кулёк в карман.
 - Пойду на завод, подберут там мне работу по силам, - сказал Коля, - видишь, Маша, я уже  с палочкой хожу.
- Если чувствуешь неплохо, попытайся, - ответила сестра.
- Буду станки ремонтировать. Ты заметила Маша, что у меня две медали? Два похода в тыл и две медали. Первую медаль я в госпитале получил год назад. Вторая  медаль – после второго рейда по тылам и ранения, через год тут меня догнала, вручили в военкомате. Помнят Кольку Лоханского. Я столько горя видел, когда шли по тылам, повешенных женщин и стариков, сколько друзей похоронил. Когда мне в военкомате медаль вручили, я на завод зашёл, с начальником говорил, Ивана вместе вспоминали, какой он мастер был.
 - Как мы получили похоронку на Ивана, мать совсем слегла. Что говорить, Ванюшу мама больше всех любила, - Маша взяла фотографию Ивана, которая стояла в рамочке на комоде:
 - Как тебя не хватает, Ваня, письмо прислал такое хорошее, что получил новую машину и теперь за него не надо волноваться. А через три месяца – похоронка. Война всё идёт, и конца ей не видно.
- Нет. Здорово фрицам  поддали под Сталинградом и под Курском, война покатилась на запад. Мы всё преодолеем. В следующем, сорок четвёртом году, оторвём башку Гитлеру, - Коля взял палочку и вышел из дома, закурил. Улица была пуста. Вдруг по ней побежал мальчишка, подгоняя согнутой проволокой железное колесо.
- Колька! Иди-ка сюда.
- Здравствуйте, дядя Коля.
- Здравствуй, тёзка. Папка-то воюет?- Николай пожал руку мальчика.
- Воюет. Письмо прислал, - ответил мальчуган.
- У тебя ещё две сестрёнки?
- Нет, ещё братик есть!
- Братик?
- Да, три годика, Димка.
- Про братика я и забыл, вот как раз вам по леденцу.
 Николай вынул из кармана кулёк.               
- Петушки на палочке! Здорово! Спасибо, дядя Коля!
 Мальчишка побежал к себе домой, а Николаю попало что-то в глаз, потёр один глаз, потом другой. Затем выпрямился и зашагал по дороге к видневшимся заводским трубам.
               
                Глава 10.  Сорок четвёртый год.

        В Малой Окунёвке, в бревенчатом доме, собрались колхозники. Около крыльца стояло несколько подвод.
     За столом, покрытым зелёным сукном, сидели Кузьма, дед Петрик и бригадир, Надежда Осиповна. На лавках разместились колхозники. Бабы заорали:
     - Мужики, не курите! Нечем дышать!
 За окнами догорал закат. На столе керосиновая лампа слабо освещала комнату. Кузьма встал и сказал:
- Тихо. Предлагаю быстро провести собрание и по домам. Некоторым далеко ехать. План по зерну перевыполнили, семенное зерно засыпали. Каждый получил на трудодни.
      Кузьма перевёл дыхание и продолжал:
 - Предлагаю отремонтировать клуб в Большой Окунёвке, он больше этого дома. Печь я сам переложу. Там есть парень грамотный, Яшка Жиров, пришёл после ранения, у него грамотёшки больше моей, танкист, в тракторах понимает и отчёт составит, если надо. Есть мнение выбрать его председателем. В Большой Окунёвке будет центральная усадьба, там и народу больше. Уполномоченный из Тюкалы меня ругал, не мог разобрать мои отчёты. Спросил, почему я записал Кузьмовна, вместо Кузьминична. Ругал, что своих дочек и то ладом записать не могу. У меня всего два класса поповской школы. Какой из меня председатель?  Могу печь сложить, косить, лошадь подковать. А народом руководить да отчеты писать, то не моё дело. Вопросы есть?
     Поднялась пожилая женщина:
- Расскажи о своих детях, Кузьма!
- Вы знаете, что похоронку получили на Михаила, три дня я лежал, не мог встать, в самое сердце меня фашист саданул. Знаете, какой умный и работящий был Миша, всего - то ему было тридцать лет. Катенька, вдовушка, живёт и работает в Тюкале, растит сына. У старшей дочери, Аксиньи, муж Андрей без вести пропал. Вы его тоже хорошо знали. Осталась с двумя ребятами, и помочь далеко, она же в Любино живёт.
 По рядам зашумели:
- Не ты один похоронки получал, вдовы в каждой второй избе, а война ещё не закончилась. Когда она, Победа?
- Победа, бабоньки, близка, мы трудимся ради неё, комсомольцы колхозные хорошо поработали; бабушки и девчонки,  и те варежки вяжут для фронта, - продолжал Кузьма - Леонид приезжал, закупал картошку для военного училища, вы его видели. Он был директором школы в Бекишево, а сейчас в городе учит курсантов. Виктор - на фронте, воюет. Валентин в городе ящики для снарядов  делает, а две дочки – шинели шьют.  Захар работает в железнодорожных мастерских. Вася в госпитале в Омске лежал. Мать к нему ездила, - Кузьма показал рукой на жену, которая сидела в синеньком платочке на первом ряду. 
  Надежда Осиповна встала, развернула тетрадь и, перекрывая шум в комнате, сказала:
- Деньги за овощи записаны, на трудодни получите после. Приедет автолавка, цены там небольшие, купите обновы. Ещё поставки мяса не закончены, когда подобьём, получите на трудодни. Теперь, Кузьма, говори. 
- Что говорить? Сейчас Любонька почитает газету.
Кузьма сел на лавку и стал внимательно слушать, как Люба Долгина читает передовую статью газеты.
    
         Санитарный поезд стоял на разъезде. Молоденькая медсестра спрыгнула на насыпь.
  - Людка, куда ты пошла? - спросила белокурая тридцатилетняя медсестра.
 - Пойду, Рита, посмотрю, почему стоим, - ответила девушка и стала рвать полевые цветы, которые щедро покрыли откос вдоль насыпи. 
  Напротив стоял состав, на платформах зачехлённые орудия, около них сидели солдаты, они поглядывали на медсестер, смеялись и что-то говорили между собой.
 По вагону шла другая медсестра; разминая папиросу, встала в дверях, закурила:
 - Куда это Людка отправилась?
 - Молодая, резвиться. Это мы с тобой, Галина, устали от перевязок, а ей бессонная ночь хоть бы хны.
Красивый лейтенант с букетом полевых цветов забрался по насыпи, спросил у Риты:
 - Сестричка, в этом поезде командует военврач Роза Ивановна? Можно её увидеть?
- Военврач Роза Имановна ушла в первые вагоны, осматривает больных.
- Жаль, паровоз уже подцепили к нашему составу. Скоро тронется, а я ей хотел передать эти цветы.
  Паровоз, стоящий на соседних путях, загудел и дёрнул состав, лязгнули сцепки вагонов. Лейтенант протянул медсестре цветы и скороговоркой произнёс:
 - Передайте Розе. Да не трясите, там записка. 
 Рита взяла букет, а лейтенант побежал по откосу и запрыгнул на подножку набирающего скорость состава.
- Смотри, как кузнечик, скачет. Неужели у нашей Розы завелся женишок? - усмехнулась Рита.
- Не может быть, с таким характером старыми девами остаются, – ответила Галина, - уж я людей знаю.
 Роза Имановна подошла к курящим медсёстрам.
- Перевязки сделали?
- Так точно, сделали, - ответила Рита и, незаметно выбросив окурок, добавила: - а вам цветы от красивого лейтенанта и записка в букете.
Роза со строгим лицом взяла букет и спросила:
 - У лейтенанта две медали?
- Медали, кажется, были, у него орден Красной Звезды, а сам такой красивый!
 Роза взяла записку из букета, развернула, охнула, скомкала, зажала в кулачке. Букет без слов протянула Рите и быстро пошла по вагону.
- Куда это она понеслась?
- Забыла что - то. Странно, наша Роза ничего не забывает, - произнесла Галина.
 Навстречу Розе попались два солдатика.
- Мы не курим, - оправдывался боец  с забинтованной головой.

Роза не обратила на них внимания. Заскочила в тамбур, не заметила курящих солдат, прошла в следующий вагон. Тут она замедлила шаги, достала из кармана связку ключей, открыла купе, доверху набитое матрасами. Зашла в купе, задвинула дверь, села на узел с бельём и развернула записку. Слёзы горохом покатились из глаз. Слова, написанные химическим карандашом, расплывались от слёз. В записке было всего три слова: «Люблю, целую. Вася». 
  Минут десять она сидела без движения.  После вытерла глаза и, сурово нахмурив брови, спокойно пошла по вагону.
 Роза, подойдя к медсестрам, попросила:
- Поставьте цветы в воду, они для вас, - потом улыбнулась и добавила: - а записка для меня.

   Маша развешивала во дворе бельё. Вышел из дома Николай, поверх гимнастёрки на нём был надет пиджак старшего брата. Медали с гимнастёрки перекочевали на пиджак. В руках он держал железную трость, изготовленную на заводе. Трость на вид – ничего особенного, но довольно тяжёлая. Если ударить кого, то мало не покажется.
- Брат, ты медали прикрепил на ванин пиджак.
- А кто их под пиджаком увидит?  Хочу, чтобы все видели, как воевал командир отделения разведки, Колька Лоханский.
- Куда ты отправился? – спросила сестра.
- На базар схожу, куплю что – нибудь, да что на триста пятьдесят рублей купишь? Ты не добавишь?
- Да откуда, израсходовала всё. А что, праздник какой?
- И не стыдно тебе? Ведь завтра у мамы день рождения. Непутёвый Колька помнит, а умная сестрёнка забыла.
- Прости, Коля, закрутилась, меня ведь завучем назначили.
- Пойду, может, кусочек мяса или рыбёшки куплю. Врач сказал, что хорошее питание маме нужно. А какое у нас питание: хлеб и картошка.
       Николай пошёл по улице, опираясь на трость, загребая правой ногой. Мимо шли женщины  с печальными, озабоченными лицами. Только беспечные мальчишки иногда пробегали весёлой стайкой.
       Около ворот рынка рыдала гармошка, инвалид - гармонист пел о любви и разлуке. Рядом с ним сидели калеки в замызганной военной форме, перед каждым лежал картуз, где блестели медяки и бумажные мелкие деньги. Их было человек шесть, у каждого на груди по одной - две  медали. Выделялся среди них крупный инвалид в распахнутой  шинели,  из-под которой виднелись на груди слева медали, а справа красовался орден Боевого Красного Знамени. Он громко подпевал гармонисту. Николай опешил: «Это как же надо воевать, чтобы такой орден получить?». Люди обходили единственную ногу инвалида, как шлагбаум, закрывавший большую часть дорожки. Седая старушка запнулась за ногу инвалида с орденом, он грубо крикнул:
- Куда, старая кляча, лезешь? Чего Мишане копеечку в кепку не кладешь? Жалеешь?  А мы на фронте жизни не жалели.
Седая женщина, похожая на Колину мать, стала оправдываться:
- Прости, сынок, я понимаю, но денег нет.
- Что ты, подлюка, на базар без денег ходишь?
- Пришла вещи кое-какие продать, если цену дадут.
- Проваливай, - гаркнул Мишаня и огрел старушку костылём.
 Николай остановился, впился взглядом в безногого инвалида. «Нет, не может солдат, который воевал, видел смерть, так кричать на старушку, бить её», - подумал он.
 Это заметил сидящий рядом инвалид с перевязанной рукой, рыкнул:
 - Что, Мишаня, хмырь на тебя уставился?
А Мишаня не слышал его, горланил песню.
   Николай прошёл мимо и задумался, что - то очень знакомое почудилось в голосе, манерах, в хищном взгляде этого орденоносца. Он сжал до боли в пальцах свою тяжёлую трость, но пошёл дальше, размышляя: «А может быть, я ошибаюсь?». Вспомнилось, когда - то, лет десять назад, бегал он за шпаной. Главарём у шпаны был Гришка Водокан. Тогда Гришке было лет двадцать пять, крупный, наглый, ходил, окружённый компанией. Хвастали своими воровскими «подвигами», курили дорогие папиросы, пили вино. У каждого чёлка блатная, косая, у некоторых во рту сверкала золотая фикса. Красиво жили. Запомнил он эту наглую рожу. А потом слух пошёл по посёлку, что на разъезде, на сортировочной горке, шайка грабила вагоны. Гришка, удирая от облавы, нырнул под движущиеся вагоны, и ему отрезало ногу. Но куда-то пропали Гришка и вся его компания, постепенно о них забыли.
 Николая бросило в жар, никого не видя, шёл между рядами торгующих:
 - Вот он где всплыл! А, может, это не он? Почему Мишаня, а не Гришка?
 - Купи рубашку, купи невесте платок, - кричала баба.
- Кому сапоги, кому безрукавка, - перебивала другая женщина.
Николай увидел чешуйки на земле, спросил у бабы:
- Тётка, тут рыбу продавали?
- Продавали, племянничек, с утра, небольшие такие карасики, себе бы купила, да денег нет,- ответила баба, поправляя сбившийся платок, - купил бы у меня рубашку. А то все ходют, ничего не покупают.
     Николай пошёл в мясные ряды, где под облезшей надписью «Мясо» стоял только один продавец. За его спиной на крюке болталось полтуши. А перед ним лежали нарубленные куски мяса разной величины. Какой-то пожилой мужик подал сотенные и десятки, получил небольшой кусочек мяса. Николай подошёл  и указал на самый маленький кусок:
- Сколько стоит?
- Шестьсот.
- А на триста пятьдесят рублей есть кусочек?
- Без денег нечего на базар ходить. Иди, иди, нищета, - крикнул мясник.
- Сам ты эту скотину вырастил? - возмутился Коля, глядя в холёную, круглую морду мясника. Эту рожу он тоже помнил. В сорок первом, уходя на фронт, на этом месте он брал мясо для прощального обеда, но у другого продавца. Тогда мясников было несколько, а сейчас только этот, толстомордый, стоял за прилавком.
Николай сжал снова трость в руке, но прошёл мимо.
- Колька, друга не видишь? Зазнался? – окликнул его какой-то мужик.
- Пашка, друг, что последние портки продаешь? – улыбнулся Коля, - на завод надо идти, ты же токарь первоклассный.
       - Куда я с такой рукой? Было, Коля, у меня пять пальцев, а осталось два с половиной, - Паша показал искалеченную руку. 
-Так это левая рука, а правая-то цела. Шёл бы вахтёром. А можно в инструментальную кладовую, резцы затачивать, инструмент выдавать. А есть, что выпить? Полчаса по базару походил и двух подлецов встретил.
Паша посмотрел по сторонам, присел, налил сто граммов.
- Полтинник, как другу, - сказал Паша, - присядь и пей, чтобы никто не видел.  Я давно думаю про завод, там настоящее дело и ребята настоящие.
 Коля выпил и округлил глаза:
- Чего ты добавляешь? Перца?
- Перца, крепко берёт? Купи у меня самосад, сам рощу.
- Вот эти пакеты? Насыпай на пятьдесят рублей. А этих инвалидов у входа знаешь? – поинтересовался Николай.
- Трое, точно, настоящие инвалиды, а другие – блатные, жулики. Ты с ними не связывайся, у них финки, отчаянные ребята.
- Давно они тут?
- Когда тут, а когда где-то, тёмный народец.
- Хотел я одного, с орденом, перекрестить своей тростью, - зло сказал Николай.
- Не связывайся, живым не уйдёшь, этот Мишаня главарь у них, - тихо произнёс Паша.
- А куда милиция смотрит? - изумился Коля.
- Они же инвалиды, калеки и документы у них, а ведут себя нагло, - произнёс Паша.
- Ну, прощевай, Паша. Встретимся на заводе.
Николай быстро пошёл с базара, навстречу ему шёл милиционер.
- Товарищ милиционер, - обратился к нему Коля.
- Слушаю вас, - ответил милиционер.
- Что ты делаешь, если на твоих глазах бьют старушку?
- Я его, подлеца, скручу и доставлю куда следует. Суд определит, сколько ему за решёткой сидеть. А разве такие гады есть?
- Веди меня к своему начальнику, а то я и забыл, где отделение милиции. Направо?
- Я туда иду, провожу тебя. А где воевал?- спросил милиционер.
 - Под Москвой, жилу перебило на ноге, да не спеши, я же не поспеваю.
Дошли до дома с надписью «Милиция». С трудом поднялся Николай на крыльцо, пошёл вслед за сотрудником по коридору. Милиционер постучал в дверь кабинета, приоткрыл и спросил:
- Иван Егорович, можно к вам?
- Заходи, Сапожников.
- Да это к вам один товарищ пришёл.
- Пусть заходит, - ответил начальник.
       Николай зашёл в кабинет. Огляделся, кабинет был обставлен скромно: на железном ящике - сейфе стоял маленький бюст Дзержинского, крашеные стены, стол и несколько стульев, на вешалке: шинели и потрёпанный плащ. За столом сидел капитан милиции и пристально смотрел на Николая.
- Садись, рассказывай, солдат.
- Я не солдат, я сержант, командир отделения разведки, Лоханский  Николай Сафронович.
 - Мы все солдаты: и генерал, и рядовой. Расскажи, с чем пришёл.               
 - Понимаешь, капитан, я сейчас увидел, как бандит ударил старушку и обругал её.
- Почему бандит? Расскажи подробнее.
- Точно знаю, что бандит. Лет десять назад на окраине, где я живу, была банда: ходили они с золотыми фиксами, хвастали воровскими подвигами и никого не боялись. Мы, пацаны, за героев их считали. Главарь у них был Гришка Водокан. Году в тридцать пятом на сортировке ночью охрана заметила вскрытый вагон с мануфактурой. Тут свистки, они врассыпную, а Гришка прыгнул под движущийся вагон, но воровское счастье подвело, ему ногу поездом отрезало. Так люди говорили. После пропала эта компания, словно их не было. А теперь вижу его, этого Гришку, с боевыми медалями и орденом, типа инвалид войны. Но называют его Мишаня. Откуда медали? Может, убил кого и орден нацепил чужой.
- Так, так, - капитан взял резную деревянную палочку, заходил по комнате, - в каком году это было?
- В тридцать пятом.
Капитан вышел в коридор, крикнул кому-то:
- Горбунова ко мне.
Скоро в комнату зашёл милиционер.
Капитан указал на стул:
- Садись, Сергей Трофимович, послушай, что товарищ расскажет.
Коля повторил старшине то, что говорил начальнику.
Сергей Трофимович внимательно выслушал и, подумав, сказал:
- Так, точно: Гришка Водокан попал под поезд в тридцать пятом, и ногу ему отрезало, но посадили его за другие грехи на пять лет. После о нём не было слышно.
 Капитан закурил и сказал:
- Надо проверить, Сергей, оденься в гражданское и кепочку на глаза надвинь, сапоги замени на вот эти ботинки.
Сергей сел, переобулся, потом показал на кепочку:
 - Эту мне надеть? 
 - Да, только надвинь на глаза, а то он тебя заметит, а это в наши планы не входит. Иди за Галей.
Через две минуты зашёл старшина с молодой девушкой:
- Что вы меня отвлекаете, Иван Егорович, мне до вечера с картотекой не управиться.
- Завтра, Галина, разберёшься с картотекой, а сегодня задание такое. Слушайте внимательно: вы оба пройдёте около ворот базара, но не заходите. У самых ворот ты, Галя, вроде камешек из туфли вытряхнешь. И разговаривайте, смейтесь, но не переиграйте. Тебе десять секунд хватит, старшина, чтобы Гришу разглядеть?
- Да мне, товарищ капитан, две секунды хватит, чтобы этого гада узнать, если это он.
- Если задание поняли, то идите. Потом пройдёте мимо, не останавливаясь, два квартала, свернёте и кружным путём придёте сюда. Через полчаса мы вас ждём.
 Когда они вышли, то капитан кивнул Николаю:
- Что смотришь на папиросы, закуривай, друг!
Николай чиркнул спичкой, закурил папиросу.
- Ну как там на фронте?
Николай посмотрел на орден Красной Звезды, красовавшийся на груди капитана, и сказал:
- Про фронт ты не меньше моего знаешь. А что тут у вас в тылу творится? Я пришёл с фронта на костылях, а тут малыш – племянник умер, старшая сестра умерла, её муж
воюет, придёт с войны, что ему сказать? Похоронка на брата пришла. От горя у матери ноги отнялись, слегла она. Бедно живём, а тут домишко наш обокрали: унесли всю               
посуду, платья сестёр, вещи погибшего брата. Последнее унесли. Вторая сестра - учительница, её жених на фронте, а у неё надеть нечего. В одном платье осталась, не в чем в школу идти, ребят учить. Пить - есть не с чего: кружки, тарелки унесли. Завтра день рождения мамы, на стол нечего поставить! Хотел на базаре купить мясца, а тут бандиты сидят, чужие медали нацепили. В мясном ряду стоит мордастый, рожа, хоть прикуривай. Он тоже, что ли, инвалид? Не похоже.               
- А где ты живешь? – спросил капитан.
- На улице Удалого, - произнёс Коля.
Тут в дверь постучали, капитан вышел в коридор.
Что-то говорили негромко за дверью, потом капитан вернулся и предложил:
- А к нам работать не пойдёшь? Нам такие ребята нужны, у тебя цепкий взгляд.
- Нет, я рабочий человек, станки ремонтирую, дело для меня новое, но меня хвалят.
- Я тоже раньше милиционером не был, тоже пришёл в сорок третьем на костылях. Партия приказала. В городе нашем до войны двести тысяч жителей было, а сейчас четыреста тысяч. Легко затеряться среди эвакуированных и раненых разным подонкам, трудно работать, но кому - то это делать нужно.
 В это мгновенье дверь распахнулась, влетел раскрасневшийся Сергей, молча налил из графина, выпил стакан воды и выдохнул:
- Это он, Гришка, надо брать. Я его сфотографировал, у меня глаз – ватерпас.
Капитан обратился к Николаю:
- Твой сигнал нам очень помог, мы проведём операцию.
- Да мы сейчас их возьмём, позову двоих ребят, которые дежурят, подскочим и возьмём, - бодро сказал Сергей.
- Нет, не пори горячку, звоню в управление, пусть полуторку и людей дают. Окружим этот чёртов базар, инвалидов всех заберём, обыщем, руки свяжем, а у торговцев проверим документы, чтобы ни одна сволочь не ушла, - ответил капитан.
  Вмешался Николай:
- Там же трое настоящие инвалиды.
- С ними тоже надо решать, - ответил начальник, - не дело им у забора сидеть. Надо организовать артель для инвалидов: работу, жильё, питание. Они за Родину воевали, я об этом доложу по начальству.
 - Только запомните, разведчик Колька Лоханский не стукач, и стукачом никогда не был.
- Дурак ты, Колька, ты не на соседа кляузу написал, а бандита разоблачил. Спасибо тебе, Николай, иди домой, мы своё дело сделаем.
 
Николай зашёл в дом и с порога воскликнул:
- Как тут вкусно пахнет. Что ты, Маша, приготовила?
- Поджарила лук на сале, заправила супчик, тесто раскатала маленькими комочками и в кастрюлю опустила: получился суп с клёцками.
- Ну-ка наливай мне, а мама что делает?
- Мама набрала лоскутков и шьёт что-то, отвлекается от переживаний. Ешь, а то чашка у нас одна, ты поешь, потом маме налью, потом сама поем.
На улице затарахтела машина и заскрипели тормоза. Маша выглянула в окно.               
- Ой, милиция, и к нам идут. Ты, Коля, ничего не натворил?
- Что бы я мог натворить? Я с работы пришёл.
В дверь постучали, Маша отбросила крючок. Вошли два милиционера.               
- Здесь проживает Наталья Михайловна Лоханская? – спросил милиционер с орденом на гимнастёрке.               
- Здесь. А что случилось? – произнесла Маша растерянно.
- Вашей маме на день рождения принесли подарки от нашего отдела. Там в мешке картошка, капусты вилок, немного моркови и лука. А вы сестра Николая, у которой жених на фронте? – спросил Иван Егорович.
- А вы откуда знаете? Это Коля вам рассказал?
- Коля ваш молодец, бандитов помог переловить.
- Картошку сюда заносить или в сенках оставить?
- Оставь мешок в сенях, Дима, - сказал капитан.
- Иван Егорович, я к машине пойду, а то мальчишки её уже облепили.
- Хорошо, Дима.
Шофёр вышел, а Иван Егорович, как фокусник, стал вынимать из большой сумки подарки и ставить их на стол. Поставил стеклянную банку.
- Вот рыжики солёные и мелкие груздочки от меня, бутылка и стопочки от Сергея Горбунова, ты его знаешь, старшину. Две тарелки и яблоко от Гали. Хорошая девушка, правильная, она на тебя глазками зыркала, потому что у тебя две медали. Да и парень ты красивый.
- А я её и не запомнил, - сознался Коля.
- Эх, Коля, так и пройдёшь мимо своего счастья. На наших парней она так не смотрит. Понравился с первого взгляда. Приходи к нам работать.
- Не уговаривайте, я своё место в жизни выбрал.
- А вот ребята скинулись и купили вам курицу. Кто-то баночку черной смородины принёс. Витамины. Ещё есть хлеб. А где именинница?
 Да вот она, - Маша, поддерживая под руку, вывела маму из-за занавески.
- Ах, тарелочка, как у меня была, только у меня каёмочка зелененькая, а тут синяя.  Яблоко!
 Она взяла яблоко, стала его разглядывать, понюхала и сказала:
- Яблоком пахнет, - и улыбнулась, посмотрела ясными глазами, лицо её озарила слабая улыбка впервые за много месяцев.
- Сколько лет вам исполнилось? – спросил Иван Егорович.
- Так со счёта сбилась, я же восемьдесят восьмого года рождения.
- Значит вам пятьдесят шесть лет? Поздравляем! Желаем вам здоровья и всего лучшего, –
сказал капитан и отметил про себя, что старушке на вид гораздо больше.
- Да откуда такое богатство?
- Спасибо, что сына неравнодушного вырастили, помог матёрых бандитов разоблачить, с ними сейчас следователи работают.
- А тебе, Коля, хочу сказать, что взяли мы Гришку и ещё двух дезертиров, которые были с ним. Один из них стал сотрудничать с нами, показал блат - хату, мы её ночью взяли. Там много ворованного нашли, боевой пистолет, финки и бандюг, которые в розыске. Проверят, откуда у них медали, ордена, чужие документы. Сейчас всё проверят. Случай
был в прошлом году, что после госпиталя гостил у родных молодой лейтенант, пошёл девушек провожать вечером и не вернулся, на следующий день нашли его убитым. Награды и документы исчезли. Мать в одни сутки поседела. Прочесали весь город, много шушеры взяли, но его награды не нашли. Теперь узнаем, не Гришкиной ли банды дела. Сегодня от начальства получили благодарность, Горбунов и Галя получат внеочередные звания. Горбунову звание не давали, потому что у него всего три класса деревенской школы. Наконец-то он будет офицер, младший лейтенант. Галя наденет погоны младшего сержанта.
В разговор вмешалась Маша:
- Я в школе рабочей молодежи учителем работаю при заводе. Там учатся молодые и те, кому далеко за тридцать. Как раз организовали ускоренный курс: пятый, шестой и седьмой классы за два года.  И тебе, Коленька, надо учиться.
- Куда мне в школу, у меня три класса и коридор, - откликнулся Коля.
- Дополнительные занятия проводятся, я тоже помогу, это сначала только тяжело, а потом втянешься, будет легче, - ответила Маша, - пусть ваш товарищ милиционер приходит, поможем.
- Нашему Сергею скоро мёд из деревни привезут, так что будем сотрудничать. Давайте поднимем стопочки, выпьем за именинницу.
- Зовите вашего шофёра, пусть тоже выпьет, - сказал Коля.
- Ему нельзя, он за рулём, а нас уже ждёт накрытый стол в отделе. Шофёр поставит машину в гараж и тоже выпьет за наш успех и за Победу. А нам надо ещё кое-куда подскочить. Наливай, Николай.
 Выпили по рюмочке.
- Ой, сладкая, - замахала рукой мать.
- Это настойка медовая, деревенская, целебная, - пояснил капитан, - выпили за именинницу, выпьем за Победу! Она уже близка!
За Победу капитан и Николай выпили стоя, закусили хлебом и грибочками.
Маша предложила:
- Отведайте нашего супчика, товарищ капитан.
Милиционер посмотрел на свои большие наручные часы:
- Спасибо, хозяюшка, к сожалению, у меня совсем нет времени.
 Коля накинул на плечи пиджак и вышел проводить гостя.
 - Давай закурим моего табачку, - предложил Николай, когда они вышли во двор, и вынул из кармана кисет.
Свернули самокрутки, закурили.
Капитан поперхнулся и произнёс:
- Хороший табачок – крепачок,  горло дерёт.
- Будут говорить, что милиция к нам приезжала, - сказал Коля.
- Будут говорить. Мы остановились в начале улицы, спросили у двух женщин, где на улице Удалова живет Николай Лоханский.
Они показали дом и рассказали, про всю семью расписали. Поинтересовались, что, Коля, натворил? Он парень рабочий, серьёзный, воевал…
Я им разъяснил:
- Вчера Николай бандитов разогнал на базаре своей железной палкой, одного скрутил. Хорошо, что рядом милиционеры патрулировали, помогли всех задержать. Смелый
человек, Николай Лоханский,  мы ему благодарность привезли, только это секретные сведения, никому не говорите.               
 Бабы закивали и побежали в разные стороны, разносить новость по соседям.
- Ну, ты и челове-е-ек! Уважаю, капитан, - удивлённо сказал Николай и протянул руку.               
Иван Егорович пожал протянутую руку:
- Я тебя, разведка, тоже уважаю, - капитан уселся рядом с шофёром и захлопнул дверцу.

                Глава 11 Победа
       
          Мария шла мимо маленьких деревянных домиков. Яркое солнце пробивалось сквозь молодые пахучие листья тополей. Учеников с утренней смены она отпустила - все ждали правительственное сообщение. Встречный парень спросил:
- Мария Сафроновна, сегодня будет объявлена Победа?
- Наверно, сегодня. Наши войска взяли Рейхстаг! Красное знамя, Знамя Победы подняли над Берлином. Я тоже хочу послушать.
      Пока Маша шла, чёрная «тарелка» громкоговорителя на столбе заговорила знакомым голосом Левитана: «Внимание! Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза. Говорит Москва…Приказ Верховного Главнокомандующего по войскам Красной Армии и Военно-Морского флота…». Маша остановилась; затаив дыхание, она смотрела на эту «тарелку», как на живую. Не только пожилые люди, но и вечно баловавшие пацаны стояли и слушали с серьёзными лицами. Прозвучали слова: «Великая Отечественная война, которую вёл Советский народ против немецко-фашистских захватчиков, победоносно завершилась…». Почти у всех заблестели от слёз глаза, а когда голос Левитана произнёс: «Вечная слава Героям, павшим за свободу и независимость нашей Родины…», послышались рыдания. Рядом плакала навзрыд мама Коли Дёмина. Плакали ещё какие-то незнакомые женщины. Маша вспомнила Ваню, Лизу и тоже заплакала. Если бы не война, они бы вместе сегодня собрались за столом и говорили о будничных делах. А когда Левитан закончил речь этими врезавшимися в память словами: «Да здравствует победоносная Красная Армия и Военно-Морской флот! Верховный главнокомандующий маршал Советского Союза Сталин», заиграла музыка. Люди стали кричать: «Ура!» и обнимать друг друга.   
   Мария пошла по улице домой, вытирая платочком глаза, около дома её догнала соседка Варвара Семёновна.
   - Коля дома? А мама как?
   - Мама нормально. А Колю отпустят с работы пораньше, ведь сегодня праздник.
   - Радость-то какая! Погоди, сейчас принесу тебе.
Соседка пошла в свой дом и вернулась с крынкой.
   - А что это?
   - Бражка как раз поспела. Коля без денег нам всю обувку починил. Говорит: «С соседей не беру». Выпейте за Победу, а крынку потом занесёшь.
   - Спасибо, - сказала Маша, открыла калитку, зашла в дом, поставила крынку на стол.
Мама спросила:
  - Что-то рано ты пришла, что случилось?
  - Случилось, дождались счастливого дня. По радио объявили: «Победа». Сегодня праздник, нерабочий день. Коля тоже скоро придёт, затоплю печку, приготовлю что-нибудь.
    Маша бросила в печь три полешка, подожгла бересту, подсунула приготовленные лучины. Огонь жарко занялся в печи. Почистила картошку, а когда из-под крышки потянулся вкусный запах, брякнуло ведро в сенках, в комнату зашёл Николай:               
  - Пляши, сестрёнка. Почтальонку встретил, она тебе письмо передала.
  - Ты пьяненький?
  -  Мы с Пашей только два фронтовика в цехе. Хорошо, что я Пашу с базара переманил. Нас сам начальник цеха поздравил с Победой, угостил и сказал:
  - Это вы приближали Победу на фронте, а мы в тылу.
  - Дай скорее письмо!
  - А танцевать кто будет? – пошутил брат.
  - Вон тебе подарок от соседки Варвары, - Маша указала на крынку.
Николай налил в кружку из крынки, отхлебнул и отдал письмо.
Маша вытерла руки об фартук и развернула треугольник фронтового письма.
В письме Виктор сообщал, что в боях за польское местечко Ролау награждён орденом Красной Звезды. Что некогда было писать, так быстро шли к Германии. Писал, что устал от армейской жизни, ведь до войны служил на Дальнем Востоке. В письме лежала вырезка из газеты, где заметка называлась «Батарея Кузьмича». В заметке было написано, что обычно «Кузьмичом» называют пожилых людей, но Виктора зовут Кузьмич, потому что весь расчёт наградили, кого орденом, кого медалью. В заметке много хорошего было написано про Виктора. А по краю газеты он написал, что такую же вырезку отправил в Окунёвку.
Коля сказал:
  - Четыре медали и орден, вот это да! Герой, через неделю приедет. Если бы меня не подбили в сорок втором, мы бы рядом воевали!
   Маша задумалась, письмо было написано в апреле, а сейчас май. Сколько было боёв, не ранен ли?
 Николай наливал вторую кружку. Сестра остановила его:
  - Картошка почти готова. Сядем за стол втроём, вместе с мамой выпьем - помянём Ваню и Лизу. За Победу выпьем.
 
   Леонид оглядел свою комнатку. Молодец Катя, повесила ситцевые занавески, и стало нарядней. На стене радио - тарелка. Молодая мама убавила громкость, чтобы не разбудить доченьку. В деревянной кроватке спит их радость. В дверь постучали. Лёня откинул крючок, и в комнату зашли в ситцевых платьях в горошек сестрёнки Люба и Маша. Эти платья они сшили сами. С ними пришёл брат Валентин, он принёс резную полочку на стенку:
 - Морилкой притемнил, красиво получилось. Тут и узор дерева просвечивает. Хорошо на неё книги поставить.
Сестрёнки достали свои подарки:
   - Вот чепчики и распашонки. Сами сшили. Посмотреть хотим на племянницу.
  - Молодцы, подарками задарили. Рад вас видеть, проходите. Как выросли, совсем взрослые.
Катя взяла распашонки и чепчики, осмотрела и положила в комод.
Сестрёнки подошли к ребёнку, посмотрели.
  - Как назвали? - спросила Люба.
  - Тамарой. Тише, не разбудите, - предупредила Катя.
  - Какой праздник сегодня, долгожданный, народ гуляет, в парке музыка, духовой оркестр играет, пойдёмте туда все вместе, и вашу девочку по очереди будем нести.               
  - Нет, я сама её понесу, мне не тяжело, - взяла осторожно на руки ребенка Катя, - только подождите, покормлю Томочку.               
Сестры и Валентин вышли на улицу. Они стояли около дома, и вдруг увидели брата Захара, который шёл под ручку с девушкой.
  - Привет, брат, - закричали сестры, - что за девушка?
  - Моя невеста, Маруся, - представил девушку Захар.
  - Ну, уж, невеста, - засмущалась девушка.
  - Привет, тёзка, - отозвалась одна из сестёр.
  - Захар, становись между двух Машенек, - засмеялась Люба, - загадывай желания.
Из дома вышли Лёня и Катя, в руках она держала свёрток.
   - Захару покажи-ка дочку, - сказала Люба.
Катя откинула тонкое одеяльце, и Захар увидел маленькое сморщенное личико.
   - Красавица, - воскликнул Захар, - это наша племянница, красивая, как мы все.
   - Красивая, как мама, - ответил счастливый отец, - пойдёмте в парк, там сегодня будет играть духовой оркестр.
  - Часок погуляем, и хватит, - сказала Катя,- а девушки и братья могут гулять до вечера.
 Мимо них шли нарядные, весёлые люди. Слышались смех, шутки, где-то пели «Катюшу».
Где-то вдалеке играла гармошка, яркое солнце слепило глаза, запах молодой листвы кружил головы. 

            От вокзала медленно шёл солдат, на голове его пилотка, правой рукой он придерживал вещмешок. Пустой левый рукав был заправлен в карман шинели. Солдат шёл по знакомым улицам, навстречу радостным людям. Но, глядя на него, люди умолкали, лицо его было печально. Незнакомая бабушка перекрестила его вслед. Одной рукой даже цигарку не свернуть. Какой-то дед вышел из дома. Солдат попросил:
  - Отец, вот в кармане кисет, сверни мне цигарку. 
  - Конечно, сынок.
Дед ловко свернул «козью ножку», чиркнул спичкой.
  - Не переживай. Какой есть, такого примут жена и дети.
Солдат вздохнул:
  - Никого у меня нет, сестра моей жены написала мне в госпиталь, что сын мой умер, а после и жена умерла. Пойду, заберу её карточку и какую-нибудь вещицу на память. Узнаю, где могила моей Лизоньки и сыночка. И пойду, куда глаза глядят.
- Значит, ты не торопишься? Зайди ко мне, солдат. Уважь старика, выпьем по рюмочке за Победу. Помянём тех, кто не дожил до этого дня. А как тебя, сынок, зовут?
- Петром кличут.
- А я - Фёдор Лукич. Был я кузнец, да враз ослабел, как старуху похоронил.
Зашли они в домик старика. Пётр бросил вещмешок в угол, скинул шинель. Старик глянул на награды:
- Да у тебя наград-то сколько. И звезда большая. Ты Герой Советского Союза?
- Нет, это солдатский орден - Солдатская Слава III степени.
Фёдор Лукич из банки на тарелку вытряхнул солёных грибов. Нарезал хлеба,  сала, достал два стакана и плеснул в них из графинчика водку.
 - Вот дочка из деревни груздочки привезла. Давай выпьем?               
Солдат кивнул в сторону вещмешка.               
      - У меня, отец, и выпить, и закусить есть.               
      - Ты у меня в гостях сегодня, кончится моё, своё достанешь. Мне поговорить не с кем, давно я ждал хорошего человека. Выпьем за Победу, сынок. Как мы её ждали!
           Выпили, захрустели ядрёными груздочками. Пётр посмотрел на фотографии, которые висели на стене в большой рамке. Карточки были маленькие, выцветшие, лишь одна карточка большая.
Хозяин поймал его взгляд:               
    - Вот карточка - все мы здесь, снимались в сороковом году. Это я, теперь меня и не узнать. А вот бабка, да какая она бабка, красавица, внуков она не дождалась. Одна надежда - дочка родит. Вот старший сын, ему в сороковом двадцать исполнилось, младшему - семнадцать, а дочери, Оленьке, восемнадцать. Её жених, Алёшка, и мой старший ушли на фронт в сорок первом году. В сорок третьем Алёшка с покалеченной рукой вернулся. Молодые уехали в дальнюю деревню, к его родителям. Мы с хозяюшкой проводили их. От старшего сына вестей ждать остались. Выпьем за дочку и её новую семью.
 И снова выпили. Долго молчали, каждый думал о своём. Потом дед нарушил тишину:
   - Мне много нельзя. Старый врач, он старше меня, сказал: «Грудная жаба у тебя, если сильно задавит, то сердце разорвётся». У моей жены эта жаба и разорвала сердце, умерла моя голубушка. Грудь у меня болит. Я эти сто грамм на три раза разделю. А ты пей.
   - Мне курить охота, сверни мне папироску, да пойду на улицу, покурю, - сказал Петр.
   - Кури здесь, я тебе блюдечко поставлю заместо пепельницы, - старик достал бумагу из кисета, свернул цигарку, вложил гостю в руку и чиркнул спичкой. Пётр затянулся и задумался, а старик продолжил:
   - А в конце сорок третьего младший на фронт ушёл, хотя у него и бронь была. Димка в кузне со мной работал: рослый, красивый, деушки на него заглядывались. Димка на какие-то курсы ходил, на кого он учился, непонятно. Бронь после курсов сняли, и взяли его на фронт. Мы с женой думали - он вечерами к деушке ходит, а он – шалопай, на какие-то курсы. Зачем ему эти курсы? Чему его учили такому, что с завода даже отпустили? А Димка шутил: «К девушкам мы с братом после войны будем ходить. Серёжке подмогну, мы вдвоём живо Гитлера изловим, как бешеного зверя». Но воевали братья далеко друг от друга. Бери хлебушка, а то корочку грызёшь, как бедный родственник. Не стесняйся, тебе нечего стесняться. Ты да сыны мои, да многие другие парни собой Родину защитили.
Пётр взял ломоть хлеба, разломил, стал медленно жевать:
- А я, отец, пока ехал в поезде, не ел, не спал три ночи. Я на фронте писем ждал, как мой сынишка растёт. Думал, как он там, ему годик исполнился, Лизонька его маленькую ручку обвела на тетрадном листочке, так я этот листок год в кармане носил. Разверну, погляжу на его ручку, и теплее на душе станет, и не страшно в бой идти. А в конце сорок четвёртого ранило меня в руку. Пинцилину какого - то не было, врачи чистили рану, а толку нет. Врач говорил, что в Англии его много, этого пинцилину, но союзники нам его не давали. Всю войну наши врачи сами этот пинцилин разрабатывали. Пока наши сами стали делать это лекарство, да привезли его из Москвы, рука моя почернела до локтя. Врач сказал: «Прости, солдат, нужно руку ампутировать. Не наша это вина». Так и отрезали мою руку.  Пинцилину не было. Вот они, союзники. Ведь это друзья, отец? А               
 какие это друзья, что лекарства нам не давали? Подлецы они, а не союзники. Мучили меня в госпитале долго. В госпиталь мне Маша, сестра моей Лизоньки, написала, что умер мой сынок Вовочка полтора года тому назад, и вскоре сама Лизонька умерла. А не писала долго Маша, потому что не могла решиться. А потом решила – правду сказать.  И куда мне ехать? И кому я без руки нужон? Пока я ехал, вышёл на вокзале, а по радио музыка играет, все кричат: «Победа»! Все радуются, обнимают друг друга.
 Петр загасил папиросу, уставясь на хозяина, спросил:
- Как мне жить? Я же рано осиротел, скитался, как перекати-поле, в детдоме жил, а когда женился, вроде корни в землю пустил, родных людей встретил. А сейчас я снова один, да ещё калека.
 Пётр замолчал. 
- А ты, Петя, никуда и не ходи, вот комната, отдохни здесь. А там видно будет. Много горя принёс фашист проклятый, - вздохнул дед, - в начале сорок четвёртого на старшего сына мы с женой похоронку получили. Ой, убивалась она сильно. От младшего письмо пришло, от дочки весточку получили. Вроде ожила моя жёнушка. А через полгода похоронка пришла на младшего. Хозяюшка моя не пережила этого горя, похоронил её, так и остался здесь один.
- Что же ты не едешь к дочери? – спросил Пётр старика.
- У них, кроме Алёшки, три младших брата и сестра, да отец с матерью. Второй брат сейчас на фронте. Живой ли? Я там зачем? Я  здесь догляжу за могилкой моей жёнушки. А помру, так рядом положат. Жили мы с ней дружно. Этот дом я сам строил в двадцать седьмом. Детишек трое, тут я счастлив был. Никуда не поеду.
- А мне не довелось дом построить, - вздохнул Пётр, - комнату обещали от железной дороги перед войной.
- Так ты железнодорожник? Найдут тебе работу на железной дороге. А у меня грудь болит. Вот выпил совсем чуть-чуть, а уже давит. Мне дочь сказала: «Не хочешь ехать с нами, так хоть квартирантов пусти. Будут за тобой доглядывать, а то помрёшь, и никто не узнает». Так я и думаю: может, поживешь здесь, отдохнёшь. Ты ещё молодой, время лечит. И за карточкой сходишь, принесёшь сюда. Мне больше не наливай, а сам пей. Только в будни не пей, а то пропадёшь.
Пётр налил себе и выпил, а потом сказал:
- Ноги совсем не идут. Сейчас выпил, и меня развезло.
- Возьми меня за шею, сынок, доведу тебя до кровати, сапоги сниму. И спи – отдыхай.
 Старик довёл гостя до кровати, накрыл одеялом. Сел рядом, вытер лицо тряпицей. Под ровное дыхание спящего солдата стал думать, что хорошо бы Петру пожить у него в доме, вдвоём как-то сподручнее хозяйство вести. Тоска душу не будет выворачивать.

    У колодца две бабы с вёдрами разговорились:
- Матрёна,  с утра за лесок навозили мешки посадочной картошки, бабы и ребятишки наладились сажать картошку, не рано ли бригадир распорядился?
- Кузьма знает, там, за лесочком, место тихое, земля прогрелась, - отвечала ей Ульяна.
Из-за леса показалась рыжая лошадка, тянущая телегу с каким-то мужиком. Лошадка резво бежала под горку, пугая куриц, промчалась по деревенской улице мимо колодца и остановилась у дома Кузьмы.               
   - Это Яшка Жиров, наш новый председатель, приехал. Пошто летел во весь опор? Поди, что случилось? – удивилась Матрёна.               
     Яшка Жиров забежал в дом Кузьмы. И через несколько минут выскочил Кузьма с ружьём в руках и выстрелил в воздух. Бабы замерли, ребятишки перестали играть, Ульяна испуганно закричала:               
   - Кузьма, что случилась?
Кузьма переломил одноствольное ружьё, вставил новый патрон и снова выстрелил в воздух.
Из огорода прибежала Полинка и радостно воскликнула:
   - Тятя стрельнул! Тятя стрельнул!
Из-за плетня показалась Прасковья с ситом, в котором лежало несколько яиц.
   - Кузя, ты что, сдурел? Что ты палишь в воздух?
   - Не сдурел я, - ответил Кузьма, снова перезарядил ружьё и выстрелил в третий раз:   
   - Победа! Окончилась война! Радостную весть привёз председатель! Ура! Бросайте работу, праздновать будем! 
 Около телеги стоял Яков, свёртывал цигарку и улыбался.
- А нам-то что делать? – опустила вёдра на землю Матрёна.
- Бабы, пеките пироги! Праздновать будем! Выставляйте столы! У меня на озере в плетёном коробе-садке карасей ведра четыре. Мы с ребятишками сходим за ними, а вы,  бабоньки, поможете чистить. Празднуем Победу! Вернутся мужья и сыны ваши, бабоньки.
 Яшка Жиров докурил цигарку:
  - Кузьма Селиверстович, я поеду.
  - Погоди, танкист, выпьем по рюмашке. Да и лошади роздых нужен.
  - Кузьма Селиверстович, мне ещё многих надо оповестить.
Дед Петрик, опираясь на палку, вышел на улицу:
  - Кузьма, одолели германца? Так я и знал, в ту войну их отколошматили. Теперь тоже! Больше не полезут!
Кузьма крикнул соседским пацанам:
  - Прошка, беги в мастерские, Санька, беги до птичника, а ты, Ванька, на поле, созывайте людей к дому Кузьмы! Всем выходной! Всем праздник! Победа!
  - Чё ты всех с работы снимаешь? – удивилась Ульяна.
  - Всем праздновать! Приказ товарища Сталина! Нарушать нельзя!
 Кузьма вынес стол, поставил недалеко от дороги, патефон заиграл на крыльце, это Полинка пластинку поставила.
  - Накручивай ручку, да пружину не пережми, - предупредил её отец, - а пока музыка играет, сбегай в дом, принеси хлеба и сала. Мамке скажи, пусть бутыль принесёт. Прасковья вышла с бутылью и стаканами в руках. Полинка несла тарелку с нарезанным хлебом и салом, подала отцу.
Кузьма плеснул в стаканы:
   - Давайте, мужики, выпьем немного за Победу, и поедешь ты, Яша, в другие деревни.
 Яша, дед Петрик и Кузьма сдвинули стаканы, выпили, закусили.
Кузьма громко позвал глуховатую жену:               
    - Прасковья, сейчас будем праздник готовить, унеси бутыль в дом, картошку надо чистить, - повернулся к Яше, который уселся на телегу, - спасибо, дорогой наш председатель, за радостную весть! Теперь езжай, танкист, неси эту радость людям.               
Яшка взял в руки вожжи, понужнул лошадку и поехал.               
К столу подходили бабы, спрашивали:               
  - Чего делать - то? - сказала Матрёна, - давайте, я пироги с картошкой в печи испеку, это быстро, -
 - Лука добавь и яиц, вкуснее будет, - сказал Кузьма.
 - Он меня стряпать учит, мне шестой десяток. Пятерых дочек вырастила, - засмеялась Матрёна.
- А картошка в поле? Когда её сажать? – поинтересовалась Ульяна.
- Картошку волки не съедят, и заморозков не будет. Ничего с ней не сделается, завтра будем робить. А сейчас составим столы, накроем по-праздничному, скатёрками. Из короба – садка карасей притащим с ребятишками. Картошки наварим, рыбы нажарим, блинами ребятишек побалуем.
- Как на свадьбе, Кузьма Селивёрстович? – спросила молодая баба.
- Да, Любонька, как на свадьбе. Выпьем за Победу. Мы эту Победу четыре года ждали. Помянём тех, кто не вернулся. Патефон играет, его мой Миша привёз перед войной.
Со всех сторон подходили люди, Кузьма оглядел их, провёл рукой по глазам и продолжал:
- Чтобы этот день запомнился. Это наш общий праздник.

Около брезентовой палатки полевого госпиталя стояли две медсестры.
- Вот, Галина, кончилась война, новых раненых не везут, - сказала та, что младше.
- Не накаркай, Наташка. Зато двое родили: врачиха да связистка, а что ты, Наташа, не куришь? - спросила её подруга.
- Бросила я это увлечение, папиросы раздала. Я замуж выхожу за Сашеньку Васильева, мы с ним распишемся и поедем на Урал, письмо получили - там нас ждут.
- Так он же в конопушках и калека. Ступню ему оторвало. Глаза у тебя есть? - изумилась Галя.
- Это ты от зависти говоришь, Санечка мой самый красивый, и мы любим друг друга, - обиделась Наташа, - ты старше меня на пять лет, а ничего не понимаешь.
- А ты в свои девятнадцать всё понимаешь, видела я, как вы вчера целовались.
- Никакой он не калека, пятка у него целая и полступни есть – я же ему перевязки делаю. Санечка чуть-чуть хромает, а какой он умный, добрый, ты не знаешь, - сердилась девушка.
 Галина выпустила струю дыма изо рта, поглядела на немецкое село, на белые дома с черепичными крышами.
- Не пойму я немцев, у них такие же поля, деревья. Дома, крытые черепицей, а у нас в селе почти у всех - соломой. Чего они полезли, чего им не хватало?
- А там, где мы будем жить с моим мужем - горы уральские, леса хвойные, речка Исеть, красотища. Там завод построили, хочу скорее увидеть этот край.
- И в наших деревнях будут дома под железными крышами, - уверенно сказала Галина, - мужики вернутся, настроят. 
К палатке на мотоцикле подъехал военный.
- Вот кто красивый, так красивый, - толкнула в бок Наташу подруга, вот повезло врачихе.               
- Галя, ты рассуждаешь, как ребёнок. Это ему повезло, женщина красивая и врач, целым поездом командовала.               
В люльке мотоцикла лежали цветы и большой бидон. С цветами в одной руке и с бидоном в другой офицер подошёл к медсёстрам, поставил бидон у ног Галины:               
- Это свежее молоко для раненых. По случаю купил, бидон потом верну хозяевам. Смотрите, девушки, как защёлкивается бидон: как наша фляга, только горло у бидона в три раза меньше. Ну и придумали немцы. Как мои девочки тут поживают?
- Хорошо поживают, товарищ лейтенант.
- Накиньте на меня халат, девушки. Пойду к своим ненаглядным.
Галина, улыбаясь лейтенанту, откинула полог, вынесла халат и, кокетливо щурясь, накинула на плечи военному.
Василий Панфилов откинул полог, прошёл по небольшому коридору и спросил:
- Можно войти? - и зашёл в комнатку.
- Вы, товарищ лейтенант, не задерживайтесь, через полчаса кормление, - сказала медсестра.
Василий ответил:
 - Мне дольше и нельзя, я же на службе, - положил охапку цветов на одеяло своей жены.
- С Днём Победы вас, дорогие мои, - и окинул взглядом других женщин.
- Мы слышали салюты, всю ночь стреляли, - сказала женщина с забинтованной головой, - а сегодня по радио передавали.
- Мои солдатики достали где-то шнапсу, крепко выпили, - сказал Василий.
- Что это за цветы? – спросила молодая мама.
- А я и сам не знаю, Розочка, у дороги росли, остановил мотоцикл и нарезал, запах какой сладкий.
- У меня вчерашние цветы не завяли, я тут вся в цветах, как в оранжерее.
- Ну и хорошо. Посмотрю на малышку и поеду к составу, там идёт погрузка, но я вряд ли поеду с этим составом. Комиссовать меня хотят, голова болит и кружится, видеть стал хуже. Говорят, это последствие контузии. 
- Что ты раньше мне не говорил? - возмутилась молодая жена.
- Не хотел тебя беспокоить.
- Ну и зря - ведь мы одна семья. Васенька, не забывай: я врач, тебя вылечу. Мы будем жить долго – долго.
- Роза, никогда не забуду, как я открыл глаза, а надо мной то ли девушка, то ли ангел.
Медсестра занесла свёрток и сказала:
- Смотри, папаша, на свою красавицу, - и открыла личико.
Василий взял малышку на руки, посмотрел на чмокающие губёшки и произнёс:
 - Красавица, Наденька, наша надежда.
- Поедем к моим, в Казань, дом большой, места хватит, - произнесла Роза, глядя на Васю счастливыми глазами.
- Нет, поедем только в Омск, дам телеграмму брату Лёне, найдёт нам комнату. Будем работать, не пропадём.
               
                Глава 12.  Тяжёлый послевоенный год.

        В цехе под потолком висел огромный красный плакат, на котором крупными буквами было написано: «Товарищ! Крепи оборону ударным трудом! И.В.Сталин». Плакат был изрядно запылён за годы войны, но всё равно, настраивал на рабочий лад. Между токарных станков шёл мужчина средних лет, с тёмным суровым лицом, в гимнастёрке. Левый рукав гимнастёрки был зашит. Молодая работница сняла изготовленную деталь, взяла штангенциркуль, проверила размеры.
- Валентина, освоилась с новой деталью?
- Заковыристая деталь, Пётр Никитич, вчера еле норму выполнила. А молодые с такой деталью и не справятся. Я ведь с начала войны тут работаю. Хорошо, что вы подошли, товарищ мастер, мне надо пораньше уйти. Норму я через полчаса выполню. У сынишки ухо болит, надо врачу показать.
- В августе ухо болит?
- Ребёнок, под дождём по лужам бегал.
- Хорошо, иди. А большой ли мальчик? – поинтересовался Пётр.
- Пятый год, в мае сорок первого родился. Когда отец его на фронт уходил, ему два месяца исполнилось.
- А отец не может с ребёнком к врачу сходить?
- Он погиб в сорок втором.
- Простите, не знал. А как сыночка зовут?
- Вовочка, - отвечала молодая работница, поправляя косынку.
        Пётр пошёл по цеху задумавшись, зашёл в комнату мастеров, сел за стол, полистал журнал. Других мастеров в комнате не было, закурил папироску, ходил из угла в угол. Вырвал чистую страницу из журнала, достал из ящика стола пирожок, завёрнутый в клочок газеты. Он завернул его в вырванный лист бумаги. Снова пройдя по цеху, Пётр остановился рядом с Валентиной, дождался, когда она взглянула на него и остановила станок. Протянул пирожок.
- Возьми для сыночка, пирожок с повидлом. Вкусный.
Вложил сверточек в руку работнице и пошёл по цеху, слегка сутулясь.
Валентина долгим взглядом проводила мастера.
 
  Калитка скрипнула, и Маша зашла во двор. Николай сидел во дворе на чурбаке, зажав сапожную «лапу» между коленей.
- Ботинки вновь чинишь?
- Смотри, какую рвань соседка принесла, а мать взяла. И сразу в задаток пяток яичек получила. Я эти чёботы в прошлом году чинил, еле нашёл, за что цеплять. Теперь хочешь - не хочешь, чини. За что тут цеплять? Как это чинить? – он потряс ботинком перед сестрой.
- А милиционер год отучился, снова приходил узнавать, когда занятия начнутся. Тяжело человеку, а учится. А ты почему не учишься? – упрекнула его сестра.
- Какой милиционер?               
- Горбунов, младший лейтенант, его начальник в прошлом году привозил картошку, тарелки нашей маме на день рождения.               
- Не помню я никакого милиционера. Им там, в милиции, делать нечего, так можно примерчики решать. А кто же будет соседские ботинки чинить, вам продукты зарабатывать?
       Брат принёс из сарая мешок со старой обувью:
- Вот от этого башмака каблук возьму, а от этого кусочек кожи. А вообще мне этим некогда заниматься. На заводе старую постройку собираются ломать. Мне разрешили от этой постройки кирпичи забрать под фундамент, но надо тележку сделать, да в воскресенье возить кирпичи, пока другие не налетели нахаляву. Мне, как фронтовику, разрешили кирпич забирать, но на заводе и другие фронтовики есть. На следующий год ссуду беспроцентную возьму, тёса выпишу и начну дом строить. А что Виктор пишет?
Сестра печально опустила голову и тихо произнесла:
- Не отпускают его со службы. Там, в Германии, порядок нужен, ещё постреливают недобитые фашисты. Он обещает приехать в отпуск, мы с ним поженимся и вместе уедем. Те, кто до войны были женаты, послали вызовы своим жёнам. Живут с семьями в Германии. А мы не расписаны, мне он вызов не может прислать.
- Так ты в Германию уедешь, на высоком каблуке будешь туфли носить, «фрау» называться?
- Буду «фрау» называться, буду в Германии жить, лишь бы рядом с Витенькой. Больше четырёх лет с ним не виделись.
- А как же ты поедешь? Тебе одеть нечего. Не в этом же трижды чиненом ехать? Получу зарплату, и пойдём на базар. Купим тебе платье или материи какой-нибудь.
- Спасибо, тебе, братик, - Маша поцеловала его в макушку и пошла в дом.
       На следующей неделе брат и сестра пошли на базар. Они ходили по рядам, мимо торгующих баб. Коля приметил: калеки не сидели у ворот, толстомордого мужика не было под вывеской «Мясо», – там торговал сухонький пожилой колхозник.
Базар шумел, каждый выкрикивал свой товар.
- Добрый день, Мария Сафроновна, - перед ними стоял милиционер лет сорока с одной маленькой звёздочкой на каждом погоне.
- Здравствуйте, Горбунов, занятия со следующей недели, - сказала Маша.
- Я узнал, учебники кое-какие смог достать.
- С учебниками поможем, главное - желание учиться. Вот у моего брата нет желания грызть гранит науки. А у вас, наверное, семья?
- Да, есть жена и дети.
- Сергей Трофимович на следующий год сдаст за семилетку, а у тебя, Коля, и начального нет.
- Я в станках хорошо стал понимать, мне другого образования не надо, - обиженно произнёс Николай.
- А вы, Мария Сафроновна, тут что-то покупать собираетесь?
- Я вам говорил, - сказал Коля, - что у сестрёнки платья украли, ей надо в школу прилично одеваться, вот я предложил здесь поискать.
- Я наш базар хорошо знаю, - Сергей показал рукой, - там, у дощатого забора, бабоньки всегда продают одежду. Они развешивают платья и пальто, костюмы разные. Там надо смотреть.               
- Я пойду туда, к забору, - сказала Маша и скрылась в толпе.               
Николай нагнулся, разглядывая на земле небольшие колёсики, которые разложил пожилой мужик. Сергей посмотрел на ржавые колёса разной величины и сказал:
- Николай, я знаю свалку, где такие колёса задаром наберёшь. А зачем они тебе?
- Сергей, мне тележку надо сделать, у нас на заводе разбирают старую постройку, разрешили фронтовикам кирпичи себе брать бесплатно. Я написал заявление, и мне подписали, но не на чем везти.
- И много ты кирпичей увезёшь на тележке? Инвалид с больными ногами?
- Штук тридцать увезу, - ответил Коля.
- А сколько вообще их надо?
- На фундамент и на погреб надо примерно тысячу кирпичей.
- А сколько кирпичей сможешь наколупать, приготовить за день? – поинтересовался Сергей.
- Если целый день, в воскресенье, принести с собой обед и работать до самого вечера, то штук семьсот, может, даже восемьсот, - ответил Коля.
- Давай так, я договорюсь с начальством, чтобы дали полуторку, двух парней крепких подберу, мы заедем на завод, откроем борт и готовые кирпичи побросаем в кузов.
- Так кто же это пропустит вашу милицейскую полуторку на наш военный завод?
- А кто пропускает тебя с тележкой, тот и машину пропустит. Главное, надо письмо на имя директора грамотно написать. Тебе сестра такое письмо составит, ты – инвалид войны, тебе не откажут, пропуск дадут для машины. За один раз вывезем тебе все кирпичи.
- Так не получится, наверное? – засомневался Коля.
- Всё у нас получится, главное, письмо толково составить, а вечером, часов в семь – восемь, вывезем твои кирпичи, свалим у тебя во дворе.
- Ну, ты, Трофимович, голова! – воскликнул Коля.
 Подошла Маша, стала теребить брата:
- Давай, Коля, деньги. Пошли, такое красивое платье.
- А ты торговалась? Ведь это базар, пошли, посмотрим это платье.
Маша повела Колю, с ними шёл Сергей Трофимович.
- Показывай, сестрёнка, что облюбовала.
- Посмотри, какие пуговки, ткань плотная и как раз по мне, - Маша схватилась за рукав понравившегося платья.
- Так сколько? - деловито обратился Николай к хозяйке одежды.
- Пятьсот, - строго сказала та.
- А что ещё тут тебе нравится? Посмотри внимательно.
- Вот халатик, такой весёленький в цветочках, триста рублей.
- Хозяйка, отдавай нам это платье и халатик – всё за семьсот рублей.
- Это грабёж, даже торговаться с вами не хочу, - рассердилась хозяйка вещей.
- Не хотите, не торгуйтесь, поедем, сестра, на другой рынок, я эти деньги мозолями зарабатываю, нам есть ещё что-то надо, - со спокойным лицом сказал Коля, - я вам живые деньги предлагаю, хозяйка, стойте ещё до морковного заговенья.
 Коля обратился к Сергею:
- Где у нас рынок больше этого?
- На линиях, Хитрый рынок, вот где широкий выбор, - ответил милиционер.               
- Вот туда и поедем, - произнёс Коля и сделал вид, что уходит.
Хозяйка одежды рассерженно крикнула:
- Ладно, забирайте за семьсот платье и халат.
Коля, не торопясь, отсчитал деньги, подал продавщице.               
- Пересчитай, мать, чтобы разговору не было.
   Маша, улыбаясь, свернула одежду и положила в холщёвый мешочек.
Пошли дальше по базару.
  - Смотри, карасей продают. Давненько я не ел рыбы, куплю, - обрадовался Коля.       
  - Купи, - согласилась Маша, - маме отдадим. Она любит рыбу чистить, жарить.
Коля и тут начал отчаянно торговаться, а когда расплатился, то назидательно сказал:
- Маша, это базар, тут надо торговаться.
- Коля, не клади карасей в мою сумку, новое платье испачкаешь.
- Ладно, сестра, в этом кульке и понесу.
Сергей Трофимович спросил:
- Что же вы, когда вас обокрали, заявление в милицию не написали?
- Да кому было писать? – ответил Николай, - мама наша вместо подписи несколько печатных букв пишет, сестра Лиза - умерла, я – в госпитале лежал, а Маша работала в деревне.
- Да, тяжёлое время было, - согласился Сергей.
У ворот базара Сергей подал Коле листок бумаги, на котором были написаны цифры:
- Это телефон райотдела, спросишь меня: Горбунова Сергея Трофимовича, я сам договорюсь о машине. Доставим твои кирпичи.
- Я принесу ломик, молоток, зубило. После работы буду колупать кирпичи и складывать в штабель.
- А у тебя их не утащат?
- Плакат напишу: «Кирпичи Николая Лоханского – ветерана войны». Меня многие знают, не обидят. А если решатся, я им не завидую. Штук пятьсот приготовлю заранее, а ещё пятьсот за один день я всяко приготовлю.
- Письмо директору завода напишите, чтобы машину на территорию пропустили, - добавил милиционер.
- Маша часто ходит к директору завода: то краску выписывает, то стекло. Школа-то заводская. Она эту бумагу подпишет у директора. Спасибо, Сергей, что хлопочете за меня.
- Ты, Коля, так нам помог. Зря к нам работать не пошёл. Галя наша в институт заочно поступила, - сказал Сергей, - вот кого бы засватал.
- Когда жена умнее мужа, это последнее дело. Я по себе найду. Прощевай, будь здоров.
- До свидания. Жду твоего звонка.
Маша и Николай шли по улице, и молодая учительница с грустью замечала первые жёлтые листики на деревьях. Она думала: «Что-то давно Виктор не пишет».

  В тревожном ожидании прошла зима, Виктор писал редко и очень кратко, так что Мария не могла представить города, где он служит. Волновалась, что в чужой стране может случиться вылазка недобитых фашистов. Да мало ли, что может произойти. В школе продолжались занятия. Николай, с помощью Сергея Трофимовича, ещё осенью вывез с завода кирпичи, теперь они лежали вдоль забора. Маша пришла из школы. На только что освободившейся от снега земле Коля начертил лопатой большой квадрат.               
- Что ты чертишь во дворе? – поинтересовалась Маша.
-  Я разметил землю, тут будет фундамент, тут - подпол, но цемент нужен, без цемента ничего не сделаю, - рассказывал свой план Николай.
- Что-то ты дом большой размахнул, земли под грядки не оставил. Куда такой домище? –
сердилась мама.
- Женюсь, жену красивую возьму, детей у нас будет много, дом большой нужен, а Маша в Германию уедет.
- Что-то ехало не везёт, - грустно отвечала Маша.
- Ты в дом зайди, там тебя письмо от Виктора ждёт.
 Маша зашла в дом, вышла через полчаса со счастливой улыбкой:
- Едет, через месяц приедет, и мы свадьбу сыграем!
- С тебя пол-литра, сестра.               
               
                Глава 13. Испытание клеветой

   Коля пришёл с работы, приподнял крышку сковородки:
      - Нет лучше еды, чем жаренная с салом картошка.
      - Садись, братик, есть, мы с мамой покушали, - пригласила Маша.
      - А что такая грустная? Виктор не едет?  - спросил Николай.
      - Скорый поезд приходит в тринадцать тридцать, стоит минут десять, -
  пояснила Маша,- третий день хожу на вокзал. Стою, волнуюсь, подходит состав, заглядываю в каждый вагон, выходят люди, а Виктора среди них нет.
   - Есть телеграмма, число тут не указано, вагон тоже не указан, скорый приходит один раз в сутки, сегодня не приехал, завтра приедет, - произнёс бодро брат, промокая хлебным мякишем со сковороды натопившийся жир.
  Маша села рядом с братом и, глядя в упор, сказала:
    - У тебя завтра выходной?
    - Конечно.
   - Надеюсь на тебя, завтра вместо меня сходи к поезду. Виктора узнаешь?
   - Узнаю, на меня можешь рассчитывать, встречу и сюда приведу. Не волнуйся, мужику двадцать восемь лет, он парнишкой  эти улицы объездил на велосипеде, не заблудится.
   - Мне завтра никак нельзя с работы уйти, подготовка к экзаменам, в райком надо взносы сдать. Я завтра в три или в четыре приду, а ты с Виктором или один жди меня, чтобы я не волновалась, - Маша нервно теребила край косынки.
   - Сестрёнка, чего тревожишься? Встречу вместо тебя, не подведу, - брат дотронулся до её руки.
  На следующий день Николай пришёл на вокзал, три медали украшали его гимнастёрку. Третью медаль «За Победу над Германией» ему недавно вручили в военкомате. Николай опирался на трость. Люди с тюками спешили к поезду. В клубах пара на первый путь въезжал состав. Из вагонов стали выходить люди. Из первого вагона вышли две бабки с котомками, незнакомый офицер с большим чемоданом. Николай стал глядеть вдаль. На перроне толпись люди, одни выходили, другие пытались влезть с тюками. Из третьего вагона вышел старшина и крикнул:
  - Колька Лоханский, привет.
  - Привет, Димка Селезнёв, – обрадовался знакомому лицу Николай.
  - Смотри, мы оба с палочками, надо выпить за наши ранения, за наши медали. Я решил, кого знакомого встречу первым, с тем и выпью, - старшина распахнул шинель, звякнули награды на гимнастёрке.
  - Ого, у тебя и орден есть, - сказал Николай.
  - А как же, всё как положено, бандеровцев ловили по лесам, там мне осколок под коленку попал, так и списали. А ты что головой крутишь, кого-то высматриваешь, когда я здесь?
  - Дима, погоди, у меня дело, сестра наказала её жениха, Виктора, встретить.
Из последних вагонов выходили люди, трудно было разглядеть, что за люди. Выходили военные, их встречали женщины с цветами.               
    - Виктор один едет?               
    - Один, - ответил Николай.
   - А этих военных какие-то бабы встречают, целая компания, видно, не приехал жених твоей сестры, - Дмитрий радостными глазами смотрел на старое здание вокзала.
   - Вдруг я его просмотрел? - заволновался Николай.
   - Просмотрел, так сам к невесте придёт, не заблудится. Пойдём, выпьем. А я своим телеграмму не давал, свалимся, как снег на голову. Обрадуем. Пошли.
    - Ну, пошли, - согласился Коля.
И друзья, обнявшись, пошли с вокзала.
    Старший лейтенант Виктор ехал в одном вагоне с капитаном Геннадием Шубиным, того должна была встречать молодая жена.               
    - А тебя кто встретит? – интересовался Геннадий.               
   - Меня невеста Маша встретит, я ей телеграмму дал, непременно на вокзал придёт, мы в сорок первом хотели пожениться.
    - А я в сороковом женился, уходил на фронт, мой сынишка в люльке качался. Какой он стал? Я так волнуюсь. А у тебя невеста красивая?
   - Красивей всех, а поёт, как Русланова, и умная: работает учительницей. 
   - Погляди, уже пригород. Подъезжаем.
За окном вагона мелькали домишки, виднелись башни элеватора, поезд загрохотал по мосту.
    - Подъезжаем, Виктор, - крикнул капитан.
Когда офицеры ступили на родную землю, к ним подбежали, окружили, затормошили нарядные женщины и два старика, стали их обнимать и целовать.
    - Кто это, Гена, с тобой? – спросила молодая девушка.
   - Это Виктор, защитник Ленинграда, но, Олечка, у него есть невеста, - отвечал капитан.
   - Знакомься, Виктор, это моя супруга Зиночка, а это её младшие сестры розовощёкие Люда и Оля.
Виктор крутил головой, но нигде не видел стройный Машин силуэт.
    - Что ты крутишь головой? В родной город приехали! – радостно говорил капитан.
    - Меня невеста должна встречать, Маша.
   - Витя, пошли к нам на часок, выпьем за Победу, а потом пойдёшь к невесте. Сначала посмотришь на моего сынишку, подарков у меня полный чемодан.   
    Сёстры Люда и Оля подхватили Виктора под руки, Зиночка прижалась к долгожданному мужу - капитану. И компания пошла с вокзала. Старший лейтенант разглядывал женщин, которые шли мимо, искал глазами Машу и не догадывался, что недалеко идут брат Маши Николай с товарищем.
      Вся компания пришла к выкрашенному охрой дому под железной крышей, где во дворе рвалась с цепи огромная собака. Зашли в дом, в большой комнате с фикусом в углу был накрыт стол. На белой скатёрке стояли нарядные тарелочки, от печёных пирогов шёл дразнящий аромат. На холодце лежал мелко нарезанный зелёный лучок, солёные огурчики и помидорки напомнили о мирных днях. Шубин подхватил на руки мальчика лет шести, повторяя:
- Как ты вырос, сынок, - посадил мальчика к себе на колени. Мальчик разглядывал медали отца, трогал их рукой.
 Женщина принесла блюдо, на котором дымилась жареная курица.               
     - Тёща, Клавдия Ивановна! Уважила меня, хорошо встречаешь зятя! Наливай за встречу.               
В комнату заходили ещё какие-то мужчины и женщины, здоровались, усаживались за стол, поздравляли капитана с возвращением, с Победой.
 Поднялись и стоя выпили за Победу, Олечка подкладывала груздочки на тарелку Виктора. 
   - Ну, выпили за Победу, пойду к своей невесте, пять лет её не видел,  - сказал Виктор.
   - Погоди, выпьем за наших однополчан, помянем тех, кто не дожил до Победы, - сказал капитан.
 Выпили не чокаясь, налили ещё за тех, кто остался жив.
 А Оленька, улыбаясь, спрашивала:
    - А кто ваша невеста? Кем она работает?
    - Моя невеста, Мария Лоханская, работает в заводской вечерней школе, она писала, что завучем её назначили, она у меня красавица и хорошо поёт.
   - Выпьем за тех, кто нас ждал всю войну, - произнёс тост капитан.
Выпили.
   - Кто её родители? - поинтересовалась Клавдия Ивановна.               
   - Отец её давно умер, а мать, Наталья Михайловна, малограмотная, но большой души человек. Работала сторожем, истопником, уборщицей в клубе. А как умерла её дочь и маленький внучок, то долго болела.
   - А братья у вашей невесты есть? – спросила Оленька у Виктора, подкладывая ему в тарелку куриную ножку.
   - Старший брат её, Иван, погиб. Младший брат на костылях с войны пришёл.
   - Ой, сколько горя на одну семью, - вздохнула Люда.         
   - Этого мало, когда младший брат ещё воевал, жулики в дом залезли, все вещи унесли.
   - Ну, сколько несчастий, - произнесла Клавдия Ивановна, - много горя война принесла. Выпей, лейтенант, за мир, чтобы никогда войны не было. 
Виктор снова поднял рюмку, на душе стало легко, весело, беззаботно. Он охотно говорил кому-то про Машу, её брата и мать.
   - Выпьем за деда, - произнесла Оля, - он воевал ещё в первую империалистическую.
Виктор посмотрел на деда с двумя «Георгиями» на груди, вспомнил своего деда, крикнул:
   - Выпьем за стариков!
Клавдия Ивановна внесла в комнату пирог с повидлом, стала разливать душистый чай.
В комнату зашла женщина, очень похожая на Клавдию Ивановну.
   - Что же ты, сестрёнка, опаздываешь? Садись вот тут, Евдокия Ивановна, выпей за моего любимого зятя.
   - А это кто такой симпатичный лейтенант? Тоже зять?
   - Нет, он вместе с Геной в поезде ехал, земляк. Он к невесте приехал, что-то встречать его не пришла.
   - А кто невеста твоя, может, знаю? – поинтересовалась Евдокия Ивановна.
   - Мария Лоханская, учительница в заводской вечерней школе, - ответил Виктор.
   - Да я хорошо знаю Марию Лоханскую, я же работаю в поликлинике, мать её туда к врачу ходит. Бедная женщина, дочь её умерла, внучок умер. Горе какое! И старший сын, Иван, погиб у неё. Только тем и успокоилась, что дочь, Машу, за полковника выдала.
  - Какого полковника, - взревел Виктор, - откуда он взялся?               
    - Ясно, с фронта пришёл, весь в орденах, виски седые, очень солидный мужчина. Всю войну они переписывались, а подарков сколько навёз! И Маше, и её матери. Богатая свадьба была.
   - Говоришь, свадьба была?
   - Да, в феврале, он при штабе дослужился до полковника. Представительный, красивый мужчина, вся школа гуляла. А потом они уехали куда-то.
     Виктор выпил полную рюмку, бросил её на пол и пошёл к дверям.
   - Дорогой гость, отдохни, проходи в ту комнату, ложись на кровать и отдыхай, - пригласила хозяйка.
Но Виктор подошёл к вешалке, схватил шинель и чемодан, вышел во двор. На него бросился пес, но офицер ударил его чемоданом и выбежал со двора. По вечерней улице он шёл нетвёрдой походкой, туда, где звенел трамвай. Заскочил в вагон, кондуктор махнул рукой:
   - Лейтенант, до какой остановки едешь?
   - Мать, мне до Казачьего рынка, подскажи, где выйти.
   - Подскажу, служивый, сядь, ещё далеко, - ответила кондукторша, - кто тебя так напоил? На ногах не стоишь.
   - Значит и ему, и мне писала, значит я в запасе был, вот змея! - шептал в бешенстве Виктор.
По темнеющим улицам он пришёл к общежитию Любы, зашёл в её комнату.
  - Брат, с возвращением, а ты Машу видел? - спросила Люба.
  - Не говори мне больше про эту мразь, - пьяно крикнул Виктор.
Увидев, что брат еле стоит на ногах, усадила его на кровать, сняла с него сапоги:
  - Подруга уехала, а мне в ночную смену. Спи, братко, завтра расскажешь.

Мария пришла домой и спросила:
   - Мама, Коля где?
   - Тут спит, пришёл пьянее вина, - ответила мать.
Маша стала тормошить брата, тот перевернулся и произнёс:
   - Что мешаешь спать? Мне завтра на работу.
   - Встретил Виктора?
   - Я к поезду подходил, не приехал он, завтра приедет. Ох, как голова болит, раскалывается.
 Маша долго не могла уснуть, а когда заснула, то снились рельсы и вагон. У вагонного окна стоял Виктор, ехал мимо неё, и вагон исчезал вдали. Проснулась Маша и пошла на работу, но в назначенное время стояла на перроне и ждала скорый поезд. Когда подошёл поезд, она бежала мимо вагонов, вглядываясь во всех выходящих. Виктора не было. Так прошли ещё три дня.
  Выходя с вокзала, она услышала ту же тоскливую мелодию, что и три года назад, когда брат её вызвал из деревни. Маша подошла к парню, который играл на гармошке. Но это был не тот, безногий. У этого гармониста была одна нога, хотя он так же молод и одет в гимнастёрку. Девушка спросила солдатика:               
    - Тут парень сидел без обеих ног со стриженой головой, три года назад я ему хотела денег дать, да с собой кроме варёных яиц ничего не было. Такая тоска была у него в глазах.               
    - Его Семён звали, нашла его девушка в прошлом году, да такая красивая. Столько слёз было на этом месте. Она его по госпиталям, по станциям искала и увезла в свой Челябинск. Сам начальник станции им билеты купил. На радостях Семён мне свою гармонь подарил. Может, и меня кто приголубит. А ты часто сюда приходишь, ищешь кого?
   - Жениха жду, всю войну ждала.
   - Найдёшь  своё счастье! Встретишь своего жениха!
Маша положила в шапку инвалида пятирублёвую купюру с летчиком на лицевой стороне и пошла с вокзала.
 Девушка не находила себе места, на четвёртый день она пошла к сестре Виктора Любе.
 Люба во дворе полоскала бельё в железном корыте и развешивала платья и кофточки на верёвке. Маша подошла к ней, поздоровалась, девушка почему-то не ответила, только враждебно поглядела на неё.
   - Здравствуй! Скажи мне, Виктор приехал? - спросила Маша.
   - Какое дело тебе до Виктора? Бесстыдница, иди к своему полковнику!
Люба выплеснула воду из корыта под ноги Маше, обрызгав ей платье, ушла в дом.
Машенька, обидевшись и ничего не понимая, решила найти Лёню. «Что случилось, про какого полковника говорила Люба», - думала Маша. Она шла по улице, не замечая прохожих и погожего весеннего дня. Лёня жил где-то на соседней улице. На этой улице она стала спрашивать,
    - Где живёт учитель Леонид Кузьмич с женой?
Люди шли и ничего не могли ей сказать, наконец, какая-то пожилая женщина ей показала:
    - А вот тот домик с палисадником, там учитель Леонид Кузьмич с женой и дочкой живут.
  Маша постучала, дверь открылась, спросила у молодой женщины:
   - Леонид Кузьмич здесь живёт?
  - Здесь. А вы учительница? – поинтересовалась женщина.
   - Да, учительница, - ответила Маша.
Женщина пропустила её, пододвинула стул:
  - Садитесь, ждите, он скоро подойдёт, - ответила хозяйка и стала из чашки маленькой ложечкой кормить девочку. Эта картина тихого семейного счастья успокоила Машу. Она разглядывала цветные занавески на окнах, красивую резную полочку, на которой стояли книги. Дверь открылась, и в комнату зашел Леонид, посмотрел на Машу сурово:
    - А что ты, Катя, эту мерзавку сюда запустила, - грубо кинул он хозяйке.
Потом обернулся к Маше:
    - А ты что тут ходишь? Чего ищешь, ступай к своему полковнику? Как же Витьке не повезло!
    - А Виктор где? - спросила Маша.
    - У него братья, сёстры и мать с отцом есть, а ты кто такая, вон отсюда!
 Маша в слезах выскочила из комнаты. Всю дорогу она думала, что за полковник, какие подлецы её оклеветали?  Вроде, и врагов нет, никому зла не сделала.               
Пришла домой и стала думать, видимо, Виктор приехал, когда ходил его встречать брат, а потом наговорили ему всякого. Тут и Коля пришёл:               
    - Что-то у нас, сестрёнка, ничего не сварено.
 Маша с досадой ему ответила:               
   - Сейчас тебя пустой поварёшкой по лбу накормлю. Виктор приехал в тот день, когда ты его встречал. На меня всякого наговорили. А Коленька увидел бутылку и напился.               
   - А что могли плохого про тебя сказать? В школу, и - домой, на гулянки не ходишь.
   - Не знаю я, а Виктора нигде нет. Сестра его и брат всяко меня обругали.
   - Я пойду с ними разберусь! – рассердился Коля.
   - Ты своё дело сделал, ничего доверить нельзя, всю жизнь мне искалечил, сиди теперь, - заплакала Маша, взяла сумку и пошла в школу. Дорогой она думала: «Если он приехал, то наверняка в деревню уехал к отцу и матери». Молодая учительница провела два урока и отпросилась, чтобы её освободили от занятий на два дня. К ней подходили, спрашивали:
    - Что у тебя случилось? На тебе лица-то нет.
    - Потом расскажу, - отвечала Маша.
  На следующий день, рано утром, одетая в старое платье, с простой льняной сумочкой в руках Мария пришла на паромную переправу. Маленький буксир тащил паром с той стороны реки, на котором стояло несколько машин. Она стала спрашивать у шоферов, кто едет в Тюкалу и как добраться до Окунёвки Тюкалинского района. Один шофёр ей ответил:
   - Многие тут едут до Тюкалы, мне тоже туда, но очередь моя первая, сейчас заеду на паром. Езжай со мной, если торопишься, только в кабине дед едет, могу в кузов посадить, если не боишься платье испачкать.
  - Я тороплюсь, я в кузове поеду. Подскажите, где свёрток на Окунёвку?
  - Подскажу. У тебя беда какая-то?
  - Да, беда, - ответила Маша.
Когда машина съехала с парома, шофёр сказал:
   - Ну, девонька, залазь в кузов и брезентом прикройся, чтобы ветром не продуло.
Машина ехала по грязной, ухабистой дороге. Маша разглядывала проплывающие мимо берёзовые колки, небольшие деревеньки, по небу плыли лёгкие облака, зеленели озимые поля. Но эти мирные пейзажи не могли унять боль, которая терзала её душу.
Часа через два машина остановилась, шофёр крикнул:
  - Ну, вот, деваха, выбирайся, вот она - дорога на Окунёвку.
Маша спрыгнула прямо в грязь и спросила:
    - Сколько с меня?
     - Ничего, видно, горе у тебя, счастья тебе, дочка, можешь ждать, кто на подводе подвезёт, можешь пешком идти. Только далековато тут, может двенадцать, может пятнадцать километров, кто бы их мерял.
 Маша постояла немного и пошла, ни подвода, ни машина не догнали её. Слышалось пенье птиц, бабочка кружила около неё. Ноги скользили по грязи, два раза она падала, но это её не огорчило. Маша думала: «А вдруг здесь нет Виктора? Где его искать?».
Так шла она часа три, пока с пригорка не показалась деревенька. В луже Маша помыла ноги, помыла ботиночки и пошла дальше, обходя лужи. На краю деревни ей встретился мальчик с охапкой ивовых прутьев, кивнул Маше:
- Здравствуйте.               
Маша поздоровалась и спросила у мальчика:
   - А где дом Кузьмы Селивёрстовича?
   - А вон, где ворота открыты, - показал мальчик.               
Маша пошла к дому, у крыльца сидел дед, ножом скоблил топорище для топора и не обращал ни на кого внимания. Маша поздоровалась, но дед ничего не ответил, продолжая свою работу. Старик насадил топор на топорище, полюбовался, воткнул топор в чурбак и только тогда пригласил:
   - Садись, на скамейке места много.
Маша села и, набравшись смелости, спросила:
  - Кузьма Селиверстович, Виктор где?               
  - Так где ему быть? На озере, рыбачит. Если мать заказала, то принесёт рыбы, остальную в садок. Он туда уж много накидал.
Потом дед замолчал, и молчала Маша, радуясь, что сейчас увидит Виктора.
 От озера, через огород, шёл загорелый мужик, в кирзовых сапогах, в грязной рубахе. Он подошёл ближе, и в этом небритом, обожжённом солнцем человеке она узнала Виктора. Он враждебно взглянул на Марию, молча поставил ведро у крыльца и вошёл в избу. Дед сидел безучастный, ничего не говорил. Мария поднялась на крыльцо и зашла вслед за Виктором. В прихожей никого не было, Маша прошла в комнату. Виктор сидел за столом у окна, разминал папиросу, молча закурил:
   - Здравствуй, Витя.
   - Что пришла? Говорить нам с тобой не о чем. Тебя уже бросил полковник? – Виктор нервно стряхнул пепел в блюдечко.
   - Про какого полковника ты говоришь? Была у Любы, она тоже про какого - то полковника говорила, меня зря обидела. Лёня меня из дома выгнал.
   - Добрые люди всё про тебя рассказали.
   - Что за «добрые люди», добрые люди так не скажут, это подлецы. Про меня никто плохого не скажет, врагов у меня нет, ничего плохого я не сделала, - Маша заплакала.
   - Уходи, чтобы я тебя не видел.
 Маша хотела выйти, но в комнату зашёл дед:
  - Стой, девка, надо разобраться, что у вас происходит?
  - Мы уже разобрались в чём дело. Всё ясно, - ответил Виктор.
  - Тебе, может, и ясно, а мне непонятно, - произнёс Кузьма, - я давно на свете живу, всякого в жизни насмотрелся, расскажите ладом. Садись, девонька, на лавку, сейчас разбираться будем. Надо же выслушать её, вон, сколько прошла по грязи.
Выглянула из прихожей Прасковья:
   - Что вы в комнате курите? Комнату всю прокоптите.
  - Уйди, старая, - зло крикнул на неё Кузьма, - и Прасковья закрыла дверь.
  - Говори, девка, - произнёс Кузьма.
   - В телеграмме не было указано дня, когда Виктор приедет на скором, вагон тоже неизвестен. Я три дня ходила к поезду, а один день, вместо меня брат Николай ходил Витю встречать, шестнадцатого числа. Видно, в этот день Витя и приехал. Ещё три дня я ходила Виктора встречать, но его не было. Пошла к Любе, она меня обругала, пошла к Лёне, он меня выгнал, тоже говорил про какого-то полковника.
Дед повернулся к Виктору:
   - Какого ты числа приехал?               
    - Шестнадцатого. Нечего тут говорить, и так всё ясно.
    - Кому ясно, а мне нет, рассказывай, как ты в Омск приехал. Один ехал или с кем? – поинтересовался Кузьма.               
Нехотя Виктор стал рассказывать:
   - Ехали мы с земляком, капитаном Геннадием Шубиным, его встречали жена и две сестры его жены, деды какие-то с ними на вокзал пришли. Так всей компанией и пошли к Геннадию, там стол накрыт, выпили за Победу. Меня ведь никто не встретил.
   - И ты сразу ушёл? – спросил мрачнее тучи дед.
   - Нет, выпили за тех, кто не вернулся с поля боя, потом за маленького сына капитана пили и за дедов - стариков.               
   - А с кем ты рядом сидел, о чём вы говорили? - с кривой улыбочкой спросил отец.
   - Рядом со мной сёстры жены сидели, расспрашивали о невесте, о её семье. Тёща капитана подливала мне водочки и холодец подкладывала, люди приветливые. Она женщина хлопотливая, то курицу жареную принесёт, то горячей картошки. А потом зашла незнакомая женщина, сестра тёщи и давай говорить, что знает Марию Лоханскую, знает всю их семью, что ещё в феврале Маша за полковника вышла. Тот полковник в штабе работал, письма писал Маше, она ему отвечала. Мне письма писала, ему письма писала, на два фронта работала, сволочь.
 Виктор встал, хотел выйти.
   - Сидеть, щенок! – крикнул Кузьма.
 Виктор сел, но гневно вскрикнул:
    - Меня эта гадина на тыловую крысу променяла. Эта баба, незнакомая женщина, ну всё точно об их семье рассказала.
   - А за столом о Машиных братьях, о её матери говорил? - спросил Кузьма
   - Говорил, что Иван погиб, что Коля раненый пришёл, всё, что Маша писала, даже не помню, что я ещё говорил, мы же долго сидели. А эта баба с порога и всё знает. Но люди какие приветливые, даже спать меня укладывали, но я, как узнал про измену, так ушёл из этого дома к сестрёнке Любочке, там уснул.
  - Дай-ка, закурю, - Кузьма затянулся самокруткой. Подумав, продолжал: - дурак, ты, Виктор. Сначала всё разболтал про себя, а после удивляешься, что тебе это же пересказали. Хорошо, что спать у них не остался, а то проснулся бы с одной из сестёр. Тут  тебя бы и женили. А то где им женихов для своих девок брать, женихи ноне на войне полегли.
  - Не может быть, мне же незнакомая баба всё рассказала.
  - Они на кухне сговорились с тёщей капитановой. Так – то вас, дураков, ловят, как карасей, жизни ты не знаешь, - ответил Кузьма.
  - Я жизни не знаю? Я всю войну прошёл, врагу в лицо смотрел! - вскипел Виктор.
  - Вот где вражина, а не только в немецком окопе. Хорошо, что вовремя ушёл от них, а то подженили бы тебя.
  - Так это правда, Машенька? – спросил Виктор.
  - Как отец сказал, так и есть, - сказала Маша, утирая слёзы.
  - Выходит, я - дурак, меня обвели вокруг пальца, я этих гадюк, тёщу и её сестру, застрелю. Они меня ранили в сердце хуже фашиста.
  - Давайте выпьем за то, что всё прояснилось, - сказал Кузьма, - Полинка, неси стопочки да бутыль.               
 Девочка принесла бутылку и стопки, затем сбегала к матери, которая жарила карасей и принесла две тарелки: одну с карасями, а другую пустую, для костей.               
    - Ешьте, дети, - сказал Кузьма, - а то Виктор третий день ничего не ест, да и ты, девонька, видно, только слёзы лила.               
  - До еды ли тут было, - ещё раз всхлипнула Маша.
Полинка принесла тарелку с картошкой и хлебом.
  - Тятя, что ещё принести?
  - Принеси кваса и иди, бегай.
   Когда Полинка принесла крынку с квасом и два стакана, а после вышла, то произнёс:
  - Не ругайтесь тут, а я пойду, дел много, - мудрый отец оставил их вдвоём, плотно закрыл дверь, пошёл по двору, нарвал молодой крапивы у плетня, мелко покрошил топором на чурбаке, собрал в старое ведро, бросил свиньям. Дед сел на лавочку, закурил и, глядя на небо, на проплывающие облака, о чём-то задумался.
    Когда он вернулся, от карасей остались в тарелках одни косточки, Виктор посветлел лицом, да и Маша сидела спокойная, довольная. Кузьма попросил:
   - Виктор говорил, ты хорошо поёшь, спой что-нибудь, доченька.
  - До песен ли сейчас, Кузьма Селивёрстович?
  - Вот сейчас, когда всё прояснилось, и надо петь, пусть врагам нашим тошно будет.
Маша немного подумала и запела: «На позицию девушка провожала бойца…». Когда она закончила песню на высокой ноте, Виктор плакал, положив голову на обожжённые солнцем руки. У старого Кузьмы и то повлажнели глаза.
 Дверь открылась, зашла Прасковья:
   - Кузя, сдурел, напился и патефон завёл?
  - Не патефон это, знакомься, мать, это поёт жена нашего Витьки.
  - Жена, а откуда она взялась? Машина не приезжала.
  - Ты, мать, в огороде была, не усмотрела, - пояснил Кузьма.
  - Красивая, городская, певица, - с почтением произнесла Прасковья.
  - Машенька наша не певица, а учительница. А поёт для души, - объяснил отец, - спой ещё, дочка.
   - Сейчас спою, - ответила Маша, - а завтра мы с Витей уедем в город.
   - То будет завтра, а сейчас пой, как Маримьяна пела. Ты старые песни знаешь? - произнёс Кузьма.
   - Знаю, вечер длинный, все спою, - улыбнулась Маша.
       На другой день Кузьма подогнал к дому телегу, добавил соломы – помягче ехать, вынес ведро с рыбой, сверху прикрытой от солнца молодой зелёной крапивой, поставил на телегу. Виктор вышёл из избы в начищенных сапогах, медали ярко сверкали на гимнастёрке, щёки его были чисто выбриты. В одной руке Виктор держал чемодан и свёрнутую шинель, а другой рукой обнимал улыбающуюся Машу. Прасковья  вынесла румяный каравай, завёрнутый в чистую тряпицу, положила на телегу, перекрестила молодых.
    - В добрый путь, счастья вам, дети.
Виктор усадил Машу на телегу, прикрыл её плечи шинелью и сел рядом. Кузьма уселся впереди, понукнул лошадку, и они поехали от родного порога. Ехали до Тюкалы не торопясь, Кузьма говорил, наставляя сына:               
     - Василий где-то женился, свадьбы не играли, Лёня тоже расписался и всё, а тебе, Витька, хорошую свадьбу устроим. Договорись с Лёней, чтобы нас с матерью и продукты увёз в город. Вот телефон Лёни, - передал он бумагу, - позвони ему, чтобы полуторку выделили. Он обещал.               
Виктор свернул записку и спрятал в нагрудный карман гимнастёрки.
   - Через три дня свадьбу сыграем, - Виктор улыбнулся.
   - Пусть хоть у тебя настоящая, широкая свадьба будет, видела бы мать, незабвенная Маримьяна, какой ты вырос, - сказал отец.
     Ехали по той же разбитой дороге, но сейчас и рощи зеленели по-другому, и озимые поля казались нарядными. Так не спеша они доехали до райцентра. В Тюкале Кузьма подошёл к шоферам, поговорил со знакомым мужиком, чтобы подвёз молодых до города. В кабине, рядом с шофёром сидела баба с корзиной. Виктор и Маша  расположились в кузове на лавочке  рядом с молочными флягами. Молодые, прижавшись друг к другу, накрывшись  шинелью, целовались, и Виктор шептал ласковые слова:
   - Милая, верная моя, теперь с тобой мы навсегда.               
   - Отец у тебя хороший, мудрый, всё насквозь видит - говорила Маша.
   - Отец у меня много чего знает, скотину лечить может, печи класть, а человека насквозь видит, за это его уважают, советуются с ним.
Маша не замечала разбитой дороги, тряски на ухабах, для неё радостно зеленели поля и пели птицы. Виктор показывал ей перелески, где вместе с отцом охотились. Проезжая  мимо большой деревни, показал:
    - Это Бекишево, здесь Лёня до войны директором школы был.
 При этих словах Маша нахмурилась, вспомнив, как грубо разговаривал с ней Леонид. Виктор, заметив изменения в её лице, сказал:
   - Лёня и Люба извинятся перед тобой, с них не убудет. Они же не знали, что на тебя напраслину наговорили, - произнёс Витя и тихо добавил, - попляшут они, подлецы.
   - Что ты задумал? – спросила Маша.
   - Ничего, не волнуйся, родная моя, - Виктор крепче обнял любимую.
 Офицер мечтал, что вместе они поедут через всю страну на поезде в Германию. Так, с разговорами, доехали до переправы, переехали на пароме Иртыш, а потом на трамвае добрались до дома.
 Мать обняла дочь:
    - Куда ты делась, Коля тебя по ночным улицам искал, боялись, не случилась ли беда. Где ты была?
    - Так и надо этому Коле, пусть бы ещё ходил по ночным улицам.
    - А это кто? Неужели Виктор? Сразу и не узнаешь, а медали, а орден какой, - повторяла мама. Она заплакала у него на груди:
    - Вот так бы мой Ваня пришёл, погиб он, где его могилка?
    - Мама, у нас свадьба, а ты плачешь. Мы гостинцы привезли, -
 Виктор занёс в дом ведро с карасями, положил на стол румяный каравай.
    - Какой хлеб, душистый, белый. Я такого пять лет не видела. А карасей-то сколько, я сейчас их пожарю.
Виктор открыл чемодан, достал свёрток:
   - Вот платок, забыл, а ведь хотел тебе подарить.
   - Подари платок матери, - сказала Маша.               
Виктор накинул на плечи старушке платок:               
   - Зачем мне такой, шибко красивый, ниточка в нём серебристая. Такой платок только Маше носить, - смутилась женщина.
   - Мы с Машей поженимся, я ей много чего куплю, а это вам, мама, - пообещал  Виктор.
Он порылся в чемодане, чёрным цветом матово блеснул пистолет. Офицер сунул его в карман, захлопнул чемодан, поправил гимнастёрку.
   - Куда ты собрался? – спросила Маша, растапливая печь.
  - В военкомат мне надо, - ответил Виктор, - отводя в сторону глаза.
  - Раз надо, то сходи, - разрешила Маша, подкладывая дрова в печь.
 В  печке потрескивали полешки, девушка хотела выбросить крапиву, которой заботливо Кузьма укрыл от солнца  карасей. Но мать положила крапиву в миску:
  - Ишь, ты, выбрасывать собралась. Завтра суп с крапивой сварю, молодая крапива очень вкусна.
  - Ну, мама, у тебя нечего не пропадёт, - улыбнулась Маша.

                Глава 14. Свадьба

  Виктор шёл к вокзалу, разыскивая ту самую улицу и тот самый дом, где пять дней назад его так славно «встретили и угостили». Приметил старый клён (вроде здесь повернули в переулок), пошёл дальше, разглядывая дома. Мимо бежали два пацана, милиционер шёл по казённым делам. Их офицер не замечал, он смотрел на крыши и наличники.  Вот крашеный охрой «гостеприимный» дом с большими воротами. Виктор дёрнул дверь калитки. По двору шла к сараю Клавдия Ивановна в тёплом байковом халате и кожаных тапочках; пёс у конуры грыз кость.
   - Пришёл разобраться с тобой за клевету, за «угощение», подлая душа! - свирепея, произнёс Виктор.
Увидев его злое лицо, хозяйка спустила пса с цепи. Собака стремительно пересекла двор, бросилась на офицера. Виктор ударил её сапогом, выхватил пистолет и выстрелил. Раненый пёс полз по земле к незваному гостю, злобно рыча. Офицер ещё раз выстрелил, пес вытянулся и затих. Виктор перешагнул через мёртвую собаку и приблизился к хозяйке с пистолетом в руке: 
   - Говори, подлая душа, что за баба врала о моей невесте?
   - Да она сестра моя, - заныла хозяйка.
   - Молись, сейчас дырку в голове сделаю. Говори правду, откуда твоя сестра так подробно знает про семью моей невесты?
   Виктор навёл пистолет на испуганную бабёнку.
 Баба упала на колени:
   - Не стреляй, тебя посодют!
   - За тебя много не дадут, такие твари не должны жить. Говори!
   - Сам всё про свою невесту и её семью рассказал. А я гляжу: сестра идёт по двору, я её затащила на кухню. Скоренько ей всё пересказала. Сговорилась мы.
   - А полковник, за которого Мария замуж вышла?
   - Да выдумала я полковника, чтобы ты туда и не совался. Твоя невеста учительница, всегда жениха найдёт. А мои дочки неучёные, где им, кобылам, женихов искать? Подумала, может, которую замуж возьмёшь.
  - Прав был мой отец, ой, умный человек, а тебя убить мало.
  - Тебя посодют, - жалобно повторила хозяйка.
  - Я фрица не боялся и тюрьмы не испугаюсь, но ты, гадина, жить не будешь.
Вдруг кто-то вывернул руку Виктора, отнял пистолет.
  - Хватит баловать, лейтенант.
 Рядом с Виктором стоял милиционер, он спрятал пистолет к себе в карман.
   - И ты, Решетова, вставай с колен, разберёмся в отделении милиции.
   - Я сейчас переоденусь, - сказала Клавдия Ивановна.
   - Не замёрзнешь в таком тёплом халате и кожаных тапочках, пойдём в отделение милиции, ты хорошо туда дорогу знаешь.
    - Посадите, его, ирода, собаку застрелил, в меня целился, - причитала хозяйка дома по дороге.
     - Сейчас разберёмся, человек он военный, военная прокуратура с ним будет разбираться.   
               
    Зашли в отделение милиции:
    - Решетова, посиди в коридоре, а начальник разберётся с этим стрелком.
Виктор смело зашёл в кабинет.
Капитан милиции с орденом на гимнастёрке сидел за столом, что-то писал на листке бумаги. Рядом стоял сейф, на нём маленький бюст Дзержинского. Капитан удивлённо посмотрел на Виктора и спросил:
     - Кого это ты, младший лейтенант, привёл? Пьяного, что ли?               
     - Вроде трезвый, товарищ капитан, офицер  - вот его документы, стрелял во дворе жилого дома, убил собаку и целился в хозяйку.
Младший лейтенант вынул пистолет из кармана и положил на стол и рядом документы. Капитан милиции взял оружие:
   - Ничего себе, трофейный «Вальтер», - открыл сейф и убрал пистолет. Полистал документы.
   - Служишь в Германии. Прибыл в отпуск?  К родителям?
   - Я жениться приехал. Невеста моя, Мария Лоханская, преподаёт в заводской вечерней школе, всю войну переписывались.
Младший лейтенант улыбнулся и подал Виктору руку:
   - Будем знакомы: Сергей Трофимович Горбунов, учащийся вечерней школы. У Марии Сафроновны Лоханской, твоей невесты, учусь.
 Капитан перестал хмуриться, улыбнулся:
   - Возьми документы, Виктор Кузьмич, дождалась она жениха. Садись, закуривай, - подвинул пачку папирос и продолжал:
   - Мы заметку читали, где ты около пушек сфотографирован.
   - Кто же вам газетную вырезку показывал? - изумился Виктор.
Горбунов улыбнулся:
   - Коля Лоханский показывал, брат твоей невесты. Он выпросил у сестры заметку, чтобы  показать в цехе, где ты работал до войны, и к нам зашёл. Николай два года назад помог нам бандитов выловить, вашу семью мы знаем. Достойные люди.
   - Мы заочно знакомы, - начальник протянул руку Виктору, - Иван Егорович, а сколько выстрелов было?
   - Два, убил здорового пса, - ответил Сергей.
   - Ты только скажи, за что ты её хотел застрелить? – капитан сел напротив Виктора, приготовился слушать.
  - Мы с капитаном Шубиным - земляки, пока ехали от Москвы, он мне про своего сынишку рассказывал. Меня никто не встретил, а его пришли встречать жена, две её сестры и два старика. Подхватили меня под руки, уговорили зайти к ним выпить по рюмочке. А там гости, стол накрыт, выпили за Победу, выпили за погибших друзей. Меня её дочери расспрашивают про мою невесту, про её семью, я говорю что-то, а теща Шубина подливает мне водки. Просидели так часа два, а может и больше. Тёща Шубина такая хозяйка - принесет то огурчиков солёных, то жареную курицу. Хлопотунья. А тут заходит в комнату тёщина сестра, поздоровалась, расцеловала Шубина и про меня спрашивает, мол, этот офицер, тоже зять?  Я ей ответил, что у меня невеста есть, Мария Лоханская, а она говорит, что знает Машу и всю семью, про погибшего брата Маши, про умершую её сестру, про то, что учительница хорошо поёт. А потом говорит, что Маша за полковника замуж вышла и уехала. У меня голова кругом пошла, ведь я этим гадам               
поверил. Давно писем от Маши не получал. Пьяный был, чуть у них спать не завалился, а меня там укладывали на кровать. Шатаясь, ушёл от них к своей сестре, а на другой день уехал к отцу. Так бы и разошлись наши дороги с моей Машенькой, если бы она не поехала до райцентра, не пошла пешком до нашей деревни, чтобы увидеть меня. А я с Машей говорить не хотел, гнал её. Но мой отец, мудрый человек, выслушал Машу. Отец мне про подлость людскую объяснил. Оказывается, они меня расспрашивали, а я им сам на три ряда всё рассказал. А эта хитрая бабёнка мне пересказала мои же слова. Так я разозлился, что решил убить эту гадюку.
     - Тебя Горбунов остановил, а то бы наделал много чего. Тогда бы точно тюрьма тебе была. А из твоего отца хороший бы следователь вышел. Да я придумал, как тебе помочь. А на твоей свадьбе мы ещё погуляем, - сказал капитан.
  Начальник подозвал Горбунова и тихо сказал ему:
   - Иди во двор к Решетовой, найди две гильзы, принеси сюда, потом объясню, зачем.
  - Закуривай, лейтенант, - капитан пододвинул ему пачку папирос.
Виктор закурил. Когда Сергей вышёл, то капитан спросил:
  - Всю блокаду под Ленинградом воевал?
 - Обороняли Ленинград, пытались кольцо прорвать, но сил не хватало.  Контузило меня, чуть не закопали в братской могиле, похоронку домой послали. Вывезли на Большую землю, в госпиталь. После госпиталя я окончил курсы артиллеристов и снова в Ленинград.
  - Населенью тяжело было? – продолжал расспрашивать Иван Егорович.
  - Об этом в газетах не писали, от голода много людей погибло, населенью было тяжелей, чем нам. Самый голод в конце сорок первого. Тысячами умирали. Нас тоже шатало от голода, но нас лучше кормили. Приходилось в городе трупы собирать на машину. Берём вдвоём забрасывать труп, а он лёгкий. Мы только на улицах собирали. В квартирах дружинники, милиция спасали детей, одиноких людей. Ну и трупы выносили. Тяжело было, этого не забыть. А Вы где воевали?
- Под Сталинградом. Я там был старшим лейтенантом, командовал ротой пехоты.
- У вас в Сталинграде мясорубка была, - произнёс Виктор.
- Да, у нас тяжёлые бои были.
- Паулюса брал, капитан?
- Нет, Паулюса я не брал. Мы на пятачке зацепились, потери были большие, меня  раненого через Волгу переправили. А Паулюса позже окружили и взяли. Орден в госпитале получил. Что же с тобой делать? Я одну штуку придумал. Мы своих не сдаём.
    Разговор продолжался ещё полчаса. Вошёл Горбунов:
       - Иван Егорович, принёс гильзы, собаку оттащил к забору, тяжёлая большая собака, чем её кормили? Мясом, что ли? Такая загрызёт, хорошо, что лейтенант не растерялся.
 Капитан взял гильзы, повертел их в руках и спрятал в сейф:
     - Улик против тебя больше нет, Виктор, - начальник встал, взял палочку, прошёл по кабинету, - Сергей Трофимович, как ты думаешь, выстрелы далеко были слышны?
  - Нет, словно ветка сухая сломалась, я у ворот стоял, потому и услышал, - произнёс Горбунов,- я думал, что офицер самогон вынесет, тут я и прищучу Клавдию Ивановну, а тут выстрелы.               
    - Вот что мы сделаем, - Иван Егорович хлопнул рукой по столу, - если до того дело дойдёт: скажешь, что это ты, Сергей, из нагана убил бешеную собаку. Выстрелов никто не слышал, а эта самогонщица нам поможет выловить жуликов.
    - Вряд ли, - усомнился Сергей.
    - Ничего лейтенант, у меня на неё такой крючок, - Иван Егорович стукнул кулаком по столу, - она не отвертится, будет нам помогать. Ты иди с Виктором в каптёрку, чаю попейте, пока я побеседую с мадам Решетовой.
Горбунов и Виктор пошли по коридору, а Клавдия Ивановна вслед им кричала:
   - Так, так его в каталажку, а то медали нацепил и людей пугает.
Из-за двери Иван Егорович крикнул:
  - Решетова, заходите!
Женщина зашла, уселась на стул по-хозяйски, смело спросила:
  - Сознался этот разбойник, что мне пистолетом угрожал?
  - Не угадала ты с зятем, Клавдия Ивановна, он контуженый, если бы даже он застрелил тебя, то ничего бы ему не было, кроме лечения в психбольнице месяц - другой.               
     - Почему ничего не было?               
     - Справка у него есть, что долго в госпитале лежал с потерей памяти, ему грамма нельзя пить, повезло тебе, что с собаки начал, а не с тебя. Прикопай потихоньку собаку.
    - Жалко мне собаку, - произнесла Клавдия Ивановна.
    - Себя пожалей. Тут звонил брат этого офицера, мне весь телефон оборвал. А брат у него заместитель прокурора области, спрашивал, как расследуется дело о костюме, снятом с главного механика. А костюм ты продавала. Мне бы сдать все эти бумаги, что мне тебя отмазывать?
    - Не я продавала, а какая-то женщина, отошла  она, просила меня предлагать костюм, пока какие-то ещё вещи принесёт.
     - Куда это женщина делась? Сколько ни ждали, не явилась она. А костюм главный механик опознал. Не мифической женщине, а тебе этот костюм принесли. Выручу, если правдиво напишешь, кто тебе вещи давал продавать?
    - Так меня же убьют?               
    - То, что я знаю, никто не узнает. А телогрейку продавала ты, Клавдия Ивановна, на рукаве штамп детского дома. Простыни воровали у сирот, красили и телогрейки шили. Бак, в котором бельё красили, у тебя в сарае нашли. Краску эту не сразу отмоешь. Тебя взяли с этой телогрейкой.  Ты нам головы морочила, что себе купила, да не подошла. Вот бумага, пиши, что продавала, кто давал. Отдал бы все эти бумаги, какие уже есть, сейчас бы тебя арестовали. Самогоном торговала. А тут главного механика, уважаемого человека, вечерком, нож к горлу, и раздели. Ты этот бостоновый костюм продавала.
    - Не погуби, гражданин начальник.
    - Сядь и пиши, кто вещи давал, адреса  пиши. Жаль зятя твоего, капитана Шубина, а то сидеть бы тебе в тюрьме.
 Клавдия Ивановна что-то написала и заныла:
    - Ой, голова у меня заболела, вспомнить не могу.               
    - Вот повестки тебе и твоей сестре. Завтра в двенадцать часов чтобы были здесь. Вспоминай, кто тебе вещи носил, кто сиротские простыни принёс. Если жуликов предупредишь, то плохо тебе будет. Завтра всё напишешь, а иначе сами пойдёте за скупку
 краденого, за клевету на честных людей. И чтобы устроилась работать, а не прикрывалась липовыми справками. А на базаре больше не шатайся.               
     Клавдия Ивановна оглядываясь, как побитая собака, вышла из милиции и поспешила домой.
 Начальник прошёл в каптёрку, где сидели Сергей и Виктор.
    - Попили чайку? Идёмте в мой кабинет.
 Зашли в кабинет, сели у стола.
    - Виктор, пистолет ты не получишь, и об этом деле забудь. Накажу эту старую спекулянтку и клеветницу. Вот, она уже начала писать клички и адреса. Раскрутим это дело, никуда не спрячутся, надо очищать город от бандюг.  А теперь поговорим о твоей свадьбе. Сколько человек ты собираешься пригласить?
     - Человек сорок или пятьдесят, у меня же братья и сестры, соседи, учительницы из Машиной школы с мужьями.
      - На такую компанию надо двадцать бутылок водки и бутылок пять хорошего вина,  - почесал затылок Иван Егорович, - а сколько денег у тебя?
      - Девять тысяч, на них много не купишь по коммерческим ценам, - загрустил Виктор.               
      - А мы пойдём в военкомат, чтобы помогли справить свадьбу боевому офицеру. Чтобы продукты и горячительное взять по государственным ценам. Ну не получится, - в райком пойдём. А где отмечать будешь?
     - В доме у Марии, - ответил Виктор.
    - Видел я этот дом, одно название. Там десять человек по разу топнут, и он развалится. А где плясать? Какая свадьба без танцев? Надо обратиться к директору завода, чтобы свадьбу разрешили отметить в воскресенье в заводской столовой, в выходной. Зал там большой, есть где потанцевать. Кухня нормальная, можно сварить, холодец приготовить. Я знаком с директором завода, хороший мужик. Думаю, что он согласится.
   - Идти к директору с такой ерундой? – удивился Виктор.
   - Это не ерунда. Это совсем не ерунда, это государственное дело, - Иван Егорович стукнул кулаком по столу, - вы с Машей ждали этого дня много лет. И Мария знает директора, школа-то от завода, а она, как завуч, стекло и краску для школы у директора завода выписывает. Здание школы ветхое. Школу для рабочих в войну открыли в старом доме.   
     - Брат Лёня обещал отца и мать привезти из деревни на полуторке, а с ними продуктов: белых булок, картошки, карасей, грибов сушёных и солений домашних, поросёнка отец обещал зарезать, - сказал Виктор, - должно хватить.
      - Надо договориться о горячительных напитках, - сказал капитан, - а для красоты колбаски бы немного на столы.
      - Неудобно, - сказал Виктор.               
      - Удобно, ты же за свои деньги купишь, - уверенно сказал Иван Егорович, - всё у нас получится. Давай начнём с военкомата. Сергей, машина у нас на ходу легковая?
     - Это одно слово, что машина. Только бы не заглохла где.               
    - Ничего, Серёжа, войны нет. Дадут нам новую машину. А пока на этой поедем. Не дрейфь, ленинградец! Всё у нас получится. Виктор, пригласишь ли на свадьбу?               
    - Конечно, приглашаю.
    - Придём в штатском и с жёнами.               
       В заводскую столовую, украшенную бумажными гирляндами, вошли новобрачные под ручку, на них сыпали крупу, чтобы дети здоровыми родились и добро водилось.  На Викторе была гимнастёрка с наградами, на Марии нарядное платье и на голове небольшая белая фата – подарок учителей. Длинный стол, составленный из дюжины столов и накрытый белыми скатертями, ждал гостей. Сёстры Виктора в белых передничках расставляли свинину с картошкой. На длинном столе стояли чашки с холодцом, золотились жареные караси. В больших тарелках лежали солёные огурцы и груздочки, и румянились печеные пироги с капустой, с грибами и с яблочным повидлом. Запах румяного белого хлеба, испечённого окунёвскими бабами, витал в воздухе. На небольших тарелках лежали кружочки копчёной колбасы. Бутылки водки и вина украшали стол. Во главе длинного стола усадили жениха с невестой. С одной стороны села Наталья Михайловна, накинув на плечи платок с серебристой ниткой. Глаза её наполнялись радостными слезами: наконец её дочь счастье обрела. С другой стороны уселся Кузьма в потёртом пиджачке и новой рубахе, важный, торжественный. Рядом с ним Прасковья в большом полушалке, накинутом на плечи, радостно разглядывала входящих людей. Перед ней на блюде лежала какая-то остроносая рыба:
   - Что ещё за рыба такая? – спросила она Виктора.               
   - Это самая дорогая рыба, стерлядка. Попробуй, мать: нежная, вкусная, мне друг привёз в подарок, - Виктор глянул на Сергея, который в штатском костюме сидел рядом со своей женой за столом.
     Зашёл Василий в штатском костюме, на руках его привычно сидела годовалая девочка, а рядом шла женщина в военной форме, с двумя орденами и многими медалями. Они подошли к матери.
   - Познакомься, мама, это моя жена Роза. Мы устроились в городе работать, никак времени не можем найти к вам съездить.
    - Вот какую жену из Германии Васенька привёз, - произнесла Прасковья. 
Она оглядела жену Васи, погладила её по спине:
    - Вот какие чернявые девушки в Германии.
Василий рассмеялся:               
    - Не в Германии, а в Казани. А вот наша доченька Наденька, наша надежда.
    - Все гости в штатском, только я в военной форме, это Вася так захотел, - смутилась Роза.
   - Пусть все видят твои награды, пусть все видят, что ты майор.
    Прасковья подала девочке конфетку в пёстром фантике. Девочка взяла конфетку и стала крутить в руках.
   Леонид зашёл со своей Катенькой. Женщина сама несла Томочку на руках. А Леонид нёс гитару, он протянул инструмент Маше:
    - Я ещё раз извиняюсь за то, что не разобрался, зря обидел Вас. Примите наш подарок.
Маша сказала:               
    - Не надо вспоминать, что было. Главное, разобрались. Спасибо вам за помощь, Леонид Кузьмич, что договорились о машине, привезли родителей, а заодно прекрасные окунёвские караваи и другие продукты, - Маша пожала руку Леонида и взяла гитару.
      Валентин принёс две самодельные деревянные досочки, чтобы резать продукты. Николай посмотрел, как ровно вырезаны ручки у досок, как закруглены углы, и спросил:               
   - А рамы умеешь делать?
   - Рамы и наличники, только это от нашей конторы, чтобы по документам проходили, у меня же нет своих станков деревообрабатывающих, материалу подходящего нет.
    - Ты тот, кто мне нужен, мы с приятелем только фундамент дома слепили, стен ещё нет. Возьму ссуду, тёса куплю. Дом буду строить, мне нужны будут рамы, наличники. Вот начнутся танцы, а я танцор плохой, - Николай постучал своей палкой об пол, - мы с тобой пойдём, посмотрим мою стройку. Мы же родня теперь.
   - Я тоже не люблю танцевать, да и женщин опасаюсь, хитрые они очень. Лучше стройку пойдём смотреть, - ответил Валентин.
    Пожилой учитель математики сел за стол рядом со своей женой. Они попробовали мясо с картошкой, пирожки, а потом учитель громко спросил:
    - А что у вас картошка и пироги горькие? Горько!
    Виктор и Маша встали и прильнули друг к другу губами в долгом поцелуе, все гости радостно стали чокаться гранёными стаканами, в которых плескалось у кого вино, а у кого водка. 
Пришел Захар под ручку с девушкой, сказал Виктору:
     - У меня тоже невеста Маша.
     - Красивая, а что не женитесь?               
      - Маша в ФЗУ учится, молодая очень, - объяснил Захар, - да и я недавно работаю, а то в учениках ходил.
     - Правильно мыслишь, брат, надо сначала в жизни укрепиться, - сказал Виктор.   
Учитель математики не унимался:
      - Рыба горькая! Горько!!!
    Мария и Виктор поцеловались, слегка смущаясь.
    Выпили и налили снова. В столовую зашли Пётр с молодой женщиной. Они подошли к новобрачным, поздравили, передали свой подарок в коробке.
     - Меня Николай пригласил на вашу свадьбу, - как бы извиняясь, сказал Пётр.
    - Это я Коле сказала, чтобы вас пригласил. Хорошо, Пётр, что вы пришли. Мы же не чужие, - сказала Мария.
    - Познакомьтесь:  Валентина, - представил свою спутницу Пётр, - мы вместе работаем.        На его пиджаке сверкали медали и Орден Славы.
    - Это ваша жена? - спросил Виктор.
    - Наверное, поженимся. Её сын, Вовочка, меня папой зовёт, - ответил солдат.
     Его спутница счастливо прижалась к его плечу.
 Наталья Михайловна, глядя на Валентину, сказала:
  - До чего она на Лизу похожа, - и по щеке её поползла слеза.
   Их усадили за стол. Поставили тарелки и стаканы.
  - Всё это горько, хлеб горький! Горько! – не унимался старый математик, выпивший лишнего. Его за руку дёргала сердитая супруга. 
   - Кузя, какая рыба вкусная, эта остроносая, - сказала Прасковья. –
   - Эта речная рыба, повкусней карася, - засмеялся Кузьма.
   - Я сибирская казачка, наша станица, больше семидесяти верст от города верх по Иртышу, там такую рыбу ловят, - сказала Наталья Михайловна. Хороша свадьба, сколько хлеба, и весь белый, мягкий, как до войны, тут колбаска, холодца полные чашки. Сколько всего много, не помню такой богатой свадьбы.               
     - А сколько подарков! Посуда, гитара, свёрнутый ковер какой-то солидный дядька при шляпе на машине привёз, - восхищалась Люба.
     - Этот дядька, - прошептала Маша девушке, - директор завода.
     - А что он не остался, поздравил вас с Виктором и сразу уехал?
     -  Ему некогда, он поехал заводской школьный лагерь в бору осмотреть. Для него и выходных нет. Такой человек, - ответила Маша.
   - А я такую свадьбу помню, перед войной мой друг женился, тоже еды было много и столы длинные. Только в большом гараже справляли, но чисто подмели, танцевали, патефон играл. Друг мой погиб, но захожу иногда, гостинцы его детям занесу. Тут лучше - нет смотровых ям, не провалишься, танцуй, сколько хочешь, - сказал Иван Егорович.
- А разрешение на поездку в Германию у Марии есть? – спросил Горбунов.
- А какое-такое разрешение? Мы поженились, зачем разрешение? – удивился Виктор.
- Должны проверить. Нет ли родных за границей?  Не был ли кто из родни в оккупации? Порядок такой, - отвечал Сергей.
- Прорвёмся, не сорок первый, - сказал Виктор.   
       Леонид завёл патефон, молодые вышли танцевать. Гости им хлопали. Виктор пытался танцевать вальс, но скоро понял, что вряд ли получится кружить в вальсе Машу. И они перешли на медленный танец. Василий посадил дочку на колени Прасковье, а сам закружил Розу в вальсе. Все любовались ими, а Виктор прошептал Маше:
    - Не я буду, если не научусь танцевать, как Васька.
   Захар со своей невестой тоже кружились на зависть сёстрам, которые танцевали друг с другом. Их ситцевые платья распустились, как цветы, в вихре вальса, они не грустили, что нет у них кавалеров, жизнь только начиналась, и впереди только счастье. 
     - Давай, сядем, - а то ноги тебе оттопчу, - сказал Виктор.
    Молодые сели за стол, Маша произнесла:
    - Жаль, что моя учительница пения, Елена Владимировна, не смогла прийти на мою свадьбу, нездоровится ей.               
   Одна учительница крикнула:
 - Машенька, спой!
     Остановили патефон, и Маша вышла на середину обеденного зала, посмотрела на Виктора. Все замерли в ожидании, Маша запела: «Выпьем за тех, кто командовал ротами, кто умирал на снегу, кто в Ленинград пробирался болотами…».  Ей стали подпевать фронтовики, их жены и все остальные.
      Сёстры Виктора, Люба и Маша, в ярких ситцевых платьях с оборками и в белых фартучках, сели за стол и, затаив дыхание, слушали. Когда она закончила песню, её стали поздравлять, восхищаться её голосом. Виктор удивился:
   - Откуда ты, Маша, нашу, Ленинградскую песню знаешь?
   - Её вся страна поёт, а теперь про любовь спою.
 Она пела «Случайный вальс», «Жди меня», «В землянке», «Ты ждёшь, Лизавета», «В лесу прифронтовом», и все заслушались её красивым голосом.
Лёня поправил светло-серый, в тон костюма, галстук и сказал:
       - Давайте потанцуем, а то невеста устала петь и петь, голос у неё необыкновенный, но дадим отдых молодой, - и, поставив пластинку, пригласил на вальс пожилую учительницу. Катя держала на руках дочку и любовалась  танцующим мужем.
 Математик не унимался:               
- Горько!               
Молодые слились в долгом поцелуе . А жена математика поволокла своего благоверного к выходу:
     - Вот тебе и высшая математика: перебрал - иди домой.
     - Куда вы, Екатерина Семёновна? - спросила Маша.
     - Пока он шевелится, надо домой идти. Талантливый математик, но есть такая слабина, - объяснила географичка Екатерина Семёновна, - желаем всем счастья. До свидания.
      Николай и Валентин закурили и пошли смотреть фундамент дома.
    - Где ты воевал? – начал разговор Валентин.
    - Я разведчик, по тылам ходили, - Коля показал на медаль, - но по ногам попало. И второй раз по тылам ходили, склады взорвали, в плен больших шишек взяли, а когда выходили, снова по ногам садануло. После госпиталя списали подчистую, потом медаль получил за второй рейд, «За боевые заслуги» . И после войны, как всем «За Победу над Германией». Вот мои три медали.
      - А я на фронт сбежал, когда похоронка на Виктора пришла, но меня поймали, вернули, отец выпорол. Мне тогда и шестнадцати не было.
      - На Виктора похоронка приходила? - удивился Николай.
      - Его хотели хоронить, а он зашевелился. Тут его в госпиталь. Выжил, - а я тогда убежал мстить за брата, но меня вернули. Поставили ящики под снаряды делать. А позже в армию меня не взяли, слух плохой.
   - Не жалей, Валентин, ты здесь для фронта работал.
     Так, разговаривая, друзья пришли к дому.
    - Ты большой дом задумал строить, фундамент из кирпича, - заметил Валентин.
    - Этот кирпич очень прочный, от старого дома, мне помогли привезти сюда Сергей Трофимович и его начальник Егор Иванович. Вот брёвна начал тесать для сруба. Почти весь огород занял под стройку.
     -  Молодец, Николай, помогу тебе, ведь мы родня, а сейчас пойдём обратно.    
       Когда Николай и Валентин вернулись в столовую, то увидели, что пришёл фотограф.
 Все суетятся, выносят стулья во двор. Фотограф установил свою треногу. Николай с гитарой растянулся на земле перед стульями. Голова к голове к нему расположился Валентин. В середине первого ряда сидели молодые, рядом с ними родители, пожилые учителя, Лёня с женой и дочкой. С другой стороны Василий с женой и дочкой. Сёстры, Валентина с Петром, молодые учителя и соседи встали позади первого ряда.
      Пожилой фотограф командовал:
     - Смотрите в объектив, внимание!               
  Два раза вспыхнула магниевая вспышка.
 Фотограф отодвинул треногу и спросил:               
   - Сколько будете фотографий заказывать?
  - Штук сорок надо, - сказал Виктор, отсчитал деньги.
  - Лишнего тут дал, давайте вас отдельно, под деревом сфотографирую, - предложил фотограф.
   Виктор и Маша встали под деревом.
 - Через три дня будут готовы, - сказал фотограф.
  Виктор предложил фотографу:
  - Может, зайдёте, выпьете вместе с нами.
  - На работе не пью, - ответил пожилой мастер, - а вам желаю счастья и всего лучшего.
 Гости стали заносить стулья снова в столовую, а Иван Егорович подошёл к Виктору:
  - Я же говорил, что у нас получится. 

      На следующий день Виктор пришёл расстроенный:
   - Лёня, молодец, повёз на казённой машине родителей домой. А я был в военкомате, велели ждать вызова, пришлют на твой адрес.
     - Как я одна поеду?
     - Ты не одна будешь, там семейные офицеры, тебя не обидят. А пока время есть, надо съездить к моей няне, старшей сестре Аксинье  в Любино. Она вдова, её мужа война сожрала, даже похоронки нет, «пропал без вести». Остались двое ребят: одному девять лет, а другому - пять.
      - Я знаю, где Любино, я недалеко работала.
     - Аксинья меня из рожка кормила, мякиш жевала. Она меня спасла: мать умерла, а мне семь месяцев, а ей семь лет. Как жив остался? Как я уеду, её не попроведав? Надо купить ребятишкам гостинцы, подарочки. Вася сказал, что вещи соседи продают с десятилетнего мальчика, из которых он вырос. Так что схожу к Васе, вещи посмотрю. Штаны, ботинки, шапку. Подготовимся и поедем. Завтра сходим на базар,  пятилетнему Витюшке одежду посмотрим. Для Аксиньи кофточку, платок какой купим. Сложу, что осталось от свадьбы: каральку колбасы, два каравая, бутылку водки, бутылку вина, кулёк конфет.
     - А медали, Витенька, наденешь?
     - Как же я к своей няне без медалей поеду? Поеду во всей красе.   


               
                Глава 15. К мужу в Германию.

      Маша пришла и удивилась, что забор поломан.
Николай ходил по двору, осматривая сваленные как попало брёвна.
    - Смотри, сестра, какие я брёвна купил, строевой лес. Тёс купил, вот квитанции на все покупки в кармане. Ссуду взял, за лето я дом не построю, но под крышу подведу. А на следующее лето дострою дом.
     - Письмо-то было? - спросила Маша.
     - Месяц всего прошёл, - ответил брат, - сказано было: три месяца ждать. Радуется Горбунов?
    - Горбунов радуется, он семилетку закончил, может, ещё учиться будет. Его повысят в звании, а ты бы поучился и, глядишь, мастером назначили.
    - Посмотри, Маша, что тут есть.
 Николай из мешка вынул какие-то железки.
     - Дверца чугунная. А это что? – спросила Маша.
     - Колосники и вьюшка, Валентин принёс, бараки ломали, там нашёл. Настоящий друг у меня появился, думает о том, что мне надо. Мы с ним подпол выроем, стены начнём ставить.
   - Деловой ты стал, только о доме и думаешь. Жениться тебе надо.
  - Дом построю, тогда женюсь, а то у всех дома, а у нас даже пола нет - земля. В моём доме будут пол и подпол, большие окна и просторные комнаты.
    Каждый день Маша видела во дворе одно и то же: после работы Николай, наскоро поев, тесал брёвна, готовя на постройку. Дни тянулись медленно, только ремонт в школе отвлекал от грустных мыслей. Так прошло ещё два месяца. В который раз перечитала письмо, где Виктор написал, что свадебную фотографию, где они счастливые стоят под деревом, прикрепил к стене и часто смотрит на неё.
  В конце сентября Коля встретил радостной улыбкой сестру:
 - Танцуй, сестрёнка, пришёл вызов тебе. Можешь ехать в Германию.
  Маша радостно отправилась в военкомат, там ей сказали, что она с этими документами на вокзале получит билет. Тут же она поспешила на вокзал.
- Мама, я взяла билет на послезавтра, - воскликнула Маша с порога, - завтра зайду в школу, скажу, что уезжаю, расчёт получу. Позвоню Калугиной, попрощаюсь с ней.
На следующий день Маша пришла из школы грустная:
- У Коли есть деньги? Мне деньги  пообещали выдать через четыре дня. Я написала доверенность на учительницу Екатерину Семёновну. Она получит и тебе отдаст.
 - Какие у него деньги, он же с мужиками начал стены возводить, бражку брал у соседки. Дней через пять получит зарплату.
-  Как же ехать, денег двадцать рублей? – заволновалась Маша. 
- На что же ты поедешь? В дороге есть что-то надо. Коля на обед взял мундирной картошки и немного сала, хлеба, - сказала мать, - может, билет сдашь, скажешь, что мать заболела.
 - Не хочу навлекать беду, вдруг вправду заболеешь? Поеду. Сварю картошки; хлеба, сала возьму, не пропаду. А Екатерина Семёновна занесёт тебе деньги. Не волнуйся, мама, я доеду хорошо.               
- Там кипяток есть, картошки поешь, хлеба. Доедешь как-нибудь, - сказала мама.               
 Маша сварила мелкой картошки, поставила остывать. Утром в одну сумку положила словарь немецкого языка, билет, документы, старую кофточку и платок, ситцевый халатик, чтобы надеть в поезде. А в другую сумку положила подсохшую картошку в «мундире», рядом свёрток с сухарями, немного хлеба и соль.
 Пришла Елена Владимировна Калугина, принесла книгу Зощенко, довоенное издание, а в книге вложенный листок с письмом и адресами:
   - Интересная книга, развлечёт тебя в дороге. В книге адреса московского профессора, педагога консерватории и его ученика, тоже педагога. У тебя редкий голос, не закапывай свой талант. Нужно ли тебе учиться в консерватории, а по мне, как певица, ты уже состоявшаяся.
Маша простилась дома с мамой:
- Мамочка, ты плохо себя чувствуешь, не провожай меня, меня проводит Елена Владимировна.
Маша обняла маму, поцеловала и вышла за ворота. Рядом с элегантной Еленой Владимировной, в новом платье, купленном братом, Маша уверенно шла по улице:
- Я так счастлива, что еду к Витеньке, мы познакомились десять лет назад, а всю войну переписывались.
Маша остановилась, достала из сумки словарь, где лежала фотография. Показала Елене Владимировне фотоснимок:
- Вы не смогли прийти ко мне на свадьбу, - сказала Машенька - вот мы стоим под деревом в день свадьбы.
- Вы такая красивая пара. Но ты должна продолжать петь, у тебя контральто широкого диапазона, должна показаться профессору консерватории, твой голос будет звучать из всех радиоприёмников, - уверяла её Елена Владимировна.
-  Я замужем, а не муж при мне. Если я поеду на гастроли, а он будет ждать и скучать? У меня есть любимая профессия – учить детей, иногда я буду петь, но расставаться с мужем больше не хочу. У нас будут дети, не няня, а я буду их воспитывать.
- Подумай хорошо, счастья тебе, Маша, - сказала Елена Владимировна.
Они пришли на вокзал. По репродуктору объявили:
- На первый путь прибывает поезд Владивосток-Москва.
Показался паровоз в клубах пара; замедляя ход, протащил вагоны, остановился. Нужный вагон оказался рядом с женщинами, несколько человек вышли. Маша показала билет проводнику и поднялась по ступенькам. Обернувшись, помахала Елене Владимировне.
- Проходите, не стойте тут, - сказал проводник.
Молодая пассажирка прошла по узкому коридору и остановилась у дверей своего купе. Оттуда раздавался смех. Паровоз дал гудок, и поезд тронулся.
- Проходите, гражданочка, в ваше купе, - сказал молодой проводник. Он постучал в дверь купе, дверь поползла в сторону. Маша увидела нарядную женщину лет сорока и крупного седоватого мужчину в кителе, на погонах по крупной звезде – майор, медали, два ордена. Майор пригласил:
- Присаживайся, попутчица. К мужу едешь?
- К мужу, впервые так далеко еду, - Маша показала адрес, записанный на листе бумаги.
 - Не волнуйся. Мы едем дальше на две станции, доставим тебя в лучшем виде, а как тебя зовут?
- Мария Сафроновна, - строго сказала девушка.
- Машенька, значит, а меня - Фёдор Степанович, мою жену – Людмила Анатольевна. Где же воевал ваш муж?
- В Ленинграде. Артиллерист.
- Уважаю. Артиллерия – бог войны. К тому же ленинградец. Ранен был?
 - Ранен, контужен. Мы поженились три месяца назад, когда он приезжал в отпуск. Он прислал вызов. Три месяца ждала разрешения.
- Да, такие порядки. Мы уже год прослужили вместе, - сказала его жена, - а наши дочки с моими родителями в Новосибирске.
Маша улыбнулась и растерянно ждала. Её замешательство поняла Людмила Анатольевна:
- Федя, выйди, Машеньке нужно переодеться.
Федор Степанович взял со стола пачку папирос с зажигалкой и вышел в коридор. Маша достала халат из сумки, переоделась. Платье аккуратно свернула, убрала в сумку.
- Рассказывай, Машенька, где ты работала?
-  Я учительница в вечерней школе, преподаю русский язык и литературу. Я ведь заочно училась, а работать начала в шестнадцать лет, тогда учила первоклассников. Сначала окончила заочно педучилище, а потом педагогический институт.
- Какая ты молодец, а я только техникум окончила, а потом замуж вышла и забыла про учёбу. Старшей дочери двенадцать лет, бабушкина помошница.  А младшей – девять, рисует очень хорошо. Я хотела остаться, но поняла, что Феденька сопьётся без меня. Наркомовские сто грамм многим жизнь искалечили: руки, ноги целые, а голова дурная. Но я своему Феденьке не дам пропасть,  он меня слушается.  Сердце у него пошаливает.
- А мне хотелось на снайпера пойти учится, но зрение подвело. А после стала учиться пению у известного в нашем городе педагога Елены Владимировны Калугиной. Я с её коллективом в госпиталях выступала. Меня очень хвалили.
- Можно войти? - постучал в дверь майор.
 - Да, заходите, - ответила Маша.
Зашел, задвинул за собой дверь, сказал:
    - Наша Машенька в этом халатике ещё красивей стала.
   - Не смущай девушку, - сказала его жена, - Машенька – учительница, преподаёт в вечерней школе.
  - Мне очень нравится моя работа, сейчас такая жажда знаний у людей, - добавила Маша, - ведь многие из-за войны не смогли учиться, теперь навёрстывают упущенное.
Маша достала из словарика карточку:
- Это мы с Виктором. Мы поженились в мае, а познакомились десять лет назад, когда ему было восемнадцать, а мне пятнадцать. Он на заводе токарем работал, приезжал ко мне на велосипеде в белых брюках, в модной полосатой рубашке, как на параде комсомольцев. А потом ушёл в армию, служил на Дальнем Востоке, мы с ним переписывались. Пришёл в конце сорокового, хотели пожениться осенью сорок первого. Я на втором курсе заочно училась. Ему комнату обещали от завода. А тут – война, он ушёл на фронт, снова ждала писем, волновалась. Приехал в отпуск только в мае в этом году, тогда и поженились. Ему уже двадцать восемь, а мне двадцать пять лет. Еду к нему, чтобы никогда не расставаться.
- Какая романтическая история, - вздохнула жена майора.
Фёдор Степанович взял фотографию:
      - Ваша любовь испытана временем. Какой герой! Орден Красной Звезды, а невеста в фате, как хороша, - восхитился майор, - ну хватит разговоры разговаривать, надо и подзаправиться. Присоединяйтесь, Маша. Я тут чаю четыре стакана заказал, а можно было и чего-нибудь покрепче.
   - Крепче чаю с твоим сердцем ничего не надо. Лучше курочку копчёную разрежь, бутерброд с колбаской Машеньке подай, - сказала Людмила Анатольевна.
  - Я сыта, есть вовсе не хочу, - сказала Маша, глядя на деликатесы, которые полные руки Людмилы Анатольевны раскладывали на столе. А чего там только не было: красные помидоры, золотистые яблоки, варёные яйца, каралька копчёной колбасы, пышные булочки.
   - Я книжку буду читать, - сказала Маша и забралась на верхнюю полку. Но вместо книжки она, чтобы отвлечь себя от еды, стала смотреть в окно. Впервые она уезжала так далеко от дома. Башни элеватора остались далеко позади, и начались незнакомые места. Вначале пейзажи ничем не отличались от пригорода: рощи, поля, небольшие деревни. Майор и его жена разложили на столе продукты, супруги с аппетитом ели, вкусно пахло. Маша долго смотрела в окно. Когда супруги поели, угомонились, взяла несколько картошек, завёрнутых в кулёк, сверху накинула полотенце.
- Пойду, умоюсь, - сказала попутчикам Маша и вышла.
Зашла в туалет, закрылась, стала очищать картошку от «мундира» и быстро есть. Набирала в ладони воду из-под крана, пила. Маша торопилась, давилась, а слезы капали на картошку и на ладошки. Не могла она есть то, что ей предлагали незнакомые люди.  Стыдно было, что нет у неё денег. Помнила наказ своей матери: «У чужих ничего не бери, ты не нищенка». Потом умылась, промокнула лицо полотенцем и пошла по коридору, весело и независимо поглядывая по сторонам…
Так прошло два дня. Маша привыкла к стуку колёс. Красоты Урала, крутые склоны, поросшие хвойными и смешанными лесами, поразили и отвлекли от грустных мыслей. Когда ей хотелось есть, Маша потихоньку ела картошку, запивала водой из-под крана. В конце второго дня Маша, как всегда, взяла картошку, несколько сухарей, накрыла полотенцем и, сказав:            
- Пойду, умоюсь, - вышла в коридор, чтобы снова в туалете поесть картошки в «мундире». Когда очистила одну, а потом другую картофелину, то поняла, что картошка протухла и есть её нельзя. Маша выбросила ту картошку, что принесла с собой. У неё осталось немного сухарей, а поезд только перевалил через Уральский хребет. Маша погрызла сухарь, постояла в коридоре и зашла в купе.
- Машенька, хочешь есть? – спросила Людмила Анатольевна.
- Нет, я сыта, - сказала Маша.
- Что ты ела? – спросила жена офицера.
- Два часа назад я была в вагоне-ресторане, - соврала, краснея, Маша.
- А Феденьку ты в вагоне - ресторане не видела? – спросила Людмила Анатольевна.
- Нет, - ответила Маша, заливаясь густой краской.
Зашёл в купе Фёдор Степанович, он был слегка навеселе:
- Хорошо посидели с капитаном. Сколько Аркадий знает смешных историй, рассказывает их, как артист. Немного вина выпили, не ругай меня, Людочка, - снял с себя китель,  повесил на крючок, - пойду с Аркадием в карты поиграю.
Когда он вышел, то жена офицера сказала:
- Не умеешь ты врать, рассказывай, что случилось? Деньги украли?
- Картошка протухла, - заплакала Маша, - мне деньги не выдали, а ждать даже несколько дней я не могла, поехала без денег. Взяла варёной картошки, сухарей и немного сала. Но в поезде так жарко, и картошка пропала. А мама мне говорила:
- У чужих ничего не бери. Ты не нищенка.
- Мать правильно говорила, - сказала жена офицера, - но это не тот случай. Мы тебе не чужие.  После такой войны, что пережили, мы роднее родных. Жены офицеров, солдатские жёны, разве мы друг другу помогать не должны?  Так что я пока схожу, попрошу у проводника чай, а ты ешь, что душе угодно. Людмила Анатольевна развернула кульки с колбасой, булочками, яблоками.
Вскоре она вернулась, а следом за ней проводник с тремя стаканами чаю, поставил стаканы на столик и вышел.
- Что-то ты ничего не поела, - сказала заботливая женщина.
- Нет. Я колбаску ела, половину помидорки, булочку, а яблочко я потом съем, - ответила Маша со своей полки. Она снова листала словарь.
Машенька задремала, ей снился Виктор, поле, бегущие куда-то сыновья Аксиньи, облака над полем, дальние колки. Тут кто-то дёрнул одеяло, Маша увидела сердитое лицо:
- Ну, слазь, Мария, хотела обмануть опытного разведчика? Садись и ешь.
- Много бы ты догадался, если бы я тебе не сказала. Ну-ка выйдем пока, Федя, а Маша поест, - сказала Людмила Анатольевна – расскажешь, с кем ты в карты играл.
Женщина вытолкала своего мужа в коридор и вышла сама, а Маше прошептала:
- Ешь, не стесняйся.
Когда они пришли, два стакана были пусты, продуктов стало заметно меньше.
- Ну и хорошо, немного покушала, - произнесла жена офицера.
Машенька сидела, потупив глаза, ей было стыдно, будто сделала что плохое.
Мария Анатольевна, чтобы разрядить обстановку, сказала:
- А ведь Машенька у нас певица, она ученица известной в её городе певицы и педагога, забыла, как её зовут.
- Елена Владимировна Калугина. Её в нашем городе многие знают, - ответила Маша, - мы с ней иногда выступали в госпиталях, раненым нравилось.
- Так может, Машенька, что-нибудь споёшь? – попросил майор.
И Маша негромко запела:
- Живёт моя отрада в высоком терему…
Голос её набирал силу, петь потихоньку не получилось, в пустых стаканах позвякивали чайные ложечки.
Мария закончила песню, она раскраснелась, а Фёдор Степанович произнёс:
- Что ты два дня молчала, скромница. У нас певица едет, а мы и не знали.
В купе тихонько постучали.
Фёдор Степанович открыл дверь, там стояли молодой лейтенант и девушка:
- У вас патефон, приоткройте дверь, нам очень хочется послушать, - сказал лейтенант.
- Пожалуйста, а если будет танцевальная музыка, мы бы и потанцевали, - добавила девушка.
Фёдор Степанович распахнул дверь, вышел и могуче прокричал:
- В нашем вагоне едет знаменитая певица Мария, ученица, - майор замешкался, а потом добавил: - ученица Руслановой!
Маша не стала спорить:
- Раз вы меня, Фёдор Степанович, так представили, то спою песни из репертуара любимой певицы:
Она встала и запела:
- Валенки, эх, валенки, не подшиты  стареньки …
Голос её звенел, заполнял коридор, куда стали выходить пассажиры. Маша пела и пританцовывала, ей хлопали, не отпускали. Эту песню ей пришлось исполнять «на бис» три раза, а следующую песню Маша выбрала сама:
 «Ночь коротка, спят облака, и лежит у меня на погоне незнакомая ваша рука…» 
Кружиться не получалось, так как народ стоял в коридоре стеной, подходили проводники из разных вагонов.
Маша спела ещё несколько песен, тут кто-то крикнул:
- «Огонёк» знаете?
Маша немного обиженно сказала:
- Я знаю всё!
Машенька запела, ей снова хлопали, потом были другие песни. Косы её растрепались, лицо покраснело. Фёдор Степанович посмотрел на часы и объявил:
- Певица устала, ей надо отдыхать. Приходите завтра в это же время.
Через какое-то время пришёл молодой лейтенант в новенькой форме, грудь его украшала блестящая медаль:
- Извините, майор, меня послал генерал, просит певицу прийти в третий вагон и спеть для него.
- Если генерал хочет песни слушать, то пусть завтра приходит сюда, - крикнул Фёдор Степанович.
- Ты бы помолчал, - Федя, - сказала ему жена. Она вышла в коридор, задвинула дверь купе и спросила у лейтенанта:
- Извините, молодой человек. Мой муж немного выпил. А что, совсем не может ходить генерал?
- Ходит с палочкой, ему врач сказала, чтобы он больше ходил. Во сколько начнётся концерт?
Людмила Анатольевна открыла дверь и спросила:
- Маша, ты во сколько завтра будешь петь?
- Часов в двенадцать, - ответила Маша.
Людмила Анатольевна снова задвинула дверь купе и ответила:
- В двенадцать часов.
Молодой лейтенант попросил:
- А можно хоть одним глазком на певицу посмотреть? Наши ребята видели издалека и сказали, что она очень хороша.
Людмила Анатольевна, как заговорщица, отодвинула дверь. Лейтенант увидел, что Мария расчёсывает распущенные волосы, спадающие по плечам.
- Красавица! – ахнул лейтенант. 
- Завтра услышите, какой у неё прекрасный голос, - произнесла жена офицера. Скажите вашему генералу, что он будет сидеть у нас в купе и ему будет хорошо слышно и видно певицу, а то, что говорил муж, забудьте. Сами понимаете, немного выпил, бывает в дороге.
Лейтенант понимающе тряхнул головой.
На следующий день с утра начались счастливые приготовления. Машенька надела единственное нарядное платье. А Людмила Анатольевна достала из чемодана простые стеклянные бусы и надела ей на шею, а потом уложила толстые косы Марии короной, заколола шпильками и небольшой роговой заколкой. Маша немного волновалась, но Людмила Анатольевна её успокаивала:
- Ты, молодец, не волнуйся, голос у тебя замечательный.
В полдвенадцатого пришёл седой генерал с палочкой в распахнутом кителе. С левой стороны кителя были орденские планки, а сверху небольшая звездочка – герой Советского Союза. Мария охнула:
 Товарищ генерал, проходите в купе, садитесь вот тут.
- Я для вас просто Александр Афанасьевич, - генерал снял генеральский китель и повесил на крючок, остался в военной рубашке и галстуке.
В коридоре толпились люди, а Фёдор Степанович вышел и крикнул:
- Зайдите в свои купе и откройте двери, вам будет слышно, а то придут из других вагонов, тут толкучка получится.
Многие ушли в свои купе, подходили люди из других вагонов. Маша изумлялась своей внезапной славе. Но ровно в двенадцать она спокойно вышла в коридор и вспомнила, как пела в госпитале, перед больными. Хотелось всех пожалеть, поддержать, ободрить, наполнить верой в чудо, в счастье. Маша сказала:
- Я спою старинный романс, сейчас несправедливо забытый, его написал самодеятельный композитор Николай Зубов любимой певице, которая была очень популярна в начале века, Анастасии Вяльцевой.
Маша запела:
- Не уходи, побудь со мною…
Её встретили овацией.
 Маша запела из репертуара Руслановой: «Окрасился месяц багрянцем …»
Когда песня закончилась, многие кричали:
- Браво!
Мария пела и пела: «Огонёк», «Катюшу», «Случайный вальс», «Степь да степь кругом».
После каждой песни ей хлопали, просили повторить. Генерал задумчиво сказал:
- Никогда не слышал этого романса «Не уходи, побудь со мной…», а вы знаете романс «Утро туманное»?
- Знаю, могу спеть, - ответила Мария, - стихи Ивана Сергеевича Тургенева «Утро туманное».
Этот романс она пела негромко, но каждая фраза словно была выстрадана ею.
Затем Маша сказала:
- А эту песню любил петь наш знаменитый певец Фёдор Иванович Шаляпин, её любят петь на моей родине  - в Сибири. Она запела:
 - Из-за острова на стрежень, на простор речной волны…
Маша пела много, охотно, но Фёдор Степанович сказал:
- Машенька, я вижу, что ты устала, сорвёшь голос. Обернулся к слушателям:
- Товарищи, концерт окончен, расходитесь. Певица выступает больше двух часов, пусть она нам завтра споёт. А во сколько мы прибываем в Москву?
- В два часа, - подсказал ему молодой проводник.
- Завтра в одиннадцать будет прощальный концерт перед Москвой, прошу не опаздывать, - громко объявил Фёдор Степанович.
Между слушателей протиснулась пожилая женщина с небольшим букетом, завёрнутым в газету:
- Ах, милочка, какой подарок, услышать такое чудное исполнение, вы – актриса, - дама прижала кружевной платочек к глазам.
Маша взяла цветы, обняла женщину:
- Спасибо вам за добрые слова, садитесь с нами чай пить.
Женщина радостно закивала и села рядом с Людмилой Анатольевной.
Майор обернулся к генералу:
- Может, вы, товарищ генерал, выпьете с нами чаю?
- Охотно, - ответил Александр Афанасьевич.
   Генерал что-то пошептал лейтенанту, сунул ему в руку какую-то бумажку.  Молоденький лейтенант кивнул и убежал. 
Фёдор Степанович сказал:
- Закажу чай. Стаканов десять нам, я думаю, хватит.      
     Маша села рядом с генералом, и он расспрашивал:
     - Где вы учились пению? Где вы выступали?
     - Мне неудобно, что объявили меня певицей, да ещё ученицей Руслановой, - объясняла Маша, - хотя я училась пению, но не у Руслановой, а у другого педагога, у Калугиной. А вообще, я учительница русского языка и литературы.
- Что вы, Машенька! Вы настоящая певица, майор никого не обманул. Столько народу пришло, все были очарованы вами. Я слышал Русланову, у неё голос немного отличается от вашего. Но ваш не хуже, хотя немного другой. Так хорошо, как сегодня, мне давно не было. Вы доставили столько радости людям. Вы не мечтаете о карьере певицы?
Маша посмотрела в окно вагона:
- У меня есть рекомендательное письмо к профессору консерватории, но тогда семьи не будет. Я согласна петь для людей, но когда есть свободное время. Я выбрала для себя семью и работу учителем. Долгие гастроли по стране, вдали от дома, от мужа – это не для меня.
- Жаль, записать бы ваш голос на пластинку, да слушать целый день, - произнёс генерал.
Пришёл проводник с подносом, на котором стояли стаканы чая, составил их на стол и ушёл. Следом явился посыльный с подносом. Он поднял салфетки, и все увидели: на подносе стояла бутылка коньяка, пустые маленькие рюмочки, бутерброды со шпротами, с красной икрой, с окороком. Горкой лежали шоколадные конфеты.
  - Лейтенант, разлей коньяк, - приказал генерал,- себе тоже налей.
Лейтенант разлил коньяк, поднял полную рюмку, встал и сказал:
- Разрешите, я тост скажу.
- Разрешаю, - ответил генерал.
- Первый тост за Победу, - сказал молодой лейтенант.
Генерал посмотрел на лейтенанта:
- Прекрасный тост.
Все сдвинули рюмки, раздался мелодичный звон хрусталя.
         Маша чуть пригубила из рюмочки и поставила рядом.
- Разрешите мне второй тост сказать, - произнёс Фёдор Степанович.
- Разрешаю, - ответил генерал.
- Второй тост я бы поднял за друзей, которые не вернулись с поля боя.
- Хороший тост, никогда не надо забывать погибших друзей, пьём не чокаясь, - ска-зал Александр Афанасьевич и выпил полную рюмку.
- А третий тост я скажу сам, разрешите генералу произнести пару фраз.
 Все затихли, и стали смотреть на генерала:
  - Я хочу его поднять за нашу дорогую певицу, за её талант, за необыкновенный голос. Не зарывайте свой талант. Вы молоды, Русланова уже зрелая певица. Возможно, кто-то специально для вас, как для той певицы, напишет песню. Желаю вам успеха и счастья.
- За певицу, за Марию, - прокричал Фёдор Степанович.
Маша улыбалась, но снова из рюмки чуть пригубила, произнесла тихо:
- Спасибо за добрые слова.
Майор и лейтенант пошли провожать генерала в его вагон. Маша долго расчесывала волосы, голова немного кружилась от коньяка, от внимания многих людей. Облегчённо вздохнула:
- Завтра Москва.

       В Москве их вагон прикрепили к другому составу, и теперь они двигались к границе. Маша видела много разрушенных городов, сожжённых сел. Везде кипела работа, строились здания, спешили по дорогам машины, но раны войны были видны: где-то стоял сгоревший танк, где-то разрушенные строения, где-то следы былых окопов.
- Вот они, раны войны, - сказал Фёдор Степанович.
-  У меня брат погиб под Москвой, а старший брат моего мужа погиб под Ленинградом.
- Нет семьи такой, где не досчитались братьев, много, очень много самых лучших парней полегли на полях войны.
Они молча смотрели в окно.
На границе поезд остановился, зашли пограничники, проверили документы, откозыряли:
 - Счастливого пути.
- Вам всего хорошего, - отозвалась Маша.
 В Польше были те же разрушенные войной дома, окопы, искорёженные танки на полях. Так же видны были строящиеся здания, убранные поля, спешащие по дорогам машины. Жизнь налаживалась, люди спешили жить рабочей, мирной жизнью. Но не все, это скоро Маша поняла. Поезд шёл по лесистой местности, когда вдруг дёрнулся и остановился. По вагонам защёлкали выстрелы.
  Фёдор Степанович крикнул:
 - Всем отойти от окон! Офицеры, у кого есть оружие – ко мне.
 Майор побежал к дверям, а с ним ещё несколько офицеров. Их не было довольно долго. Трещал пулемёт, из леса раздавались выстрелы, то одиночные, то частые. Им отвечали из поезда. Кто-то кричал, но слов невозможно было разобрать.
Через какое-то время поезд двинулся и покатил, вернулся Федор Степанович:
- Вот они, «друзья» поляки, а может быть и литовцы. Лесину на рельсы затащили. И стреляют – выйти нельзя. Больше года прошло после Победы, а они вынашивают злобные планы.
- Ведь не все поляки и литовцы такие? – спросила Маша.
- А как их различишь? -  по хуторам мирные крестьяне, спрятали пулемёт, и не отличишь: кто наш, а кто враг.
 На следующее утро Фёдор Степанович произнёс:
- Смотри, Маша, по Германии едем. Тебе скоро выходить, а мы дальше поедем. Людмила твой адрес записала, письмо напишем, а может, подъедем. Для Германии сто километров - большое расстояние.
- Почему тут не стучат колёса, почему шуму меньше? - спросила Маша.
- Тут рельсы сварные, нет стыков. Нет больших перепадов температур: не бывает сильных холодов и сильной жары, мягкий климат, - ответил Фёдор Степанович.
- Смотрю на их посёлки: многие дома разрушены, но это добротные, каменные дома. Не то, что белорусские хаты, крытые соломой, от которых остались лишь печные трубы. Зачем же они развязали эту войну, в которой погибли миллионы людей, если жили в кирпичных домах, учились в школах. Великих поэтов Германии знают грамотные люди всего мира. Почему?
 - Эту войну развязали не простые люди, не трудяги, а капиталисты всех мастей, которые наживались на продаже оружия, которые стремились землю захватить, мечтали о мировом господстве. А нас: непокорных - убить, а послушных - в рабочую скотину превратить. Там, где капитализм, там война, несправедливость, угнетение одного народа другим. Подъезжаем, Маша, тебе скоро выходить.
- Куда же мне идти? – спросила Маша.
- Я выйду, покажу тебе направление, я бывал в этом городишке.
Маша подошла к дверям, поезд замедлял ход.
- До свидания, Мария Сафроновна, - сказал молодой проводник.
- До свидания, Машенька, - Людмила Анатольевна поцеловала девушку, - пусть у тебя останутся на память мои бусы и гребень. Может, ещё увидимся, ты нам споёшь.
Фёдор Степанович застегнул на все пуговицы китель, надел фуражку, подошёл ближе к дверям.
Поезд остановился. Майор соскочил на перрон, подал Маше руку, помогая выйти из вагона:
- Вот ты, Машенька, на немецкой земле.
Маша смотрела по сторонам.
- По этой улице пойдёшь, потом через мосток, тут недалеко, - сказал Федор Степанович, - Машенька, кажется, я провожатых тебе нашёл.
На перроне стояли два солдата.
Сержант, подойдите сюда! - крикнул майор.
Сержант и солдат подошли, чеканя шаг, откозыряли. Майор ответил на приветствие, приложив руку к козырьку, спросил:
- Что вы тут делаете?
- Своего командира, капитана с женой провожали, помогли вещи донести, - сказал сержант.
- А командир-то хороший у вас был?
- Отличный, - сказал солдат.
- Новый командир будет не хуже. А увольнительная у вас есть? - спросил Фёдор Степанович.
- Есть, до восемнадцати часов, - сержант полез в карман.
- Не надо доставать, верю. Проводите жену командира до части, а потом будете свободны.
- Есть, товарищ майор, - ответил сержант.
- Вот тебе и провожатые. Счастливо тебе, Машенька, - Федор Степанович поцеловал Машеньку, как маленького ребёнка, в лоб.
      Паровоз загудел, поезд дёрнулся, вагоны двинулись, майор вскочил на подножку рядом с проводником и помахал рукой.
    Медленно вагоны поплыли вдоль перрона. Многие окна были открыты, люди махали Маше.
      - Смотри, Антон, сколько людей в этом вагоне открыли окна и машут, - сказал сержант солдату, - большого начальника провожают?
       Солдат огляделся, от поезда шли несколько человек. Вагон удалялся, майор и проводник стояли рядом. Фёдор Степанович махал рукой. Маша тоже помахала рукой удаляющемуся поезду.
               
                Глава 16. Побудь со мной.

  К шлагбауму подошли двое военных и женщина. Сержант постучал в будку. Дверь распахнул, дежурный солдат произнёс:
- Что, сержант, нагулялись уже, проводили капитана?
- Проводили. Нам майор с того поезда приказал жену старшего лейтенанта доставить в часть, - ответил сержант.
 Маша показала документы, дежурный просмотрел:
- Жена Виктора Кузьмича, проходите. А вы заходить будете или прогуливаться до восемнадцати часов?
- Мы пойдём на базар, - ответил сержант.
- Гуляйте, у вас ещё времени много.
Сержант и солдат ушли, а дежурный стал крутить ручку коммутатора:
- Алло, мне старшину Губанкова, к вашему офицеру жена приехала.
Пояснил Маше:
 - Сейчас старшина, помошник командира по хозяйственной части. Хороший человек.
Подошёл невысокий человек лет пятидесяти, круглолицый, курносый, с седоватыми усами:
- Вы жена командира?
- Я, – ответила Маша и протянула документы. Он быстро взглянул в бумаги.
- Жена Виктора? Очень рад, он же мне, как сын. Меня зовут Тихон Васильевич, я тут у них вроде завхоза, всё на мне, - произнёс он, протягивая Маше руку.
- Мария Сафроновна, - представилась она.
Тихон Васильевич улыбнулся:
 - Можно, я вас буду Машенька называть? У меня дочки-ваши ровесницы.
- Можно, - улыбнулась Маша.
- Виктор вас так ждал, так ждал, только его в части нет.
- А где же он? - удивилась Маша.
- Вы не волнуйтесь, он в госпитале. На медосмотре нашли что-то, подлечат и выпишут.
- Далеко ли госпиталь?
- Километров сто, вам незачем туда ехать, живите в его комнате. Вот ключ. Пойдём.
Они шли мимо домов и Тихон Васильевич по-хозяйски показывал:
- Вот столовая у нас, вот клуб, а вот здесь будете жить.
  Зашли в дом, прошли по коридору, Тихон Васильевич ключом открыл дверь, заглянул.
- Ну и сынок, - поморщился старшина, - часто, видно у него друзья собирались. 
На столе и под столом стояли пустые бутылки. В тарелке горкой лежали окурки, с потолка спускалась паутина, кровать не заправлена, на полу валялись скомканные бумажки.
- Ну, Витенька! Будет ему от меня, когда из госпиталя приедет, - сказал старшина.
- Я тут приберу, - сказала Маша.
- Погоди, дочка, приведу тебе помошников, - Тихон Васильевич вышел.
Маша закрылась на крючок и переоделась в халатик, повесила нарядное платье в шкаф. Хотела протереть стекла, но не нашла подходящей тряпки и села на стул, раздумывая, с чего начинать. Но думать долго ей не пришлось: постучали. Пришёл Тихон Васильевич в сопровождении двух молоденьких солдат в чёрных халатах. Солдаты стали выносить мебель из комнаты: кровать, умывальник, бельевой шкаф, тумбочку. Расставили вдоль коридора.
- Саня, принеси известь в ведре и две малярных кисти на палке. А ты, Паша, собери бутылки и другой мусор в мешок и унесёшь. Маша, сиди, отдыхай, - распорядился Тихон Васильевич. А сам стал замерять треснувшее стекло в окне. Тихон Васильевич принёс стекло и ловко вставил его. Старшина собрал осколки стекла и приказал:
- Саня, пробеливай углы, не спиши, а ты, Машенька, сиди в коридоре, отдыхай, - и вышел.
Маша сидела на стуле в коридоре, дожидаясь, когда солдаты закончат побелку.
  Пришёл старшина со стопкой чистого белья, положил его на кровать и сказал Маше:
   - После побелки сменишь бельё. Грязное бросай на пол, я его унесу в стирку. Тут простынь, две наволочки, пододеяльник, покрывало, скатерть. Вот кисея какая-то, для занавески подойдёт, а это тряпочки окна протирать, со стола стирать, - в хозяйстве всё пригодится.
- Спасибо, вы так позаботились, - сказала Маша.
- Мы люди военные, любим порядок, - произнёс старшина, - заглянул в комнату:
      - Пойдёт, углы пробелены. Промойте пол, да идите мыть посуду: графин, тарелку, стаканы. Хорошо промойте графин ёршиком, чтобы блестел, занесите мебель в комнату.  Старшина ушёл по своим делам.
       Солдаты расставили по местам мебель, протёрли пол, взяли посуду и ушли. Маша сменила бельё, старое бельё сложила в угол. Накрыла стол скатертью; тонкую ткань, названную Тихоном Васильевичем «кисеёй», зацепила за два гвоздика, занавесила окно.  Комната приобрела жилой вид. Молодая хозяйка одела чёрный халат поверх своего ситцевого и стала мыть пол. От работы она раскраснелась, волосы растрепались. Тут в дверь постучали:
- Заходите, открыто, - пригласила Маша.
Зашли две женщины лет сорока, пахнуло духами. Женщины стояли на пороге, ухоженные, напомаженные, в красивых платьях, в туфлях на высоком каблуке. Маша стояла против них в обляпанном известью халате с тряпкой в руках.
Дама с тетрадью в руках спросила:
- Вы  вновь прибывшая жена офицера?
- Это я, - ответила Маша.
- Мы, жёны офицеров гарнизона, организуем концерт к празднику Октября. Вы умеете петь, плясать?
- Или декламировать? – добавила вторая женщина низким голосом.
- Нет, плясать, декламировать я не умею, я – пою, - ответила Маша.
- Вот и хорошо, будете петь в хоре, оденьтесь получше.
- Можете и не петь, у нас хор подобран, голоса хорошие, а можете только рот открывать, - добавила вторая женщина, - у нас для хора женщин мало. Сможете в хоре петь?
- Я в хоре не пою, я пою одна, - сказала Маша.
- Ну, ладно, мы вас запишем, – обронила первая женщина и что-то пометила карандашом в тетради, - завтра в одиннадцать репетиция.
Маша подошла к косяку. Она взялась за крючок, чтобы закрыть за дамами дверь, и услышала за дверью их разговор:
- Ну, Тихон Васильевич сказал, что к Виктору жена приехала, красивая, - произнесла дама низким томным голосом.
         - Сам-то курносый красавец, ему все деревенские  красавицами кажутся. Ты слышала; пою одна! На завалинке ей петь, деревня! – подхватила вторая.
- И откуда наши офицеры, красивые ребята, таких жён себе выбирают? Кикимора! – произнесла обладательница контральто.
 Они пошли по коридору, громко стуча каблуками.
 Маша достала из своей сумочки маленькое зеркало, посмотрела на себя:
- Точно, кикимора. Не накрашена, волосы растрёпаны.
Сидела так несколько минут, потом собралась с духом, домыла пол, сняла чёрный халат. Расчесала и переплела толстые косы. Снова в дверь постучали.
- Открыто, заходите, - рассеянно пригласила Маша.
Зашли солдаты, поставили посуду, а с ними Тихон Васильевич:
- Заберите грязное бельё, чёрный халат и покурить можете, - скомандовал он.
Солдаты вышли.
- Вот теперь совсем другой вид у комнаты.
Маша глянула на себя в маленькое зеркало, Тихон Васильевич заметил это:
- В твоём жилище, доченька, зеркала не хватает, у меня на складе есть разные зеркала: до пояса, во весь рост, есть огромное – от пола до потолка.
Маша спросила:
- Можно, огромное - от пола до потолка?
- Можно, - улыбнулся старшина и вышел.
Через какое-то время явились солдаты, которые внесли большое зеркало, в красивой раме, приставили к стене. Тихон Васильевич вытащил из кармана молоток, вбил два больших гвоздя с двух сторон, загнул их плоскогубцами.
- Теперь не упадёт. Точно я определил, чуть-чуть до потолка не достает, - старшина посмотрел на себя в зеркало, поправил гимнастёрку, довольный провёл рукой по усам.
- Красивое зеркало, спасибо большое, - сказала Маша.
- Машенька, тебе тоже пора ужинать, тебе необходимо в журнале расписаться.
Они пошли в столовую, в какой-то комнатке Маша расписалась в журнале.
  - Будешь сюда ходить завтракать, обедать и ужинать, расписание на дверях, - сказал старшина. Поинтересовался:
- Лизавета, чем кормить будешь?
- Котлета с картошкой, с обеда омлет остался, - улыбнулась дородная молодая женщина.
- Давай и котлету, и омлет. И прибывшей жене офицера то же самое.
- А чья это жена? – наклонившись к завхозу, спросила Лизавета.
- Она жена самого красивого офицера, - в тон ей ответил Тихон Васильевич.
- Виктора Кузьмича? – догадалась повариха.
- Зовут её Машенька, прошу любить и жаловать.
   - Тихон Васильевич, а киселя вам в кастрюльку налить? Много остаётся, выливать жалко.
- Зачем выливать, киселёк у тебя, Лизавета, всегда вкусный, - похвалил старшина.
Маша быстро съела котлетку с картошкой, омлет, выпила стакан киселя с кусочком хлеба и сидела перед пустыми тарелками.
- Ну-ка, Лизавета, повтори нашей Машеньке, - Тихон Васильевич подал тарелки, - она с утра ничего не ела.
- А она хорошенькая, - сказала Лизавета другой поварихе.
Старшина провёл по усам:
- Разве может быть у моего Витьки - сынка некрасивая жена?
Когда Машенька управилась с добавкой, стали не торопясь пить кисель.
- Наелась, Машенька? – спросил старшина, -  возьми, сколько хочешь, хлеба, а вот тебе кастрюлька с киселём. Поешь вечерком, если захочешь.
- Так это вы для себя же взяли? – удивилась Маша.
- Я всегда сыт, сколько надо, поем, хлеба дают - сколько хочешь. А ты с дороги, верно, плохо питалась в пути.
Маша взяла кастрюльку с киселём и несколько кусочков хлеба положила в карман халатика.
 Зашла в комнату, поставила кастрюлю на стол, посмотрела на себя в зеркало. Такое же большое зеркало висело в Доме Культуры. Маша представила, что Виктор зайдёт в комнату. Увидит её, закружит, поцелует. И долго будет она рассказывать, как добиралась в эту чужую страну, что бы каждый миг быть рядом. Машенька накрылась тонким одея-лом и уснула.

Утром заглянул Тихон Васильевич.
- Доброе утро. Ты, Машенька, позавтракала?
- Здравствуйте, спасибо, поела.
- Привыкаешь, значит. Ты можешь за Виктора часть жалования получить: немецкие деньги и наши рубли. Купишь себе что-нибудь в гарнизоном магазине, тут Военторг работает. А на немецкие деньги на базаре у немок какую-нибудь одежду, обувку приобретёшь. Документы возьми и пойдём в контору.
- Пойдёмте, у меня вещей вообще нет.
Они пошли к кассе.
- Ты заходи, а я тут покурю, подожду, - сказал старшина.
 Маша зашла, показала документы:
- Я хочу часть жалования за мужа получить. Можно?
 Женщина в военной форме с двумя медалями на груди посмотрела документы, спросила её:
- А как здоровье Виктора Кузьмича?
- Тихон Васильевич звонил в госпиталь, узнал, что обещают его скоро выписать.
 Маша расписалась за рубли и за марки.
Старшина поджидал Машу около дверей кассы:
- Будем обеда ждать или сейчас пойдём в Военторг? Он недалеко, можно ткань на платье взять, - предложил Тихон Васильевич, - а портных немецких я знаю, быстро сошьют, они рады каждому заказу. Сейчас я только сумку большую возьму, - и он нырнул между строений.
 Старшина через несколько минут появился так же внезапно. В руке у него была большая брезентовая сумка.
Они пошли к шлагбауму.
Из будки выглянул дежурный солдат:
- Куда это ты, Васильевич, молодую повёл? 
- Эта жена Виктора Кузьмича. Я ему в госпиталь звонил, может, сегодня отпустят.
         - Симпатичная жена, нечего ему в госпитале залёживаться, а то кто-нибудь отобьёт, – засмеялся  дежурный.
       Машенька и старшина пошли по булыжной мостовой. Маша с интересом разглядывала добротные, каменные, красивые здания, словно тут не было войны.
        - Наши войска заняли этот городок почти без боя, - старшина указал, - тут ихнии киндеры учатся, школа ихняя. Вот ихняя кирха, музыка у них играет, молятся своему богу под музыку. Я там внутри не был, мимо хожу, слышно, - произнёс он.
- Там их базар каждодневный, - показал рукой старшина, - а здесь их торговки вылезли из базара, вещи разложили вдоль забора. Скоро до нашей части дотянутся со своим барахлом, - пояснил Тихон Васильевич, - у них мужики награбили со всех стран, а сейчас питание по карточкам.
- У нас и продавать нечего, - вздохнула Маша, вспомнила, как последние ложки и два её платья украли ночные воришки.
 У забора стояли женщины и продавали какие-то вещи. Маша подошла, перед пожилой женщиной на земле, на клеёнке, лежали книги. Среди них были дореволюционные на русском языке.
- Откуда они тут? - Маша наклонилась к книгам, - сочинения графа Льва Толстого в двух томах, ещё какие-то книги прошлого века.
- Я думаю, это не солдаты, а какие-то немецкие шишки вывезли из нашей страны. Это сейчас немцы такие добренькие, а как безжалостно обращались с пленными во время войны,  жгли живых людей в печах, видал я их концлагерь, - зло сказал старшина.
- Не любите вы этих немецких бабок, - произнесла Машенька.
- А за что их любить? Где их сыны, сбежали на американскую зону или по чердакам прячутся, а эти торгуют. У меня жена надорвалась, простыла и  умерла в сорок третьем. На зятя в том же году похоронка пришла. Зять был умница, работник, я его сынком звал. Две дочки остались. Я тогда пришёл в военкомат:
 - Отправляйте на фронт. Вместо себя на тракторе работать обучил девок. Взяли кое-как в обоз.
- Это хорошие книги, я их куплю, - произнесла Маша.
- Что в них хорошего, после каждого слова закорючка, - сердился старшина.
- Это не закорючка, а твёрдый знак. Так писали до революции, прочесть нетрудно, - спорила Маша.
Wieviel kosten zwei Bucher? – вспомнила Маша фразу из словаря немецкого языка.
Немка быстро заговорила на своём языке, из всей фразы Маша поняла, что надо заплатить десять марок за четыре книги. Больше на русском языке книг не было.
Маша спрятала книги на дно брезентовой сумки.
Дальше у забора молодая немка разложила на земле баночки, пузырьки, коробочки, бусы. В руках она держала нарядное платье с оборочками.
Маша показала на хрустальный пузырёк, на крышке стеклянный попугайчик.
- Bitte, Frau, - женщина охотно открыла пузырёк. На Машу пахнул сладкий запах, как от офицерских жен, которые обозвали её кикиморой. Маша купила эти духи. Продавщица спешно раскрыла коробочку. В ней лежали серёжки на застёжках, эвакуированная учительница называла их клипсами. Продавщица показывала губную помаду, пудру, тушь для ресниц, чулки шелковые, пояс с пажиками, рубашку кружевную. Тихон Васильевич сплюнул под ноги и отошёл. Маша долго стояла, выбирая. Она купила платье из тонкой ткани и разные мелочи, что так радовало женское сердце.
- Платье купила - это хорошо. А зачем этот маленький пузырёк за десять марок? В нашем Военторге одеколон в больших пузырьках продаётся, там бы и купила, - сердился Тихон Васильевич, - ерунду покупаешь.
- Это духи, а не одеколон, - пояснила Маша.
- Какая разница, - сердился завхоз, - те пахнут и эти пахнут. Не понимаю я!
Пошли дальше мимо торгующих женщин. Машенька увидела обувь: туфли, ботиночки. Стала мерить. Тихон Васильевич одобрял:
- Обувь добротная, на каблучке, померь, - торговался, сбивая цену. Когда Маша заплатила за ботиночки и туфли, продавщица достала откуда-то белые и розовые перчатки до локтя.  Маша померила на одну руку розовую перчатку, а на другую – белую. Так и льнут к рукам перчатки из тонкого шёлка. Какого же цвета взять? Тут же заплатила за обе пары перчаток. Тихон Васильевич заворчал:
- Хватаешь что не надо! Куда они в хозяйстве нужны? На улице в них холодно. Картошку перебирать? Даром их не надо!
Маша рассмеялась. Она увидела несколько платьев, развешенных вдоль забора. Выбрала тёмно-синее шерстяное с длинным рукавом и накладными «плечиками», как у артистки Валентины Серовой, и тёплую пушистую кофточку.
- Это хорошее платье, одобряю, ткань добротная, и кофта хороша, тёплая, - произнёс Тихон Васильевич.
 И тут Маша увидела в руках у старушки розовое платье из шёлка до пола, вместо рукавов – «крылышки» до локтя, сзади шлейф, струящимся по земле. У неё перехватило дыхание. Концертное платье.
Маша прикинула его на себя, поняла, что подойдёт. Спросила цену.
- Achtzig, – произнесла старушка, а Тихон Васильевич дёрнул Машу за руку:
- Зачем тебе это платье, куда в нём ходить? По булыжникам не пройдёшь, всю пыль соберешь этим «хвостом». Вон патефон за сто марок. Это вещь. Вон зимнее пальто – это вещь. А это что?
Старушка сбавила цену до шестидесяти. Маша сердито выдернула руку из большой ладони старшины, отсчитала деньги и протянула старушке. Платье вместе с вешалкой, старушка завернула в простынку, торжественно отдала покупательнице. Свёрток с новым платьем положила сверху покупок.
- Ну не одобряю, куда в нём ходить? Лучше бы патефон купила, Виктор бы похвалил. Пластинок тут наших не найти, но пусть стоит. А это платье с хвостом, перчатки до локтя. Зачем?  - сердился Тихон Васильевич.
- Я не могла мечтать, что когда - нибудь будет у меня такое платье. Концертное платье. Певица приезжала в наш клуб, выступала в похожем платье. Я так счастлива, - Маша заглядывала в лицо старшине, - не сердитесь.
- В Военторг идти незачем. Столько денег зря истратила! Не понимаю! - волновался Тихон Васильевич.
- Так пойдёмте домой, сумка полная, - произнесла тихо Маша.
Они дошли до жилища, Маша выложила все покупки, а сумку отдала расстроенному старшине.
В столовую Маша пошла в новом тёмно-синем платье и новых ботиночках с блестящими застёжками, там снова встретила старшину.
- Вот красивое платье, чуть ниже колена, с длинным рукавом, а то с хвостом, куда его надевать? – бурчал Тихон Васильевич.
Маша не спорила, просто улыбнулась.
Вернувшись из столовой, Маша развесила платья в шкафу на вешалки, разложила на столе духи, помаду, пудру. И растянулась на кровати с купленной книгой в руках.
После ужина Машенька до глубокой ночи мерила то платье с оборочками, то снова тёмно-синее с тёплой  кофточкой, туфельки, ботиночки.  Смотрела на себя в зеркало, улыбалась своему отражению. Только концертное розовое платье не мерила. Столько впечатлений за один день. Устала, повесила всё в шкаф, легла с книгой в кровать. И тут же уснула – книга упала на пол.

 Утром Маша в тёмно-синем платье и пушистой кофточке сходила в столовую. А вернувшись в свою комнату, надела чулки телесного цвета, пояс с пажиками, концертное розовое платье, туфли на каблуке. Уложила косы короной, заколола гребнем, что подарила Людмила Анатольевна в поезде. Её же подарок – бусы - надела на шею, подкрасила губы, припудрила щёчки, на уши прикрепила клипсы, на руки надела перчатки. Посмотрела на себя в зеркало и осталась очень довольна своим отражением.
В дверь постучали, Машенька откинула крючок и снова подошла к зеркалу, крикнула:
- Войдите.
Зашёл Тихон Васильевич, спросил:
- А…а где же Машенька?
- Тихон Васильевич, вы меня не узнаёте? – обернулась Машенька.
- Мария…Как вас по отчеству?
- Называйте меня, как раньше - Машенька, а вообще – Мария Сафроновна.
- Меня Екатерина Филипповна просила позвать вас на концерт, сердилась, что вас на репетиции не было.
- Я могу петь и без репетиции. Пойдёмте скорее, я как раз одета.
- Погода испортилась, накиньте мой дождевик.
Тихон Васильевич снял с себя дождевик. Маша подобрала шелковый шлейф рукой в перчатке.
- Вот и не будет «хвост» тащиться по мостовой, - улыбнулась она и пошла в двери.    Тихон Васильевич накинул ей на плечи свой дождевик, капюшоном закрыл голову.
- Закройте дверь и возьмите мой ключ, на платье карманов нет, - сказала Маша.
- Хорошо, Мария Сафроновна, - Тихон Васильевич закрыл дверь.
Они вышли из помещения и направились в клуб, где уже начался концерт. Неторопливый дождь стекал по плащу. Около дверей стояла толпа солдат и офицеров.
- Тут нам не пробиться, - сказал старшина, - пойдёмте со служебного входа.
Они по длинному коридору, мимо шкафов, стульев, составленных друг на друга, пробрались прямо к сцене. Маша скинула капюшон, осторожно старшина снял с неё дож-девик. Музыканты, сидящие в глубине сцены, удивлённо смотрели на незнакомую артистку. Гармонист, закончив играть, откланялся и ушёл со сцены. Мария встала у края сцены.
- Откуда артистка? Из Москвы? - спросил оробевший офицер, который исполнял обязанности конферансье.
- Конечно, из Москвы, - сказал Тихон Васильевич, поглаживая щеточку усов.
- Я ведущий концерта. Как вас объявить? – спросил офицер - конферансье.
- Я сама объявлю, - сказала Маша и легкой походкой, уверенная в себе, выплыла на сцену.
        В зале затихли голоса; зрители очарованные стройной  молодой женщиной в красивом платье, ждали, что она исполнит. Маша произнесла:
- Здравствуйте, дорогие защитники Отечества, товарищи солдаты, офицеры, - посмотрела в зал, на первый ряд, - здравствуйте, товарищ генерал. Поздравляю с праздником. Я выступала в войну в госпиталях перед ранеными бойцами, а теперь я счастлива петь для вас. В моём репертуаре много песен, которые исполняет Лидия Русланова. Но начну я своё выступление с исполнения старинного русского романса «Не уходи, побудь со мной».
Мария выбрала посреди зала лицо, вспомнила, что ей говорила Калугина. Она знала, что каждому зрителю кажется, что поёт она только для него. Маша пела, голос её звенел, поднимался к потолку. Её слушали, затаив дыхание.  Вышел ведущий с гитарой в руках, на ходу уловив мелодию, начал подыгрывать. Две женщины, стоящие у стенки, смахивали слезинки. Когда она закончила петь, сначала было тихо, а потом словно гром загремел, такой шквал аплодисментов заполнил зал.
- А сейчас я спою любимую песню Лидии Руслановой, - сказала Маша и запела:
- Окрасился месяц багрянцем…

Виктор подошёл к дежурному, хотел достать документы, но солдат крикнул ему:
- Старший лейтенант, проходите.
 Виктор пошёл к своему дому, ему не терпелось обнять жену, заглянуть в её любящие глаза. Он открыл комнату, шагнул и отпрянул. Вроде не к себе попал, дверь прикрыл. Нет, дверь его. Медленно зашёл, комната хорошо убрана, блистает чистотой, у стены большое зеркало. Книги, помада и пудра на столе, пестрый халатик лежит на стуле. Открыл шкаф, там весят женские платья. Давно забытым уютом пахнуло на него.
- Молодец, Машенька, как прибралась! – подумал Виктор, - но где она?
Он поставил чемоданчик у порога, повесил на гвоздь шинель. Взял папиросы и вышел, пошёл по территории гарнизона. Между казарм одиноко ходил солдат с метлой и ведром.
- Боец, подойди ко мне.
 Солдат перекинул ведро в левую руку, подошёл, козырнул.
- В наряде?  Натворил что-нибудь?
- Нет, очередь моя. Обидно. Все на концерте, товарищ старший лейтенант. Артистка из Москвы приехала, поёт, как соловей. А я вот – в наряде. Не повезло.
- Такая наша служба, продолжай работать.
- Есть! - ответил солдат.
Виктор направился к клубу, около дверей стояли солдаты и офицеры.
- Кто знал, что такой концерт хороший будет, заняли бы места пораньше, - говорил капитан товарищу.
- Наша Екатерина Филипповна артистку из Москвы пригласила, постаралась, отсюда хорошо слышно, но не видно ни черта.
- Это моя жена поёт, - сказал Виктор.
- Ой, и врать, артиллерия, - усмехнулся капитан, - она приплясывает, а генерал около неё скачет.
- Я её видел в сороковом, в Москве, мы тогда с женой на концерт ходили, - говорил пожилой майор капитану, - не изменилась ничуть, такая же красавица.
Виктор задумался, как же ему зайти в зал. Вспомнил, что есть запасной выход, бросил папиросу в ведро и пошёл вокруг здания. Поднялся по лестнице с перилами, прошёл по коридору, мимо шкафов, стульев, составленных друг на друга. Виктор слышал, что Маша поёт знаменитые «Валенки», он вслушивался в родной голос. Снова гром аплодисментов. Генерал в первом ряду встал:
- Прошу вас, исполните ту песню, что пели первую…
- Я с удовольствием исполню этот романс.
Маша запела:
- Не уходи, побудь со мною, я так давно тебя люблю…
Виктор стоял у края сцены, на него шикал какой-то офицер:
- И здесь забрались.  Уже на сцену лезут. Отойдите!
Но Виктор не собирался отступать, Машин голос звал его, он подходил ближе. Старший лейтенант узнавал и не узнавал эту женщину в красивом платье, которая смотрела в зал. Тут она закончила петь, поклонилась, на миг повернулась к нему, и Виктора, словно волна вынесла на сцену:
- Маша!
- Витя!
Певица обняла старшего лейтенанта.
- Ну, артиллерия, нигде не упустит! – засмеялся кто-то в зале.
Машенька обернулась в зал и сказала:
 - Это мой муж, я так давно его не видела, соскучилась.
 В зале захлопали ещё сильнее, а Мария и Виктор, счастливые, обнялись и стояли на сцене.
 Небольшого роста генерал забрался на сцену. Аплодисменты стихли, и в наступившей тишине он произнёс:
- Вы знаете, кто этот старший лейтенант?  Он - герой, защитник Ленинграда. Наконец - то я его встретил. Увидел его впервые весной сорок второго в госпитале под Ленинградом. Бомба в блиндаж попала, его хоронить повезли, похоронку домой послали, а он из братской могилы вылез. Переправили еле живого через Ладогу. Через месяц он рвался на фронт, а его хотели комиссовать. Но он так рвался воевать, что я уговорил главврача: под свою ответственность увёз его в артиллерийское училище. Часто вспоминал его. Жив или нет? А он Орден Красной звезды заслужил. Хвастал, тогда под Ленинградом, что его невеста хорошо поёт.  Не обманул, жена поёт замечательно.
Генерал обнял лейтенанта.   
Так и стояли они, втроём посреди сцены, в зале не прекращались аплодисменты.

  Служил Виктор до конца сорок седьмого года. Мария иногда выступала перед солдатами и офицерами. Она подружилась с  Екатериной Филипповной, женой полковника. Виктор злился, когда про него говорили:
- Это тот старший лейтенант, у которого жена певица, ученица Руслановой.
Виктор сердился:
- Всю войну прошагал, а теперь мои заслуги не вспоминают. Я разве приложение к жене? Шесть дырок в теле, не считая осколочных.
В конце сорок седьмого года Маши обрадовала мужа – у них будет ребёнок.
- А когда наш сын родится? – радостно спросил Виктор.
- Летом. А почету сын? Может дочь? – улыбнулась Маша.
- Нет, сын, назовём Женей, - уверенно сказал Виктор.
- Хорошее имя, и для девочки и для мальчика подойдёт, - согласилась Маша.
- Тогда пишу рапорт и демобилизуемся. Поедим домой. Я на завод пойду, ты – в школу заводскую. А сейчас истратим марки, купим необходимые вещи.
- Тихона Васильевича надо взять, он знает весь базар, он тоже демобилизуется, - сказала Маша, - довольный такой, светится от счастья: купил патефон и швейную машинку Зингер.
- Я поговорю с полковником, мы со старшиной вместе поедем в офицерском вагоне, у меня есть задумка. Хочется нашему бате хороший подарок сделать.
- Так купи ему что-нибудь, - ответила Маша.
- Хочу я ему хороший мотоцикл с люлькой подарить.
- Хватит ли денег? Он очень дорогой, - засомневалась Машенька.
- Мы вчера искали в части за забором среди  побитых машин колесо для полуторки. Там мотоциклы сломанные, немецкие с коляской и без, американский даже есть. Вот если бы кто-то из этой искорёженной техники смог один мотоцикл собрать.
- Так, кто же будет собирать мотоцикл? – спросила Маша.
- Есть у меня знакомый немец – механик, сутулый, похожий на моего отца. Надо вместе с переводчиком съездить к нему. Я сына его два года назад спас, во всяком случае, он так считает.
- Расскажи, как спас?
- Мы стояли в маленьком посёлке в мае сорок пятого, недалеко от этого городка.  Переписали всех жителей с нашим переводчиком, чтобы чужих у них не было. Я главный там был, за порядком наблюдал. А в августе пришёл старик - механик, который чинил наши автомобили, привёл парня, переводчик растолковал, в чём дело. Механик – немец сказал:
 - Два моих сына погибли. Младшего сына, Ганса, я прятал сначала от своих, потом от ваших. Боялся, что сразу расстреляют. Говорили, что русские очень жестокие, сибиряков изображали с рогом на лбу, говорили, что питаются они человечиной.
- Я - сибиряк, - рассмеялся Виктор, - где у меня рог? Это фашисткая пропаганда.
Я рассмотрел парня: на вид лет шестнадцать, лопоухий,  худая шея, телячьи глаза, очки с толстыми стёклами. Напомнил мне брата Лёню, когда мы приехали в город, жили под мостом, нас тогда ограбили беспризорники. Сказал, что пусть Ганс ходит на разборку разбитых домов и дорог, а то там одни женщины. А я похлопочу.
Пришёл к своему начальнику, рассказал, что болел Ганс дизентерией, думали, что не выживет, потому и не записали. Поехали вместе с немцем – стариком в управу, добавили его в список жителей этого посёлка, оформили документы. Отец Ганса готов был мне руки целовать. Хотя его и так бы, наверно, занесли бы в списки. Но отец считает меня его спасителем. Он в толк не возьмёт, русский офицер за немецкого парня хлопотал. У старика - немца мастерская, он механик отличный.
- Витька, погубит тебя доброта, ты ранен был много раз, брат твой погиб, а ты за немца хлопотал, - сказала Маша.
- Так не этот же лопоухий парень стрелял по мне, - ответил Виктор, - а его отец кланяется мне всегда, когда увидит, зажигалку мне подарил, издалека кричит:
- Гер офицер, Виктор.
- Вот ему покажу завтра мотоциклы. Возьму с собой Диму, младшего лейтенанта, он здорово шпрехает по-немецки.

  На другой день сломанные мотоциклы, несколько штук, сложили в полуторку  и привезли механику - немцу. Старик обещал, что за два дня сделает мотоцикл с люлькой, ещё запчасти останутся. Через два дня приехал сам старик - немец на мотоцикле до ворот части. Виктора вызвали, он пришёл. Мотоцикл блестел, как новенький.  Отсчитал Виктор сто марок:
- Нет, не надо, - не хотел брать деньги немец - механик.
- Заплати рабочим, которые собирали, помогали.
Механик взял деньги, поклонился и ушёл.
Как раз мимо проходил Тихон Васильевич. Виктор его спросил:
- Можешь ездить на мотоцикле?
 - Конечно, я на тракторе, на грузовике могу ездить, хоть на танке.
- Ну-ка поезди немного, испытай.
 Старшина сел на мотоцикл, проехал по кругу:
- Хорошо идёт, отличная машина, - похвалил Тихон Васильевич.
- Ну, пользуйся, это тебе от командования, - сказал Виктор.
    - Такого не бывает, да и не разрешат через границу увезти, - грустно сказал старшина.
- Разрешат, повезёшь его в офицерском грузовом вагоне, документ будет соответствующий.
Подняли шлагбаум, завели мотоцикл на территорию части.
  Виктор пошёл к полковнику с просьбой, что хорошо бы наградить старшину Губанкова трофейным мотоциклом с коляской за безупречную службу.
Полковник изумился:
- Наградить его стоит, но, где мы ему трофейный мотоцикл возьмем?
- Да вот он, старшина, вокруг мотоцикла ходит, не верит своему счастью. Собрал знакомый немец – механик из битых мотоциклов.
- Молодец, Виктор Кузьмич, уважаю. Распорядись - пусть напечатают на бланке документ, чтобы на границе не придрались, печати поставят, я распишусь. И ты, как парторг, распишись,- сказал полковник. Через полчаса Виктор принёс готовую бумагу, попросил полковника:
- Вы ему сами вручите, так будет торжественней.
- Хорошо, я с удовольствием ему вручу.
 Полковник вышел на крыльцо, увидел Тихона Васильевича, осматривающего мотоцикл:
-  За отличную службу командование награждает Вас трофейным мотоциклом. Через два дня вы отбываете, счастливого пути, - полковник протянул документ с печатями,  обнял старшину и крепко пожал руку.
У бойца перехватило горло, он еле произнёс:
- Служу Советскому Союзу.
Старый боец спрятал в карман официальный документ и смахнул со щеки слезинку.
- А дождь пойдёт, намочит мой мотоцикл, поставлю его под навес.
- Конечно, - согласился Виктор, - ставь под навес.

Выделили Виктору и ещё пяти офицерам грузовой вагон под перевозку вещей. Виктор договорился, чтобы старшина ехал в их вагоне.
Через два дня погрузились в вагон. Виктор с Марией везли старинный комод наполненный вещами, патефон, швейную машинку, связки книг, упакованных в бумагу. Старший лейтенант договорился с офицерами и солдатами, чтобы они помогли сгрузить вещи старшине, так как поезд стоит на его полустанке всего три минуты. Недалеко от этого полустанка, подошли Виктор и старшина к начальнику поезда.
- Поезд и так стоит на этой станции три минуты, - ответил начальник поезда.
Недалеко от Свердловска, на небольшой станции, поезд остановился.  Солдаты и офицеры, быстро вытащили вещи старшины, управились за три минуты и запрыгнули обратно. Виктор обнял старшину:
- А теперь своим ходом езжай в деревню, документ у тебя на мотоцикл есть, будь здоров отец, прощай.
- Сынок, Витенька, что ты прощаешься? Приезжай, у нас охота, рыбалка. Не знаю, как и благодарить. Я Машеньке адрес дал. Пишите мне.
- Маша напишет. А у нас адреса нет – не знаем ещё, где жить будем, - сказал Виктор и на ходу запрыгнул в вагон.
Тихон Васильевич -  старый русский солдат, долго махал пилоткой, вслед уходящему поезду.
Виктор дал телеграмму Николаю ещё в Москве. Брат Маши пришёл на вокзал с другом к прибывающему поезду. Тут поезд стоял долго. Сгрузили вещи на перрон.  Николай подогнал грузовик, вещи увезли на знакомую улицу имени Удалого, к калитке.
- Сейчас ахнешь, какой я дом построил, - гордо произнёс Николай.
За калиткой стоял новый дом. Вышла на крыльцо мать, обняла Машу потом Виктора, вытирая глаза сказала:
- Вернулись мои хорошие, - и ещё больше заплакала.
Маша успокаивала её:
- Успокойся, теперь тут будем жить, мама, никуда не поедем.
Сложили вещи в одну из комнат, из другой комнаты вышла женщина. Николай познакомил сестру и её мужа с женой Клавой. В этом доме Виктор и Маша прожили недолго. Виктор пошёл работать на завод мастером, Марию назначали директором вечерней школы. В мае супруги получили  комнату в квартире на улице Серова. У Маши и Виктора первого июля родился сын - Женя. Это я родился!
 
 
            Послесловие:
Эта повесть не совсем документальная. За семьдесят лет умерли все дети Кузьмы и многие внуки, некого спросить. В ней то, что помню из рассказов родителей.
 Поздней осенью шестьдесят восьмого года умирал дед Кузьма.
Я вернулся с уборочной, у меня недавно родился сын Олег. Мать сказала:
- Дед умирает, давай сходим к тёте Полине, попрощаемся с ним. Когда дед Кузьма болел, то часто просил, чтобы ему дочери пели песни. Они садились кружком, плакали и пели: «Летят утки и два гуся…». Я подошёл к деду, пожал его слабеющую руку, сел рядом:
- Женчик пришёл, - узнал меня дед Кузьма.
 Я решил, что если родится второй сын, то назову его Кузьмой, но родилась дочь. Назвал её дорогим для меня именем - Нина. Очень я жалел, что нет такого писателя, который рассказал бы про судьбы дорогих для меня людей.
        Моя мать пережила отца почти на двадцать лет. Как-то пришёл я к матери, принёс ей продукты. У матери в гостях была старая учительница, они говорили о чём-то. Отнес продукты на кухню, сел к столу, послушать, о чём говорят. Старая учительница сказала:
- Вчера по телевизору слушала Ольгу Воронец, у неё голос, как у тебя. Загубила ты, Машенька, свой талант. Так бы пела, все бы тебя знали.
- Подруга, ты ошибаешься, я прожила счастливую жизнь, вырастила троих детей,  учеников у меня тысячи. В любви и согласии прожила более сорока лет с хорошим чело-веком. Я часто пела для своих родных и друзей. Зачем мне какая-то слава?
Подтолкнула меня к написанию этой книги жена – Ирина Тубина. Так что стало нас два автора, потому что к этому времени я почти совсем ослеп. Многие эпизоды: как Виктор принёс живого зайца, как Алексей глаз повредил, как два брата были ограблены беспризорниками -  это рассказал отец. Рассказывал он, как воевал под Ленинградом, но рассказывал мало, тяжело было вспоминать те годы.
У Аксиньи, старшей дочери Кузьмы, были два сына: Геннадий и Виталий. У Геннадия Андреевича Лазаревич три дочери, мои племянницы: Ирина, Елена и Наталья. Они по интернету искали сведения о своём деде – Андрее Лазаревич, пропавшем без вести под Москвой. Но ничего не нашли. Где он лежит, засыпанный в траншее, где покоятся незахороненные останки Андрея Лазаревич? Сестры нам очень помогли, нашли документы по интернету, о месте гибели Михаила Кузьмича, о наградах Василия Панфилова и моего отца – Виктора Кузьмича Мясникевич.
Помню, мне было лет девять, как - то собрались у моего дяди Валентина родственники, за столом сидит. Дом большой у Валентина, дети по комнатам бегают, шалят. Я пошёл деда Кузьму искать. А дед Кузьма времени не теряет, в пристройке сеть вяжет. От него пахнет кожей и табаком. Заметил меня и говорит:
- Ну, Женчик, можешь сеть вязать?
- Могу, меня папа научил, - смело отвечаю  деду.
     Взял я у него челнок и плашку, провязал несколько ячеек.
- Правильно, умеешь.
Тут в дверях показались мой отец и дядя Валя.
- Тятя, все за столом, только тебя нет.
- Погодите пять минут, видите, я с внуком разговариваю, - сердито сказал дед Кузь-ма.
Они ушли, а я гляжу, что дед Кузя валенок  и дратву в руках держит.
- Можешь валенок подшивать?
- Могу, меня папа научил, - отвечаю.
Дед отложил валенок и взял в руки донышко корзины.
- А можешь корзину плести? – спрашивает дед.
- Нет, не могу.
- Я тебя сейчас научу, - подал мне донышко от корзины и гибкий прутик тальника, - смотри внимательно, буду тебя учить, а кто спросит, будешь говорить, что дед научил.
Смеётся дед, а глаза добрые-добрые.
- Эх, Женчик, ты, Женчик, живи так, чтобы люди говорили о тебе только хорошее. Живи по совести. Я тогда мало что понял, но часто вспоминал эти слова.
А дед Кузя гладит меня по голове:
Женчик, умный мальчик, книгу обо всех нас написал…

         

P.S. Над повестью работать нам помогали:
Консультанты - Николай Михайлович Трегубов, член Союза писателей России, руководитель литературного объединения имени Якова Журавлёва.
 Лидия Николаевна Пащенко, член литературного объединения имени Якова Журавлёва.
 Попова Зинаида Максимовна.

Оформление обложки – Александр Катаев, Анатолий Катаев.
Повесть печатается в авторской редакции.
Фотографии  и иллюстрации взяты из личных архивов Е.Мясникевич, И.Тубиной, а так же из свободных интернет - источников. 
Отзывы на книгу присылайте:  tubina_irina_1@list.ru - Тубина Ирина
                tubina53@mail.ru  - Тубина Ирина               
                6.05.2019 года