Буран...

Буран умер ночью. Без шума и без ржания — на выдохе.

Утром Иван Егорыч долго глядел на неподвижную тушу, а после снял шапку.

— Ну что, брат, приехали… — сказал он, сев на приступку.

Сначала позвонил в администрацию. Там сказали:

— Захоронение запрещено. Везите в район, у них крематорий.
— Какой крематорий… — пробормотал он, но трубку уже повесили.

Потом пошёл к ветеринару. Ветеринар отмахнулся:

— Это не по нашей части. Вызывайте утилизацию.

Утилизация приехала через день — два мужика в синем и машина с надписью "ЖБО". Посмотрели, почесали в затылке:

— Старый был?
— Вместе жили. Тридцать лет.
— Ну, соболезнуем. Подписывайте.

Иван Егорыч ничего не подписал. Ночью выкатил  колхозный трактор, замотал Бурану голову мешком и двинул в сторону старого оврага. 

Мёрзлую землю долбил до рассвета. Матерясь вспоминал, как Буран вёз их с Марией из роддома — она держала ребёнка, он — вожжи.

Но яму Иван Егорыч так и не докопал. Подул ветер и повалил снег — липкий, тяжёлый. Он пытался прикрыть тело, натянуть брезент, — но ветер всё рвал, а снег назойливо лез в глаза. Вскоре Буран и вовсе исчез в сугробе.

Иван Егорыч стоял, держа в руке старую вожжу, которую прихватил по привычке, как будто чего-то ожидая. Но метель только усиливалась. Ни леса, ни дороги — только белая равнина.

— Хорошие ты себе, брат, проводы устроил… — сказал он тихо. И топя шаги в снегу побрёл в сторону того, что ещё совсем недавно называлось дорогой.

***

Весной Иван Егорыч вернулся. Снег сошёл, осталась гладкая, чуть просевшая земля. Никаких следов — только у самого края оврага трава была гуще и зеленее, чем обычно.

Постояв немного он воткнул в землю палку с вожжей.