Между небом и землёй. Глава 10-я

  Глава 10.   Пересвет и Челубей.

   Поглядывая из окопа судейского столика сквозь перископ своего профессионального опыта, Марк оценивал тактико-технические характеристики пятерых бойцов художественного фронта. На сцене юные живописцы, застыв перед мольбертами, ждали команды: ”В атаку!”
   В бой ”новобранцев” провожали ученики музыкальной школы. Перед творческой дуэлью одарённые ребята, мучая гитары, аккордеоны и публику, исполняли классику. Исполняли, как умели. Глядя на их сейчас повзрослевшие лица, становилось понятно — от исполнения зависело не только творческое будущее, но и сама жизнь юных музыкантов.
   Вольдемар с Ароном с нескрываемым ужасом слушали концерт молодых дарований. Каждое попадание мимо ноты резало их утончённый слух пилорамой пополам.  Но “мистерики” молодцы — держались. И это после недавнего кровопролитного сражения с Бьянкой.
   И вот — бурные овации. Громче всех окончанию концерта хлопали Вождь с Цитрусом.  Затем на сцену вышел Дудинцев:
   — Здравствуйте, уважаемые гости! Дамы и господа, леди и джентльмены, товарищи и гражданки, я всех вас рад приветствовать в моей скромной галерее на этом благотворительном мероприятии!  Вы прекрасно знаете, что часть своих доходов я, в силу своих возможностей, трачу на помощь молодым художникам. Борис Евгеньевич — мой бывший учитель не даст соврать. Но в благородном начинании лишних денег и лишних людей не бывает. После сегодняшней творческой дуэли вы также сможете в этом поучаствовать. Все картины дуэлянтов будут проданы на аукционе в конце мероприятия. Если у кого-нибудь будет желание внести добровольные пожертвования помимо этого, буду искренне рад.
   Отступив на шаг в сторону, ведущий широким жестом представил молодую творческую поросль, застывшую у мольбертов:
   — Прошу любить и жаловать. Сегодня здесь представлены лучшие из лучших. Двоих  выбрал я лично, троих мой учитель — ведущий специалист по классической живописи в нашей стране Борис Евгеньевич Натюраев.
   Переждав аплодисменты, “творческий секундант” продолжил:
   — Дабы решение жюри было по возможности объективным, членами его стали не только живописцы, но и рядовые зрители.  Хотя, чего греха таить, рядовыми их не назовёшь. Правящая элита нашего города делегировала к нам представителей министерства культуры и отдела по делам молодёжи.
   “Секундант” перечислил имена, фамилии и должности элитных ”рядовых” зрителей. Непродолжительные жидкие аплодисменты и он снова продолжил:
   — Вернёмся к живописцам. Для объективности творческую “дуэль” будут оценивать специалисты разных направлений.  Академическую живопись представляет Борис Евгеньевич Натюраев,— аплодисменты,— Авангардное направление сегодня будет защищать Марк Тадеушевич Монолинский, наш знаменитый Монолит,— бурные аплодисменты,— Ну и, наконец, новомодное течение поп-арта представляет наш знаменитый на весь мир земляк Эдди Ворохов,— зал потонул в овациях.
   Дудинцев дождался тишины и снова продолжил:
   — Дуэлянтам будет дан на “выстрел” один академический час, то есть — сорок пять минут. Этот неполный час нам помогут скоротать не такие известные, но тоже звёзды международного уровня и тоже наши земляки — трио ”Мистерия” и с ними, конечно же, всеми нами любимая красавица Бьянка. Встречайте,— Дудик повернулся к молодым художником,— Ребята, первые аккорды группы равносильны выстрелу стартового пистолета.
    Огромные песочные часы на сцене отсчитывали минуты и секунды. “Дуэлянты,” смешивая на палитре краски, кисточкой наносили смертельные раны противнику. Цитрус, не жалея гитары, показывал мастер-класс ”музыкальным школьникам”. Те с жадностью птенца ловили каждый звук, каждый аккорд, каждое движение пальцев по грифу. Возле микрофона гранитным истуканом застыл Вождь. Только волшебные звуки флейты дарили зыбкую надежду на то, что он ещё жив. Бьянка как Юлий Цезарь легко справлялась с тремя делами одновременно: пела, играла на виолончели и была ослепительно красива. Со сцены лилась в зал её знаменитая «Твоя, по паспорту, женщина». Исполнительница, не отрываясь, смотрела на пятого члена жюри.
   Марк давно забыл где и для чего он находится. Были только он и она — родная, любимая, такая близкая и практически недосягаемая.  Сладкий сон прервал Дудик. Сорок пять минут пролетели как одно мгновение.
   — Ну вот, уважаемые гости, последние песчинки часов пересыпались из верхней колбы в нижнюю. Теперь наше почтеннейшее жюри объявит победителя. А вы, дорогие мои, приготовьтесь расстаться с презренным металлом, обменяв его на полотна будущих гениев. Поверьте мне как бизнесмену: живопись — это самые выгодные инвестиции в будущее.
   Представители администрации “чего-то там” оживлённо спорили с Натюраевым и Вороховым. Марк лишь покачивал головой, отвечая на их вопросы. После выступления Яны он даже не пытался думать — всё равно бесполезно.
   — Вы согласны? — молодой представитель правящей элиты города пальцем показывал на участника соревнования под номером три в списке. Кивок Марка дал ”добро”. Не будет же он рассказывать, насколько ему сейчас глубоко плевать на происходящее вокруг.
  Пребывая в сладкой неге Монолинский пропустил жаркие дебаты аукционеров, продажу пяти новых шедевров, сбор пожертвований в помощь “бедным студентам” и долгую, заунывную, но высоко нравственную речь пожилого представителя ”чего-то там” как о культуре страны в общем, так и о живописи в частности. Марк не много потерял. Высокопарная речь была не интересна ни выступающему, ни многочисленной публике. Лектор привычно, не обращая ни на кого внимания, монотонно бубнил. Слушатели, покинув свои места, заедали сладкие речи блюдами со “шведского стола” фуршета. Уплетённые яства запивали благородными напитками разной крепости, полученными с подносов официантов, порхающих по залу в чёрных “бабочках”.
    Марк почти неподвижно сидел за своим столиком. Ему ни есть, ни пить не хотелось.
   — Господа, минуту внимания,— Дудик взывал к совести гостей, променявших духовную пищу на телесную.
   Прошу вас вернуться на свои места. На сегодня это, к счастью, не всё.
   Публика без особого энтузиазма возвращалась в зрительный зал.
   — Все мы сегодня стали свидетелями битвы несомненно талантливых художников, возможно даже гениев в будущем, но… Именно в будущем.
   Марк напрягся, чувствуя подвох. Дудинцев — король провокаций, от него можно ожидать всё, что угодно, а “король” продолжал:
   — Современным гениям слабо сразиться?  Увидим ли мы сегодня битву Титанов? Когда-то давно я — Эдик Дудинцев, мой тёзка — Эдик Ворохов и мой друг — Марк Монолинский учились на одном курсе у нашего уважаемого учителя Бориса Евгеньевича. Творческая война, которую мы, молодые да амбициозные объявили друг другу, не прекращались ни на минуту.  Чуть позже я, выиграв другие битвы, в той войне проиграл.  Марк Монолинский пошёл дальше — он стал знаменитым Монолитом. Его знает весь бывший Союз.  Имя третьего бойца художественного фронта — Эдди Ворохова сегодня знает весь мир. Не хотят ли мэтры, скрестив шпаги, доказать окружающим, что не даром носят заслуженные звания и регалии? А может  наоборот — смогут низвергнуть с пьедестала почёта своего ”противника”?
    Марку сейчас хотелось убить своего друга. А тот не унимался:
   — Эдик, согласен ли ты доказать, что Эдди Ворохов — это не мыльный пузырь, надутый средствами массовой информации? Плюс к этому  — есть возможность поставить точку в вашем стародавнем споре с Марком.
   Оптические прицелы телевизионных камер целили в лоб кумира:
   — Та-а-а, я есть сакласен,— дал “добро” Ворохов, с испугу вновь переходя на комедийный акцент.
   Взгляд “секунданта” обращён в сторону второго участника будущей дуэли:
   — Марк?
   Объективы камер нацелены теперь на него:
   — Эдик, пойдём в твой кабинет на секундочку — поговорим,— пригласил друга Марк.
   Закрыв за собой дверь, дуэлянт взял друга за грудки:
   — Вот какого, скажи, а? Зачем?
   — Марк, ты видел, как она на тебя смотрела? Поверь — это не заготовка, идея пришла внезапно. Это твой шанс, дружище.
   Дружище, отпустив лацканы пиджака, разгладил помятую рубашку:
   — Эдик, после всего этого я тебя либо убью, либо буду тебе по гроб жизни обязан. Я согласен.
   Поправив костюм, Дудик, выйдя из кабинета, вернулся к микрофону:
   — Он согласен! И так, друзья: ”К бою!” Уважаемые зрители, чтобы вы, не дай Бог, не подумали, что экспромт запланирован, тему будущему ”ристалищу” я предлагаю выбрать вам.
    Из зала горохом посыпались на сцену названия шедевров мировой классики. Казалось, присутствующие играют в картины, как дети в города:
   — ”Джоконда,” “Рождение Венеры,” “Тайная вечеря,” “Ночной дозор,” “Купание красного коня,” и так далее, и так далее.
   Когда энциклопедический запас зрителей поиссяк, в наступившей тишине прозвучал тихий голос Бьянки:
   — ”Витязь на распутье”.
   — Прекрасное решение,— обрадовался “секундант” от искусства,— Битва двух богатырей двух витязей-живописцев.
   — Ну да,— Марк, вспомнив утренний сон, не понижая голоса, прокомментировал тему ”дуэли”,— Пересвет и Челубей.
   Журналисты оживились, услышанное они крупными буквами строчили в блокноты — название завтрашней статьи готово.
   — К барьеру, друзья! Огонь! — Дудинцев, махнув рукой, перевернул огромные песочные часы. Закадычные враги подошли к приготовленным молодыми послушниками от искусства мольбертам и… Пошла работа.
  Марк не любил работать на публику. Максимум, что он позволял — это присутствие друзей, родных и учеников, а тут — на сцене, как обезьянка? Но сегодня… Да ради неё? Хоть на раскалённых углях босиком. Художник, насколько это было возможно, отключил слух, обоняние, осязание. Оставил только зрение и шестое чувство.
   А Дудинцев кидал в зал очередную гранату:
   — Это не все сюрпризы на сегодня. Ещё один наш знаменитый земляк посетил это мероприятие и любезно согласился выступить перед вами. Встречайте, любимец миллионов — Анатолий Худяев, ты самый Худой.
   На сцену вышел Толик. Шагая вразвалочку, чуть неуклюже, он остановился у микрофона и начал со своего знаменитого приветствия:
   — Здравствуйте, дорогие мои, это опять я.
    Взяв пару-тройку аккордов, он стал немного увереннее:
   — Друзья, возможно кое-кто из вас, кто поближе знаком с моим творчеством, читал написанную мной поэму “Трудно быть с Богом”. Небольшой отрывок второй главы я переложил на аккорды — получилась новая песня. Её сегодня я хочу показать вам.
   Ещё два-три пробных аккорда и немного неуверенный в себе человек, практически ничего не делая, становится монолитным памятником, гранитным монументом. Хриплым, спокойным, твёрдым баритоном он теперь не пел, он нёс Благую Весть, он проповедовал:

— Мир библейский людьми наполнялся,
Заселялась планета Земля…
Третий сын у Адама остался,
Вырос он — появилась семья.

Сын родил сыновей, они внуков,
Внуки правнуков из года в год…
Претворялась в жизнь Бога наука —
Размножался, плодился народ.

Сын был третьим и это смущает —
В сказках третий не блещет умом,
Но зато он всегда побеждает…
Пусть не думая — тяжким трудом...

Так что вне конкуренции третий —
Он фундамент, основа всего,
Впереди самых первых на свете,
И за это мы любим его.

Так растут поколения третьих…
Как боимся мы первыми быть —
Первых топчем всем миром столетья,
А вторых — просто могут убить.

Но тряхнёт странный мир адекватных,
Луч пробьёт сумрак ночи стрелой,
И один, с парой фраз непечатных,
Улыбнувшись, покинет наш строй.

И пока мы себе портим нервы:
“Кто же он — сумасшедший герой?", —
Сделав шаг, он становится первым
И спокойно ведёт за собой.

А потом мы, очнувшись, звереем:
“Мы ж его…"  Но ему нипочём.
Всё потом… Только станем добрее,
Станем лучше немного. Потом.

   Гитара давно смолкла и Толик давно перестал петь, а зрители, боясь пошевелиться, молчали. Песни Худого, заставляли думать, думать молча.
   После этого он снова читал стихи — свои и чужие. Когда песчинки из верхней колбы стеклянных часов пересыпались в нижнюю, Дудинцев, вежливо показав на часы, напомнил Толику о том, что концерт окончен. Тот кивнул, спел последнюю песню и попрощался со зрителями.
   Ведущий долго не мог успокоить возбуждённую публику. Ещё бы — им посчастливилось побывать на концерте самого Худого, а на бесконечные “бис” тот возвращаться на сцену не хотел.
   Ворохов исподлобья поглядывал на любимца миллионов. Его — звезду мирового масштаба так не встречал ни один зал, ни одна галерея планеты. А Худого — шансонье масштаба постсоветского пространства публика любила, любила безумно. Великий Эдди искренне не понимал — за что? Не принимал, терпеть не мог ”величайший из величайших” чужую славу.
 Дудик, успокоив зал, переключил внимание зрителей на дуэлянтов:
   — Ну что ж, друзья, на суд истории представлены доселе неизвестные шедевры. Два “Витязя на распутье”.
   Эпштейн прекрасно разбирался в людях. Найденный им на местном “Арбате” Ворохов был первоклассным художником. Не гений, конечно, но мастер своего дела — однозначно. На полотне великого Эдди рыцарь был облачён не в воинские доспехи, а в шутовской наряд. Оседлал витязь не боевого рысака, а детскую лошадку-качалку, разукрашенную яблоками, ромашками и прочей пёстрой аппликацией. Вместо камня на распутье — мольберт, на мольберте классическая картина, “Рыцарь” в шутовском колпаке кистью, как копьём, протыкает её насквозь. В месте прокола полотна классика превращается в поп-арт, и он, разрастаясь, как цветная ржавчина, поражает здоровые части картины. Из отверстия в полотне, образовавшегося после прокола кистью-копьём, капают жёлтой кровью золотые монеты. Долетая до земли, они превращаются в дом, в машину и прочие плохо различимые земные блага. Из-за мольберта цветными всполохами взлетает в небо триумфальный салют. Всё просто, всё понятно, как и должно быть в произведении современного искусства.
   Марк к своему “распутью” пришёл, как завещал великий Ленин  — другим путём. Своё полотно он наполнил жёстким авангардом с еле заметными элементами аналитики. Никакого коня, даже игрушечного. Весь путь на своих двоих. Правда вместо копья тоже кисть, и вместо камня на распутье тоже полотно на мольберте.  Холст почти не тронут, чуть различимая прорисованная дверь с трудом угадывается.
   Слева от картины, рядом, рукой подать — рог изобилия. Любое желание, любой каприз — только руку протяни. Справа сияет слава на века и тысячелетия. Из-за холста — по дороге прямо, светит счастье неземное, его ни с чем не перепутаешь.
   Витязь должен выбрать: все блага — просто так, бери не хочу, или почёт, признание современников и потомков. Либо попробовать нарисовать дверь в счастье, отвергнув славу и богатство. Дана всего лишь одна попытка, и дверь, как у художника из сказки Родари превратится в настоящую.
   — А вот настоящая дверь получилась или нет,  на этот вопрос ответит стоящая рядом любимая. Если художник ошибётся, она ему больше никогда не поверит. После этого либо все богатства земные, либо слава на века, но без неё… А без неё зачем всё это нужно?
    Дудинцев дал зрителям насладиться новоиспечёнными шедеврами. Пока зал молча  разглядывал два разных подхода к распутью, Бьянка подошла к своему “витязю”:
   — Это правда? — она кивнула на полотно, она всё поняла.
   Марк лишь утвердительно качнул головой, на что прекрасная дама, произнесла заветное:
   — Я подумаю над этим, — и… поцеловала своего рыцаря в щёку. Потом, добавив, — Ты извини, Марк, нам бежать нужно, у нас через час концерт, — снова поцеловала в щёку и исчезла.
   Подошли Толик с “мистериками”,  похлопали по плечу, пожали руку и, извинившись, тоже ушли. Марк, провожая их глазами, вспомнил про “боксёра-динамовца”, сидевшего в партере. Того среди зрителей теперь не было. “А был ли мальчик? Ну и ладно, ну и Бог с ним”.
    Дудинцев, выждав долгую театральную паузу, продолжил:
   — Господа, я думаю будет неверно решать судьбу дуэлянтов, прибегая к помощи жюри, так как двое из них находятся на сцене. В наше не самое простое время многое решают деньги, пусть и победителя сегодня выберет честный аукцион.
   Шла ожесточённая торговля. Ворохов даже не пытался скрыть своего волнения, но Марка всё происходившее вокруг теперь мало интересовало, главное — она подумает.
    Дудинцев, подогревая толпу, напоминал будущим владельцам шедевров:
   — Помните, в ваших руках судьба наших земляков. Один из них, не покидая родной земли стал знаменитым. Другой, лишь покинув Родину, стал известен всему миру как Эдди Ворохофф, и вы можете стать одним из немногочисленных владельцев картины современного гения. Наш художник или иноземный — выбор за вами, — Дудик, заплетая интригу в макраме, кинул в зал последнюю “гранату”, — Как метко выразился сегодня господин Монолинский —  вам придётся выбирать между Пересветом и Челубеем.
   — Зая, а кто такой Челубей? — дёргала “Барби” за ультрафиолетовый рукав пиджака своего кавалера.
   Торг шёл ожесточённый, как бои без правил. Картина Монолита почти не рассматривалась, на кону был сам Ворохофф.  В долгой и упорной борьбе победил обладатель ультрафиолетового пиджака и точно такого же кабриолета.
   Счастью Ворохова не было предела. Ещё бы, он наконец -то в честной схватке победил самого Монолита.  Это мучило его долгие двадцать лет, к этому он шёл все последние годы. И вот мечта сбылась. Если бы не рамки приличия да многочисленные журналисты и зрители, “Ворох” прыгал бы на одной ножке, показывал своему заклятому сопернику то язык, то фигу.
   А вот в рядах счастливых обладателей шедевра особой радости не наблюдалось:
   — Не, зая, я не поняла, ты какую картину купил?
  “Зая” показал на полотно Ворохова.
   — Не-а, я не такую хотела.
   — Дура, это же Ворохов, ты понимаешь? — гнул своё “Зая” в фиолетовом пиджаке.
   — Ага, значит не хочешь мне мою картинку купить? Всё. Я обиделась. И вообще, уйду к Борюсику, он не такой жадный, — ”Барби” надула и без того до неприличия пухлые губки.
   — Хорошо, хорошо… Вот дура, — и, уже обращаясь к Дудинцеву, — Слышь, как там тебя, давай переиграем всё. Я ту — другую беру.
   Ведущий, почувствовал азарт, свой шанс не упустил:
   — По правилам нашего аукциона Вы не в праве вернуть купленную картину, а вот другую можете приобрести, , если заплатите за неё больше, чем за первую. Поймите, здесь деньги не главное, — честный взгляд “бессребреника” был убедительнее любых доводов, — Нам нужен победитель. Зато, если вы приобретёте картину Монолита, вы станете обладателем полотна, автор которого одолел в честной схватке самого Ворохова. В ваших руках, уважаемый, сегодня судьба победителя.  Вы можете почувствовать себя  вершителем судеб, и благодаря Вам триумфатором станет наш отечественный художник.
   Если до этого у “фиолетового заи” и были хоть какие-то сомнения, то после высоконравственной патриотической речи Дудика они развеялись. Последний раз перекинув взгляд с “Барби” на Дудика и обратно, “вершитель судеб” изрёк заветное:
    — Согласен, заворачивай картины в газетку, — после этого полез в бумажник.
   Абсолютно спокойное лицо Дудинцева не выдавало бушующих внутри эмоций. Сегодня победили оба его внутренних Я — и художник, и бизнесмен. Обращение в зал он украсил лёгким пафосом:
   — Получается, господа, с небольшим перевесом выигрывает Монолинский Марк Тадеушевич.
   Маленького, толстенького, круглого как шарик Ворохова взорвало. Он не верил тому, что происходит. Цвет лица лучше всяких картин описывал внутренние переживания великого Эдди. Наконец-то он победил у этого выскочки Монолинского. Честно победил и… Пшик. В последний момент тот, не прилагая особых усилий, как всегда, оставляет его позади. Накопленная за пару десятков лет ярость селевым потоком спустилась в зал, сметая всё на своём пути.
   Ворохов носился по сцене, кричал, угрожал. Слюни летели изо рта, как у обиженного ребёнка. Лицо красное, из носа что-то пузырится, глаза на выкате:
   — Ты кто такой!? Ты понимаешь, я — Ворохофф! Я не маляр вроде тебя, меня весь мир знает, а ты!? Ты хоть понимаешь кто ты и кто я!? Мне мизинцем шевельнуть — и тебя нет. Нет, вы понимаете — он победил.  У кого!? У меня — Эдди Ворохоффа!? Да я уничтожу тебя, копай себе могилу, урод!
   Ворохов, по-женски, ладошкой с размаху попытался залепить обидчику пощёчину.  Марк, перехватив руку, крепко сжал запястье и, выгибая предплечье, поставил противника на колени:
   — Я же говорил — Челубей, — Монолинский, улыбаясь, отпустил плачущего “Вороха” и спустился со сцены.
   Это снесло последние заслоны и великий Эдди, вспомнив великий и могучий, осыпал противника столь отборной матерщиной, что если бы его сейчас услышал пьяный электрик, попавший под напряжение, то и тот покраснел бы от смущенья и перекрестился бы три раза.
   А вот телевизионщики носились с камерами как угорелые. Это был их день. Это не материал — это бомба. Сам Ворохофф и — в таком виде…  Всё снятое до сих пор в подмётки этому не годится. А если материал продать за рубеж? Слава! Деньги! Журналисты реяли в облаках седьмого неба от счастья.  Уже завтра они проснуться знаменитыми.
   Когда суета поуспокоилась , Марк, прощаясь с другом, слушал его речь, перенасыщенную благодарностью:
   — Спасибо, нет, Марк, честное слово, спасибо. Я не знаю, как это у тебя получается, но… Это талант какой-то. После того — последнего твоего скандала здесь с “Ворохом” я почти половину картин продал. Галерея “ЭД” была на всех страницах журналов и газет. Почти все местные телеканалы взяли у меня интервью.  А представляешь, что завтра будет? Если честно, я даже примерно не догадываюсь.
   Марк тоже не догадывался да и не очень хотел:
   — Тебе спасибо, Эдик. Знаешь, она сказала: ”Я подумаю”. Эдик, я теперь тебе по гроб жизни обязан. Спасибо. Бывай, дружище.
   Он ехал домой, и красное как лицо Ворохова солнце, прежде чем лечь спать, помахало ладошкой старому приятелю: ”Марк, она подумает”.
  — Ну и хорошо, пусть думает, — ответил светилу Марк, — Пусть думает, а я подожду — столько, сколько потребуется.