Баллада о настоящем капитане

Все имена и события в тексте являются вымышленными. Автор не несет никакой ответственности за возможные случайные совпадения имен, портретов, названий учреждений и населенных пунктов, а также какие-либо иные случаи непредсказуемого проникновения чистого вымысла в реальность.

1.

Клим Филинов упорно работал в своем рабочем кабинете. За панорамным окном спустилась московская ночь, размытая струями дождя. Огни города тонули в мокром мареве, словно масляные пятна на грязном холсте. Внутри же был островок стерильного порядка, очерченный холодным светом настольной лампы. Тишину нарушало лишь ровное жужжание мощного компьютера и едва слышный стук клавиш, когда Клим вносил поправку в анализ.

Филинов сидел за столом, погруженный в цифровую шахматную доску на мониторе. Его клетчатая рубашка казалась броней против хаоса внешнего мира. Поза была безупречна: позвоночник – струна, пальцы, сложенные домиком, касались губ. На экране замерла сложная позиция в сицилианке. Цифры оценки – +1.2 – успокаивали, как доказательство управляемости мира. Его мысли текли четко: "Вариант дракона… Черные пытаются контратаковать на ферзевом фланге, но поле d5 под ударом… Только точность. Только…"

Резкий, назойливый звонок мобильного телефона на краю стола взорвал тишину. Клим слегка вздрогнул – микроскопическое нарушение его концентрации, но достаточное, чтобы вызвать волну раздражения. Он медленно, как бы нехотя, оторвал взгляд от экрана. Незнакомый номер с кодом Саратова. Брови гроссмейстера поползли вверх.
«Кто этот провинциал, осмелившийся вторгнуться в его вечернюю аналитическую работу?»
С легким вздохом, предчувствуя пустую трату времени, он поднял трубку.

- Филинов слушает.
Голос в трубке был громкий, бархатистый, с характерной хрипотцой заядлого курильщика и неуловимым саратовским говорком, растягивающим гласные.
- Клим Сергеевич! Артур Муромский вас беспокоит! Президент Саратовской областной шахматной федерации! Не спите? Отлично! Значит, мозги в тонусе, как и положено гроссу!
- Работаю, Артур…, - вежливо отозвался Клим.
- Знаю, знаю, звезда наша московская! Все по графикам, по компьютерам! Уважаю! Сам в молодости гонял пешки не хуже! Мастер спорта, между прочим! Но это лирика! - Его голос понизился, став заговорщическим, хотя громкость почти не упала, - Клим Сергеевич, у меня к вам деловое предложение. Серьезное. Речь о командном первенстве России. Наша скромная команда Саратова… ну, вы понимаете, не «ШСМ» и не КПРФ от шахмат… амбиции есть! Места в середине таблицы – наш потолок, но с хорошим капитаном…

Клим чуть отодвинулся от трубки. Его обуревали мысли: «Саратов? Капитан? Этот Муромский явно переоценивает их скромные возможности… и мое время". Он уже мысленно формулировал вежливый отказ.

Муромский продолжал, не дожидаясь ответа:
- И вот, Клим Сергеевич, мы всей федерацией голову сломали – кто бы мог вывести нас на новый уровень? Кто обладает авторитетом, умом, харизмой? И знаете, кого единогласно назвали? Вас! Наш саратовский ум – он хоть и провинциальный, но меткий! - послышался шумный вдох, будто Муромский затянулся сигаретой. - Понимаю, для звезды вашего уровня – это понижение. Но! Мы готовы компенсировать! Не деньгами Москвы, конечно, но… (пауза для драматизма) … мы раскошелились на гонорар, который, уверен, заставит вас взглянуть на Волгу благосклонным оком. Цифра… (еще пауза, затем четко, с ударением) … триста тысяч рублей. Чистыми. За турнир. Плюс все расходы, конечно. Проживание, билеты туда-обратно, питание – все за наш счет!

Клим замер. Пальцы, сжимавшие трубку, непроизвольно сжали ее крепче. «Триста тысяч. Чистыми.» Цифра прозвучала неожиданно громко в тишине кабинета, заглушая даже шум дождя. Это был не просто гонорар – это был весомый аргумент. Последний проект затянулся, а ремонт в квартире требовал вложений… Его мысли метались: "Саратов… Середняк… Провинциальные игроки с сомнительной подготовкой… Но триста тысяч… Это период спокойной жизни…"

Клим ответил осторожно:
- Артур… это… неожиданное предложение. Ваша команда… ее текущий состав, уровень подготовки…
Муромский продолжал бодро, перекрывая сомнения:
- Состав? Усиленный! Наш лидер – Коля Шухер, ходок еще тот, опыту – море! Молодежь – огонь! Наташа – шахматный торнадо, Мотинян и Илюшенко - гении! А тренер Аркадий Кальсонов – он все организует, чтоб вы только думали о шахматах! Да с вашими-то способностями, Клим Сергеевич, они как алмазы – стоит огранку дать московскую, заиграют! А гонорар… (здесь Муромский снизил голос до доверительного шепота, хоть разговор и шел по телефону) … мы уже подготовили. Конвертик. В руки – при встрече. Наличкой. Без лишних глаз и вопросов.

Филинов закрыл глаза. Перед ними проплыли образы с его последнего посещения Саратова: пыльный провинциальный клуб, громкие разговоры в зале, нестабильные, хоть и талантливые игроки… В общем, хаос. Но поверх этих картинок легла четкая, жирная цифра: триста тысяч. И конверт. Наличные. Аргумент был железным.

Клим сделал глубокий вдох. Его голос звучал чуть глуше, но решение было принято.
- Артур… Вы умеете убеждать. Когда начинается первенство?
- Вот это по-нашему! Через два дня! Вылет из Домодедова завтра в половине третьего! Билет электронный – вышлю на вашу почту в ближайшее время! Встретим как самого дорогого гостя! Вы не пожалеете, Клим Сергеевич! Наша команда в Сочи вас ждет! И гонорар ждет!

Раздался щелчок. В трубке загудели короткие гудки. Филинов медленно положил трубку. Звук лег глухо, как похоронный звон по его вечернему спокойствию. Он сидел, уставившись в темный экран монитора, где позиция с оценкой программы +1.2 казалась теперь жалкой абстракцией. Дождь за окном хлестал с новой силой.

Клим с приятным хрустом размял спину. Мысли его были разнообразны: "Триста тысяч… Саратов… Конверт…" Чувства были радостные – финансовые проблемы на какое-то время были решены. Он стал потихоньку стал собирать чемоданы в дорогу. Его "капитанство" начнется со знакомства с другими членами команды уже в Сочи.
Он встал, подошел к окну. Отражение в стекле – довольное, хотя и уставшее лицо, тени под глазами от длительной работы – казалось лицом другого человека. Где-то там, за сотни километров, его ждали "алмазы": Коля Шухер, Наташа и гении Мотинян с Илюшенко. И конверт. Первый ход в этой партии был сделан не им. Он просто… согласился. И его привлекал новый интересный вызов.

2.

Вся саратовская команда накануне старта собралась в просторном, но обычном гостиничном номере в сочинской «Жемчужине» у Артура Муромского. Все было чисто и функционально, правда вид из окна был не на море, а соседний корпус гостиницы и кусочек горы. Воздух был чуть спертый, пахло кондиционером и легким шлейфом недавно выкуренных сигарет с балкона. Вечер, за окном темнело.
Кроме явно ожидаемого «Абсолюта», на столе было полным-полно всякого разного. Емкости со спиртным громоздились там и сям. Прикладываясь повсеместно, саратовцы доходили до нужной кондиции прогрессивными, скоростными темпами. Наталья Петлицына уже поглядывала на Клима хитрым взглядом.
Шеф команды, Артур Муромский сидел на краю кровати, рубашка его была расстегнута на груди, лицо было оживленное. Он разливал водку по рюмкам.
- Ну что, команда? За нашу удачу и нового капитана!
– Еще пару рюмок, и я бросаю вас всех в этой клоаке и ухожу купаться. Зачем ты мне плел про творческую встречу, типа ты должен там обязательно побывать, много потеряешь, такие люди собираются — ворчал гроссмейстер Евгений Шапкин, – а оказалось здесь одни алкаши вроде тебя! — обратился он к тренеру команды Аркадию Кальсонову.
– Да все нормально, не боись, я в форме… - оправдывался Аркадий, - Вон какие замечательные люди сидят, кудесники шестидесяти четырех полей перед боем, и мы поговорим о планах на турнир.
Филинов сидел на стуле у стола, чуть-чуть скованно. В джинсах, рубашке, без галстука. Перед ним стояла почти полная стопка. Саратовские спортсмены же хлопали рюмашки с водкой с такой скоростью и молодцеватостью, что даже привыкшего к столичным посиделкам Клима это сильно интриговало.

– Значит вы будете нашим капитаном? – восхищенно захлопала глазами Наталья Петлицына.
– Допустим, а что? — оживился Фиилнов.
– Я просто восхищена вашей игрой в последнем Суперфинале, вашими и комментариями, вашим стилем игры, я давно мечтала с вами познакомиться!
– Видишь, Наташка, какого мы капитана пригласили, а ты все алкаш да алкаш… - пробормотал Кальсонов.
Наталья презрительно хмыкнула.
– А вы, Наташа, простите, на какую доску заявлены? – отхлебнул немного водки Филинов.
– На шестую, последнюю.
- Давно вас не видел на соревнованиях, - протянул Клим.
– Да, семейная жизнь, но я тоже иногда, играю в турнирах. Чтобы повариться в хорошем шахматном котле. А вообще, конечно, я уже отошла, считайте, от шахмат.
– Так-так, коллеги, что вы там говорили, продолжайте и начните, пожалуйста, с глубин. Мне, как представителю столичных шахмат, необыкновенно интересно услышать, что же скрывается в сокровищнице ваших загадочных провинциальных душ, – Клим хлопнул еще рюмку водки и горделиво посмотрел на окружающих. Ничего не попишешь, сказал так сказал.

Международный мастер Николай Шухер, у которого бритая голова даже порозовела от  нечеловеческого внимания Филинова, сначала открыл рот, видимо, чтоб легче донести смысл сказанного Климом до мозговых извилин, потом закрыл, снова открыл и не закрывал уже минут двадцать. Хотя к этому моменту уже разговаривали одновременно все, Климу все же удалось выдать небольшой экспромт.
- Дорогие коллеги из Саратова, — тихо заметил Клим, откусывая кусок колбасы, — как мы видим, на улице весна. Воробьи и полицейские сапоги плещутся в лужах. Воздух наполнен ностальгически неприятным запахом. Весна вскрывает посуду, которую оставили бабки на улицах. Пьянствующие вышли из грязных подъездов и душных баров на свежий воздух. К скамейкам. В парки и рощи. Прощайте, зимние дома. Девушки, прогуливающиеся по улицам — да, те самые, которые плевали вам в лицо в унылых декабрьских сумерках — смотрят на все с вздохом и пытаются привлечь ваше внимание своими ногами, теперь освобожденными от зимнего заключения. Пожалуйста, перестаньте пить водку. Умоляю вас, перестаньте.
- Потрясающе, - пробормотал Илюшенко, а Кальсонов даже открыл записную книжку.
– Так вот, продолжаю, – строго, но воодушевленно провозгласил Филинов, - я вас заклинаю, коллеги, прекратите! Хотя бы на время. Закупитесь сухими винами – „Свадебное“, „Арбатское“, „Цинандали“ – все равно. Выпивайте с незнакомыми женщинами шампанское „Надежда“. Они вас простят и поймут. Позвоните старым друзьям, которые уверенно думают, что вы сдохли лет десять назад. Пейте с ними ликеры из горлышка, шляясь по странно забытым местам вашего вольного детства. Кормите голубей батончиками „Баунти“ и конфетами „Рафаэлла“. Пусть наши грязные голуби хоть раз в жизни почувствуют себя павлинами, наклевавшись кокосовой шелухи. Купите упаковку свистков и раздавайте их встречным полицейским. Это лучше всего делать под болгарскую „Монастырскую избу“. Так романтичней. А какой кайф, насосавшись, как пожарная помпа, трешечной „Балтикой“, в сумерках бродить по набережной Волги и дубасить по мокрым деревьям. От этого сонные галки, сотнями облепившие верхушки, начинают орать, как при землетрясении, будить честных волжских обывателей, и у них в окнах зажигаются желтые огни. Что случилось? Да ничего, хохочем мы, просто хорошее настроение. Просто весна. Просто шахматисты, после зимней спячки, попивая портвейн, шляются по улицам… Вот, пожалуй, и все.
- Грандиозно! - Шухер шумно выдохнул и потрясенным взглядом вперился в Филинова.
– Да-а, пусть это будет моим духовным напутствием команде, - выпил фужер вина Клим.

3.

В деловой, спокойной обстановке прошло несколько туров. Очередной день уже с утра выдался жарким. Филинов, Мотинян и Шапкин пошли на пляж расслабиться.
Было около полудня и солнце висело тяжелым раскаленным шаром, заливая все ослепительным, почти белым светом. Воздух был густой, влажный, пропитанный запахом морской соли, жареной кукурузы, детского крема и перегретого асфальта где-то далеко. Шум прибоя стоял постоянным низким гулом, на который накладывались крики детей, визг чаек, грохочущая музыка из дешевых колонок в кафе вдалеке и голоса отдыхающих. Песок под ногами был довольно горячий сверху, чуть прохладный и влажный внизу.
Клим сидел на краю пляжного полотенца, подстеленного прямо на песок. Он снял рубашку, оставшись в дорогих фирменных трениках. У него было тело московского интеллектуала – бледное, почти не загорелое, выделявшееся на фоне поджарых отдыхающих. На носу примостились солнцезащитные очки. В руке – пластиковый стакан с белым вином, уже теплым.
Никита Мотинян сидел напротив Клима, скрестив ноги по-турецки. Его спортивное, подтянутое тело загорело равномерно, мышцы плеч рельефно выделялись. На нем были только шорты. Он сосредоточенно смотрел на второй пластиковый стакан с вином, стоявший на песке между ними. В руках у Никиты были игральные карты.
Евгений Шапкин полулежал на полотенце, опираясь на локоть. Загорелый, в потрепанных шортах и панаме, надвинутой на глаза. В руке он держал свой стакан. Он ухмылялся, наблюдая за серьезностью Мотиняна, поглощенного расчетом правильного выбора карты. «Глупость, конечно — бухать до партии — думал он, - да и вино – шмурдяк. Хотя... лучше это, чем слушать Шухера о политике и его работе в саратовском отделении ЛДПР." Он лениво цедил теплую жидкость. Примерный расклад в этом карточном розыгрыше он давно прикинул.
- А мы не переберем? — осторожно произнес Мотинян, кладя свою карту на полотенце, - Нам еще партию играть.
- Уважаемый Никитос, - тоном знатока протянул Клим, - Все подчиняется жестким законам математики. С глубоких седин древности кровожадные и пьющие сатрапы гноили бородатых ученых приказами выяснить эту коварную формулу опьянения. Архимед для этого неделями лежал в ванне - выдумал совсем другое. Сэр Исаак Ньютон бросал кирпичи с Пизанской башни -получилось какое-то недоразумение типа закона всемирного тяготения. А формула все не давалась. Говорят, великий математик Ферма после многолетнего запоя вывел наконец цифровое обозначение опьянения, но от радости сошел с ума. И по ошибке хлебнул царской водки, которая, в сущности, является смесью серной и соляной кислоты. Соответственно после этой оплошности человечество так не узнало искомые цифири.

Шапкин перестал пить и уставился на Филинова.

- Пора поставить жирную кляксу в череде этих кровавых исследований, - важно продолжал Клим, -  Итак, степень опьянения измеряется в молиградах. То есть литр-градус-морда, в смысле Хомо Сапиенс, человек. В упрощенном варианте формула смотрится так: литр помножить на градус и поделить на индивидуальную морду.
- Это как? — спросил Мотинян.
- Пример, - увлеченно продолжал Филинов, - выпивается одна бутылка водки на троих: поллитра помножить на сорок градусов и поделить на три морды и всего у нас шесть целых шестьдесят шесть сотых молиграда на каждого. Усложняем процесс. Если на троих мы выпили бутылку водки и бутылку портвейна, то у нас получается к шести целым шестидесяти шести сотым молиграда прибавить ноль семьдесят пять литра вина, помноженного на семнадцать градусов крепости и поделенного опять же на три морды — это у нас будет четыре молиграда с четвертью. Теперь складываем эти величины и прибавляем число продуктов в числе двух штук. Всего выходит двенадцать целых девяносто один сотый молиград на человека. И так - до бесконечности. Прибавляем количество, увеличиваем, уменьшаем градусы, ну там, пиво, спирт, и так далее.
- Ну и как это выглядит на практике? — скептически спросил Мотинян.
- Все просто, - отхлебнул вина Клим. - Приходите в компанию, осматриваете количество напитков, градусностъ, сорт, на калькулятoре быстренько - чик-чик. Сосчитали свои молиграды. Две-три пьянки, конечно, пройдут вхолостую, не по науке - вы все равно нажретесь. Но вскоре вы четко определите свой индивидуальный молиград. Его прямо можно вытатуировать на груди, чтобы не перепутать. И после этого каждый четко будет знать, сколько и чего можно выпить, чтобы не начать жонглировать смартфонами и срывать фуражки с проходящих мимо полицейских. Все вот говорят: «Дозу знаю». А какая она, доза, становится понятно только сейчас.
Мотинян восхищенно замолчал, но Шапкин был более скептичен:
- Мне все же непонятно, как считать эти молиграды, если народ ходит туда-сюда, то пропадает навеки, то является заполночь с початой бутылкой «Букета Молдавии». Или когда с похмелья, недобрав установленной дозы, уходишь в никуда, абсолютно не помня, с кем ты пил где-нибудь в троллейбусном парке.
Клим покачал пальцем, наливая очередной стакан.
- Это не так уж важно. Главное, есть основа для развития этой замечательной теории, краеугольный камень, от которого можно хоть всю жизнь меланхолично плыть по алкогольным волнам…
Когда Филинов и Шапкин осушили свои стаканы, расписав очередную «пульку», вдруг резко вскочил Мотинян.
- Черт! Время! Без пятнадцати три! Партия через пятнадцать минут! Бегом! - Его армейская дисциплина сработала как пружина, но глаза были широкие от осознания ситуации.
Клим посмотрел на свои часы. Цифры наконец сфокусировались в его взгляде: 14:47. Ледяной ужас пронзил алкогольную завесу. Он вскочил, опрокинув пустой стаканчик, схватил рубашку, надевая ее на ходу, и побежал за Мотиняном по раскаленному песку, спотыкаясь. Шапкин, как самый возрастной из их компании, ругаясь, поплелся следом, держа кроссовки в руках.

***

Вся троица ворвалась в зал, как торнадо. Клим – бледный, с растрепанными волосами, в руке авторучка, на лице – смесь паники и ярости. Мотинян – загорелый, в одних шортах и майке, тяжело дышавший, с бегающими глазами, искавший взглядом их столики. Шапкин – в панаме, слегка пошатываясь, с сардонической ухмылкой. Они явно опоздали. На их столиках один из арбитров, худощавый мужчина с бейджиком, уже ставил отметки о неявке. Тренер команды Аркадий Кальсонов метался рядом, лицо его представляло маску страдания, он пытался что-то объяснить судье, размахивая руками.
- Команда Саратова, доски один, два и четыре. — сухо вещал судья, не глядя на расстроенного Кальсонова, - Опоздание свыше допустимых пятнадцати минут. Партии засчитываются как поражение без игры. Распишитесь...
Клим, видя, как судья ставит роковую отметку на его доске, надвинулся на столик. Вся его московская сдержанность, весь страх растворился в волне алкоголя, адреналина и дикой злости за свою забывчивость. Голос его, обычно ровный и рассудительный, взорвался хриплым, невероятно громким криком, который прорезал шумовой фон зала, заставляя десятки голов повернуться:
- Нет!!! Я – капитан команды, ****ь!!
Наступила абсолютная тишина. Даже часы, перестали тикать на секунду. Все глаза – игроков, судьей, тренеров – были прикованы к фигуре Клима. Он стоял, тяжело дыша, сжав кулаки, рубашка снова раскрылась, обнажая живот. Его лицо пылало, шея была налита кровью. В глазах - коктейль из безумия, вызова и абсолютная, животная решимость.
Судья ошеломленно отступил на шаг. Его строгий вид затрещал по швам. Он забормотал: - Гроссмейстер Филинов... Вы... Вы опоздали на семнадцать минут! Правила...
Аркадий Кальсонов, бросился вперед, загораживая Клима, как щит. Его лицо выражало смесь отчаяния и находчивости.
- Штраф! Мы заплатим штраф как опоздание в пределах пятнадцати минут! Допустите их! Правила допускают!
Он засунул руку в барсетку и достал бумажник.
Подошел, привлеченный криком, главный арбитр Михаил Крючков. Его лицо было непроницаемо, но в глазах мелькало что-то – то ли раздражение, то ли... азарт? Он посмотрел на Клима, на деньги в руке Кальсонова, на Мотиняна, который стоял по стойке "смирно", пытаясь побороть головокружение после возлежаний под солнцем на пляже, на Шапкина, который тихо хихикал в кулак.
- Филинов... Шум не по чину. Но... (пауза, взгляд скользит по пачке денег) ... штраф принят. Допустить. Квалифицировать как опоздание в пределах пятнадцати минут. Но если хоть один из вас еще раз так опоздает – исключение из турнира. Всем понятно? — ледяным голосом произнес он.
Клим едва кивнул, глотая воздух. Адреналин отступил, оставляя пустоту, стыд и нервную усталость. Он молча, дрожащими руками, застегнул мятую рубашку, потом уселся за свой столик, избегая взглядов. Мотинян, бледный, но собранный, последовал за ним. Шапкин плюхнулся на стул с видом человека, только что увидевшего лучший спектакль в жизни.
Аркадий Кальсонов отошел, вытирая платком лоб. Он посмотрел на спины своих подопечных. Ему подумалось: "Но играют же. Главное – играют. И капитан... он за команду горой встал…"

***

Вопреки опасениям Кальсонова матч завершился вничью.
- Сумму штрафа мы вычтем из вашего гонорара, - Аркадий постучал пальцем по груди Клима после игры.
- Не возражаю, - выдохнул повеселевший Филинов. — все ради команды.

4.

Несмотря на все усилия Клима и компании, к концу турнира команда устала и начала проигрывать, тем более, что на финише по жребию у нее были более сильные соперники. В результате команда Саратова упала в середину турнирной таблицы. Все решал последний матч с Санкт-Петербургом: чтобы занять пятое место и получить, по словам Муромского, деньги от спонсоров, Саратову достаточно было не проиграть; в случаем же неудачи их обходила как раз команда из северной столицы, вытесняя из заветной пятерки.

Настроение перед матчем было соответствующим, боевым. Однако матч вновь не получился: четыре ничьи, включая партию Клима и поражение Шухера, напутавшего уже в дебюте. Все решала партия Шапкина на предпоследней доске: с трудом, но он все же вел свой поединок к победе.
Однако вмешались обстоятельства.
Неожиданно соперник Шапкина, международный мастер Кирилл Дубленкин, подозвал судью и потребовал зафиксировать в партии ничью ввиду троекратного повторения позиции.
Это был шоковый момент для саратовской команды. Замерли все. Шапкин окаменел, Шухер за его спиной обхватил бритую голову. Дубленкин стал тем временем показывать судьям, на каких ходах повторялась позиция. За барьером для зрителей Муромский огорченно качал головой, его лицо приобрело зеленоватый оттенок. Да, это был удар под дых.
Судьи стали восстанавливать ход поединка. Дубленкин заявил, что позиция повторилась на 81-м, 93-м и 102-м ходах. Кальсонов беспомощно обернулся на стоявшего рядом с Муромским Клима — да, будут фиксировать ничью.

Филинов решил использовать последний шанс и закричал:
- Да там не было повторения!
Молодой арбитр из местных, проверявший запись партии, спросил:
- Как так не было?
Филинов, перегнувшись через зрительский барьер, пошел напролом:
- Не было и все! В позиции, которая была на восемьдесят первом ходу, конь, который сейчас на на е5, стоял на е4, а тот конь, которая сейчас на е4, на девяносто третьем ходу стоял на е5.
Сцена с судьями после бодрого заявления Клима напоминала финальную сцену из гоголевского «Ревизора». Очнувшись, они задали вопрос:
- А что же делать?
- Давайте воспроизведем весь ход поединка и в критические моменты будем снизу отмечать белых коней! - невозмутимо посоветовал Клим.
Судьи вновь застыли в недоумении, а потом молча пошли в судейскую комнату совещаться. На этом находчивый Клим выиграл для команды еще минут пятнадцать, но, как оказалось, проиграл в другом: судьи вышли и объявили решение, заключавшееся в том, что партию следует считать закончившейся вничью, а капитану команды Саратова Филинову объявляется очередной выговор.
Питерская группа разразилась смехом и аплодисментами. Кто-то из их команды запрыгал по сцене. Тренер питерцев шумел:
- Регламент выше всего!
Судьи стали оформлять результат матча.
Этого уже расстроенный Клим стерпеть не мог.
Он не помнил, как двинулся. Это был не бег – это был срыв лавины. Его тело, зажатое годами московской политкорректности и правил, взорвалось первобытной яростью.
Клим выскочил на игровую площадку, сметая пустой стул. Молодой арбитр, услышав топот, обернулся – его глаза успели расшириться в чистом ужасе. Клим, не снижая скорости, вложил в бросок всю ярость, всю несправедливость, всю боль за результат. Он не боролся – он рубил. Захват за поясницу, мощный толчок бедром – и судья взлетел в воздух, как тряпичная кукла. Его тело с глухим «Умф!» обрушилось на пол — классический борцовский бросок. Раздались крики.

Драка. Хаос. Филинов бросился на питерских игроков и тренера. Клим не думал, он бил. Вспышка боли в скуле – чей-то кулак. Он ответил слепым ударом в живот, чувствуя, как кулак тонет в мягком. Кто-то схватил его сзади за костюм – порвалась ткань. Он рвался, как зверь в капкане, локтем бил назад – был слышен хруст носа и чей-то вой. Летели фигуры. Мотинян, вспомнив службу, пытался применить армейский прием против питерского гроссмейстера, но получил подсечку и упал, задев Шухера. Тот закричал. Кальсонов метался, пытаясь растащить, плача: "Остановитесь! Что вы делаете!" Муромский орал что-то невнятное с трибуны.
Это была уже не драка, а свалка. Клим, с окровавленной губой, разорванным пиджаком, держал за воротник клетчатой рубашки одного питерца и пытался бить головой, пропуская удары по спине. На него навалились еще двое. Мир сузился до боли, пота, ругани и летающих фигур. «Не отработал гонорар...», подумал он с досадой.
Только резкое и четкое вмешательство главного арбитра турнира Михаила Крючкова позволило прекратить побоище…

Эпилог


Зал вылета аэропорта Адлер гудел, как потревоженный улей. Солнечные блики прыгали по глянцевому полу, отражаясь в стеклянных стенах, за которыми маячили силуэты самолетов. Пахло кофе и кожей.

Клим Филинов сидел на жестком пластиковом кресле, отгороженный от этого шумного мира невидимой стеной. На его лице, обычно бледном и собранном, теперь красовался впечатляющий фингал под левым глазом – финальный автограф питерского гроссмейстера Молчанова, полученный в эпицентре того беспрецедентного побоища. Края сине-фиолетового пятна уже желтели. Небольшая ссадина на скуле под пластырем и чуть припухшая нижняя губа дополняли картину. Его добротный костюм был безнадежно испорчен: пиджак с разорванным локтем и темным пятном - то ли кровь, то ли кофе — не полежал восстановлению. Под пиджаком виднелась мятая, некогда белоснежная рубашка с расстегнутым воротом.

Рядом с ним, на полу, стоял нелепый, пыльный пластиковый горшок. В нем чахла, теряя пару листьев, маленькая, насильно вырванная из сочинской земли пальмочка. Клим украдкой ткнул пальцем в землю – сухая. Он смахнул пыль с одного увядающего листа и вспомнил ночь перед вылетом: темный сквер у гостиницы, хрип шелестящих листьев, комья земли на руках и мальчишеское желание хоть что-то забрать с собой на память. Теперь пальма выглядела  неуместной.

Внутренний карман пиджака жгло. Там лежал конверт. Тот самый, желанный, ради которого он полетел к Черному морю. Но теперь он был подозрительно тонким - там осталось менее половины суммы. Остальное растворилось в карманах недовольных арбитров (особенно Ивашкина, с его якобы "разбитыми часами" и "моральным ущербом"), что-то ушло на штраф за "мелкое хулиганство" (как деликатно назвали драку с участием гроссмейстеров и опрокинутого арбитра), на взятки кое-кому в федерации, чтобы избежать длительной дисквалификации. Муромский передал его утром в холле гостиницы, не глядя в глаза, пробормотав что-то о "непредвиденных обстоятельствах" и "сохранении лица".

Шухер, Мотинян, Петлицына, Илюшенко, Шапкин – все уже улетели более ранним рейсом в Саратов. Кальсонов остался, чтобы "решить пару вопросов", пообещав взять Клима в команду и на следующий год. Клим был рад одиночеству.

Гул аэропорта, крики детей, объявления о рейсах – все это доносилось до Клима сквозь вату отрешенности. Он уставился на свою потрепанную сумку, где лежал ноутбук. Те файлы, которые так и не пригодились. Он провел рукой по фингалу – больно. Физическая боль была проще.

Он вздохнул, звук вышел хриплым, сдавленным. Голос был чужим, когда он произнес вслух, обращаясь к увядающей пальме, к пустому креслу, к самому себе:

- Игра продолжается. Капитана команды из меня не вышло. Придется переквалифицироваться в аналитики.