Луна в портфеле

В советской школе всё было просто: звенит звонок — значит, урок (а если не звенит, всё равно урок, ведь звонок мог сломаться, но школа никогда), стихотворение задали — зубри до хрипоты, хоть на литовском, хоть на армянском. В третьем классе русской школы в Литве это правило знали все. И новенький мальчик Саша тоже, хотя он успел объехать полстраны вместе с отцом-военнослужащим, правила одни для всех. За плечами у него Уссурийск, Быхов, сельская школа на Сумщине и степной Джамбул. Настоящая «географическая карта» детства от уссурийских сопок и белорусских болот до украинских хат и казахских степей. А теперь Литва. Республика с красотой вильнюсских улиц, ароматом ржаного хлеба и утренним звоном трамваев. И в школе чувствовалась особая литовская атмосфера, дети приносили на переменах янтарные бусины, делились историями о летних каникулах у озёр, а в играх всегда звучали отголоски местной природы.

Я же быстро подружилась с Сашей, ведь слишком уж узнаваемой показалась его жизнь. Мой отец тоже был военным, и я успела сменить столько школ, что каждая новая парта казалась мне лишь временной остановкой на длинном маршруте. Дети гарнизонов, вечных переездов и чужих городов. Мы легко находили общий язык.
— Ты был в Джамбуле? — спросила я Сашу в первый день знакомства.
— Был. Там степь такая, что мяч долго катится до горизонта, — засмеялся он и сделал руками широкий круг, показывая простор.
— А я родилась во Фрунзе, там кругом горы, — рассказала я.
— А из Союза выезжала? — Саша прищурился, с интересом наклонив голову набок.
— Да, в Монголию и Болгарию, — ответила я, улыбнувшись.
— Значит, у тебя маршрут длиннее! — воскликнул он, распахнув глаза без всякой зависти, только с восторгом.
— Ну тогда давай считать, кто больше городов и сёл собрал, — предложила я, хитро блеснув глазами.
— Договорились. Только без жульничества. — Саша грозно потряс карандашом.
— Деревни тоже считаются? — спросила я, уже готовая спорить до последнего.
— Да, но только если там есть хотя бы один магазин и автобусная остановка. Иначе это не деревня, а учебный полигон, — хлопнул он в ладоши и засмеялся так звонко, что несколько ребят обернулись. А мы переглянулись с заговорщицким блеском в глазах, который сразу выдаёт будущих друзей.

На первой перемене Саша достал яблоко из портфеля, положил его на глобус и торжественно произнёс:
— Вот модель Земли с Луной!

Я засмеялась. Глобус покачнулся, яблоко скатилось и угодило прямо в мой открытый портфель. Саша невозмутимо добавил:
— Видишь, яблоко притянулось — значит, закон всемирного тяготения работает!
— Ага, и теперь в моём портфеле Луна! — улыбнулась я.
— Отлично, домашку будешь делать при лунном свете! А ещё я это яблоко заколдовал, оно станет вкуснее, чем любое другое.

Школьные будни тянулись размеренно. Звонки, перемены, тетради с косыми линиями. Мы сидели рядом, делились карандашами и тайком менялись закладками с рисунками. Дружба делала уроки легче, а домашние задания превращались в маленькие соревнования, кто быстрее справится и кто придумает смешнее шпаргалку.

Начали учить литовский язык. Задали стихотворение Саломеи Нерис. Красиво, мелодично, но слова чужие и непонятные нам. Ученики заучивали как могли: одни по слогам, другие по памяти, третьи с подсказками. Саша учил честно, старательно, но без всякой семантики. На следующий день он первый вышел к доске. Класс замер, учительница готова была выслушать и поставить оценку. Саша начал рассказывать. Голос уверенный, ритм правильный, интонация почти артистическая.

«Упялис вис по калнаис бегс…» — так по-литовски: ручеёк всё время по горам бежит. Но для третьеклассника, который только учит язык, слова kalnais («горы») и kelnes («штаны») звучали почти одинаково. Ну и вышло, как вышло: вместо гор Саша эмоционально произнёс — «upelis vis po kelnes begs», то есть: ручеёк всё время по штанам бежит. Класс рухнул от хохота, а я закрыла лицо тетрадкой, чтобы не обидеть друга смехом, который не могла сдержать. Учительница, сохраняя советскую строгость, но с блеском в глазах, произнесла:
— Саша, садись. Четыре.

Вот так. Четыре. Не пять, хотя стих выучен. Но и не два, ведь старался. Советская педагогика знала баланс: за старание — награда, за веселье на уроке — лёгкое наказание. Саша сел, недоумевая. Вздохнул и легонько толкнул меня локтем:
— А чего все смеются?

Краснея от новой волны смеха, я тихо объяснила:
— Ты сказал, что ручеёк всё время по штанам бежит.

Саше всё стало ясно. И он тоже засмеялся. В тот момент пришло понимание, что весь наш Союз — огромная страна, где ручейки могут бегать и по горам, и по штанам, а дети из разных республик смеются одинаково звонко и задорно. Ошибки в словах становились поводом для радости, а не для разделения. Литовские стихи, русские сказки, казахские степные легенды жили рядом, в одном классе, за одной партой. Мы, дети военных и вечных переездов, знали цену дружбе, ведь она была прочнее любых границ и веселее любых непоколебимых правил. Иногда поделиться яблоком значило не просто угостить, а сочинить целую космическую байку про луну. И если в Советском Союзе торжественно говорили о «дружбе народов», то в нашем детском сознании она выглядела именно так — в общем добром смехе.

Пояснения:
Джамбул — ныне Тараз, Казахстан.
Фрунзе — ныне Бишкек, Кыргызстан.