Сквозь дебри памяти

Усаживаясь перед хозяйкой трактира, этой худой и опытной женщиной, иссушенной временем, он нехотя достал из-за пазухи пару монет. Звякнувшие было о дерево, лишь на один миг они вспыхнули в тусклом свете, прежде чем погаснуть под морщинистыми пальцами, два серебристых кругляша из одиннадцати — нелепые остатки сбережений, немало обнищавших, с тех пор как он отправился через континент.


— Я еду повидать дальнюю родственницу. Одна она осталась у меня на свете, а тут ещё такой повод! — свадьба герцогского сынка, да благословят небеса Его Высокоблагородие, доросшее до женитьбы…


Королевства действительно стояли на ушах. Прослышав о гуляниях, злые языки вовсю мусолили домыслы, доводя до крайности и без того скабрёзные пересуды.


— …м-да… наследник Южного Края и безродная дворняжка, подумать только… надеюсь, что турнир и в этот раз принесёт мне немало денег.

Старуха усмехнулась. Рыцарем он никак не выглядел, да и, по правде говоря, не являлся. То был охотник, сноровистый, опытный, способный много дней не зная сна идти долинами, вынуждая жертву слечь от истощения. Это было видно во всём — в цепком взгляде, жилистой фигуре, наждачных пальцах… это было слышно в том, как он говорил, нарушая тишину, когда никто не спрашивал, и, завершая беседы, в которых он не желал участвовать, ещё до того, как они начнутся.

Женщина не скрывала скепсис, но её привычная манера язвить не решалась выползти на поверхность. Вместо этого хозяйка то и дело потирала серебряники друг о друга — увы, две монетки за крышу над головой и неотравленную еду — это всё, на что он мог рассчитывать, если хотел поспеть вовремя. Охота всё ещё давала неплохой доход, но многим больше уходило на поддержание снаряжения. Расточительно, как есть, но будет совсем нехорошо явиться на парад с погнутым копьём и многим хуже вообще не попасть в город, когда его примут за обычного разбойника, коих поразвелось в окру;ге с окончанием войны. Волей-неволей приходится полагаться на жалкие сбережения и щедрость окружающих.

Что? Искать доброты? Да в таком захолустье? Он явно прослыл бы мечтателем, этот путник, если бы не держал про запас под дублёным доспехом нечто куда более значимое. Нет, ночлег оставался своеобразной вишенкой на торте. Даже провиант и тот был запросто приятным дополнением, в первую очередь потребно было раздобыть добрую порцию сплетен. Не тех слухов, что вынудят его загнать свою клячу, не тех ориентиров, с которыми можно случайно сигануть с обрыва, а первоклассных сведений! Сердечных тайн, да искренних надежд, коими суеверная толпа делится, только почувствовав себя перед истинным мастером, перед Охотником, готовым разобраться в их проблемах и отвести беду, вместо того чтобы вешать случайных проходимцев и стращать чернь, пришедшую с небылицами, как это страстно обожают делать мелкие землевладельцы… вот уж кому рвение показать службу на благо отечества затмевало и стыд, и совесть.

— Хотите историй? Ну что же, извольте. Желание узнать свежие слухи и перемолоть косточки жителям соседних селений не редкость в кругу нашего брата и по здравому рассуждению очень даже в чести… кажется, именно это отличает нас от чудовищ — так мы демонстрируем желание поднести пальцы к венам человечества и ощутить общий пульс. Правда, всё чаще на пути мне встречаются скучающие работяги, чей нерв затвердел и уже не дрожит струной от россказней о рыцарстве и мелких вредных духах, портящих домашний скот. Таких зевак... их и пушкой не возьмёшь, что уж говорить о моих скромных самодельных стрелах — там только дерево и кость. Впрочем, вы сами скоро увидите.

Это случилось со мной за полдюжины лет до того, как в волосы прокралась седина, а руки начали дрожать, натягивая тетиву Так, как это делать Должно. Сущий приговор для охотника, можете мне поверить. С тех пор я более не знал обилия восторгов и прежнего внимания со стороны сильных мира сего, чему, признаю;сь, несказанно рад. Мы все меняем силу на опыт и тем становимся сильны вдвойне, — так говаривал мой учитель. Обидно… изрядное количество красоты и здоровья я выбросил зазря, прежде чем постиг его науку.

Случилось пробираться мне через бессветный бор — не спешите терзать воспоминания впустую или, упаси небеса, кликать мальков за картой — то не название, а так… сущая правда, простая и щербатая, как моя улыбка… или ваша кружка — понятная, знавшая лучшие времена, отвлекающая от воспоминаний ароматами мёда и чего-то на солнцепёке горелого… впрочем, в моей кружке уже и этого нет…

Повисла пауза, и в заинтересованной толпе отдыхающего мужичья она застревала нетерпением, грозящим вырваться наружу, и только потому трактирщица нехотя взвалила крынку на предплечье и опытной рукой наполнила сосуд перед охотником.

… так вот. Дикими зарослями я шёл по следу зверя, с тех пор как малость удивился множеству проломов средь чащобы. Хотя, признаю;сь, многим больше голова шла кругом от множества копыт, отмеченных в земле. Подумать только — что за тварь способна выкинуть подобное — устроить в дебрях не охоту, а дикий гон? Как тут не сунуться? С копьём и беззвучной руганью я пробирался там, где от ветвей, кустов и трав нет места свету дня, ведь только мрак ночной навечно властвует в подлеске. Ступал бесшумно, видел много, несмотря на бурелом, как самый страшный хищный зверь.

Бахвальство скажете? — увы, но то и правда было мне не внове. Так, в поисках клыков и шкур я регулярно рисковал собой, а ради баек посещал места темнее и похуже. Мой взгляд, подобно герцоговой гончей, привыкшей раз приметив видеть только цель, упорно устремлялся вглубь лесную. Перебирая в голове любых известных монстров и не встречая ни одной их отвратительной черты повсюду, я отвернулся от реки следов и пробирался по её притоку. Там двигаться пришлось со скоростью больного старика, но даже так когтистый хват ветвей и россыпи колючек бросались мне в лицо подобно залпам стрел, и регулярно дёргали дублет. То длилось долго, прежде чем за миг весь день мой не взорвался грохотом и треском.

Сквозь черноту чернильной чащи вдруг бросилось в глаза багровое пятно. Хвала учителю ещё раз, ведь был он щедр как отец и не жалея живота, нам, королевским егерям, с терпением раздавал не только поучений, но и палок — без опыта того, доспех мой стал бы зваться “гроб”. И вот, исправно чертыхаясь, я вновь и вновь бросался телом всем в кусты шипов и заросли страданий. Ну, будет вам, не смейтесь — чего не сделаешь, чтоб вымотать врага? Огромный вал, поток блестящей крови, что плоть внезапно приобрёл, мне мниться начинал ретивым жеребцом. Таким он и являлся. Конь нёсся вскачь и мордою бросался, и собственным махал копьём, ровняя шансы поединка, к чему привычным я уже не был. Что смертен бес, сказала мне не кровь — её там было чересчур в достатке, — но пена, желтизной своей и выбившийся хрип. Я выдохнул. Пока охотник жив, победа — просто неизбежность. Секрет не тайна — правда ремесла! Так, нужен всем один удар — разбойник, рыцарь или монстр, обидчик, жертва — всё одно, и пусть удар таким же будет одиночным! Иное — блажь и трата сил, а что страшнее — риск смертельный. Увы, науку в деле показать мне довелось порядочно позднее, когда и сам себе казался я не монстром, но животным — дикобразом.

Из кожи лезут менестрели, да не воспеть им юношескую прыть во всей красе чудовищных поступков — да, вот где мастерство граничит в мире с чародейством. Я вырвался, скользнул, упёрся. Чудовищный удар украл из рук копьё! Он руки бы похитил следом — то кабы не был я чуть-чуть умней, да не сберёг порядком больше сил ценою в заднице колючек. Ну, полно-полно!

Итак. Железо загудело. Его надсадный визг всю горечь монстра эхом догонял в листве. Копьё потеряно, ведь древко встало там, где зверя был хребет. Теперь я наблюдал не тело, просто тушу. Единорог. Представьте, да, друзья — единорог! Кровавый, потный и с минуту-две как больше не безумный. В его нещадной красоте мне сделалось почти что дурно, но в дело вмешивалась вонь и уровняла быстро ненависть к нему, как и к себе, на равных. Густой железный смрад и острый привкус порчи. Скроей стремясь уйти с пути возможного других его собратьев, я помолился, как меня учили, и быстро вынул нож — крючок хорошей стали. Рассудок горечь разгонял, отдав заботы пальцам. Трофей оставить я не мог.

То был азарт, успех меня всего пьянил, по телу билась жизнь, а ужас… тот выловил меня позднее. Управив дело с головы, я поздно оценил размеры брюха — натянутый из кожи шар, а как вспорол… сбежал на пять шагов и всё во мне… не шло потом обратно. Я встретил взгляд. Внутри… сидел ребёнок. Девчонка лет пяти. Худа как смерть, а взглядом хуже смерти. Насмешка рока, судеб баловница, едва варилась Там, внутри, промеж своей родни… жива, целёхонька, телесно… глазами — сущий яд.

Я вижу-вижу — зовите хоть лжецом, так вам отвечу, что им быть я поистине мечтал! Мне б в то поверить наяву и, словно прохиндея, взашей прогнать из снов молочно-алый лик. Чернее чащи роковой случился наш с ней путь в посёлок — поляну, что на пять домов… "уж лучше пепелище, право слово", — я думал сотни раз и всё бродил по тем местам, где твари бесновались и не шли, пока не выели людей, весь скот и даже псов. Что был тогда за морок… могли вы слышать, как со всех концов съезжался люд, кричал, стращался, бил единорогов...

Охотник смолк. Какой-то стержень надломился в безупречно-статной спине, заставив мужчину опасть на стойку мрачным ворохом ткани и кожи. Одни только пальцы белели как снег и чуть постукивали кружкой. В этой дробной тишине никто, кроме путника, даже не думал шелохнуться. Казалось, вот-вот, сейчас-сейчас с хлопком вдруг вспыхнет день или сам охотник лопнет, и звук, с которым окончится его напряжение, навсегда лишит присутствующих слуха. Вот только вместо взрыва, тишину нарушил скрип — едва ли не шёпот. Усталая тень былого голоса:

Я вижу… меркнет день… за ним спешат и ваши взоры. Не бойтесь, финал сей байки, насколько можно вышел добрым. Девчонку ли я нёс или кровавый комок дрожи, то выяснить пришлось, но только днём спустя. Из пальцев выдрали, с натугой — не шут, не враг, а лично герцог, во плоти. Ему я также подарил и свой единственный трофей — башку с огромным рогом. В оплату будущего крохи. Как знак. И чтобы он нас не забыл. Раскланялись, а после я уехал. И носа больше не совал в прокля;тый Южный Край.

Коли не брешут, так с годами, пусть не сразу, но стала девка говорить, а позже даже улыбаться. По новой Бэллой нарекли. В том имени звучала местным невинность белизны… такой была и грива серебра под коркой крови на башке единорога… и волосы самой бедняжки, после всего, что та пережила…

Рассказ закончился. Постояв ещё какое-то время, местные начали расходиться, неуверенно пожимая плечами. Кто-то с удвоенным пылом пил горькую, а кто поспешил домой, желая поскорее обнять родных. И только безымянный охотник продолжал сидеть коршуном над опустевшей кружкой, а та, по капле, снова наполнялась.