Куда девать обмылки?

У моего отца, Царство ему Небесное, было много не то, чтобы друзей, но, скажем так, добрых знакомых - иностранцев.
Это были семидесятые – первая половина восьмидесятых годов.
Несколько лет отец работал в Алжире, в советском культурном центре, преподавал русский язык. Рядом были другие центры: французский, гэдээровский и так далее. Вот тебе и контакты, культурный обмен.   
Я тоже пару лет своего детства провел в Африке. Что-то помню. Что-то мне потом отец рассказывал.
Например, помню, что утром, часов в шесть, я всегда просыпался от крика с улицы, похожего на умоляющий стон:
 - Пуасон-риба!.. Пуасон-риба!..
Это продавец рыбы, старик Саид, как мог, рекламировал свой товар по-французски и по-русски.
Он провозил в огромной тачке свежевыловленную рыбу с моря на базар через наш район. Ночной улов.
Рассвет цвета апельсина королёк. Рыба еще сонно подпрыгивает в тачке. Трепещут все оттенки перламутра.
Саид провозил рыбу мимо нас. Наш дом находился как раз посередине между портом и базаром. Рыбаки сгружали рыбу Саиду в полшестого. Поэтому «пуасон-риба» звучала так рано.
У Саида рыбу можно было купить дешево. Через час на рынке – в полтора-два раза дороже.
Золотое было время – начало семидесятых. Сплошная дружба. Ас-садака.
Километровые очереди к советскому культурному центру в Алжире: все хотят учить язык Пушкина и Ленина. В основном, конечно, Ленина и в основном, конечно, студенты.
Аншлаг был такой, что отцу даже срочно пришлось написать небольшое пособие по русскому языку для иностранцев. Оно явно выбивалось из общей, так сказать, поэтики учебных пособий.
В основном учебные тексты тех времен строились примерно так:
«Ахмед борется за мир. Лейла тоже борется за мир. Ахмед и Лейла вместе борются за мир. «Надо бороться за мир», - говорит Ахмед. «Наша задача – борьба за мир», - говорит Лейла. «А ты борешься за мир, Хусейн?» - спрашивает Ахмед Хусейна. «Конечно, Ахмед, мы все боремся за мир: и ты, и Лейла, и я. Мы все – борцы за мир!» Контрольные вопросы: Борется ли за мир Ахмед? Борется ли за мир Лейла? Борется ли за мир Хусейн? Кто из них борец за мир? Скажите, а вы боретесь за мир?»
Примерно так.
Отцовское же пособие начиналось следующим образом:
«Это Иван. Это диван. Иван на диване. Это хорошо. Это Анна. Это ванна. Анна в ванне. Это хорошо».
Студентам пособие отца очень нравилось. Намного больше, чем пособие про борьбу за мир. Особенно студентом нравилось про Анну в ванне.
Помню, у арабских студентов были очень доброжелательные улыбчивые лица и не очень здоровые зубы. Пища у них была самая дешевая: хлеб и мандарины.
Мандарины можно было, в принципе, и не покупать. Мандариновых бесхозных деревьев – сколько хочешь. Немножко дикие, немножко покислей. Ну и что? Более перистальтические мандарины.
Попробуйте питаться одними перистальтическими мандаринами и при этом не чистить зубов. Витамина цэ, конечно, по самое темечко, но эмаль летит моментально. Как китайский аккумулятор в Нижнем Тагиле.
В центре столицы Алжира Алжире - памятник Абд аль-Кадиру, национальному герою страны, легендарному борцу с французским (и не только) колониализмом.
Абд аль-Кадир – на коне, с грозно поднятой вверх саблей. Или шашкой. Не знаю. Скорее, все-таки саблей. Красиво, монументально.
Наши, а вслед за нашими - и алжирские товарищи, называли памятник, конечно, «Василий Иваныч».
Около «Василия Иваныча» обычно назначались встречи:
- В четыре у Василия Иваныча. Понял? Смотри не опоздай. А то зарубит на хрен.
Вообще, насколько я помню, в центре города были три главные точки.
Во-первых, «Василий Иваныч». Здесь обычно встречались.
Во-вторых, торговый центр. Что-то вроде нашего Черкизона, царство ему небесное, только двухэтажный. Или даже трех. Забыл.
Здесь было все: от арахиса до покрышек и от сувениров до живых кур. А главное – океан шмотья.
Сюда шли после встречи у «Василия Иваныча» закупаться.
Называли это место по-разному.
Если официально, то по-французски - «Сюпермаршэ». То есть на современной англосаксонской пластиковой фене – супермаркет.
А если по-простому, по-нашему, то, например, «Бабий полигон».
Более интеллектуально подкованные называли его «Сад валькирий».
Нежные, неперечливые русские жены при приближении к «Бабьему полигону» на глазах превращались в хищниц. Глазки угрожающе сощуриваются, как у татаро-монгольских нукеров. Ноздри все яростнее пульсируют. Оскальчик – не подноси пальчик.
Женщины устремлялись на «Полигон валькирий», а мужчины пили кофе в соседней кафешке, а затем неторопливо направлялись в небольшой местный пальмово-платановый скверик.
Тут находилась третья точка. Клетка с огромным самцом гориллы.
Самец гориллы был серовато-зеленоватого цвета, имел оранжевые глаза и с утра до вечера занимался, прошу прощения, непотребством.
Его, честно говоря, можно чисто по-человечески (или по-обезьяньи, что примерно одно и то же) понять. Одинокий холостяк в клетке. Это ж потрагичнее Пушкинского «Сижу за решеткой в темнице сырой…»
Гориллу наши называли Гарик-Озабоченный. Или просто Гарик. Или просто Озабоченный. «Гарик», наверное, потому что «горилла». Так и говорили:
 - Пошли к Гарику.
Или:
 - Допивай кофе, айда до Озабоченного.
Ясно, что «Гарик-Озабоченный» – это был чисто мужской клуб. Вроде Английского. Или масонской ложи Великий Восток.
Женщины Гарика стеснялись. Детям здесь тоже делать было нечего. А тупым мужикам – самое оно. Стоят, курят, ржут, комментируют, болеют за Гарика:
 - Га-рик! Га-рик!..
Но самое интересное в Гарике-Озабоченном было другое. Он был ужасно стеснительный. Никогда в жизни я не встречал более совестливого человека.
У Гарика в клетке было набросано множество всяких полотенец, простыней и прочих тряпок. Гарик постоянно пытался соорудить себе что-то вроде набедренной повязки, занавесить клетку и так далее. Он суетился, вздыхал, делал трагические гримасы.
И только ему удастся хоть как-то занавесить клетку, кто-нибудь из зрителей палкой – раз! – и занавеска падает.
И тогда Гарик отворачивался и через плечо со вселенской укоризной смотрел на своих мучителей. И это был взгляд Акакия Акакиевича Башмачкина: «Зачем вы меня обижаете?..»
Словом, было весело.
Здесь, в Алжире, отец и познакомился с самыми разными иностранцами.
Пожалуй, самыми близкими приятелями отца были Тарик Маскино с его женой Фатимой и семья Хаманов. Немного о них.
Тарик Маскино был французом. Французским журналистом. Он вообще-то был не Тарик, а Серж. Но Серж женился не арабке Фатиме, принял ислам и переименовался в Тарика. Такое случается.
Тарик Маскино был известным журналистом, написавшим несколько десятков книг. Самую известную из них можно перевести на русский язык примерно так: «Французская школа – фабрика безработицы».
Когда-то давно я читал эту книжку. Сейчас ее хорошо было бы перечитать нашим чиновникам от образования. «Очень своевременная книжица».
У Тарика, как это полагается любому настоящему французскому интеллектуалу, в экстерьере присутствовали два обязательных элемента: шарф и трубка. Без шарфа и трубки французского интеллектуала не бывает. Без них он или не французский, или не интеллектуал.
Тарик, который даже в тридцатиградусную африканскую жару носил шелковый шарф и пыхтел апельсиново-яблочным табаком, был, тем не менее, очень умным и прозорливым человеком. Я бы сказал, немного пророком.
У него была любимая присказка:
 - Ту са сэ трэ-з-энтерэсан, мэ кё фон ле шинуа ан сё моман ля?..
Перевод:
 - Все это очень интересно, но что сейчас делают китайцы?..
И это все в начале семидесятых. Вьетнам, Никсон, Брежнев… Грандиозные сдвиги в деле разоружения. Через пару лет будет подписано Хельсинкское соглашение. А китайцы где-то там, на периферии цивилизации, палками воробьев гоняют… Нет, все-таки молодец Тарик Маскино. Как в воду глядел… Еще лет двадцать пять, и они не воробьев, а нас всех будут палками гонять. Кто б тогда мог предугадать. А Тарик Маскино смог.
Помните знаменитого Катона Старшего, который любую речь, хоть про осеменение хомячков, обязательно завершал словами: «Таким образом, Карфаген должен быть разрушен»?
Тарик был таким же Катоном Старшим.
Отец:
 - Тарик, Никсон приехал в Москву. Слышал?
Тарик:
 - Слышал. Это очень интересно, но что сейчас делают китайцы?..
Отец:
 - Тарик, сейчас только передали по радио: в Чили свергнут Сальвадор Альенде! К власти пришел Пиночет… Что теперь будет?.. Ума не приложу…
Тарик:
 - Пиночет? Интересно, интересно… Но что сейчас делают китайцы?..
Мы часто гуляли по городу. Встречались у «Василия Иваныча»: отец, мама, я, Тарик и Фатима.
Мама с Фатимой устремлялись на Полигон. Тарик с отцом пили кофе, я – пепси-колу. Потом мы шли в сквер. Отец покупал мне мороженое и говорил:
 - Посиди здесь, на скамеечке, мы с дядей Тариком сейчас придем.
И они шли к Гарику.
А там Гарик занимался своим привычным интимным делом, параллельно стыдливо пытаясь примерить очередную набедренную повязку. Хохот, аплодисменты. Отец, задумчиво:
 - Господи, прямо в Дарвина поверишь… Вот такая грустная история. Жила-была хорошая, добрая обезьянка и была счастлива, а потом сбрендила и стала человеком… Смотри, Тарик, какой симпатичный парень. Смотри, что делает… Русские назвали его «Гарик», от «горилла».
 - «ГарИк»? О-ля-ля!.. Почти «Тарик»… Да, все это, конечно, забавно… Но что сейчас делают китайцы?..
Хаманы были не китайцы, а швейцарцы. Первоначально франкоязычные, хотя жили в немецкоязычном Берне. Он – Патрик, она – Мадлен. И пятеро детей-погодков. Протестанты. Классические.
Хаманы были очень богатые. Патрик Хаман был занят в шоколадном бизнесе. Что называется, классический швейцарский шоколатье.
Он без преувеличения ворочал миллионами.
Несмотря на все это богатство, Хаманы жили до крайности скромно. По мне – так чересчур.
Дети аккуратно донашивали друг за другом одежду. Последний ребенок, четырехлетний Анри, фактически ходил в марле.
Мадлен не работала, была домохозяйкой. С утра до вечера она бесконечно что-нибудь зашивала и штопала.
Ели все самое простое и дешевое. Мясо – раз в неделю. По пятницам. Рыба – по воскресеньям. Потому что воскресенье – это воскресенье Христа, а рыба – Его символ.
Детям, так и быть, по стакану молока. Каждый день. Строго по сто пятьдесят граммов. Все измерялось по мензурке. И по яблоку. Яблоки приходилось покупать на рынке.
По большим праздникам ели финики и арахисы. По двенадцать штук того и другого на каждого. Понятно: по числу апостолов.
Дальше. На каждого - по триста граммов хлеба в день. Все взвешивалось на весах. То есть как двойная порция в блокадном Ленинграде.
 Основная пища – суп из одуванчиков и шпината, луковый суп, кускус, макароны. Листья одуванчиков и дикого шпината собирали все вместе по вечерам в местных алжирских полях. Хором распевая песенку «Братец Жак». Кстати, Жак - имя старшего.
После одуванчиков и шпината вся семья шла собирать по окрестностям бесхозные мандарины и апельсины.
Утром Патрик сам готовил чай, который он называл чай «а-ля Хаман».
Рецепт прост. Берутся все вчерашние шкурки мандаринов и апельсинов и все огрызки вчерашних яблок. Туда же – три щепотки черного чая. Отец, Сын, Святой Дух.
Патрик, скидывая щепотки, так и произносил:
- Пэр!.. Фис!.. Сэнт Эспри!!!
И вся семья хлопала в ладоши.
И еще.
Патрик любил повторять:
 - Для меня люди делятся на две категории. На тех, которые выкидывают остатки старого мыла, и на тех, которые старые обмылки примыливают к новому мылу. Первым никогда не видать Царства Божия. Вторые имеют шанс…
Дурдом? Почти…
Прошло уже больше пятидесяти лет. И что?
Хотите верьте, хотите нет, но я тоже завариваю по утрам чай «а-ля Хаман» (кстати, очень вкусно), правда щепоток бросаю побольше, упорно примыливаю старые обмылки к новому мылу и, что бы ни говорили вокруг, почему-то упорно думаю:
 - Мэ кё фон ле шинуа ан сё моман ля?..