Властелин мира

Конец октября. Стылый, мокрый вечер. Мозгло…
Хорошо, когда есть друзья. Хорошо, когда друзья могут встретится, поболтать просто ни о чём или о том, что первое придёт в голову. Хорошо, что в гараже есть лампочка под потолком, а в углу гудит старая печка-капельница от танка и от неё волнами по всему гаражу разносится тепло, в котором тает мозглость и становится уютно.
 
Митрофаныч вытер ладони о старый, дранный во многих местах армейский комбез и хмыкнул:
— Вот так и живём, пацаны. На улице — как в собачьей конуре: ни света тебе, ни радости. А тут — лампочка, тепло, да вы, оболтусы. Почти что счастье.
Саня уже ковырял ножом банку с тушёнкой, которая пошла по кругу вместе с ломтями хлеба и солёными огурцами.
— Да у нас тут вообще ячейка выживания, — буркнул он с набитым ртом. — Если завтра всё рухнет — цивилизация, интернет, доставка пиццы — мы выживем. Потому что у нас печка, консервы — а ещё запасной аккумулятор от „девятки“
— И мозги, между прочим, — вставил я. — Мы ж не просто так тут сидим. Мы наблюдаем. Анализируем. Делимся мудростью.
 
Серёга, сидящий ближе всех к печке, крякнул и хлебнул из гранёного стакана, из того, что со сколом на краешке:
— Мудрость — она как спирт. В чистом виде — не каждому по зубам. не каждому по зубам. А разбавленная разговорами — самое то. Нагревает изнутри.
— Это ты сейчас про стакан или про мозги? — уточнил Саня, подмигивая.
— Про жизнь вообще, — отмахнулся Серёга. — Вот ты, Саня, вроде бестолочь, а тоже иногда такое ляпнешь, что я аж на минуту трезвею.
— Ага, и сразу снова наливаешь, чтобы не перегорело, — усмехнулся я.
 
Печка шипела, как старая собака во сне. Дождь барабанил по крыше. Ужасно не хотелось никуда. Только тут, в этом полумраке и запахе перегретого железа, солярки, старого масла и хлеба с тушёнкой, было настоящее «здесь и сейчас». Такое, что даже время замирало, прислушиваясь.
 
…Печка гудела. За бортом дождь шептал по крыше что-то своё, осеннее, и мы на минуту замолкли. Только Саня хрустел огурцом.
 
— Вот вы скажите, мужики, — начал я, — кто, по-вашему, миром правит? Не конкретные люди — президенты там или банкиры. А вообще. Что рулит человечеством? Воображение? Желудок? Или страх?
 
Саня покосился на банку тушёнки, потом на меня:
— А чего ты спрашиваешь, Витёк? У нас тут в гараже всё просто: есть еда — жизнь удалась. Значит, желудок.
— Не согласен, — буркнул Серёга, разливая по рюмкам. — Желудок рулит в голод, а в сытости — страх. Как бы не потерять. Как бы не началось. Как бы чего не вышло. Люди, как коты — сытые, но шугливые.
— Ну, а по мне — воображение, — сказал Митрофаныч, с видом знатока закуривая Приму. — Весь прогресс — из-за воображения. Кто-то представил себе колесо — и покатилось. Кто-то придумал, как в небо залезть, и вот тебе самолёт. Кто-то вообразил, что он — Бог, и началась революция. Всё от головы, не от брюха.
 
— А я вот думаю, — сказал я, — что всё сразу. У человечества трёхфазный двигатель. Первая фаза — воображение. Придумали что-то. Вторая — страх. А вдруг не получится? А вдруг сожгут, запретят, посадят? А третья — желудок. Потому что даже мечтать хочется только на сытый желудок.
— Или на голодный, — возразил Саня. — Когда есть хочется — не так разгонишься. Но зато фантазия ярче. Мечтаешь уже не просто о еде, а чтобы с паром, с хрустящей корочкой, чтоб запах из детства…
— Вот видишь, — усмехнулся Митрофаныч, — опять воображение. Всё к нему скатывается.
 
Серёга чиркнул зажигалкой:
— Страх — всё равно сильнее. Воображение — это когда ты на печке лежишь и представляешь, как улетаешь на Марс. А страх — когда рядом с домом мина легла. Тут уж не до фантазий.
Саня кивнул:
 — Страх — это тормоз. Желудок — газ. А воображение — руль. Куда навёл — туда и поедем. А если тормоз заклинило — хоть в рай, хоть в пропасть.
 
Я поднял стакан:
— Ну, тогда, пацаны, за то, чтобы руль держал нормальный человек. С руками. И чтоб не бухал за рулём. Так что, Митрофаныч, когда ты в пятницу вечером сидишь в гараже, у тебя в руках — банка пива (желудок), в голове — мысли о том, как бы всё изменить (воображение), а в сердце — тревога за сына, чтобы не забрали на какую-нибудь дурь (страх), — это и есть весь мир в миниатюре. Правит не кто-то один. Правит баланс. А может, и не баланс, а то, что его ни у кого нет — вот и живём как попало.
 
Помолчали под мерное гудение печки…
 
Митрофаныч, подливая по чуть-чуть:
— А ведь скоро зима, мужики. И всё это — в белый снег уйдёт. И станет совсем по-другому.
— Но печка останется, — сказал я.
— А главное — мы, — добавил Саня. — Пока живы, пока помним, как открывается эта чёртова жестянка, и кто из нас, где прячет запасную закусь, — всё будет нормально.