На дороге

Несколько слов от автора.
Эту повесть я написал в 2007 году. Мне было 29 лет. С сегодняшних 47, это как взрослый и младенец. Мда... Перечитывал и морщился от наивных розоватых кисей и кружев. Да, я уже не тот возвышенный юноша. Но, как сказал мне один человек: "Ты - автор, тебе можно быть несправедливым к себе. А читателям дай судить самим". Повесть с рабочим названием: "На дороге", которая была написана почти 20 лет назад весёлым добрым мальчишкой (я таким себя тогдашнего вижу) сейчас выносится на суд общественности. Итак, "смеркалось..."





Глава 1. Смеркалось...
Даже не знаю с чего начать... Это обычная проблема – начать так, чтобы заинтриговать, зацепить читателя и плавно-плавно потянуть за собой. Вот и сейчас...  В голове почему-то постоянно вертится лермонтовское «Я ехал на перекладных из Тифлиса...» Да, почти что так... Я ехал, и на тот момент находился уже довольно далеко от города. Ранний вечер клонился уже к вечеру зрелому, так что описание времени суток тоже можно было смело заимствовать у другого классика - смеркалось...

* * * * *

Наверное, все писатели так – сначала начинают для души, стремятся поделиться чем-то наболевшим, нужным, сокровенным, вкладывают в произведение всё сердце, и поначалу прёт хорошо. На тебя обращают внимание издательства, о тебе понемногу начинают говорить в обществе, твои акции растут, начинают приходить заработки и тебя постепенно-постепенно переключает с музы на деньги. Хотя почему постепенно? Возможно, даже довольно быстро, тут всё от личности зависит, но так или иначе переключает всё равно. Ты ж писатель, богема. Вставать в семь утра делать зарядку, съедать полезный для здоровья завтрак и ровно в девять садиться за работу это не для нас. Уже. А богемная жизнь требует денег, и немалых, а приступы вдохновения иногда тесно переплетены с приступами тотальной лени, причём лень начинает преобладать, так что... становится не до работы, в общем. Вот так и бывает, что перспективный кадр отползает в небытие, забогемился. Кранты.
А бывает наоборот, окрылённый успехом и деньгами, ты начинаешь писать как танк – напролом и много. В общем, гонишь конвейер. Немногим лучше. Читаешь потом, и самого тошнит, хотя оговорюсь, издательство, и даже читатель бывало, съедает. Муза, существо капризное и волевым усилием на колени её к себе не посадишь. Плохо приручается, зараза. Это как заставить себя заснуть, чем больше стараешься, тем дальше ты ото сна. Как говориться: «не думай о белой обезьяне»...
Вот и надо найти свой путь между богемой и ковейером. А он, надо думать, лежит как раз посередине. А вообще кто его знает, где путь-то этот? Музу долго ждать тяжело, да и сроки поджимают, так что есть лишь одно более-менее верное средство – смена декораций. Хорошо бы улететь куда-нибудь на Таити, и там, в уютном бунгало, под лёгкий шум прибоя, в промежутках между купанием и рыбалкой написать что-нибудь звонкое и невероятно гламурное. Только вот дудки. Нет у меня ни времени, ни денег на Таити, на Черное море ещё может быть, и хватит, но я туда не хочу. Есть у меня своя тихая гавань, куда я еду, когда уже совсем край, вот, где никто не побеспокоит, не отвлечёт, там даже сотовая связь не достанет, очень милое и отдалённое от цивилизации место - сторожка в лесу.
Я вообще-то не очень люблю там бывать, всё-таки я человек городской, привык к комфорту, к удобной мебели, привык, что интернет всегда под рукой и всё такое-остальное. А в сторожке электричества нет, печку надо топить дровами, которые ещё заготовить надо. Далеко, правда, можно не ходить – лес как-никак. Но зато - тишина. И ни одна сво..., то есть личность не побеспокоит, с мысли не собьёт. Дед-лесник не в счёт. Он кроме своей традиционной фразы вообще порой не говорит ничего. – Ну что, Сашка, поумнел? – спрашивает он каждый раз..
- Не, дед, всё некогда. – Отвечаю я.
Дед улыбается, качает головой и отстаёт от меня.
Его даже бывает не видно. И тишина кругом. Короче, для концентрации усилий самое место, а там, глядишь, и муза подгребёт, она блин, такая - нагрянет, когда и без неё уже почти справился. Вот и в тот вечер я, бросив все остальные дела и делишки, загрузив в багажник еды на неделю, матрас, три одеяла (люблю тепло),  взяв несколько больших литиевых батарей для ноутбука, ехал по трассе в сторону сторожки. С двух сторон дороги плотной стеной стоял лес, других машин давно уже не было, а день стремительно клонился к концу. Короче говоря, смеркалось.

Это чудо выскочило на дорогу совершенно неожиданно, я едва успел затормозить. В свете фар мелькнуло белое пятно, большие глаза, растопыренные пальцы, всплеск светлых волос.
Тормоз!
Я не почувствовал удара. Или я просто так хотел думать. Она лежала справа от капота моей нивы, как сломанная белая кукла. Вся в белом. Белое в темноте хорошо видно. Если бы не её одежда, то я бы точно не успел среагировать. Наверное, мозг боковым зрением, захватил светлое пятно, за миг до... до столкновения…  до удара?
Я стоял посреди дороги и в оцепенении пытался осознать произошедшее.
Вот дерьмо. Ну, да чтоб тебя! Вот непруха. Перспектива сдать книгу в срок моментально отошла в область фантастики. Сейчас я уже не могу точно вспомнить, как я выскочил, как метался вокруг. Слишком резко переключило с размеренной езды на такое вот...
 – Спокойно, Павлов, спокойно, - сказал я себе. – Тебя никто не видел. Прыгай за руль и жми на газ. Тебя здесь не было вообще.
Я бросился было в машину, но следующая мысль меня остановила. А что, если на бампере остались следы? А что если он в крови? А что если она ещё живая? Какая-то трезвая частичка сознания задавала мне эти вопросы, тогда как другая часть рассудка истошно орала – За руль! Прочь отсюда!

Если ты сразу не уехал, то потом бывает уже поздно. Ну что ты будешь делать!. Со стоном досады и отчаяния, за эту неизвестно откуда выскочившую дуру, за канувшую в небытие книгу, за неопределённое будущее, которое как пить дать, придётся провести, мотаясь между милицией и судом, я вылез из-за руля и склонился над девчонкой. Она лежала на дороге, лицом вниз, согнув ноги в коленях и подтянув их к груди, а руки были раскинуты в стороны. - Как раненая птица,- пронеслось в моей голове совершенно несвоевременное сравнение, - как раненая птица, которая пыталась взлететь, но не смогла. - Тьфу ты, писатель блин, приучил себя во всём художественные образы видеть... – Сжав зубы от досады, я рассматривал неизвестную.
Белый пиджак, белая блузка, белые колготки, белые же туфли, белая заколка в светлых волосах, и длинная белая юбка. Блин, откуда она здесь в таком наряде? На много километров лес вокруг. Ох, ёлы, мне через десять дней книгу сдавать в издательство... Если ехать в больницу, то с книгой я точно попадаю, к гадалке не ходи. И куда теперь? Что делать-то?!
Может всё-таки дать по газам, и если что, знать ничего не знаю? Я посмотрел на лежащую у моих ног девушку. Блин! Сразу не уехал, теперь уже развернуться стократ труднее. Ладно, посмотрим, что с ней, в больницу так в больницу, может не так всё серьёзно окажется...
Я наклонился и повернул ей голову. Она слегка простонала, потом сложила руки в ладошки и, повернувшись набок, подложила их под голову. Вот-те на. Спать она устраивается, что ли?
– Эй, подруга. – тихонько позвал я, - ты живая или как?
Она что-то невнятно промычала в ответ и сделала попытку устроиться поудобнее. Тьфу ты, блин!
Тут мне всё стало ясно. Она ж пьяная, как сапожник. Фу ты! Прям от сердца отлегло. Пьяная. Ну, вот всё и объясняется. И то, что выскочила как полоумная, и то, что забрела в таком наряде в лес. Люди спьяну и не такие фортеля откалывают. Есть у меня приятель Лёха Квасин, вот уж кто свою фамилию оправдывает полностью. Как сядет квасить, так всё его на пешие прогулки тянет, а поутру, как очнётся где-нибудь вдали от родных стен, так хоть убей, как туда попал, вспомнить не может. Однажды проснулся в краеведческом музее, да не где-нибудь, а прямо в этнографическом зале. Там у нас статуи древних людей некогда населявших наш край, стоят. Выполненны они, на мой взгляд, с излишним пафосом, но школьникам нравится. Мужик, значит, оскалившись с поднятым копьём наизготовку стоит, а женщина евонная вроде как корешки там какие-то в котёл должна была бросать: руки задраны, на небритом лице застыла людоедская сосредоточенность – в общем, хранительница очага и подруга дней суровых. Только со сременем котёл куда-то исчез (людская молва до сих пор грешит на строителей-узбеков, которых нанимали делать ремонт в музее) и осталась эта дама с поднятыми руками, вроде как сейчас вцепится. Вот рядом с этой сладкой парочкой наш Лёха и продрал глазки. Очень мне обидно до сих пор, что я при этом лично не присутствовал. Судя потому, что Лёха потом месяца два на спиртное смотреть не мог, сцена была эффектная. По Квасинским показаниям, тогда уже светло было, а голова его как раз на бывшем месте пропавшего котла и покоилась. Лёхины вопли разбудили сторожа, между прочим, тоже не самого трезвого образа жизни, (из-за специфики профессии, надо полагать) человека. Тот забежал в зал и, увидев метающуюся между статуями фигуру, с перепугу решил, что ожил кто-то из экспонатов. Лёха же увидев сторожа, поначалу тоже подумал, что он из тех, «с копьями». Дело чуть было не кончилось обоюдным сердечным приступом. Мы потом гадали, как Лёха вообще умудрился туда забрести – музей-то закрывается в шесть вечера, а квасить Квасин начал часов в восемь, стартовал с пивка, продолжил с Коляном, затем кто-то ещё подошёл...
Это потом у нас родилась версия:
Лет пять назад, когда наш Лёха ещё в техникуме учился, курсе на третьем, что ли, приключилась у него пламенная любовь со студенткой, то ли исторического, то ли педагогического. Короче, она в музее практику какую-то проходила... Вот и лазил к ней Лёха, когда через служебный вход, когда через окно первого этажа. В тот вечер, по нашей версии, накатило на Лёху «чуйство ностальджи» и полез он в музей в состоянии спиртовой одухотворённости, а там, то-ли окно, то-ли служебный вход по недосмотру незапертым оказался... не известно точно как, но в итоге Лёха туда попал. Такая вот у нас сложилась версия, хотя Лёха клянётся, что и в те времена он до этнографического зала не доходил ни разу. Дело вообще всегда ограничивалось архивной комнатой. В ответ на что и родилось продолжение версии, что не найдя свою любовь по старому адресу, Квасин принялся бродить по музею в надежде разыскать свою Верочку (или Валечку). Дойдя до этнографического зала и увидев «людей», Лёха обрадовался, пошёл общаться и немного погодя уснул со спокойным сердцем и с мыслью, что он теперь не один. Такая вот штука. Кстати, во всей этой истории есть один очень положительный момент - сторож музея пить всё-таки бросил. Совсем. Даже, говорят, заинтересовался историей края и по ночам не спит, а систематизирует архивы... Но такие случаи, скорее исключения, а игры со спиртным часто оканчиваются никому не нужными смертями. Как вот и с этим телом, которое валялось у моих ног. Сегодня пронесло...

Я снова наклонился над белой барышней и уже без церемоний потряс её за плечо. – Пора, красавица, проснись, - крикнул я. Но «красавица» совершенно не спешила открывать «прикрытые негой взоры».
- Вставай, раненых привезли! – снова рявкнул я, и пару раз шлёпнул её по щекам. Белая барышня снова не отреагировала. Я после испуга начинал стремительно впадать в злость. – Вставай, коза! - уже громче крикнул я и только собрался шлёпнуть посерьёзнее, как мне пришла в голову следующая мысль: - а что если она, проснувшись, начнёт орать и буянить? Усмиряй её потом. Нет, пусть уж лучше валяется как есть.
- Хоть целая, и то хорошо, - подумал я, рассматривая её. Значит, тюрьма и суд снова отходят в область псевдореальностей, а на их место возвращается работа над книгой. Ещё побарахтаемся. Сейчас эту лошадь пьяную быстренько доставим в обитаемые места и в сторожку, за работу. Я посмотрел на лежащую девушку - та, как ни в чём не бывало, снова положила ладошки под голову и мирно спала.
- Странно, из леса выскочила, а обувь чистая, и каблучки тоже. – подумал я.
– Странно и то, как она до сюда дошла: в таком состоянии, да ещё на каблучках далеко не утопаешь. Через лес она тоже придти не могда, раз всё такое беленькое. Тут только на машине... А! Ну да, точно – машина. Её кто-то высадил, иначе и быть не может. Наверное, прямо в машине блевать начала, а водила со злости её выкинул, да так и оставил на дороге. – Ладно, плевать, что там, да как было – не моё это дело. Моя задача продолжить свой путь из точки А в точку Б, но для начала надо скинуть это пьяное чучело в первом же удобном месте.
Я решительно взял «красавицу» за шиворот, просунул руку под голову, вторую под ноги, упёрся коленом в землю и рывком встал. Девушка оказалась на удивление лёгкой, да и на ощупь худой.
 – Интересно, сколько ж ты выжрала? Тебе, с такими габаритами много и не надо, - приговаривал я, грузя её на заднее сидение. На сидении, она освоилась сразу: поджала ноги и положила ладошки под голову. – Ну, вот и хорошо, - удовлетворённо сказал я, - сейчас доедем до цивилизации, там я положу тебя куда-нибудь на лавочку, ты примешь ту же позу эмбриона, мирно продрыхнешь до утра, и так и не узнаешь, кто был твой благородный спаситель.

Я плюхнулся на водительское место. После перенесённого стресса, я почувствовал слабость, руки слегка дрожали на руле. Уже окончательно стемнело, а до ближайшего населённого пункта надо было ехать километров сорок в обратную сторону. Ёлы, а ещё назад пилить. Потом, в деревне её просто на обочину не скинешь, придётся искать там лавочку, выгружать, а если меня кто-нибудь увидит, то начнутся долгие объяснения... ну и так далее... К тому же ночью эта лошадь пьяная может запросто подхватить воспаление лёгких. Середина сентября уже, как-никак. Днём ничего так, пиджачок поможет, а ночью нет. К тому же неизвестно кто на неё наткнуться, и что с ней сделать может... Тьфу ты, мама дорогая! Надо было сразу уехать, благородный спаситель, твою дивизию... Вот и получай теперь головную боль на свою задницу. Мотайся теперь с пьяной дурой.
Я со злости ударил по рулю. Учит жизнь дурака, учит, да всё без толку. Видать плохой я ученик, ведь знал - если сразу не пройти мимо такой ситуации, то она тебя затянет, засосёт, и придётся тебе хлебать её до конца-до донышка.
Ладно, - решил я, - сегодня пусть дрыхнет в сторожке, а завтра утром, хоть тресни – вывезу её на трассу, дам денег на попутку (плевать уже), и пусть катится на все четыре стороны.
Я облегчённо вздохнул, приняв решение, завёл мотор и продолжил свой путь. За всё это время по трассе так и не проехало ни одной машины.

Подъезжая к сторожке, я оглянулся на заднее сидение. «Белый подарочек» пребывал без изменений в той же позе младенца. По-моему ей вообще, в отличии от меня, было очень хорошо и комфортно. – Позавидуешь поневоле, - пробурчал я, выруливая между ухабов и кочек к дедовской сторожке. Наконец, после того как «ниву» в очередной раз тряхнуло на колдобине, в свете фар показалась избушка.
– С приехаловом вас, уважаемый Александр Ильич, - радуясь, что нелёгкий путь позади, сказал я себе, - вас, кстати, тоже, госпожа Пьяная Лошадь, - обратился я к спящей девице. По понятным причинам не услышав ответа, я пристроил машину возле собачьей будки и вылез наружу. К моему удивлению окна в избушке не горели, да и пёс Силантий не показывался из своей конуры. Странно.
С этим лесником меня ещё отец познакомил. Он иногда заглядывал сюда, не знаю, какие он там с ним решал дела, но надолго никогда не задерживался. Ещё собаку помню, как она подошла ко мне - маленькому, вежливо обнюхала и села возле меня, высунув язык. Не знаю, что за мысль пришла ко мне в детскую голову, но я отчего-то решил, что за этот язык нужно непременно дёрнуть, что я тут же, и сделал со всей детской непосредственностью. Собак от обиды и неожиданности вскочил и громко гавкнул, а я моментально придя в состояние панического ужаса, с плачем бросился в дом, уверенный, что меня сейчас съедят. Никто меня есть, конечно, не собирался, бедный собак сам перепугался моих криков, он вообще был очень добродушный (как мне потом отец сказал), но я, испугавшись тогда своим детским умишком, далее в лес к отцовскому знакомому ездить отказывался. А потом с годами забыл о нём вообще начисто. Вспомнил я о нём совершенно случайно: перебирая старые фотографии и письма после переезда родителей, я наткнулся на старое черно-белое фото, где возле избушки стоят все трое: лесник, папа и собак. А когда меня придавил первый творческий кризис, и понадобилась та самая пресловутая «смена декораций», я и приехал к деду с вопросом: нельзя ли у него остановиться на пару дней... Так оно и поехало. Раз в год, а то и два, я заезжаю сюда.  Лесник мне доверяет, даже пристройку мне сделал к избе, так сказать, отдельную комнату. Деду, в общем-то, часто бывает скучно, вот он и изощряется иногда. Хотя, по-моему, на совесть он соорудил тут всё. Даже сосновый стол и полку поставил. Из таких больших деревянных досок. Получилось, конечно, не произведение исскуства, но очень крепко – от этой мебели так и веет надёжностью. Добротно, надолго. Не то, что у меня на квартире, все эти современные выкрутасы. Прикольно, модно, но как-то жидковато, что ли. Немного «ненастояще». А тут этой самой «настоящьностью» всё пропитано. И когда садишься за этот стол, чувствуешь лёгкий хвойный запах, а когда опускаешь руки на поверхность плашки толщиной в пятнадцать сантиметров, то вообще как-будто к природе прикасаешься. Или представляешь себя феодалом в средневековом замке, где всё просто, грубо и очень надёжно. По-настоящему.
Как зовут деда, я подзабыл. Спрашивать во второй раз неудобно, да и человек он простой, с ним можно без лишних светских церемоний. Поэтому я называю его просто – Дед.

И вот его-то в избушке не обнаружилось. Я достал фонарик и посвечивая себе под ноги, подошёл к собачьей будке. Зимой Дед пускает Силантия жить в избу, так что будку можно смело назвать летней квартирой. Там, как и в избушке, своего квартиранта не оказалось. Понятное дело – вместе ушли. Я нагнулся, посветил в будку, просунул туда руку и снял ключ с прибитого изнутри, возле самой крыши собачьей квартиры, гвоздя. 
Зайдя в избушку, я огляделся и подошёл к печке. Она была слегка тёплая, значит, Дед ушёл не так давно. На месте не было ружья, палатки и дедовского большого рюкзака. Значит, лесник ушёл в «большой обход». Стало быть, его не будет дня три-четыре. Ладно, тем лучше – спокойнее будет работать. Дед вообще-то ведёт себя очень тихо и мне никогда не мешает, но всё равно, когда ты один, то порой сама мысль о том, что тебе, даже потенциально, помешать никто не может, настраевает на рабочий лад. Что ж, тем лучше, разгружаем багажник, и за работу!
 
Я вернулся к машине, открыл дверь, и чуть не выругался вслух от нахлынувшей досады. Я ж совсем забыл, что у меня на заднем сидении лежит «лесной подарок», белая пьяная лошадь. Тьфу ты!
Иногда я жалею, что не курю. Самое время сесть рядышком с машиной, на сыру землю, достать папироску и преисполнившись тоскою не торопясь покурить, переваривая свалившуюся на голову печаль. Я глубоко вздохнул, успокаиваясь и снова заглянул в машину – «свалившаяся на голову печаль» лежала в той же позе, и размеренно дышала, не думая просыпаться. – Спокойно, Павлов, спокойно, - сказал я себе, - сначала выгрузи продукты, матрас с одеялами. Потом расчисть место на печи и складируй туда это тело, можешь даже лесниковский зимний тулуп ей постелить, чтоб не застудилась, раз ты такой жалостливый. А если она снова начнёт блевать, то вместо работы над книгой у тебя будет весёлое развлечение с ведром воды и тряпкой. Возможно, под это дело и запоздавшая муза нагрянет. Так что вперёд, и с песней! – С такими вот невесёлыми мыслями, я принялся разгружать багажник. На печи ничего особо расчищать не пришлось, я просто отодвинул в сторону старое дедовское одеяло и поправил овчину, заменявшую леснику матрас. Со вздохом мученика я в очередной раз вернулся к машине, поднял на руки эту девицу, занёс в дом и водрузил на печь. – Помни мою доброту, - пробурчал я, накрывая её тулупом, - сладких снов, мадемуазель.
Что-то в этой девице начало меня слегка настораживать, какая-то маленькая неправильность, некое несоответствие, что ли. Ладно, неважно уже, надо быстрее разложить вещи и приниматься за работу.
Я вошёл в пристройку, поставил ноутбук на «надёжный» стол, положил рядом батареи, банку с молотым кофе, поставил к стене пятилитровую бутыль с питьевой водой (нет у меня особого доверия к дедовскому колодцу), выложил из сумки завёрнутую в бумагу колбасу и пластиковую хлебницу. Плюхнул на деревянную лежанку матрас и одеяла. Так, теперь осталось переодеться и можно приступать.
Часа через три, оторвавшись от компьютера, я завёл будильник «на-пораньше» и стал ложиться спать. В избушке всегда очень хорошо спалось, сон накатывал как мягкое и пушистое снежное облако, слегка придавливая тёплым одеялом. Уже проваливаясь в сонную нирвану, я вдруг понял, что меня насторожило в подобранной на дороге девице - от «пьяной лошади» совершенно не пахло алкоголем.


Глава 2. Вархи
«...Сержант Мак Киркоф, вжавшись в холодную стену пещеры-бункера, размеренно считал секунды. Всего несколькими метрами выше по проходу вархи оживлённо обсуждали особенности недавних баталий и успокаиваться, похоже, не собирались. Ничего. Сержант умел ждать, он был вообще терпеливым парнем, а последние трое суток для него состояли только из терпения.
Не было сна, не было еды, не было отдыха – было только ТЕРПЕНИЕ.

Война между землянами и вархами началась давно, на земно-вархском совете, с исторической фразы представителя вархов - Варха Гот Руота. Речь тогда шла о правах на освоение новой планетарной системы, одна из планет которой была не просто пригодна для жизни, но и своей природой поразительно напоминала как Варх, так и матушку-Землю с её морями, островами, лесами и горами. Сколько существовал Совет, столько раз там дипломаты Союза Вархов и Земной Конфедерации решали спорные вопросы о разделении прав на освоение Новых Пространств. Планеты пригодные для жизни встречались очень редко, но всё же, и в земных и в вархских владениях было по несколько таких жемчужин. То ли вархам так особенно приглянулась новая система с такой красивой планетой, то ли господин Представитель, совершенно повредился рассудком, но историческая фраза, которую он произнёс на Совете, звучала следующим образом: «Надеюсь что земляне, как и вархи полностью отдают себе отчёт в такой самоочевидной вещи, как безусловное духовное и культурное превосходство расы вархов, над расой землян и их доминирующее положение в технической и промышленной сфере. Посему, исходя из этих, всем понятных приоритетов, не требует доказательств утверждение, что именно вархи, в силу своего более высокого положения, достойны, принять данную планетную систему для освоения».

Да, идиотов хватает во все времена. Казус ситуации был в том, что такие вот прения, были не более чем отражением не видных глазу закулисных переговоров, где правителями Земли и Варха и решалось, в чью область влияния отойдут спорные Пространства. И на тот момент уже было принято решение о переходе планетной системы во владения Земной Конфедерации. Дебаты же на Совете служили неким показателем справедливости и демократичности того или иного решения. Задачей дипломатов было вести прения с той установкой, чтобы нация проигравшей стороны не чувствовала себя обиженной и несправедливо обделённой. Заседание таких Советов транслировались в прямом эфире на все Обитаемые Пространства вархов и землян. Поэтому дебаты Представителей имели лишь одну задачу – мягко ввести общественное мнение в нужную точку зрения, без конфликтов и потрясений. Надо ли говорить, что все речи Представителей были заранее расписаны и одобрены. Но, произошёл какой-то сбой и в прямом эфире, и на все Обитаемые Пространства прозвучала та самая фраза Представителя вархов - Варха Гот Руота.
Как знать, если бы верхушка вархского высшего эшелона власти, не теряя ни секунды, немедленно по всем каналам дала бы опровержение и извинения за поведение своего Представителя, возможно бы ситуацию удалось погасить в зародыше. Однако, вархи испытали шок не меньший, чем земляне и не проявили необходимой сноровки и гибкости в критической ситуации. Поэтому драгоценное время было упущено, а потом что-либо делать было уже поздно.

Население Земной Конфедерации всколыхнулось в одночасье. Пока правители обеих сторон приходили в себя, соображая, что теперь делать и как исправлять чудовищный промах, на обитаемых планетах Конфедерации, и на самой матушке-Земле стихийно вспыхнули массовые вархские погромы. Озверевшая толпа не щадила ничего... и никого. Земные власти тоже оказались совершенно не готовы к такому развитию событий, поэтому посольства, дипломатические и торговые представительства вархов оказались один на один с многотысячной обезумевшей толпой. И погибли все до единого. Страшная смерть – быть разорванным озверевшей людской биомассой.
В правительстве Конфедерации чуть было не вспыхнул свой конфликт. Старые политики предлагали ввести военное положение и усмирить обезумевшее гражданское население силой. «Молодая фракция», наоборот ожесточённо настаивала на том, что на этой стадии поздно предпринимать подобные шаги.
– Ситуация вышла за пределы возможного контроля, войска не поддержат нас. – Сказал «молодой» сенатор Аристарх Лавров. - То, что мы видим, это не гражданский бунт – это общенациональный взрыв. И если правительство оказжется настолько недальновидным, что попытается усмирить народ военной силой, то оно будет сметено. После того, как покончат со всеми вархами на пространствах Земной Конфедерации, неуправляемая народная масса обратится на нас. В настоящий момент есть только один способ вывести ситуацию в более-менее управляемое русло. А именно: обратится к нации с призывом объявить войну Варху и начать мобилизацию. Принять во внимание стихийных вождей бунта и действовать через них. Только так мы можем избавить Конфедерацию от взрыва изнутри, направив энергию этого взрыва вовне. Решайтесь немедленно, или погибнете!».
Победила точка зрения «молодых». Аристарх Лавров и Ирина Канинг-Ли на по всем каналам Конфедерации провели экстренное обращение к народу «...Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами», - так, словами одного из древних диктаторов, закончил свою речь Аристарх Лавров, под восторженный рёв народа на всех Обитаемых Пространствах Земной Конфедерации.
Никто уже не думал о земных посольствах и людских поселениях на территории вархов. Восторг от грядущей войны с Вархом был всеобъемлющим. На знамёнах земного ополчения развивалась фигура древнегреческой богини победы Ники, с лицом Ирины Канинг-Ли, и миллиарды голосов выкрикивали в едином порыве лозунг: «Победа! Любой ценой!»
«Земная нация застоялась без войны» - так потом описывали эти события этнопсихологи и социологи тех времён.
И началась Большая Война. И начались бои в космосе. И начались бои на территории планет.
И полилась кровь: розовая – вархская, и алая – людская.

Застывший в ожидании сержант Мак Киркоф не знал всех этих подробностей. Он знал, что война идёт уже давно, задолго до его рождения прозвучали первые залпы с боевых кораблей и первые партии десанта понеслись к обитаемым планетам. А ещё он знал, что именно вархи лишили его дома и уничтожили всех людей на его родной планете Магнолия. И то, что если бои в космосе худо-бедно удавалось вести с равнозначными с вархами потерями, то локальные бои на поверхности планет земляне проигрывали раз за разом. За последние семь земных лет люди вынуждены были сдать врагу четыре промышленные планеты и одну обитаемую. Новое оружие вархов появилось недавно, но именно ему они были обязаны столь блестящими победами. Корабли противника, те - что смогли прорваться через блокаду в космосе, высаживались на планету, закреплялись в горных труднодоступных участках, и с тех пор вопрос о том, что планета станет принадлежать вархам, был лишь во времени. Все попытки взять такие базы штурмом, что с земли, что с воздуха, неизменно оканчивались неудачей. Штурмолёты падали и взрывались, пехотные части уничтожались так же стремительно и непонятно. Уничтожить базы с космоса, тоже почему-то не получалось. Хуже всего было то, что доступ к трупам солдат и искорёженной технике был невозможен, соответственно невозможно было оценить характер повреждений, чтобы по ним, хотя бы приблизительно, понять принцип действие оружия. Земная раса медленно, но неуклонно, начинала проигрывать войну...

* * * * *

Неожиданно раздались шаги и совсем рядом прошёл молодой варх. Едва не коснувшись Киркофа рукой, он спустился на несколько шагов ниже, вытащил из кобуры пистолет и приложил рукоятку к небольшому выступу в стене. Плита с тихим шипением подалась вбок. Засунув пистолет в кобуру, варх зашёл в помещение, и стена с лёгким шелестом закрылась за его спиной.
- Три часа назад! Я там был всего три часа назад, - подумал Киркоф, - надо быть внимательнее, чтоб об меня не споткнулся кто-нибудь, выходя из стены. Надо быть внимательнее.
Снова раздалось шипение, варх вышел, застёгивая ширинку, и спокойно прошёл мимо Киркофа, в очередной раз ничего не заметив.
– Они скоро уснут, значит, часового лучше всего брать здесь, дождаться, когда он пойдёт в туалет, – подумал Киркоф. - Самый удобный момент. Победа любой ценой!
Сержант медленно, стараясь не отлипать от стены, начал разминать затёкшие мышцы. – Скоро – успокоил он себя, - совсем скоро...»

Я оторвался от компьютера, поднял голову, выгнул спину и развёл руки в сторону, разминая мышцы вместе со своим героем. Уже почти рассвело. Окошко моей пристройки выходит сразу на стену леса и солнце доберётся до него не раньше обеда, зато окно дедовской комнаты выходит на полянку перед домом, поэтому там светло с самого утра. Я вытащил ю-эс-би-лампочку из ноутбука, взял его на руки и тихонько зашел в большую комнату.
Вчерашнее белое чудо мерно дышало на печи. Перегаром и вправду не пахло. Интерестно, чем же это она себя так ошарашила, что впала в спячку прямо под колёсами машины... Ладно, пущай уж спит пока, а мы быстренько сварганим кофейку и продолжим.


«... Десантный полк, в рядах которого состоял сержант Мак Киркоф, уже два месяца вёл безрезультатные бои на плато Малая Подкова обитаемой планеты Лориа. Плато представляло собой большую возвышенность – поднимаясь из моря, оно простиралось на несколько сот километров, упираясь в стоящий полукругом скальный массив, за которым начиналась череда высоких горных хребтов. И где-то там, в этом скальном массиве высадилась и успешно закрепилась база вархов, не давая войскам Земной Конфедерации взять под контроль этот участок планеты. После нескольких захлебнувшихся штурмов, десантный полк был вынужден осесть на подступах к скалам. В первом же штурме легла вся родная рота сержанта. Те самые ребята, с кем он вместе получал первые пятерки по баллистике в Детском-Военном Интернате, те самые ребята с кем сдавал десантные нормативы на Магнолии. С кем он замерзал на полюсе и умирал от жажды в пустыне Самаги. Все они легли здесь, на плато Малая Подкова, совсем рядом – рукой подать.
Если б не высокая температура, с которой он неожиданно свалился за три дня до боя, то и его останки тоже лежали бы там, на равнине, на подступах к скалам. Мак Киркоф в первый раз за все эти годы почувствовал себя предателем. За то, что остался жив. Остался жив, когда Леший, Клин, братья Мокама, Гурон и Джен - самые лучшие ребята и девчонки Обитаемых Пространств, лежат мёртвые всего в двадцати пяти сухопутных милях отсюда.
А когда ещё через несколько дней сержант вышел из лазарета, он вдруг обнаружил себя «повисшим». В бюрократическом смысле слова. Его рота была уничтожена. Командование сосредоточило усилия на обороне укреплений, и про единственного сержанта, по случайности не пошедшего на штурм, никто сразу не вспомнил. Ещё какое-то время Киркоф пытался жить, соблюдая распорядок, но очень скоро участвовать на тренировках или сидеть в столовой, одному за сотней пустых мест, ловя на себе сочувственные взгляды штурмовиков из соседних рот, стало для него невыносимым.
Он уходил прочь от базы. Туда, в сторону скального массива. Поднимался на холм, и долго смотрел в бинокуляры в ту сторону, откуда уж никогда не вернутся те, чьё плечо он привык чувствовать с детства. Так он уходил, и лежал целыми днями, разглядывая равнину и темнеющие вдали скалы, перед которыми грудой исковерканного металла, лежали упавшие штурмолёты. И ещё, где-то там в высокой траве, должна была лежать его рота. То, что от неё осталось...
Непонятное оружие действовало только в пределах прямой видимости, на расстоянии десяти-пятнадцати миль. Сержант лежал и смотрел в ту сторону, словно надеясь постичь загадку базы, словно бы упрашивая павших товарищей поделиться с ним общей бедой. – Леший, Леший, я с тобой рядом должен был лечь... Гурон, Джен, я так и не извинился перед вами. Не успел...
Сержант вздохнул и снова поднёс бинокль к глазам. Лёгкое перемещение сразу привлекло его внимание. Киркоф нажал на блок дальней настройки окуляров и увидел вблизи источник движения. Рыжий кул – местный аналог земного шакала, как ни в чём ни бывало, спокойной трусцой передвигался по полю боя... по полю бойни. Среди разбитых штурмолётов, среди тел. Киркоф машинально следил за перемещениями зверя. Вот кул обнюхал искорёженный бок одной из машин, вот немного отошёл влево, вернулся назад, подошёл к телам и начал что-то ворошить. Вот подошёл к другому телу... В этот момент подул ветер и на одном из трупов заполоскался капюшон защитного цвета из тонкой бронесинтетики, выбившийся из под форменной куртки. Трусливый кул мгновенно отскочил в сторону... и вдруг задёргался-забился на месте и немного погодя замер, вытянув лапы.
Сежант провёл ещё несколько часов, наблюдая за кулом, но тот так и не пошевелился. Умер. Но почему? В кула никто не стрелял, Киркоф готов был поклястся в этом. Почему умер зверь? То самое оружие, из-за которого Конфедерация потерпела столько унизительных поражений, или тут что-то другое?
Сержант снова и снова смотрел на мёртвого зверя и пытался понять, что же его убило. – Кул умер, когда отпрянул в сторону, до этого он спокойно передвигался по полю и его ничто не тревожило... Спокойно передвигался... Спокойно. – Сержант вновь раз за разом прокручивал в уме поведение шакала. Со зверем был полный порядок, когда он медленно двигался... Какие-то датчики на движение в паре с оружием? Но в кула никто не стрелял!
Из своих детских воспоминаний относящихся к периоду начальной Детской Военной Академии, Киркоф до сих пор отчётливо помнил две вещи. Первое: как он познакомился с Лешим и Гуроном, и второе: своего первого наставника – преподавателя военной тактики пожилого и седовласого полковника Крыма Калаева. – Всё то, что враг может применить против вас, и всё то, чем вы можете ему ответить, уже много раз было в истории войн, - говорил пожилой полковник, - поэтому изучайте истории боевых операций. Это лучший учебник по тактике и стратегии военных действий. И ничего принципиально нового ни вы, ни ваш враг не придумает, всё новое будет лишь вариативно изменённым опытом прошлых боёв. И порой бывает так, что чем страшнее и неразрешимее выглядит задача, тем проще и примитивнее бывает ещё решение. – Этой последней фразы Киркоф не смог понять тогда и после урока, набравшись смелости подошёл к полковнику и запинаясь выдавил из себя.
 - На уроках по просчёту логических вероятностей нам всегда говорят, что каждая проблема требует решения аналогичного уровня сложности, почему же на уроках по тактике вы говорите, что может быть наоборот? – Полковник Крым покачал головой, и нелестно отозвался о «штабных ботаниках-теоретиках» (кто это?), которые «zasiraut» мозги будущим десантникам. Он был человеком старого закала и часто употреблял архаичные слова и выражения.
- Вот смотри, - сказал он, отводя маленького Киркофа в сторону, - вы проходили историю древнего мира?
Киркоф кивнул, - Да, ещё в прошлом году.
- Ага... ну вот, представь себе, что стоит крепость. Большая, мощная, с хорошей артиллерией и опытными защитниками. А у тебя задача эту крепость взять. Представил?
- Да. – ответил маленький десантник.
- Ага... так вот, учёные «gandony», с кафедры построения логических вероятностей, наверняка и решали бы эту проблему на аналогичном уровне. Набрали бы побольше солдат, и побольше пушек и ринулись бы на штурм. И чем толще и выше стены у крепости, чем больше пушек у защитников, тем большее количество солдат и пушек требовалось, бы нашим математикам, чтобы решить эту проблему на аналогичном уровне сложности. Следишь за мыслью?
- Слежу, - кивнул малыш Киркоф.
- А на самом деле, ничего этого не надо. Достаточно взять крепость в блокаду и немного подождать, пока защитники выпьют всю воду, сьедят все продукты и начнут дохнуть от голода. Потом можно брать крепость голыми руками. Ясно?
- Так точно, - ответил потрясённый Киркоф.
– Так вот и представь, какие бы потери понесли бы те «kazly», которые решали бы проблему на аналогичном уровне сложности. Вот это тебе и есть пример, что при сложной задаче может быть простое решение. – улыбаясь сказал Крым Калаев.
- Ну что, Победа? – спросил он, прикладывая ладонь правой руки к левому плечу.
- Любой ценой! – отсалютовал тем же жестом маленький Киркоф.
В конце разговора полковник, улыбаясь, выдал свою любимую фразу на том же непонятном архаичном языке: «задача каждого солдата в бою – usratsya, no ne poddatsya».
Что значит «usratsya, no ne poddatsya», Киркоф так и не узнал, но всей своей юной душой чувствовал, как от загадочной фразы веяло несгибаемым мужеством древних воинов и глубокой вековой мудростью.


- Может быть, и эта задача имеет простое решение, - думал Киркоф, разглядывая степь. - Что если с наступлением ночи медленно пройти-проползти равнину, замирать днём, а следующей ночью снова, так же медленно двигаться дальше. – В одиноком сердце сержанта решение созрело быстро. На учёт в другое боевое подразделение он пока поставлен не был, но такое «выпадение из жизни» не могло длиться долго. Пока он формально принадлежит погибшей роте надо  действовать и, либо соединиться с павшими сослуживцами, с Лешим, с Гуроном... либо - кто знает – победить примитивным решением. Пока не поступило приказа о его назначении с состав другой роты, он свободен сделать это. Пока нет приказа...
В ту же ночь, сержант, чтобы не иметь на себе ничего металического или исскуственного, совершенно голый, медленно, предельно медленно, отправился в свой путь, через равнину к темневшему вдали скальному массиву, к тому месту, где должна была находиться база вархов с неизвестным оружием.
Первую ночь Киркоф шёл просто пешком и с рассветом залёг в высокой траве. Следующую ночь он двигался, где-то пригибаясь за небольшими холмами, где-то ползком. Третью и четвёртую ночь, он только полз, по сантиметру приближаясь к цели. – usratsya, no ne poddatsya, - повторял он про себя девиз древних воителей, - usratsya, no ne poddatsya.
На пятую ночь он достиг скал. Спрятавшись, чтобы переждать дневной свет в маленькой каменой нише, Киркоф к своей радости, поймал змею. – Есть можно всё, что движется, - прошептал сержант, он оторвал твари голову и жадно съел целиком. Изнурённый организм благодарно принял белковое угощение, и сержант моментально заснул на холодном камне.
Следующие три дня сержант двигался среди скал, не зная ни сна, ни отдыха. Было бы крайне неправильно умереть теперь, когда цель так близка. И вот сейчас, весь в грязи и каменной пыли, вжимаясь в холодную стену пещеры, сержант медленно расслаблял и напрягал затёкшие мышцы, готовясь к последнему броску.

Наконец, когда вархи окончательно улеглись, и наступила тишина, раздались долгожданные шаги. Часовой – пожилой варх не спеша шёл к туалету. Из боевого костюма на нём были только скально-камуфляжные штаны из бронесинтетики, куртку же и шлем варх не надел, оставив беззащитной шею и голову. Дождавшись, когда варх протянет руку к кобуре, Киркоф плавным движением переместился за его спину, в стремительном броске оттолкнувшись от стены, нанёс рубящий удар ребром ладони наискось сверху-вниз. В тонкой шее часового с тихим хрустом сместились позвонки. Пожилой варх, даже не вскрикнув, стал медленно оседать на пол.

Земляне и вархи были очень похожи друг на друга. Словно братья, рождённые и воспитанные в разных местах, они, тем не менее, обнаруживали больше сходства, нежели различий. Внешне, вархи были гуманоидами, вполне похожими на людей, за исключением слегка зеленоватой кожи и некоторой разницы в психологии поведения. Когда-то даже были выдвинуты теории о том, что земляне и вархи, это две ветви одной и той же расы, волею судьбы разбросанных по разным уголкам Вселенной. Но эта версия была опровергнута почти сразу же, простым опытом учёных. А именно: земляне и вархи не могли иметь общего потомства. Какие-то хитрые внутренние процессы протекали иначе. Хотя внешне, вархские женщины вполне соответствовали земным понятиям о привлекательности. На Земле и некоторых других планетах Конфедерации, до войны кабачки с вархскими девушками пользовались большой популярностью. Любителей острых ощущений особенно привлекало то, что из-за той же разницы во внутренних процессах, болезни вархов и землян друг к другу не липли. А в остальном вархи практически не отличались от людей. Те же две руки, две ноги, то же сложение, за той лишь разницей, что в среднем вархи были сложены немного субтильней землян.
Поэтому, Киркоф, убивая часового, нанёс удар так, как нанёс бы его, имей он дело с врагом-землянином. Поддержав его, чтобы тело не наделало шума, сержант плавно опустил его на камни. – Был бы в шлеме и куртке, как и положено караульному по уставу, может, имел бы шанс выжить, – подумал Киркоф, отстёгивая кобуру с пистолетом и ножом. – Вот тебе и Устав-основа службы.
Держа наготове пистолет, сержант, мягко ступая, двинулся наверх. Второго часового не обнаружилось. Остальные вархи спокойно лежали в пневмоспальниках справа от входа, а посреди пещерной залы стояло непонятное круглое сооружение. Оно сужалось вверху, образуя гладкий купол, а снизу уходило вглубь узкой шахты. Далее рассматривать неизвестное устройство Киркоф не стал, подойдя к ближайщему спящему варху и зажав ему рот, он, преодолевая сопротивление рефлекторно напрягшихся мышц, быстро погрузил узкое лезвие клинка в сердце. Варх распахнул глаза и выгнулся, но Кирков уже лёг сверху, прижимая к полу дёрнувшиеся конечности врага. Вздрогнув ещё несколько раз варх замер, так и оставшись лежать с раскрытыми глазами, словно удивлённо рассматривая каменный потолок пещеры.
Второй варх простился с жизнью точно также. Удивлённо простонав-промычав, закрытым ладонью сержанта ртом, дрогнув всем телом, он замер. Киркоф тихо поднялся на ноги. Спящих оставалось ещё четверо. Сержант вдруг почувствовал, что сил совсем не осталось. После недельного перехода, выжидания и последних усилий, тело подчинялось мозгу с опозданием, а вархов оставалось ещё четверо. Ещё целых четверо. Вдруг спящий в самом дальнем углу варх поднял голову и удивлённо моргая глазами, уставился на Киркофа. Тот самый, молодой – первый туалетный.
Пришлось действовать в открытую. Сержант вскинул пистолет. Раз, два, три, - нажал он на курок. Раз, два, три, - дёрнулись тела в пневмомешках, когда ртутно-берилливые пули лопнули у них внутри, разметав внутренности по изнанке спальников.
- А с тобой, дружок, нам надо пообщаться, - устало объявил сержант молодому варху, всё ещё удивлённо переводившему взгляд с соседних спальников на Киркофа, на его же языке. До него, казалось, с трудом доходила суть событий. Пару часов назад он спокойно лёг спать в окружении старших опытных боевых товарищей, а сейчас посреди бункера стоит что-то страшное, черно-серое, с пистолетом в руке и говорит, что хочет общаться... Киркоф молча, смотрел на последнего врага. Вскоре молодого варха посетила мысль, что для полноценного общения неплохо бы иметь в руке собственное оружие. Сержант спокойно наблюдал, как рука молодого начала машинально шарить на бедре под спальником, совершенно напрасно впрочем – оружие, вопреки уставу, лежало в стороне.
- Я проверка из Центра, - устало сказал Киркоф, нажимая на курок ещё раз. Пистолет молодого варха, с разбитой рукоятью, отлетел ещё дальше. – Устав, уважения требует...
Молодой, наконец, осознал произошедшее, что грязный и голый землянин с пистолетом в руке, это не страшный сон, а гораздо более страшная реальность, и что старшие товарищи лежат убитые. Насовсем. Лицо варха исказилось страхом, и он медленно поднял руки перед собой.
- Вставай, - сказал Киркоф, и, мотнув пистолетом в сторону конуса, добавил, - объясни мне, что это за штука. Если всё расскажешь, то отпущу, не бойся.
Конечно, это была ложь чистой воды, в такой ситуации оставлять кого-то в живых, означало загубить всё задуманное дело, но пообещать было можно. У молодого варха, до конца осознавшего страшную реальность, как и полагал Киркоф, в душе появилась совершенно иррациональная надежда, на то, что если он сейчас всё расскажет, то его отпустят и всё забудется как страшный сон.
- Да... да, - запинаясь, произнёс варх, - расскажу. Не стреляй. Н..н-не.. не стреляй.
- Что это? – повторил Мак Киркоф, поднимая пистолет на уровень лица врага.
- И.. Ии-и.. – закрываясь руками, визгливо выдал молодой варх.
- И-и, что? Говори!
- И-и... изобретатель - Варх Клиун Таг... ещё восемь лет назад, отк... открыл.. спорадическ... н-ну, то есть п-принцип хаотических смещений в п-по... по-лях планет. В космосе использовать нельзя, нет грав-витации. Нужны поля...то есть п-планеты.
- Коротко, в чём главный принцип? – рявкнул сержант в белое от страха лицо варха.
- Гра-гравитационный импульс... гравитационный импульс. Секундная вспышка концентрированной грав... гравитации внутри любого объекта передвигающегося выше оп...оп...ределённой скорости. Ну, в-вот. Вот. – Он замолчал и уставился на Киркофа.
- Дальше! – Крикнул сержант. – Как с этим бороться? Говори!
- Ско.. скорость должна быть не больше п-п-пяти этих, ... ну в-ваших... к... к-километров в час. Только не стрелять... н-нельзя. Мы т-тоже не можем.
- И всё? – сурово спросил Мак Киркоф.
- Ну да, - закивал головой молодой варх, - чтобы приблизиться, всё... Только в самом центре, где антенна... где база, можно нормально двигаться. Н-ничего...
- Как отсюда удобнее выйти на равнину? – вдруг спросил Киркоф. Силы таяли с каждой минутой. О том, чтобы идти назад тем же путём через скалы не могло быть и речи. Сейчас его задачей было выйти снова к своим, и он должен сделать это кратчайшим путём.
- Так вон же, - указал варх, на нишу рядом с окном бункера, - там дверь наружу, там и прямой выход на равнину. Сразу прямо...
- Охраняет кто-нибудь? – спросил Киркоф.
- Да нет же, нет... да и зачем, - попытался улыбнуться варх.
- А эту штуку как выключить? – задал вопрос сержант.
- А-а... эту штуку... – казалось, варх на долю секунды о чём-то задумался. – Да просто. – воскликнул он. – Вот та кнопка, выключает всю систему. Сразу... всю, - повторил он медленнее. Он снова будто задумался на секунду. – Сейчас я отключу, сейчас! - вдруг воскликнул он и с готовностью бросился к белевшему посреди бункера куполу.
Сержант нажал на курок. Тело варха сбило с траектории и бросило под новым углом. Он два раза рефлекторно дёрнулся и замер, вытянув руки вперёд. Сержант не спеша подошёл к куполу. Рядом с кнопкой, на которую указывал молодой варх, Киркоф разглядел едва заметное углубление. - Вот оно что, - подумал сержант, - рукоятки пистолетов не только двери в сортир открывают.
Он посмотрел на оружие в своей руке. Так или иначе, надо было пробовать. - Победа любой ценой, - прошептал Киркоф и медленно, словно во сне, поднёс рукоятку пистолета к углублению в панели...
Сержант так никогда и не узнал, что тот первый варх – часовой, убитый им у двери в туалет, был самым старшим в группе; и что только его пистолет мог открыть доступ к безопасному отключению системы, и что любой другой пистолет, будучи примкнутым к интерфейсу компьютера, как и попытка отключить его без ключа, немедленно вызвала бы взрыв всего бункера.
Но на на счастье Мак Киркофа, у него оказался именно тот пистолет. Белый купол тихонько мяукнув, отворил ещё одну панель с точно таким же набором кнопок. Сержант не колебаясь нажал самую крупную из них. – Внимание, система отключена, - произнёс приятный женский голос на языке Варха. – Для безопасности данного района, рекомендуется снова перевести систему в дежурный режим...

Вархский пневмоплан легко скользил над высокой травой. С трудом, из последних сил удерживая руль, Киркоф смотрел вперёд. – Usratsya, no ne poddatsya – шептал он, усилием воли продолжая управлять машиной, - Usratsya, no ne poddatsya...
Он уже вылетел из «зоны поражения», впереди, в пределах прямой видимости замаячили укрепления базы. Там, без сомнения, его заметили. Сержант плавно остановил машину – ближе подлетать было нельзя.
Он сошёл на землю, встал перед пневмопланом, поднял руки перед лицом. Щуря воспалённые глаза и вглядываясь в сторону базы, Киркоф прижал одну ладонь к груди, другую, подняв вертикально вверх, развернул вперёд.
- СВОЙ – гласил этот жест.
Спрятав левую руку за спину, он вытянул согнутую в локте правую руку вперёд.
- ОДИН – говорил он.
Скрестив ладони на груди, он протянул их вперёд.
- ЖДУ ПОМОЩИ. – передал сержант.
Киркоф вздохнул и, поднимая тяжеленные руки, снова передал.
- СВОЙ – ОДИН – ЖДУ ПОМОЩИ.

Всё. Силы кончились. Киркоф, опираясь спиной на пневмоплан, опустился на землю. Угасающем сознанием он успел отметить, как со стороны базы поднялись в воздух несколько тёмных точек и на предельной скорости понеслись к нему держась низко над землёй...»

- Ты кто!? – Как нож в спину воткнулся в меня вопрос.


Глава 3. Здравствуйте, я ваша лошадь!
Бросая обессиленного сержанта наедине с неизвестностью, и с трудом выныривая в земную реальность, я обернулся назад.
- Здравствуйте, я ваша тётя. – проговорил я, всё ещё с трудом переключаясь на царящую вокруг действительность.
- Здравствуйте, - вежливо ответили мне с печки.
Давешнее лесное чудо с болтающейся на пряди волос заколкой сидело на печи и смотрело на меня.
Мы ещё помолчали, некоторое время, глядя друг на друга. Она свесила ноги с печки и сидела, казалось не испытывая ни малейшей неловкости. Молчание затягивалось.
- Ну, скажете что-нибудь? – не выдержал я.
- Да. – ответила она и снова замолчала.
Мда, ситуация. По-моему, человек продравший глазки в незнакомом месте просто обязан иметь кучу вопросов. Для начала – как он сюда попал, ну а потом можно и скромной фигурой спасителя поинтересоваться. Однако белое существо продолжало с любопытством разглядывать меня и молчать, будто это я проснулся у неё в апартаментах, а не наоборот. Ладно, кому-то всё же надо было начинать. Пусть это буду я.
- Мадемуазель, - преувеличенно вежливо начал я, - вы припоминаете обстоятельства, при которых оказались у меня в гостях?
Она немного подумала, вернее, добросовестно закатила глаза кверху и немного погодя выдала – «нет».
- Я так и думал, - сказал я – учитывая ваше вчерашнее состояние, иного ответа я и не ожидал.
- Тогда вопрос второй: откуда вы? Я имею ввиду место жительства, – надеюсь, ответ на этот вопрос вам известен?
Она продолжала несколько удивлённо смотреть на меня и хлопать глазами.
- Ладно, - начиная раздражаться, продолжил я, - поставим вопрос по другому – где вы живёте?
- Я? – переспросило белое существо.
- Ну да, - сахарно улыбаясь, - закивал я. – Конечно, ты, радость. Сейчас для привязки к рельности я дам тебе несколько вводных терминов: адрес – дом – квартира – мама и папа... Ну, есть знакомые слова? Отвечай, пожалуйста.
Белое существо, в задумчивости смотрящее на меня, кивнуло головой, - да, есть, – ответило оно.
- Что, есть, солнышко? – прямо таки сочась ядовитой патокой, с улыбочкой переспросил я.
- Знакомые слова, - с каким-то придыханием ответило она.
- Очень хорошо, ты просто умница! – в восхищении воскликнул я, - неужели тебе ещё и их смысл знаком?
- Дда-а-а. – Всё так же, слегка зачарованно гляда на меня выдохнула она. И снова замолчала.
Мне, наверное, было бы очень смешно, если бы за спиной не лежала заготовка ещё не дописанной книги, и счётчик в уме не отстукивал бы: «осталось девять дней». Надо было решать вопрос быстрее, вывозить её на трассу и отправлять восвояси.
- Послушай, я вижу, что процесс мышления идёт с опозданием, но ответь мне на один вопрос – «где ты живёшь?» – и всё. – Я выжидательно уставился на неё.
Она с каким-то испугом посмотрела на меня, поёрзала и вдруг выдала – «не знаю».

От, блин, приехали! – Воскликнул я про себя. - Так и знал, что какая-нибудь подобная фекалина приключится. Не проехал мимо, остановился, благодетель, елы-палы! Теперь вот – хавать подано. До конца кушайте-с. – Я глубоко вздохнул и медленно выдохнул.
– Подруга, я тебе скажу прямо. Ты мне здесь очень мешаешь. Мне надо работать. И ещё меня нельзя отвлекать. Я готов быстро отвезти тебя на трассу и даже дать денег на попутку. В пределах разумного, конечно. Но для этого мне надо знать, где, в каком населённом пункте (- надеюсь, тоже знакомое слово, а?) ты изволишь проживать. Понимаешь? – я выжидательно посмотрел на неё. Она, словно испугавшись чего-то, подняла ноги на печь и сжалась в комочек. – Ты хоть головой-то кивни – понимаешь или нет. – теряя терпение, крикнул я.
- Да-да. – Она быстро-быстро закивала, - я понимаю-понимаю.
- Тогда спускайся с печки, и поехали, я вывезу тебя на трассу, ты поймаешь попутку и доедешь до дому. Сейчас не ночь, ты не здоровенный амбал в татуировках, так что до города подбросят – не беспокойся.
Она, как-то жалобно посмотрела на меня и опять промямлила. – Но я не знаю, где я живу...
Я рассмеялся. – Нет уж, подруга, со мной такие варианты не пройдут. Хватит. Ты и так отняла много времени и нервов. Вставай и поехали.
Она поёжилась, и собралась было, что-то сказать, но я её опередил.
– Нет уж, хватит! Вставай и поехали! Точка! – рявкнул я.
Она неловко, путаясь в ногах и в юбке, сползла с печи, обхватила себя руками за плечи и с испугом посмотрела на меня. – Что, не видно где дверь? – ледяным тоном спросил я.
Она, как-то, неуклюже переставляя ноги, добрела до двери и вышла наружу. Я взял со стола ключи и вышел следом. – Не надо мне тут на жалость давить, - раздражённо думал я. – У меня свои проблемы, и их мне хватает вполне. А пьяные лошади пусть живут своей жизнью. Я достаточно принял участие в их судьбе. Точка.

* * * * *

...Машину трясло на ухабах. Скоро уже должна была показаться трасса. Я избегал смотреть в зеркальце заднего вида. Мне не хотелось себе признаваться тогда... но, всё же, мне было немного неловко.
- Ничего, скоро всё закончится. – думал я. - Она пойдёт своей дорогой, а я пойду своей. Я и, правда, сделал для неё всё что мог. Подобрал на дороге, притащил в дом, обогрел, до трассы довёз - что ещё надо? – Всё-таки я не выдержал и посмотрел в зеркало. Она сидела на заднем сидении, подобрав ноги и обхватив их руками, смотрела куда-то в сторону. Заколка так и болталась в её волосах.
Ну, всё, вот и трасса. Последний поворот руля. Стоп.
- Ну, всё, вылезай. – Она открыла дверцу и ёжась от утренней прохлады вышла наружу.
- Вот, возьми, - я протянул ей двести рублей, - для такси до города маловато, но для попутки хватит.
Она молча взяла деньги и, зажав их в кулачке сделала несколько неуверенных шагов. – Как оленёнок на чужой планете.- подумалось мне. Что-то сжалось внутри, и появилось ощущение... не знаю даже как сказать... как будто щенка бездомного на мороз выкидываешь.
Разворачивая машину в сторону избушки, я ещё раз посмотрел в её сторону. Она, уже не смотря на меня, стояла на дороге, с обречённым видом, оглядываясь вокруг. Именно этот обречённый взгляд что-то надломил во мне... и я не смог уехать.
Я вылез из машины и медленно подошёл к ней.
- Что, правда, не знаешь куда ехать? – тихонько спросил я.
Она не отвечала, будто не слышала.
– Эй. – Я взял её за руку. Она вздрогнула, подняла на меня большие синие глаза и вдруг громко разрыдалась. Безудержно. Горько.
Пошёл дождь. Она стояла и плакала, всё так же сжимая в руке деньги, с болтающейся на прядке волос заколкой, в своей белой одежде на фоне тёмного леса, посреди пустынной дороги. Дождь пошёл сильнее. Я слегка обхватил её за плечи и повёл к машине.
Мы ехали назад. Она продолжала плакать, но уже тихонько, без обречённости, до конца выливая обиду. Обиду на меня. А я крутил руль и чувствовал себя скотиной. – Ладно, - думал я, - разберёмся как-нибудь. Ничего...
Дорога назад заняла больше времени. От дождя тропки раскисли, и ухабы превратились в сплошное грязевое месиво. Дважды машина чуть было не села в яму. Дождь разошёлся и хлестал уже совсем сильно. По лобовому стеклу текли потоки воды, от туч стало темно. Наконец среди деревьев показалась долгожданная сторожка. Я, чуть не раздавив собачью будку, притёр машину к дому. Девушка на заднем сидении уже не плакала. Обхватив колени руками, она испуганно смотрела на меня большими синими глазами.
- Ладно, не пугайся, - сказал я ей примирительно, - репрессии откладываются до хорошей погоды.
Я вышел из машины под струи дождя и открыл ей дверь. – Ну что смотришь? Давай быстрее в дом.
Она смотрела на меня со страхом. Я всплестнул руками, - ну извини меня, извини. Не поверил я тебе, сначала. Прости меня, пожалуйста. – Я перевёл дух. – Давай помогу, - я протянул ей руку, она ухватилась за неё тонкими пальцами и вылезла из машины.
Мы зашли в сторожку. Мы оба вымокли до нитки. Я снял с гвоздя дедовское полотенце и протянул ей. Она взяла, слегка, как мне показалось, недоумённо глянула на него, снова поёжилась и как-то странно посмотрела на меня.
– Что? – спросил я.
- Это... Она поёрзала на месте, - ну...
- А-а. – Я понимающе хохотнул. – Да, пора бы уж. Обходишь сторожку слева, там будет будка. Это оно самое и есть.
Неуверенно переставляя ноги, она вышла под дождь. Вернулась, как мне показалось, слегка задумчивая.
- Да-а, биде с тёплой водой дед там почему-то не поставил. Грустно, да? – весело усмехаясь, спросил я её. Она несмело улыбнулась в ответ, снова обхватила себя за плечи и выжидательно уставилась на меня.
- Ну что смотрите, мадемуазель? Проходите. Сейчас что-нибудь из одежды пошукаем.
Я принёс свою футболку, майку с длинными рукавами, джинсы и носки.
– Вот, одевай пока это. А на ноги мы тебе дедовские калоши приспособим. Переодеться можешь там. – Я указал пальцем на свою пристройку. Когда она ушла переодеваться, я, быстро скинул с себя мокрые штаны с кофтой, одел спортивки, майку и дедовскую выцветшую застиранную рубаху.
Так вроде ещё что-то... Ах, ну да! Гостью надо бы покормить, что ли. Да и самому перекусить не помешает. Так, для начала надо вскипятить воду. Я отодвинул ноутбук, поставил на стол маленькую корейскую газовую печку. Баллончик с газом был на месте. Ну и порядок.
Она появилась из моей комнаты, когда вода уже вскипела. Одежда была ей великовата и висела мешком. Заколка болталась на прежнем месте. Джинсы она придерживала рукой. Я поднял с лавки свои мокрые штаны, вытащил ремень и протянул ей. Она, продолжая испуганно коситься на меня, взяла его и снова скрылась в пристройке.
- Мадемуазель, вино какой страны вы предпочитаете в это время суток? – бодрым голосом спросил я, когда она, подпоясанная ремнём, показалась в дверях.
Она посмотрела на меня, перевела взгляд на плиту и в своей манере ответила – «не знаю».
- Ничего, это не беда, - продолжая смеяться, ответил я, - так как из вин у нас только чай и кофе. Что ты будешь? Или ты тоже не знаешь?
Она несмело улыбнулась и пожала плечами продолжая стоять. - Ладно, от неё судя по всему не многого добьёшься, пусть освоится сначала.- подумал я. – Да ты садись, - я указал ей на лавку. – Налью я тебе, пожалуй, что, чаю...

После чая и бутербродов с колбасой она снова забралась на печку, и через пару минут до меня донеслось её ровное дыхание.
- Красота. – негромко сказал я. – Вы бы хоть представились, мадемуазель...
Я открыл ноутбук и вернулся к сержанту Киркофу, одиноко лежащему в степи на подлёте к своей базе.


Глава 4. Здесь помню, здесь не помню...
- Скажи что ли, как тебя зовут-то? – обратился я к ней вечером, когда она открыла глаза, и села свесив ноги с печки. Снова раздалось, начинающее становиться традиционным, «не знаю». И снова испуганный взгляд из под ресниц.
- Да, ладно. Не пугайся ты, ну не помнишь, и не помнишь, бывает. Слезай, ужинать будем.
Она сползла с печи и подошла к столу, словно бы вспоминая, как со всем этим обращаться. Давешняя заколка всё так же болталась на белой прядке. Я подошёл, протянул руку к заколке (она испуганно замерла) и снял её.
- Ты, либо заколи её нормально, либо вообще сними, - сказал я, вкладывая заколку в её руку. – Неужели самой приятно, когда болтается вот так вот...
Она взяла заколку, посмотрела на неё, будто видела впервые в жизни, и медленно и неуверенно положила её в карман джинсов.
- Присаживайтесь к столу, мадемуазель. – С улыбкой, чтобы развеять, сковавывающее барышню напряжение, произнёс я. – Сейчас мы попьём чаю с печеньем и шоколадом. А ещё к столу у нас есть яблоки. Так что прошу.
И опять я не мог избавиться от чувства, что все её движения: как она ест, сидит, ходит – всё это... для неё в новинку, что ли. Я слышал, что бывают случаи, что память начисто отшибает, тогда человек вообще становится натуральным младенцем. Писается в штаны, учится заново ходить и разговаривать. Но у нашей белой лошади с языком-то полный порядок, хотя и как-то неестественно она говорит. Такое впечатление, что и здесь у неё, как там бишь её... вербальная функция – во! ...не доведена до автоматизма. Как будто заново учится. Хоть и без заметного акцента.

- Скажи, а хоть что-нибудь, ты помнишь? – спросил я её, когда мы пили уже по второй чашке чая. Она, услышав очередной вопрос в свой адрес, привычно напряглась и я, чтобы снова не напугать её, улыбнулся и поспешно сказал.
– Просто, я хочу помочь тебе, а для этого я должен хоть немного знать о тебе. Понимаешь? – Я улыбнулся.
- А ты меня больше не прогонишь? – тихо спросила она.
- Ну, что ты. Я тогда просто очень рассердился, потому что, подумал что ты дурачишь меня.
- Дурачишь... – как эхо, отозвалась она.
- Ну да. Подумал, что ты обманываешь меня и просто тянешь время, а мне ведь надо книгу писать, меня сроки поджимают. Мне её через девять дней уже в издательство тащить надо, а я пока еле-еле за середину перевалил.
- Ты пишешь книгу? Ты писатель? – восхищённо переспросила она.
- Да, как видишь, - я мотнул головой в сторону ноутбука. – Так что ты не переживай, я теперь вижу, что ты правда не обманываешь меня. И не бойся, я больше не буду говорить, чтобы ты уходила. Просто я думаю, что твои родственники и друзья могут переживать о тебе. Твои родители, например...
Она подняла глаза к потолку, немного подумала и выдала. – Нет, у меня нет родителей.
- То есть как, нет? Ты что, сирота? – спросил я.
- Я? – она снова задумалась и вдруг с каким-то радостным озарением на лице выдала, - ну да, сирота.
- Понятно. – Я немного помолчал с озадаченным видом. – А другие родственники есть?
- Наверное, нет. – Теперь уже почти не думая сказала она.
- То есть как это, наверное, нет? Ты либо помнишь, либо нет.
- Ну, тут я точно не знаю. Не помню. – она посмотрела на меня и пожала плечами.
- А то, что родителей нет, ты, значит, помнишь точно? – спросил я.
- Ну да... – Она немного помолчала. – То ли помню, то ли знаю.
Да-а, ситуация. Тут помню, тут не помню, там знаю, там не знаю... Бывает ли такое? Ладно, надо спрашивать дальше, может и прояснится что.
- А что вообще ты помнишь? ...или знаешь? – спросил я её.
Она слегка пожала плечами. – Когда ты спрашиваешь, я либо знаю ответ, либо нет. Вот ты спросил про родителей, и я точно знаю, что их у меня нет. А про вообще... не знаю.
- То есть, как мы с тобой встретились, ты не помнишь тоже? Как на дорогу выскочила, помнишь? Мою машину помнишь? Как чуть под колёса мне не попала, помнишь? – засыпал я её вопросами.
Она сконфуженно молчала.
– Что до сегодняшнего утреннего пробуждения ты вообще помнишь? Что-то ты ведь должна помнить. Ну, хоть что-нибудь. – Продолжал спрашивать я.
Она сидела и рассматривала свою чашку с остатками чая. Потом подняла на меня глаза и сказала.
- Я помню, что я напугана была... - Она снова задумалась. – А-а! А потом... потом я побежала к свету. Да! – Она быстро-быстро закивала головой. – Я помню, что побежала к свету. Побежала.. а потом... потом не помню. Потом я здесь проснулась.
- Свет, говоришь... Это что, фары моей машины были? – спросил я её с улыбкой.
Она ответила на улыбку и в обычной своей манере произнесла – не знаю.



Глава 5. Имя собственное
- Как же мы тебя будем звать, а? – спросил я белое чудо. – Да-да, помню – ты не знаешь, - опережая её, кивнул я. – Но это ничего, счас чё-нить придумаем, - успокоил я её.
Я задумался. В голову, почему-то, настойчиво лезли древнегреческие Сцилла и Харибда. К белому облику девушки они, конечно же, не очень подходили. Мда.. Лесной подарочек. А подойдёт ей... М-м... Я внимательно посмотрел на неё. Она распрямила спину и замерла, уставившись на меня большими глазищами. – Что же тебе подойдёт, белая ты наша? – думал я. – Белая-светлая... Может Светлана? Да ну, светлая-Света, пошлость, какая. Это всё равно, что милая-Мила.
- Может мы тебя Аграфеной назовём? – спросил я её, - как думаешь, а?
Она задумалась, подняла глаза к потолку, потом перевела их на меня и спросила.
– А это хорошее имя?
- Просто изумительное, - ответил я, - но Степанида, всё же лучше.
- Да?! - Она радостно улыбнулась, - тогда, конечно Степанида.
Мда... Она, похоже, это всё за чистую монету принимает. - С ней так шутить нельзя, - подумал я, - она не понимает похоже. Но звать-то её всё равно как-то надо. Да-а... Как бы назвать-то.
- Ладно. – Сказал я. – Раз ты вышла из леса, то будешь Прасковьей... или Варварой. Вот. Варварой даже лучше.
- А почему не Степанидой? – она, похоже немного расстроилась.
- Ну, ты понимаешь... – мне уже было немного совестно за то, что так шутил с этим безобидным созданием, - Варвара, это... всё же более тебе подходит. От этого имени веет чем-то чистым, древним и добрым. А ты, по-моему, очень добрая. К тому же Варвара гораздо красивее, чем Степанида, и ласково можно тоже называть – «Варя». Вот.
- А-а-а, - протянула она. – Тогда лучше Варварой. Варей.
- Варечкой, - добавил я, улыбаясь по-доброму.
- Варечкой, - как эхо повторила она и её глаза засияли каким-то тихим светом. Надо же, я только сейчас заметил, какая она красивая. Варя. Варечка...
- Ладно, - я протянул её руку, - давай знакомиться. Меня зовут Александр, можно просто Саша.
- А меня Варвара, можно просто Варя. – Улыбаясь немного смущённо, проговорила она. – А почему ты сказал, что ты моя тётя?
Моя рука повисла в воздухе.
- Не понял. Какая ещё тётя? – я удивлённо посмотрел на неё. Всё-таки с девушкой не всё ладно. Тут простой потерей памяти, похоже, всё не объяснишь...
- Когда я проснулась, ты мне сказал, что ты моя тётя. – Словно бы слегка смущаясь, сказала она.
- Не понял... поясни, когда я это сказал?
- Когда я только проснулась, ты сказал мне «Здравствуйте, я ваша тётя». – уже без улыбки, с лёгким испугом, произнесла она.
- Ах, вот в чём дело! – Я облегчённо рассмеялся. – Ты что же, и фильм такой не помнишь? Ну, с Калягиным в главной роли. Он так и называется «Здравствуйте, я ваша тётя». Там мужик, переодетый в женское платье всех дурачил. Вспомнила?
Она с сомнением помотала головой.
- Ладно, неважно это, Варвара. Потом посмотришь пару-тройку фильмов, походишь по городу, может, встретишь, кого из знакомых, глядишь, память и вернётся. У меня, кстати, друг один есть. Лёшка Квасин зовут его. Так он потерей памяти регулярно страдает. Как проснётся, так вспомнить не может, как он вообще очутился здесь. Однажды даже в музее проснулся, представляешь. Правда имени собственного не забывал ни разу, есть ему, куда расти ещё, значит. Так что твой недуг не такой уж и редкий, Варвара. – сказал я.
Варвара внимательно слушала и хлопала большими глазищами. - Только вот причина болезни у него явно другая, - добавил я. – Он, видишь ли, очень выпить любит, а вот от тебя алкоголем не пахло, вроде. Ты точно не пила, не знаешь?
Она опять подняла глаза к потолку. Ответы она там находит, что ли. – Нет не пила. Точно. – Ответила она.
- Откуда ты знаешь, ты не помнишь ведь ничего. – спросил я.
- Да, не помню... – заявила она со смешной гримаской на лице, - ... но знаю.

*****

- Однако, уже поздновато, - сказал я слегка поёживаясь, - не пора ли на боковую, уважаемая медемуазель Варвара. Она согластно кивнула и направилась к печи.
- Подожди, я сейчас, - сказал я ей, - минутку, не выключайся пока.
Я вышел во двор, открыл машину и достал из бардачка пакет «на всякий случай». Этот пакет я всегда вожу с собой, там у меня зубная паста, новая зубная щётка, пачка салфеток, чистая майка и ещё несколько нужных и хороших вещей. На всякий случай. Сегодня как раз такой вот «всякий случай». Я вернулся в дом и протянул пакет Варваре. – Знаешь, что это, или тоже не помнишь?- на всякий случай спросил я её.
Она развернула пакет, достала поочередно каждый предмет, опять подняла глаза к потолку, потом решительно заявила – знаю.
- Ну вот, хоть какое-то разнообразие, а то всё не знаю, да не знаю, - с улыбкой проворчал я. – Вот и ладушки, один рукомойник перед дверью, один во дворе, расположение остальных удобств вам тоже известно. Прошу не стесняться, а я ещё немного свои вирши покарябаю. – Сказал я и скрылся в пристройке.
Я успел открыть ноутбук и немного поломать голову над тем, как на базе отреагируют на появление обессиленного Киркофа, когда в окошко тихонько постучали. Я вскинул голову. С той стороны окна стояла Варвара, немного перемазанная зубной пастой с зажатой в кулачке щёткой, и смотрела на меня. Уф, напугала!
- Ты чего пугаешь? – почему-то шёпотом спросил я
- Извини, я пошла в туалет, потом решила умыться на улице, - она задрала голову кверху, - а потом увидела, что дождь прошёл и на небе очень много звёзд, - тоже шёпотом ответила мне она.
- Если звёзды зажигают, значит это кому-нибудь нужно. – Назидательно сказал я, подняв палец к верху. Она подумала, кивнула и исчезла.

* * * * *

«... Начальник десантной базы «Малая Подкова» планеты Лориа, полковник Самуэль Бюсси стоял перед барокамерой в помещении лазарета базы. Он внимательно слушал доклад старшего фельдшера, о состоянии пришедшего со стороны вархов, человека.
... – Мы сначала решили, что это Джон До*, - продолжал тот, - но первые же анализы ткани и ДНК подтвердили, что это наш человек. – Полковник удивлённо приподнял бровь. – Наш, в смысле, с нашей базы, - торопливо поправился фельдшер. – Некто сержант Мак Киркоф, входящий, точнее входивший в состав пятой роты Семнадцатой Штурмовой Бригады, той что погибла в полном составе при попытке штурма укрепления вархов в горном массиве.
- Мак Киркоф... – полковник задумчиво смотрел на лежащего на койке человека. – Значит он не погиб во время штурма, возможно, кто-то ещё выжил...
- Не совсем так, господин полковник, - поправился фельдшер, - по нашим записям этот Киркоф во время гибели Семнадцатой Бригады находился на лечении в нашем же лазарете. По записям у него был острый приступ аллергии к биохимическм условиям планеты Лориа. Что-то вроде климатической адаптации. Это случается, когда человек попадает на новую для себя обитаемую планету, хотя и очень редко. Но, так или иначе, это всё объясняет...
- Что объясняет? – ледяным тоном осведомился начальник базы. - То, что этот человек пришёл со стороны вархов?
- Я не это хотел сказать. – Фельдшер немного смутился. – Я имел ввиду, что понятно, почему он не погиб вместе со всеми при штурме.
- Значит, вы помните, что именно он лежал у вас? – Полковник вопросительно посмотрел на фельдшера.
Тот покачал головой. – Не совсем так, господин полковник. Его наблюдал кто-то из медбратьев, он же вёл его больничное дело...
- Этот медбрат сейчас здесь? – теряя терпение, перебил полковник.
- Это... Дело в том, что неизвестно, кто конкретно... Когда дело касается боевых ранений, в делах подробно описывается их характер, хирургические операции и медперсонал имеющий отношение к процессу лечения. Это специально делается для того, чтобы избежать подложных сведений о ранениях и боевых заслугах. Чтобы всегда можно было проверить, опросив медиков. Они же, отдельно от общей регистрации, ведут личные записи лечения боевых ранений и травм. Специально, для возможных проверок и сопоставлений. А в случае с «небоевыми» попаданиями в лазарет, такой записи не ведётся больного наблюдает медбрат, во время дежурства которого и поступил пациент. – пояснил старший фельдшер.
- Райсман, вы меня с ума сведёте, - раздражённо бросил полковник. – Что, нельзя сказать, что личное опознание пока невозможно, - вы же мне целую лекцию прочитали о ваших порядках.
- Простите, господин полковник, я просто наиболее полно хотел объяснить...
- Наиболее полно будете объяснять контрразведчикам, а меня пока интересует суть. Ясно вам? – Когда можно опросить весь ваш персонал?
- Я боюсь, не раньше утра, господин полковник. Три четвёртых медперсонала сейчас отсутствуют, кто на тренировках, кто в ротах, кто в казарме... – начал объяснять фельдшер.
- Ясно! – Перебил его начальник базы. - Пока его не опознают в лицо, я приказываю вам выставить вооружённую охрану, прямо здесь у его койки. И вот ещё что... Для надёжности, пристегните-ка его ремнями по всем конечностям. Мало ли... – Полковник развернулся к выходу. - Кстати, что с ним? – спросил он уже в дверях.
- Сильное физическое истощение, выражающе...
- Ясно! – отрезал полковник. – Выполняйте приказ».
 

Глава 6. Шмотки да подарки...
Утром я проснулся даже немного раньше, чем пропищал мой будильник. Пробираясь к выходу через дедовскую комнату я бросил взгляд на печку. Варвара спала в новой майке, по-детски сжимая в руке зубную щётку. Паста и салфетки лежали рядом с подушкой. – Надо ей одно одеяло отдать, а то не тулупом же её всегда накрываться, не догадался, ёлки-палки, хозяин гостеприимный, - с запоздалым укором к самому себе подумал я. - Ладно, пока пусть так спит, а вечером дам.
Умывшись во дворе, чтобы не будить гостью, я осторожно, на цыпочках подошёл к сохнувшей на верёвке в углу комнаты, одежде. Всё уже высохло. Снимая её юбку и пиджак, я вдруг подумал, что возможно в карманах мне удасться что-нибудь найти, что могло бы подсказать, кто она и откуда. Я развернул в руках её пиджан, но к своему удивлению не обнаружил в нём никаких карманов. – Может в юбке? – подумал я расправляя её. Однако и там никакого намёка на карманы не было и в помине. Сама одежда на ощупь была немного необычная - гладкая, словно шелковистая, но это был не шёлк, точно не шёлк. В тканях я разбираюсь, уж можете мне поверить. Моя мама до переезда работала помошником директора швейной фабрики. В начале 90-х, они закупали в Корее ткань, и её образцы во множестве лежали у нас дома. Я тогда узнал, как много классификаций одного только хлопка существует. Какой тип ткани идёт на брюки, какой на бейсболки, какой на майки и куртки. Из какого шёлка лучше всего шить юбки, а из какого блузки. Какая ткань, какую имеет фактуру, ну и всё такое. Я тогда на каникулах часто помогал матери, вместе с ней ездил встречать грузы, а по вечерам, мы даже бывало, играли в игру – кто более точно определит на ощупь вид ткани. С тех пор много лет прошло, но навыки остались, и я был уверен, что смогу определить почти любой вид ткани на вид и на ощупь даже сейчас. Однако с этой одеждой у меня ничего не получалось. Я отложил юбку с пиджаком в сторону и поднёс к глазам блузку. Та же ткань, только фактура тоньше
Интерестно, где сделана?
Я повертел одежду и не поверил своим глазам. На одежде не было ни ярлыков, ни меток производителя... Но это само по себе не так уж и странно, мало ли - сшита на заказ или ещё как-то. Поразило меня другое. На всей одежде не было швов. Что за диво такое?! Режьте меня, но так не бывает. Любая одежда, кроме разве что цельнотканой, имеет шов. Материал кроят на куски, потом из этих кусков и сшивают одежду. Поэтому каждая вещь имеет шов, то место, где смыкаются куски раскроенной ткани. Странно. И юбка, и блузка и пиджак не имели швов. Я не знаю, как это может быть, но это был факт и я держал его в руках. – Глюк, какой-то, - пробормотал я. Возможно и вправду цельнотканые. Какая-то новая технология... - Ладно, спросим Варвару, может и скажет чего, – решил я, складывая одежду на полку.

* * * * *

На часах было уже пол восьмого, поэтому я, уже не боясь разбудить лесную гостью, принялся расставлять на столе посуду и продукты.
- Здравствуйте, я ваша тётя! – донеслось вдруг с печки.
- Растёшь на глазах, молодец, - похвалил я её. – Вам тоже доброго утречка, умывайтесь быстрее и садитесь трапезничать, пожалуйста. – Это тоже цитата из фильма, если ты не помнишь, - на всякий случай добавил я.
Она хихикнула, посмотрела на щётку в своей руке и вдруг заявила. – Мне ещё никто никогда не дарил подарков. Спасибо тебе!
- Откуда ты знаешь? – хитро улыбаясь, спросил я её. – У тебя же память отшибло. Не могла же ты всю жизнь прожить и ни разу не получить никакого подарка, а?
- Да, действительно... – она снова подняла глаза к потолку и собралась было задуматься, но я быстро сказал, - ладно, иди умывайся, а я пока приготовлю для тебя ещё один подарок – бутерброд с колбасой. Идёт?
Она облегчённо, как мне показалось, кивнула головой и шмыгнула в дверь.

После завтрака Варя вдруг сказала. – Нехорошо, что ты один всё делаешь, давай я уберу со стола и помою посуду.
- Дело хорошее... и правильное, но ты разве помнишь, как это делается?
- Не помню, - она засмеялась, - но знаю.
- Ну, хорошо, - согласился я. – А я тогда не теряя времени, пойду барабанить. – По клавиатуре, - перехватив её удивлённый взгляд, пояснил я, - по клавиатуре барабанить, писать, значит.


Глава 7. Те же и Силантий.
« ... Киркофа допрашивали уже второй час. Сидящий перед ним следователь в чине капитана, имел почему-то знаки отличия интенданта. А второй, что стоял за спиной скромно носил простые сержантские нашивки. Киркоф смутно помнил, что вчера ему тоже задавали вопросы. На локтевом сгибе алело пятнышко от укола. – Интересно, что это была за инъекция? – думал Киркоф. – Лекарство, или... – по вчерашним ощушениям выходило, что «или», но Киркоф до сих пор не полностью оправился от истощения, поэтому из своих размытых воспоминаний однозначных выводов не делал.
В это время за тёмным стеклом, в соседней комнате за допросом внимательно наблюдали два человека. Один из них был сам полковник Самюэль Бюсси, начальник базы, второй невысокий человек лет сорока с невзрачным лицом, одетый в песчаного цвета камуфляж из лёгкой бронесинтетики.
- Он говорит тоже, что и вчера, разве это не очевидно? – хмуро сказал полковник, не отрывая взгляда от стекла в соседнюю комнату.
- Вколотая ему вчера доза веритала была занижена, учитывая его истощеное состояние. Но если мы ошиблись в определении этой дозы, а организм сержанта был менее истощён, чем мы предполагали, то он мог запросто обмануть нас. – Тихо произнёс его собеседник в камужляже.
- Да ладно вам. Запросто. – хмыкнул Бюсси.
- Ну, не запросто, но мог. В принципе, исключать это нельзя. – поправился человек в камуфляже.
- Что вы предлагаете? – полковник повернулся и в упор посмотрел на собеседника.
- Предлагаю перевезти его на нашу базу возле Большой Медведицы, там мы располагаем всей необходимой аппаратурой, для установления уровня правдивости показаний сержанта. – сухо произнёс тот.
- Вы представляете, сколько времени это займёт? – вспыхнул полковник.
- Представляю. Но иного выхода не вижу.
- А я вижу. Почему бы нам не проверить его слова, прямо здесь на месте. Послать штурмолёт с ротой десанта. В крайнем случае, потеряем только их.
- В добавок ко всем тем, что вы потеряли уже. – хмыкнул человек в камуфляже. – А вам не приходит в голову такой план: вы посылаете туда разведку, она возвращается и докладывает, что всё спокойно и обстоит именно так как сказал этот ваш Киркоф, потом туда едете вы, чтобы посмотреть всё своими глазами. И в этот момент – а) попадаете в плен, б) подвергаетесь уничтожению, в) подвергаетесь зомбированию, как этот сержант. Или может другой вариант: всё проходит тихо, спокойно, никакой засады вроде бы нет. Образец вражеского оружия захвачен, вы радостно рапортуете в Главный Штаб, оттуда приезжает комиссия с учёными и генералами и вот тут... – Он красноречиво оборвал фразу.
- Ну что молчите, полковник? – человек в камуфляже пытливо посмотрел на Бюсси.
- А если допустить, что это, правда? – произнёс полковник, - тогда у нас больше никогда не будет такого шанса. Я поверю ему. И пошлю туда разведку. А там посмотрим.
- Я бы не советовал спешить. – тихо произнёс человек в камуфляже.
- Ничего. На данном этапе, я вполне могу обойтись без советов. Разведка силами одной роты, это более чем в моей компетенции. – Решительно ответил полковник Бюсси».

Варвара неумело шаркала ивовым веником по полу. Дверь в мою пристройку была приоткрыта, поэтому я мог видеть её. По комнате носились облака пыли поднятые старательной уборщицей. Варвара два раза чихнула.
- Хорошо, что еду убрать догадалась, - успел подумать я, прежде чем в открытую дверь сторожки, молнией влетело что-то черно-белое и взорвалось громким лаем. Варвара испуганно ойкнула и попыталась отгородиться веником. Лающее черно-белое создание, звонко ворча, веник тут же вырвало и издало новую порцию торжествующего воя. Это был Силантий, дедовский пёс, собственной персоной. Он был чуть выше среднего собачьего роста, короткошёрстный, с массивной грудной клеткой и небольшими мощными окорочками-ножками. Соображал Силантий быстро, бегал ещё быстрее, а уж лаять мог так, что уши закладывало.
- Собачка, не ругайся, - опустившись на корточки и вжавшись в угол, умоляюще сказала Варвара.
Силантий, как ни странно, сразу сбавил децибеллы, подошёл к сидящей на полу девушке, внимательнейшим образом обнюхал, и строго ворча, повернулся в мою сторону.
- Силантий, свои. Это я. – мирным тоном сказал я псу. Силантий меня сразу узнал, он подбежал, быстро обнюхал (для соблюдения протокола, надо полагать) и опять вернулся к Варваре. Обнюхав девушку ещё раз, он снова гавкнул «для порядку» -смотрите, мол, у меня - и быстро выбежал вон.
- Ну, всё, лесник возвращается, это его собака была, – сказал я Варваре, – поднимайся, сейчас с дедом знакомиться будем.
Варвара встала, подняла веник, потом оглядевшись по сторонам, снова бросила его в угол, машинально поправила волосы, обхватила себя руками, и вся скукожилась, точь в точь как в то первое утро, когда я решил её выгнать.
- Не бойся, дед не кусается, он даже не лает, в отличие от Силантия.
Она с испугом продолжала смотреть на меня. – Не бойся, говорю, - снова повторил я, - Дед добрый старикан, он-то тебя точно не обидит. Пойдём.
Мы вышли на крыльцо и стали вглядываться в лес.
Минут через пять за деревьями показался Дед. Он шел, немного сгорбившись, но вполне бодро, а у его ног весело трусил Силантий. Когда до нас оставалось совсем немного, пёс, демонстрируя преданность и бдительность, сорвался с места и снова нас облаял, правда, на этот раз уже тише, так - для галочки. Мы, с Варварой молча, стояли в дверях, наблюдая, как дед выходит на полянку, как подходит к дому, как снимает рюкзак и садится на лавочку возле рукомойника.
- Здравствуй, Дед. – сказал я.
- Ого, никак Сашка изволил нагрянуть! – Дед с хитрым прищуром посмотрел на меня, словно только что заметил. - Ну что, поумнел, Сашка? – соблюдая традицию, спросил он.
- Да нет, Дед, всё некогда. – строго придерживаясь протокола, ответил я.
Дед, откинувшись на спинку скамейки отдыхал, разглядывая нас. – Ну, что ты умолк, Сашка, продолжай, скажи, кто это с тобой.
Варвара нервно сглотнула.
- Это Варвара, дед. Моя знакомая.
- Здрасте. – пискнула Варвара.
- Невеста, что ли? – улыбаясь, спросил дед, кивая ей.
- Э-э... нет, я её... по пути встретил.
- Он ехал к вам, а я на дороге валялась. Вот он меня и подобрал. – просто ответила Варвара.
- То есть, как - на дороге валялась? – удивился Дед.
Я молчал, предоставив выпутываться Варваре. Она, нимало не смущаясь, пояснила Деду. – Саша ехал к вам книжку писать, а я спала на дороге. Он подумал, что я ночью простужусь и взял меня спать к вам на печку. А утром я забыла, где живу и осталась здесь жить. Вот.
Глаза у деда стали круглыми. Он долго переводил взгляд с Варвары на меня, потом удивлённо крякнул и сказал. - Надо же, какая красивая, чисто королевишна.
Варвара скромно потупилась.
- Варвара, - нараспев произнёс Дед, - это значит, Варя-Варюшка...
- Варечка, - поправила она Деда.
- Ха! – сказал Дед. – А меня Михал Иваныч. Очень приятно. Какая же ты красивая, Варечка, просто чудо. – Дед с доброй улыбкой смотрел на неё. Варвара сияла. Силантий стоял рядом и, выражая полное согласие с дедом, вилял хвостом.


Глава 8. Кто-кто, в теремочке живёт...
Хорошо, блин. Я оторвался от компьютера. Прошёл мимо весело болтавших Варвары и Деда, на улицу. Точнее в лес. Светило солнышко, пели птички, и такая ляпота была на душе, что хоть взлетай в небо. Не скрою, настроение хорошим было в основном от того, что приключения Мак Киркофа двигались с хорошим темпом, указывая на то, что к сроку я успею.
Но и лес с птичками тоже грел душу. Эх, как хорошо-то здесь, - думал я, потягиваясь под лучами робкого осеннего солнышка. – Забудешь поневоле, что есть город с ночными клубами, пафосными тусовками, бутиками и прочим гламуром...
Для разминки я обошёл избушку несколько раз, потом спустился к озеру. Озеро было большим и тёмным, как и окружающий его сосновый лес. По берегам буйно росла осока и камыш.
 – Эх, наверное, рыбалка здесь знатная, и рыба непуганная, - подумал я присаживаясь на корточки на берегу. Внезапно кусты осоки зашуршали, и на воду выплыл здоровенный селезень. Увидев меня, он возмущенно крякнул, сменил курс и поплыл вдоль камышей, а за ним, как вагоны за паровозиком выплыли две утки и штук семь уже совсем взрослых утят. Только то, что они были немного посубтильней взрослых уток, выдавало в них молодняк. - Скоро уже улетят. Дней через пять-семь, не позже, - подумал я, вставая на ноги. – Сейчас уже середина сентября, совсем скоро похолодает. Пойдут осенние затяжные дожди, деревья облетят. Будет рано темнеть. Здесь тогда станет совсем неуютно... Мда, бедный дед, как он тут один. – Я вдруг поймал себя на мысли, что первый раз пожалел деда-лесника. Первый раз подумал о том, каково ему здесь. - Тоскливо, небось. Мда...
Я отряхнул штаны от налипших травинок и пошёл к избушке.
Подходя к дому, я почувствовал неповторимый запах готовящейся пищи. Дед с Варварой что-то кулинарили. По-моему, это картошка с салом. Мм-м-м, какой аромат. Это тебе не какой-нибудь американский гамбургер, это родное...
- Эх, куда б мне деться от гламура, да поесть картошки с салом, да с солёным огурцом? – входя в комнату и потягиваясь, спросил я в пространство. 
- Сюда и девайся, - рассудительно ответил мне Дед, раскладывая соленья. Варя продолжала помешивать картошку в большой шкворчащей сковороде, Силантий, обоснованно предвкушая свою долю праздника, усиленно шмякал хвостом себя по бокам. В общем, каждый был при деле.
- А откуда у тебя солёные огурцы, Дед? – спросил я, - их же не было.
- Здрасьте! – ответил дед, - как же это не было. У меня там, слева от избушки и огородик есть свой. Летом я теплицу собираю. Там и огурцы, и помидоры свои выращиваю. Я ж тебя угощал, не помнишь что ли? Ты тогда тоже самое спрашивал.
- Да? – я немного растерялся. – надо же, я и не помню.
- Ха. – усмехнулся дед, - а чем я, по-твоему, здесь питаюсь. Шишками с ёлок, что ли?
- Да... – я хотел было уже сказать, что не думал о том, чем он здесь питается, но вовремя прикусил язык и промолчал. Дед, усмехаясь, тонко резал розовое копчёное сало, и мне показалось, что он понял, что я хотел сказать.
- У меня и огород и коптиленка своя, - продолжал рассказывать он.
 – Блин, лажа какая, - мелькнула мысль, - надо быстрее заканчивать книгу и ехать отсюда.
Настроение почему-то испортилось. Еда перестала вкусно пахнуть. Дед, как ни в чём ни бывало, продолжал хозяйничать, и я, чтобы сгладить неловкость, принялся ему помогать. Потом я сходил в свою пристройку, вынес колу, колбасу и шоколад.
- О, городская еда пожаловала! – воскликнул дед. – Давай, ставь её сюда, - он сноровисто подвинул стоящие на столе тарелки, освобождая место для моих припасов. – Варечка, дай тарелку, - крикнул он. Варвара сняла вафельное полотенце с полки на печи, и взору открылась железная стойка с посудой: две железные кружки и три миски ( - Вот он где хранит их, - успел подумать я). Она достала одну из них и протянула деду. Я принялся резать колбасу, и вдруг меня обожгла очередная мысль, что я, за всё время моих приездов сюда, первый раз чем-то поделился с дедом. – Этак и свиньёй себя почувствуешь поневоле, - подумал я. – Надо гнать эти мысли, пока в депрессию не влез вместе с ними. Думай, Павлов, о чём-нибудь другом, вон... о Варваре, например...
Варвара... Мда. Не скажу, что я был не согласен с Дедом, когда он назвал Варвару красивой, но что-то во мне возмутилось тогда. Не знаю, может я за это время немного привык к своей роли доброго волшебника и в глубине души считал, что только я имею право говорить ей комплименты. – Комплексы, что ли у тебя, Павлов. Что-то ты дёргаться начал, что ни мысль, то непруха какая-то.
Весь во власти невесёлых размышлений, я продолжал машинально резать колбасу, пока не обнаружил, что порезал всю палку.
... – если это не исключено, значит это возможно, - донёсся до меня голос деда и последоваший за этим Варварин смех.
- Что? – я вскинул голову.
- Я говорю, что если Варечка не помнит, откуда она приехала, то надо рассматривать все варианты, - улыбаясь, сказал Дед, - вот я и предположил, что возможно она как ангел, с небес слетела к нам, чтоб жизнь нашу тёмную осветить собою. Варя смеётся и говорит, что не помнит, а я говорю, что раз это не исключено, значит, возможно. Правда, Варюша? – спросил Дед Варвару, - нельзя же исключать и такой вариант?
- Нельзя, Михал Иваныч, - счастливо засмеялась она.
Я смотрел на смеющуюся Варвару и не мог отделаться от ощущения, что наблюдать её общение с дедом, мне неприятно.

После обеда, дед снова ушёл по своим лесниковским делам, Варвара по сложившейся (уже) традиции принялась убирать со стола, а я засел за компьютер...
- Силантий, колбаса! – донеслось вдруг из дедовской комнаты. Я, немного поморщившись на источник шума, продолжал барабанить по клавиатуре. Киркоф, оправившийся и отоспавшийся, давал показания о своих приключениях на вархском пункте, командованию своей базы. После первого недоверия к его рассказу, обсуждение вылилось в чисто техническую фазу: остались ли ещё вархи на базе, не включено ли снова это оружие и др. Связались с кораблями космической блокады планеты – выяснить, не прорывались ли ещё вражеские корабли к планете. Оттуда ответили, что нет, не прорыва...
- Силантий, колбаса! – снова раздался звонкий голос. Потом послышалось лёгкое движение, и воцарилась тишина.
 Я опять вернулся на базу Земной Конфедерации. Там уже начинали формировать комиссию вторжения на обезоруженное логово врага. Кирков вносит предло...
- Силантий, колбаса! – вновь раздался её голос. Опять что-то легонько шумнуло и замерло.
Ладно. Продолжаем. ...Киркоф вносит предложение направить на базу вархов дистанционно управляемый пневмоплан. Если он не грохнется, то значит и мы сможе...
- Силантий, колбаса!
Да что такое! Что же они там делают!? Я встал, и горя праведным гневом собрался было распахнуть дверь и устроить обоим выговор за то, что меня отвлекают от работы, но любопытство пересилило, и я затаив дыхание, приник к дверной щели.
Та-а-ак... Эта девчонка разложила на столе продукты, в частности, мою любимую сырокопчёную колбасу, которую я перед обедом нарезал одинаковыми плотными кружочками, и кормила ею пса.
Конечно, это очень мило, что вкусы у нас с Силантием в этом вопросе полностью совпадают, но, по-моему, не стоит так...
Она взяла со стола очередной кружок и медленно-медленно положила его псу сверху на влажный нос. Силантий, превратившись в статую, свёл глаза в кучку и смотрел на лакомство. Так продолжалось с минуту. Варвара, поджав ноги, сидела на лавке, а пёс сидел на полу подле неё и неотрывно гипнотизировал кусок колбасы на собственном носу. – Силантий, колбаса! – вдруг выкрикнула она. Пёс, лёгким движением носа подбросил кусок колбасы под потолок, и молниеносно взвившись вслед, перехватил его пастью высоко над полом. Потом опять послышался лёгкий шум – это Силантий приземлился на свои четыре окорочка и снова обратился в соляной столб.
Очередной ароматный кружок тут же лёг ему на нос.
- Силантий, колбаса!!! – громко рявкнул я, распахивая дверь. Пёс шарахнулся в сторону, колбаса покатилсь куда-то под стол. Варвара от испуга дёрнула руками и чуть не упала с лавки.
- Развлекаемся... – ядовито улыбаясь, сказал я, обводя взглядом напуганное собрание, - ну-ну...
Силантий, оправившись от первого испуга, бочком-бочком залез под стол. Варвара опустила ноги вниз и сидела с виноватым видом, уперев глаза в пол. Под столом едва слышно чавкнуло, пёс вылез наружу, сел рядом с ней и, опустив глаза вниз, принял ту же покаянную позу.



Глава 9. Утро доброе...
Это утро началось для меня со странных звуков.
- Шмяк-шмяк, - сказал кто-то, недалеко от меня.
- Что? – переспросил я спросонья.
- Шмяк-шмяк, - ответили мне.
Я приоткрыл глаза. Это Силантий пришёл поздороваться. Он очень умильно умел вилять хвостом. Хвост у него был толстенький, как батон колбасы, которую пёс безмерно уважал, и очень подвижный. Настолько подвижный, что когда Силантий им крутил, выражая свою собачью радость, он со звонким шмяканьем бил ему по бокам. По этим звукам можно было даже отслеживать его передвижения. - Шмяк-шмяк, - раздается в прихожей. – Шмяк-шмяк-шмяк, - прошло к печке. Шмяк-шмяк-шмяк, - радостно завертелось у входа в мою пристройку.
- Стоп! А почему я лежу на печи? Здесь же Варварино место... Ах, ну да. Вчера Варвару, как единственную даму, проводили спать в пристройку, а Дед уступил мне свою печь. Кстати, где он? - Я посмотрел вниз, туда, где стояли две сдвинутые лавки. - Ага, уже вышел, поэтому собака и смогла зайти.
- Шмяк-шмяк-шмяк. – Силантий продолжал стоять, уткнувшись носом в дверь.
- Она ещё спит, - сказал я Силантию. – Шмяк, - ответил он мне и снова повернулся к двери.
- А вот и не сплю, - раздался звонкий голос. – Заходи, Силантий.
Дверь приоткрылась, и пёс тут же скользнул туда. – Шмяк-шмяк-шмяк...

* * * * *

- Саша, - обратилась ко мне Варвара после завтрака, - а что ты пишешь?
Я, весь находясь в размышлении о той ситуации, в которую загнал Киркофа, не услышал её вопроса, - да-а, - протянул я неопределённо, выстраивая в уме, линию поведения сержанта на очередном допросе.
- Да? – переспросила Варвара. – Хороший ответ. А если я спрошу, сколько времени, ты скажешь мне – нет?
- Что? – я поднял голову от кружки с чаем.
Варвара смотрела на меня с осуждением.
- Ты не слышал мой вопрос, - обиженно сказала она.
- Да нет, почему, ты спросила про время... ведь так? – попытался выкрутиться я.
- Нет, я спросила про то что ты пишешь, - дуя на чай, сказала мне она.
- А-а, ну дык это, как водится... разумное-доброе-вечное с комментариями и дополнениями.
- Правда?! – она отставила чашку и вся подалась вперёд, - вот здорово, это, наверное, очень интерестно, да?
- Да уж, наверняка, - пробурчал я, - эх, почему ты не мой издатель...
- Саша, - она с мольбой посмотрела на меня, - ах, как бы я хотела это прочитать.
- Ну, вот ещё, новости. Читать она собралась. – немного раздражённо подумал я. - Не знаю как с этим обстоит у других, но у меня в написании книг есть свой пунктик, а именно, я никому не даю читать, то что пишу, пока: первое - вещь не закончена, второе - пока я не показал её издателю, третье - пока её не прочитает Ленка. Мда... Ленка... Ленка, этот самый третий пункт был в системе до недавнего времени. До, совсем, недавнего... Тьфу ты, мама дорогая, а я уже и подзабывать начал про эту самую Ленку. Да, может оно и к лучшему.
- Саша! – снова сказала Варя.
- А-а? – я вернулся к действительности.
- Ты меня снова не слушаешь, - произнесла она обиженно.
- Нет-нет, я слушаю тебя... на счёт прочитать... Слушай, гостья из леса, а ты читать-то умеешь? А то выснится, что как буквы выглядят, не помнишь тоже. А, что скажешь?
Варвара задумалась, отпила чаю, а я наблюдал за нею, когда ж она начнёт глаза к небу задирать. Варвара ещё раз отхлебнула чаю, почесала ухо и вдруг вся озарилась радостной улыбкой.
- Умею! – закричала она. – Умею, точно! Я ведь уже читала! Да! На зубной пасте, что ты мне дал, было написано – «укрепляет эмаль и предотвращает кариес». Точно! Если я это помню, значит, я это прочитала! А ещё... – она на секунду задумалась, - на тебе в первый день майка была с надписью – «не обижай меня, я лысый», правда?
- Правда, - улыбаясь, подтвердил я.
- Кстати, - она удивлённо посмотрела на меня, - а почему «лысый», ты же волосатый?...
- Ну, спасибо на добром слове, медемуазель Варвара, - я неожиданно для себя развеселился. – Не такой уж я и волосатый. Вполне в норме.
- Но ты же, не лысый! – она всё так же удивлённо смотрела на меня.
- Да это просто майка, так для прикола.
- А-а, - она покивала, но по её глазам было видно, что она так и не разобралась, в чём тут прикол. Она снова ненадолго призадумалась, а затем опять спросила, - Так о чём же ты пишешь?
- Ну, так, фантастику всякую, - нехотя ответил я.
- А-а, - она снова кивнула с таким видом, словно вопрос для неё оказался исчерпаным.
– А про что это? – тут же спросила она вновь.
- Хм... Ну, про то, как люди будут жить через много-много лет, - так словно бы говорил с дитём, начал я объяснять ей. – Какие будут дома, самолёты, какие события, какие будут сами люди...
- Но это ведь зависит от того, какие люди сейчас. – неожиданно вставила она.
Я осёкся, не ожидав такой глубокой мысли от Варвары, которую в душе уже начинал принимать за ребёнка. – Ну-у... в общем, - попытался продолжить было я, - а почему ты так думаешь? – вдруг спросил я её.
- Ну, как... – она похлопала глазами, - вот живут люди, так?
- Ну.
- Они ведь какие-то... либо хорошие, либо плохие, либо добрые, либо злые, либо ещё какие. Вот! А они потом воспитывают своих детей. Дети тоже потом вырастают такие как их родители. Вот и получается, что если их родители хорошие и добрые, то и дети становятся такими же, и будущее становится лучше. А если родители плохие, то и дети у них становятся такими же злыми... и несчастными.
- То есть, ты хочешь сказать, что будущее мы делаем сейчас? – спросил я Варвару.
- Да, именно так, - вдохновенно ответила она, - всё, что мы делаем сейчас, это меняет мир, меняет будущее. В лучшую сторону или наоборот. Вот ты пишешь книжки, это хорошо, что они добрые и умные.
- В смысле, ты о чём, Варвара? – удивился я.
- Ну как же, ты ведь сказал, что пишешь про умное и доброе, - немного нетерпеливо пояснила она.
- Ох, ты, ёлы, ты «разумное-доброе-вечное» имеешь ввиду, - понял я.
- Ну, да! – сияя, ответила она.
- Да это так... просто цитата, я ж говорю, я пишу фантастику.
- Да? А она добрая? – не сводя с меня больших синих глаз, спросила она.
- Ну что значит – добрая? Я стараюсь, чтобы мои книги были в первую очередь интересно читать, а где там добро или ещё что-нибудь, это пусть каждый решает сам. Что-либо написать, это уже достаточно непросто, понимаешь? А ещё написать так, чтобы было интересно, ново, необычно, это вообще надо постараться. – неожиданно вспылил я. - Есть книги для детей, «добрые», как ты говоришь. Про деда Мороза и всяких там зайчиков, есть детективы, есть любовные романы, а есть фантастика. Я вот лично, пишу фантастику. Стараюсь, чтобы было интерестно, а на большее не претендую.
Она сидела и как-то странно и недоверчиво смотрела на меня. А меня, непонятно почему захватило желание... даже не знаю, как сказать-то, оправдаться перед ней, что ли... Почему, да и за что, я сам не понимал, но что-то заставляло меня продолжать.
- Это жанры, понимаешь, ты, жанры. Одним нравиться читать, как Раскольников бабушку топором по макушке хватил и в течении трёхсот страниц мается комплексами; другим про то, как три древних дебила за огнём по лесам шарятся, третьим про розовые сопли с кружевами, типа: « он повернул свой мужественный профиль в её сторону и посмотрел на Эмили глубоким бархатным взглядом. От этого взора у неё взопрели подмышки, и сладкая истома разлилась по всему телу...» и в таком вот стиле вся книга. Это просто вопрос интереса, а не вопрос добра или зла, не вопрос того, хорошо это или плохо. Понимаешь?
Варвара сидела, слегка ссутулившись, и смотрела в стол.
- Один наш преподаватель, - продолжал я, уже тоном ниже, пытаясь перевести свою вспышку в шутливый тон, - Макоев Анвар Мударович, неизвестно какими путями перелетевший с кавказских гор в наш университет, вообще постоянно утверждал, что «Литература - это более чем, кажется на первый взгляд!»
Варвара медленно подняла глаза от стола - Более, чем что? – тихо спросила она.
- Вот это он всякий раз забывал уточнить. – засмеялся я.
Варвара слегка улыбнулась, потом кивнула и тихо спросила, - а кто такой Раскольников?
Я вкраце рассказал.
– Это плохо, - выслушав меня, сказала Варвара, - это очень плохо. Людей нельзя убивать. Никак нельзя. – она вздохнула, - а можно, я всё-таки почитаю, что ты написал?
Чай давно остыл. Пора было садиться за компьютер. Я посмотрел на неё. Она опустила глаза.
- Ладно, - подумал я, - плевать на правила, плевать на издателя, и уж тем более плевать на Ленку.
- Можно, только осторожно, - буркнул я, вставая из-за стола. – Когда я отдыхать буду. Недолго. – поспешно добавил я секунду спустя.



Глава 10. Ленка, топоры и прочие вилы...
Пальцы барабанили по клавиатуре. Периодически возвращаясь назад, я вставлял в жизнь своего героя новые подробности. Ещё и упомянутая за завтраком Ленка, дюжину вархов ей за шиворот, иногда приходила на ум, сбивая с мысли. Итак, Киркоф ведёт отряд к базе вархов...
Ленка как-то спросила меня, а почему ты, мол, не... Тьфу ты! Противная Ленка всё-таки сбила с мысли. Ладно, если какая-то мысль настойчиво лезет в голову, то я считаю, что лучшим способом будет остановиться на минуту и спокойно додумать её до конца, повертев её и так и этак, иначе она не даст тебе работать дальше, так и будет как назойливая муха крутиться перед носом, отвлекая от дела.
Итак, Ленка. Она спросила меня как-то, почему, мол, в твоих фантастических романах, Павлов, всегда отсутствует любовная линия. Я тогда ей не ответил, опасаясь очередной порции насмешек. Наедине с собой, конечно, можно признаться, что я просто ничего не понимаю в этих самых отношениях мужчины и женщины, а писать о том, чего ты не понимаешь, это значит выставить себя на посмешище. С другой стороны я и в фантастике, возможно, тоже ничего не понимаю, но тут вариант беспроигрышный, никто не подловит и не скажет, так мол, не может быть. Может быть, и не может, на то это и фантастика. Фантазируй и пиши, а кому не нравится, ни к чему конкретно придраться не сможет. Мда...
С Ленкой я познакомился на одной литературной собирушке. Она стояла окружённая какими-то парнями, которые наперебой острили, стараясь ей понравиться. И Ленке всё нравилось… нравились, не парни, а сама ситуация, она стояла, слушала, согластно кивала своей мальчишеской стрижкой и время от времени срезала острым язычком того, кто неудачно шутил. Я приехал по приглашению своего издателя, и знал, что моя новая книга участвует в сегодняшнем конкурсе. Я немного припозднился, и встал неподалёку от входа, решив для начала оглядеться. Тут-то я и заметил её. Я встал рядом и неожиданно для себя стал прислушиваться к их разговору, делая вид, что внимательно смотрю на сцену, где по очереди выступали какие-то издатели и редакторы журналов. Скоро должна была дойти очередь до книг. Я тогда не знал ничего о ней, не знал я и того, что находясь в любой компании, Ленка любила собирать вокруг себя компанию парней. Затем, каким-то образом она умудрялась заводить их так, что те, стараясь ей понравиться, наперебой начинали состязаться в остроумии. Ленка смеялась, прижимаясь то к одному, то к другому, вставляла реплики таким образом, что через пару минут соперники начинали отпускать шутки уже в отношении друг друга. Нередко доходило до серьёзных ссор. Ленку это очень забавляло. Это я потом её изучил и узнал, как она это делает, но тогда, в первый раз, я увидел её и в зобу, как говориться, дыханье спёрло. Она стояла такая яркая, броская, смеющаяся, вся в чёрной одежде с короткой причёской белых волос, и я бы никогда не осмелился подойти к ней просто так, познакомиться. По крайней мере, в той ситуации, но «его величество Случай» срежиссировал по-другому. Один из терпящих поражение в словестной баталии вокруг Ленки, решил, как говориться, «перевести стрелки» и следующую свою «пошутилку» отпустил не по поводу соперника, а по поводу меня, что-то на счёт моего шейного платка. Прозвучало не смешно, а скорее грубо.
- Миша, - заявил ему один из парней, - тебе ли рассуждать о городской моде. В деревне, возможно, имеют место несколько иные веяния. – Леночка, - обратился он к той привлекательной яркой девушке, - дело в том, что наш Миша одно время отирался в столице, где каким-то боком был причастен к передаче «Сельский час», чем очень гордится. Но справедливости ради, стоит заметить, что обществу пока достоверно неизвестно, какой именно это был бок, и к какому краю передачи он был приложен. – Девушка Леночка весело засмеялась, Миша тоже изобразил что-то вроде подхихикивания, но этой репликой он был явно уязвлён, и, видно уже окончательно решив переводить стрелки на меня, выдал, - Да если б этот дуралей, хоть «Сельский час» смотрел, то не напялил бы на себя эту тряпку.
Сказано это было громко, вызывающе и дальше делать вид, что я ничего не слышу, было нельзя. Я медленно повернулся к говорившему Мише. Он был повыше меня ростом, зато немного рыхловат. Я подошёл к нему вплотную и, слегка наступая на носки его блестяших туфель, глядя ему в глаза, медленно проговорил, - Любезный, вам что, голову телегой ушибло? В таком случае вам надо к ветеринару, а не сюда. – Я, продолжая спокойно стоять на носках его туфель, внутренне сгруппировался, чтобы при первом же его резком движении, уйдя влево и вниз, кулаком дать ему под дых. Но Мишаня, видимо не ожидая от меня такой прыти, протормозил и потерялся. Девушка Лена и остальные парни с любопытством смотрели на нас. Когда Мишаня, наконец-то открыл рот, чтобы что-то сказать, с трибуны прогремело, - Мы объявляем победителя среди молодых писателей, по версии нашего журнала. – Все невольно повернули головы в ту сторону. – Им становится... – выступающий подержал эффектную паузу, - им становится... Александр Павлов и его роман «Роза боёв»!
Это был мой триумф. Все зааплодировали. Я же, не спеша убрал ноги с Мишаниных туфель, отодвинул его плечом и проследовал на сцену. Говоря какие-то слова приветствия и благодарности, сверху я отлично видел как девушка Лена улыбаясь, фотографирует меня, а Мишаня тупо набычившись стоит рядом. Потом мне вручили какую-то грамоту и ещё раз искупали в аплодисментах. Сойдя со сцены, я сразу же наткнулся на Лену.
- Значит Павлов, это вы? – спросила она меня, - а я про вас слышала, и даже одну вашу повесть читала...
- Лена, - перебил я её, чувствуя себя победителем, - У меня есть ещё много прекрасных повестей для чтения, но давайте обсудим это в хорошем и тихом ресторане, куда я лично, собираюсь прямо сейчас, и зову вас с собой, - закончил я, беря её под руку.
Она, ни секунды не раздумывая, сказала – хорошо. – И мы, держась под руки, вышли на улицу. Но там, как легко было догадаться, меня уже ждал Мишаня с каким-то незнакомым парнем. По его лицу было видно, что он вполне оправился от своего смущения, и сейчас всем сердцем жажадал мести. – Слышь ты, писатель, - сказал он, делая ударение на первом слоге, - мы с тобой не договорили...
Неожиданно громко и язвительно рассмеялась Лена, - Ми-и-ша, - протяжно проговорила она, - тебе же сказали, - к ветеринару. Значит, иди к ветеринару. – Она смерила его презрительным взглядом и увлекла меня к машине.
- Извини, - сказал я Мишане, садясь за руль, - не хочу в такой хороший день обижать зверушек, особенно больных.
И мы поехали в ресторан. Потом ко мне. А потом она задержалась у меня ещё на день, потом ещё, и ещё...
Она работала, как это сейчас называется-то... «фриленсером», то бишь – вольным корреспондентом, аж в трёх женских журналах. Сейчас, вспоминая наши с Ленкой отношения, я точно могу сказать, что они принесли мне только боль и разочарование. Где бы мы ни находились, Ленка терпеть не могла, если она была не в самом центре внимания. Как только мы оказывались в компании, ей было плевать на меня, ей обязательно надо было собрать вокруг себя парней, соревнующихся за её благосклонный взгляд. Поначалу я, ревнуя пытался было острить вместе со всеми, «защищая» таким образом, Ленку от чужих посягательств, но со временем понял, как это глупо, и сам плюнул на эти Ленкины забавы. При всех попытках заговорить с Ленкой на эту тему, я подвергался насмешкам. Причём насмехаясь Ленка, очень легко била «ниже пояса», упиваясь тем, что я терялся и переставал возражать ей. Со временем, это переросло в некую зависимость. Я ходил за Ленкой на все её вечеринки и презентации и, делая вид, что ничего не вижу, затравленно наблюдал, как Ленка кружит головы другим парням. Однажды она уехала с одним из них. Я сходил с ума от ревности, и когда она заявилась на следующий день, я устроил ей скандал. Ленка с насмешливым выражением лица выслушала все мои претензии, потом прижалась ко мне и сказала, - Ко-о-тик (фу, ненавижу, когда меня так называют!), ну посмотри, какая я хорошая, какая милая, какая красивая, ну разве на меня можно злиться, ну ко-о-отик, ну пу-у-у-упсик...
Я, зверея внутри, вслух почему-то ничего сказать не смог. Она так и осталась у меня, продолжая делать то, что взбредёт ей в голову, а неразрешённый конфликт застрял у меня в душе куском ржавой арматуры. Я хотел её убить, и не мог выгнать, а она продолжала развлекаться, совершенно меня не стесняясь.
– Не злись, пупсик, ты же знаешь, я собираю материал для своих статей. О том, какое вы, мужики, глупое, нервное и закомплексованное быдло. Это ведь только работа, ко-о-о-отик.
В один прекрасный день в квартире раздался звонок, я открыл дверь и обомлел. На пороге стоял парень с букетом цветов. – А Лена дома? – спросил он таким тоном, будто я был её мамой. Но больше всего убило меня следующее, когда я ошарашенный внезапным явлением повернулся к Ленке за объяснениями, в лицо мне ударила вспышка фотоаппарата.
- Отличная получится фотка, - в восторге верещала Ленка, - по теме «рога с доставкой на дом»!

Да-а... Хуже не придумаешь. Смутно помню, как тот парень летел у меня по лестнице, помню, как Ленка смеясь, попробовала обнять меня и пропищать своё обычное, - ну, ко-о-тик... Помню, как её дорогой японский фотоаппарат совершил невыразимо красивый полёт сквозь стёкло кухонного окна, и дальше, через улицу, палисадник и... в итоге со звонким хрустом влипнув в стену соседнего дома. Помню ошарашенное Ленкино лицо (надо же, сейчас уже вызывает улыбку), помню, как я под гром её оскорблений, медленно, словно во сне, вытаскивал из рамы осколки стекла. Потом также медленно взял её вещи и понёс к разбитому окну.
 – Скотина! - заорала Ленка, вырывая их из моих рук. Тогда я, молча, открыл дверь.
На следующий день, я съездил за новым стёклом, вставил его в раму, прибрался в квартире, уничтожая её следы, весь находясь во власти стыда, что позволял так обращаться с собой этой... дряни. А через день меня ждал ещё один шок – Ленка пришла мириться.
- Ко-о-тик, - медовым голоском начала она прямо с порога, - ну не сердись, ну посмотри, какая я сладенькая. – Она изогнулась всем телом, и томно прикрыв глаза, потянулась ко мне. – Посмотри, какая я сладенькая, - ещё раз нараспев произнесла она. Во мне боролись отвращение и какое-то безумное влечение к ней. Она, продолжая изгибаться начала стягивать с себя майку на тоненьких бретельках. Я, сжав зубы, всё-таки выставил её за порог, прямо так – с полуснятой майкой. И закрыл дверь.
То, что я услышал о себе через закрытую дверь, никакая бумага не выдержит, не то, что уши. Самым слабым было, наверное... как бы сказать поприличнее... «нечистоплотный пассивный... мм-м... извращенец». Я опять поймал себя на мысли, что усмехаюсь, вспоминая это. Всё-таки великая вещь – смена декораций. Хорошо переключает настроение.
Потом целую неделю я не мог заставить себя сесть за книгу. Потом всё-таки сел... но ничего не написал. Потом начались звонки из издательства с одним и тем же вопросом, успею ли я в срок.
Достали. С другой стороны я постоянно боялся, что снова придёт Ленка. Боялся, что не выдержу, и ждал её. Наконец я плюнул на всё, собрал свои манатки, и дунул сюда, в лес.

* * * * *

- Ты же их убил! – воскликнула Варвара, когда, на следующий день, я, закончив послеобеденный моцион, вернулся в сторожку.
- Кого? – оторопело вопросил я.
- Вархов.
- А-а-а, фу-ты, я уж подумал, что ты узнала про тех, кого я закопал в лесу. – Настроение было хорошее и меня потянуло на «пошутить».
- Кого ты закопал в лесу? – с убитым видом спросила Варвара. – Дедушку я только что видела, Силантий тоже был с ним.
- Обещаешь, что не скажешь прокурору? – я навис над ней, грозно сдвинув брови.
- Не знаю, - прошептала она, не сводя с меня больших испуганных глаз.
- Тогда слушай, - я понизил голос до зловещего щёпота. – Это были... Али-Баба и сорок разбойников! – резко выдохнул я.
- Ой! – Варвара закрыла лицо руками. Она так по-детски испугалась, что мне опять стало совестно.
- Да шучу я, шучу. Никого я не убивал.
- Да? А закопал кого?
Я только вздохнул. Это синеглазое чудо, то как ребёнок, то как взрослый, поди разберись, когда и на кого в ней нарвёшься. – Да не закапывал я никого, и не убивал тоже. Я вообще существо мирное, как выхухоль.
- Но ты же написал про это... Про то, как гибнут люди и эти вархи. Как будто ты убеждаешь, что так и надо. Надо друг друга убивать. А это неправда! Это плохо. - Саша, - попросила она меня, - ты бы мог написать это по-доброму?
- По-доброму? – переспросил я. – Сейчас, подожди. – Я встал из-за стола, выпрямился, засунул руки в карманы и старательно возвёл глаза к потолку.
- Саша! – чуть не со слезами в голосе, воскликнула она. – Напиши лучше по-доброму.
- Как это по-доброму? – насмешливо осведомился я, - «Сержант Кирков, ласково улыбаясь, достал из трусов плюшевого мишку, нежно хранимого там на случай мирного разрешения многолетнего межгалактического конфликта, и протянул его молодому варху. Тот краснея и смущаясь, принял дар, а потом, держась за руки и весело припрыгивая на ходу они вышли в васильковое поле навстречу первым лучам нежного весеннего солнышка». Так что ли?
Варвара насупилась. Мне надо было возвращаться к работе, и оставив лесное чудо с недовольной миной, я зашёл в свою пристройку.

* * * * *

Однако на следующий день помимо моей воли пришлось вернуться к прерванному диалогу. Варвара, как мне показалось, избегала разговаривать со мной, и я, время от времени ловил на себе её хмурый взгляд. После обеда, когда дед опять ушёл по своим делам, а Варвара начала убирать посуду со стола, я решил пойти на сближение.
- Варвара. – улыбаясь, тихо позвал я. Она не ответила, лишь обиженно шмыгнула носом.
– Варя-королевишна, - ещё тише позвал я, настраиваясь на то, что мне снова придётся говорить с ней, как с ребёнком. Моя лесть сработала. Варвара обернулась, посмотрела на меня исподлобья и наконец, удостоила меня первой за сегодня фразой.
- Ну, чего тебе?
- Вы никак серчать изволите? – мягким голосом начал было я.
- Изволю! – неожиданно резко выкрикнула она. В качестве доказательства, что она действительно «изволит», Варвара убедительно грохнула крышкой кастрюли.
- Чем же прогневил? – продолжая в том же духе, спросил я.
- Да тем, что пишешь про плохое, про злое! Убиваешь людей в книжках своих. И про войну пишешь, как будто людям, так и надо жить.
- Варвара, - я развёл руками, - ну я же тебе объяснял, что это просто фантастика, просто жанр такой. Просто жанр.
- Да нет, не просто! – она всем телом развернулась ко мне. – Не просто! – воскликнула она снова, указывая в мою сторону недомытой ложкой. – Когда ты пишешь, ты убеждаешь, ты меняешь человека, который читает, а это не просто так!
- Вот те на! – воскликнул я уже без капли шутливости в голосе. – Я что тебе, сказочник, что ли, про одуванчики и букашек писать. Я пишу так, потому что, так мне дано писать...
- Дано? – Варвара пытливо посмотрела на меня. – Кем дано, скажи мне, пожалуйста?
- Ну как... – Я запнулся, - это же фигура речи такая... Кем дано... Ну, допустим свыше. Богом. Хоть я в Него и не верю.
- Как это «не верю»? – Варвара с видом крайнего изумления уставилась на меня.
- Ну, вот так... не верю и всё.
- А-а как же... – она, продолжая оторопело смотреть на меня, обвела рукой кругом, очевидно имея в виду окружающий мир. – А откуда, по-твоему, всё это?
- Ну не знаю, природа, - ответил я, уже жалея, что начал этот разговор. Обижалась она себе, ну и на здоровье, пусть обижалась бы и дальше, нет, меня мириться потянуло.
- А природа, откуда, по-твоему? – с удивлённой улыбкой, взирая на меня как на убогого, опять спросила Варвара.
Так, этот разговор пора было сворачивать. Надо с ней быстренько согласиться и идти работать, а то время не резиновое, да и нервы тоже.
- Хорошо. – твёрдо (как мне показалось) сказал я. – Наверное ты права – природу создал Бог. Не спорю. Соответственно от Него мне дано писать так, а не иначе.
- Нет-нет! – Она торопливо, боясь, что я её прерву, заговорила, заглядывая мне в глаза, - Бог каждому даёт свой талант или способность. Просто отдаёт в наше распоряжение. Просто даёт в дар, в наши руки. Как подарок, понимаешь, как подарок. А мы уже сами решаем, как распорядится им. Вот ты мне про какого-то Раскольникова рассказывал, что он топором старушку убил, пусть плохую, но к миру зла он ещё и своё зло стократно добавил, и постороннюю девушку убил тоже. Чтобы та никому не рассказала про зло это. И посмотри, как зло выросло. Он убил топором, но топор ведь не зло. Топор... топор это как некий дар, который был у него. И он, только он сам мог решить, как использовать его. Топор, когда лежит в сарае, то он ни плохой ни хороший. Плохим или хорошим его делает человек, который берёт его в руки. Если это плотник или вот как дедушка наш, то тогда это стол, стул или избушка. А если преступник, то и топор в руках его во зло обращается. И всё-всё на этом свете либо в добро, либо во зло использовать можно. Вот ты книги пишешь, это ведь тоже дар, это тот же топор. Он есть у тебя, а как ты распорядишься им? Нарубишь ли ран в сердцах людских или как ювелир огранку доброте в душах сделаешь? Твой дар это топор, Саша, это топор. И когда ты пишешь об убийствах, пусть вархов, пусть их нет на белом свете, но человек, когда читает, он это как бы видит. И убийства он как бы видит, понимаешь. А убивать-то нельзя, но ты говоришь книгами, что убивать можно. Ты придумываешь причину, что можно убивать и убиваешь. А люди это читают и соглашаются с тобой!
Я ошарашенно смотрел на неё.
– Подожди, подожди. – я помотал головой. – Причём здесь убийства, я просто пытаюсь писать так, чтобы было интересно людям. Причём здесь зло. – Я пытался найти слова. - Ты бы знала, что пишут и издают... это вообще, ни в какие рамки не лезет. Я-то... просто фантастику пишу, люди хотят читать это. Люди требуют это... и сцены насилия тоже нужны, без этого вообще никак. Нельзя же только про цветочки-лютики писать. Людям нужно насилие... просто люди такие.
 - Нет-нет! – Она схватила меня за руки. – Люди вовсе не такие. Они такие же, как и ты, как и дедушка, как и все мы. Они не хотят жить насилием, они просто слабы и послушно едят всё то, чем их кормят. Они не хотят жить с этим, они тоже хотят добра, хотя бы на страницах книг. И ты, именно ты, решаешь, что ты принесёшь им своим даром. Настроишь на войну и разрушение или на добро и созидание. Заставишь искать врага в ближнем или наоборот. Сделаешь ли мир лучше или хуже. У тебя в руке топор, так не убивай же им. – Она выпустила мои руки и обессиленно замолчала, глядя мне в глаза.
- Что-то я не пойму ничего. – пробормотал я. – О чём мне писать-то, по твоему? Про лесных зверушек, что ли... Так и они едят друг-друга. А книги вообще без насилия, это... телефонный справочник какой-то.
- Я не про насилие говорю, а про то, что ты создаёшь в сердце у людей. Ты не чувствуешь своей ответственности за то, что ты пишешь. Я и говорю про это. Про добро и зло. Про надежду и отчаяние. Про разрушение и созидание. На что ты настраиваешь, на что ты направляешь людей. Что после прочтения твоей книги будет делать человек, с новыми силами будет созидать и любить, или опустит руки, и дальше будет послушно пережёвывать своё безнадёжное существование. А смысл твоей книги – это продолжение войны, продолжение боёв и никакой надежды. Ты своим топором убиваешь в сердцах надежду. – Она отвернулась, слегка ссутулившись, прислонилась к печи и сказала. – Надо нести надежду, а не убивать её. Чтобы в сердце человека побеждало доброе начало, а не наоборот.
Я, оглушённый такой отповедью, молчал и не знал что сказать. Мне и вправду не приходила в голову мысль о том, что надо нести какую-то ответственность за то, что ты пишешь. Читать интересно, издатель платит, ну и хватит на том. Это были резкие мысли, новые мысли... и не очень приятные. 
- Понимаешь, - стараясь не показывать, что уязвлён её словами, попытался оправдаться я, - если писать о добре, как ты говоришь, людям будет просто не интересно.
Она резко повернулась ко мне, и внимательно посмотрев мне в глаза, произнесла, чеканя каждое слово. – А вот это – неправда! Можно! Можно писать о добре и интересно и красиво и захватывающе. Просто ты ещё не думал об этом. Дело ведь вовсе не в насилии, а в умении. У тебя оно есть. - Топор-то, в твоей руке, - немного помолчав, добавила она.

Я стоял и не знал, что сказать. Всё внутри, весь сложившийся порядок мышления и отношения к жизни бунтовал против её слов. Вся система моих взглядов отторгала эти новые мысли, они как заноза в ноге, мешали идти дальше... – или мешала стоять на месте, - вдруг мелькнуло в голове.
Тьфу ты! – Я внезапно разозлился на себя. Какая-то соплячка, младше меня на добрый десяток лет смогла внести такую сумятицу в мои мысли. – Она, конечно, неправа, - сказал я себе. – Добро в кружевах и сопельках. Княжна Мышкина, тоже мне... Бог мне талант подарил, оказывается. Иже еси...
Я развернулся, и, стараясь казаться спокойным, пошёл на улицу... Всё-таки я не удержался, и от души пнул дверь. Добротно сколоченные доски жалобно скрипнули, распахивая мне выход наружу. Я подошёл к умывальнику, набрал пригоршни холодной, пахнувшей прелью, воды и оплоснул лицо. Потом пнул дерево и пошёл в лес. – Дура, какая-то тупая дура! – шипел я в ярости. – Что ты, блин, понимаешь в написании книг. Добра ей не хватает. Надежды. Уси-пуси, какие мы нежные. Сама бы хоть строчку написала, потом и рассуждала бы. Дура. Однозначно, дура!
Я опять злобно пнул дерево. Кроссовка скользнула по сосне, и я, по инерции проваливаясь вперёд, почувствовал резкую боль в ноге.
– Да, чтоб тебя! – зашипел я, на этот раз уже от боли. Так и есть, я разорвал бок кроссовки о сучёк и ободрал кожу сразу за носком. Мои светлые бежевые брючки из бутика моментально пришли в негодность. Я перемазался в сосновой смоле и в крови. – Ну и плевать! – подумал я, опускаясь прямо на землю, возле сосны. – Ну и плевать. – Повторил я уже вслух. Плевать и на мои хорошие дорогие кроссовочки и на брюки. Плевать.
Я сидел на ковре из хвои и постепенно успокаивался. По здоровой ноге пополз муравей...
- Уйди, прошу как человека, - крикнул я ему.
Муравей, как будто поняв меня, послушно развернулся, сполз с ноги и исчез в толще опавших сосновых иголок.

*****

Иногда, когда есть время и соответствующее настроение я шарю в интернете, в поисковом сайте наугад. Допустим, в строке поиска набираю любое словосочетание, что придёт в голову. Ну например: «нигерийские арбузы» или «резиновый ёжик», нажимаю ввод, и читаю то, что попадётся на глаза. Иногда наталкивает на очень необычные мысли. На «свежатинку», как я это называю. Для писательского разнообразия бывает полезно... Однажды набрал я так «Сектор Газа», кликнул на одну из сносок и обнаружил, что попал на статью не о Палестинской Автономии, а о рок-группе «Сектор Газа». В ней писалось, что её главный солист и идеолог-основатель Юра Хой (в миру Юрий Клинских) скончался в своей квартире от сердечного приступа. Пришлось ностальгически вздохнуть. Во времена подроствового созревания я бывало послушивал Сектор Газа, тупо ржал над похабными песенками под пиво, в компании таких же четырнадцатилетних человеческих детёнышей. Почему я вспомнил о нём сейчас... А-а, ну да, это Варвара мне разбередила душу словами своими, вот и вспомнилось... Я тогда, где-то глубоко в душе удивлялся, что при всём при том, что пел он исключительно похабень, и голос и музыка и уровень исполнения, были очень даже на уровне. Да и сам стиль стихосложения выдавал в нём небесталанного человека. Стихи, если можно их так назвать, по смыслу были полным ... как даже сказать не знаю, но вот сложены были гладко... Не Пушкин, конечно, но вполне... вполне.
Композиторский талант, исполнительский талант, голос, это всё-всё у него было... Ну и что в итоге вышло из этого. На что это было потрачено... Мог бы писать хорошие песни? Мог бы... Мог бы писать хорошие стихи? Мог бы...
Бог даёт талант, сказала тогда Варвара, а мы решаем, как и куда употребить его. В твоей руке топор, сказала она. Топор.
Я сидел в лесу на ковре из опавшей хвои и предавался несвойственным мне мыслям.

Не знаю, сколько я просидел в лесу, долго. В сторожку я вернулся, когда уже начинало темнеть.
Деда всё ещё не было. Варвара сидела на лавке, я подошёл и присел рядом с ней.
- Знаешь, я подумал... – начал я и остановился, не зная как далее продолжить свою мысль.
- О чём? – Спросила она.
- Ну... – я смущенно улыбнулся. – О топорах, вилах и другой домашней утвари... Да, ты права, наверное. Не думал я никогда об этом ранее. Даже как-то... не знаю.
Она села рядом и погладила меня по руке.
– Это очень хорошо, Саша, что душа у тебя живая, да и сам ты умеешь честно признавать такие вещи. Пусть поначалу неприятно. Ответственность, когда ты долгое время жил без неё, это всегда неприятно. Поначалу. Потом придёт радость. Радость от того, что ты делаешь мир лучше. Добрее. А добро, Саша, это вовсе не то понятие, что живёт лишь в детских сказках. Пусть никто не пишет об этом, будь первым. Во всяком случае, это будет выгодно отличать тебя на фоне всех остальных писателей. Ты сможешь, я знаю.
- Ладно, - пробормотал я, всё ещё пребывая в смущении, - пойду, сделаю Киркофа садоводом-любителем, заведу ему хомячка и, пожалуй, ещё влюблю его в варханку.


Глава 11. Как же так...
У меня так: чем раньше встанешь, тем лучше пройдёт сегодняшний день. Все свои дни, здесь в сторожке, я делил на хорошие и не очень, в зависимости от того, много я написал или нет. Я приодически смотрел на календарик и хронометр в моей голове начинал отстукивать – «пять дней» или «четыре с половиной». Когда работа двигалась хорошо, и описание Киркофских перепетий шло гладко, счётчик в голове затихал и еле шелестел - «че-ты-ре дня-а-а», а когда моё «перо» спотыкалось об очередную ситуацию, и я «зависал», счётчик начинал грохотать – «Три! С! По! Ло! Ви! Ной! Дня!».
Когда не пишется - хоть ты тресни, дальше давить из себя нельзя. Тут надо суметь переключиться, отвлечься, даже тогда, когда осталось три с половиной дня до контрольного срока, нужно уметь это сделать. Часто вот так и случается. Чем ближе контрольный срок, тем больше вероятности «зависания». Психология-с... Ты знаешь, что останавливаться тебе ни в коем случае нельзя, что времени осталось совсем мало, но именно эти мысли, цепляясь одна за другую, вызывают боязнь неуспеть, напортачить, в голове встаёт образ недовольного издателя, который орёт, - Эта книга продаваться не будет! Что вы мне принесли? – И такие вот мыслебредни, обволакивают твой мозг, они растут, пытаются помимо твоей воли вползти в сюжет повести, копяться, давят, давят.... и в итоге тебя «заклинивает». Тут уж, сколько не пыхти, а получается, как в надписи на двери туалета: «ничего хорошего из тебя не выйдет». Надо отвлечься. Обязательно.
Я нажал на значок «сохранить», встал из-за компа и вышел в горницу. Варвара по своему обыкновению беседовала с дедом. - Интересно, что они могут целыми днями обсуждать, эта молодая полудевушка-полуребёнок и старый дед, - подумал я, прислушиваясь к разговору.
Дед взглянул на меня, и как мне показалось, слегка смутился. Я сел на лавку возле окна и принял задумчивый вид.
- Расскажите дальше, Михал Иваныч. – попросила Варвара. Дед поёрзал, кивнул и продолжил.
- ... а когда белые в деревню пришли, так они почитай и поболее людей перевешали. Мы на ту пору ни от кого добра не ждали. Придут красные, полдеревни постреляют, придут белые полдеревни перевешают. Лихие времена тогда были, Варюшка, лихие. А ещё бандиты... – дед слегка взглянул на меня, вздохнул и продолжил. – Никто толком не работает, а зачем? Не эти, так те придут и всё отберут. А уж как деревню займут, так давай выяснять, кто кому помогал, так народ просто прятался. Отца красные расстреляли, как «антиреволюционный элемент», а мать уж после них, белые повесили...
- А маму-то за что? – ахнула Варвара.
- Да логика-то была простая, кто после красных живой остался, тот, стало быть их пособник и есть. Разговор короткий. Меня наш батюшка у себя в подвале спрятал. Когда мамку с братом старшим схватили, я в огороде схорониться успел. Потом через плетень к батюшке перелез. Его сначала не трогали ни те, ни эти. Он меня у себя держал несколько месяцев. А потом в очередной раз «смена власти» в деревне произошла. Опять белые пришли. Мы с батюшкой тогда в церкви спрятались, а как белые деревню заняли, то давай опять по хатам рыскать, людей искать, да и жратву попутно.
Батюшка наш, в тот день не только меня, ещё четверых детей по деревне собрать успел. Закрылись мы в церкви, встали на колени перед образами и Богу молимся. А снаружи крики слышны, выстрелы - нам, маленьким страшно было, жуть. Мы плачем и Богу молимся, защитить просим.
И тут вдруг, в двери заколотили. Мы все так и замерли.
- Эй, вы там! Открывай, давай!
Мы все затихли, шевельнуться боимся. А в дверь опять стучат, да ещё так сильно.
- Открывай быстро, а то подожжём!
Батюшка наш, заплакал, стоит на коленях, крестится, нас к себе прижал. А в дверь уже ногами молотить начали. Батюшка нас в соседнюю комнатку провёл, подпол открыл, нас, детишек всех туда спустил. Сидите тихо - говорит, - и Боженьке молитесь, Он не оставит вас. – А сам, подпол закрыл и к двери пошёл, открывать. Потом мы слышим, выстрелы раздались. Убили нашего батюшку...
- Погоди, Дед, - сказал я, - может то всё-таки красные были? Это они же вроде священников расстреливали.
- Да нет, - покачал дед головою, - то белые были, это я точно помню. Да и разница, скажу тебе, была небольшая, что те, что эти, все лютовали... А церкву, - продолжил Дед, - они всё-таки подожгли. Церковь была деревянная, загорелась сразу, всё трещит, полыхает... Мы в кучку сбились, плачем, а я тогда молиться решил. – Дед провёл рукой по глазам, - как вспомню, до сих пор страшно делается. Я глаза тогда к небу поднял, а сквозь щели уже дым просачиваться начал, и Богу молюсь. – Боженька, - плачу, - помоги нам, пожалей нас. Помоги нам, пожалей нас, - вот так вот и молился. Тут церковь горящая рухнула, а я младшеньких к себе прижал и молюсь и плачу, - Боженька, пожалей нас, помоги нам. – Тут вдруг слышу, что звук пожара стихает вроде, а сквозь люк, свет такой тихий мерцать начинает, вроде как сквозь земляной потолок тебе небушко светлое видится. Я тогда, так напуган был, что и не удивился почти, только вверх смотрю, да младшеньких к себе прижимаю. Потом Голос помню, тоже светлый такой Голос и ласковый-преласковый, как у мамы... – Дед опять осёкся, достал платок и приложил к глазам, помолчал, потом резко выдохнул и продолжил. - ... и говорит мне Голос тот, - Не бойся, Миша, не бойся. Я всегда тебе помогу, Я не оставлю тебя и не покину тебя. Не бойся. – Я голову задрал вверх, смотрю и страх мой уходить от меня начал, на душе спокойствие разлилось, потом чувствую, кто-то шевелиться рядом, гляжу, все детишки всё так же сжавшись, сидят, только одна девчушка, Катя Сёмина, вместе со мной вверх смотрит. А Голос тем временем говорит, - Выходи, выходи и иди. И ничего не бойся.
- Поднялся я, люк приоткрыл, вокруг дым, угли валяются, смотрю церковь наша, рядом догорает, а мы в подполе в пристроечке сидит. Пристройка та, из глиняного кирпича была сделана, вот огонь её и не взял. Вышли мы с детишками, за руки взялись, и я как самый старший их и повёл за собой.
- А куда пошли-то? – спросила Варвара.
- Да куда глаза глядят... Потом на большой обоз красных наткнулись, те нас собой в город взяли. В городе нас всех разделили. А потом детдом и школа, потом училище, потом армия. Во-о-от. А ещё, когда я с армии пришёл, то на улице Катю Сёмину встретил. Мы узнали друг друга, обнялись. Её оказывается, в том же городе в другой детдом определили, потом «курсы красной швеи», как это тогда называлось, потом на фабрику... Мы с Екатериной Терентьевной потом поженились, а ещё однажды она мне призналась, что в тот день, когда церковь сожгли, она тоже Голос тот слышала...
- Екатерина Терентьевна, - немного удивлённо произнёс я, - хм, надо же, совпадение, у меня бабушку так звали...
Варвара вдруг подняла на меня большие синие глаза и замерла, а дед вздрогнул, выронил платок и быстро вышел из дома.
- Чего это он? – удивлённо спросил я. Варвара покосилась в сторону выхода, поёрзала на месте, подумала, и промолчала.
- Да что не так-то? – во мне от моего «зависания» ещё раздраженье плещется, тут ещё странности эти. – Что с дедом-то?
Варвара кивнула, поманила меня пальцем, а когда я приблизил к ней своё ухо, с важным и таинственным видом прошептала, - я обещала не говорить тебе.
- Ты что, издеваешься? – взорвался я. – Что вы тут за тайны развели?
Варвара испуганно посмотрела на меня. – Не ругайся, Саша. Я пойду у дедушки спрошу, может он разрешит. – Она встала с лавки и быстро вышла из дома.
Я сидел и ничего не понимал. Что там за тайны могут быть у Деда, которые именно мне нельзя знать? Я не хотел себе признаваться, но я был уязвлён, - Варваре значит, случайной, знать можно, а мне нет. Да и какие там могут быть у деда лесные тайны, может опять какие-нибудь голоса слышит. Тут в лесу один с тоски ещё и не то услышишь.
В комнату медленно зашла Варвара, - Саша, - произнесла она, - он сказал, что тебе уже давно пора знать...
- Ну, - нетерпеливо сказал я. Говори тогда сразу. - Варвара слегка поёжилась, и глядя на меня произнесла, - Саша, Михал Иваныч, твой родной дедушка.
Я сначала остолбенел, потом рассмеялся, - вы что, с дедом со скуки маетесь, подурачить меня решили! - Варвара стояла и серьёзно смотрела на меня своими большими синими глазами. – Тебя никто не дурачит. Это правда. Я это знаю.
- Что значит, знаю? Тут знаю, там не помню - снова та же опера? Опять на потолке прочла, что ли?
- Это правда, Саша. – снова повторила она.
Я стоял, смотрел на неё и чувствовал, что у меня немеют ноги. – Подожди, - сказал я каким-то чужим деревянным голосом, - этого не может быть, мой дедушка погиб на войне... – «мне так отец сказал», хотел было продолжить я, но мои ноги почему-то подогнулись и я сел на лавку.
- Подожди, подожди, - снова сказал я, - но ведь этого не может быть... – я вопросительно уставился на Варвару.
- Они с твоим папой поссорились давным-давно. Сильно поссорились. Почти не виделись из-за этого. А потом Михал Иваныч, сюда переехал. Лесником. – тихо промолвила Варвара.
- Нет, всё равно, не может быть, - не желая верить, покачал я головой, - я бы знал, я бы как-нибудь, да узнал... – сказал я и замолк. В голове всплывали смутные образы из раннего детства. Мне шесть лет. Вот я вижу закрытую дверь на кухню, слышу, как отец кричит матери, что какого-то «ребёнка» нужно изолировать от общества «этого ненормального». Я ещё никогда не слышал, чтобы отец так громко кричал. Я пугаюсь, что папа так ругается, я захожу на кухню и начинаю плакать. Меня успокаивают. Вот я вижу, как отец говорит кому-то по телефону, что-то вроде «он мне никто». Мне девять лет. На улице весна, девятое мая, День Победы. Я спрашиваю у отца, где и в каком году, на войне, погиб дедушка, и отец, что-то уклончиво говорит, про потерянную похоронку. Вот я в десятом классе, мне шестнадцать лет. В военкомате, в графе «родственники» пишу про деда: «погиб во время ВОВ». Майор, принимающий документы, спрашивает про фамилию и отчество погибшего деда. Я теряюсь, не знаю что сказать. Майор даёт свой номер телефона и просит позвонить, когда я приду домой и уточню у родителей. Вот я прихожу домой и говорю отцу. Отец берёт листок с телефонным номером и говорит, чтобы я не беспокоился, что он сам позвонит и всё уладит. Я не удивляюсь, я спешу на улицу, меня там ждут друзья, я убегаю во двор и забываю об этом случае. Неужели... Все родительские оговорки, странности, поступки начали обретать свой смысл. – Неужели, - прошептал я. – Нет, - я тряхнул головой, - не может быть. Стоп. А зачем же отец приезжал сюда? Неужели лишь с одной целью – показать меня деду?
Я вдруг почувствовал дикое желание убежать отсюда. – Нет, этого не может быть, - сказал я, глядя сквозь Варвару. – Этого просто не может быть. – Я медленно встал и ушёл в свою пристройку.
Я закрыл дверь и сел за стол. Мой взгляд скользнул по экрану компьютера. Я посмотрел на недописанную главу и меня разобрал нервный смех. – Ты хотел переключиться и отвлечься? – спросил я себя. – Что ж, тебе это удалось...
Завтра, прямо с утра, я уеду отсюда.


Глава 12. Сто семнадцать...
Этот лазарет на Атлантиде - открытой всего семьдесят лет назад планете, сплошь покрытой океаном с большими гористыми островами, на первый взгляд ничем не отличался от множества таких же на других обитаемых планетах Земной Конфедерации, да и на самой матушке-Земле. Только персонал состоял не из подтянутых медбратьев в сержантских чинах, а в основном из женщин, как медсестёр, так и врачей. Встречались, конечно, и мужчины, своей выправкой немного напоминавшие о том, что данное заведение, всё же имеет отношение к военному ведомству.
Ушлые вархи в итоге разгадали тактику землян по захвату горных укреплений с гравиимпульсным оружием и ответили им встречным ходом. Когда десант землян оказывался на расстоянии выстрела, вархи неожиданно вырубали гравиимпульсное поле и встречали людей шквалом огня. После нескольких залпов, они дожидались ответной стрельбы и неожиданно снова включали поле. На одной из таких операций Киркоф получил тяжёлое ранение, и благодаря своим заслугам, был отправлен на лечение не в обычный госпиталь, а сюда, на Атлантиду, как непонятно выразился один врач в чине майора, в «почти гражданские условия».
Первое, что удивило Киркофа, когда он начал самостоятельно передвигаться, это отсутствие зала с боевыми тренажёрами. Второе, это свобода общения между пациентами. Они собирались вместе, играли в какую-то игру с цветными картонками, весело ржали, кричали то «очко», то «это тебе на погоны». Иногда проигравшего хором называли «вархской бабушкой», но проигравший и не думал злиться, наоборот, весело смеясь, он начинал всех уверять, что он «вархский» - да, но не «бабушка», а «дедушка» и под общий хохот и вопли предьявлял «дедушкино» доказательство. Когда Киркоф, улучив момент, попытался узнать у одного из них, что это за игра, тот усмехнулся и бросил, - ты верно гурон, братец, что про карты не знаешь.
Киркоф так и не понял, при чём здесь погибший Гурон, он отошёл от играющих и увидел другую комнату, в которой сидели люди и каждый из них держал в руках книгу, по форме напоминающую Устав, но цвет и размер были разные. Ближайший из сидящих вдруг вздохнул, отбросил книгу и что-то бормоча под нос, направился к выходу.
- Извините, - неожиданно для самого себя, обратился Киркоф к нему, собираясь спросить про странные книги, но увидев недовольное лицо, почему-то спросил – А где здесь, зал с боевыми тренажёрами?
- Да, это неизлечимо. – непонятно о чём вздохнул тот хмуро посмотрев на Киркофа и прошёл мимо.
На столе осталась лежать брошенная книга. На обложке значилось «Общий анализ природы конфликта».

* * * * *

Ночью Киркоф был разбужен криками и топотом ног. Мужской голос кричал, – Сто семнадцать, уже сто семнадцать! Сколько ещё!? Это не имеет границ. Сколько же ещё!? – Был слышен шум других голосов, они говорили, что всё хорошо, что надо успокоиться, но кричавший казалось, их не слышал, - сто семнадцать – повторял он как заведённый, - сто семнадцать...
Потом спустя несколько минут, снова послышались шаги.
- Теперь уже реже буянит, - произнёс мужской голос. Киркоф узнал голос врача.
- Да, - донёсся второй голос помоложе, - первый месяц совсем невменяем был, архивов своих обчитался. Не зря же говорят, что нельзя незнамо кого к работе с документами допускать. Этот крышей поехал, варх задери его бабушку, ходит пациентов смущает бреднями своими. Представляете, господин доктор, он взялся утверждать, что наша война…
- Хватит об этом, Клаус, - оборвал его голос врача, - он уже получил свою инъекцию и спит, так что и нам пора. Завтра много работы...
Шаги стихли, но Киркоф проворочался ещё добрых полчаса, прежде чем сумел заснуть.
Весь следующий день он ходил по парку, впрочем, парком это можно было назвать с большой натяжкой, скорее «парковая зона стремительно переходящая в дикий лес». Порядки в этом госпитале и впрямь были удивительные. Как только рана Киркофа позволила не слишком строго зависеть от режима, ему сказали, что он может совершать прогулки. А в столовой – вот диво – даже разрешали брать с собой в лес немного еды. Правда без ощущения кобуры на поясе, сержант чувствовал себя немного непривычно, непривычным было и это состояние предоставленности самому себе, как будто его бросили на произвол судьбы. Умом Киркоф понимал, что это не так, но с детства въевшаяся в мозг привычка подчинятся приказам, находила такое свободное положение почти кощунственным. Порой возмущение сержанта вызывали другие пациенты госпиталя. Они расслабленно общались друг с другом с таким видом, будто у них не было военных званий и будто Устав, регламентирующий общение военных в боевой и мирной обстановке, был для них чем-то абстрактным. В то же время Киркоф отдавал себе отчёт, что он по каким-то причинам не до конца понимает остальных постояльцев госпиталя. Началось с того, что Киркоф обнаружил, что в остальных палатах находилось по несколько пациентов, тогда как он сам занимал одиночную комнату. Поначалу Киркоф объяснял это тяжестью раны, но потом, присмотревшись, он воочию убедился, что далеко не у многих пациентов госпиталя степень тяжести ранения была легче, чем у него самого. – Тогда почему, – думал Киркоф, - почему меня поселили отдельно? – Киркоф смотрел на остальных, видел, как они свободно общаются, как смеются над непонятными ему шутками, как обсуждают, а иногда и спорят над непонятными для него вещами и начинал чувствовать глухое раздражение, понимая, что вписаться в этот коллектив ему будет трудно.
- Ну и ладно, - думал Киркоф, - ну и пусть. Моё дело быстрее выздоравливать и возвращаться в строй.

* * * * *

Удивительно, от каких случайностей порой зависит человеческая судьба. В тот день Киркоф явно перегулял на свежем воздухе, он зашёл далеко в лес и так натрудил больную ногу, что раны снова начали ныть. Сержант вернулся вечером в свою палату и сразу лёг спать. Ночью он проснулся от жажды. Киркоф протянул руку к графину, но тот был пуст, - «варх тебе в печень», - выдохнул он подслушанное здесь выражение, потом поднялся, взял стакан и вышел в коридор.
- ... и два варха в почки», - подумал сержант, когда обнаружил, что автомат питьевой воды на его этаже не работает. Киркоф мысленно сплюнул, и направился на первый этаж.
Автомат на первом этаже оказался исправен, Киркоф выпил стакан воды сразу, стоя у открытого окна и решил набрать ещё один про запас. От окна тянуло свежестью и запахами леса, держа полный стакан в руке, он подошёл к подоконнику и полной грудью вдохнул ночной воздух.
- Что, не спится? – вдруг раздалось рядом.
Киркоф вздрогнул и еле подавил рефлекторное движение руки к поясу, к тому месту, где должна была находиться кобура. Ругая себя, что не смог обнаружить присутствие постороннего, сержант повернулся на звук. На самом углу подоконника, почти сливаясь с каким-то растением в большой кадке, сидел человек в тёмном больничном халате.
- Пить захотелось, - неохотно пояснил Киркоф, - у нас на этаже не работает...
- А-а, - протянул незнакомец, - так вы со второго этажа. Боевые ранения и всё такое. «Выше нас только космос, круче нас только яйца, желательно вархские, зажатые в нашем кулаке». Да? – спросил он.
Киркоф промолчал.
- Вылечитесь, а дальше что? – снова спросил незнакомец.
Киркоф собрался было и в этот раз промолчать, но почему-то не промолчал, - Как командование решит, - ответил он.
- Да-а, - протянул собеседник, - понимаю, как командование... А вы бы сами куда хотели?
Киркоф молчал.
- А вот я бы, - нимало не смущаясь молчанием сержанта, продолжил ночной незнакомец, - я бы свалил бы от этой (тут он сказал какое-то незнакомое сержанту слово) ........ войны, ну допустим на пару тысяч километров южнее. Я в штабе по карте видел там россыпь очень милых островков. Взял бы с собой кого-нибудь из тутошних медсестричек, а то и целого врача. А что? Врач – дело хорошее... да-а. – Он помолчал. – Ну да, - словно спохватившись, продолжил он, - взял бы значит сестричку, всяких снастей рыболовных, семян всяких, да и рванул туда доживать свой век. Детишек наделать, которые бы войны этой (снова незнакомое слово) не знали бы. Эх, там тепло, я бы домик построил, я знаю как – читал об этом. Вот, честно, а – он слез с подоконника, потянулся и повернулся к Киркофу, - вот вам бы не хотелось всё это бросить и умотать куда-нибудь?
- Нет, не хотелось бы, - раздражённо ответил Киркоф. – Пока существуют враги, во всяком случае.
- Враги! – с пафосом воскликнул тот, воздевая кверху палец. - Замечательно! Победа любой ценой, да? – Он покивал головой и сказал, - враги будут всегда, их всегда можно найти, если поискать. Враги... А просто жить и растить детей не думали?
- Я вас не понимаю, - твёрдо произнёс Киркоф.
- А-а-а, - протянул он, потом улыбнулся и сказал, - понимаю, опять победа любой ценой... Вы просто не умеете жить мирной жизнью. Вам незнакомо это состояние ума. Вы дитя войны, вы рождены войной, и вы воспитаны войной. Все ваши способности и навыки подчинены одной цели – эффективно наносить врагу максимальный ущерб. В живой силе и технике...
Он помолчал и добавил, - разумеется, это не ваша вина. Вас этому учили и хорошо учили. Конфедерации нужны были солдаты, вот она и создала солдат – своих защитников. Вы не имели доступа к сводкам потерь и с нашей и с вархской стороны. На счёт вархов, это конечно приблизительно, но вот наши потери мне известны с точностью до тысячи. То есть, - поправился он, были известны. – Он вздохнул и спросил, - Известно ли вам, сколько одних только военных, погибло в боях за Нью-Терру? – Киркоф отрицательно помотал головой. – Ха, - усмехнулся собеседник, а я вам скажу... двадцать семь миллионов. Только военных. Это не считая гражданского населения. – Он опять вздохнул, порылся в карманах халата, достал маленькую плоскую фляжку и сделал глоток. – Врачи ругаются, а я считаю, что иногда можно, - с виноватой улыбкой добавил он. – Тут бабушка одна, из местных, умеет это всё готовить, – он повертел фляжкой. – Мне, в общем, не противопоказано... сестричка сказала одна, что у меня это... в истории болезни так говориться. – Он помолчал. – История... – он заморгал глазами и в который раз вздохнул, - ...болезни. Вся наша история, это история болезни. – Проведя ладонью по глазам, он продолжил, - мы все больны войной, и уже давно. Давно. – он всхлипнул, - Знаете сколько? – шепотом спросил он заглядывая в глаза Киркофу.
– Нет, точно не знаю. – тоже шепотом ответил он.
- Ха-ха. «Точно не знаю». Вот уморил! – также шёпотом рассмеялся ночной собеседник. – А хотя бы «неточно», ты знаешь? – внезапно переходя на ты, спросил он.
- Нн-ну, давно уже. – пробормотал озадаченный Киркоф.
- Слушай, - собеседник приблизил своё лицо к сержанту. На Киркофа пахнуло странным сладковато-резким запахом, - слушай. – повторил незнакомец. – Любой конфликт имеет свои причины, и стадии развития. Вот. И война, которая тоже является к-конфликтом, имела свои причины. Она вспыхнула достаточно неожиданно, но закончиться сразу победой одной или другой стороны не могла. – Он поднял брови и, затаив дыхание посмотрел на Киркофа. – Слишком большие пространства и слишком много народу участвует в ней. Слишком много.
Киркоф слушал затаив дыхание. Он не смог бы сейчас описать свои чувства. Всё то, что говорил этот странный незнакомец, на первый взгляд было бредом не вполне здорового человека, но Киркофа словно затягивала эта странная манера разговора, и ещё ощущение некой тайны, нет, скорее щемящее предчувствие новой незнакомой боли, наполняло его сердце. Он вдруг почувствовал, что этот ночной незнакомец сейчас перевернёт в его глазах всё мироздание, такое, в котором он привык жить с детства. Киркоф вдруг испугался. Испугался нового знания. Ему вдруг захотелось развернуться и убежать. Но он не смог, он стоял в коридоре, с забытым стаканом воды в руке и продолжал слушать.
- Любой конфликт, - продолжал собеседник в тёмном халате, - если не нашёл путей разрешения сразу или за ближайшее время своего существования, переходит в затяжную стадию. Да-да, всё это уже было на Земле в докосмический этап её развития. Но, то на Земле. А представь себе противостояние двух мощных сил на огромных расстояниях. Во! – Он поднял палец вверх. – Конфликт, растянутый во времени и пространстве. В очень большом пространстве... – он опять приблизил своё лицо, - и очень долгое время. Поколения прошли сквозь эту войну, поколения.- Он затряс головой и сделал ещё один глоток. - Этот конфликт имел свои стадии затухания и обострения. Сейчас у нас как раз обострение. И я – он сделал многозначительную паузу, - могу сказать тебе, сколько времени идёт эта... последняя фаза. – Он замолчал и погрузился в свои мысли.
- Ну и сколько, - нарушил молчание Киркоф.
- Что! – вскинул голову человек в халате.
- Ну и сколько же идёт фаза последнего обострения?
- А-а, сто семнадцать лет. – просто ответил собеседник.
- Нет, постойте-постойте. Вархи напали на наши планеты с целью порабощения землян где-то...
- Никто не нападал на землян! – перебил его незнакомец. Война началась более трёх сотен лет назад с гражданского бунта на планете Земля. Люди и вархи не смогли мирным путём договориться о порядке освоения космоса. Что-то там произошло на переговорах, и началась война. Люди думали, что сразу победят. Никакие учёные не могли предсказать, что в таких условиях уже не человек управляет конфликтом, а конфликт начинает управлять человеком. Рождались поколения привыкшие жить в войне, и они умирали, дав жизнь следующему поколению. Сейчас нормальное состояние землян, это война. Нормальное состояние умов, это война. Нормальное состояние экономики, это война. Но никакая нормальная экономика, простите за тавтологию, такого не выдержит, поэтому всё было перестроено, подчинено войне. И производство и... воспроизводство. Вас тоже воспитала война, и вы ничего не знаете кроме неё. Война – плохая мать. Она забирает вас целиком, не давая ничего взамен.
- Я защищаю Родину, - металлическим тоном сказал Киркоф.
- Ха! Родина. Какое хорошее слово. – Незнакомец подошёл к крану, ополоснул лицо, вернулся, сел на подоконник и спросил Киркофа. – А вы хоть знаете, где ваша Родина, мой друг?
- А как же, планета Магнолия, Центральный Материк. – хмуро сказал он.
- Магнолия, Центральный Материк, - повторил ночной собеседник. – Может, вы ещё и родителей помните?
- Помню. Они погибли во время атаки вархов. – выдохнул Киркоф. Вся его внутренность сжалась от предчувствия беды. - Вархи погубили почти всех на мирной планете.
- Мой молодой друг, - тихо сказал сидящий на подоконнике человек в халате, - Магнолия никогда не была мирной планетой. Магнолия, это огромная военная база, для производства и подготовки солдат. Казённая планета, с казённой жизнью казённых же солдат. С казёнными родителями. Они числились в штате, как «родители солдатские» за нумером таким-то. И они тоже были даны вам командованием. Человеку надо кого-то любить, а солдату за что-то сражаться, поэтому у каждого ребёнка были свои штатные родители, и у вас в том числе. Как и у меня впрочем... когда-то... Все мы давно уже поклоняемся Войне, она нам мать, она нам бог.
Мир рушился в душе Киркофа. – Это ложь. – прошептал сержант. – Ты сумашедший, ты лжёшь. – всё в душе сержанта отторгало сказанное. Но больше всего его пугало то, что где-то в самых глубинных закоулках сознания начинал подниматься душный ужас, ужас от чувства, что сказанное могло быть...
- Нет, не может этого быть. Это полный бред. – Киркоф собрал всю силу воли, чтобы его голос звучал спокойно. – Ты тот самый псих, про которого говорили врачи. Вот и всё. – сказал Киркоф поворачиваясь к своей палате. – Вот и всё.
Он решительно зашагал прочь от этого странного незнакомца.
 – Прости меня, – донеслось ему вслед.
Сержант вдруг поймал себя на мысли, что ему хочется вернуться и убить этого человека. – Нет-нет, - сказал он себе, - убивать надо только вархов, - так ещё отец говорил ...отец... Нет! Этого просто не может быть!
Только у себя в палате он вспомнил про стакан, который держал в руке. Залпом выпив всю воду, он лёг на койку. Но заснуть он не смог.
Он вспоминал отца и мать, когда они впервые пришли к нему и взяли его к себе на два дня. Он помнил, как его отпускали к ним в увольнительные, в сельскую местность, в добротный дом. Помнил, как отец рассказывал ему про доблестных защитников Родины. О том, как отряд пограничных кораблей первый встретил удар боевой армады вархов. О том, как корабли искуссно маневрировали в условиях пограничной планетарной системы, и надолго связав боями огромные силы врага дали возможность силам Конфедерации подготовиться к неожиданному нападению, а потом погибли все до одного. Ещё отец рассказывал ему о том, как командир последнего гибнущего корабля, передав вархам, что он сдаётся, вылетел на аварийной шлюпке к главному крейсеру, и когда его приняли на борт, привёл в действие систему самоуничножения, погибнув вместе с вражеским судном и покрыв себя неувядаемой славой.
- Я так горжусь, что ты стал десантником, - говорил ему отец, - защитником женщин и детей, нашим с мамой защитником. Мы гордимся тобой, сынок. – Отец клал ему руку на плечо, и маленький Киркоф долго сидел рядом с ним, наблюдая, как ветер колышет пшеницу, пуская по ней волны. Глядя, как маленькие сельскохозяйственные машины ведут прополку, как весело котёнок гоняется за воробьями, слушая, как мычат коровы, и чувствуя радость от того, что он защитник Родины и солдат Кофедерации.
Сумашедший незнакомец предлагает ему признать, что это всё ложь. Признать, значит предать. Предать отца, мать, родную Магнолию. – Никогда. – прошептал Киркоф, - никогда»…


Глава 13. Дед ты мне, или не дед...
Я сидел в своей пристройке и чувствовал себя глупее некуда. Спрятался, понимаешь, от Деда, как там его... ох, ты, опять имя забыл. Неужели это правда. Ёлы-палы, и у родителей не спросишь. Уехать, прямо сейчас, что ли. Тоже как-то глупо. Сидел себе здесь, сидел несколько дней, всё было хорошо, а как сказали, что местный дед тебе родня, так захотелось убежать. Сказать кому, не поверят. Бред какой-то. Вообще-то, по идее, радоваться надо... Да-а-а, это по идее, а в реале так сказать, тенденции строго противоположные. Не было никакого дедушки, и вдруг, появился – нате вам.
Я, честно говоря, не люблю копаться в себе, не знаю поче... Так, стоп, опять на враньё тянет. Знаю, конечно, знаю – из боязни откопать что-нибудь не то. Так было и с Ленкой, боялся признаться себе, что если потеряю её, то такая броская девочка вряд ли мне ещё встретится... Нет, даже не так - боялся, что не смогу ещё раз очаровать такую же. Из-за неуверенности в себе - как бы, мол, брошенным не оказаться, я и терпел все её выходки. И не только её. Я, видать по жизни такой, чуть что – голову в песок. Всё хорошо, ничего не знаю. А с Дедом... да, сейчас уже не сделаешь вид, что ничего не произошло. Дед сказал, что он мне родной и ждёт от меня ответного хода. Хорош будет ответный ход – сел в машину да удрал. Мама дорогая, ну почему же так хочется убежать?
- Давай, давай, Павлов, додумывай мысль до конца, пришло время, - прошептал я себе. – Тебе, болвану, хочется убежать отсюда, потому что, тебе стыдно. Да стыдно, перед Дедом. Ты, урод, сколько уже сюда ездишь, живёшь тут по нескольку дней, а то и недель, ты бы хоть деда имя-то мог узнать. Считал, что дед тебе почти не мешает... А ты ему не мешаешь, не приходило в голову поинтересоваться? Ты хоть раз, хоть чем-нибудь деда угостил, попытался узнать, может быть, ему что-нибудь из города привезти было нужно. Ты вообще хоть раз с ним нормально поговорил? Ты увидел специально сколоченную для тебя добротную пристройку и решил, что это дед от скуки мается... Ну и урод ты, Павлов, полный урод! Вот тебе и весь сказ.
Да, мне было стыдно, и именно это жгучее чувство стыда гнало меня прочь отсюда. Я вдруг поймал себя на мысли, что чувство стыда здесь мне приходит не впервые. Несколько дней назад, на берегу озера я уже думал, что деду наверняка тоскливо здесь, потом за столом, когда я впервые подумал, что никогда и ничем не угощал деда... Тогда мне тоже захотелось удрать. А почему? Да всё по той же слабости – никогда не додумывать неприятную мысль до конца. Страус, тупой страус, чуть что, голову в песок – забыли, проехали, не помню. Блин, что же делать-то? Ситуацию, так или иначе, надо как-то решать. Нужно встать и поговорить с дедом, иного пути вроде нет. И чем быстрее я это сделаю, тем лучше... – Я встал, сделал шаг к двери. – А что если дед не захочет со мной разговаривать, - обожгла вдруг меня неожиданная мысль. – А что если он скажет – свинья ты, Сашка, пошёл вон отсюда! – меня снова опустило на скамейку. – Нет уж, лучше сразу уехать, ну его... или нет... Ну вот – ситуация… И что же, теперь, делать!?
Я сидел и не знал, в какую сторону мне податься, а время шло. И чем больше я так сидел, тем сложнее казалось мне положение, тем страшнее было подойти к деду. И опять пошли мысли, одна за другой...
Стоп!!! Хватит. Надо идти и поговорить, а то всю жизнь будешь бегать от себя. Хватит. Даже если прогонит, надо идти.
Я встал и открыл дверь в комнату. В комнате было темно и тихо. Никого не было. Я на цыпочках прошёл к двери и приоткрыл её. Варвара и дед сидели на лавочке рядом с умывальником и о чём-то тихо говорили. Надо было идти. – Ну, была-не была, - решил я и распахнул дверь.
Дед и Варвара одновременно подняли головы. Наступила неловкая пауза, потом Варвара встала, и неслышно скользнув мимо меня, прошла в дом. Я медленно подошёл к деду и опустился рядом с ним на лавку. Дед поёрзал, потом достал из кармана папиросу и закурил.
Мы немного помолчали.
- Дед, ты ж не курил вроде? – начал я разговор. Дед смущённо крякнул, поперхнулся дымом и выдавил, - да это я так... не в сурьёз.
- Дай и мне тогда, - попросил я деда. Я вообще-то не курю, давно избавился от этой «детской» привычки, да и деда курящим никогда не видел, а тут вот... Я пыхнул пару раз, потом попробовал затянуться. Раз, другой и вдруг раскашлялся. Прокашлявшись и переведя дух я, наконец, спросил.
- Дед, это правда?
- Правда, Сашка. – тихонько ответил он. Мы ещё помолчали.
- Я ничего не знал, - сказал я минуту спустя.
- Я знаю, - вымолвил в ответ дед.
- Прости меня, - сказал я.
- За что?
- Да за всё, за слепоту мою. – вздохнул я.
- И ты меня прости, - тихонько сказал мне дед, - я ж понимаю, что это тебе как обухом по темени...
- Да уж... 
Опять воцарилось молчание. Мы сосредоточенно пыхтели скверными папиросами, словно это было самое важное занятие на свете. Я боялся смотреть на деда, и дед, по-моему, тоже боялся смотреть на меня.
- Как это так получилось?...
- Что с отцом твоим поссорились-то? – понятливо спросил дед.
Я кивнул.
- Да всё из-за того же... я-то верующий. И бабка твоя тоже верующая была. Эх... да что там рассказывать. Ты тогда маленький совсем был, года два, не больше, как бабка твоя Екатерина Терентьевна умерла. Просила, чтобы батюшка на похоронах молитву прочёл и отслужил честь по чести...
- Ну, так в чём проблема? – глупо спросил я.
- Вот в том и проблема. – грусно улыбнулся дед, - тогда-то времена какие были... середина семидесятых, а отец твой второй человек в обкоме партии был. Это сейчас ничего, а тогда был скандал. На похороны от партийных и общественных организаций столько народу пришло... ну вот... – и дед замолчал.
- А почему ты молчал об этом всё время? – тихо спросил я его.
- Дык, к тебе не подступиться было, я ж видел, что не хочешь ты со мной общаться, - вздохнул дед, - весь в себе, в книжках своих, а если бы я сам сказал тебе об этом, то ты приезжать перестал бы. Точно перестал бы.
- Да, ты прав... перестал бы. – тихо ответил я.
Так мы ещё посидели какое-то время. Я боялся, что дед начнёт жаловаться, упрекать меня, просить о чём-нибудь, но, к счастью, дед молчал. Молчал и я. Диалог зашёл в тупик, мы оба не знали, что сказать.
- Пойдём в дом, что ли? – спросил меня Дед. Я согласно кивнул, мы встали и зашли в избу, где горел свет, и вкусно пахло едой.
- Всё равно завтра уеду, - решил я.


 Глава 14. Хватит!
« ... Проворочавшись до самого утра Киркоф решил, - всё хватит, пора, наконец, общаться с нормальными ребятами, а не с лесом и ночными придурками. Надо начинать нормальную жизнь, а то хожу тут как кул неприкаяный, так и самому свихнуться можно. Всё, решено - пора вливаться в местный водоворот.
В это утро, Киркоф специально дождался, когда за завтраком соберётся гоп-компания весёлых картёжников и сел за их стол. На него недоумённо покосились, но никто ничего не сказал. Завтрак начался в неловком молчании. Потом Толстяк, как его окрестил про себя Киркоф, самый весёлый хохотун среди них, немного поерзав, заявил. – Ребята, вы слышали, Лео завтра отправляют домой. Комиссовали по полной. Теперь уже не повоюет.
Это сообщение было встречено сочувственным гулом, потом снова воцарилось молчание. Киркоф сидел и, понимая, что причиной этой неловкости является он, и уже жалея о своём манёвре, ругал себя последними словами.
Неудобство первым решил сгладить Толстяк. Подмигнув Киркофу он громно заявил, - Ребята, я гляжу, нашего полку прибыло. – Он с обезоруживающей улыбкой уставился на сержанта. Все остальные облегчённо загалдели и тоже заулыбались.
- Здорово! – Толстяк протянул ему руку. – Меня зовут Сидни, можно просто Сид. А тебя как, гость из отдельной палаты?
- Надо же, подметили, - подумал Киркоф, пожимая руку и представляясь. Назвали себя и остальные: Алекс, Свен, Гекас, Рыба и Хэш. – Ну, вот, пошли дела кое-как, - подумал Киркоф.
Общение понемногу налаживалось, в основном с сержантом болтал Толстяк Сид, другие вставляли реплики постольку поскольку. Обсудили ранения, поругали вархов, кул задери их бабушку, восхищённо поахали, когда мимо прошла медсестра. Киркоф всё чаще и чаще ловил на себе неприятный взгляд сутулого Гекаса. Толстяк же наоборот разговаривал с сержантом очень благожелательно. Остальные давно уже болтали о своём.
Толстяк Сид как раз рассказывал, о том, как он во время боя, затащил потерявшего сознание генерала, в спасательную космошлюпку и успел отступить с бесчувственным телом к позициям Конфедерации. Сам Сид в том бою получил пару царапин, но благодарный генерал, узнав историю своего спасения, решил определить Толстяка в этот военный санаторий. Сид рассказывал смешно, в незнакомой Киркофу манере, со всякими ужимками и прибаутками. Скованность сержанта почти прошла, и он, наверное, пару раз от души бы посмеялся над рассказом Толстяка, если бы не странные взгляды этого сутулого Гекаса, сидящего наискосок от него на самом углу стола.
- Так что, уже три недели здесь отдыхаю, с ребятами в карты шлёпаю, с медсестричками заигрываю. Чем не жизнь? Только вот... – он погруснел, - ребята с нашего крейсера, все в том бою погибли.
- Да, - вздохнул Киркоф, - я тоже всех своих потерял, сразу в одном бою.
Толстяк сочувственно кивал, а Гекас, вархские носки ему в нос, продолжал утюжить сержанта странными взглядами.
- Скажи-ка, братец, - вдруг медленно произнёс он, а в каком бою, пали твои ребята.
Толстяк дёрнулся в сторону Гекаса, - да какая разница, чё вспоминать-то...
- Нет, постой, пусть ответит, - напряжённо произнёс тот.
Кирков пожал плечами, - да это не тайна, несколько месяцев назад, я тоже в госпитале лежал, а роту мою в атаку бросили...
- Да ладно, какая разница... – попытался было снова встрять Сид.
- Так-так, и где это было? Ну? – не унимался Гекас. Все остальные, бросив свои разговоры, немного недоумённо наблюдали за ним.
- Планета Лория, плато Малая Подкова, - просто ответил Киркоф, смотря на Гекаса.
Гекас просиял.
- Ребята, - заорал он, обращаясь к остальным, - вархи меня задери, это ж гурон! Реальный гурон с Магнолии.
По столовой пронёсся вздох. Все смотрели на Киркофа. Гекас удовлетворённо улыбаясь, сказал.
- Так я и знал, что ты из этих. Ты и про карты понятия не имеешь и ходишь обо всё спотыкаешься. – Ребята, это ж инкубаторский. – продолжал Гекас, обращаясь к остальным. - То-то у него палата отдельная. Интерестно, за какие заслуги его сюда определили.
- Вот это да, - пробасил здоровяк Хэш, - а я никогда гуронов живьём не видел.
- А то. Их же там на Магнолии в зверинце выращивают, чтобы они вархов мочили и сами спокойно дохли, если потребуется. – засмеялся сутулый Гекас.
Все остальные побросали свои завтраки и сгрудились вокруг их стола.
- Ну, Гекас, - медленно и громко произнёс Толстяк Сид, - ну ты и скотина. - Но в общем гуле голосов его почти никто не услышал.
Киркоф сидел и ничего не понимал. - Какой гурон, какой инкубатор, - думал он. – Почему нас в зверинце выращивают, что они такое говорят...
Среди общего гула до него долетела фраза, - «А правда, что у них там одна мама на всех, а потом они, когда подрастут ...» - далее Киркоф услышал такое, что не поверил своим ушам. Он медленно встал, нашёл глазами сказавшего это, и в наступившей вдруг тишине произнёс. – Я, принимая присягу, клялся никогда не убивать людей, но я тогда не знал, что на свете есть такие как ты. Если ты ещё раз скажешь подобное, я откажусь признавать тебя человеком. Ты меня хорошо понял?
Говоривший, розовенький мужичок с редкими белыми волосиками, запнулся, покраснел и спрятался за спинами других пациентов.
Киркоф, раздвигая плечами столпившихся вокруг него людей, пошёл к выходу.
- Шагай в ногу, гурон! – выкрикнул ему в спину Гекас. Киркоф не обернулся, сжав зубы и чувствуя заледенелой спиной множественные любопытные взгляды, он взялся за дверь. Тут же до него долетел смачный звук удара. Заворачивая в коридор, он краем глаза успел увидеть, лежащего на полу Гекаса и стоящего над ним Толстяка Сида».


 Глава 15. Там, где меня ждут...
Я следил за своими пальцами, отбивавшими по клавиатуре чечётку букв и не мог понять, почему мой рассказ начинает сворачивать совсем не туда. По моему плану, бункеры вархов с секретным оружием должны были лопаться как прыщи, от натиска войск Конфедерации и земной спецназ под предводительством Киркофа (а к тому времени, это я намеревался сделать его предводителем) должен был одержать ряд блестящих побед на всех фронтах. Но, одно маленькое «но» - я этого уже не видел. Мой разум против моего изначального плана начинал рисовать совсем другую картину. Хм, Варварино влияние просто налицо. С кем поведёшься, как говорится... Осталось и вправду завести хомячка и податься в садоводы. Или удрать с ночным незнакомцем на острова, предварительно ограбив больничный склад и уговорив пару симпатичных медсестёр бежать вместе.
Вот так залепуха. Прав был Анвар Мударович – «литература, гораздо более чем, кажется на первый взгляд».

В ту ночь мне сон какой-то странный приснился. Будто встаю я с печи, а в избе никого. – Дед, Варвара! – кричу я, спускаясь вниз. Дверь почему-то открыта, холодный ветер задувает снаружи. Наверное, на улицу вышли, догадываюсь я. Выбегаю на улицу, а там туманище, хоть глаз коли... И тихо так, словно всё ватой глухой обёрнуто. – Дед, Варвара! – кричу я и вглядываюсь в туман. Никакого ответа, только шорох странный за спиной слышится. Оборачиваюсь. Тоже никого. Иду вперёд, сбоку еле-еле видны деревья, всё тонет в молочной мути. – Ничего, я вас скоро найду, - шепчу я и вдруг опять слышу за спиной странный шорох, вроде как кто-то крадётся за мною в белом мраке. Оборачиваюсь – опять никого, только избушки уже не видно почти из-за тумана. Вдруг, вижу впереди Деда с Варей, как они, держась за руки уходят, всё дальше и дальше. – Варя, Дед, подождите, я с вами! – кричу я и бросаюсь вперёд.
Вдруг в тот же самый миг чьи-то сильные когтистые лапы хватают меня за плечи и валят наземь.
Я падаю и чувствую, что начинаю задыхаться. Кто-то мохнатый рычит мне в лицо, - Уезжай отсюда, прочь, прочь! Ты не нужен здесь. Не нужен. Уезжай. – шипит он, а сам на моих плечах всё сильнее сдавливает свои когтистые лапы. Я пытаюсь что-то сказать, но слова не могут пробиться через горло, а злой голос всё продолжает мне твердить, - Уезжай, уезжай. 
Я всё пытаюсь что-то сказать, но горло, будто тоже забито ватой тумана и слова не могут пробиться наружу. Но мне надо это сказать. Мне очень надо сказать эти слова. Я пытаюсь, я через силу раскрываю рот. И вот они, разорвав преграду, вырываются наружу. – Я не уеду отсюда! – кричу я. - Я уже никогда не уеду отсюда! – мой радостный ликующий крик разноситься далеко-далеко над молочно-белым лесом. - А к тебе я больше не вернусь! - кричу я когтистым лапам и их обладателю, лицо которого скрыто в тумане. – Никогда! – Внезапно туман начинает рассеиваться, и я вижу лицо чудища с косматыми лапами. Это лицо...... это лицо... Ленки. Она недовольно кривит губы в ярко-красной помаде и что-то сипит. Но сил у неё больше нет. Она опадает, тает и исчезает, растворяясь в воздухе вместе с туманом. А я остаюсь стоять один в светлом лесу. Вокруг поют птицы, а за зелёными деревьями видна сторожка. Из трубы въётся дым, слышится собачий лай. Я поворачиваюсь и иду туда, потому что знаю – там меня ждут.


Глава 16. Значит это кому-нибудь нужно…
В это утро я поднялся раньше обычного, с каким-то новым для себя ощущением. Состояние пронзительной чистоты мысли, что ли... Дед ещё спал, накрывшись тулупом, Варвара тоже не показывалась. За окном, услышав лёгкий шорох в избе, пару раз шмякнул хвостом Силантий. Я посмотрел на часы – без пяти шесть. Я сидел на печи, и прислушивался к себе, весь находясь во власти нового чувства. Я уже не хотел уезжать, не чувствовал угнетённости от вчерашних событий. Вдруг я вспомнил свой сон, вспомнил очень ясно и чётко. Однако вместо испуга от сна осталось ощущение, некого большого и доброго, по отношению ко мне, события. Я словно новым взглядом осмотрел избу и в углу, за печкой, заметил то ли полку, то ли нишу закрытую занавеской. Я тихонько спустился и подошёл к ней. Отодвинув занавеску я обомлел – на полке стояли мои книги, все до единой. Я оглянулся на деда, тот продолжал спать, и тихонько, чтобы не разбудить его, стал доставать их с полки: «Роза боёв», «Левый берег Вселенной», «Охотники за Солнцем», «Беглец с Андромеды», «Когда погасла Луна», «Сорок сороков», «Ищи меня вчера»... все одинадцать моих книг, даже последняя, вышедшая в печать всего три месяца назад - «Гимн Элеи». Когда же он успел их собрать? Господи, какой же я был слепой. Я так же тихонько сложил книги на полку, задёрнул занавеску и обернулся на легкий шорох. Это дед во сне повернулся на другой бок. Взяв зубную пасту и щётку, я вышел на улицу.
Силантий обрадованно кинулся ко мне.
 - Привет! – прошмякал он, - Доброе утро!
- Здравствуй, здравствуй, Силантий! – потрепал я его по жёсткому загривку, - Как ты спал?
- Отлично! – подпрыгнул Силантий пытаясь лизнуть меня в лицо.
- Ладно, ладно, - попытался отмахнуться я, - я сам умоюсь.
Я заканчивал чистить зубы, когда тихонько скрипнула дверь. Показалась заспанная Варвара.
- Ты чего в такую рань? – спросил я её.
- Я услышала, что ты с Силантием разговариваешь, и проснулась.
- А-а! А дед спит? – спросил я умывая лицо холодной водой.
- Да-а, ещё спит, но скоро проснётся.
- Слушай, Варя, давай, знаешь что? Давай, пока он спит, чай согреем, на стол накроем, чтобы он проснулся, а всё уже готово. – Меня как ребёнка распирало от желания сделать что-нибудь хорошее.
Варвара улыбнулась, - Давай, только надо воды принести.
- Ага, это мы мигом.

Дед заворочался, открыл глаза и сел на лавке. Огляделся вокруг и сказал,
- «Старший молвил, что за диво, всё так чисто и красиво! Кто-то терем прибирал, да хозяев поджидал»*...
- Кто ты, выдь и покажися – торжественно продолжил я...
- Коль ты красная девица, будь нам доброю сестрицей, - хором закончили мы, глядя на Варвару.

Потом, после завтрака, мы вместе вышли из избы, и пошли к озеру.
Вода в озере потемнела, утки собрались вместе, несколько селезней кружили над водой.
- Сейчас на крыло встанут, - сказал Дед, щурясь в лучах утреннего солнышка. Словно подслушав его слова, над озером раздался утиный клич, и как один вся стая разом, шумно хлопая крыльями, снялась с воды. Мы, задрав головы, смотрели, как они сделали один круг над озером, словно прощаясь с нами, и скрылись из глаз за кромкой леса. Постепенно стихли и их крики.
- Теперь только в апреле вернутся, - вздохнул Дед, продолжая смотреть в сторону, в которой скрылись утки. Мы не спеша обошли озеро. Неожиданно пошёл мелкий дождик, солнышко скрылось из глаз и вокруг потемнело.
- Вот и осень пришла, окончательно, - сказал я.
- Да-а, - выдохнул дед, - осень.
- Это хорошо, что дождь пошел, - неожиданно сказала Варвара. - Он смывает всё старое, ненужное. Все обиды и горечи. Дождь, это хорошо...
Мы, не скрываясь от дождя, закончили обход озера и вернулись в сторожку.

* * * * *

Близился обед. Моя повесть о сержанте Киркофе тоже близилась к концу. Я, потягиваясь, выполз из-за стола. Деда не было, Силантия тоже. Только Варвара осталась дома и, забравшись на своё любимое место на печи, спала. Я подошёл к ней и долго смотрел на её лицо, такое красивое, такое простое и такое необычное. Она была правда как ангел. Ангел, по ошибке залетевший в наш мир, и чуть было не попавший под колёса моего автомобиля. Хрупкий ангел - когда выдаётся свободная минутка, она всегда спит. Ей, наверное, тяжело у нас, на земле. Кроткий ангел, она творит мир и добро вокруг себя. Я смотрел на неё и у меня в голове, само по себе начало складываться.

Я помню то мгновенье, когда в мои мечты,
Явился кроткий ангел – всё верно, это ты.
За дымкою молчанья, как фея чудных снов,
На корабле мечтанья, невысказанных слов,
Ты проплываешь тихо, в тот редкий миг когда,
Лишь нежная мелодия звучит едва-едва.
Из снов родился ангел, развеяв ложь и боль,
Молчанием сказала заветнейший пароль.
Как будто тёплой шалью укутали меня,
И все свои страданья уже не вспомню я.
Всем сердцем подчиняюсь закону доброты,
Ведь мне явился ангел – всё верно, это ты.

Я протянул руку и легко погладил её по волосам. Она улыбнулась во сне, потом открыла глаза.
- Здравствуйте, я ваша тётя, - сказала она с улыбкой.
- Ты наш ангел. – сказал я. – Если ангелы слетают с небес, значит это кому-нибудь нужно...
Варвара лежала, смотрела на меня огромными синими глазами и улыбалась.
- Может ты и вправду ангел? – спросил я.
Она снова улыбнулась, посмотрела на меня и сказала. – Помнишь, как дедушка сказал, что не исключено, то возможно. – А я сама не могу сказать об этом. Я сейчас просто я. Варвара.
- Так, кто же ты на самом деле? – не выдержал я. Я хотел ещё задать много вопросов: про одежду, про все несообразности, «про тут знаю – тут не знаю», и ещё про многое другое… но промолчал. Я почему-то понял, что просто нельзя требовать у неё ответы на всё это.
Варвара продолжая улыбаться, протянула руку и провела ей по моему лбу.
- Всё будет хорошо, слышишь. У тебя всё будет хорошо. Ты встал на новый путь, так держись его. И ещё запомни. Ответы на все вопросы у нас перед глазами. Или у нас внутри. Не прячься от ответов. Не бойся их. И вообще ничего не бойся.
- Ты как тот Голос из дедушкиного рассказа. – улыбнулся я глядя в её синие глаза.
Варвара ничего не ответила, она ещё раз провела прохладной ладонью по моему лицу, закрыла глаза и снова заснула.


Глава 16. Прощай, Варвара.
На следующий день, когда мы снова собрались за столом, я сказал, что сегодня вечером уезжаю сдавать рукопись в издательство. Дед вздохнул, кивнул и ничего не сказал.
- Мне тоже пора, - неожиданно для всех сказала Варвара.
- Куда это? – воскликнул я.
- Мне пора. – упрямо повторила она.
- Ты ж не знаешь, где ты живёшь, какое ещё «пора»?
- Саша, - тихо сказал Дед, - не спрашивай её.
- Но как же? – я не мог опомниться от удивления. Я переводил взгляд с него на Варвару и чувствовал, что дед понимает больше чем я. - Дед, она что, сказала тебе что-то, что я не знаю? Она ведь говорила, что не помнит, откуда она, куда же она может уйти?
- Саша, - тоже тихо произнесла Варвара, - я и сейчас не помню, но я это знаю.
Я ошарашенно молчал, я так надеялся, что сейчас, когда моя повесть закончена, я смогу вдоволь пообщаться с ней и с дедом, я хотел было сказать, что собираюсь приехать снова, а тут вдруг Варвара заявляет такое...
Мы в молчании допили чай.

Весь остаток дня я просматривал свою рукопись, подчищал не особо удачные моменты, где-то добавлял слова, где-то менял абзацы. Варвара о чём-то тихо разговаривала с дедом. Так наступил вечер. Я нехотя собрал компьютер, Варвара уже ждала меня, снова одетая во всё белое. Я тоже переоделся в джинсы, а остальную одежду сложил в сумку. Мы, молча, вышли на улицу.
- Прощайте, дедушка! – повернулась Варвара к деду.
- Прощай, Варюшка! – грустно кивая, ответил ей дед. Варвара ещё постояла, смотря на деда, лёгкой улыбкой, словно напоминая ему о чём-то, потом махнув на прощание рукой села в машину.

Смеркалось. Мы ехали, и я не знал, что сказать. Как-то быстро прошёл последний день. Непонятно. Скомканно. Не успели толком поговорить, да и как-то, не совсем ясно было, о чём говорить... Странно, я только сейчас понял, что эти дни я жил настоящим, точнее жил по-настоящему. В моей душе крутился сгусток из незнакомых мне мыслей, каких-то смутных образов, лёгкой грусти и предчувствия нового. Варвара сидела рядом и тоже молчала. Кто же она такая, и откуда взялась, мне до сих пор было непонятно. Но я уже не задавал вопросов. – Ответы у тебя перед глазами, - сказала мне она. – Или у тебя в сердце... Поэтому я ничего не спрашивал. Я чувствовал, что начинаю жить другой жизнью. Какой? Не знаю... Возможно, перестаю прятаться от мыслей и приучаю себя не бояться ответов на вопросы. Наверное, так...
- Вот здесь. – сказала вдруг Варвара, показывая на место нашей первой встречи.
Я послушно остановил машину. Вокруг темнел лес, трасса была пуста. За всё время нашего пути, нам так и не встретилось ни одного автомобиля. Варвара открыла дверцу.
- Подожди! – я слегка придержал её за руку. – Не уходи просто так, скажи мне что-нибудь на прощание, - попросил я её.
- Конечно, - она улыбнулась своей лёгкой улыбкой, подняла глаза вверх и задумалась.
Я ждал, затаив дыхание. Прошла минута. Варвара опустила глаза, посмотрела на меня и взяла за руку. – У тебя всё будет хорошо. Уже. Только не бойся быть добрым. – она помедлила мгновение, потом сказала, - однажды, ты встретишь своё счастье - не закрывайся от него. Точнее, от неё. – Она отпустила мою руку и снова улыбнулась.
- Что значит встречу счастье?! Что значит не закрываться?! Объясни! – воскликнул я.
- Когда встретишь. – она смотрела на меня ласковым взглядом и продолжала улыбаться. – ты её узнаешь, кто знает, может... может быть, она тоже будет валяться на дороге...
Я молчал.
- Всё. – сказала вдруг она, - мне пора.
Она открыла дверь, вышла на дорогу, повернулась ко мне, вся такая светлая, такая белая... словно ангел. – И никогда не бойся быть добрым, слышишь, и вообще ничего не бойся.
- Хорошо, - прошептал я.
- Теперь уезжай. Пора. – сказала она вдруг новым твёрдым голосом.
Я словно во сне повернул ключ в замке зажигания и медленно тронулся с места. – Прощай. – сорвалось с моих губ.
- ...омни, ты не один. – донеслось до меня.
Машина набрала скорость. В зеркальце заднего вида я видел только светлое облачко на фоне тёмного леса. Потом, что-то, как будто легко всколыхнулось, и его не стало... Я продолжил свой путь.

Поднимаясь в лифте на свой этаж, я машинально опустил руку в карман джинсов, нащупывая ключи от квартиры. Однако вместо ключей пальцы наткнулись на маленький незнакомый предмет. Я вытащил его и поднёс к глазам. У меня в руке лежала белая заколка для волос.


Глава 17. Вот и всё...
«... Эта церемония транслировалась на все Обитаемые Пространства Земной Конфедерации. Церемония награждения. Лучшие учёные, стратеги-управленцы, политики и военные награждались здесь на этой площади в Древнем Городе стоящим почти в самом центре Евразии, на глазах у всех людей Обитаемых Пространств. Все земляне в прямом эфире могли видеть, как награждаемый поднимался наверх, где на фоне Красной Стены, под торжественный бой Старых Часов, под огромным сияющим лозунгом «Победа - любой ценой!», он принимал из рук Предствителя Конфедерации памятный подарок и возможность сказать несколько слов всей нации. Это была великая честь. Самые знаменитые и выдающиеся люди Обитаемых Пространств удостаивались её, и стоя здесь они говорили слова о единстве, о прогрессе и о победе.
- Вот и пробил мой час, - думал Киркоф, поднимаясь по Лестнице Триумфа, под бой Старых Часов.
- Сержант Мак Киркоф, - громко провозгласил Представитель, - подойдите! - Киркоф приблизился.
- Сержант Мак Киркоф! – разнеслось по всем земным планетам, - Вы награждаетесь знаком «Почёта и Признания» за мужество, героизм и находчивость проявленную в бою. За победу над противником и разгадку тайны его нового оружия. Также, я считаю своей честью, от лица всей нации и всего Земного военного командования, сообщить, что вам в особом порядке присвоено звание капитана Десантных Сил!
- Служу Конфедерации! – выдохнул, Киркоф.
- Капитан! – торжественно произнёс Представитель. – Вам слово. Нация хочет услышать своего верного сына.
Капитан Мак Киркоф медленно повернулся в сторону Площади. Он отлично помнил те слова, что ему дали заучить. Он также отлично понимал всё то, что он сейчас собирался сделать. Он смотрел с Трибуны Триумфа на Старую Площадь, десятки тысяч глаз смотрели на него здесь, и миллиарды глаз смотрели на него на всех Обитаемых Пространствах.
- Родная Нация! – начал Киркоф по тексту. Его сердце замерло в нём, - вот и настал мой час, вот и пробил мой час, - подумал он, глядя перед собой. Не о чем жалеть, осталось сделать последний шаг.
- Родная нация, - повторил он, - эта война идёт уже очень давно. Мы забыли счёт годам и потерям. Мы давно уже не помним, за что мы воюем... Мы давно уже воюем ради войны. И эту войну... - Кирков успел краем глаза заметить вытягивающееся лицо Представителя, - и эту войну, повторил он, - пора заканчивать. Я хочу призвать нацию землян и нацию вархов, к миру...

Много-много позже историки так напишут об этой войне: «Эта война началась со слов одного варха, а начало её конца положили слова человека. Имя ему – сержант Мак Киркоф».

Но сейчас, когда на все Пространства прозвучали эти кощунственные слова, никто ещё этого знать не мог. Вот и всё. – подумал Капитан Мак Киркоф, он смотрел на Площадь застывшую в гробовом молчании, - вот и всё – думал он, чувствуя как на его запястьях смыкаются наручники, - вот и всё, - спокойно думал он сидя на холодном бетонном полу в камере.
- Вот и всё, - снова подумал Киркоф, медленно опускаясь по стене перед взводом солдат.
Киркоф видел, как к его телу подошёл врач и утвердительно кивнул. А потом внутренний дворик тюрьмы, лица солдат, и фигура склонившегося врача стали отдаляться и меркнуть. Следом начал меркнуть дневной свет, но вместо него постепеннно разгорался и окружал своими лучами свет иной. – Вот и всё, - ещё раз успела мелькнуть мысль.
И вдруг, как крик в рассветной тишине, прозвучал и наполнил сознание Новый Голос.
- Нет, это не всё! – воскликнул Голос. – Это только начало!
И Киркоф почувствовал, как что-то невыразимо тёплое и родное, бережно обнимает его и легко несёт ввысь».

* * * * *

Я вышел из издательства. На улице моросил холодный октябрьский дождик. Моё лицо было горячим, и капли дождя приятно холодили его. Снова и снова я прокручивал в голове слова главного редактора, - Да, Павлов, это уже нечто другое, на тебя совершенно не похожее, но... лучше, гораздо лучше и... как-то по-новому. И ещё как-то... неожиданно, что ли. Как будто начало и конец из разных опер, но всё-таки хорошо. Определённо. Думаю, читатели оценят.
Вокруг было тихо. На душе тоже царило спокойствие. Не скрою, мне было приятно слышать слова издателя. Я теперь понимал, что писать по старому я уже не смогу. Я глубоко вдохнул прохладный осенний воздух, жёлтый лист клена, прочертив перед носом несложный пируэт, упал мне на ботинок. Я медленно пошёл к тому месту, где оставил машину.
- Ага, попался! – раздался мне в спину Ленкин голос. Я не спеша повернулся. Она стояла передо мной в длинном черном кожаном плаще под ярко-красным зонтом.
– Ну, где ж ты гуляешь, котик? Леночка беспокоится, а он дома не появляется, на мобилу к нему не дозвониться. Ну, не хмурься, ко-о-отик, я уже не сержусь. Потом тебя, конечно, придётся немножко наказать, - Ленка вульгарно выгнула красные губы и засмеялась, - но сегодня я добренькая. Пойдём к тебя, отпразнуем твою книгу. Ты ж из издательства идёшь...
Я смотрел на неё и не узнавал... То есть нет, не совсем так. Я смотрел на неё и не верил, что когда-то, совсем недавно, она могла мне нравиться. Вот это-вот наглое, молочно-белое и размалёванное существо... Да, наверное, так - я смотрел на неё и не узнавал себя... себя прежнего.
- Ладно, так уж и быть, - улыбаясь, продолжала Ленка, - сегодня я тебя даже немножко поласкаю, но потом всё-таки накажу. – Улыбаясь ярко накрашенными губами Ленка, попробовала приблизиться к моему лицу. Я сделал шаг назад.
- Ну, ко-о-о-отик, - капризно протянула Ленка.
- Вы обознались, - твёрдо произнёс я, - я не Котик.
Развернувшись, я спокойно дошёл до машины, завёл мотор и выехал со стоянки.


Эпилог.
С обеих сторон дороги прямой стеной стоял лес. Я ехал по тёмной трассе. В багажнике у меня лежал ноутбук, батареи к нему, а ещё... А ещё в багажнике лежал новый толстый матрас для деда, два новых одеяла, несколько пачек хорошего чая, зефир в шоколаде, пять палок самой дорогой колбасы для меня, деда и Силантия и уютная «собачья кроватка», чтобы пёс мог спать не на полу, а на своём персональном «мягком месте». Ещё я вёз деду книги, журналы по садоводству, по рыбалке и охоте, и ещё много-много чего другого.
Скоро я доеду до сторожки. Дед и Силантий выйдут меня встречать. Мы обнимемся и зайдём в дом. Потом мы будем пить огненный чай из дедовского самовара и долго-долго, до самой ночи говорить обо всём, что было с нами за эти годы. Дед будет время от времени смахивать слезу, а Силантий будеть сидеть рядом и всем своим собачьим сердцем разделять наше счастье. Иногда ему на мокрый нос будет опускаться ароматный кружочек и два голоса, молодой и старый, будут ему весело кричать – Силантий, колбаса!
А потом, поздно ночью мы ляжем спать, дед на толстом матрасе, под тёплым одеялом, пёс на своём новом месте, а я в пристройке, которую с такой любовью соорудил для меня мой родной дедушка.

Я встану рано утром. Я сварю кофе. Я сяду за стол и от всего сердца поблагодарю Бога за Его любовь ко мне. А потом я включу компьютер и начну писать новую книгу.
Начинаться она будет так: «Смеркалось...


Ан Ма Тэ. Сеул. Май 2007